• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В Сосновке новое пополнение принимал младший командир с четырьмя треугольничками в петлицах — старшина Петров.

Степенный и неторопливый, девушкам он казался уже немолодым человеком, хотя на самом деле ему не исполнилось и двадцати пяти лет. Его светлые брови были насуплены.

— Фамилия? Имя, отчество? — коротко спрашивал старшина и делал какую-то отметку в записной книжке.

— Строгий у нас начальник, — сказала Рите девушка, пришедшая одновременно с ней.

— Да, кажется, сердитый, — согласилась Рита. Она немножко оробела от пристального, внимательного и словно бы недовольного взгляда, которым окинул их старшина.

Потом, узнав начальника получше, Рита поняла, что он совсем не сердитый человек, а скорее добрый и мягкий. Строга армейская служба. К тому же старшина Петров был недоволен и расстроен в тот день. Его расстроило новое назначение.

…Война шла уже год, и Петров участвовал в ней с первых дней. Часть, где он служил, постоянно находилась на переднем крае. Сапёры ставили мины, устраивали всевозможные ловушки для вражеских танков. Они дежурили в траншеях, чтобы первыми встретить вражеские бронированные машины.

В середине зимы Егора Степановича ранили. Немецкий снайпер выследил, когда он пробирался в боевое охранение. Пуля попала в грудь и прошла у самого сердца.

— Повезло вам, ещё бы сантиметр… — сказал врач.

Егора Степановича решили отправить в тыл. Он лежал на носилках в кузове грузовика. Заиндевелый, замёрзший город медленно уплывал от его взгляда. Кто мог сказать, увидит ли он этот город снова?

Петров хотел обязательно вернуться в Ленинград, в свою часть.

Из госпиталя он писал товарищам, просил, чтобы его вытребовали в батальон. И получил затребование, официальное, с печатями.

Но всё оказалось сложнее, чем он себе представлял. В госпитале его и слушать не хотели: «Приказ для всех один. Пойдёшь в запасной полк, а оттуда уж куда направят».

До запасного полка Петров всё же не доехал. Команда выздоравливающих из госпиталя направлялась в город Киров, а он пересел в эшелон, шедший к Ладожскому озеру, в сторону фронта.

Всякое было в пути! И высаживали, и задерживали, и кормить не хотели. Время военное, а человек едет не со своей частью и без надлежащих документов, если правду сказать.

И всё же Петров прорвался в свой батальон.

За озером проделал ещё шестьдесят километров на попутных машинах. Опять были контрольно-пропускные пункты, опять от него требовали документов. Но тут, на ленинградской стороне, он уже не боялся — обратно в тыл не пошлют.

Командный пункт своего инженерного батальона Петров нашёл на старом месте — среди огородов, возле Средней Рогатки. У входа в штабную землянку сбросил вещевой мешок, обдёрнул шинель, затем открыл дверь.

— Товарищ майор! Старшина Петров прибыл для дальнейшего прохождения службы, — доложил он с порога.

— Здравствуй, Петров! — Командир обрадовался ему, встал над маленьким столиком, большой, высокий — под самый потолок землянки. — Хорошо заштопали тебя? Значит, вернулся в свою часть, молодец! Сдавай документы и становись на довольствие…

Петров снова вытянулся по стойке «смирно». Пришлось докладывать, что нужных документов у него нет, остались у офицера, сопровождавшего команду выздоравливающих в Киров.

— Значит, ты сбежал, как есть? История… Оформить тебя тут я не имею власти. Придётся улаживать в штабе фронта. Ну, обживись в батальоне, походи несколько дней. А мы тем временем и назначение тебе подберём. Намечается тут одно важное дело… — Майор постучал пальцем по столу. — Понятно?

Старшине хотелось узнать, что за дело, но командир больше ничего не сказал, а спрашивать было неудобно.

— Слушаюсь. Разрешите идти?

После разговора Петров ждал вызова к командиру целую неделю. «Может быть, сапёров-подрывников будут посылать во вражеский тыл?» — думал он. Смутный слух об этом ходил ещё осенью, до того, как Петрова ранили. «Или предстоит участвовать в какой-нибудь наступательной операции?» Это было бы тоже хорошо.

Старшина несколько раз заглядывал к штабным писарям, пытаясь узнать что-либо у них. Но и всезнающие писари на этот раз ничего сказать не могли.

Старшина старался сдержать нетерпение. Чего нервничать? Военному человеку не положено напрашиваться на службу и не положено отказываться от неё. Надо ждать.

А всё-таки, когда его вызвали в штаб, он бросился туда почти бегом, куда только степенность девалась!

— Так вот, товарищ старшина, — сказал майор, — приказ о вас подписан. С сегодняшнего дня вы снова зачислены в списки части.

Майор внимательно, изучающе смотрел на старшину.

— Назначение вам подобрали. Как заслуженному, боевому командиру. Дело такое, что его не каждому можно доверить… — Он помолчал немного, словно давая Петрову приготовиться к важной вести. — С завтрашнего дня мы начинаем получать пополнение. Эти молодые бойцы особенные. Таких у нас ещё не было — девушки. Но девушки замечательные, ленинградки. Вы назначаетесь начальником этой команды. Надо быстро научить новых бойцов военному делу.

— Девушек? — оторопело переспросил старшина. — Какие же, товарищ майор, из девчонок, да ещё блокадниц, сапёры? На нашей работе со здорового мужика семь потов сойдёт!

Нечего сказать, дождался боевого назначения! Наступление, к немцам в тыл… Стоило ради этого бежать сюда, пробиваться сквозь все заставы и преграды!

— Вам будет трудно, я понимаю, — говорил командир, — но вы о них подумайте. Девушки грамотные, большинство комсомолки. Все добровольцы. Ваша обязанность — заботиться о них, и главное — учить.

Обычно майор был немногословен, а тут произнёс целую речь. Говорил о том, что сам передумал в последние дни. Он тоже с нелёгким сердцем согласился на девичье пополнение, но приказ есть приказ.

Петров слушал майора, и ему всё казалось, что произошла какая-то обидная ошибка. Может, командир считает, что он ещё не поправился?

— Я ведь полностью прошёл курс лечения. Рана совсем, зажила, только нашивка от неё и осталась.

Он ткнул пальцем в золотистую полоску на груди.

— Могу хоть сейчас на минное поле.

— Я вам лёгкого дела не даю. Самое трудное. И надеюсь, что справитесь, не подведёте. Не теряйте времени. К исполнению обязанностей надо приступать сейчас же.

И Петров приступил к исполнению. Как было сказано — сразу. Всё же ему трудно было справиться с чувством обиды и разочарования. Поэтому он и выглядел сердитым.

Программа занятий была сжатая. Боец должен о многом узнать, прежде чем пойдёт на передовую. Приходилось маршировать по дорогам, двигаться в шеренгах и врассыпную, походным шагом и бегом, ползать, почти не отрывая тела от земли, прижимаясь к каждой кочке.

— Филимонова! — кричал старшина Петров. — Что вы спину выгнули колесом? Как раз вам пулю в спину и влепят!

А ещё нужно было заниматься своей сапёрной специальностью и работать с собаками. В программе начальник команды даже записал мудрёное название предмета: «Кинология». Кинология означает — наука о собаках.

Вот когда старшина Петров оценил присутствие в команде девушек-собаководов. Они стали его первыми помощницами, особенно Рита Меньшагина и Лиза Самойлович.

Лиза, как и Рита, раньше занималась в клубе на улице Рубинштейна. Свою первую собаку, Джульбарса, Лиза подарила пограничникам и очень гордилась тем, что Джулька служит на границе. Боец, который стал проводником Джульбарса, часто писал Лизе, что пёс очень умный и выучен отлично.

Джульбарс погиб, помогая пограничникам задержать нарушителя.

«Наш Джульбарс, — говорилось в одном из писем, — работал бесстрашно. Вражеский лазутчик вытащил пистолет, но Джулька схватил его за руку и не отпускал до тех пор, пока не подоспели бойцы. Пёс погиб, но задержал врага».

Да, Лиза Самойлович была опытным собаководом. Старшина ценил это, потому что знал, как это важно — правильно воспитать собаку.

— Запомните, — говорил он девушкам, — мало того, чтобы собака точно, без запинки выполняла ваши приказы. Это ещё только часть задачи. Важно, чтобы ничего не делала без вашего приказа, по собственной прихоти… Иначе может получиться не польза, а вред.

Старшина молчал с минуту, подыскивая подходящий пример:

— У нас в батальоне был такой хитрюга пёс Розан. Учили его связной службе — пакеты носить. Прибежит собака на пост, принесёт пакет, ей поощрение дают — сухарь, прядку сушёного мяса.

Розан вначале работал лениво. Потом пришла голодная пора, блокада. Кормили собак плохо. И Розан вдруг стал бегать, когда его и не пошлют. Прибежит в роту, там думают, какое-то распоряжение прислали с собакой, может, срочный приказ. Но у Розана ничего нет. Просто тычется мордой в руки солдат, требует угощения.

Что ж вы думаете, несколько раз он своими самовольными приходами настоящую тревогу поднимал. Прибежит без донесения, а в роте думают, у него пакет по дороге отняли, важный приказ в руки врага попал. Пришлось Розана из части списать… И ведь не глупый пёс был. Пропал из-за плохого воспитания…

— Ваша правда, товарищ старшина, — вмешалась в разговор Лиза Самойлович. — Я про одну караульную собаку знаю. С ней целая история вышла. Сколько народу перепугала! Можно рассказать?

— Что ж, говорите, — согласился Петров, — только покороче.

— Понимаете, собака эта, Найда, была у одного мальчика, у Саши Фролова. Большая чёрная овчарка. Постороннему человеку к ней и подойти страшно.

Саша обучил свою Найду караульной службе. Она охраняла большой промтоварный магазин в Лесном. Саша приводил туда Найду к концу торговли. Все шли домой, Найда оставалась одна. Товару в ящиках, на прилавках, на витринах много, но беспокоиться нечего — никто не возьмёт, не войдёт в магазин. Найда не пустит…

Но один раз получилась с ней крупная неприятность, и Саша был сам в этом виноват. Какую-то сделал он ошибку, когда учил свою Найду.

В тот день мать Саши ушла к соседке и не заперла наружную дверь. Найда вышла из дому и отправилась в магазин. Сама пошла, без хозяина. Явилась в магазин, а там торговля идёт вовсю.

Найда увидела толпу, решила, что непорядок, и улеглась на пороге. Покупатели подходят к магазину — Найда рычит, не пускает. Другие хотят с покупками уйти — Найда не даёт. Кто-то попробовал перешагнуть через собаку — не тут-то было! Найда лязгнула зубами, да и куснула человека за ногу.

Что тут началось, даже передать трудно! В магазине кричат. Кто-то в панику ударился: мол, собака бешеная, всех перекусает. И снаружи собирается толпа, всем интересно — что за непонятный случай? Милиционера привели.

Счастье, что тут подъехал на машине директор магазина.

— Стой! — кричит милиционеру. — Это Найда. Какая она бешеная? Она наш сторож.

Но и директор не может собаку увести. Она признаёт только своего хозяина, Сашу. Отправили за Фроловым в школу автомобиль. С урока вызвали. Саша приехал и снял с магазина собачью осаду.

Егор Степанович решил сделать вывод из этой истории применительно к военной обстановке.

— Собаки несут караульную службу и в армии, — сказал он, — они могут охранять, например, военные склады. Представьте, что будет, если собака сама, самовольно встанет на пост? У склада с боеприпасами или у штаба. Какая кутерьма пойдёт! Надо доставлять снаряды артиллеристам, а собака не позволяет. Надо везти приказ в части, а собака не выпускает! Верно я говорю?

Больше всего молодые, бойцы хотели знать, как собаки ведут себя в бою, под огнём. Ведь на войне же всё не так, как в мирное время. Рвутся снаряды, пулемёты трещат, взлетают ракеты — разве собака не боится? Наверное, ей страшно, а сознательности у неё нет. Не убежит она со страху?

— Если правильно воспитаете, не убежит, — говорил старшина. — И как вы себя поведёте, так будет себя вести и она. Собаке хозяин дороже жизни. Сколько раз мы в этом убеждались…

Егор Степанович вспомнил декабрьскую ночь под Пулковом. Траншея боевого охранения, а перед ней — синеющее в холодном свете луны снежное поле, застывшая «ничейная земля». Так называли пустое пространство между нашей первой траншеей и траншеей противника. На этой «ничейной земле» лежала собака.

Прошлой ночью наш стрелковый батальон проводил разведку боем. Фашистам навязали бой, чтобы они тоже открыли огонь и показали этим, где у них пулемёты, где миномётные и артиллерийские батареи. В батальоне были связисты с собаками.

Бой шёл целую ночь. Под утро, выполнив свою задачу, наши отошли. Огонь утих, санитары вытащили раненых. Но когда рассвело, из первой траншеи заметили какое-то движение на «ничейной земле». Возле убитого бойца лежала собака. Она была жива, время от времени настораживала уши, поднимала голову, оглядывалась по сторонам. Над собакой посвистывали пули, вблизи рвались мины, но она не уходила, лишь снова наклоняла голову к неподвижному телу.

Собаку много раз окликали, она слышала команду:

«Амур, ко мне!». Но подавали команду чужие люди, а её хозяин, вожатый, лежал безмолвно, и она не откликалась на зов, лишь плотнее вжималась в снег возле мёртвого тела.

Конечно, Амура видели и фашисты. Их снайперы вполне могли его убить, но они не стреляли. Может быть, собака просто их не интересовала, а может быть, они ждали, когда к ней попробует подобраться человек.

Так прошёл день. К ночи стало ещё морознее. От холода застывали руки и ноги.

И солдатское сердце не выдержало. Едва луна исчезла за тучами, два бойца выбрались из траншеи и поползли. Те, что остались сзади, видели, как подрагивают, качаются за их спинами винтовки. Потом оба солдата словно растворились в темноте.

Они ползли, зарывались в снег, когда в небе вспыхивали, рассыпаясь звёздами, ракеты. Наконец добрались до собаки, и тот, что полз впереди, протянул руку к её ошейнику. Амур глухо заворчал, щёлкнул зубами. Он решительно не хотел уходить от своего хозяина.

— Давай я, — прошептал второй солдат. — Меня он знает, из нашего ведь отделения.

— Амур, Амур, — тихонько повторил он.

Амур снова заворчал, но уже не так грозно. Голос ему был знаком.

Солдат схватил поводок и пополз назад, таща Амура за собой. Собака упиралась, но ошейник сдавливал ей шею, да и сил после суток, проведённых на лютом морозе, у неё оставалось мало.

К своей траншее подползли, когда уже светало… С трудом перевалили через бруствер. Собака свалилась вслед за бойцами. В землянке ей давали хлеб, отламывали от скудного блокадного пайка. Амур не ел, только выпил несколько глотков воды.

Ещё долго ходил он сам не свой, опустив хвост, и смотрел на всех тоскующими, влажными глазами…