• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Біографія Гоголя. Мать.

Николай Васильевичъ Готоль родился 19-го марта 1809 г. въ достаточной малороссійской пом?щичьей семь?. Раннее д?тство его протекло въ небольшомъ им?ніи отца Полтавской губерніи — Васильевк?, или Яновщин?. Отецъ будущаго писателя былъ челов?къ добрый и сердечный, над?ленный живымъ умомъ. Онъ былъ талантливый разсказчикъ, самъ былъ не чуждъ литературныхъ занятій, — хорошій знатокъ малороссійской жизни и народной поэзіи, онъ сочинилъ н?сколько веселыхъ бытовыхъ комедій-шутокъ.[75] Онъ вообще интересовался театральнымъ д?ломъ: былъ самъ хорошимъ актеромъ и режиссеромъ въ домашнемъ театр? своего сос?да и далекаго родственника (по жен?) — богача-магната Трощинскаго, екатерининскаго вельможи, который доживалъ свои пышные дни въ деревн?. Благодаря широкому гостепріимству, Трощинскій былъ постоянно окруженъ толпой сос?дей, родственниковъ, друзей и прихлебателей. Сюда, въ деревню, угасающій вельможа занесъ привычки блестящаго двора Екатерины: постоянныя увеселенія, музыка, театръ, гулянья создали изъ его дворца м?сто утонченныхъ развлеченій. Для захолустныхъ пом?щиковъ-сос?дей его им?ніе было "А?инами" — м?стомъ, гд? развивались ихъ умственные интересы и эстетическіе вкусы. Подъ живымъ впечатл?ніемъ театральныхъ развлеченій въ этихъ "А?инахъ", и отецъ Гоголя взялся за сочиненіе своихъ пьесъ изъ народной малороссійской жизни. Мать Н. В. Гоголя была женщина очень добрая — "золотого сердца", впечатлительная до бол?зненности и очень религіозная; она сум?ла эту черту своей души рано привить и своему сыну. Такимъ образомъ, отъ отца унасл?довалъ онъ наклонность къ сочинительству, отъ матери — тотъ религіозный складъ міровоззр?нія, который, съ годаии, все зам?тн?е развивался въ немъ, покоряя вс? другія черты его многосторонней, сложной души.[76] Весело и беззаботно текли д?тскіе годы Гоголя въ мирной, счастливой семейной обстановк?. Впечатлительный и живой мальчикъ всматривался жадно въ жизнь окружавшихъ его людей — дворянъ-пом?щиковъ и крестьянъ, a также въ картины своеобразной малороссійской природы. Онъ рано полюбилъ родные малороссійскіе обычаи, п?сни, даже пляски… Въ дом? Трощинскаго онъ съ д?тства полюбилъ театръ. В?роятно, и самый обликъ Трощинскаго заинтересовалъ его.

Вліяніе малороссійской природы и народности. Гоголь въ д?тств?. Интересъ къ старин?.

И природа, и народъ, воспитавшіе Гоголя, отличаются своеобразными чертами. "Есть какая-то затаенная грусть въ малороссійской природ?, говоритъ Н. А. Котляревскій; въ ней н?тъ ни строгости, ни энергическаго величія природы с?верной, ни жгучей, страстной красоты настоящаго юга; ея красота, по преимуществу, томная, мечтательная, какъ греза, безъ ясныхъ очертаній и сильнаго движенія. Народъ, живущій издавна среди этой природы, одаренъ и соотв?тствующими чертами характера — идиллическимъ настроеніемъ души, переходящимъ иногда въ волевую слабость, грустною мечтательностью, которая всегда споритъ съ весельемъ, и живой, но не грандіозной фантазіей. Природа над?лила малорусскій народъ, кром? того, особымъ даромъ — юморомъ, столь типичнымъ для вс?хъ, даже скромныхъ, представителей этой національности. Трудно опред?лить точно, въ чемъ этотъ даръ заключается; иногда это просто комическая жилка, способность отт?нить въ предмет?, или въ вопрос? его см?шную сторону, чтобы позабавиться — такъ, для невинной пот?хи; иногда — это своеобразный взглядъ на вещи, ищущій въ насм?шк? противов?са грусти и ограждающій себя см?хомъ отъ слишкомъ печальныхъ выводовъ и размышленій". Ужъ въ ребенк?-Гогол? ясно казались типичныя племенныя черты малоросса: съ наклонностью отдаться иногда чувствамъ сентиментальной мечтательности, онъ соединялъ способность порою смотр?ть на жизнь съ точки зр?нія юмориста. И сентиментальность, и юморъ свид?тельствуютъ о томъ, что челов?къ, над?ленный этими качествами, живетъ, обыкновенно, своей собственной жизнью, можеть среди людей жить уединенно въ "своемъ мір?". Таковъ былъ Гоголь уже въ д?тств?: скрытность, ум?ніе маскировать свои настроенія — черты, ему тоже присущія, вытекали изъ основныхъ особенностей его души. Съ д?тства привыкъ Гоголь интересоваться не только настоящимъ, но и прошлымъ Малороссіи; оно было полно поэзіии жизни: Малороссія им?ла свою бурную исторію, и разсказы о томъ, что было пережито родиной — съ д?тства занимали и увлекали его. "Эхъ, старина, старина! — восклицаетъ Гоголь, что за радость, что за разгулье падетъ на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно, и года ему и м?сяца н?тъ, д?ялось на св?т?!" Интересъ Гоголя къ исторіи Малороссіи отчасти объясняется т?мъ, что предки его играли н?которую роль въ ея прошломъ.

Такимъ образомъ, воспитаніе Гоголя очень отличалось отъ того, которое получилъ Пушкинъ, — тотъ воспитывался на французскій ладъ, въ кругу интернаціональныхъ интересовъ и идей и лишь поздн?е самъ подошелъ къ народу русскому — Гоголю пришлось въ жизни поступить наоборотъ: выросши на впечатл?ніяхъ чисто-національныхъ онъ лишь потомъ пытался, отчасти подъ вліяніемъ Пушкина, войти въ кругъ общечелов?ческих идей.

Десяти л?тъ отъ роду Гоголь былъ отданъ въ полтавскую гимназію, a зат?мъ, черезъ два года, его отдали въ Н?жинскій институтъ.

Гоголь въ лице?.

Школа эта (съ 1821–1828) для талантливаго мальчика не была въ тягость; зд?сь натуры его не ломали, — онъ росъ зд?сь свободно, и долго, не выдаваясь нич?мъ, незам?ченный ник?мъ, свободно развивалъ свои дарованія въ кругу товарищей. Науками занимался Гоголь немного, зато въ посл?дніе годы пребыванія въ лице? весь свой досугъ отдавалъ литературнымъ занятіямъ, рисованью и развлеченіямъ театральнымъ.[77] Кром? того, интересы дома онъ перенесъ въ школу и сум?лъ зд?сь вокругъ себя создать ц?лый кружокъ молодыхъ любителей литературы и театра. Особенно сошелся онъ съ A. C. Данилевскимъ, сос?домъ по им?нію, съ Высоцкимъ и братьями Прокоповичами. Друзья Гоголя сл?дили за вс?ми новинками русской литературы, завели даже свою особую библіотеку, издавали журналъ, подъ названіемъ "Зв?зда", и устроили въ лице? театръ, который привлекалъ даже жителей г. Н?жина. Такимъ образомъ, совершенно справедливо указаніе на то, что если жизнь въ Н?жин? мало дала положительныхъ знаній Гоголю, то все же сод?йствовала его общемy развитію. Какъ общество товарищей въ Царскосельскомъ лице? и могло Пушкину развить его душевныя силы, создавъ среду, для этого благопріятную, такъ и для Гоголя жизнь въ кругу сочувствующей ему молод помогла расширить его кругозоръ, развить и углубить его поэтическіе и вообще художественные интересы. Если онъ мало учился, зато онъ много читалъ. Кром? того, найдя въ товарищахъ «публику», которая съ удовольствіемъ поощряла его остроумные выходки, онъ далъ теперь полную свободу своей наблюдательности и своему прирожденному юмору. Въ его уц?л?вшихъ школьныхъ опытахъ-сатирахъ и памфлетахъ — сохранились сл?ды его критическаго, лукаво-см?шливаго отношенія и къ лицейскому начальству, и къ жителямъ города Н?жина, и къ хохламъ-мужикамъ, ч?мъ-нибудь привлекавшимъ его глазъ.

Меланхолія Гоголя и ея причины. "Исканія правды". Гоголь — "загадочная натура".

Но уже на школьной скамь? зналъ Гоголь и томительвыя, тоскливыя настроенія той грусти, которая навсегда сд?лалась спутникомъ этого, самаго веселаго, русскаго писателя. Источникъ этой юношеской грусти скрывался въ томъ серьезномъ отношеніи къ труднымъ вопросамъ жизни, которые уже съ юношескихъ л?тъ стали волновать его душу. Живой, веселый и насм?шливый въ кругу друзей, — Гоголь наедин? съ собою д?лался инымъ. Въ раннихъ его письмахъ, писанныхъ изъ лицея, обрисовывается онъ, какъ "искатель правды", какъ моралистъ, съ строгимъ взглядомъ на жизнь. Эти полуд?тскія, полуюношескія "исканія правды" выражены въ его письмахъ такимъ д?ланнымъ, неестественнымъ стилемъ, что можно усумниться, д?йствительно ли эти вопросы серьезно мучили сердце юноши, не были ли однимъ только кокетничаньемъ съ самимъ собой и съ высокими чувствами… Но такое "исканіе правды" не угасало y Гоголя съ годами, — напротивъ, все глубже вростало въ его душу. Это обстоятельство заставляетъ серьезно относиться къ его д?тскимъ «тревогамъ», признать ихъ искренность и серьезность. Незадолго до окончанія курса въ лице? писалъ онъ своей матери письмо въ которомъ представляетъ себя "загадочной натурой", говоритъ о томъ, сколько горя онъ вынесъ въ жизни, какъ хорошо знаетъ онъ оборотную сторону жизни. Все это было преувеличеніемъ, такъ какъ д?йствительнаго горя Гоголь въ т? годы еще не зналъ, но онъ въ своемъ сердц?, очевидно, выстрадалъ много воображаемаго горя, — и это свид?тельствуетъ о необыкновенной сложности и, д?йствительно, загадочности его сердца. Онъ сум?лъ отъ людей скрыть трагедію своей души и лишь передъ самимъ собою, да передъ матерью старался представить эту трагедію мучительн?е и выразительн?е. "Преувеличивать Гоголь любилъ и поздн?е: ему всегда казалось, что жизнь на него смотритъ гораздо бол?е страшными глазами, ч?мъ это было на самомъ д?л?; но эти раннія жалобы на одиночество, на неловкое, трудное, страдательное положеніе среди людей — показатели, хотя и неопред?леннаго, но всетаки весьма вдумчиваго отношенія юноши къ тому, мимо чего мы, обыкновенно, въ юности проходимъ, то есть къ общему смыслу жизни, который для большинства теряется за раздробленными впечатл?ніями отд?льныхъ минутъ и частныхъ будничныхъ столкновеній" (Котляревскій).

"Честолюбіе" Гоголя. Мечты о "служеніи родин?".

Уже на школьной скамь? Гоголь развилъ въ себ? чувство честолюбія. Онъ понялъ очень скоро, что головой стоить выше своихъ товарищей; привычка высм?ивать чужія слабости могла только сод?йствовать развитію въ немъ этого самомн?нія. Все это сказалось очень курьезно въ т?хъ поученіяхъ, которыя онъ въ своихъ письмахъ расточалъ своей матери; это выразилось и въ т?хъ тщеславныхъ мысляхъ, что онъ, особенное существо, им?етъ какую-то особую миссію — служить великую службу отечеству.[78] Это самомн?ніе Гоголя, съ другой стороны, унижало, въ его глазахъ, вс?хъ окружавшихъ его. "Какъ тяжело быть зарыту вм?ст? съ созданіями низкой неизв?стности въ безмолвіе мертвое!" — писалъ онъ другу. Ты знаешь вс?хъ нашихъ существователей, — вс?хъ, населившихъ Н?жинъ! — восклицаетъ онъ дал?е. — Они задавили корою своей земности, ничтожнаго самодовольствія, высокое назначеніе челов?ка. И между этими сyществователями я долженъ пресмыкаться! Изъ нихъ не исключаются и дорогіе наставники наши!" Если въ этихъ словахъ и высказывается недовольство пошлостью жизни, то это недовольство слишкомъ зам?тно переходитъ въ самомн?ніе… Не подозр?вая, въ чемъ будетъ заключаться его настоящее д?ло служенія родин?, онъ съ ув?ренностью говоритъ о томъ, что совершитъ "трудъ важный, благородный, на пользу отечества, для счастья гражданъ, для блага жизни подобныхъ"… "И дотол? нер?шительный, неув?ренный въ себ?, продолжаетъ онъ, я вспыхиваю огнемъ гордаго самосознанія — чрезъ годъ вступаю я въ службу государственную!" Онъ не мечталъ совс?мь о карьер? писателя, — ему казалось, что чиновничество тамъ, въ Петербург?,- поприще, на которомъ легко сразу облагод?тельствовать отечество. Если мы припомнимъ, что это время было эпохой крайней централизаціи власти, — мы поймемъ, почему Петербургъ провинціаламъ той поры казался м?стомъ, откуда можно управлять всей Россіей.[79] Быть можетъ, эти мечты выдвинуться на служебномъ поприщ? нашли для своего развитія благопріятную почву въ д?тскихъ впечатл?ніяхъ отъ величественнаго образа Трошинскаго.

"Уже ставлю мысленно себя въ Петербург?,- мечталъ въ одномъ письм? Гоголь, — въ той веселой комнатк?, окнами на Неву, такъ какъ я всегда думалъ найти себ? такое м?сто. Не знаю, сбудутся ли мои предположенія, буду ли я точно жить въ этакомъ райскомъ м?ст?, или неумолимое веретено судьбы зашвырнетъ меня съ толпою самодовольной черни (мысль ужасная!) въ самую глушь ничтожности, отведетъ мн? черную квартиру неизв?стности въ мір?!"

Лицейскія сочиненія Гоголя. "Ганцъ Кюхельгартенъ". Автобіографическое значеніе.

Изъ произведеній Гоголя, написанныхъ имъ во время пребыванія въ лице?, сохранились немногія — большинство изв?стно лишь по названію. Кром? мелкихъ сатирическихъ произведеній, осм?ивающихъ товарищей, учителей, или жителей Н?жина ("Н?что о Н?жин?, или дуракамъ законъ не писанъ"), къ этому юношескому періоду его творчества относятся произведееія бол?е крупныя, отразившія характерныя черты его юношескихъ настроевій. Изъ этихъ произведеній мы узнаемъ, что, въ бытность свою въ лице?, Гоголь находился подъ вліяніемъ Жуковскаго и Марлинскаго, — т. е. отдалъ дань вс?мъ видамъ русскаго романтизма. Къ произведеніямъ въ дух? Жуковскаго относится его большая идиллія "Ганцъ Кюхельгартенъ", — которую онъ самъ ц?нилъ такъ высоко, что счелъ возможнымъ отдать въ печать. Этому произведенію біографы Гоголя съ полнымъ правомъ придаютъ автобіографическое значеніе, въ геро? ея, "прекраснодушномъ юнош?", усматривая отраженіе настроеній юноши-Гоголя, тоскующаго въ т?сныхъ рамкахъ семьи и жизни у?зднаго города. Къ романтической групп? произведеній относится несохравившаяся трагедія «Разбойники», в?роятно, подражаніе драм? Шиллера, историческая пов?сть, въ дух? произведеній Марлинскаго — "Братья Твердиславичи", романъ «Гетманъ» — произведеніе, отличающееся фантастичностью, патетическимъ стилемъ и романтическими эффектами. Сюда же должны быть отнесены и отрывки пов?сти изъ народной жизни: "Страшный кабанъ". Это произведеніе, развивающее фантастическое народное преданіе, напомиваетъ собою, по типу своему, многія пов?сти, вошедшія впосл?дствіи въ составъ "Вечеровъ на хутор? близъ Диканьки".

Гоголь-романтикъ.

Вс? перечисленныя произведенія и н?которые мелкіе безымянные отрывки доказываютъ, насколько сильно былъ Гоголь захваченъ романтизмомъ: вс? виды этого направленія[80] его захватили, — зналъ онъ и идеалистическія настроенія "прекрасгой души", увлекался онъ, подобно многимъ романтикамъ (напр. Марлинскому), и образами крупныхъ героевъ, превышающихъ своей душой разм?ры обыкновеннаго челов?ка ("Разбойники", "Гетманъ"). Наконецъ, сл?дуя романтикамъ, съ наслажденіемъ почерпалъ онъ сюжеты для своихъ произведеній изъ исторіи и области народныхъ преданій, особенно суев?рныхъ разсказовъ, извлекая оттуда фантастическое, сверхъестественное…

Гоголь въ Петербург?. Первыя разочарованія. По?здка Гоголя за границу.

Въ 1828 году Гоголь прі?халъ въ "зав?тный" Петербургь, куда его такъ тянуло съ д?тства. "Зд?сь д?йствительность сразу рядомъ тяжкихъ ударовъ ум?ряетъ горячій пылъ его юношескихъ мечтаній: "вм?сто квартиры съ окнами на Неву, какъ мечталъ Гоголь, приходится довольствоваться скромнымъ пом?щеніенъ въ верхнемъ этаж? густонаселеннаго дома въ одной изъ весьма прозаическихъ улицъ" (Шенрокъ). Дороговизна столичной жизни его ошеломила; рекомендательныя письма Трощинскаго не принесли ему той пользы, на которую разсчитывали онъ и его мать. Ювош?, избалованному довольствомъ домашней жизни и лаской н?жно-любящей матери, пришлось узнать лишенія: всю зиму принужденъ онъ былъ «отхватать» въ л?тней шинели и отказать себ? въ удовольствіи пос?щать театръ. Его, наивнаго провинціала, поразилъ холодъ и эгоизмъ столичныхъ обывателей.[81] "Скажу вамъ, — пишетъ онъ матери, — что Петербургъ мн? показался вовсе не такимъ, какъ я думалъ. Я его воображалъ гораздо красив?е, великол?пн?е, и слухи, которые распускали другіе о немъ, также лживы. Жить зд?сь несравненно дороже, нежели думали. Это заставляетъ меня жить, какъ въ пустын?: я принужденъ отказаться отъ лучшаго своего удовольствія — вид?ть театръ". Не понравились ему и люди петербургскіе: они не им?ли ничего типическаго;[82] иностранцы, живущіе зд?сь, слишкомъ обрус?ли, — русскіе «объиностранились». "Тишина (въ Петербург?), — разсказываетъ онъ, — необыкновенная, никакой духъ не блеститъ въ народ?,- все служащіе, да должностные; вс? толкуютъ о своихъ департаментахъ, да коллегіяхъ, — все погрязло въ трудахъ, въ которыхъ безплодно издерживается жизнь ихъ". Очевидно, и чиновничья карьера, въ глазахъ Гоголя, потеряла теперь весь ореолъ "великаго служенія родин?" и обратилась въ «безплодное», с?рое существованіе. Это было новое разочарованіе для молодого энтузіаста. Съ лихорадочной посп?шностью ищетъ онъ себ? новаго поприща д?ятельности, и ненадолго останавливается на мысли поступить въ актеры. Онъ даже рискнулъ подвергнуться испытанію, "но его чтеніе, выразительное, совершенно естественное и чуждое всякой ложной аффектаціи, произвело неблагопріятное впечатл?ніе на тогдашнихъ театральныхъ аристарховъ. Гоголь зaм?тилъ это самъ, и посл? испытанія не явился за отв?томъ (Шенрокъ). Зат?мъ онъ р?шился испробовать счастья на поприщ? литературномъ и выпустилъ на свой счетъ въ св?тъ свою идиллію "Ганцъ Кюхельгартенъ", скрывъ свою фамилію подъ псевдонимомъ "В. Алова".[83] Произведеніе было встр?чено критикой очень враждебно, и юный авторъ уничтожилъ свое первое "д?тище", отобравъ изъ магазиновъ нераспроданные экземпляры. И напечатаніе этой слабой поэмы, и сожженіе ея, — все очень характерно для пониманія Гоголя: съ этой стороны, видно и самомн?ніе его, выразившееся въ переоц?нк? своего таланта, — съ другой стороны, бол?зненное самолюбіе, не терпящее осужденія. Онъ над?ялся, что "Ганцъ Кюхельгартенъ" сразу выдвинетъ его въ ряды зам?тныхъ писателей, — этому произведенію онъ, очевидно, придавалъ очень большое значеніе. Понятно поэтому, что неудача «Ганса» сильно потрясла его; онъ даже внезапно р?шился покинуть Россію и у?хать за границу. Это р?шеніе было такъ неожиданно для него самого и его родственниковъ, что впосл?дствіи, затрудняясь самъ дать себ? ясный отчетъ въ своемъ поступк?, онъ р?шился даже оправдать его вымышленными фактами. Впрочемъ, въ томъ характерномъ письм? къ матери, въ которомъ онъ объяснилъ ей свое б?гство изъ Россіи необходимостью спасти себя отъ какой-то безнадежной любви, слышатся искреннія страданія юнаго безпокойнаго сердца, все еще не примиряющагося съ мелочной, прозаическою жизнью обыкновевныхъ «существователей». Неудачи своихъ первыхъ шаговъ на житейскомъ поприщ? религіозный юноша объясняетъ даже проявленіемъ мудрой воли Божьей. "Я чувствую налегшую на меня справедливымъ наказаніемъ тяжкую десницу Всемогущаго!" — писалъ онъ матери. Волей Бога объяснялъ онъ и свою неожиданную по?здку на чужбину: "Онъ указалъ мн? путь въ зеемлю чуждую, чтобы я тамъ воспиталъ свои страсти въ тишин?, въ уединеніи, въ шум? в?чнаго труда и д?ятельности, чтобы я самъ по н?сколькимъ ступенямъ поднялся на высшую, откуда бы былъ въ состояніи разс?евать благо и работать на пользу міра". Онъ опять повторяетъ, что не хочетъ «пресмыкаться» въ жизни. Онъ ут?шаетъ свою мать, говоритъ, что ему нужно "перед?лать себя", переродиться, оживиться новою жизнью, "расцв?сть силою души въ в?чномъ труд? и д?ятельности", чтобы найти не личное счастье, a возможность посвятить свою жизнь для счастья и блага себ? подобныхъ". Мы вид?ли уже, что съ этими же «мечтами» носился Гоголь еще въ бытность свою въ Н?жин?.

Гоголь заграницей. Идеалы древней Руси и міросозерцаніе Гоголя.

Гоголь заграницей выжилъ только м?сяцъ, — онъ соскучился по родин?, изъ которой б?жалъ, да и тоска попрежнему его мучила зд?сь: его юную душу попрежнему мучилъ разладъ. Въ письм? изъ-заграницы онъ пространно испов?дуется передъ матерью. Онъ с?туетъ, что Богъ, "создавъ такое единственное, или, по крайней м?р?, р?дкое въ мір? сердце, какъ его, создавъ такую душу, пламен?ющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному, облекъ ее въ такую грубую оболочку. Это бореніе т?ла и духа, такъ мучительно выразившееся въ юной душ? Гоголя, — было главнымъ содержаніемъ духовной жизни древней Руси; многихъ оно вело тогда къ аскетизму, подвижничеству, отреченію отъ земли. Это роковое насл?дство досталось въ уд?лъ Гоголю. Юношей, еще мало в?дающимъ жизнь, онъ узналъ уже т? духовныя страданія, которыми жили и питали свою душу подвижники древией Руси. Подобно имъ, Гоголь-юноша больше всего интересуется своей душой, копается въ ней, бичуетъ себя за ея недостатки. Онъ спрашиваетъ Бога, зач?мъ Онъ допустилъ въ его душ? такую страшную см?сь противор?чій, упрямства, дерзкой самонад?янности и самаго униженнаго смиренія…

Гоголь на служб?. "Вечера на хутор? близъ Диканьки".

Душевная борьба пом?шала ему заинтересоваться заграничной жизнью, и потому никакихъ особыхъ впечатл?ній его по?здка ему не принесла. Вернувшись въ Петербургъ въ первыхъ м?сяцахъ 1830 года, онъ поступилъ на службу въ департаментъ уд?ловъ. Эта казенная служба слишкомъ отличалась отъ того "служенія" родин?, о которомъ мечталъ Гоголь, — естественно, что онъ не чувствовалъ себя удовлетвореннымъ. Даже жалованья чиновничьяго ему не хватало на существованіе. Приходилось давать частные уроки, заниматься гувернерствомъ и заказной литературной работой. Въ поискахъ средствъ къ существованію, Гоголь остановился на счастливой мысли пустить въ литературный оборотъ свои знанія малороссійской жизни. Онъ зам?тилъ, что петербургская читающая публика, подъ вліяніемъ господствующихъ въ тогдашней литератур? романтическихъ вкусовъ, обнаружила интересъ къ знакомству съ жизнью различныхъ народовъ ("couleur locale"), — она узнала кавказскихъ горцевъ по Марлинскому, Пушкину и Лермонтову, крымскихъ татаръ и бессарабскихъ цыганъ — по Пушкину. Немного познакомилась она съ Малороссіей по произведенію Пушкина: «Полтава». Гоголю суждено было полн?е и глубже ознакомить ее съ поэтической стороной жизни Украйны. Въ поискахъ "хл?ба", принялся онъ за сочиненіе своихъ "Вечеровъ на хутор? близъ Диканьки" — и, неожиданно для себя, завоевалъ этими веселыми поэтическими разсказами не только "хл?бъ", но и «славу»… Этимъ разсказамъ онъ никогда не придавалъ большого значенія, такъ какъ его мучительная душевная борьба въ нихъ не отразилась, — ему дороже былъ его неудачный "Гансъ Кюхельгартенъ" — произведеніе, въ которое онъ вложилъ всю свою душу.

Работа Гоголя надъ пов?стями.

Впрочемъ, если онъ самъ мало интересовался своими бытовыми разсказами, онъ писалъ ихъ очень добросов?стно: онъ не довольствовался своими знаніями Малороссіи, своей богатой фантазіей, — для своихъ разсказовъ онъ старательно собиралъ факты и матеріалы; мать его, друзья и знакомые, оставшіеся на родин?, доставляли ему въ столицу св?д?нія, пополняющія его знанія малороссійской жизни.[84] Эти матеріалы, д?йствительно, сослужили Гоголю большую службу, — они придали его веселымъ разсказамъ ту этнографическую полноту и содержательность, которыя отм?чены были сразу русской крвтикой.

Гоголь въ апоге? славы. Вліяніе Пушкина на а) литературное развитіе Гоголя;

Высокую художественность гоголевскихъ разсказовъ оц?нили выдающіеся русскіе писатели того времени: Жуковскій, Пушкинъ, Плетневъ, Дельвигь. Они сблизились съ нимъ и ввели его въ кругъ тогдашнихъ русскихъ литераторовъ. Попалъ Гоголь и въ салонъ фрейлины Смирновой, гд? собирались лучшіе русскіе умы того времени и выдающіеся иностранные дипломаты. Пушкинъ былъ душой этого салона. Подружился онъ съ Віельгорскими. Въ 1832 году Гоголь ?здилъ на родину и по дорог? остановился въ Москв?; зд?сь онъ сошелся съ Погодинымъ, Шевыревымъ, семьей Аксаковыхъ. "Посл? долгихъ неудачъ Гоголь вдругъ испыталъ какое-то фантастическое, волшебное счастье: онъ сразу почувствовалъ себя перенесеннымъ въ высшія сферы литературнаго міра (Шенрокъ). Несомн?нно, подъ впечатл?ніемъ удачи, Гоголь забылъ надолго свои душевныя страданія, къ тому же онъ всец?ло подпалъ подъ вліяніе Пушкина,[85] который съ любовью занялся литературнымъ и умственнымъ развитіемъ талантливаго «самородка». Онъ указывалъ Гоголю, что надо прочесть, объяснялъ Гоголю характерныя черты его таланта и р?шительно повелъ его на путь художественнаго реализма. "Изображеніе отрицательныхъ сторонъ русской д?йствительности" — вотъ дорога, которую указалъ Гоголю Пушкинъ.

b) философское; с) политическое. Блестящій періодъ творчества Гоголя.

Въ уравнов?шенной душ? нашего великаго поэта не было м?ста для той борьбы, которая мучила Гоголя: мы вид?ли, что Пушкинъ сум?лъ и въ жвзни, и въ творчеств? примирить плоть и духъ. Неизв?стно, открывалъ ли Гоголь передъ Пушкинымъ тайники своей души но, несомн?нно, если бы онъ это и сд?лалъ, онъ не встр?тилъ бы сочувствія себ? со стороны "п?вца земли". В?роятно, оказалъ вліяніе Пушкинъ и на политическое міровоззр?ніе Гоголя. "Націоналистъ" по уб?жденіяяъ, в?рящій въ Россію и примирившійся съ русской д?йствительносгью, Пушкинъ такіе же взгляды привилъ Гоголю. Сд?лать это т?мъ бол?е было легко, что Гоголь самъ шелъ къ такому міросозерцанію. И вотъ, взгляды "оффиціальной народности", отчасти «славянофильство» были прочно усвоены Гоголемъ. В?ра въ незыблемость "православія, самодержавія и народности" вошла въ его міросозерцаніе. Впрочемъ, подобно Пушкину, онъ не примкнулъ ц?ликомъ ни къ правительству, ни къ славянофиламъ, не сд?лался пропагандистомъ ихъ взглядовъ, по крайней м?р?, въ первый періодъ своей жизни. Н?сколько въ сторон? остался Гоголь отъ философскихъ и политическихъ настроеній эпохи. Подъ вліяніемъ своихъ новыхъ петербургскихъ друзей-писателей, онъ съ головой окунулся въ литературную жвзнь; онъ сталъ теперь серьезн?е смотр?ть на занятія литературой; издавъ свои «Вечера» въ св?тъ въ 1831 году, подъ псевдонимомъ "Рудаго Панька", онъ въ 1832 году, по сов?ту Пушкина, берется за сочиненіе большой бытовой комедіи изъ русской жизни. Кром? того, старательно изучаетъ русскую литературу, старается выяснить себ? сущность и ц?ли искусства, занимается исторіей[86]… Вообще семь л?тъ (1829–1836), проведенные имъ въ Петербург? въ обществ? Пушкина, были блестящей порой его жизни и творчества: въ этотъ періодъ времени развернулся его таланть, — онъ написалъ "Вечера на хутор?", въ 1835 году «Арабески», «Миргородъ» (въ этотъ сборникъ вошла и пов?сть "Тарасъ Бульба"), "Пов?сть о томъ, какъ поссорился Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ", "Старосв?тскіе пом?щики", "Записки сумасшедшаго", «Женитьбу», «Ревизора» (написанъ въ 1835 г., поставленъ на сцену 19 апр?ля 1836 г.), задумалъ и началъ "Мертвыя души", критическія и теоретическія статьи о русской литератур? и искусств?,- словомъ, сказалъ почти все, что онъ им?лъ сказать, и зат?мъ только перед?лывалъ передумывалъ и дополнялъ сказанное или задуманное раньше" (Котляревскій). Его творческій геній роковымъ образомъ померкъ со смертью Пушкина.

Гоголъ-профессоръ. «Ревзоръ». Отношеніе Гоголя къ своему произведенію.

Въ эти семь л?тъ многое перем?нилось въ жизни Гоголя, — онъ изъ чиновника сд?лался педагогомъ — преподавателемъ исторіи въ Патріотическомъ институт?, потомъ даже профессоромъ всеобщей исторіи въ С.-Петербургскомъ уннверситет?. Этотъ выборъ карьеры оказался очень неудачнымъ, — къ отв?тственнымъ обязанностямъ профессора Гоголь былъ не подготовленъ, одного таланта и блестящаго воображенія было мало тамъ, гд? не было знанія, — немудрено поэтому, что годъ его профессорства былъ очень ему тяжелъ. Эта новая неудача была большимъ ударомъ для впечатлительнаго самолюбія писателя. Но она им?ла и хорошіе результаты, — она приковала Гоголя къ литератур?. Онъ испробовалъ н?сколько путей, везд? терп?лъ неудачи: оставался одинъ — писательство. Но любопытно, что не своими литературными усп?хами недоволенъ былъ онъ: друзья-писатели, петербургскіе и московскіе, носили его на рукахъ; публика читала нарасхватъ его произведенія; критика русская, вообще недоброжелательная, тоже заинтересовалась новымъ св?тиломъ, — но Гоголю всего этого было мало. Судя по его письмамъ, онъ все еще мечталъ о какомъ-то "большомъ д?л?".[87] Пушкинъ указывалъ ему, что это "большое д?ло" можно было сд?лать литературой, что обличеніе недостатковъ родной русской жизни — тоже д?ло немаловажное, но, должно быть, ему не удалось разуб?дить Гоголя. Вотъ почему и «Ревизоръ»,[88] им?вшій большой усп?хъ и въ то же время вызвавшій озлобленіе въ широкихъ кругахъ русской публики, принесъ Гоголю больше горя, ч?мъ радости. Произошло это потому, что "на сцену Гоголь смотр?лъ не какъ авторъ заурядной театральной пьесы, котораго полное торжество заключается въ радушномъ пріем? и рукоплесканіяхъ публики, но съ затаеннымъ страхомъ и глубокою скорбью за судьбу своего созданія, въ которое онъ положилъ свою душу, свои лучшія, благородн?йшія стремленія" (Шенрокъ). Театръ ломился, когда давали «Ревизора», но многіе осуждали пьесу за дерзкую критику русской жизни. Гоголь былъ пораженъ т?мъ, какое впечатл?ніе произвела на русское общество его пьеса: "Господи Боже! — жаловался онъ. — Ну, если бы одинъ, два ругали, ну, и Богъ съ ними, a то вс?, вс?!" Измученный и потрясенный своей «неудачей», Гоголь у?зжаетъ за границу, чтобы тамъ отдохнуть и успокоиться. Онъ уб?дился теперь, что та публика, которой онъ съ юности рвался «служить», не понимала его, относилась къ нему враждебно… Къ тому же, и самъ Гоголь разочаровался въ той пьес?, которая недостаточно ясно выразила его основную мечту, — онъ хот?лъ "пропов?дывать", «морализировать», когда писалъ своего «Ревизора», a оказался «обличителемъ». Произошло это потому, что "великій художникъ, — воспитанникъ Пушкина, поб?дилъ въ Гогол? «моралиста». Увлеченный сюжетомъ «Ревизора», сюжетомъ, который былъ ему подаренъ Пушкинымъ, Гоголь предоставилъ свободу своему юмору, — и, въ результат?, получилась сатира, поражавшая въ сердце всю тогдашнюю русскую д?йствительность, съ ея централизаціей, съ ея чиновничествомъ и произволомъ.[89] Гоголь не м?тилъ такъ глубоко, — онъ ничего не им?лъ противъ строя тогдашней русской жизни, — онъ хот?лъ лишь изобличить пороки отд?льныхъ лицъ, которыя своими личными недостатками вносили дисгармонію въ систему, вообще превосходную, не нуждающуюся въ реформахъ. Говоря словами Капниста онъ стоялъ на той точк? зр?нія, которая утверждала, что "законы святы, да исполнители — лихіе супостаты", что вся б?да не въ порядкахъ, a въ душевныхъ качествахъ отд?льныхъ людей. Эта точка зр?нія на русскую жизнь проводилась и Карамзипымъ, и Жуковскимъ, и отчасти Пушкинымъ… Жандармъ, появляющійся въ конц? комедіи съ изв?стіемъ, что настоящій ревизоръ прі?халъ и зоветъ къ отв?ту порочныхъ чиновниковъ, игралъ въ глазахъ Гоголя слишкомъ большую роль, — онъ оправдывалъ строй русской жизни, указывалъ, что порокъ наказывается и въ Россіи. Но эта мораль пьесы оказалась слишкомъ бл?дна, — ея никто не зам?тилъ, ея не поняли, — и это было больно Гоголю.

Объясненіе Гоголемъ смысла пьесы. Значеніе см?ха.

Въ развязк? «Ревизора» онъ самъ объяснилъ истинный смыслъ своей комедіи. Въ уста "перваго комическаго актера" вложилъ онъ свои мысли, свои взгляды. "Н?тъ такого города на Руси, говорилъ Гоголь его устами, гд? бы вс? чиновники были порочны. Сл?довательно, не надо буквально понимать всего изображеннаго, не надо угадывать живыхъ людей въ изображенныхъ герояхъ. Авторъ изобразилъ "душевный городъ" — т. е. челов?ческую душу вообще, и вс? «чиновники», и жители этого города — это олицетворенія пороковъ, съ которыми долженъ бороться челов?къ, — иначе ждетъ челов?ка страшная кара. "Будто не знаете, кто это ревизоръ? Что прикидываться? Ревизоръ этотъ — наша проснувшаяся сов?сть, которая заставитъ насъ вдругъ и разомъ взглянуть во вс? глаза на самихъ себя. Передъ этимъ ревизоромъ ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повел?нію онъ посланъ". Сов?сть — "настоящій ревизоръ" — "Хлестаковъ — в?треная св?тская сов?сть, продажная, обманчивая сов?сть; Хлестакова подкупятъ какъ разъ наши же, обитающія въ душ? нашея, страсти… Не съ Хлестаковымъ, но съ настоящимъ ревизоромъ оглянемъ себя! Клянусь, душевный городъ нашъ стoитъ того, чтобы подумать о немъ, какъ думаетъ добрый государь о своемъ государств?. Благородно и строго, какъ онъ изгоняетъ изъ земли своей лихоимцевъ, изгонимъ нашихъ душевныхъ лихоимцевъ! Есть средство, есть бичъ, которымъ можно выгнать ихъ. См?хомъ, мои благородные соотечественники! См?хомъ, котораго такъ боятся вс? низкія наши страсти! См?хомъ, который созданъ на то, чтобы см?яться надъ вс?мъ, что позоритъ истинную красоту челов?ка. Возвратимъ см?ху его настоящее значеніе! Отнимемъ его y т?хъ, которые обратили его въ легкомысленное св?тское кощунство надъ вс?мъ, не разбирая ни хорошаго, ни дурного!.. Не возмутимся духомъ, если бы какой-нибудь разсердившійся городничій, или, справедлив?е, самъ нечистый духъ, шепнулъ его устами: "что см?етесь? надъ собой см?етесь!"[90] Гордо скажемъ ему: "Да, надъ собой см?емся, потому что слышимъ приказанье Высшее быть лучшими другихъ!.. Не пустой я какой-нибудь скоморохъ, созданный для пот?хи пустыхъ людей, но честный чиновникъ великаго Божьяго государства, и возбудилъ въ васъ см?хъ, — не тотъ безпутный, которымъ пересм?хаютъ въ св?т? челов?къ челов?ка, который рождается отъ безд?льной пустоты празднаго времени, но см?хъ, родившійся отъ любви къ челов?ку. Дружно докажемъ всему св?ту, что въ Русской земл? все, что ни есть, отъ мала до велика, стремится служить Тому же, Кому вс? должны служить на земл?,- несется туда, кверху, къ Верховной в?чной красот?".

Понятно, какъ оскорбительно было Гоголю сознать, что никто въ автор? «Ревизора» не увид?лъ "честнаго чиновника великаго Божьяго государства" — пропов?дника добра, — a усмотр?ли или скомороха-шута, пот?шника толпы, или либерала-обличителя, или просто суроваго и несправедливаго судью-самозванца. Онъ уб?дился, что его опять не поняли читатели, и онъ сталъ защищать себя отъ многочисленныхъ и разнообразныхъ обвиненій, — особенно, отъ обвиненій въ томъ, что хот?лъ унизить Россію.[91] "Если бы это была правда, — писалъ онъ Прокоповичу, — то хуже ("Ревизора") на Руси мн? никто не могъ нагадить. Но, слава Богу, это — ложь… Мн? страшно вспомнить обо вс?хъ моихъ мараньяхъ. Они въ род? грозныхъ обвинителей являются глазамъ моимъ. Забвенья, долгаго забвенья проситъ душа. И если бы появилась такая моль, которая съ?ла бы вс? экземпляры «Ревизора», a съ ними «Арабески», «Вечера» и всю прочую чепуху, и обо мн? въ теченіе долгаго времени ни печаталъ, ни изустно не произносилъ никто ни слова, я бы благодарилъ судьбу". Онъ охлад?лъ къ «Ревизору», какъ прежде къ "Гансу Кюхельгартену", и успокоенія искалъ, какъ и раньше, въ заграничномъ путешествіи.

"Пророку н?тъ славы въ отчизн?" — писалъ онъ Погодину незадолго до отъ?зда, выражая въ этихъ словахъ все свое самомн?ніе и презр?ніе къ русской «черни». Но его все не оставляла мысль, что онъ совершитъ н?что великое: называя вс? свои сочиненія (въ томъ числ? и "Ревизора") «ученическими», онъ восклицалъ: "пора, пора, наконецъ, заняться д?ломъ!".

Гоголь заграницей.

Гоголь заграницей, въ періодъ 1836–1841 гг. — "большая загадка, которую, в?роятно, не разъяснятъ никакіе біографическіе матеріалы и даже личвыя признанія поэта. Въ этой сложной душ?, полно противор?чій, совершалось за этотъ періодъ времени то таинственное бореніе, которое художника, въ конц? концовъ, обратило въ моралиста и богослова, и въ юморист?-бытописател? заставило вновь проснуться съ подновленной силой старое романтическое міросозерцаніе. Это было бореніе сначала очень радостное, полное вдохновеннаго восторга, a въ конц? совс?мъ бол?зненное, истомившее художника и физически, и нравственно (Котляревскій).

Заграницей онъ искалъ только впечатл?ній эстетическихъ, — онъ холодно относился къ западно-европейской культур?, къ современной жизни Европы, даже къ исторической старин?,- чаще всего оставался онъ одинъ съ глазу на глазъ, со своей душой, мятежной и жаждущей. Къ Германіи, Швейцаріи и Парижу отнесся онъ равнодушно; только Италія нравилась ему. Она успокаивала его больные нервы; св?томъ, тепломъ и красотой ласкала его больгое сердце. "Кто былъ въ Италіи, тотъ скажи «прощай» другимъ землямъ", — писалъ Гоголь друзьямъ, — кто былъ на неб?, тотъ не захочетъ на землю. Европа, въ сравненіи съ Италіей, все равно, что день пасмурный въ сравненіи съ днемъ солнечнымъ". "Душенька моя! моя красавица Италія! — восклицалъ онъ, — никто въ мір? ея не отниметъ y меня! Я родился зд?сь… Россія, Петербургъ, сн?га, подлецы, департаментъ, ка?едра, театръ, — все это мн? снилось… О, если бы вы взглянули только на это осл?пляющее небо, все тонущее въ сіяніи! Все прекрасно подъ этимъ небомъ". Особенно увлекался Гоголь Римомъ: "Зд?сь только тревоги не властны и не касаются души, — писалъ онъ… — Кром? Рима, н?тъ Рима на св?т?,- хот?лъ было сказать — счастья и радости, да Римъ больше, ч?мъ счастье и радость!".

Жизнь въ Рим?.

Въ Рим? Гоголь жилъ въ обществ? молодыхъ русскихъ художниковъ — сл?довательно, въ кругу утонченныхъ эстетическихъ удовольствій. Особенно сблизился онъ съ изв?стнымъ энтузіастомъ-художникомъ Ивановымъ, который всю свою жизнь отдалъ созданію одной картины: "Явленіе Христа народу" (находится въ Москв? въ Третьяковской галере?). Религіозное мстическое настроеніе Иванова было сродни Гоголю, высокое пониманіе миссіи художника тоже связывало обоихъ. Понятна изъ этого ихъ дружба, взаимное вліяніе ихъ и углубленіе въ душ? обоихъ религіознаго мистицизма.

Къ этой пор? пребыванія Гоголя въ Италіи относится увлеченіе Гоголя католицизмомъ. Гоголь, какъ художникъ, былъ поб?жденъ красотою католической службы, великол?піемъ храмовъ, набожностью в?рующихъ и ликовъ. "Только въ одномъ Рим? молятся, — говорилъ онъ, — a въ другихъ м?стахъ показываютъ только видъ, что молятся". Русскіе аристократы, друзья Гоголя, изм?нившіе православію ради католичества, прилагали усилія, чтобы и Гоголя заставить сд?лать то же; для этого было организовано постепенное систематическое склоненіе великаго писателя въ католицизмъ. Онъ это зам?чалъ, но этому не противился, — говорилъ даже, что "позволяетъ втирать въ себя н?сколько хорошихъ мыслей". Впрочемъ, если Гоголь отъ православія и не уклонился, то, несомн?нно, охотно слушалъ разговоры о «божественномъ», — в?дь это было такъ близко основнымъ интересамъ его жизни!..

Отношеніе къ родин?.

Любопытно, что въ эту пору полной эстетической и религіозной жизни, когда писателю, удаленному отъ родины, она казалась далекимъ «сномъ», — творчество его работало интенсивно и все въ томъ же направленіи, которое далъ ему Пушкинъ. Гоголь «жилъ» Италіей, и, въ то же время, «грезилъ» Россіей, — и грезы эти были такъ ясны, такъ мучительно-живы, были облечены въ такую осязательную «плоть», — что перо Гоголя быстро рисовало одинъ русскій типъ за типомъ: Чичиковъ, Ноздревъ, Собакевичъ, — все это было такъ далеко отъ Италіи, отъ духовныхъ интересовъ Гоголя, — но все это росло передъ нимъ, окрашивалось ярко и жизненно.[92]

"Мертвыя души".

Въ "Мертвыхъ Душахъ" Гоголь задумалъ опять «великое» произведеніе. Сперва, впрочемъ, онъ не придавалъ серьезнаго значенія своему труду: для Гоголя сначала это произведеніе было только см?шныжъ анекдотомъ, «карикатурой». Но его поразило, что чтеніе первыхъ главъ романа въ 1835 г. произвело на Пушкина такое впечатл?ніе, что онъ, см?явшійся при начал? чтенія, становился все сумрачн?е и, наконецъ, когда чтеніе кончилось, сказалъ: "Боже! какъ грустна наша Россія!" "Меня это изумило, — говоритъ Гоголь, — Пушкинъ, который такъ зналъ Россію, не зам?тилъ, что все это карикатура и моя собственная выдумка!" Т?мъ не мен?е, скоро и самъ Гоголь понялъ, что изъ "см?шного анекдота можетъ выйти большая картина". Посл? смерти Пушкина, въ 1837 году, отношеніе Гоголя къ начатому произведенію еще разъ м?няется. Для него трудъ, зав?щавный ему великимъ учителемъ, сд?лался въ его глазахъ «священнымъ». И ч?мъ бол?е онъ углублялся въ него, т?мъ шире разростались его художественные замыслы. Не сдерживаемый Пушкинымъ, покоренный своими мистическими настроеніями, онъ задумалъ, наконецъ, изъ «карикатуры» и «выдумки» сд?лать поэму. Подобно Данту, изобразившему въ своей "Божественной Комедіи": «Адъ», «Чистилище» и «Рай» — исторію челов?ческой жизни, — и Гоголь задумалъ написать исторію воскресенія челов?ческой души: первая часть его романа должна была соотв?тствовать дантовскому «Аду», вторая — «Чистилищу», третья — «Раю». Въ этомъ произведеніи Гоголь хот?лъ изобразить всю Россію, — все зло и добро ея жизни, и съ жаромъ принялся за работу. "Вс? оскорбленія, вс? непріятности посылались мн? высокимъ Провид?ніемъ на мое воспитаніе, — говорилъ онъ, — я чувствую, что неземная воля направляетъ путь мой… Мн? ли не благодарить пославшаго меня на землю! Какихъ высокихъ, какихъ торжественныхъ ощущеній, невидимыхъ, незам?тныхъ для св?та, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сд?лаю, чего не д?лаетъ обыквовенный челов?къ. Львиную силу чувствую я въ душ? своей!" Съ такой в?рой въ себя принялся онъ зa свое «великое» произведеніе; и въ то время, когда картины русской жизни рисовалъ онъ живыми, сочными красками и земные образы оживали передъ нимъ, — въ это время его личныя настроенія и выраженіе ихъ въ письмахъ его принимаютъ все бол?е и бол?е торжественный характеръ; онъ начинаетъ даже говорить библейскимъ стилемъ, усваиваетъ стиль ветхозав?тныхъ пророковъ: "Горе кому бы то ни было, не слушающемуся моего слова!" — говоритъ онъ въ письмахъ друзьямъ. "Никто изъ моихъ друзей не можетъ умереть, потому что онъ в?чно живетъ со мною!" — Друзья недоум?вали, читая такія изреченія, и, мало-по-малу, y многихъ стала зарождаться тревожная мысль, что Гоголь сд?лался ненормальнымъ.

Бол?знь Гоголя.

Нервы Гоголя были, д?йствительно разбиты; онъ самъ чувствовалъ, что боленъ, ждалъ смерти и боялся ея, такъ какъ хот?лъ сказать людямъ то, чего онъ еще не могъ сказать… Онъ то примиряется съ мыслью о близкой смерти, видя въ этомъ проявленіе мудрой воли Бога, то боится одной мысли о смерти, хватается за жизнь, лечится, молится…

Смерть Пушкина.

Странное впечатл?ніе на него проізвело изв?стіе о смерти Пушкина. "Все наслажденіе моей жизни — говорилъ онъ, все мое высшее наслажденіе исчезло вм?ст? съ нимъ. Ничего не предпринималъ я безъ его сов?та, ни одна строка не писалась безъ того, чтобы я не воображалъ его передъ собой. Что скажетъ онъ, что зам?титъ онъ, чему посм?ется, чему изречетъ неразрушимое и в?чное одобреніе свое — вотъ, что меня только занимало и одушевляло мои свлы… Боже" нын?шній трудъ мой ("Мертвыя души"), внушенный имъ, его созданіе… я не въ силахъ продолжать его". "Моя жизнь, мое высшее наслаждевіе умерло съ нимъ. Когда я творилъ, я вид?лъ передъ собой только Пушкина. Ничто мн? былв вс? толки, я плевалъ на презр?нную чернь: мн? дорого было его в?чное и непреложное слово. Все, что есть y меня хорошаго, вс?мъ этимъ я обязанъ ему. И теперешній трудъ мой есть его созданіе. Онъ взялъ съ меня клятву, чтобы я писалъ". "О, Пушкинъ, Пушкинъ, какой прекрасвый сонъ удалось мн? вид?ть въ жизни, — и какъ печально было мое пробужденіе!" Въ такихъ искреннихъ жалобахъ великій художникъ оплакивалъ своего генія-вдохновителя и хранителя — Пушкина. Умеръ Пушкинъ, и вдохновеніе изсякло… Для Гоголя, по его словмъ, вся русская д?йствительность казалась «сномъ» (см. выше). Теперь и Пушкина онъ называетъ «сномъ»… Съ его смертью пересталъ Гоголь вид?ть «сны»… "Печально было мое пробужденіе!" — восклицаетъ онъ. Это было, д?йствительно, "печальнымъ пробужденіемъ!.. Жизнь вела Гоголя къ этому пробужденію, смерть Пушкина ускорила это. Въ Гогол? умеръ великій художникъ-жанристъ, ученикъ Пушкина, — остался Гоголь больной, измученный челов?къ, мистикъ и фанатвкъ, съ мыслями о смерти, о загробныхъ мукахъ, — челов?къ, съ каждымъ днемъ уходившій отъ земли въ таинственный міръ своихъ смутныхъ и неясныхъ идей… Характерно, что «снами» называлъ онъ свои живыя впечатл?нія земной жизни, — a "пробужденіемъ" — отреченье отъ всего земного, углубленіе въ свой внутренній міръ, въ мысли «неземныя», чуждыя людей…

Смерть Вьельгорскаго. Лирическія м?ста 1-й части; ихъ автобіографическое значеніе. Гоголь въ Россіи. Друзья Гоголя.

Сильное впечатл?ніе произвела на него также смерть юноши-друга Іосифа Вьельгорскаго, умершаго въ Италіи отъ чахотки. По словамъ людей, близко знавшихъ этого юношу, юноша этотъ быдъ над?ленъ вс?ми дарами души и сердца… Поэзіей в?етъ отъ этого молодого лика! И этотъ юноша умеръ на рукахъ Гоголя, Гоголь пережилъ съ нимъ вм?ст? всю ужасную трагедію его медленнаго умиранія. Гоголь былъ потрясегъ этой смертью, — онъ говорилъ, что смерть — уд?лъ всего прекраснаго въ Россіи; онъ говорилъ, что теперь боится смотр?ть на «прекрасное»: "я ни во что теперь не в?рю, и если встр?чаю это прекрасное, то жмурю глаза и стараюсь не гляд?ть на него. Отъ него мн? несетъ запахомъ могилы".[93] Кром? "Мертвыхъ душъ", въ этотъ періодъ времени Гоголь написалъ пов?сть «Шинель» и занимался переработкой прежнихъ пов?стей: «Портретъ», "Тарасъ Бульба" и толкованіемъ своего непонятаго «Ревизора» ("Театральный разъ?здъ"). Работая надъ 1-ой частью "Мертвыхъ душъ" надъ изображеніемъ этого "русскаго Ада", Гоголь мечталъ о посл?дующихъ частяхъ, — и эти мечты отразили на себ? его тогдашніе этическіе, патріотическіе и религіозные взгляды въ т?хъ лирическихъ отступлегіяхъ, которыя, кстати и гекстати, прерываютъ въ той частт объективное изображеніе отрицательныхъ сторонъ русской жизни. Эти лирическія м?ста и отступленія (напр. "Русь, Русь! вижу тебя…", "не такъ ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься". "Другая судьба писателя, дерзнувшаго вызвать наружу все, что ежеминутно передъ глазами…") — оазисы, на которыхъ отдыхалъ писатель-идеалистъ, задыхавшійся среди т?хъ уродовъ, рисовать которые былъ онъ обреченъ въ силу своего таланта. Въ 1839-1840-омъ и въ 1841-1842-омъ году Гоголь прі?зжалъ въ Россію. Но эти возвращенія не приносили ему счастья и успокоенья. Здоровье его таяло;[94] онъ все дальше уходилъ отъ вс?хъ въ свой собственный міръ, a ему въ это время приходвлось устраивать денежныя д?ла свои и своей семьи, хлопотать о себ?, о правительственной субсидіи, объ изданіи своихъ сочиненій… Онъ ничего не им?лъ, онъ даже въ денежномъ отношеніи завис?лъ отъ своихъ пріятелей, которые помогали ему, — но духовно онъ отъ вс?хъ оторвался и считалъ себя челов?комъ, далеко ихъ вс?хъ опередившимъ въ духовномъ отношеніи.[95] Они не понимали состоянія его души и шли къ нему съ непрошенной дружбой, сов?тами, сожал?ніями, указаніями, даже требованьями… Московскіе славянофилы — семья Аксаковыхъ, братья Кир?евскіе, Погодинъ и Шевыревъ, — представляли собой тотъ кругъ москвичей, въ которомъ преимущественно вращался Гоголь; они считали Гоголя «своимъ»,[96] они считали даже, что им?ютъ на него не только вліяніе, но и «права». Это тяготило Гоголя, но бороться съ этимъ онъ не былъ въ силахъ. Но если онъ разд?лялъ иногіе излюбленные взгляды «славянофиловъ», онъ не былъ ими порабощенъ. Это видно, хотя бы, изъ того, что онъ пытался, было, установить свои отношенія съ людьми другого лагеря — съ «западниками»; такъ ненадолго сблизился онъ съ Б?линскимъ, которому даже поручилъ представить въ цензуру рукопись первой части "Мертвыхъ душъ".

Отношеніе цензуры.

Хлопоты съ цензурой тоже доставили Гоголю много испытаній, — они доказали ему лишній разъ, что и это произведеніе его не будетъ понято такъ, какъ хот?лось ему. Московская цензура не пропустила въ печать «поэмы» Гоголя: 1) потому что самое названіе "Мертвыя души" отзывается ересью, такъ какъ душа не можетъ быть мертвая; 2) въ роман? усмотр?но было нападеніе на кр?постное право; 3) высказано было зам?чаніе, что покупка мертвыхъ душъ — уголовное преступленіе, можетъ въ Россіи вызвать подражаніе, и — 4) потому, что ц?на, которую Чичиковъ даетъ за «душу» — "два съ полтиною" — "возмущаетъ душу".[97]

Понятно, какъ чуждъ былъ Гоголь вс?хъ этихъ друзей и недруговъ, когда оставался одинъ, съ самимъ собою. Опять потянуло его въ Италію… "Если бы ты зналъ, какъ тягостно мое существованіе зд?сь, въ моемъ отечеств?! Жду — не дождусь весны и поры ?хать въ мой Римъ, въ мой рай", — писалъ онъ другу. "Съ того времени, какъ только вступила моя нога на родную землю — писалъ онъ въ другомъ письм? — мн? кажется, какъ будто я очутился на чужбин?. Вижу знакомыя, родныя лица; но они, мн? кажется, не зд?сь родились, a гд?-то я ихъ въ другомъ м?ст?, кажется, вид?лъ". Опять Россія стала казаться ему «сномъ», даже "кошмаромъ"…

Его укр?пляла только в?ра въ то, что его "великій трудъ" будетъ конченъ и новымъ "откровеніемъ" явится для роднны. Себя онъ называетъ теперь "старою, полуразбитою вазой, наполненной драгоц?ннымъ содержаніемъ". "Неотразимая в?ра моя въ св?тлое будущее и нев?домая сила говорятъ мн?, что дадутся мн? средства окончить трудъ мой!" — писалъ онъ друзьямъ. "Онъ важенъ и великъ, и вы не судите о немъ по той части, которая готовится теперь предстать на св?тъ. Это больше ничего, какъ только крыльцо къ тому дворцу, который во мн? строится и разр?шитъ, наконецъ, загадку моего существованія!"

Попрежнему, въ интимныхъ своихъ письмахъ пишетъ онъ пророческимъ тономъ, даетъ сов?ты, чуть не изрекаетъ предсказанія. "Если что въ жизни смутитъ тебя, наведетъ безпокойство, сумракъ на мысли, вспомни обо мн? — пишетъ онъ другому пріятелю — и при одномъ уже твоемъ напоминаніи отд?лится сила въ твою душу". На себя онъ начинаетъ смотр?ть теперь точно на какой-то источникъ благодати, и щедро изливаетъ ее на друзей.[98] Онъ мечтаетъ теперь о монашеств?, о по?здк? въ Іерусалимъ.

Бол?знь Гоголя.

Въ 1842 году онъ у?халъ опять заграницу. Здоровье его все слаб?ло, — плоть разрушалась, a духъ все дальше и дальше уносился отъ земли въ сферы внутренней жизни. "Съ каждымъ днемъ становится св?тл?й и торжественн?й въ душ? моей, — писалъ онъ Жуковскому, — не безъ ц?ли и значенія были мои по?здки, удаленія и отлученія отъ міра, что совершалось незримо въ нихъ воспитаніе души моей, что я сталъ далеко лучше того, какимъ запечатл?лся въ священной для меня памяти друзей моихъ, что чаще и торжественн?е льются душевныя мои слезы и что живетъ въ душ? моей глубокая, неотразимая в?ра, что небесная сила поможетъ взойти мн? на ту л?стницу, которая предстоитъ мн?, хотя я стою еще нa нижайшихъ и первыхъ ея ступеняхъ. Много труда и пути и душевнаго воспитанія впереди еще! Чище горнаго сн?га, св?тл?е небесъ должна быть душа моя, и тогда, только тогда я приду въ силы начать подвиги и великое поприще, — только тогда разр?шится загадка моего существованія. Гр?ховъ, указанія гр?ховъ желаетъ и жаждетъ теперь душа моя! Еслибъ вы знали, какой теперь праздникъ совершается внутри меня, когда открываю въ себ? порокъ, дотол? не прим?ченный мною!"

"Выбранныя м?ста изъ переписки". "Авторская испов?дь". Смерть Гоголя.

Такіе подъемы настроенія нер?дко см?нялись паденіемъ энергіи, страхомъ, душевнымъ безсиліемъ, — р?дко выдавались періоды сравнительно спокойные, когда Гоголь могъ отрываться отъ своей души и продолжать свой трудъ. Конечно, написанное имъ въ періодъ одного настроенія не удовлетворяло его тогда, когда душой овлад?вало иное настроеніе. Это мучило Гоголя и приводило его въ отчаянье; въ одинъ изъ такихъ припадковъ отчаянья въ 1847 г. р?шилъ онъ обратиться ко всей русской публик? съ испов?дью-пропов?дью, путемъ опубликованія "Выбранныхъ м?стъ изъ переписки съ друзьями". Боязнь скорой смерти, страхъ унести съ собой за могилу свои мысли и чувства, не высказанныя вс?мъ русскимъ людямъ, сознаніе того, что не хватаетъ силъ эти мысли воплотить въ томъ "великомъ произведеніи", которое онъ хот?лъ сд?лать изъ "Мертвыхъ душъ", — вотъ причины появленія этихъ интимныхъ писемъ въ печати. Въ нихъ Гоголь отдавалъ родин? все дорогое ему, — все имъ пережитое и прочувствованное. "Челов?къ не отъ міра сего", для котораго родина была «сномъ», Гоголь не считался ни съ условіями тогдашней русской жизни, ни съ интересами современной жизни. Челов?къ малообразованный, отставній отъ жизни русской интеллигенціи, Гоголь въ своей книг? выступилъ р?шительнымъ консерваторомъ, — онъ защищалъ кр?постное право, враждебно относился ко всякимъ новымъ в?яніямъ въ области мысли и внутренней политики. Какъ истый сынъ "древней Руси" — онъ заботился только о "душевномъ д?л?", о спасеніи души, пропов?довалъ аскетизмъ, отреченіе отъ земли и нравственное самосовершенствованіе такому обществу, въ которомъ все сознательн?е д?лалась потребность коренныхъ реформъ жизни — подготовлялись 60-ые годы. На него многіе привыкли ошибочно смотр?ть, какъ на врага отрицательныхъ сторонъ русской жизни, a онъ вдругъ выступилъ ихъ р?зкимъ, фанатическимъ защитникомъ. To, что y Гоголя было внутренней «правдой», съ д?тства выроставшей въ его сердц?, то людямъ, не знавшимъ его, какъ челов?ка, казалось ложью, "изм?ной прежнимъ либеральнымъ уб?жденіямъ". Его недавніе поклонники обвинили его теперь и въ искателъств?, и въ неискренности. Никто изъ современниковъ не могъ примирить противор?чія между мыслями автора — и т?мъ смысломъ его произведеній, который, обыкновенно, съ ними связывался. Его книгу безпощадно ур?зала цензура, такъ какъ онъ заговорилъ о многомъ такомъ, о чемъ говорить вообще было непринято y насъ; ее высм?яла публика, жестоко обругала критика, и Гоголь остался попрежнему одинъ, съ непонятой, истерзанной душой… Потрясенный новой неудачей, Гоголь пишетъ свою "Авторскую испов?дь" и въ 1848 г. ?детъ на поклоненіе въ Св. Землю. Посл?дніе годы своей жизни проводитъ онъ на родин?, медленно угасая и уходя т?лесно и духовно въ другой міръ. Молитвы и посты сд?лали теперь изъ него совершеннаго аскета. Особенно развитію въ немъ аскетизма помогъ одинъ ржевскій священникъ о. Матв?й Константиновскій; его мрачное мистическое міросозерцаніе покорило больную душу Гоголя; бес?ды съ этимъ священникомъ производили на него потрясающее ввечатл?ніе. "Довольно! мн? слишкомъ страшно!" — перебилъ онъ однажды р?чь о. Матв?я. Передъ смертыо онъ совершенно ушелъ отъ міра и его интересовъ, сжегъ свои рукописи и, между ними, вторую часть своихъ "Мертвыхъ душъ". Гоголь скончался 21-го февраля 1852 г. почти отъ голодной смерти, истощенный постами, измученный душевными муками…

а) Первый періодъ литературной д?ятельности Гоголя.

Литературная д?ятельность Гоголя распадается на три періода. Первый захватываетъ вс? юношескія произведенія его и "Вечера на хутор?". Это періодъ, по преимуществу, романтическій. Ko второму періоду, по преимуществу реалистическому, относятся вс? лучшія произведенія его. Третій періодъ, съ конца сороковыхъ годовъ (посл? 1837 г.) до смерти — періодъ мистицизма.

а) Первый періодъ д?ятельности Гоголя.

"Ганцъ Кюхельгартенъ"

Первымъ печатнымъ произведеніемъ Гоголя была, сочиненная имъ еще въ лице?, идиллія "Ганцъ Кюхельгартенъ". Историко-литературнаго значенія это произведеніе не им?етъ, но оно очень любопытно для біографа Гоголя, какъ краснор?чивый и ясный показатель его внутренней жизни въ юношескій періодъ. "Эта странная греза, съ ея героемъ изъ н?мцевъ и съ обстановкой нерусской, была, въ сущности, страницей изъ жизни самого автора, который скрылся подъ псевдонимомъ. Гоголь вложилъ много души въ эту сентиментальную пов?сть, которая причинила ему зат?мъ столько огорченій" (Котляревскій).

Содержаніе.

Содержаніе идилліи сл?дующее: тихо и мирно живетъ семья деревенскаго пастора. Украшеніемъ этой семьи была дочь Луиза, "р?звая св?жая, любящая, какъ ангелъ-хранитель, озаряющая закатъ его дней". Единственной т?нью въ этомъ счастливомъ бытіи является женихъ Луизы — Ганцъ. Онъ ее любитъ, но любовь эта не въ силахъ разогнать его тоски, не въ силахъ всец?ло овлад?ть его сердцемъ… Онъ обнаруживаетъ вс? симптомы романтическаго душевнаго разстройства… Онъ живетъ въ в?кахъ прошлыхъ, очарованъ чудесной мыслью, сидитъ подъ сумрачной т?нью дуба и простираетъ руки къ какой-то тайной т?ни. Онъ страдаетъ отъ прозы жизни, его тянетъ вдаль — вдаль, вдаль не только пространства, но и времени. Онъ вздыхаетъ по древней Греціи, по ея свобод?, славнымъ д?ламъ и прекраснымъ созданіямъ искусства" (Котляревскій). И, поб?жденный своимъ томительнымъ "стремленіемъ", Ганцъ тайкомъ покидаетъ предметъ своей любви и отправляется странствовать по св?ту. Въ его отсутствіе, его печальная Луиза, в?рная своей любви, изучаетъ своего жениха по т?мъ книгамъ, которыя ему были особенно дороги, которыя были тайными двигателями его жизни, непонятной для другихъ. Перечень этихъ книгъ им?етъ большую біографическую ц?нность, — очевидно, любимыя книги Ганца были въ свое время любимыми книгами самого Гогеля.[99]

Два года скитался Ганцъ; за это время умеръ старый пасторъ, осирот?ла Луиза… Но отчаянье и ропотъ не овлад?ли ея сердцемъ; она все любитъ своего Ганца, ждетъ его и часто ходитъ на могилу отца. Наконецъ, Ганцъ возвращается. Онъ растерялъ свои мечты и надежды, утомился жизнью и пришелъ къ сознанію, что лучше жить мирной жизнью маленькихъ людей, ч?мъ гоняться по св?ту за какимъ-то неяснымъ великимъ д?ломъ. Онъ женится на Луиз?, и оба ведутъ счастливую уедниенную жизнь, чуждую треволненій большого св?та.

Литературная исторія этого произведенія.

Критики-изсл?дователи литературной д?ятельности Гоголя видятъ на этомъ первомъ его опыт? вліяніе н?мецкой идилліи Фосса «Луиза» и баллады Жуковскаго "Теонъ и Эсхинъ".[100] Изъ перваго произведенія взято, какъ фонъ, изображеніе н?мецкой жизни, взято сентиментальное настроеніе идиллическаго, м?щанскаго существованія, — изъ второго произведенія заимствованъ образъ героя, идеалиста-романтика, съ его неяснымъ, но непоб?димо-могучимъ стремленіемъ «куда-то» вдаль, прочь изъ этои мирной, спокойной обстановки провинціальной идилліи. Мы вид?ли уже, что такія неясныя стремленія были родственны юнош?-Гоголю, котораго тоже тянуло прочь изъ общества н?жинскихъ «существователей». Такое совпаденіе авторскихъ стремленій и стремленій «героя» его юношескаго произведенія — конечно, им?етъ большое значеніе и придаетъ особую ц?ну этому первому печатному произведенію.

Недостатки произведенія.

Къ главнымъ недостаткамъ этого юношескаго произведенія, объясняющимъ его неудачу, относятся промахи стиха и стиля. Гоголь никогда не научился свободно влад?ть стихомъ, a въ первомъ его произведеніи это неум?ніе выразилось такъ ярко и зам?тно, что картины "грандіозныя" и «страшныя» вышли изъ него комичными.[101] Немудрено поэтому, что и критика, и публика отнеслись къ произведенію Гоголя заслуженно-строго. Кром? того н?которые промахи его произведенія объясняются т?мъ, что онъ взялся изображать нерусскую жизнь, нерусскую природу, самъ ничего, кром? Малороссіи, не зная: по однимъ книгамъ невозможно было в?рно представить жизнь н?мецкой провинціи.

"Вечера на хутор? близъ Диканьки". Сочетаніе романтизма и реализма въ пов?стяхъ.

Пов?сти, изв?стныя подъ общимъ именемъ: "Вечера на хутор? близъ Диканьки", представляютъ собою сборникъ, составленный изъ двухъ частей, — въ первую вошли пов?сти: "Сорочинская ярмарка", "Вечеръ наканун? Ивана Купала", "Майская ночь, или утопленница". Во вторую часть вошли — "Ночь передъ Рождествомъ", "Страшная Месть", "Иванъ ?едоровичъ Шпонька и его тетушка", "Заколдованное м?сто". Вс? он? представляютъ много сходства и много различія. Сходство заключается въ томъ, что почти во вс?хъ этихъ пов?стяхъ (кром? пов?сти "Иванъ ?едоровичъ Шпонька") мы найдемъ, въ большей или меньшей м?р?, вс? главные признаки романтическаго и реалистическаго направленія. Въ этомъ отношеніи пов?сти Гоголя очень напоминаютъ произведенія Марлинскаго:[102] на фон?, написанномъ очень реально, развертываются событія самаго фантастическаго свойства:[103] воображеніе автора не знаетъ пред?ловъ, — оно уноситъ его и читателя въ своеобразный міръ народной мечты, — темный міръ суев?рій, прим?тъ, преданій, легендъ, міръ сказки и ми?а… Авторъ взялъ этотъ міръ y малороссійскаго народа и силою своего духа расширилъ его и углубилъ: фантастическое и невозможное онъ представилъ реальнымъ и д?иствительнымъ. Онъ такъ слилъ мечту съ правдою, вымыселъ съ д?йствительностью, что художественное міросозерцаніе его — заразъ и романтическое, и реалистическое; произведенія же его порою производятъ впечатл?ніе какой-то пестрой галлюцинаціи, въ которой прихотливо сплетена хитрая неправда съ безхитростной правдой. Такою же пестротою отличаются и т? настроенія, которыя пронизываютъ эти произведенія: къ міру чертей и в?дьмъ, къ мистическому міру незд?шней, потусторонней жизни Гоголь относится то съ веселымъ, радостнымъ юморомъ, то съ ужасомъ челов?ка, который безсиленъ передъ этимъ страшнымъ сонмомъ мрачныхъ явленій, властвующихъ надъ людьми, надъ ихъ радостями и печалями… Въ зависимости отъ этихъ настроеній, и осв?щеніе картинъ природы м?няется до неузнаваемости: она повертывается къ челов?ку то съ прекрасной стороны, — представляется т?мъ поэтическимъ фономъ, на которомъ происходятъ событія чудесныя, но св?тлыя, радостныя, иногда даже см?хотворныя, — то она д?лается грозной и мрачной, пронизывается ужасомъ автора-ясновидца…

Въ пов?стяхъ, въ которыхъ преобладаетъ реалистическое пониманіе жизни, — эта жизнь и фонъ ея, — природа представлены безъ всякой фантастики — просто и безхитростно, но въ то же время художественно-просто и правдиво.

Такимъ образомъ, пов?сти, входящія въ составъ "Вечеровъ на хутор? близъ Диканьки", по характеру своему, д?лятся на дв? группы: 1) съ преобладаніемъ романтизма и — 2) съ преобладаніемъ реализма. Въ первую группу входятъ произведенія, въ которыхъ фантастика ромаптизма представлена: а) въ св?тломъ, радостномъ осв?щеніи и — b) въ мрачномъ, вызывающемъ ужасъ. Къ произведеніямъ, по преимуществу романтическимъ, относятся: веселыя пов?сти — "Сорочинская ярмарка", "Майская ночь, или утопленница", "Пропавшая грамота", "Ночь передъ Рождествомъ", "Заколдованное м?сто". Къ произведеніямъ романтическимъ, фантастика которыхъ мрачна, — относятся: "Вечеръ наканун? Ивана Купала", "Страшная месть". Къ произведеніямъ чисто-реалистическимъ относится бытовая пов?сть "Иванъ Федоровичъ Шпонька и его тетушка".

Романтическій элементъ въ пов?стяхъ; фантастика пов?стей.

а) Романтическій элементъ въ этихъ пов?стяхъ выразился прежде всего, въ выбор? сюжетовъ. Гоголь въ своихъ пов?стяхъ съ особеннымъ вниманіемъ останавливался на различныхъ разсказахъ о событіяхъ и происшествіяхъ чудеснаго характера.[104] Въ "Сорочинской ярмарк?" такимъ происшествіемъ представлено появленіе чорта на ярмарк?, разыскивающаго свою "красную свитку"; эта свитка приноситъ людямъ несчастье; ея исторія и составляетъ ту основу разсказа, къ которой искусно прикр?плены вс? см?шные эпизоды этой пов?сти. Въ пов?сти "Вечеръ наканун? Ивана Купала" живо передано народное пов?рье о томъ, что папоротникъ, расцв?тающій въ эту ночь, можетъ помочь челов?ку отыскивать клады. Колдунъ Басаврюкъ и в?дьма завлад?ваютъ при помощи этого цв?тка душой б?дняка Петра; они заставляютъ Петра убить ребенка, маленькаго брата его нев?сты, и за это д?лаютъ его богачемъ, мужемъ любимой д?вушки. Но отъ мученій сов?сти онъ сходитъ съ ума и погибаетъ страшной смертью. Жена его идетъ въ монастырь замаливать великій гр?хъ мужа.[105] Въ пов?сти "Майская ночь, или утопленница" развито поэтическое пов?рье о русалкахъ, ихъ ночныхъ играхъ при лун?; кром? того, въ этой же пов?сти встр?чаемся мы опять съ в?рой въ существованіе в?дьмъ. Въ пов?сти "Пропавшая грамота" опять изображена народная в?ра въ существованіе колдуновъ, в?дьмъ: опять передъ нами вырисовывается герой, душа котораго принадлежитъ дьяволу. Нечистая сила въ этой пов?сти представлена съ такимъ размахомъ необузданной фантазіи, что читатель остается въ недоум?ніи, не в?ритъ и самъ авторъ своимъ разсказамъ. Пов?сть "Ночь передъ Рождествомъ" — сродни "Сорочинской ярмарк?"; зд?сь все сверхъестественное представлено съ самой мирной, см?шной стороны, — оттого и в?дьма-Солоха, и чортъ, ея возлюбленный, и колдунъ Пацюкъ, не вызываютъ ни ужаса, ни отвращенія; ихъ вм?шательство въ д?ла людскія никому не причиняетъ горя и страданія. Зато въ пов?стяхъ "Заколдованное м?сто" и, особенно, въ "Страшной мести" — сверхъестественное, чудесное опять принимаетъ гигантскіе разм?ры какого-то безумнаго ужаснаго бреда. Въ пов?сти "Заколдованное м?сто" выражена народная в?ра въ то, что "нечистая сила" оберегаетъ «клады» отъ челов?ка, напуская на него разные страхи. Въ пов?сти "Страшная месть" художественно передана исторія одного колдуна, который полюбилъ свою дочь и захот?лъ ею обладать. Это ему не удалось; онъ убилъ зятя, убилъ дочь, но самъ былъ наказанъ страшною казнью. Въ этой пов?сти ужасы громоздятся неисчислимою толпою; образы отвратительные см?няются другими, еще бол?е отталкивающими; оттого произведеніе это переходитъ границы художественности.

Комическое фантастическое.

Такимъ образомъ, «чудесное», фантастическое, им?етъ въ пов?стяхъ Гоголя самые различные отт?нки — отъ комическаго до ужаснаго. Какъ прим?ръ комическаго-фантастическаго, можно привести хотя бы участіе чорта въ пов?сти "Ночь передъ Рождествомъ".

"Морозъ увеличился, и вверху такъ сд?далось холодно, что чортъ перепрыгивалъ съ одного копытца на другое и дулъ себ? въ кулакъ, желая сколько-нибудь отогр?ть мерзнувшія руки. Немудрено, однакожъ, и озябнуть тому, кто толкался отъ утра до утра въ аду, гд?, какъ изв?стно, не такъ холодно, какъ y насъ зимою, и гд? над?вши колпакъ и ставши передъ очагомъ, будто въ самомъ д?л? кухмистръ, поджаривалъ онъ гр?шниковъ съ такимъ удовольствіемъ, съ какимъ, обыкновенно, баба жаритъ на Рождество колбасу…

…В?дьма сама почувствовала, что холодно, несмотря на то, что была тепло од?та; и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу и, приведши себя въ такое положеніе, какъ челов?къ, летящій на конькахъ, не сдвинувшись ни однимъ суставомъ, спустилась по воздуху, будто по ледяной покатой гор?, и прямо въ трубу.

…Чортъ такимъ же порядкомъ отправился всл?дъ за ней. Но такъ какъ это животное проворн?е всякаго франта въ чулкахъ, то немудрено, что онъ на?халъ при саномъ вход? въ трубу на шею своей любовницы, и оба очутились въ просторной печк? между горшками".

Какъ прим?ръ прекрасно-фантасшическаго можно привести разсказъ о появленіи русалки ("Майская ночь"):

"Неподвижный прудъ подулъ св?жестью на усталаго п?шехода и заставилъ его отдохнуть на берегу. Все было тихо; въ глубокой чащ? л?са слышались только раскаты соловьевъ. Непреодолимый сонъ быстро сталъ смыкать ему зеницы; усталые члены готовы были забыться и он?м?ть, голова клонилась… "Н?тъ, этакъ я засну еще зд?сь!" говорилъ онъ, подымаясь на ноги и протирая глаза. Оглянулся. Ночь казалась передъ нимъ еще блистательн?е. Какое-то страшное, упоительное сіяніе прим?шалось къ блеску м?сяца. Никогда еще не случалось ему вид?ть подобнаго. Серебряный туманъ палъ на окрестность. Запахъ отъ цв?тущихъ яблонь и ночныхъ цв?товъ лился по всей земл?. Съ изумленіемъ гляд?лъ онъ въ неподвижныя воды пруда; старинный господскій домъ, опрокивувшись внизъ, виденъ былъ въ немъ чистъ и въ какомъ-то ясномъ величіи. Вм?сто мрачныхъ ставней гляд?ли веселыя стеклянныя окна и двери. Сквозь чистыя стекла мелькала позолота… И вотъ почудилось, будто окно отворилось. Притаивши духъ, не дрогнувъ и не спуская глазъ съ пруда, онъ, казалось, переселился въ глубину его и видитъ: прежде выставился въ окно б?лый локоть, потомъ выглянула прив?тливая головка, съ блестящими очами, тихо св?тившими сквозь темнорусыя волны волосъ, и оперлась на локоть. И видитъ: она качаетъ слегка головою, она машетъ, она усм?хается. Сердце его вдругъ забилось… Вода задрожала… Длинныя р?сницы ея были полуопущены на глаза. Вся она была бл?дна, какъ полотно, какъ блескъ м?сяца, но какъ чудна, какъ прекрасна! Она засм?ялась…".

Грандіозно-фадтастическое.

Какъ прим?ръ грандіозно-фантастическаго, можно привести описаніе чудеснаго витязя-призрака, заснувшаго волшебнымъ сноаъ на вершинахъ Карпатъ:

"Но кто середи ночи, — блещутъ, или не блещутъ зв?зды, ?детъ на огромномъ ворономъ кон?? Какой богатырь съ нечелов?ческимъ ростомъ скачетъ подъ горами, надъ озерами, отсв?чивается съ исполинскимъ конемъ въ недвижныхъ водахъ, и безконечная т?нь его страшно мелькаетъ по горамъ? Блещутъ чеканенныя латы; на плеч? пика; гремитъ при с?дл? сабля; шеломъ надвинутъ; усы черв?ютъ; очи закрыты; р?сницы опущены — онъ спитъ и, сонный, держитъ повода; и за нимъ сидитъ на томъ же кон? младенецъ-пажъ, и также спитъ и, сонный, держится за богатыря. Кто онъ? Куда, зач?мъ ?детъ? Кто его знаетъ? He день, не два уже онъ пере?зжаетъ горы. Блеснетъ день, взойдетъ солнце, — его не видно; изр?дка только зам?чали горцы, что по горамъ мелькаетъ чья-то длинная т?нь, a небо ясно, и туча не пройдетъ по немъ. Чуть же ночь наведетъ темноту, снова онъ виденъ и отдается въ озерахъ, и за нимъ, дрожа, скачетъ т?нь его. Уже про?халъ много онъ горъ и взъ?халъ на Криванъ. Горы этой н?тъ выше между Карпатами: какъ царь, подымается она надъ другими. Тутъ остановился конь и всадникъ, и еще глубже погрузился въ сонъ, и тучи, спустясь, закрыли его".

Ужасно-фантастическое.

Какъ прим?ръ ужасно-фантастическаго можно привести разсказъ о смерти колдуна изъ той же пов?сти "Страшная Месть":

"Ухватилъ всадникъ страшною рукою колдуна и поднялъ его на воздухъ. Вмигъ умеръ колдунъ и открылъ посл? смерти очи; но уже былъ мертвецъ и гляд?лъ, какъ мертвецъ. Такъ страшно не глядитъ ни живой, ни воскресшій. Ворочалъ онъ по сторонамъ мертвыми глазами, и увид?лъ поднявшихся мертвецовъ отъ Кіева, и отъ земли Галичской, и отъ Карпата, какъ дв? капли воды схожихъ лицомъ на него.

Бл?дны, бл?дны, одинъ другого выше, одинъ другого костист?й; стали они вокругъ всадника, державшаго въ рукахъ страшную добычу.

Еще разъ засм?ялся рыцарь, и кинулъ ее въ пропасть. И вс? мертвецы вскочили въ пропасть, подхватили мертвеца и вонзили въ него свои зубы. Еще одинъ вс?хъ выше, вс?хъ страшн?е, хот?лъ подняться изъ земли, но не могъ, не въ силахъ былъ этого сд?лать — такъ великъ выросъ онъ въ земл?…

Слышится часто по Карпату свистъ, какъ будто тысяча мельницъ шумитъ колесами на вод?,- то въ безвыходной пропасти, которой не видалъ еще ни одинъ челов?къ, мертвецы грызутъ мертвеца"…

Съ такимъ же разнообразіемъ очерчены въ этихъ пов?стяхъ и т? лица, которыя играютъ главную роль во вс?хъ этихъ фантастическихъ происшествіяхъ. Особенно выдающуюся роль играетъ въ нихъ дьяволъ, зат?мъ колдуны и в?дьмы.

Дьяволъ въ пов?стяхъ.

Дьяволъ представленъ то въ вид? безшабашнаго кутилы-парня, который пропиваетъ все, даже свою свитку ("Сорочинская Ярмарка"), то въ вид? чудовища, или ц?лаго сонма безобразныхъ чудовищъ[106] ("Пропавшая Грамота"), то въ вид? франта-любезника, подшучивающаго съ людьми и легко попадающаго впросакъ[107] ("Ночь передъ Рождествомъ"), то въ вид? "нечистой силы", морочащей людей и пугающей ихъ[108] ("Заколдованное м?сто").

Природа въ пов?стяхъ.

Природа въ этихъ пов?стяхъ Гоголя тоже изображается въ самыхъ различныхъ осв?щеніяхъ, въ зависимости отъ настроенія разсказа. Если разсказъ веселый, природа представлена св?тлой и ликующей, — когда событіе изображается въ пов?сти мрачное, — сгущаются краски и въ т?хъ ландшафтахъ, которые служатъ фономъ для развертывающихся событій.

Веселый пейзажъ.

Какъ прим?ръ залитаго солнцемъ пейзажа, дышащаго л?тнимъ жаромъ, истомою и л?нью, — пейзажа, представляющаго собою словно увертюру къ веселой, св?тлой пов?сти ("Сорочинская Ярмарка"), можно привести описаніе л?тняго дня въ Малороссіи:

"Какъ упоителенъ, какъ роскошенъ л?тній день въ Малороссіи. Какъ томительно-жарки т? часы, когда полдень блещетъ въ тишин? и зно?, и голубой, неизм?римый океанъ, сладострастнымъ куполомъ нагнувшійся надъ землею, кажется, заснулъ, весь потонувши въ н?г?, обнимая и сжимая прекрасную въ воздушныхъ объятіяхъ своихъ! На немъ ни облака; въ пол? ни т?ни. Все какъ будто умерло; вверху только, въ небесной голубизн?, дрожитъ жаворонокъ, и серебряныя п?сни летятъ по воздушнымъ ступенямъ на влюбленную землю, да изр?дка крикъ чайки, или звонкій голосъ перепела отдается въ степи. Л?ниво и бездумно, будто гуляющіе безъ ц?ли, стоятъ подоблачные дубы, и осл?пительные удары солнечныхъ лучей зажигаютъ ц?лыя живописныя массы листьевъ, накидывая на другія темную, какъ ночь, т?нь, по которой только при сильномъ в?тр? прыщетъ золото. Изумруды, топазы, яхонты э?ирныхъ нас?комыхъ сыплются надъ пестрыми огородами, ос?няемыми статными подсолнечниками. С?рыя скирды с?на и золотые снопы хл?ба станомъ располагаются въ пол? и кочуютъ по его неизм?римости. Нагнувшіяся отъ тяжести плодовъ широкія в?тви черешенъ, сливъ, яблонь, грушъ; небо, его чистое зеркало — р?ка въ зеленыхъ, гордо поднятыхъ рамахъ… Какъ полно сладострастія и н?ги малороссійское л?то!"

Мрачный пейзажъ.

Какъ прим?ръ мрачнаго пейзажа, можно привести картину Дн?пра въ пов?сти "Страшная Месть":

"…глухо шумитъ внизу Дн?пръ, и съ трехъ сторонъ, одинъ за другимъ, отдаются удары мгновенно пробудившиіся волнъ. Онъ не бунтуетъ, — онъ, какъ старикъ, ворчитъ и ропщетъ; ему все немило; все перем?нилось около него; тихо враждуетъ онъ съ прибрежными горами, л?сами, лугами, и несетъ на нихъ жалобу въ Черное море…

Изъ пов?сти "Пропавшая Грамота":

"…Что-то подирало его по кож?, когда вступилъ онъ въ такую глухую ночь въ л?съ. Хоть бы зв?здочка на неб?. Темно и глухо, какъ въ винномъ подвал?. Только слышно было, что далеко-далеко вверху, надъ головою, холодный в?теръ гулялъ по верхушкамъ деревъ, и деревья, что охмел?вшія казацкія головы, разгульно покачивались, шопоча листьями пьяную молвь. Какъ вотъ зав?яло такимъ холодомъ, что д?дъ вспомнилъ и про овчиный тулупъ свой, и вдругъ, словно сто молотовъ, застучало по л?су такимъ стукомъ, что y него зазвен?ло въ голов?… Глядь, между деревьями мелькнула и р?чка, черная, словно вороненая сталь… Долго стоялъ д?дъ y берега, посматривая на вс? стороны… На другомъ берегу горитъ огонь и, кажется, вотъ-вотъ готовится погаснуть, и снова отсв?чивается въ р?чк?, вздрагивавшей, какъ польскій шляхтичъ въ казачьихъ лапахъ…»

Особенность Гоголевскихъ описаній природы.

"Описаній природы (исключительно малороссійской) въ пов?стяхъ очень много. Гоголь изобразилъ и л?тній день ("Сорочинская ярмарка"), и вечеръ ("Майская ночь", "Ночь передъ Рождествомъ"), и ночь (тамъ же дважды); описалъ онъ и Дн?пръ ("Страшная Месть"), и его берега ("Страшная Месть"), л?съ ночью ("Пропавшая грамота"), волшебный замокъ ("Страшная Месть"), горы (тамъ же), видъ земли сверху ("Ночь передъ Рождествомъ"). Вс? эти "описанія" отличаются своеобразіемъ манеры письма. Они проникнуты субъективизмомъ автора, они передаютъ не столько самую картину, сколько "настроенія", получаемыя отъ ея созерцанія. Авторъ не скупится на различныя поэтическіе пріемы для усиленія впечатл?нія, — оттого y него гиперболы, олицетворенія, самыя см?лыя метафоры,[109] громоздятся одна на другую. Но ц?ли своей Гоголь этими "описаніями" достигаетъ, — подымаетъ настроеніе читателя, настраиваетъ его на тотъ тонъ, въ которомъ ведется разсказъ.

Любовь въ пов?стяхъ.

Къ элементамъ романтизма y Гоголя принято относить также изображеніе имъ чувствъ любви. Онъ охотно берется за изображеніе этого чувства, которое онъ влагаетъ въ сердца идеальныхъ героевъ своихъ пов?стей. Но любовь, мнъ изображаемая, — не живое, настоящее чувство, которое можетъ быть доступно героямъ изъ простонародья, — въ изображеніи Гоголя это чувство представляется приподнятымъ, идеализированнымъ. Его герои, особенно героини, представляются ему неземными созданіями, которыя вс? похожи на одно лицо, не отличаются индивидуалистическими и національными чертами.[110] Любовныя р?чи, которыми они обм?ниваются, отличаются риторизмомъ и приподнятостью тона, — т?мъ лирическимъ па?осомъ, которымъ Гоголь позаимствовался не изъ жизни, a изъ народной малороссійской п?сни.

Крестьяне въ пов?стяхъ.

Вліяніе литературныхъ пріемовъ роыантической школы въ этихъ пов?стяхъ н?которые критики видятъ и въ изображеніи саыой жизни малороссійскихъ крестьянъ, — эта жизнь представлена исключительно съ поэтической и декоративной стороны. Крестьяне Гоголя пляшутъ, поютъ п?сни, влюбляются, пот?шаются… Ихъ жизнь представлена в?чнымъ праздникомъ; о трудовой сторон? ихъ жизни читатель не догадается по пов?стямъ Гоголя; на кр?постное право н?тъ ни одного намека въ произведеніяхъ, посвященныхъ описанію жизни крестьянъ. Такая идеализація жизни, или, в?рн?е, художественная односторонность, была результатомъ литературной манеры романтиковъ, искавшихъ и въ природ?, и въ исторіи, и жизни — только интересныхъ картинъ, событій и героевъ.

Романтическое и реалистическое міросозерцаніе. Романтическая и реалистическая манера письма.

Поэтому въ поискахъ «оригинальнаго», «красиваго» — писатель, съ романтическимъ міросозерцаніемъ, обращалъ вниманіе на то, что бол?е поражало его избалованное воображеніе, — крупныя личности, красоты народной поэзіи, своеобразные народные обычаи, оригинальный костюмъ, проявленіе въ народ? высокихъ чувствъ, — вотъ, что его особенно привлекаетъ. Писатель-реалистъ, см?нившій романтика, наоборотъ, постарался заглянуть въ будничную жизнь челов?ка, постарался правдиво изобразить оборотную сторону его жизни. Съ такимъ литературнымъ міросозерцаніемъ нельзя см?шивать литературной манеры письма. Вотъ почему писатель, съ романтическимъ міросозерцаніемъ, можетъ пользоваться реалистической манерой письма. Это и было съ Марлинскимъ, — это особенно зам?тно и на первыхъ пов?стяхъ Гоголя. Оттого въ самыхъ романтическихъ его пов?стяхъ очень силенъ реалистическій элементъ.

Реалистическій элементъ въ пов?стяхъ. Малороссійская жизнь въ пов?стяхъ.

b) Реалистическій элементъ въ этихъ пов?стяхъ выразился въ обрисовк? бытовыхъ сценъ малороссійской жизни, въ обрисовк? н?которыхъ д?йствующихъ лицъ. Этотъ реалистическій элементъ пронизываетъ, въ большей, или меньшей степени, вс? пов?сти, входящія въ составъ «Вечеровъ», но въ одной пов?сти онъ является исключительнымъ ("Иванъ ?едоровичъ Шпонька"). Мы вид?ли уже, что Гоголь очень старательно готовился къ сочиненію своихъ пов?стей: недовольный своимъ прекраснымъ знаніемъ провинціальной жизни Малороссіи, онъ старался отовсюду собирать достов?рныя св?д?нія о жизни и обычаяхъ малороссовъ. Передавая все это въ своихъ пов?стяхъ, Гоголь не прикрашивалъ этого романтизмомъ, — оттого малороссійская жизнь оказалась представленной y него живо и правдиво. Въ "Сорочинской ярмарк?" онъ набросалъ яркую картину сельской ярмарки,[111] вывелъ н?сколько типичныхъ лицъ (Черевикъ и его жена Хивря). Въ пов?сти "Майская ночь, или утопленница" живо изображена жизнь деревни — шумныя пот?хи деревенскихъ молодцовъ, типичные образы головы, винокура, Каленика. Въ пов?сти "Ночь передъ Рождествомъ" изображена жизнь деревни зимой, развлеченія молодежи (колядованья) и людей пожилыхъ, выведены яркіе типы Чуба, кума, дьячка, Солохи, Оксаны. Въ пов?сти "Иванъ ?едоровичъ Шпонька" Гоголь обстоятельно разсказалъ намъ жизнь мелкаго малороссійскаго «пана» — дворянина Шпоньки, тихаго и скромнаго юноши, потомъ офицера и, наконецъ, пом?щика. Рядомъ съ нимъ вырисовывается типичный образъ его тетушки, энергичной, добродушной старухи, и пом?щика Сторченко, прототипа Ноздрева. Наконецъ, въ пов?стяхъ "Пропавшая грамота" и "Заколдованное м?сто" живо и ярко представляются личнocти самихъ разсказчиковъ-фантазёровъ, которые съ такимъ жаромъ, съ такою в?рою передаютъ различныя небылицы про себя, что и «вралями» ихъ назвать нельзя, хотя и пов?рить имъ невозможно.

Простонародные типы въ пов?стяхъ.

Простонародные типы, представленные Гоголемъ въ его пов?стяхъ, не отличаются особенною сложностью. Онъ выводилъ или равнодушныхъ ко всему, флегматичныхъ и л?нивыхъ хохловъ, въ род? Солопія Черевика ("Сорочинская Ярмарка"), или «кума» изъ "Ночи передъ Рождествомъ", подчеркивалъ онъ въ своихъ герояхъ другую характерную малороссійскую черту — упрямство (Чубъ — изъ пов?сти "Ночь передъ Рождествомъ"; д?дъ — въ "Заколдованномъ м?ст?"). Хохлацкую "л?ность" онъ воплотилъ въ образъ колдуна Пацюка, который даже ?сть л?нится по-челов?чески. Въ лиц? «головы» (изъ пов?сти "Майская ночь") Гоголь изобразилъ типичное деревенское «начальство»; «голова» полонъ самомн?нія и упрямства, — въ деревн?, вдали отъ комиссара, онъ живетъ «царькомъ», самовластно накладываетъ подати на односельчанъ, ум?етъ ими властвовать; онъ только съ молодежью деревенской да со своей свояченицей не можетъ справиться. Рядомъ съ нимъ выведенъ живой образъ винокура. Это хитрый деревенскій торгашъ, ум?ющій провести всякаго, и, въ то же время, челов?къ, порабощенный народнымъ мистицизмомъ, — онъ в?ригь прим?тамъ, боится "нечистой силы" и во всемъ видитъ ея присутствіе и проявленіе.

Пожилыя женщины.

Типы «старухъ» и "пожилыхъ женщинъ" въ пов?стяхъ вс?довольно однообразны, — Гоголь представлялъ ихъ всегда въ комическомъ осв?щеніи — сварливыми, любительницами сплетенъ и ссоръ! Исключеніемъ изъ этихъ шаблонныхъ образовъ является Солоха — типъ хитрой, разбитной деревенской бабы, ум?ющей вс?хъ провести. Насколько удачны бывали н?которыя характеристики, имъ сд?ланныя, лучше всего видно изъ портрета кумовой жены (въпов?сти "Ночь передъ Рождествомъ").[112]

Молодежь въ пов?стяхъ.

Молодежь въ пов?стяхъ тоже изображена довольно однообразно; особенно это однообразіе зам?тно тамъ, гд? Гоголь хот?лъ изобразить любящую пару, или нарисовать красавицу-д?вушку, или красавца-молодца. Простыя малороссійскія деревенскія д?вушки идеализированы имъ до того, что представляются какими-то поэтическими отвлеченностями (напр. Ганна изъ "Майской ночи", Пидорка изъ "Вечера наканун? Ивана Купалы"): он? окутаны поэтической дымкой, он? н?жны и сентиментальны, ихъ р?чи многословны и воодушевлены такимъ лирическимъ краснор?чіемъ, какимъ, конечно, въ жизни простая деревенская "дівчина" не могла обладать. Наибол?е жизненнымъ образомъ изъ "д?вушекъ" Гоголя является кокетливая, задорная Оксана, избалованная деревенская красавица — предметъ любви кузнеца Вакулы.

"Иванъ ?едоровичъ Шпонька".

Совершенно въ сторон? отъ разобранныхъ пов?стей Гоголя стоитъ его интересный разсказъ: "Иванъ ?едоровичъ Шпонька и его тетушка". Прежде всего, это единственный разсказъ, въ которомъ совс?мъ н?тъ м?ста фантастик? романтизма, — который является «реалистическимъ» отъ начала до конца. Зат?мъ, это единственный разсказъ въ «Вечерахъ» изъ жизни мелкопом?стныхъ дворянъ, т?хъ «существователей», о которыхъ не безъ значительной доли презр?нія отзывался Гоголь еще въ юности. Этотъ разсказъ потому и ц?ненъ, въ глазахъ историка литературы, что онъ является словно переходнымъ ко вс?мъ дальн?йшимъ пов?стямъ Гоголя, въ которыхъ великій писатель уже не касается никогда бол?е міра народныхъ в?рованій и быта народа, a весь уходитъ въ с?рый міръ такихъ «существователей», какимъ былъ Иванъ ?едоровичъ Шпонька.

Содержаніе пов?сти. Герой.

Иванъ ?едоровичъ былъ въ д?тств? "преблаговравный и престарательный мальчикъ, способностями Богъ его обд?лилъ, зато онъ былъ настолько послушенъ, тихъ, скроменъ, внимателенъ и в?жливъ, — что учителя его очень ц?нили и сд?лали даже наблюдающимъ за усп?хами товарищей. Разъ только провинился Шпонька — проголодавшись, онъ взялъ съ одного л?нтяя взятку блиномъ, былъ изловленъ во время ?ды и выс?ченъ. Это увеличило его робость.

Не кончивъ училища, онъ сд?лался офицеромъ п?хотнаго полка, но и зд?сь, въ веселой и свободной семь? офицеровъ, остался одинокъ со своей робкой, кроткой и доброй душой; не принималъ участія въ шумныхъ развлеченіяхъ товарищей, сид?лъ больше дома и занимался самыми мирными занятіями: "то чистилъ пуговицы, то читалъ гадательную книжку, то ставилъ мышеловки по угламъ своей комнаты, то, наконецъ, скинувши мундиръ, лежалъ на постели".

Тетушка его.

Его маленькимъ им?ніемъ и восемнадцатью душами его кр?постныхъ управляла его тетушка Василиса Кантаровна, сильная и энергичная старуха, которая никому спуска не давала.[113] Она при всемъ томъ была добродушна и н?жно любила своего племянника, даже н?сколько благогов?ла передъ его чиномъ подпоручика. Хорошая хозяйка, она довела маленькое им?ніе Шпоньки до процв?танія и, наконецъ, выписала его самого въ деревню. По полученіи ея письма, Шпонька, безъ колебанія, подалъ въ отставку и прі?халъ въ родное захолустье. Зд?сь его кроткую душу обв?яло идиллической тишиной и безоблачнымъ счастьемъ спокойной растительной жизни. Даже трудная жизнь кр?постного рабочаго люда повернулась къ сентиментальному Шпоньк? съ самой идиллической стороны.[114]

Сторченко.

Еще по дорог? домой въ деревню, познакомился онъ съ сос?домъ своимъ по им?нію Сторченкомъ. Этотъ пом?щикъ представлялъ собою полную противоположность Шпоньк?: р?зкій и грубоватый въ обращеніи, ругатель[115] и порядочный плутъ, онъ, въ то жо время, не былъ обд?ленъ добродушіемъ. Въ лиц? его Гоголь изобразилъ словно прообразъ Ноздрева, отчасти Собакевича. Своей р?шительностью онъ совершенно поработилъ робкаго Шпоньку, между т?мъ Шпоньк? нужно было вернуть одно зав?щаніе, припрятанное Сторченкомъ. Видя, что прямо зав?щанія не вернуть, тетушка р?шила женить племянника на сестр? Сторченка, въ надежд? получить зав?щаніе въ качеств? приданаго. Съ ужасомъ узналъ объ этомъ р?шеніи робкій Шпонька, но онъ не осм?лился спорить съ тетушкой и ограничился т?мъ, что впалъ въ полное смущеніе и отчаянье, — даже сны стали вид?ться ему все "про жену". Съ будущей супругой своей онъ не зналъ, о чемъ говорить.[116]

Пов?сть кончается разсказомъ объ одномъ такомъ "сн?", и читатель остается въ неизв?стности, женился ли Шпонька, получилъ ли онъ свое зав?щаніе, или н?тъ.

Значеніе пов?сти.

Но отъ этого ц?нность пов?сти не проигрываетъ. Передъ нами мастерской набросокъ н?сколькихъ лицъ изъ того круга, изъ котораго вышелъ самъ Гоголь. Съ юморомъ и безъ всякой злобы, даже съ чувствомъ симпатіи, нарисовалъ онъ намъ этихъ провинціальныхъ «существователей», ц?ль жизни которыхъ ничтожна, но жизнь которыхъ полна содержанія: они тоже волнуются, страдаютъ, y нихъ свои интересы…

Отношеніе Гоголя къ кр?постному праву.

Любопытно, что въ этой пов?стушк? Гоголь коснулся и кр?постного права, но ничего безобразнаго въ мудрыхъ расправахъ тетушки и въ отношеніяхъ Сторченка къ лакеямъ онъ не зам?тилъ. Онъ, несомн?нно, одобрялъ «тетушку» за то, что она своей властной дворянской рукой сд?лала пьяницу «золотомъ»; въ ругани Сторченка и кол?нопреклоненной просьб? оффиціанта "взять стегнышко", онъ увид?лъ только комическое.

Происхожденіе этихъ пов?стей

О происхожденіи этихъ пов?стей пришлось уже говорить выше. Гоголь занялся ихъ сочиненіемъ потому, что ему хот?лось въ Петербург? пожить впечатл?ніями д?тства и юности — вспомнить Малороссію, ея жителей и природу;[117] къ этому прим?шались и матеріальныя соображенія, — въ разгаръ романтическихъ настроеній русской литературы интересъ къ Малороссіи, и поэтическому содержанію ея жизни былъ въ русскомъ читающемъ обществ? очень великъ, — и Гоголь р?шился эксплуатировать его въ свою пользу.

Народный мистицизмъ.

Матеріалы для своихъ пов?стей Гоголь почерпалъ изъ воспоминаній д?тства, — очевидно, ему самому приходилось не разъ слышать различныя народныя сказки, преданія и веселыя, и страшныя ("страховинны казочки").[118] Эти д?тскія воспоминанія осв?жалъ онъ, какъ мы вид?ли, разсказами и матеріалами, которые, живучи уже въ Петербург?, собиралъ на родин? при помощи матери и знакомыхъ.[119] Въ результат?, источники его матеріаловъ оказались очень разнообразными — народная малороссійская фантазія въ сказкахъ и преданіяхъ, въ суев?рныхъ представленіяхъ жизни, дала ему богатый матеріалъ для созданіи типа чорта, в?дьмы, колдуна, оборотней. Увлеченный этой фантазіей, Гоголь, одаренный и самъ богатымъ воображеніемъ, весь ушелъ въ своеобразный міръ народныхъ суев?рій. Ho y народа къ этому міру зам?чается двоякое отношеніе — съ одной стороны, ужасомъ мрачной в?ры в?етъ отъ многихъ народныхъ преданій и суев?рныхъ представленій, — съ другой стороны, очень часто народъ ум?етъ съ юморомъ относиться къ этимъ созданіямъ своей фантазіи. Оттого и народныя произведенія фантастическаго содержанія распадаются на дв? группы: въ одной этотъ міръ народныхъ представленій рисуется съ трагической стороны, въ другихъ — съ комической. Въ народныхъ сказкахъ герои не разъ за панибрата обращаются съ "нечистой силой", надуваютъ ее, обыгрываютъ въ карты, даже поколачиваютъ. Такое двоякое, чисто-народное отношеніе къ "нечистой сил?" встр?чаемъ мы и y Гоголя. Его дьяволъ, колдунъ, в?дьма, являются мрачными (напр. чортъ и в?дьма въ "Вечер? наканун? Ивана Купалы", колдунъ въ "Страшной Мести"), то глуповатыми и см?шными[120] (напр. чортъ въ "Ночи передъ Рождествомъ", Пацюкъ, в?дьма въ "Пропавшей Грамот?").

Значеніе народной п?сни для пов?стей.

Народная п?сня малороссійская тоже оказала сильное вліяніе на эти пов?сти, главнымъ образомъ, на лирическія м?ста, монологи любящихъ, или тоскующихъ героевъ, на описаніе красавицъ и красавцевъ. Приводя ихъ разговоры, Гоголь иногда прямо перифразируетъ слова п?сни, пересказываетъ ее своими словами, удерживая самое типичное, характерное.[121]

Вліяніе легендъ на пов?сти.

Кром? сказокъ и п?сенъ, воспользовался Гоголь широко и полуцерковными легендами, которыя явились результатомъ скрещенія творчества церковнаго съ народнымъ.[122] Иногда онъ н?сколько легендъ и сказаній соединяетъ въ одно; иногда самостоятельно ихъ развиваетъ.

Очевидно, и лирическія преданія, богато окрашенныя народной фантазіей, тоже вдохновляли Гоголя на сочиненіе н?которыхъ пов?стей.[123]

Литературныя вліянія (иноземныя и русскія). Новалисъ, Гофманъ. Жуковскій. Марлинскій. Пушкинъ.

Наконецъ, несомн?нны надъ пов?стями Гоголя и литературныя вліянія. Н?мецкій романтизмъ, какъ мы вид?ли выше, выдвинулъ ц?лую группу писателей, которые особенно охотно разрабатывали фантастику народнаго творчества. Такъ, Новалисъ, особенно Гофманъ, модный y насъ во времена Гоголя писатель, дали въ своихъ произведеніяхъ образцы, которымъ подражали и русскіе романтики. Изъ нихъ Жуковскій, съ его колдунами, в?дьмами и дьяволами, оказалъ на Гоголя несомн?нное вліяніе.[124] Модный, въ то время, Марлинскій н?которыми своими произведеніями (напр. "Страшное гаданіе") тоже могъ поддержать стремленіе Гоголя творить въ этой же области романтической фантастики. Даже y Пушкина найдемъ мы н?сколько произведеній такого же рода: баллада «Утопленникъ» и «Гусаръ» являются, въ этомъ отношеніи, типичными. Въ польской литератур?, хотя бы въ сочиненіяхъ Мицкевича, Гоголь тоже могъ встр?тить разработку такихъ же фантастическихъ народныхъ преданій. Въ русской литератур? ближайшимъ предшественникомъ Гоголя надо признать Даля ("Сказки казака Луганскаго"), который подошелъ къ произведеніямъ народной фантазіи съ той же точки зр?нія, что и Гоголь.[125]

Источники Гоголевскаго реализма. Квитка. Нар?жный.

И реализмъ первыхъ гоголевскихъ пов?стей тоже им?етъ за собой богато-разработанную почву. Малороссійская сказка дала ему ярко-обрисованные типы упрямаго, л?ниваго хохла, богато над?леннаго и хитростью, и юморомъ. Эта же сказка дала ему живой образъ сварливой бабы-сплетницы. Оба эти характервые типа еще въ ХVІІ в. изъ сказки попали въ народную комедію ("интермедіи" и "интерлюдіи", "вертепъ"), a зат?мъ и ту комедію, которую усердно разрабатывали малороссійскіе писатели въ род? Гоголя-отца, Котляревскаго, Квитки-Основьяненко, Артемовскаго-Гулака[126] и др. Кром? того, большое значеніе для пов?стей Гоголя им?ли и такіе талантливые бытописатели, какъ Нар?жный. Его ум?ніе рисовать жизнь Украйны и ея типы отразилось на пов?стяхъ Гоголя. Въ русской литератур?, конечно, ближайшимъ предшественникомъ и учителемъ Гоголя былъ Пушкинъ, который сум?лъ въ своихъ произведеніяхъ нарисовать жизнь разныхъ слоевъ русскаго общества, — между прочимъ и захолустнаго, провинціальнаго, не безъ юмора обрисовавъ интересы и идеалы русскихъ деревенскихъ дворянъ. Въ своей "Полтав?" онъ набросалъ яркую картину малороссійской жизни и природы.

Рыл?евъ.

Рыл?ева тоже называютъ учителемъ Гоголя; для своихъ историческихъ «Думъ» онъ очень часто бралъ сюжеты изъ жизни Малороссіи; въ ея прошломъ онъ сум?лъ найти немало героическихъ образовъ, высокихъ проявленій патріотизма и гражданской доблести.

Погодинъ.

Наконецъ, русскіе критики указываютъ на Погодина, какъ на писателя, котораго тоже, съ н?которымъ правомъ, можно назвать предшественникомъ Гоголя. Среди русскихъ литераторовъ своего времени онъ былъ "одинъ изъ первыхъ, который попытался въ "картину нравовъ" включить описаніе быта низшихъ слоевъ нашего общества. Онъ сд?лалъ больше; онъ не только описывалъ, но изображалъ этихъ намъ тогда мало знакомыхъ людей, изображалъ ихъ чувствующими и думающими, a также разговаривающими и при томъ довольно естественною р?чью. Содержаніе пов?стей оставалось въ большинств? случаевъ романтическимъ, но въ выполненіи проступалъ наружу довольно откровенный реализмъ"[127] (Котляревскій).

Въ разсказахъ своихъ онъ рисовалъ драмы маленькихъ людей, — драмы, которыя разыгрывались въ купеческомъ быту ("Суженый", "Черная немочь"), мелкопом?стномъ дворянств? ("Нев?ста на ярмарк?"), опускался онъ даже до вертепа людей падшихъ, чтобы показать читателямъ, что и въ сердцахъ воровъ и мошенниковъ теплятся искры добра; касался онъ и жизни кр?постного люда. Наконецъ, есть y него пов?сть изъ малороссійскаго быта, — это трогательный разсказъ о томъ, какъ Петрусь-б?днякъ любилъ Наталку, какъ гордый ея отецъ не хот?лъ отдать дочь за б?дняка, какъ Петрусь отправился зарабатывать деньги, но, вернувшись съ деньгами, засталъ свою Наталку замужемъ зa другимъ, но больную и разоренную. Петрусь отдалъ ей вс? свои деньги.

Отношеніе русской публики и критики къ пов?стямъ.

Усп?хъ «Вечеровъ» въ русской публик? былъ большой; даже придирчивая русская критика, въ общемъ, осталась довольна новой книгой. Публика русская оц?нила въ этихъ пов?стяхъ не только яркость изображенія малороссійской жизни и природы, но и тотъ живой и искренній комизмъ, которымъ вообще не отличалась современная русская литература. Ч?мъ-то св?жимъ, жизнерадостнымъ, неудержимо-веселымъ и молодымъ пов?яло въ русской литератур? съ появленіемъ книги Гоголя. Съ такой точки зр?нія похвалилъ ее Пушкинъ. Воейкову онъ писалъ: "Сейчасъ прочелъ "Вечера на хутор?". Они изумили меня. Вотъ настоящая веселость, искренняя, непринужденная, безъ жеманства, безъ чопорности. A м?стами какая поэзія, какая чувствительность! Все это такъ необыкновенно въ нашей литератур?, что я досел? не образумился!" He вс? критики были такъ доброжелательны, — большинство постаралось, прежде всего, найти недостатки. Одинъ критикъ отм?тилъ, что пов?сти страдаютъ излишнимъ реализмомъ, доходящимъ до «грубости» ("парни ведутъ себя совс?мъ, какъ нев?жи и олухи"), что особенно бросается въ глаза рядомъ съ чрезм?рной идеализаціей другихъ образовъ и высокопарнымъ па?осомъ т?хъ р?чей, которыми обм?ниваются иногда д?йствующія лаца. Полевой, не зная еще настоящаго автора этихъ пов?стей, заподозрилъ его въ стараніяхъ подд?латься подъ народность. "Этотъ пасичникъ — москаль, — писалъ онъ, — и притомъ горожанинъ; онъ неискусно воспользовался кладомъ преданій; мазки его несвязны"… Сочувственн?е отнеслись къ Гоголю Надеждинъ и Булгаринъ. Первый указывалъ на отсутствіе въ пов?стяхъ вычурности и хитрости, естественность д?йствующихъ лицъ и положеній, неподд?льную веселость и невыкраденное остроуміе. Особенно нравилась ему въ пов?стяхъ выдержанность "м?стнаго колорита". Булгаринъ хвалилъ Гоголя за стремленіе уловить духъ малороссійской и русской народности. Онъ ставитъ Гоголя выше Погодина, выше Загоскина. Особенно охотно сравнивали Гоголя съ Марлинскимъ. Это сопоставленіе особенно любопытно потому, что въ то время Марлинскій считался первымъ русскимъ романистомъ, — сравненіе съ нимъ Гоголя указываетъ, на какую высоту онъ сразу поднялся въ русскомъ самосознаніи и кого онъ долженъ былъ см?нить, кто былъ его ближайшимъ предшественникомъ въ глазахъ русской читающей публики.

Значеніе этихъ пов?стей въ исторіи русской литературы.

Въ исторіи русской литературы "Вечера на хутор? близъ Диканьки" занимаютъ почетное м?сто. Несмотря на вс? недостатки этихъ пов?стей, он? были первымъ наибол?е полнымъ и художественнымъ опытомъ нарисовать жизнь простонародья, заглянуть въ душу простого челов?яа, посмотр?ть на жизнь и природу глазами народа, заглянуть въ тотъ своеобразный міръ, міръ мистицизма, темнаго и, въ то же время, не лишеннаго красоты, о которомъ пришлось мн? говорить въ первыхъ главахъ 1-ой части 1-го выпуска этой книги. Если Гоголь отнесся къ изображаемому только какъ художникъ, какъ поэтъ, — то его ближайшіе посл?дователи-литераторы (особенно Григоровичъ и Тургеневъ) отнеслись къ простонародной жизни не только съ художественной стороны, — они осв?тили эту жизнь сознаніемъ общественныхъ д?ятелей, понимающихъ эту жизнь не съ показной, но съ оборотной стороны. Такое расширеніе идейнаго содержанія картины не должно умалять того факта, что всетаки учителемъ обоихъ нашихъ писателей былъ Гоголь.

"Миргородъ".

Пов?сти, вошедшія въ составъ второго гоголевскаго сборника «Миргородъ», по характеру своему и содержанію очень близко подходятъ къ т?мъ пов?стямъ, которыя составили его первый сборникъ "Вечера на хутор? близъ Диканьки". Мы увидимъ зд?сь такое же см?шеніе романтизма и реализма, увидимъ, что и сюжеты, разрабатываемые Гоголемъ въ этомъ сборник?, берутся изъ т?хъ же областей малороссійской жизни, которыя равъше дали богатый и пестрый матеріалъ для его «Вечеровъ»: въ пов?сти "Вій" Гоголь вращается въ кругу народныхъ суев?рныхъ сказаній; въ пов?стяхъ "Старосв?тскіе пом?щики" и "Пов?сть о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ" — въ области мелкой жизни провинціальныхъ «существователей»; въ пов?стя "Тарасъ Бульба" Гоголь изобразилъ героическое прошлое своей родины, — взялъ тему, тоже уже затронутую въ н?которыхъ пов?стяхъ изъ сборника "Вечера на хутор? близъ Диканьки" ("Страшная месть", "Ночь наканун? Ивана Купала").

Отличіе пов?стей «Миргорода» отъ "Вечеровъ".

Такимъ образомъ, отличаются эти пов?сти отъ бол?е раннихъ — не содержаніемъ и характеромъ, a большею яркостью красокъ, большею тонкостью рисунка и большею вдумчивостью, съ которою авторъ отнесся къ изображаемой имъ жизни. Такимъ образомъ, эти произведенія свид?тельствуютъ о большей зр?лости Гоголя, какъ художника и мыслителя, оц?нивающаго жизнь. Такому быстрому развитію въ немъ «художника» и "судьи жизни", конечно, способствовало сближеніе съ Пушкинымъ и другими выдающимися писателями русскими того времени.

"Вій".

Пов?сть "Вій" представляетъ собою произведеніе, въ которомъ опять романтизмъ неразрывно см?шивается съ реализмомъ: жанровыя картины см?няются фантастическими, образы вымышленные, — какія-то мистическія чудовища, порожденіе испуганнаго воображенія народа и самого автора, стоятъ рядомъ съ самыми обыкновенными людьми. Картины природы идиллически-мирной перем?шаны съ пейзажами, полными мистическаго ужаса и тревоги.

Роматическій элементъ въ "Віи".

а) Романтическій элементъ въ пов?сти выразился, прежде всего, въ развитіи народнаго в?рованья въ существовавіе какого-то таинственваго Вія, въ существованіе в?дьмъ и въ возможность ихъ общенія съ обыкновенными людьми. Красавица панночка, дочь сотника, обладаетъ способностью оборачиваться въ собаку и въ старуху; она пьетъ кровь y людей, особенно y д?тей; она носится на плечахъ y т?хъ парней, которые ей нравятся, и замучиваетъ ихъ. Объ ней много страшныхъ исторій знаютъ дворовые ея отца. Она находится въ общеніи и съ представителями "нечистой силы" — съ темными силами земли, которыя олицетворены въ вид? чертей-демоновъ, и "Вія-котораго самъ Гоголь называетъ "начальникомъ гномовъ".[128]

Пристрaстіе романтиковъ кь пользованію волшебными мотивами народнаго творчества было присуще, какъ мы вид?ли, и Гоголю. Ему достаточно было намека для того, чтобы его собственное воображеніе легко и свободно начинало творить въ этой области. Гоголь тягот?лъ къ этому міру фантазіи и потусторонней жизни, в?роятно, потому, что, нервный и впечатлительный съ д?тства, онъ самъ не чуждъ былъ мистицизма.[129]

Вотъ почему все то ужасное, что творилось по ночамъ въ церкви, около гроба в?дьмы, описано имъ въ такихъ яркихъ, живыхъ краскахъ, что производитъ впечатл?ніе кошмара, горячечной галлюцинаціи. Въ русской литератур? не было картины ужасн?е этой, въ которой, необузданная до бол?зненности, фантазія писателя-романтика такъ изумительно сочеталась съ описательной силой художника-реалиста.

До какой бол?зненной проникновенности въ «фантастическое» доходитъ Гоголь въ этой пов?сти, лучше всего видно, хотя бы, изъ описанія той волшебной ночи, которую пережилъ Хома Бруть, б?гущій съ в?дьмой на плечахъ.[130]

Даже взъ краткаго описанія той "ночи чудесъ", — мистической ночи, когда совершаются чудеса, когда все спить "съ открытыми глазами" и молча говоритъ великія тайны, — видно, что все это пережито Гоголемъ, перечувствоваво имъ самимъ ясно до ужаса.[131]

Невозможно реальн?е представить «волшебное». Это опять какая-то галлюцинація, — разсказъ о своемъ, когда-то вид?нномъ, сн?.

Какими бл?дными, нестрашными, мертвецами кажутся т?, которые такъ часто встр?чаются въ сочиненіяхъ Жуковскаго, если сравнить ихъ съ реалистическимъ описаніемъ мертваго лица красавицы-в?дьмы, съ ея мертвыми, невидящими очами!

b) Реалистическій элементъ въ пов?сти.

b) Реалистическій элементъ пов?сти выразился въ описаніи быта старой дореформенной кіевской бурсы, въ обрисовк? типичныхъ бурсаковъ и дворовыхъ пана сотника.

Бурса была своеобразной школой, въ которой только «избранные», — люди съ выдающимися способностями и научными интересами, пріобр?тали образованіе, — большинство же ничему не научивалось, но зато выносило оттуда характеры, вполн? подходящіе къ потребностямъ того жесткаго, суроваго времени. Учениковъ тамъ жестоко драли, держали впроголодь, и ученики, въ свою очередь, занимались больше всего избіеніемъ другъ друга, да заботой о собственномъ пропитаніи. Развлеченія тамъ были грубы и суровы. Немудрено, что, посл? такого воспитанія, многіе шли прямо въ Запорожскую С?чь, искать тамъ "лыцарской чести" и вольной жизни вн? всякихъ законовъ.

Хома Брутъ. Національныя малороосійскія черты въ немъ. Литературная исторія этого типа.

Героемъ пов?сти "Вій" Гоголь выставилъ «философа»[132] Хому Брута. Этотъ юноша представляетъ собою образъ, въ которомъ собрано много типичныхъ чисто-малороссійскихъ народныхъ чертъ. Онъ былъ до преизбытка над?ленъ душевнымъ равнодушіемъ, которое окрашивалось порою юморомъ, порою — просто флегмой и л?нью. Чему быть, тому не миновать" — обычная его поговорка, съ которою онъ готовъ идти безъ борьбы навстр?чу самому чорту. Такой фатализмъ очень скоро приводитъ его въ душевное равнов?сіе, изъ котораго вывести его трудно. Посл? своего приключенія съ в?дьмой, Хома плотно закусилъ въ корчм? и сразу успокоился, "гляд?лъ на приходившихъ и уходившихъ хладнокровно, довольными глазани и вовсе уже не думалъ о своемъ необыкновенномъ происшествіи". Въ церкви онъ, глядя на страшную в?дьму, самъ успокаиваетъ себя магическимъ: "ничего!"; когда жуть прокрадывается ему въ сердце — онъ прогоняетъ ее такимъ же магическимъ напоминаніемъ себ?, что онъ — «казакъ», что ему стыдно «бояться» чего бы то ни было. Посл? первой страшной ночи въ церкви онъ, посл? сытнаго ужина, сразу начинаетъ чувствовать себя спокойнымъ и довольнымъ. "Философъ былъ изъ числа т?хъ людей, которыхъ, если накормятъ, то y нихъ пробуждается необыкновенная филантропія. Онъ, лежа съ своей трубкой въ зубахъ, гляд?лъ на вс?хъ необыкновенно сладкими глазами и безпрерывно поплевывалъ въ сторону. Пос?д?въ отъ ужасовъ второй ночи, Хома, на разспросы о томъ, что происходитъ ночью въ церкви, хладнокровно отв?чаетъ: "много на св?т? всякой дряни водится! A страхи такіе случаются… Ну…" и больше ничего не сказалъ. Готовясь къ третьей, посл?дней ночи, онъ старается взять отъ жизни посл?днюю радость и пускается въ такой плясъ, что вс? на него смотрятъ съ изумленіемъ. Характерный образъ Хомы, казака-философа, фаталиста и флегматика, не разъ рисовался Гоголемъ и до этой пов?сти, и посл? нея. Старики-разсказчики, въ уста которыхъ вкладываетъ Гоголь свои "страховинны казочки", почти вс? отличаются y него этимъ же хладнокровіемъ. "Экая невидальщина! Кто на своемъ в?ку не знался съ нечистымъ!", спокойно разсуждаетъ одинъ. Друзья погибшаго Хомы Брута — такіе же философы". "Такъ ему Богъ далъ!" спокойно заявляетъ фаталистъ Халява: "Пойдемъ въ шинокъ, да помянемъ его душу!" Другой пріятель Тиберій спокойно заявляегь: "Я знаю, почему пропалъ онъ: оттого, что побоялся; a если бы не побоялся, то бы в?дьма ничего не могла съ нимъ сд?лать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвостъ ей, то ничего и не будетъ! Я знаю уже все это. В?дь y насъ въ Кіев? вс? бабы, которыя сидятъ на базар?, вс? в?дьмы". He желаніемъ сострить, хвастнуть, прилгнуть проникнуты эти слова, — непоколебимой в?рой въ истину своихъ словъ с невозмутимымъ спокойствіемъ… Это — черта удивительная, проникающая многія пов?сти Гоголя, — черта, быть можетъ, національная, малороссійская. Реалистъ, по міросозерцанію, малороссъ все волшебное, фантастическое въ своихъ сказкахъ и преданіяхъ ум?етъ представить реально. И только, при этомъ условіи, волшебное, даже ужасное, можетъ быть представлено юмористически.[133]

Другіе герои пов?сти.

Къ «реалистическому» элементу пов?сти надо отнести еще б?глыя, но мастерски-сд?ланныя характеристики пріятелей Хомы Брута и дворовыхъ сотника. Особенно удалось Гоголю изображеніе пьяной бес?ды подгулявшихъ сторожей Хомы, — изъ отд?льныхъ отрывистыхъ фразъ, которыми они обм?ниваются, ясно и опред?ленно вырисовывается физіономія каждаго.

"Психологія" въ пов?сти.

Въ «психологическомъ» отношеніи эта пов?сть тоже представляетъ большой интересъ: Гоголю удалось изобразить постепенное наростаніе страха въ безстрашномъ, спокойнонъ сердц? бурсака-богатыря.

Въ пов?стяхъ: "Старосв?тскіе пом?щики" и "Пов?сть о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ" Гоголь воспроизвелъ, на основаніи личныхъ воспоминаній и наблюденій, н?сколько сценъ изъ жизни т?хъ «существователей», которые окружали его съ д?тства, которыхъ онъ оц?нилъ и понялъ уже въ ранней юности, будучи еще ученикомъ Н?жинскаго лицея.

"Старосв?тскіе пом?щики".

Въ пов?сти: "Старосв?тскіе пом?щики" Гоголь отм?тилъ, что въ этой жизни казалось ему симпатичнымъ. Зная Гоголя, его консервативныя наклонности, мн? безъ труда поймемъ, что онъ всегда готовъ былъ «идеализировать» старину; это онъ и сд?лалъ въ своей пов?сти, выведя героями людей "старосв?тскихъ", т. е. представителей прошлаго, отживающаго покол?нія.

Жизнь героевъ пов?сти. Безсодержательность этой жизни. «Незаконность» этой жизни.

Съ добродушнымъ юморомъ и теплой любовью рисуетъ онъ патріархальную жизнъ двухъ любящихъ, н?жныхъ стариковъ, которые доканчиваютъ свое безобидное, безвредное, но, увы, и безполезное для челов?чества и родины существованіе на маленькомъ кусочк? земли, — кусочк?, отд?ленномъ отъ всего міра «частоколомъ». Старички за этимъ частоколомъ остаются чужды всякой "борьбы за существованіе", не знаютъ высокихъ чувствъ обществевности и патріотизма, они словно не знаютъ даже о томъ, что гд?-то льются челов?ческія слезы, — но они не знаютъ и т?хъ дурныхъ чувствъ, которыя рождаются отъ столкновенія челов?ка съ челов?комъ — ненависти, зависти, честолюбія… Ч?мъ меньше желаній, т?мъ меньше разочарованій, — т?мъ больше душевной тишины, больше счастья. Вотъ почему древніе философы учили, что счастливъ тотъ, кто ум?етъ ограничить свои желанія. Но это будетъ счастье эгоистическое, — для челов?ка, живущаго въ государств?, въ обществ?, нельзя замыкаться только въ кругу своей личной жизни! Гоголь не отм?тилъ «незаконности» такого эгоистическаго счастья; но, нарисовавъ такихъ «счастливцевъ», подчеркнувъ, что жизнь ихъ незапятнана зломъ, — онъ, со своей личной точки зр?нія, осудилъ ея безсодержательность, только отдыхать могъ Гоголь въ обществ? добродушныхъ старичковъ, но жить зд?сь онъ не могъ, — ему не хватало зд?сь воздуха… Ихъ жизнь однообразна и пуста, — вс? интересы ихъ сводились къ ?д? и спанью, къ заботамъ о кухн?, кладовой, — ихъ меньше занимали поля съ хл?бомъ и л?са съ дубами, ч?мъ огородъ, садъ и птичій дворъ: это все было ближе къ нимъ, все это было нужн?е имъ, — людямъ съ маленькими потребностями (и къ тому же чуждыми корыстолюбія), ч?мъ крупное хозяйство, которое требуетъ изв?стной ширины экономическаго пониманія.

Простота и чистота ихъ жизни. Отсутствіе любви къ людямъ.

Старички отличались и положительными качествами — они были очень просты, просты "до святости", невзыскательны, добродушны и общительны, — жили для гостей — по словамъ Гоголя. Они были чисты, какъ д?ти, наивны и дов?рчивы. Эта «чистота» ихъ старческихъ сердецъ — удивительно подкупающая черта. «Любопытство» старичковъ не было живой любознательностью, ихъ гостепріимство и любезность не были проявленіемъ любви къ людямъ. Въ общепринятомъ смысл?, любовь къ людямъ т?сно связывается съ "служеніемъ челов?честву"; эта любовь всегда стремится сроявиться въ д?л?, - оно есть чувство активное, по существу. Этой активностью не отличались чувства старичковъ, и Гоголь не указалъ намъ ни одного добраго д?ла, которое сд?лали бы эти «добрые», ласковые, гостепріимвые, любезные старички. Въ ихъ душ? н?тъ м?ста злу, но н?тъ м?ста и добру. Ихъ казнить не зa что, но и идеализировать тоже не стоитъ. И мы не стали бы обвинять Гоголя въ такой неум?стной идеализаціи, если бы онъ, рядомъ съ ними, не выставилъ карикатурныхъ реформаторовъ-пом?щиковъ, которые насл?довали им?ніе старичковъ и разорили его. Всл?дствіе такого сопоставленія, выгоднаго для "старосв?тскихъ пом?щиковъ", есть полныя основанія говорить о попытк? нашего писателя идеализировать своихъ героевъ-стариковъ.

Въ ихъ лиц? Гоголь превозноситъ доброе старое время, уже отошедшее въ прошлое, и казнитъ людей новыхъ, — хищниковъ и эксплуататоровъ, часто безтолковыхъ, недорожившихъ стариной.[134]

"Темнота" этой жизни.

Между т?мъ, Гоголь отм?тилъ еще черту ихъ жизни, — черту, которая, въ сущности, тоже должна была пом?шать такой идеализаціи. Люди непросв?щенные и не желающіе себя просв?щать, старички были окружены мракомъ нев?жества, — они стояли на той же ступени развитія, на которой стояли ихъ кр?постные, съ ихъ мистицизмомъ язычества. Темный міръ суев?рій, прим?тъ окружалъ со вс?хъ сторонъ обоихъ старичковъ, — онъ влад?лъ ихъ жизнью и смертью, и бороться съ нимъ они не могли. Стоило Пульхеріи Ивановн? уб?диться, что ея кошечка къ ней не вернется, она пришла къ нел?пой мысли, что, въ вид? кошки, приходила за ней смерть, — и что она умретъ. А?анасій Ивановичъ услышалъ голосъ, его зовущій. Онъ р?шилъ, что это его зоветъ Пульхерія Ивавовна и что онъ умретъ. И оба они умерли. Умерли отъ самовнушенія, отъ непоколебимой в?ры въ то, что какія-то темныя силы властвуютъ надъ безсильнымъ челов?комъ и что бороться не стоитъ. Да и не могли они бороться, — они не знали, во имя чего должны они бороться за жизнь; y нихъ не было сильныхъ интересовъ въ жизни, они не звали ея смысла, — они жили и умерли, какъ деревья, какъ растенія… Жили они безъ душевныхъ потрясеній. Умерли безъ ропота, спокойно и безбол?зненно, ничего собою въ жизнь не внеся, ничего не унеся въ могилу…

"Личныя" причины симпатіи Гоголя къ героямъ пов?сти. Осужденіе этой жизни Гоголемъ.

Быть можетъ, вся симпатія Гоголя къ этимъ старичкамъ проистекала изъ чисто-эгоистическаго чувства. Онъ, съ его в?чной тревогой душевной, съ его боязнью остаться въ мір? только «существователемъ», слишкомъ метался въ этой жизни, ища себ? жизненныхъ путей. Мы знаемъ, что онъ утомлялся и разочаровывался, что его тянуло въ милую Украину «отдохнуть», "сойти на минуту въ сферу этой необыкновенно уединенной жизни"… И вотъ, съ точки зр?нія такого утомленнаго страдальца", этотъ «полусонъ», «минута» отдохновенія въ обществ? старичковъ могла показаться ему «раемъ», который полонъ "неизъяснимой прелести". "И онъ представилъ эту жизнь «раемъ», хотя добросов?стность его не позволила ему закрыть глаза на крупные недостатки этой жизни. Но Гоголь не зам?тилъ, что главный ея недостатокъ — отсутствіе "общественнаго самосознанія", — отм?тилъ другіе, какъ-то: душевную скудость старичковъ, ихъ непроглядное нев?жество, онъ даже подъ конецъ пов?сти усумнился въ истинности ихъ взаимной любви. "Долгой, медленной, почти безчувственвой привычкой" называетъ онъ любовь А?анасія Ивановича; на «привычку» смахиваютъ и чувства Пульхеріи Ивановны, которая, умирая, заботилась о томъ, чтобы А?анасію Ивановичу готовилось то, что онъ любитъ, чтобы б?лье, ему подаваемое, всегда было чисто и пр.

Отношеніе Гоголя къ "кр?постному праву" въ пов?сти.

Изображая "патріархальную пом?щичью жизнь", сытую и безоблачную, Гоголь не коснулся жизни крестьянъ; отрицательныя стороны "кр?постного права", которое дало возможность героямъ пов?сти, безъ труда, безъ "борьбы за существованіе", "безъ зла", провести всю долгую жизнь, совершенно обойдены Гоголемъ. Онъ даже постарался доказать, что, подъ патріархальнымъ управленіемъ "старосв?тскихъ пом?щиковъ", и крестьяне блаженствовали, — были сыты; "д?вки" объ?дались фруктами и вареньями, приказчикъ богат?лъ, но отъ этого не б?дн?ли и пом?щики… Стоило появиться въ деревню пом?щикамъ-реформаторамъ, какъ блаженство деревни кончилось: все очень скоро оказалось разореннымъ. Поздн?е такую же патріархальную пом?щичью идиллію, съ полнымъ сознаніемъ причинъ, основаній и посл?дствій ея безнравственности, изобразилъ Гончаровъ въ разсказ? о жизни обывателей Обломовки и ея питомца Ильи Обломова.

Идейные недостатки пов?сти.

Такимъ образомъ, это произведеніе Гоголя, при всей художественности его картинъ, страдаетъ н?которыми недостатками. Причина ихъ коренится въ самомъ автор?: онъ не достаточно сознательно отнесся къ изображаемой жизни; его отношеніе къ героямъ пов?сти страдаетъ неопред?ленностью: начавъ съ идеализаціи, онъ переходитъ постепенно къ осужденію этой жизни. Разсказъ радостный, безоблачный, оканчивается печально: словно, авторъ, подъ конецъ пов?ствованія, увид?лъ самъ всю пошлость, всю мелочность своихъ героевъ. Сквозь "см?хъ" пробились "слезы"…

Всесторонность въ изображеніи жизни героевъ.

Своихъ безобидныхъ героевъ Гоголь сум?лъ обрисовать всесторонне: онъ далъ намъ ясное представленіе о томъ, какой видъ извн? им?лъ ихъ домикъ, каковы были комнаты этого домика. Онъ обрисовалъ намъ А?анасія Ивановича и Пульхерію Ивановну въ обществ? ихъ самихъ, въ обществ? знакомыхъ, въ отношеніяхъ къ крестьянамъ и приказчику. Онъ далъ намъ понятіе о томъ, какъ безалаберно вели они свое хозяйство, какъ ихъ обкрадывали и обманывали. Ни одна характерная деталь ихъ быта не ускользнула отъ внимательнаго глаза Гоголя. И вся совокупность этой удивительно-пестрой кучи разныхъ см?шныхъ, трогательныхъ и печальныхъ подробностей даетъ намъ два ясныхъ старческихъ облика.

Литературная исторія пов?сти.

Эта пов?сть Гоголя можетъ быть связана и съ литературой XVIII в?ка; среди произведеній этой поры была очень распространена "идиллія" — жанръ, въ которомъ изображались всегда идеальные герои, связанные чувствами идеальной любви или дружбы. Гоголь воспользовался избитой канвой, внесъ реализмъ, "прикр?пилъ къ земл?" сюжетъ, который, обыкновенно, разрабатывался вн? земныхъ отношеній. "Писатели очень любили такія благодарныя темы, какъ исторія двухъ любящихъ сердецъ, занятыхъ исключительно своимъ чувствомъ, — "Старосв?тскіе пом?щики" были удачной попыткой зам?нить въ этой тем? романтическіе элементы — реальными и бытовыми. Вм?сто прежнихъ пустынныхъ м?стъ — малороссійская деревня, вм?сто разочарованныхъ героевъ и томныхъ, или страстныхъ героинь — старикъ и старуха" (H. A. Котляревскій). Самъ Гоголь намекаетъ намъ на возможность такого сближенія его произведенія съ старыми "идилліями", называя въ одномъ м?ст? пов?сти своихъ старичковъ именами двухъ идеальныхъ героевъ старой идилліи — "Филемономъ и Бавкидою".

Происхожденіе пов?сти.

Исторія происхожденія пов?сти вполн? выясняется изъ указаній автора, что она основана на воспоминаніяхъ его д?тства. Когда, въ шум? и сует? городской жизни, Гоголь вспоминалъ эти два образа, — ему "мерещилось былое". "Вереница воспоминаній" возникала въ его душ?, когда онъ вспоминалъ "поющія двери" ихъ деревенскаго домика. Когда л?томъ 1832 г., посл? столичной сутолоки, неудачъ житейскихъ, Гоголь съ?здилъ на родину, онъ, очутившись въ обществ? различныхъ старичковъ-пом?щиковъ, очевидно, чувствовалъ себя такъ, какъ объ этомъ говоритъ въ начал? своей пов?сти. Но отъ этой жизни онъ быль оторванъ уже своей жизнью въ Петербург?, дружбой съ Пушкинымъ, — онъ не могъ уже жить этой жизнью, и онъ осудилъ ее такъ, какъ не могъ бы ее осудить, если бы не пожилъ культурной жизнью столицы. Кипучая жизнь столицы умудрила его, — и онъ, благодаря этому, сум?лъ лучше оц?нить недостатки провинціальной жизни.

"Пов?сть о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ".

Зам?тн?е, несомн?нн?е осужденіе этой жизни сказалось въ другой пов?сти этого сборника — "Пов?сти о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ". Въ этомъ произведеніи жизнь захолустной провинціи совершенно лишена того смягчающаго осв?щенія, которое въ пов?сти "Старосв?тскіе пом?щики" явилось результатомъ личныхъ симпатій и воспоминаній Гоголя.

Жизнь у?зднаго города временъ Гоголя.

Зд?сь онъ рисуетъ не "дворянское гн?здо", a во всей нагот? представляетъ безотрадную жизнь провинціальныхъ «существователей» у?зднаго города. И эта жизнь не озарена никакиии высшими интересами; и зд?сь люди, живущіе растительной и животной жизнью, — словно особая порода людей, которая пресмыкается въ пред?лахъ «частокола», отграничивающаго ихъ отъ жизни бол?е содержательной, бол?е идейной. Но зд?сь н?тъ и сл?да той подкупающей простоты и сердечности, которой озарена жизнь старосв?тскихъ пом?щиковъ, — въ этомъ произведегіи изображено существованіе изломанное, скованное приличіями, порабощенное сплетн? и злоб?… Это — тихое болото, котораго не стоитъ ворошить, — иначе со дна подымется грязь! Въ "Старосв?тскихъ пом?щикахъ" выведена пара существователей, y которыхъ одна душа, одно сердце, одн? привычки, — зд?сь передъ нами толпа существователей, съ самыми различными сердцами и привычками… Имъ нужно обезопасить себя другъ отъ друга, и потому зд?сь развиты какія-то своеобразныя "приличія", курьезныя понятія о чести и достоинств? челов?ка. Имъ не прожить такъ мирно своей жизни, какъ прожили герои первой пов?сти, хотя жизнь, которую ведутъ въ этомъ у?здномъ городк?, по существу, мало ч?мъ отличается отъ жизни А?анасія Ивановича и Пульхеріи Ивановны.

Эта жизнь такая же мелочная и праздная. Вс? интересы ея обывателей сводятся къ ?д?, спанью, къ праздной болтовн?. Въ этой безсодержательной жизни всякая мелочь представляетъ огромное значеніе — отсюда любовь къ сплетнямъ, мелкимъ кляузамъ, отсюда развитіе y обывателей города такихъ мелкихъ чувствъ, какъ зависть, подозрительность, обидчивость… Въ такой сфер? н?тъ м?ста глубокимъ и прочнымъ чувствамъ, — пустяка бываетъ достаточно для того, чтобы дружба обратилась во вражду.

Безсодержательность этой жизни.

Челов?ку, даже обжившемуся въ этомъ мір?, всетаки порою д?лается скучно, и тогда онъ ц?пляется за всякую сплетню, за всякое вырвавшееся слово, за всякій намекъ, чтобы раздуть въ себ? «новыя» чувства, ими заполнить свою праздную жизнь. Такова психологическая идея этой см?шной и печальной пов?сти Гоголя. Съ этой точки зр?нія осудилъ онъ и жизнь "старосв?тскихъ пом?щиковъ", и въ ихъ праздной, мелочной жизни "ничтожныхъ событій" оказалось достаточнымъ для того, чтобы ими вызваны были "великія событія" — смерть обоихъ героевъ.[135] Въ пов?сти — о ссор? двухъ друзей оказалось достаточнымъ одного слова «гусакъ», чтобы два друга, "честь и украшеніе Миргорода", поссорились на всю жизнь и обр?ли каждый ц?ль и смыслъ жизни — въ судебной тяжб?, упорной, разорительной и непримиримой…

Разсказчикъ.

Разсказъ въ пов?сти ведется отъ лица какого-то обывателя города Миргорода; изъ его пов?ствованія вырисовывается его личность: онъ — глуповатый, наивный, словоохотливый челов?къ, весь живущій жизнью Миргорода, и съ обывательской точки зр?нія смотрящій на все, зд?сь происходящее.

Характеристика героевъ, описаніе ихъ жизни, описаніе другихъ жителей города Миргорода, ихъ занятій, развлеченій, представляетъ собою н?что зам?чательное именно потому, что въ ней обрисовываются не только Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ, — но и самъ разсказчикъ. Эта характеристика обличаетъ въ немъ челов?ка, живущаго сплетнями миргородской жизни, не ум?ющаго отличить мелкое отъ крупнаго, — существенное отъ незначительнаго. Въ результат?, сравненіе двухъ характеровъ, въ его устахъ представляетъ собою нагроможденіе безъ системы и плана всевозможныхъ душевныхъ и т?лесныхъ качествъ обоихъ героевъ; черты душевныя см?шиваются съ физическими прим?тами, привычками, даже съ особенностями костюма.[136] Вс? эти подробности, порознь взятыя, любопытны и уясняютъ не только двухъ героевъ, ихъ жизнь, привычки, убогое содержаніе ихъ души, но также и прочихъ миргородскихъ обывателей, которые отъ скуки, отъ праздности изучили другъ друга до мал?йшихъ подробностей. Они знаютъ, что скажетъ каждый изъ ихъ знакомыхъ, подавая другъ другу табакерку, знаютъ, что принято говорить еврею, продающему элексиръ противъ блохъ… Это жизнь, одуряющая своимъ однообразіемъ, своею скудостью. Въ этой сред? рождаются невозможные слухи (наприм?ръ, будто Иванъ Никифоровичъ родился съ хвостомъ) которые до того популярны, что ихъ приходится серьезно оспаривать. Это среда совершенно безпомощна въ оц?нк? нравственныхъ качествъ челов?ка, — она можетъ добрымъ и «богомольнымъ» считать челов?ка черстваго, — «прекраснымъ» она можетъ считать челов?ка зажиточнаго; эта среда в?ритъ еще въ авторитетъ комиссара и время считаетъ такими историческими событіями, какъ по?здка какой то Ага?іи ?едос?евны въ Кіевъ. По словамъ разсказчика, Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ — "честь и украшеніе Миргорода" — отсюда мы можемъ заключить о желаніи автора въ лиц? этихъ двухъ типичныхъ «существователей» изобразить «лучшихъ» людей Миргорода; въ нихъ, какъ въ фокус?, собрано все характерное, все своеобразное, къ чему присмотр?лся м?стный обыватель, съ ч?мъ онъ сроднился, но что поражаетъ св?жаго челов?ка…

Наивность разсказа выдержана Гоголемъ мастерски: она позволяетъ автору скрыть осужденіе этой жизни, позволяетъ ему удержаться отъ карикатурности, отъ того субъективизма, который только въ конц? пов?сти прорывается въ восклицаніи автора: "скучно жить на б?ломъ св?т?, господа!"

Иванъ Ивановичъ; его характеристика: а) какимъ онъ казался жителямъ города. "Прекрасный челов?къ". «Богомольность» и «доброта». Челов?къ "приличій" «душа» общества.

На Ивана Ивановича Гоголь обратилъ особое вниманіе. Онъ ему отводитъ большую самостоятельную характеристику и говоритъ о немъ немало, сравнивая его съ Иваномъ Никифоровичемъ. Прежде всего, онъ, по мн?нію жителей Миргорода, "прекрасный челов?къ". Но разсказчикъ напрасно напрягаетъ вс? свои усилія, чтобы доказать эту мысль: онъ говоритъ и о томъ, что y Ивана Ивановича удивительная бекеша, и что домъ его и садъ очень хороши, и что дыни-то онъ любитъ и самое удовольствіе ихъ кушать ум?етъ обставить церемоніаломъ: записываетъ день и число, когда съ?дена дыня. Повидимому, это безполезное занятіе, показывающее только, что y Ивана Ивановича слишкомъ много празднаго времени, — въ глазахъ разсказчика, обозначало большую наклонность героя къ порядку и хозяйственности. Зат?мъ прекрасныя качества души героя разсказчикъ старается доказать его богомольностью и добротой. Но изъ дальн?йшаго выясняется, что «богомольность» сводилась къ тому, что онъ по праздникамъ подтягивалъ басомъ хору п?вчихъ, a «доброта» выражалась въ томъ, что онъ разспрашивалъ нищихъ на паперти объ ихъ несчастіяхъ, хотя никогда не давалъ никому ни гроша. Изъ дальн?йшаго пов?ствованія мы узнаемъ, ч?мъ очаровалъ жителей Миргорода Иванъ Ивановичъ, — онъ былъ «душой» м?стнаго общества: ум?лъ витіевато говорить, любилъ щегольнуть и зналъ, какъ держать себя; онъ соблюдалъ свое достоинство, какъ никто въ город?; онъ ум?лъ со вс?ми уживаться и вс?мъ говорить пріятное… Правда, "приличія" — вещь относительная, — въ разныхъ слояхъ общества подъ "приличіями" понимается различное, и Гоголь далъ н?сколько образчиковъ см?шного и уродливаго толкованія этого понятія въ Миргород?: верхомъ приличія зд?сь считалось, наприм?ръ, отказываться до трехъ разъ отъ предложеннаго чая, и Иванъ Ивановичъ съ такимъ достоинствомъ ум?лъ ломаться передъ поставленной чашкой, что y наивнаго разсказчика вырывается восторженное восклицаніе: "Господи Боже! Какая бездна тонкости бываетъ y челов?ка! Нельзя разсказать, какое пріятное впечатл?ніе производятъ такіе поступки!.. Фу, ты пропасть! Какъ можетъ, какъ найдется челов?къ поддержать свое достоинство!"

Отношеніе Ивана Ивановича къ себ?.

Это ум?ніе "поддерживать свое достоинство" основывалось y Ивана Ивановича на томъ уваженіи, которое онъ им?лъ къ себ?,- къ своему маленькому чину и званію. Къ тому же онъ совершенно серьезно считалъ себя "прекраснымъ челов?комъ", угоднымъ Богу и заслуживающикъ уваженія со стороны людей. Это «фарисейство» Ивана Ивановича — характерная его черта. Онъ не былъ сознательнымъ «тартюфомъ» — онъ жилъ наивнымъ лицем?ромъ и умеръ довольный собой, съ полной в?рой въ себя, не омраченный сомн?ніями, не обезпокоенный внутренней борьбой, которая рождается въ душ? челов?ка, сознательно смотрящаго въ жизнь.

b) "Д?йствительный Иванъ Ивановичъ.

И, между т?мъ, этотъ «богомольный» и «добрый» челов?къ полжизни отдалъ на тяжбу съ другомъ-сос?домъ изъ-за слова «гусакъ»; онъ приб?галъ и къ лжи, и къ клевет?, и къ подкупамъ, — онъ обнаружилъ въ своей «праведной» душ? бездну дряни. Итакъ, хорошихъ качествъ души Ивана Ивановича онъ не доказалъ- передъ нами челов?къ ничтожный и потому мелочно-самолюбивый, праздный, любопытный, скупой, черствый и пустой, съ большимъ самомн?ніемъ. И читатель разстается съ нимъ, окончательно разув?рившись въ томъ, что это — "прекрасный челов?къ".

Иванъ Никифоровичъ а) какимъ онъ казался жителямъ Миргорода. "Хорошій челов?къ". b) "Д?йствительный" Иванъ Никифоровичъ.

Меньше м?ста отводитъ разсказчикъ Ивану Никифоровичу. Этотъ «обыватель» не отличался св?тскими достоинствами Ивана Ивановича, но, съ точки зр?нія согражданъ, онъ былъ тоже "хорошій" челов?къ, хотя бы потому, что грузный и неподвижный, въ полусонномъ состояніи пролежалъ y себя большую часть своей жизни, нич?мъ не интересуясь, никого не трогая. Въ маленькомъ городк? и это уже большое достоинство, когда челов?къ не д?лаетъ зла другимъ людямъ; в?дь зд?сь, въ этой мелочной сфер?, изъ пустяка могутъ разыграться "великія событія"! Но дальн?йшее пов?ствованіе о жизни Ивана Никифоровича объ его столкновеніяхъ съ бывшимъ другомъ обличаютъ и въ его душ? массу мелкихъ, злыхъ качествъ. Это существо, почти полу-животное, оказывается и скупымъ, и упрямымъ, и великимъ сутяжникомъ. Приливъ злости даже даетъ ему силы и энергію на веденіе судебнаго д?ла. И мы уб?ждаекя, что не любовь связывала друзей, a «привычка», — только благодаря случайности ихъ «дружба» была такъ продолжительна и благодаря случайности (прі?здъ къ Ивану Никифоровнчу Агафіи ?едос?евны, которая окончательно разссорила друзей) вражда сд?лалась упорной… Немудрено, что Гоголь, осв?женный интересами высшей культурной жизни, не могъ гляд?ть на своихъ героевъ глазами «разсказчика», глазами Миргорода, — ему грустно д?лалось за т? милліоны челов?чества, которые везд?, не только y насъ въ Россіи, ведутъ жизнь Миргорода, и y него вырвалось горькое восклицаніе: "скучно на этомъ св?т?, господа!"

Судья. Городничій. Жизнь города.

Кром? двухъ друзей Гоголь вывелъ въ пов?сти еще н?сколько типичныхъ образцовъ. Судья, который, во время судебнаго разбирательства, разговариваетъ о дроздахъ и, не слушая д?ла, его подписываетъ и берегь взятки об?ими руками; городничій, выслужившійся изъ солдагь, добродушный грабитель, который каждый день спрашиваетъ квартальныхъ, не нашлась ли пуговица отъ его мундира, потерянная имъ уже два года; чиновники и обыватели города, отъ самыхъ сановитыхъ до мелкихъ — все это обрисовано мастерски. Вс? эти образы, сцены изъ жизни города (пов?товый судъ, ассамблея въ дом? городничаго) — фонъ безотрадной пошлости и мелочности, на которомъ такъ ярко выд?ляются два друга — "честь и украшеніе Миргорода". Если въ "Старосв?тскихъ пом?щикахъ" подкупала читателя голубивая чистота героевъ, отсутствіе y ннхъ претензій, то въ этой пов?сти пошлость жизни не прикрывается нич?мъ. Простота безсознательности см?нилась зд?сь см?шнымъ искаженіемъ прежней патріархальной жизни новыми понятіями о чести, о достоинств? дворянина и чиновника — понятіями смутными, неосновательными, уродливыми, которыя еще ясн?е, еще очевидн?е и безотрадн?е представляютъ бездну пошлости, сказывающейся за этими претензіями.

Сравненіе этой пов?сти съ "Старосв?тскими пом?щиками". Гуманность Гоголя въ этой пов?сти.

Такимъ образомъ, если мы сравнимъ эту пов?сть съ пов?стью "Старосв?тскіе пом?щики", мы уб?димся, что ни т?ни сочувствія къ этой жизни незам?тно въ отношеніяхъ къ ней автора. Зд?сь Гоголь посл?довательно и сознательно осудилъ "пошлость пошлаго челов?ка". Зд?сь впервые опред?ленно сказалась его способность "вызывать наружу все, что ежеминутно передъ очами и чего не зрятъ равнодушныя очи, — всю страшную потрясающую тину мелочей, опутавшихъ нашу жизнь, всю глубину холодныхъ, раздробленныхъ, повседневныхъ характеровъ". Такимъ образомъ, въ этой пов?сти мы должны отм?тить наличность характерной особенности гоголевскаго см?ха, — "см?хъ сквозь слезы". Зд?сь н?тъ той поэтической идеализаціи жизни, которую мы встр?чаемъ въ "Вечерахъ на хутор?", — не съ праздничной, a съ будничной, пошлой стороны рисуетъ Гоголь въ этихъ очеркахъ свою Украйну. Это уже не тотъ беззаботный юморъ, которымъ осв?щены многія пов?сти "Вечеровъ на хутор? близъ Диканьки", — это горькій см?хъ челов?ка, тоскующаго о духовной скудости челов?ка. Для Гоголя, какъ челов?ка, сочиненіе такой пов?сти очень характерно: если юношей онъ рвался изъ этой сферы пошлыхъ обывателей въ какой-то другой лучшій міръ "истинныхъ людей", то теперь, озаренный идеалами этихъ лучшихъ людей, Гоголь спустился въ міръ «существователей», чтобы разобраться въ ихъ душахъ, посмотр?ть на нихъ "не равнодушными очами", a взоромъ челов?ка, настроеннаго гуманно. Вотъ почему въ обрисовк? героевъ Миргорода н?тъ сатиры, н?тъ обличенія, н?тъ суда, — есть только сожал?ніе къ нимъ, жалость къ челов?честву вообще…

Литературная исторія пов?сти. "Два Ивана" — пов?сти Нар?жнаго.

Литературная исторія этой пов?сти вполн? ясна. Живыя впечатл?нія захолустной малороссійской жизни, собранныя Гоголемъ въ 1882 г., когда онъ побывалъ на родин?, дали ему краски для обрисовки т?хъ образовъ, ничтожность которыхъ онъ чувствовалъ еще юношей. Уже до него Нар?жный въ пов?сти "Два Ивана, или страсть къ тяжбамъ" взялъ сюжетомъ сутяжничество, которое свойственно челов?ку, живущему мелочными интересами. To обстоятельство, что и y Гоголя выведены въ лиц? героевъ два Ивана и изображено то же явленіе, очевидно, характерное въ мароссійскомъ захолусть? — страсть къ тяжбамъ — позволяетъ утверждать, что пов?сть Гоголя, въ литературномъ отношеніи, завис?ла отъ произведенія Нар?жнаго. Но стоитъ сравнить оба произведенія, чтобы уб?диться, что для Гоголя пов?сть Нар?жнаго была только темой, — канвой, по которой онъ расшилъ самостоятельные рисунки, — намекъ y него обратился въ художественное произведеніе.[137]

"Тарасъ Бульба". Отношеніе Гоголя къ этому сюжету.

Челов?къ, съ опред?ленными стремленіями идеализировать старину, — Гоголь, в?роятно, съ особой любовью писалъ пов?сть "Тарасъ Бульба". Современная жизнь Украйна казалась ему с?рой и скучной,[138] — зд?сь не было м?ста для размаха его воображенія, не было людей «интересныхъ» въ романтическомъ вкус?; не видалъ зд?сь Гоголь, повидимому, никого кром? «существователей», прозябающихъ безсознательной жизнью. Этотъ недостатокъ (неим?ніе ц?лей въ жизни, непониманіе ея смысла) всегда особенно возмущалъ Гоголя. Вотъ почему его больше настоящаго интересовало прошлое Малороссіи — то время, когда она жила бурной исторической жизнью, когда полна «смысломъ» была жизнь всякаго казака, когда не было ненавистныхъ ему пошляковъ, a были «борцы» за родину, за в?ру. Оттого, сочиняя своего "Тараса Бульбу", Гоголь, в?роятно, отдыхалъ душой, — с?рая д?йствительность окружающей жизни не тормозила его воображенія, — и свободно создавало оно героическіе образы и картины, возвышающія душу. Благодаря этому, Гоголю удалось въ своей пов?сти создать "эпопею казачества". Въ самомъ д?л?, размахъ его творчества въ этой пов?сти чисто-эпическій, — ц?лую эпоху народной жизни сум?лъ онъ воплотить въ грандіозномъ облик? Тараса; въ лиц? своего героя ему удалось уловить яркія національныя черты своего народа. Въ н?которыхъ частностяхъ этой пов?сти (описаніяхъ, сравненіяхъ) Гоголь подымается до пріемовъ эпическаго творчества.[139]

Гоголъ, какъ историкъ.

Оц?нивая съ этой точки зр?нія произведеніе Гоголя, Е. А. Котляревскій называетъ автора "не историкомъ, a слагателемъ новой былины, y которой онъ иногда даже заимствуетъ обороты".

Но это зам?чаніе едва ли вполн? в?рно: будучи поэтомъ-художникомъ, который былъ воодушевленъ народными преданіями и п?снями и оттуда вынесъ свое проникновеніе въ духъ народа, въ его силы и героевъ, Гоголь, конечно, въ то же время, былъ и историкомъ. Интересъ къ исторіи Малороссіи былъ y него ч?мъ-то органическимъ: среди юношескихъ его опытовъ встр?чаемъ мы уже начало пов?сти изъ жизни казаковъ; эти казаки постоянно фигурируютъ въ его «Вечерахъ», то подымаась до героическаго образа пана Данилы (въ пов?сти "Страшная месть"), то опускаясь до комическихъ очертаній Чуба и др. Какъ настоящій историкъ, всматривался Гоголь и въ причины, создавшія казачество, и старался оц?нить т? сл?дствія, которыя неизб?жно вытекали изъ этого сложнаго явленія. Мы знаемъ, что Гоголь собирался написать даже обширную исторію Малороссіи; въ своихъ «Арабескахъ» характеризуя "малороссійскія п?сни", онъ много говоритъ о т?хъ историческихъ условіяхъ, которыя создали богатырскій размахъ русской души, выразившійся въ образованіи Запорожской С?чи. Да и въ пов?сти "Тарасъ Бульба" не разъ Гоголь отклоняется въ сторону исторіи, — многіе факты изъ жизни своихъ героевъ объясняетъ условіями тогдашней жизни. Какъ историкъ, Гоголь добросов?стно изучалъ прошлое Украйны и по ученымъ трудамъ, и по источникамъ, и по народнымъ произведеніямъ, и по запискамъ современниковъ. Если т?мъ не мен?е, онъ многое нев?рно понялъ въ прошломъ Малороссіи, то это еще небольшая вина, — при тогдашнемъ состояніи науки даже исторія великой Руси не была еще истолкована сколько-нибудь yдовлетворительно.

Историческія ошибки Гоголя въ этой пов?сти.

Главная ошибка Гоголя, какъ историка, заключалась въ томъ, что онъ внесъ романтическую окраску въ историческую жизнь Украйны: такихъ «полковниковъ», какъ Бульба, онъ представилъ какими-то феодальными рыцарями которые им?ютъ свои «полки», сами р?шаютъ вопросы войны и мира. Въ то время полковники были «выборные» и надъ своимъ полкомъ не им?ли той власти, которую впосл?дствіи пом?щики пріобр?ли надъ своими кр?постными. Такимъ образомъ, отношеніе господъ къ кр?постнымъ Гоголь перенесъ въ XV в., произвольно придавъ этимъ отношеніямъ феодальный характеръ, что было ошибкой. Очевидно, что ромавтическая литература, съ ея замками, феодалами и самовластными среднев?ковыми баронами, оказала, въ этомъ отношеніи, чрезм?рное вліяніе на Гоголя и исказила историческую в?рность его пов?сти. Такая же тенденція придать казачеству характеръ рыцарскаго ордена нам?чается и въ изображеніи жизги Запорожской С?чи.

Романтизмъ пом?шалъ Гоголю и в?рно представить психологію н?которыхъ д?йствующихъ лицъ. Если безукоризненно нарисованъ Тарасъ и его сынъ Остапъ, то совершенно фальшиво представленъ Андрій. Казакъ грубаго XV в?ка представленъ какимъ-то "романтическимъ любовникомъ", съ самыми тонкими настроеніями изящной, чувствительной души. Но историческая ц?нность пов?сти, несмотря на присутствіе историческихъ промаховъ, всетаки велика. Въ образ? Тараса Гоголю удалось изобразить д?йствительно-національный типъ.

Малороссійское казачество; историческій смыслъ казачества. Разносторонность жизни. Свобода жизни.

Историческій смыслъ малороссійскаго казачества заключался въ борьб? за народность и в?ру. Эта борьба съ турками, татарами и поляками закалила народный характеръ, придала людямъ Украйны черты жел?зной энергіи, которая часто то задерживалась и скрывалась подъ личиной хитрости и простодушнаго лукавства, даже флегматичности и л?ни, — то вдругъ вырывалась на свободу и принимала широкіе разм?ры стихійной силы, не знавшей удержу и пред?ловъ. Жизнь была сложна — приходилось бороться и хитростью, и силой, приходилось быть и дипломатомъ, и солдатомъ… Нужды времени требовали и многихъ другихъ практическихъ знаній: каждый казакъ долженъ былъ быть и землепашцемъ, и охотникомъ, и скотоводомъ, и садовникомъ, и врачомъ, и ремесленникомъ. Это развивало разносторонность, находчивость, предпріимчивость, но не привязывало челов?ка къ какому-нибудь одному опред?ленному д?лу. Постоянная готовность идти на встр?чу опасности, неув?ренность въ завтрашвемъ дн? пріучали равнодушно смотр?ть въ глаза смерти, не дорожить своей головой, но не ст?сняться и чужой судьбой…

Отношеніе къ семь?. Идеалы.

Безпутно и безалаберно шла зд?сь жизнь: семья и домашній очагъ были казаку ненужны; эти привязанности зам?нялись y нихъ духомъ «товарищества», связавшимъ ихъ въ вольную дружину удальцовъ-"лыцарей", собиравшихся въ Запорожской С?чи. Суровая жизнь, полная опасности, развивала въ ихъ суровыхъ сердцахъ духъ удальства и, въ то же время, ум?ніе на вс? опасности гляд?ть съ равнодушнымъ спокойствіемъ, даже съ юморомъ. Для нихъ «святымъ» въ жизни было немногое, — христіанская в?ра, родина да чувство товарищества. Эти немногіе и простые идеалы однако наполняли ихъ жизнь смысломъ, очищали облагораживали ихъ существованіе, д?лали ихъ «лыцарями», какъ они сами себя называли, оправдывали, въ ихъ собственныхъ глазахъ, и разбойничьи наб?ги на берега Чернаго моря, и жестокія расправы съ евреями и католиками.

Патріотизмъ. Національныя черты казаковъ въ герояхъ, другихъ пов?стей Гоголя.

Патріотизму они служили беззав?тно, — онъ былъ главнымъ идеаломъ ихъ жизни — идеаломъ суровымъ и жестоквмъ, затемнявшимъ вс? другія привязанности и стремленія (къ семь?, къ женщин?, къ мирнымъ занятіямъ). Многія изъ этихъ чертъ сохранились въ душ? малороссовъ и до временъ Гоголя, и въ своихъ «Вечерахъ», въ "Ві?" онъ собралъ вс? эти измельчавшіе остатки прежнихъ чувствъ, скованныхъ блестящимъ прошлымъ, но уже не находящихъ себ? объясненія въ настоящемъ… Въ "Тарас? Бульб?" Гоголь объяснилъ, откуда взялось y малороссовъ это л?нивое равнодушіе, эта флегматичность, этотъ юморъ и упрямство, — вс? т? національныя черты, которыя собраны и воплощены имъ въ д?йствующвгь лицахъ его героической пов?сти: что въ современной жизни казалось см?шнымъ, даже карикатурнымъ, то, въ историческомъ осв?щеніи героической пов?сти, пріобр?ло серьезный и глубокій интересъ. Вотъ почему и сама пов?сть, и главный герой ея им?ютъ большое историческое значеніе.

Xарактеристика Тараса.

Тарасъ Бульба является носителемъ вс?хъ типичныхъ сторонъ казачества. Челов?къ, полный энергіи, не выносящій мирной, домашней жизни, до с?дыхъ волосъ увлекающійся бурной жизнью, полной опасностей и тревогъ, онъ рисуется во весь ростъ, какъ семьянинъ, какъ военачальникъ, какъ челов?къ вообще.

Бульба — семьянинъ. а) Отношеніе къ жен?. b) Отношеніе къ д?тямъ.

Это — суровый мужъ и суровый отецъ. Съ презр?ніемъ относится онъ къ жен?, которая, по его словамъ, только «баба», т. е. существо, безконечно ничтожное. Она, въ его глазахъ, не пользуется никакимъ авторитетомъ, и сыновей своихъ онъ пріучаетъ не подчиняться ея вліянію. Мягкость женской души, въ его глазахъ, большая опасность для удалого казака, если онъ поддастся чарамъ любви женщины, — все равно даже материнской, — онъ можетъ «обабиться», сд?латься «мазунчикомъ» и погибнетъ для великаго д?ла служенія родин?. Какъ отецъ, Бульба представляется такимъ же суровымъ, — онъ не допускаетъ въ отношеніяхъ съ сыновьями ласки и мягкости и предпочитаетъ стать съ ними сразу въ отношенія старшаго товарища. Вотъ почему онъ, при первой же встр?ч? съ вернувшимися домой сыновьями, вступаетъ въ кулачную драку съ старшимъ, чтобы узнать его темпераментъ и силу, т. е. опред?лить ц?нность въ немъ будущаго боевого товарища. Когда приходится ему р?шать, что для него выше — любовь и жалость отца къ сыну, или любовь гражданина къ родин?, онъ безъ колебанія и сомн?ній, съ р?шительностью истаго римлянина ставитъ посл?днее чувство выше перваго и убиваетъ своею рукою Андрія, изм?нившаго родин?.

Бульба, какъ военачальникъ, дипломатъ, товарищъ.

Какъ военачальникъ, Бульба энергиченъ, неутомимъ, предпріимчивъ; онъ не знаетъ страха, усталости… Свовхъ удальцовъ-"лыцарей" онъ знаетъ прекрасно, ум?етъ вліять на нихъ и словомъ, и д?ломъ: когда надо — онъ пошутитъ, когда — зажжетъ ихъ сердца воодушевленной патріотическою р?чью, a иногда ихъ удаль ум?етъ воспламенить и лишней бочкой "горілки". Онъ хитеръ и прозорливъ, — въ Запорожской С?чи онъ ведетъ себя, какъ истый дипломатъ: ловко управляя психологіей казаковъ, онъ легко добивается назначевія новаго кошевого. Во время примиренія казаковъ съ поляками, онъ оказывается дальновидн?е вс?хъ. Къ своимъ ратнымъ товарищамъ относится онъ по-братски, со всею н?жностью, на которую онъ только былъ способенъ. Въ немъ глубоко развитъ духъ товарищества: умирая мучительною смертью, онъ думаетъ не о себ?, a о своихъ ратныхъ товарищахъ и, изнемогая отъ мученій, находитъ въ себ? довольно силъ, чтобы казакамъ, уносящимъ свои головы, указать пути спасенія.

Бульба, какъ челов?къ.

Какъ челов?къ, Бульба является воплощеніемъ т?хъ національныхъ чертъ, которыя нам?чены Гоголемъ въ различныхъ герояхъ его пов?стей. Только y Бульбы эти черты представлены въ крупномъ вид?. Упрямство казака Чуба упрямство глупое и см?шное, потому что направлено на вздоръ, — y Tapaca вырастаетъ въ упорство титана, воодушевленнаго патріотизмомъ. Равнодушіе и л?нивая флегматичность комическихъ хохловъ различныхъ пов?стей Гоголя — вырастаетъ въ лиц? Тараса въ героическое спокойствіе передъ лицомъ д?йствительной смерти… Юморъ его суровъ и не см?шонъ, — отъ него пахнетъ смертью. Самъ Тарасъ — изъ стали отлитая фигура, въ то же время страстная, мятежная. Но, жестокій и суровый въ д?л? расправы и мести, Тарасъ великодушенъ, когда надо отплатить за сод?янное добро: онъ щадитъ Янкеля за ту помощь, которую онъ оказалъ когда-то его брату. Гордый и непреклонный, онъ ум?етъ на-время смириться, унизить свое "лыцарское достоинство" и, подъ покровительствомъ Янкеля, подъ кирпичами ?хать въ Варшаву, чтобы повидать своего богатыря-сына, приговореннаго къ смерти… Онъ ?халъ къ нему не какъ отецъ, a какъ его ближайшій другъ и ратный товарищъ, чтобы прибавить силы нравственной въ его мужественное сердце. Но честь казачества была дороже для него этой "товарищеской любви" къ Остапу, и не выдержалъ онъ брани по адресу казаковъ, — выругался самъ, не побоявшись поставить на карту свою голову и свиданіе съ сыномъ. Въ моментъ казни Остапа, когда мужество стало покидать юношу и онъ воскликнулъ: "Батько! гд? ты? слышишь ли ты все это?" — онъ воодушевилъ его своимъ жел?знымъ крикомъ: "Слышу!" — и мужество сына-героя было спасено!..

Остапъ.

Подъ стать Тарасу его старшій сынъ Остапъ: еще сидя на школьной скамь? въ кіевской бурс?, онъ закалилъ свой характвръ — насл?діе, полученное отъ отца. Изъ этой суровой школы вынесъ онъ презр?ніе къ физической боли, и духъ товарщества, нелюбовь къ наук? и страсть къ вольной жизни. Онъ зд?сь выросъ свободный, вполн? готовый къ жизни и явился въ родной домъ безъ всякихъ н?жныхъ чувствъ къ отцу, какь къ отцу, — онъ уважалъ въ немъ казака, доблестнаго «лыцаря», и охотно пошелъ къ нему "въ науку". Запорожская С?чь, съ ея нравами и законами, a зат?мъ бурная бранная жизнь въ короткое время сд?лали изъ него истаго запорожца, который и драться ум?лъ безъ страха, и умереть безъ стона. Какъ Тарасъ, онъ съ презр?ніемъ относился къ женщин?,- она не нужна была его юному, но уже суровому сердцу. И Тарасъ, и Остапъ — герои малороссійскихъ «думъ», п?сенъ о доблестныхъ защитникахъ родины и в?ры.

Андрій.

Не таковъ былъ его братъ Андрій. Это — казакъ-романтикъ, это герой любовныхъ малороссійскихъ п?сенъ, который ум?етъ приласкать женское сердце, найдетъ много ласковыхъ именъ для милой д?вушки… Это — Левко изъ "Майской ночи", паробокъ изъ "Сорочинской ярмарки". Это — н?жная натура, откликающаяся на призывъ матери, на любовь женщины… Но это натура страстная и сильная, которая можетъ р?шиться на многое.

Еще на школьной скамь? Андрій отличался большимъ воображніемъ и мечтательностью. Къ предпріятіямъ товарищей онъ относился, какъ поэтъ, — не достиженіе ц?ли ему было дорого, a т? настроенія, которыя волновали его. Когда онъ дрался съ поляками, — ему дороги были не ц?ли этой драки, a самая битва, — "поэзія битвы", ея настроенія… Вотъ почему идеалы казачества не могли глубоко овлад?ть его пылкой, поэтической душой; вотъ почему, поб?жденный новыми "настроеніями", онъ легко перешелъ на сторону поляковъ…

Соединеніе въ пов?сти романтизма и реализма. а) романтизмъ.

Образъ Андрія — слишкомъ тонокъ и сложенъ для той суровой казачьей среды, изъ которой вывелъ его Гоголь. Вотъ почему можно съ полнымъ правомъ сомн?ваться, правдивъ ли этотъ образъ въ историческомъ отношеніи.

Пов?сть Гоголя представляетъ собой соединеніе романтическаго и реалистическаго элементовъ: а) Романтическій элементъ въ пов?сти сказался въ н?которой произвольной подкраск? малороссійской исторической жизни. Идеализація старины (особенно среднихъ в?ковъ) была излюбленнымъ пріемомъ романтиковъ-историковъ. Такой писатель, какъ Вальтеръ-Скоттъ, далъ, въ этомъ отношеніи, самые характерные образцы. Гоголь пошелъ по его сл?дамъ. Вот почему, несмотря на вс? достоинства историческія, пов?сть "Тарасъ Бульба" остается, все-таки, по существу своему, однимъ изъ самыхъ ц?нныхъ памятниковъ нашей романтики. Это пов?сть о герояхъ и ихъ подвигахъ, и сами герои, и ихъ д?янія переходятъ нер?дко за черту возможнаго и правдоподобнаго. Грандіозность разм?ровъ въ очертаніи характеровъ д?йствующихъ лицъ, равно и въ описаніи событій, бросается въ глаза всякому при первомъ же взгляд?. "Читатель не получаеть отъ разсказа впечатл?нія эпически-спокойнаго и ровнаго. Онъ все время тревожно настроенъ: такъ подымаетъ его настроеніе самъ авторъ полетомъ собственнаго лиризма, или торжественнаго па?оса"[140] (Котляревскій). Эта грандіозность образовъ и патетичность описаній — характерные признаки романтизма. Читая многія страницы пов?сти, "чувствуешь себя, говоритъ Е. А. Котляревскій, невольнымъ участникомъ д?яній какого-то сказочнаго міра, — міра преданій, или ми?а". Романтическій элементъ отм?тили мы и въ обрисовк? Андрія, и въ исторіи его любви къ прелестной полячк?.

b) Реализмъ въ пов?сти.

b) Реалистическій элементъ въ пов?сти всец?ло отнесенъ на бытовую ея сторону. Описаніе домашней обстановки и жизни казака, военная и мирная жпзиь С?чи, голодный городъ, лагерная жизнь, типы казаковъ и евреевъ, описаніе Варшавы, особенно еврейскаго квартала, — все это перлы художественнаго реализма.

Литературная исторія пов?сти. Интересъ Гоголя къ исторіи Малороссіи. Интересъ Гоголя къ народнымъ п?снямъ. Отраженіе п?сенъ на пов?сти Гоголя.

Литературная исторія пов?сти очень сложна и до сихъ поръ еще не выяснена съ достаточной полнотой. Прежде всего, интересъ къ прошлому Малороссіи, и особенно къ казачеству, какъ самому яркому явленію ея исторіи, былъ силенъ y Гоголя съ юности. Онъ мечталъ то объ исторической трагедіи изъ жизни старой Украины, то объ исторіи Малороссіи, "въ шести малыхъ, или въ четырехъ большихъ томахъ". Для этой исторіи онъ даже собиралъ матеріалы, по его словамъ, — "около пяти л?тъ". Матеріалы эти очень разнообразны — л?тописи малороссійскія, записки, п?сни, пов?сти бандуристовъ, д?ловыя бумаги. "Исторія Малой Россіи" Бантыша-Каменскаго была тоже пособіемъ, ему хорошо изв?стнымъ. Но изъ вс?хъ этихъ "пособій" и "матеріаловъ" Гоголь вскор? особое вниманіе остановилъ на "народныхъ п?сняхъ". "Моя радость, жизнь моя, п?сни! — писалъ онъ собирателю ихъ Максимовичу. — Какъ я васъ люблю! Что вс? черствыя л?тописи, въ которыхъ я теперь роюсь, передъ этими звонкими, живыми л?тописями! Я не могу жить безъ п?сенъ… Вы не можете представить, какъ мн? помогаютъ въ исторіи п?сни, — он? вс? даютъ по новой черт? въ мою исторію!" — "Каждый звукъ п?сни мн? говоритъ жив?е о протекшемъ, нежели наши вялыя и короткія л?тописи", — писалъ онъ Срезневскому. "П?сни — это народная исторія, живая, яркая, исполненная красокъ, истиин, обнажающая всю жизнь народа, — писалъ онъ въ «Арабескахъ» о малороссійскихъ п?сняхъ. "Въ этомъ отношеніи п?сни, для Малороссіи — все: и поэзія, и исторія, и отцовская могила". Гоголь говоритъ дал?е, что чуткій историкъ по п?снямъ можетъ узнать "бытъ, стихію характера, вс? изгибы и отт?нки чувствъ, волненій, страданій, веселій народа, духъ минувшаго в?ка, общій характеръ всего ц?лаго, такъ что исторія разоблачится передъ нимъ въ ясномъ величіи". Вс? эти указанія, идущія отъ самого автора, зат?мъ рядъ изсл?дованій, сд?ланныхъ учеными критиками, доказываютъ, что п?сни оказали большое вліяніе на пов?сть (особенно въ первой ея редакціи); он? отразились на стил? пов?сти, — особенно на лирическихъ ея м?стахъ: описаніяхъ битвъ, характеристик? Тараса и Остапа, въ любовной исторіи Андрія. М?стами самый языкъ пов?сти принимаетъ складъ п?сни, — переходитъ въ разм?ръ народной п?сни. Пониманіе казачества, его идеалы — все это нав?яно п?снями.

Вліяніе исторіи на пов?сть.

Изъ историческихъ сочиненій Гоголь позаимствовался н?которыми фактами: жизнь С?чи, ея обычаи и нравы, различныя детали изъ в?ковой борьбы казачества съ Польшей, — все это взято изъ историческихъ сочиненій.

"Славянофильство" въ пов?сти.

Внесъ Гоголь въ свою пов?сть и свои зав?тныя стремевія и идеалы: въ уста Тараса Бульбы вложилъ онъ горячую р?чь, прославляющую Русь и русскаго челов?ка. Вліяніе друзей-славянофиловъ сказалось ясно въ этомъ апо?еоз? русской души: "н?тъ, братцы, такъ любить, какъ можетъ любить русская душа, — любить не то, чтобы умомъ, или ч?мъ другимъ, a вс?мъ, ч?мъ далъ Богъ, что ни есть въ теб? — а!.. н?тъ! — такъ любить никто не можетъ!"…

Вальтеръ-Скоттъ и европейскій историческій романъ.

Гоголь им?лъ себ? предшественниковъ и въ иностранной, и въ руссвой литератур?. Отцомъ историческаго романа считается Вальтеръ-Скоттъ: онъ первый сум?лъ сочетать знаніе исторіи съ занимательностью поэтическаго разсказа; онъ первый научилъ въ историческомъ роман? правдоподобіе разсказа строить на в?рной передач? couleur locale (couleur historique и couleur ethnografique). Ц?лая плеяда историковъ-романистовъ пошла no ero стопамъ: Викторъ Гюго, Виньи, y насъ Пушкинъ, были наибол?е видными представителями этого жанра. Гоголь примкнулъ къ этому почетному списку.

Предшественники Гоголя въ созданіи русскаго историческаго романа: Нар?жный. Марлинскій. Загоскинъ. Лажечниковъ.

Мен?е зам?тнымъ романистомъ былъ y насъ Нар?жный, который написалъ немало историческихъ пов?стей, сентиментальныхъ и патріотическихъ. Выше его стоитъ популярный y насъ Марлинскій; его разсказы изъ русской исторіи отличаются вн?шней исторической правдой, — онъ старательно изображалъ историческую в?рность обстановки, — декораціи, но не вникалъ въ духъ прошлаго. Оттого его герои древней Руси говорятъ и мыслятъ, какъ люди XIX стол?тія. Романъ Загоскина "Юрій Милославскій" въ свое время, былъ крупнымъ литературнымъ событіемъ, но впосл?дствіи критика разв?нчала это произведеніе; фальшивый патріотизмъ, приведшій къ крайней идеализаціи всего русскаго и къ карикатурному высм?иванью польскаго — главная черта этого романа. Историческій элементъ въ пов?сти слабо выдержанъ и носитъ лубочный характеръ. Популярны были и романы Лажечникова, но и въ нихъ было немало обычныхъ романтическихъ ужасовъ, восторговъ сентиментальности въ любовныхъ приключеніяхъ и фальшиваго патріотизма въ основномъ осв?щеніи.

Отношеніе "Тараса Бульбы" къ предшествующимъ произведеніямъ этого рода.

Вс? эти произведенія Марлинскаго, Загоскина, Лажечникова и др. принадлежали къ групп? романтическихъ историческихъ романовъ; "Тарасъ Бульба" примкнулъ къ нимъ. Такимъ образомъ, "новыхъ путей" въ созданіи историческаго романа Гоголь не указалъ, но старое довелъ до совершенства. Въ "Тарас? Бульб?" онъ изб?жалъ вс?хъ антихудожественныхъ условностей, не понижая общаго романтическаго тона всей пов?сти: "сентиментальную любовную интригу онъ не довелъ до приторности, героизмъ въ обрисовк? д?йствующихъ лицъ не повысилъ до фантастическаго" (Котляревскій). Его патріотизмъ не былъ тенденціознымъ, и морали въ своей пов?сти онъ не навязывалъ никакой. Кром? того, въ деталяхъ своего разсказа онъ сум?лъ остаться строгимъ реалистомъ. Вотъ почему, въ художественномъ отношеніи, его романъ неизм?римо выше романовъ его предшественниковъ, но онъ ниже "Капитанской дочки" Пушкина — произведенія, въ которомъ великому поэту удалось найти новый жанръ — чисто-"реалистическій историческій романъ".

Арабески.

Въ одно приблизительно вреия съ «Миргородомъ» выпустилъ Гоголь въ св?тъ свой другой сборникъ: «Арабески». Сюда вошли его статьи историческаго, эстетическаго, критическаго, философскаго, педагогическаго и беллетристическаго содержанія. Гоголь всегда н?сколько преувеличивалъ въ себ? «мыслителя» за счетъ «художника». Это сказалось и на отношеніи Гоголя къ т?мъ статьямъ, которыя онъ пом?стилъ въ этотъ сборникъ. Судя по его предисловію, онъ самъ признавалъ, что не все, сюда вошедшее, заслуживаетъ печати, но въ то же время, не безъ доли самомн?нія, онъ заявлялъ, что всетаки считаетъ нужнымъ выпустить въ св?тъ все безъ изъятія, полагая, что русской публик? полезно будетъ узнать н?которыя его мысли: "если сочиненіе заключаетъ въ себ? дв?, три еще не сказанныя истины, то уже авторъ не въ прав? скрывать его отъ читателя, — и за дв?, три в?рныя мысли можно простить несовершенство ц?лаго". Если мы, д?йствительно, съ полнымъ правомъ признаемъ, что въ статьяхъ Гоголя найдется немало справедливыхъ и в?рныхъ мыслей, то всетаки такое нескромное заявленіе автора, что онъ высказываетъ «истины», очень характерно для Гоголя. Эта нескромность подм?чена была современной критикой и только обострила ея отношеніе къ "Арабескамъ".

Статьи «Арабесокъ» эстетическаго содержанія.

Статьи Гоголя эстетическаго содержанія ("Скульптура, живопись и музыка", "Объ архитектур? нын?шняго времени", "Посл?дній день Помпеи") представляютъ собою (особенно первая) скор?е стихотворевія въ проз?, ч?мъ разсужденія. Стиль этихъ статей отличается па?осомъ: Гоголь расточаетъ метафоры, сравненія, восклицательные знаки, — и, въ результат?, въ его этюдахъ больше поэзіи, — чувства, настроенія, ч?мъ мысли. Въ первой своей стать? Гоголь, сл?дуя за н?мецкими романтиками, поетъ гимнъ музык?, высшему изъ вс?хъ искусствъ, сильн?е другихъ д?йствующему на наши души. Онъ полагаетъ, что одна музыка можетъ прогнать эгоизмъ, овлад?вающій міромъ людей, что она нашъ "юный и дряхлый в?къ" вернетъ къ Богу. "Она вся — порывъ, писалъ онъ о музык?, она вдругъ, за однимъ разомъ, отрываетъ челов?ка отъ земли его, оглушаеть его громомъ могучихъ звуковъ и разомъ погружаетъ его въ свой міръ; она обращаетъ его въ одинъ трепетъ. Онъ уже не наслаждаетея, онъ не сострадаетъ — онъ самъ превращается въ страданіе, душа его не созерцаетъ непостижимаго явленія, во сама живетъ, живетъ порывно, сокрушительно, мятежно…" Въ стать? "объ архитектур?" онъ указываетъ на современное паденіе этого искусства и процв?таніе его въ прошломъ. Изъ вс?хъ архитектурныхъ стилей съ восхищеніемъ останавливаетъ онъ свое вниманіе на стил? готическомъ, среднев?ковомъ.

"Н?тъ величественн?е, возвышенн?е и приличн?е архитектуры для зданія христіанскому Богу, какъ готическая" — писалъ онъ. "Но они прошли — т? в?ка, когда в?ра, пламенная, жаркая в?ра, устремляла вс? умы, вс? д?йствія къ одному, когда художникъ выше и выше стремился вознести созданіе свое къ небу, къ нему одному рвался… Зданіе его лет?ло къ небу, узкія окна, столпы, своды, тянулись нескончаемо въ вышину; прозрачный, почти кружевной шпицъ, какъ дымъ, сквозилъ надъ ними, и величественный храмъ такъ бывалъ великъ передъ обыкновенными жилищами людей, какъ велики требованія души нашей передъ требованіями т?ла…"

Въ стать? "Посл?дній день Помпеи" онъ превозноситъ изв?стную картину Брюлова, указывая его ум?ніе пользоваться «эффектами»,[141] — ум?ніе сочетать реальное съ идеальнымъ.

Статьи «Арабесокъ» историческаго содержанія.

Историческія статьи Гоголя ("О среднихъ в?кахъ", «Жизнь», "Взглядъ на составленіе Малороссіи", "О малороссійскихъ п?сняхъ", "Шлецеръ, Миллеръ и Гердеръ", "О движеніи народовъ въ конц? V в?ка") явились, какъ результатъ его романтическихъ увлеченій средними в?ками,[142] занятій исторіею Малороссіи и университетскими лекціями. He какъ ученый подошелъ Гоголь къ исторіи, a какъ поэтъ, художникъ, богато над?ленный лиризмомъ и яркой фантазіей, и патетическимъ цв?тистымъ стилемъ… Онъ рисуетъ картины, набрасываетъ живые портреты, — онъ творитъ, но только тогда, когда сюжетъ возбуждаетъ его вдохновеніе. Съ истиннымъ увлеченіемъ поетъ онъ гимнъ среднимъ в?камъ, бросаетъ н?сколько пламенныхъ строкъ "крестовымъ походамъ", "среднев?ковой женщин?", "страшнымъ тайнымъ судамъ", старому дому, въ которомъ живетъ алхимикъ, и пр.,- все это сюжеты «интересные», на которыхъ столько разъ останавливалось и останавливается вниманіе поэта и живописца… Кром? такого эстетизма "романтическаго пошиба" внесъ Гоголь въ свое пониманіе исторіи религіозное и консервативное міровоззр?ніе. Онъ стоялъ на той точк? зр?нія, что "не люди совершенно устанавливаютъ правленіе, что его нечувствительно устанавливаетъ и развиваетъ самое положеніе земли,[143] отъ котораго зависитъ народный характеръ, что поэтому-то фориы правленія и священны, и изм?неніе ихъ неминуемо должно навлечь несчастіе на народъ". Онъ и съ профессорской ка?едры, и въ своихъ статьяхъ училъ, что всеобщая исторія есть осуществленіе плановъ Провид?нія. Мудростью Промысла объяснялъ онъ переселеніе народовъ, осв?жившихъ старыя, увядающія цивилизаціи; Божественное Провид?ніе, по его словамъ, усилило власть римскаго первосвященвика, и это усиленіе сплотило Европу, просв?тило варваровъ.

Взглядъ Гоголя на значеніе поэта.

Такимъ образомъ, въ свои статьи Гоголь много вносилъ субъективизма — своихъ увлеченій, своихъ взглядовъ… Въ стать? о калиф? Ал-Мамун? онъ высказалъ интересный взглядъ на государственное значеніе "великаго поэта". "Они — великіе жрецы, — говоритъ Гоголь. Мудрые властители чествуютъ такихъ поэтовъ своею бес?дою, берегугъ ихъ драгоц?нную жизнь и опасаются подавить ее многостороннею д?ятельностью правителя. Ихъ призываютъ только въ важныя государственныя сов?щанія, какъ в?дателей глубины челов?ческаго сердца". Изъ этихъ словъ видно, что Гоголь «поэту» придавалъ неизм?рнмо больше значенія, ч?мъ Пушкинъ, который вид?лъ въ поэт? «личность», но никогда не смотр?лъ на него, какъ на "государственнаго д?ятеля", сов?тника царей… Какія причудливыя картины рисовала Гоголю его блестящая фантазія, вдохновленная историческими вид?ніями, лучше всего, видно изъ его "стихотворенія въ проз?": «Жизнь». Въ н?сколькихъ строкахъ ясно виденъ поэтъ-историкъ, сум?вшій уловить характерныя черты міровоззр?ній древняго Египта, веселой Греціи, жел?знаго Рима, — сум?вшій сопоставить древнія цивилизаціи міра лицомъ къ лицу съ христіанствомъ. Отъ этого вдохновеннаго и красиваго произведенія, быть можетъ, ведутъ свое начало "Ствхотворевія въ проз?" Тургенева.

Гоголь о малороссійскихъ п?сняхъ.

Въ стать? "о п?сняхъ малороссійскихъ" онъ отм?тилъ огромную историческую ц?нность этихъ народныхъ произведеній, въ которыхъ сохранились живыя лица борцовъ за родину, сохранились т? чувства, которыми жили эти борцы; и, въ то же время въ этихъ п?сняхъ вырисовывается ясно поэтическій образъ малороссійской женщины, — образъ, полный любви, ласки и красоты, осужденный суровой исторіей на разлуку, сиротство, вдовство… Гоголь отм?чаетъ живой драматизмъ, какъ характерную черту этихъ п?сенъ.

Гоголь объ исторіи Малороссіи.

Въ стать? "Взглядъ на составленіе Малороссіи" Гоголь даетъ сжатую исторію своей родины и особенно подробно останавливается на исторіи и характеристик? казачества. Идеи, имъ зд?сь выражевныя сжато, нашли блестящее, художественное воплощевіе въ "Тарас? Бульб?". Въ этой стать? любопытенъ взглядъ Гоголя на древнерусскую исторію, — оказывается, посл?кіевскій періодъ совс?мъ не затронулъ его поэтической воспріимчивости. Гоголь находитъ XIII в?къ "ужасно ничтожнымъ" временемъ, и въ то же время жестокимъ: "народъ пріобр?лъ хладнокровное зв?рство, говоритъ онъ, потому что онъ р?залъ, самъ не зная, за что. Его не разжигало ни одно сильное чувство — ни фанатизмъ, ни суев?ріе, ни даже предразсудокъ".

Гоголь о Пушкин?. Гоголь о реализм?.

Изъ критическихъ статей очень ц?нно разсуждевіе Гоголя о Пушкин?. "Н?сколько словъ о Пушкин?". Въ этой стать? онъ впервые ясно и опред?ленно объясняетъ то понятіе «народность», которое русской критикой, въ прим?неніи къ Пушкину, толковалось вкривь и вкось: одни критики см?шивали это понятіе съ «простонародностью», другіе съ "націонализмомъ". "Пушкинъ есть явленіе чрезвычайное и, можетъ быть, единственное явленіе русскаго духа, — писалъ Гоголь въ этой стать?. Это — русскій челов?къ въ конечномъ его развитіи, въ какомъ онъ, можетъ быть, явится черезъ дв?сти л?тъ. Самая жизнь его совершенно русская. Тотъ же разгулъ и раздолье, къ которому иногда, позабывшвсь, стремится русскій, и которое всегда нравится св?жей русской молодежи, отразились на его первобытныхъ годахъ вступленія въ св?тъ. Онъ остался русскимъ всюду, куда его забрасывала судьба: и на Кавказ?, и въ Крыму, т. е. тамъ, гд? имъ написаны т? изъ его произведеній, въ которыхъ хотятъ вид?ть всего больше подражательнаго. Онъ, при самомъ начал? своемъ, уже былъ націоналенъ, потому что истинная національность состоитъ не въ описаніи сарафана, но въ самомъ дух? народа. Поэтъ даже можетъ быть и тогда націоналенъ, когда описываетъ совершенно сторонній міръ, но глядитъ на него глазами своей національной стихіи, глазами всего народа, когда чувствуетъ и говоритъ такъ, что соотечественникамъ его кажется, будто это чувствуютъ и говорятъ они сами…" Въ этой же стать? Гоголь превознесъ Пушкина за его художественный «реализмъ» и опред?лилъ сущность этого направленія, осудивъ романтизмъ за наклонность изображать только эффектное. Обвиненіе любопытное въ устахъ Гоголя, который въ эту пору еще самъ не отд?лался отъ указанной имъ романтической слабости. Онъ защищаетъ Пушкина отъ нападенія критики, которая привыкла восхищаться его романтическими поэмами изъ кавказской и крымской жизни — и не поняла той "поэзіи д?йствительности", съ которою великій поэтъ выступилъ въ "Он?гин?", "Годунов?"… "Масса народа, — писалъ по этому поводу Гоголь, — похожа на женщину, приказывающую художнику нарисовать съ себя совершенно похожій портретъ; но горе ему, если онъ не сум?лъ скрыть вс?хъ ея недостатковъ! Никто не станетъ спорить, что дикій горецъ, въ своемъ воинственномъ костюм?, вольный, какъ воля, гораздо ярче какого-нибудь зас?дателя, и, несмотря на то, что онъ зар?залъ своего врага, притаясь въ ущель?, или выжегъ ц?лую деревню, однако же онъ бол?е поражаетъ, сильн?е возбуждаетъ въ насъ участіе, нежели нашъ судья, въ истертомъ фрак?, запачканномъ табакомъ, который невиннымъ образомъ, посредствомъ справокъ и выправокъ, пустилъ по міру множество кр?постныхъ и свободныхъ душъ. Но и тотъ, и другой, они оба — явленія, принадлежащія къ нашему міру: они оба должны им?ть право на наше вниманіе".

Изъ этихъ знаменательныхъ словъ видно, что пока Гоголь, защищая Пушкина-реалиста, призналъ равноправіе за обоими художественными направленіями, — недалеко было уже то время, когда онъ, всл?дъ за Пушкинымъ, ц?ликомъ перейдетъ на сторону реализма.

Беллетристическія статьи въ "Арабескахъ".

Къ «беллетристическимъ» статьямъ, вошедшимъ въ составъ «Арабесокъ», принадлежатъ три: «Портретъ» (въ первой редакціи), "Невскій проспектъ" и "Записки сумасшедшаго". Изъ перечисленныхъ первыя дв? пов?сти тенденціозны; он? представляютъ собою конкретное изложеніе взглядовъ Гоголя на жизнь и психическій міръ художника.[144]

Исходя изъ своего возвышеннаго взгляда на значеніе поэта-художника,[145] полагая, что "всякій геній — благословеніе Божіе челов?честву", онъ естественно интересовался т?мъ, какія обязанности ждутъ "генія" на земл?, какія радости и печали встр?титъ онъ въ обществ? простыхъ людей. Въ 30-хъ и 40-хъ годахъ этотъ вопросъ о призваніи поэта, о борьб? поэта съ прозой жизни былъ жгучимъ и интересовалъ не одного Гоголя. Художникъ, музыкантъ, поэтъ — словомъ геній, стоящій выше людей, былъ любимымъ героемъ многихъ пов?стей и романовъ того времени, не только русскихъ, но и иностранныхъ (Гофманъ). Обыкновенно, этотъ "геній" былъ несчастливъ въ жизни; его оскорбляла «чернь», не понимавшая генія, и жизнь его кончалась почти всегда трагически.[146]

"Портретъ". "Чистое искусство".

Изъ пов?стей Гоголя особенно интересна «Портретъ»; надъ нею онъ много трудился и ее не разъ перед?лывалъ. Въ пов?сти разработаны дв? темы — 1) о гибели художника Черткова и 2) о страшномъ ростовщик?. Въ первой тем? развита мысль о томъ, что нельзя служить заразъ корысти и чистому искусству, практическимъ выгодамъ и идеалу. Злой геній уб?дилъ талантливаго художника, что "все д?лается на св?т? для пользы", что глупо голодать, уйдя отъ людей въ міръ чистыхъ грезъ. И художникъ послушался этого голоса, — прельстился благами міра, сталъ смотр?ть на искусство, какъ средство наживы, и сд?лался ремесленникомъ, но разбогат?лъ, потому что научился подлаживаться подъ вкусы «черни». Когда ему однажды удалось увид?ть произведеніе, написанное художникомъ-идеалистомъ, онъ понялъ, какому великому божеству изм?нилъ, но вернуться къ нему уже не могъ.

Взглядъ Гоголя на сущность и пред?лы художественнаго реализма.

Кром? этого возвышеннаго взгляда на искусство, которое должно быть чисто и свято, Гоголь высказалъ въ этой пов?сти еще интересную мысль о томъ, что «реализмъ», какъ художественный пріемъ, долженъ знать границы, что не все въ окружающей насъ д?йствительности можетъ быть предметомъ художественнаго изображенія. Отвратительное лицо ростовщика, особенно его ужасные глаза, были такъ художественно написаны на портрет?, что ужасъ овлад?валъ вс?ми, кто только его вид?лъ. Гоголь спрашиваетъ: "Или для челов?ка есть такая черта, до которой доводитъ высшее познаніе искусства и, черезъ которую шагнувъ, онъ уже похищаетъ несоздаваемое трудомъ челов?ка, — онъ вырываетъ что-то живое изъ жизни, одушевляющей оригиналъ. Отчего же этотъ переходъ за черту, положенную границею для воображенія, такъ ужасенъ? Или за воображеніемъ, за порывомъ сл?дуетъ, наконецъ, д?йствительность, — та ужасная д?йствительность, на которую соскакиваетъ воображеніе съ своей оси какимъ-то постороннимъ толчкомъ, — та ужасная д?йствительность, которая представляется жаждущему ее тогда, когда онъ, желая постигнуть прекраснаго челов?ка, вооружается анатомическимъ ножомъ, раскрываетъ его внутренность и видитъ отвратительнаго челов?ка?"

Эти мысли художника Черткова были, на самомъ д?л?, мыслями самого Гоголя въ этотъ періодъ его творчества, когда онъ отъ романтизма переходилъ къ реализму в старался самъ для себя опред?лвть сущность этого художественнаго направленія.

Религіозное значеніе искусства.

Наконецъ, въ этой же пов?сти встр?чаемъ мы идею о религіозномъ значеніи искусства. Художникъ, изобразившій ростовщика, изобразилъ, самъ того не подозр?вая, дьявола. Когда онъ это узналъ, онъ ушелъ въ монастырь, постомъ и молитвой искупалъ свой гр?хъ, гр?хъ артиста, изображавшаго воплощеніе гр?ха и зла — сатану. Съ т?хъ поръ свое искусство онъ посвятилъ иконописанію, но долго не могъ отд?латься отъ вліянія сатаны. Наконецъ, онъ былъ прощенъ.

Такимъ образомъ, въ этой пов?сти Гоголь осудилъ то искусство, которое слишкомъ близко подходитъ къ жизни, не разбирается въ явленіяхъ д?йствительности.[147] Конечную ц?ль искусства усмотр?лъ онъ въ религіозно-нравственной миссіи.

Литературная исторія пов?сти.

Пов?сть эта, какъ было уже сказано, явилась, какъ отв?тъ на вопросы и сомн?нія, волновавшіе самого Гоголя; кром? того, она опиралась на ц?лый рядъ перечисленныхъ уже выше русскихъ произведеній, трактовавшихъ подобныя же темы, которыя были популярны также и въ н?мецкой романтической литератур? (ср. Гофмана "Элексиръ дьявола"). Фантастическій элементъ пов?сти — исторія ростовщика-дьявола — тоже обыченъ въ н?мецкой романтической литератур?; сравнительно съ неудержимой фантастикой Гофлана, Гоголь еще является писателемъ очень ум?реннымъ: чутье художника-реалиста помогло ему удержаться въ границахъ.

"Невскій проспектъ".

Трагическая участь непримиреннаго съ жизнью идеалиста-художника представлена въ пов?сти "Невскій проспектъ". Пискаревъ, юный художникъ, съ пылкой прекрасной душой, погибаетъ потому, что не могъ примириться съ т?мъ, что его в?ра въ неразрывную связь прекраснаго съ добрымъ и истиннымъ оказывается поруганной и осм?янной. Такимъ образомъ, основой пов?сти является мысль о разлад? мечты и д?йствительности,[148] мысль о борьб? художника съ прозой жизни.

Пов?сть "Невскій проспектъ" представляетъ собой сочетаніе лирическихъ, патетическихъ м?стъ съ удивительными реалистическими картинками. Гоголь описываетъ главную улицу столицы въ различные часы дня, описываетъ бытъ ремесленниковъ, офицеровъ, чиновниковъ, художниковъ…

"Записки сумасшедшаго".

Въ пов?сти "Записки сумасшедшаго" представленъ разладъ мечты и д?йствительности, доводящій до безумія несчастнаго титулярнаго сов?тника Поприщина…

"У Гоголя н?тъ бол?е трагичной пов?сти — говоритъ П. А. Котляревскій, — ч?мъ эти «Записки», читая которыя нельзя, однако, удержаться отъ см?ха. Самая грустная и романтическая мысль развита въ нихъ съ такимъ юморомъ и такъ реально, съ такимъ безпощаднымъ глумленіемъ надъ челов?ческимъ разсудкомъ, что, за этимъ сарказмомъ, на первыхъ порахъ можно просмотр?ть трагическій па?осъ разсказа".

Поприщинъ.

Титулярный сов?тникъ Поприщинъ, очевидно, им?лъ больше претензій, ч?мъ д?йствительныхъ основаній для того, чтобы занимать видное м?сто въ современномъ ему обществ?. Это былъ самолюбивый, даже честолюбивый муравей, котораго тяготила и мучила его ничтожность. И ч?мъ остр?е д?лались его мученія, т?мъ свободн?е отъ власти разума становилась его мечта. Этотъ процессъ постепенной поб?ды надъ разумомъ фантазіи, переродившей мечту въ галлюцинацію, — исторія постепеннаго помраченія разсудка — изображенъ Гоголемъ съ поразительной психологической в?рностью.

Проблески общественной сатиры въ "Запискахъ".

Въ "Запискахъ сумасшедшаго" встр?чаются проблески общественной сатиры, чего раньше мы не встр?чали въ гоголевскихъ произведеніяхъ: разсужденія чиновника о начальств?, мысли о томъ, какое м?сто въ св?т? принадлежитъ генераламъ и камеръ-юнкерамъ, — все это для того времени мысли см?лыя, — недаромъ тогдашняя цензура вс? эти м?ста вычеркнула изъ "Записокъ.

Глубоко трогательнымъ воззваніемъ къ матери кончается этотъ см?шной и патетическій разсказъ.

Сопоставленіе Поприщина съ Евгевіемъ ("М?дный всадникъ").

Произведеніе это можно сблизить съ "М?днымъ всадникомъ" Пушкина. Въ обоихъ произведеніяхъ выведены "маленькіе люди" и съ большими претензіями. Въ обоихъ произведеніяхъ судьба зло см?ется надъ нимя, и y обоихъ героевъ высокое о себ? мн?ніе и неудовлетворенность жизнью доводитъ ихъ до безумія. У Пушкина эта идея развита сплошь въ трагическомъ осв?щеніи, — у Гоголя — въ комическомъ.

Отношеніе критики къ «Миргороду» и «Арабескамъ». Булгаринъ. Шевыревъ. Б?линскій.

И «Арабески», и «Миргородъ» появились въ печати приблизительно въ одно время. Тонъ гоголевскаго предисловія зад?лъ н?которыхъ критиковъ, и они (Сенковскій, Булгаринъ) высм?яли философскіе и историческіе взгляды Гоголя, о беллетристическихъ пов?стяхъ отозвались вскользь, хотя и одобрительно. "Пов?сть о ссор? Ивана Ивановича" не понравилась обоимъ критикамъ. "Какая ц?ль этихъ сценъ? — спрашивалъ Булгаринъ — сценъ, не возбуждающихъ въ душ? читателя ничего, кром? жалости и отвращенія? Въ нихъ н?тъ ни забавнаго, ни трогательнаго, ни см?шного. Зач?мъ же показывать намъ эти рубища, эти грязные лохмотья, какъ бы ни были они искусно представлены? Зач?мъ рисовать непріятную картину задняго двора жизни и челов?чества, безъ всякой видимой ц?ли?" — Изъ этихъ вопросовъ лучше всего видно, какъ мало въ то время понимали художественный реализмъ даже видные тогда литераторы, и какъ безпомощны были они въ критической оц?нк? литературныхъ произведеній. Впрочемъ — "Тарасъ Бульба" y обоихъ строгихъ критиковъ вызвалъ одобреніе. Съ большимъ сочувствіемъ о новыхъ произведеніяхъ Гоголя отозвался Шевыревъ; онъ поставилъ его среди первыхъ юмористовъ міра, назвавъ представителемъ славянскаго простодушнаго юмора. Многіе критики похвалилм Гоголя и за его реалмзмъ. Самой значительной м содержательной была критика Б?линскаго. Правда, онъ посм?ялся надъ «учеными» статьями Гоголя, но за то съ восторгомъ отозвался о немъ, какъ художник?, который безсознательно создаетъ "изъ ничего" «великое». Онъ превознесъ его за простоту вымысла, за реализмъ, ум?нье найти поэзію д?йствительной жизни. "Каждая его пов?сть — см?шная комедія, говорилъ онъ, — комедія, которая начинается глупостями и оканчивается слезами, и которая, наконецъ, называется жизнію. И таковы вс? его пов?сти: сначала см?шно, потомъ грустно! И такова жизнь наша: сначала см?шно, потомъ грустно! Сколько тутъ поэзіи, сколько философіи, сколько истины!" — Онъ отм?тилъ «народность» гоголевскихъ пов?стей, отсутствіе въ нихъ сентенціи и нравоученій. Гоголя онъ называетъ талантомъ "необыкновеннымъ, сильнымъ и высокимъ"… Онъ считаетъ его "главою русской литературы, занявшимъ м?сто, оставленное Пушкинымъ, начинателемъ новой эпохи въ исторіи русской литературы". "Если бы насъ спросили, писалъ онъ, въ чемъ состоитъ существенная заслуга новой литературной школы, мы отв?чали бы: въ томъ именно, что отъ высшихъ идеаловъ челов?ческой природы и жизни она обратилась къ такъ называемой "толп?", — исключительно избрала ее своимъ героемъ, изучаетъ ее съ глубокимъ вниманіемъ и знакомитъ ее съ нею же самою. Это значило сд?лать литературу выраженіемъ и зеркаломъ русскаго общества, одушевить ее живымъ національнымъ интересомъ. Уничтоженіе всего фальшиваго, ложнаго, неестественнаго долженствовало быть необходимымъ результатомъ этого новаго направленія нашей литературы, которое вполн? обнаружилось съ 1836 года, когда публика наша прочла «Миргородъ» и "Ревизора".

Значеніе критики Б?линскаго для Гоголя.

Изъ вс?хъ критическихъ отзывовъ того времени, несомн?нно, отзывы Б?линскаго обращали на себя больше всего вниманіе Гоголя. Къ тому же Б?линскій указывалъ Гоголю ту же дорогу, на которую его толкалъ великій Пушкинъ. Вотъ почему мн?ніе Б?линскаго о пов?стяхъ «Миргорода» въ исторіи развитія гоголевскаго художественнаго творчества сыграло большую роль. Оба величайшія произведенія Гоголя — «Ревизоръ» и "Мертвыя души" — вдохновленныя Пушкинымъ, совершенно отв?чали т?мъ требованіямъ, которыя предъявилъ Гоголю и Б?линскій, называя его «главой» новаго періода въ исторіи русской литературы.

b) Второй періодъ д?ятельности Гоголя. Интересъ Гоголя къ театральному д?лу. Значеніе Гоголя въ исторіи русскаго театра.

b) Второй періодъ д?ятельности Гоголя. Гоголь съ д?тства интересовался театромъ; еще ребенкомъ онъ полюбилъ сцену, пос?щая представленія въ дом? Трощинскаго; въ лице? онъ сорганизовалъ изъ товарищей труппу, и самъ съ большимъ увлеченіемъ и усп?хомъ принималъ участіе въ представленіяхъ, причемъ особенно удачно игралъ роли старухъ (роль Простаковой была его лучшей). По прі?зд? въ Петербургъ онъ даже пытался, было, поступить на сцену, но его декламація, простая и естественная, была въ то время до такой степени необычна, что театральные судьи, привыкшіе къ высокопарному, ходульному чтенію, на испытаніи забраковали его. Объ удивительной манер? Гоголя читать просто и живо сохранилось немало самыхъ лестныхъ отзывовъ его друзей и знакомыхъ. Кром? того, онъ обладалъ талантомъ имитированья: могъ представить чужую манеру держать себя и говорить. Вотъ почему такимъ усп?хомъ онъ пользовался, когда читалъ (в?рн?е: "представлялъ въ лицахъ") въ кругу друзей свои комедіи и пов?сти.[149] Вс? эти "сценическія наклонности' и драматическія способности объясняютъ, до н?которой степени, то обстоятельство, что Гоголь много и серьезно поработалъ для русской сцены въ качеств? писателя. Его талантъ художника-реалиста, его любовь и знаніе «сцены» сд?лали то, что въ исторіи русской драмы онъ занялъ почетное м?сто «отца» новой реалистической бытовой комедіи. Въ его пьесахъ впервые правда жизни сочеталась съ художественной правдой въ искусств?. Посл? него сцена стала отраженіемъ жизни: общіе типы, типы заимствованпые, условности въ интригахъ, моральная тенденція — все исчезло: художникъ-драматургъ и бытописатель стали однимъ лицомъ. У своихъ предшественниковъ онъ немногому могъ научиться и на его долю выпало созданіе настоящей русской комедіи, т. е. такой, которая удовлетворяла одновременно двумъ требованіямъ, — и художественнымъ, какъ изв?стное литературное произведеніе, и требованіямъ идейнымъ, какъ в?рное изображеніе переживаемой д?иствительности. Такая гармонія формы и содержанія была, достигнута y насъ только Гоголемъ и притомъ самостоятельно и сразу. Были, конечно, недостатки и въ его комедіяхъ, но, т?мъ не мен?е, съ момента ихъ созданія должны мы начинать исторію нашего самобытнаго "національнаго" театра. Если это значеніе получилъ Гоголь, благодаря своей безсмертной комедіи «Ревизоръ», то для историка литературы любопытны и первые опыты его въ области драматургіи. Къ такимъ ближайшимъ предшественникамъ «Ревизора» относятся комедіи: «Игроки», «Женитьба» и разрозненныя сцены комедіи: "Владиміръ 3-ьей степени".

"Игроки".

"Въ комедіи «Игроки» представлены шуллера, картежные игроки, которые, сами того не подозр?вая, вступаютъ въ состязаніе. Типъ «шуллера» въ русской до-гоголевской комедіи и сатир? встр?чался довольно часто. Обыкновенно, этотъ преступный герой обыгрывалъ какого-нибудь "доброд?тельнаго", но, въ конц? концовъ, доброд?тель обязательно торжествовала, и порокъ оказывался наказаннымъ. Такимъ образомъ, шуллеръ въ старой комедіи и сатир? оказывался безжизненнымъ "общимъ м?стомъ", — служилъ автору лишь темой для морализаціи. Гоголь изб?гъ всякой морали и сум?лъ жизненно, въ н?сколькихъ различныхъ лицахъ, представить разновидности этого типа. Угнетенной доброд?тели въ комедіи тоже н?тъ, — пострадалъ изъ мошенниковъ тотъ, который сплоховалъ. Такимъ образомъ, "въ «Игрокахъ» описано не состязаніе хитрости и слабодушной простоты, порока и доброд?тели, a состязаніе семи жуликовъ-артистовъ, состязаніе, которое кончается самоуничтоженіемъ одного изъ самыхъ опасныхъ, по мн?нію Гоголя, пороковъ, — именно — плутовства". (Котляревскій).

"Женитьба". Кочкаревъ. Подколесинъ. Агафья Тихоновна. Положительныя лица комедіи.

Вторая, по времени, комедія «Женитьба» представляетъ больше интереса, — она глубже и шире захватываетъ русскую жизнь. Вотъ почему по справедливости, этой комедіи можетъ быть присвоено почетное названіе — "первой бытовой русской комедіи": въ ней каждое д?йствующее лицо является представителемъ изв?стнаго сословія, — зд?сь выведены и купцы, и чиновники, и военные. Вс? они очерчены ярко, характерно, ничего общаго не им?ютъ съ безжизненными образами старой комедіи. Яичница, Анучкинъ, Жевакинъ, Агафья Тихоновна, Устинья Наумовна, — все это, быть можетъ, н?сколько карикатурные, слишкомъ яркіе образы, но, т?мъ не мен?е, образы живые, облеченные въ плоть и кровь. "И вс?ми этими людьми вертитъ и крутитъ Кочкаревъ — натура, безспорно, энергическая, но съ однимъ, очень часто встр?чающимся, недостаткомъ, — съ отсутствіемъ мысли о томъ, "что изъ всего этого выйдетъ". Ему лишь бы д?йствовать и суетиться, a какъ на другихъ его суета отзовется, — до этого ему д?ла мало: онъ доволенъ, что вн?шался, что самъ на виду, и въ этой сует?, безъ расчета и плана, все его самоудовлетвореніе. И, рядомъ съ нимъ, его — заст?нчивый спутникъ Подколесинъ, — этотъ родной братъ Обломова, безъ стремленій, безъ желаній, — съ одной лишь мыслью, чтобы скор?е прошелъ день, который безконечно тянется. Этого челов?ка нич?мъ не пробудишь къ д?йствію: онъ, со своей флегмой и пассивностью, устоитъ противъ всякихъ доводовъ разума, или обольщеній мечты; жизнь для него — дремота въ сумерки, и никто, и ничто его отъ этого полусна не пробудитъ. Вскип?ть и заторопиться на мгновеніе онъ можетъ, во лишь зат?мъ, чтобы сейчасъ же впасть въ отчаянье страха передъ поступкомъ" (Котляревскій). Комедія см?шная, но безотрадная, — передъ нами выведена ц?лая галлерея лицъ "с?рыхъ, томительно-скучныхъ и глупыхъ"; жизнь ихъ безсодержательна, безсмысленна, a они этого не зам?чаютъ, не сознаютъ своего духовнаго убожества. Въ лиц? Агафьи Тихоновны онъ высм?ялъ отклоненіе отъ старины, изм?ну добрымъ старымъ традиціямъ жизни, безсмысленное тягот?ніе къ «новшествамъ». Въ лиц? Арины Пантел?евны, a особенно купца Старикова, Гоголь вывелъ положительные типы; его націоналистическія наклонности и стремленіе идеализировать патріархальныя "добрыя времена" сказались въ созданіи этихъ двухъ типовъ.

Отношеніе критики. Н. А. Котляревскій объ "общечелов?чности" типовъ этой комедіи.

Современники нев?рно поняли эту коиедію, назвавъ ее веселымъ «фарсомъ».[150] Они обратили все вниманіе на интригу комедіи, д?йствительно, довольно запутанную и искусственную — и просмотр?ли то обстоятельство, что комизмъ комедіи основывался не только на "положеніяхъ" героевъ, но и на ихъ «характерахъ». "Присматриваясь къ любому типу, тамъ выведенному, мы видимъ, что онъ самъ по себ? законченъ и комиченъ. Его можно взять изъ той обстановки, въ которой онъ показанъ, взять его порознь, вн? его столкновенія съ другими типами, — и онъ возбудитъ ту же улыбку, тотъ же см?хъ, какъ р?дкій оригиналъ и типичный продуктъ нашей жизни. Этотъ гоголевскій типъ возвышается и до "типа общечелов?ческаго", которымъ мы такъ удивляемся въ комедіяхъ Мольера. Хотя бы т? же Подколесинъ и Кочкаревъ. Ихъ можно встр?тить въ любомъ м?ст?, и въ любое время: зд?сь они передъ нами въ роли мелкихъ обывателей Петербурга, a сколько такихъ лицъ, — лицъ, прыгающихъ въ окно въ р?шительную минуту, и лицъ, вносящихъ въ жизнь сумбуръ и суматоху, сколько ихъ д?йствовало и д?йствуетъ на широкой арен?, общественной и политической?"

Отношеніе Гоголя къ комедіи.

Самъ Гоголь придавалъ комедіи большое значеніе: онъ ее перед?лывалъ н?сколько разъ съ 1837 года до 1842 года, кореннымъ образомъ м?нялъ содержаніе и д?йствующихъ лицъ. Въ начал? эта комедія напоминала собою сюжетъ "Сорочинской Ярмарки" и "Ночи передъ Рождествомъ" и д?йствіе комедіи происходило въ Малороссіи, и пьеса называлась "Женихи".

Значеніе этой комедіи.

Значеніе комедіи въ исторіи русской литературы громадно: начать съ того, что многія комедіи Островскаго изъ купеческаго быта (купеческая д?вица, жаждущая жениховъ некупеческаго званія, типъ свахи, идеальный купецъ Стариковъ, старая тетка) развиваютъ и дополняютъ то, что геніально нам?чено Гоголемъ въ его первой «бытовой» комедіи. Зат?мъ зам?тное вліяніе оказала комедія и на романъ Гончарова Обломовъ (сцена разговора Подколесина съ Степаномъ, типъ Подколесина, Кочкаревъ).

Попытка создать обличительную комедію съ общественнымъ содержаніемъ. "Владимірь 3-ьей степени".

Поощряемый друзьями-писателями, толкавшими его на путь «обличителя» русской д?йствительности, Гоголь — чуть-было — не выступилъ съ комедіей, въ которой, по его словамъ, "правдиво и зло" осм?ивалась высшая русская бюрократія того времени. Обличеніе чиновничества въ русской сатир? до Гоголя было предметомъ многихъ см?лыхъ сатиръ. Очевидно, эти отрицательныя стороны бюрократического строя слишкомъ били въ глаза вс?мъ, если даже Гоголь, консерваторъ въ душ?, всегда охотно и искренне восхваляющій строй русской государственной жизни, считалъ необходимымъ обличать «чиновничество». "Онъ не допускалъ даже мысли о томъ, что сама правительственная система могла быть виновата въ томъ бюрократическом зл?, которое онъ такъ в?рно подм?тилъ и оц?нилъ; въ его глазахъ, вся вина падала не на укладъ правительственной власти, ставящій чиновника въ такое положеніе, при которомъ превышеніе власти и злоупотребленіе ею сами собой напрашивались, a на самого чиновника, какъ на отд?льную нравственную единицу. Какъ на личность, съ изв?стнымъ нравственнымъ содержаніемъ. Такимъ образомъ, вопросъ съ почвы общественной переводился Гоголемъ прямо на почву нравственную, a поздн?е на религіозную. Все зло проистекало, по мн?нію автора, изъ природы самого челов?ка, a не изъ т?хъ условій, въ какія онъ былъ поставленъ. Чтобы излечить его, не было нужды м?нять обстановку, въ которой онъ выросталъ и которая пріучала его къ гордын?, своеволію, самопоклоненію, хитростямъ, обманамъ, л?ни и отсутствію понятія о гражданскомъ долг? — лечить его нужно было или нравственнымъ возд?йствіемъ на его душу, или силою кары — силою падающаго на него несчастія" (Котляревскій). Съ такой точки зр?нія, смотр?лъ онъ всегда на чиновничество своего времени: въ эпоху централизаціи оно играло особенно большую роль, — недаромъ Гоголь-юноша мечталъ о чиновничіей карьер?, въ которой онъ вид?лъ истинное служеніе родин?. Недаромъ, возмужавъ и присмотр?вшись къ русской д?йствительности, Гоголь съ особою страстностью напалъ на бюрократію или в?рн?е на т?хъ недостойныхъ ея представителей, которые не понимали всей высоты и отв?тственности своего положенія. Чиновный міръ отъ губернатора до квартальнаго — любимая мишень его сатиры. Въ комедіи "Владиміръ 3-ьей степени" Гоголь хот?лъ вывести на сцену преидставителей высшей бюрократіи; но потомъ онъ самъ счелъ это дерзостью, которой тогдашняя цензура не пропуститъ, и отказался отъ мысли сочинить комедію.

Въ 1842 году онъ писалъ Погодину, что принялся, было, зa ея сочиненіе; въ ней было много "злости, см?ха, и соли". "Но вдругъ остановился, писалъ онъ, увид?въ, что перо такъ и толкается объ такія м?ста, которыя цензура ни за что не пропуститъ. A что изъ того, когда пьеса не будетъ играться: драма живетъ только на сцен?. Безъ нея она, какъ душа безъ т?ла. Отъ этой начатой комедіи остались только сцены: «Тяжба», "Утро д?лового челов?ка", «Лакейская» и «Отрывокъ». Обличеніе "бюрократіи", но мелкой, захолустной Гоголь сд?лалъ въ поздн?йшей своей комедіи "Ревизоръ".

Значеніе первыхъ драматическихъ опытовъ Гоголя.

Вс? перечисленные драматическіе опыты настолько серьезны, такъ много объясняютъ въ содержаніи и характерныхъ особенностяхъ «Ревизора», что на нихъ стоило остановиться. Уже въ нихъ вполн? опред?ленно выразилось отношеніе Гоголя къ русской жизни, пониманіе имъ "комедіи" и опред?лилось то новое, что вносилъ онъ въ исторію русской драмы. «Ревизоръ» былъ лишь полнымъ и самымъ совершеннымъ выраженіемъ идей и понятій Гоголя.

Общественное значеніе комедіи Гоголя.

"Итакъ, въ своихъ комедіяхъ Гоголь выступилъ съ обличеніемъ русской жизни, — онъ обличалъ даже чиновничество только съ этической точки зр?нія, что, прежде всего, должно было быть осуждено съ общественной, гражданской — такой судъ, вм?сто автора, на основаніи его комедій, произнесло русское общество надъ жизнью своего времени. Мало того, Гоголь научилъ и другахъ писателей ярко и живо рисовать безотрадныя стороны русской жизни. Вотъ почему, "вопреки самому Гоголю, его придется признать однимъ изъ отцовъ русскаго либерализма, или, в?рн?е, русской прогрессивной общественной мысли, которая, покинувъ общенравственныя точки зр?нія, переходила къ критик? существующаго общественнаго и государственнаго порядка" (Котляревскій).

Гоголь о русской народной комедіи. Гоголь о см?х?.

О "комедіи" и вообще о сущности и значеніи "см?ха" Гоголь думалъ много и серьезно. Наканун? перваго представленія «Ревизора» въ 1836 году онъ напечаталъ зам?чательную статью, въ которой выяснилъ свои взгляды на "см?шное". Онъ жаловался, что балетъ и опера завлад?ли русской сценой, что отсутствуетъ на русской сцен? "высокая комедія" — "в?рный сколокъ съ общества, — комедія, производящая см?хъ глубокостью своей ироніи, — не тотъ см?хъ, который производитъ на насъ легкія впечатл?нія, который рождается б?глой остротой, мгновеннымъ каламбуромъ, не тотъ пошлый см?хъ, который движетъ грубою толпою общества, для произведенія котораго нужны конвульсіи, гримасы природы, но тотъ электрическій, живительный см?хъ, который исторгается невольно и свободно, который разноситъ по вс?мъ нервамъ осв?жающее наслажденіе, рождается изъ высокаго наслажденія души и производится высокимъ и тонкимъ умомъ". Онъ указывалъ на то, чго русскіе писатели гоняются только за интересной искусственной фабулой, не зам?чая того, что въ самой жизни много интереснаго, достойнаго комедіи. Онъ нападалъ на отсутствіе національнаго элемента на нашей сцен?: это происходило потому, что большинство пьесъ были переводными, или перед?ланными съ иностраннаго. "Кого играютъ наши актеры?" — спрашиваетъ онъ. "Какихъ-то нехристей, людей — не французовъ и не н?мцевъ, но Богъ знаетъ кого, какихъ-то взбалмошныхъ людей — иначе трудно назвать героевъ мелодрамы, не им?ющихъ р?шительно никакой страсти, а, т?мъ бол?е, видной физіономіи! Не странно-ли? Тогда какъ мы больше всего говоримъ теперь объ естественности, намъ, какъ нарочно, подносятъ подъ носъ верхъ уродливости! Русскаго мы просимъ! Своего давайте намъ! Что намъ французы и весь заморскій людъ? Разв? мало y васъ своего народа? русскихъ характеровъ! своихъ характеровъ! Давайте насъ самихъ![151] Давайте намъ нашихъ плутовъ, которые тихомолкомъ употребляютъ во зло благо, изливаемое на насъ правительствомъ нашимъ, которые превратно толкуютъ наши законы". Въ этой же стать? говоритъ Гоголь и о великой нравственной сил? "см?ха" "О, см?хъ — великое д?ло! Ничего бол?е не боится челов?къ такъ, какъ см?ха. Онъ не отнимаетъ ни жизни, ни им?нія y виновнаго, но онъ ему силы связываетъ, и, боясь см?ха, челов?къ удержится отъ того, отъ чего бы не удержала его никакая сила. Благосклонно склонится око монарха къ тому писателю, который, движимый чистымъ желаніемъ добра, предприметъ уличить низкій порокъ, недостойныя слабости и привычки въ слояхъ нашего общества и этимъ подастъ отъ себя помощь и крылья его правдивому закону. Театръ — великая школа, — глубоко его назначеніе: онъ ц?лой толп?, ц?лой тысяч? народа, за однимъ разомъ читаетъ живой, полезный урокъ и, при блеск? торжественнаго осв?щенія, при гром? музыки, показываетъ см?шное привычекъ и пороковъ, или высокотрогательное достоинство "возвышенныхъ чувствъ челов?ка". Съ такимъ высокимъ пониманіемъ того значенія, которое должна им?ть его комедія для современниковъ и для исторіи русскаго театра, выступилъ Гоголь передъ русской публикой съ "Ревизоромъ".

Основная идея комедіи «Ревизоръ», какъ ее понималъ Гоголь.

Основная идея комедіи «Ревизоръ» — чисто этическая: авторъ хот?лъ показать зрителямъ своей пьесы и ея читателямъ всю низость порочнаго челов?ка, не исполняющаго того д?ла, къ которому онъ призванъ своимъ офиціальнымъ положеніемъ. Говоря языкомъ Гегеля, нашъ писатель доказывалъ, что "нед?йствительное (т. е. отклоненіе отъ правильнаго исполненія своей жизненной задачи, въ данномъ случа? — службы) — неразумно.[152] Своихъ героевъ Гоголь судилъ съ точки зр?нія своего высокаго пониманія значенія государственной службы, и судъ оказался строгимъ. Но было уже указано, что онъ интересовался только челов?комъ, сословіемъ, группой людей и никогда не становился на общественную точку зр?нія, которая подсказала бы ему бол?е широкое и глубокое пониманіе причинъ и сл?дствіе того зла, которое внесли въ жизнь его герои. Онъ не судилъ въ нихъ гражданъ, т. е. людей, связанныхъ изв?стными отношеніями съ другими людьми того же государства, — онъ оторвалъ своихъ героевъ отъ общества людей и судилъ ихъ только за то, что они угасили въ своей душ? "искру божію" — утратили сознаніе своего достоинства, пониманіе смысла и ц?ли жизни. Общественная точка зр?нія объяснила бы ему, что въ тогдашней сред? русскаго захолустья неоткуда было ему и взять этого св?та.

Аллегорическое значеніе комедіи. Затруднительное положеніе критики при опред?леніи идеи комедіи.

Въ "Развязк? Ревизора" Гоголь придалъ своей комедіи еще аллегорическій смыслъ. Городъ, въ который ждутъ ревизора — это наша гр?шная душа, которая боится голоса сов?сти. Ревизоръ — это сама сов?сть, "которая заставитъ насъ вдругь и разомъ взглянуть во вс? глаза на самихъ себя. Передъ этимъ ревизоромъ ничто не укроется, потому что по Именному Высшему Повел?нію онъ посланъ", — говоритъ Гоголь. "Въ нашемъ душевномъ город?, продолжаетъ Гоголь, безчинствуютъ страсти, какъ безобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей". Хлестаковъ — это не настоящій ревизоръ, — это продажная "св?тская сов?сть, которую легко подкупаютъ наши же страсти". Такъ искусственно-тонко толковалъ свое произведеніе Гоголь въ то время, когда вс? просмотр?ли его моральныя тенденціи и опред?ляли его комедію, какъ злую сатиру на безотрадную русскую д?йствительность. Никто не понялъ его наивнаго желанія своей комедіей возд?йствовать на возрожденіе "чиновничьей сов?сти", — вс? увцд?ли въ пьес? желаніе автора высм?ять слабыя стороны русской правительственной системы. Вотъ почему т?, кому были дороги реформы, обновленіе русской жизни, радостно встр?тили «благородное» произведеніе Гоголя, — кому выгоденъ былъ старый режимъ, т? негодовали… Гоголь-консерваторъ оказался въ рядахъ т?хъ, кому онъ не сочувствовалъ. Эта странная случайность ставитъ критика въ затруднительное положеніе, — какова же идея пьесы: та ли, которую навязывалъ ей Гоголь, или та, которую усмотр?ли въ пьес? его современники? Исторія литературы даетъ не разъ указанія на то, что даже великіе писатели не всегда в?рно понимали свои творенія. Геній творитъ часто безсознательно, но его твореніе оказывается настолько содержательнымъ, что люди иногда н?сколько в?ковъ думаютъ надъ его творчествомъ, каждая эпоха открываетъ въ его произведеніяхъ такія идеи, которыхъ не подозр?валъ, быть можетъ, самъ ихъ творецъ. Сервантесъ, творя своего «Донъ-Кихота», хот?лъ только высм?ять страсть своихъ совреиенниковъ читать старые рыцарскіе романы, — и онъ нарисовалъ своего см?шного Донъ-Кихота, котораго поздн?йшая критика превознесла, какъ одного изъ самыхъ чистыхъ идеальныхъ героевъ, созданныхъ челов?комъ. Вотъ почему, мн?ніе автора о своемъ произведеніи очень ц?нно, но, главнымъ образомъ, для пониманія авторской души, н?которыхъ особенностей произведенія, — но оно необязательно для критика и историка литературы. Оттого мы, въ конц? концовъ, оставивъ толкованія Гоголя, должны будемъ признать, что, служа одной иде?, онъ безсознательно послужилъ другой. Тогда мы признаемъ за комедіей великое общественное значеніе: она изобличаетъ недостатки тогдашней чиновничьей Россіи, она нападаетъ на весь тогдашній бюрократическій строй, раскрывая вс? его посл?дствія.

"Темное царство" въ комедіи. Герои комедіи.

Захолустный городокъ, въ которомъ развертывается д?йствіе комедіи, представляетъ собой, въ полномъ смысл? слова, "темное царство". Только "см?хъ" Гоголя яркимъ лучомъ прор?заетъ тотъ мракъ, въ которомъ пресмыкаются герои комедіи. Все это люди мелкіе, пошлые, ничтожные; ни y одного даже не теплится въ душ? "искра божія", — вс? они живутъ безсознательной, животною жизнью. Гоголь обрисовалъ ихъ и какъ государственныхъ д?ятелей, и какъ людей частныхъ, — въ ихъ семейномъ быту, въ кругу друзей и знакомыхъ. Это не крупные преступники, не злод?и, a мелкіе плуты, трусливые хищники, которые живутъ в?чной тревогой, что придетъ день расплаты…

Городничій. Чиновникъ-хищникъ.

Въ лиц? городничаго Гоголь вывелъ чиновника, живущаго лихоимствомъ и казнокрадствемъ. Изъ вс?хъ своихъ товарвщей-чиновниковъ, тоже живущихъ взятками и вымогательствомъ, онъ — хищникъ самый безпощадный. "Такого городничаго, жалуются купцы Хлестакову, никогда еще, государь, не было". Требуя подарковъ для себя и семьи, онъ даже именины свои справляетъ въ годъ дважды. Но онъ не только пользуется обывателями, злоупотребляя традиціонными «порядками» жизни,[153] — онъ обираетъ и казну, входя въ мошенническія сд?лки съ подрядчикаии, присваивая себ? деньги, ассигнованныя на постройку церкви. Смягчающимъ его вину обстоятельствомъ является то, что онъ очень смутно понимаетъ безобразіе своего лихоимства и казнокрадства: онъ оправдываетъ себя 1) наивнымъ восклицаніемъ: "если что я и взялъ, то уже безъ всякой злобы, 2) очень употребительнымъ аргументомъ: "вс? такъ д?лаютъ". "Н?тъ челов?ка, говоритъ онъ, который бы за собой не им?лъ гр?ховъ. Это ужъ такъ самимъ Богомъ устроено, — и волтерьянцы напрасно противъ этого говоратъ!"

Его самовластіе.

По отношенію къ обывателямъ онъ проявляетъ безпред?льное самовластіе и произволъ: отдаетъ въ солдаты не того, кого сл?дуетъ, подвергаетъ с?ченію невинныхъ людей.

Его практическая сметка.

Необразованный и грубый въ обращеніи (разговоръ съ купцами), онъ въ то же время отличается большой практической сметкой — и это его гордость. Онъ самъ говоритъ, что ни одинъ мошевникъ его провести не могъ, что онъ самъ ихъ "подд?валъ на уду". Онъ ясн?е вс?хъ другихъ чиновниковъ понимаетъ положеніе вещей, и когда т?, объясняя причины присылки къ нимъ ревизора, заносятся, Богъ знаетъ куда, онъ, какъ челов?къ практическій, говоритъ не о причинахъ, a o грядущихъ посл?дствіяхъ. Онъ лучше вс?хъ другихъ чиновниковъ города ум?етъ обд?лывать свои д?лишки, потому что прекрасно понимаетъ душу челов?ческую, потому что находчивъ, ум?етъ играть на челов?ческихъ слабостяхъ, — вотъ почему онъ долго и безнаказанно лавируетъ среди различныхъ доброд?тельныхъ губернаторовъ и ревизоровъ.

Его двоев?ріе.

Его необразованность сказывается не только въ отсутствіи лоска въ манерахъ, но выражается еще очевидн?е въ его суев?ріи, — онъ очень наивно, по-язычески, понимаетъ свои отношенія къ Богу, считая себя настоящимъ христіаниномъ и челов?комъ образцовой набожности ("я въ в?р? твердъ" — говоритъ онъ), подъ религіей понимая только обрядность, выражающуюся въ пос?щеніи церкви по праздникамъ, въ соблюденіи постовъ. Онъ стоитъ еще на той "двоев?рной" точк? зр?нія, которая допускаетъ возможность «подкупать» своего Бога жертвоприношеніями въ род? пудовой св?чи.[154]

Добродушіе.

Св?тлой чертой городничаго надо признать его добродушіе. Считая себя, благодаря сватовству Хлестакова, безконечно выше вс?хъ въ город?, онъ не заносится такъ, какъ его пустая супруга, — остается т?мъ же простымъ челов?комъ, — грубовато-радушнымъ и просто-гостепріимнымъ.

Жена городничаго.

Жена его, глупая и ничтожная женщина, до старости сохранившая манеры молодой кокетки-щеголихи, поражаетъ безконечной пустотой своей души. Она пом?шана на "св?тской жизни", на нарядахъ, — она воображаетъ себ?, что еще можетъ нравиться мужчинамъ, и соперничаетъ со своей дочерью въ д?л? пріобр?тенія поклонниковъ и ухаживателей. Живетъ она сплетнями и интригами у?зднаго города. Жевщина легкомысленная, она легко всему в?ритъ. Когда она р?шила, что пере?детъ въ Петербургъ и будетъ тамъ играть роль св?тской львицы, она не скрываетъ своего презр?нія ко вс?мъ своимъ недавнимъ друзьямъ и знакомымъ. Эта черта, свид?тельствующая объ ея душевной низости, ставитъ ее еще ниже ея супруга.

Дочь.

Дочь городничаго идетъ по стопамъ матери, — она тоже любитъ наряжаться, тоже любитъ кокетничать, но она еще не испорчена такъ, какъ мать, ложью и пустотой этой провинціальной жизви и не научилась еще такъ ломаться, какъ мать.

Хлестаковъ. Хвастовство. Фантазія. Тщеславіе и самодовольство. Безполезность. Легкомысліе.

Бол?е сложнымъ является образъ Хлестакова. Это — пустой безд?льникъ, ничтожный маленькій чиновникъ, весь смыслъ жизни котораго заключается въ томъ, чтобы "пустить кому-нибудь пыль въ глаза" — своими манерами, сигарами, моднымъ костюмомъ, отд?льными словечками… Онъ хвастаетъ постоянно передъ вс?ми и даже передъ самимъ собой. Его ничтожная, безсмысленная жизнь жалка, но онъ этого не зам?чаетъ, — онъ всегда доволенъ собой, всегда счастливъ. Особенно ему помогаетъ забывать неудачи его фантазія, которая легко уноситъ его изъ пред?ловъ д?йствительности. Въ немъ н?тъ горечи угнетеннаго самолюбія, какъ y Поприщина, — y него есть тщеславіе, и онъ лжетъ съ увлеченіемъ, потому что это лганье помогаетъ ему забыть свою ничтожность. Больное самолюбіе свело Поприщина съ ума, a тщеславіе пустого, легкомысленнаго челов?ка до этого не доведетъ. Онъ не вообразитъ себя "испанскимъ королемъ" и потому въ сумасшедшій домъ не попадетъ, — въ лучшемъ случа? его поколотятъ за вранье, или посадятъ въ долговое отд?леніе за долги. Въ Хлестаков? Гоголь вывелъ безполезнаго, ненужнаго челов?ка, который даже своими мыслями и языкомъ управлять не можетъ: покорный рабъ своей фантазіи, богато над?ленный "необыкновенною легкостью въ мысляхъ", онъ живетъ день за днемъ, не отдавая себ? отчета, что и зач?мъ онъ д?лаетъ. Вотъ почему онъ можетъ одинаково легко сд?лать зло и добро, и сознательнымъ плутомъ никогда не будетъ: онъ не выдумываетъ никакихъ плановъ, a говоритъ и д?лаетъ то, что подскажетъ ему его легкомысленная фантазія. Оттого онъ можетъ заразъ сд?лать предложеніе и жен? городничаго, и дочери, съ полной готовностью на об?ихъ жениться, — можетъ забрать въ долгъ деньги y чиновниковъ, уб?жденный, что имъ отдастъ, можетъ разолгаться до того глупо, что тутъ же и проговаривается, и заговаривается до чепухи.

Психологическая ошибка чиновниковъ города.

Напуганное воображеніе трусящихся чиновниковъ, ожидавшихъ ревизора, создало изъ этой «сосульки» ожидаемаго ревизора. Психологически эта ошибка вполн? понятна — она выражается пословицами: "пуганая ворона и куста боится", "у страха глаза велики". Этотъ «испугъ» и "тревога сов?сти" увлекли даже ловкаго и неглупаго плута-городничаго въ роковую для него ошибку.

Судья. Попечитель богоугодныхъ заведеній.

Другіе чиновники города представляютъ собою мелкія разновидности типа городничаго. Судья-челов?къ тоже нечистый на руку, чего онъ совершенно искренне самъ не зам?чаетъ,[155] — д?ла не д?лаетъ, до нел?пости глупъ и, въ то же время, полонъ самомн?нія только потому, что обладаетъ см?лостью говорить о вопросахъ религіозныхъ съ такою свободой, что y в?рующихъ "волосы дыбомъ встаютъ". Но въ вопросахъ практическихъ онъ поражаетъ своею наивностью. Въ лиц? Земляники Гоголь вывелъ не только казнокрада, но еще мелкаго и подлаго интригана, который хочетъ товарищамъ по б?д? подставить ножку.

Добчинскій и Бобчинскій.

Добчинскій и Бобчинскій — олицетвореніе самой безпросв?тной пошлости. Они д?ломъ никакимъ р?шительно не занимаются, никакими вопросами религіозными, философскими, политическими даже въ той м?р?, которая доступна другимъ д?йствующимъ лицамъ комедіи, не интересуются, — они собираютъ и разносятъ только маленькія м?стныя сплетни, или питаютъ свое убогое любопытство, или наполняютъ свою праздную, никому ненужную жизнь…

Осипъ.

Въ лиц? Осипа Гоголь вывелъ типъ стараго кр?постного слуги, испорченнаго безд?льемъ лакейской жизни. Онъ вкусилъ плодовъ цивилизаціи петербургской жизни, — научился ?здить на извозчикахъ безплатно, благодаря сквознымъ воротамъ; онъ ц?нитъ "галантерейное обращеніе" столичныхъ мелочныхъ лавокъ и Апраксина двора. Своего легкомысленнаго и пустого барина онъ презираетъ отъ всей своей души, потому что чувствуетъ себя неизм?римо умн?е его. Къ сожал?нію, умъ его исключительно-плутоватый. Если его баринъ мошенничаетъ по наивности, то онъ вполн? сознательно.

Русская комедія до Гоголя.

Русская комедія до пьесъ Гоголя была псевдоклассической no форм? и обличительной no иде?. Выше[156] были уже выяснены вс? формальныя особенности этои комедіи (соблюденіе трехъ «единствъ», особое стременіе къ запутанности интриги пьесы, симметрическое д?леніе д?йствующихъ лицъ на типы «положительные» и «отрицательные», любовная интрига, дидактизмъ). Мы вид?ли уже, что даже лучшія пьесы XVIII в. и начала XIX (даже Фонвизина и Грибо?дова), въ формальномъ отношеніи, точно придерживались псевдоклассическихъ традицій. Только выдающійся талантъ обоихъ названныхъ писателей оживилъ сухое схематическое построеніе пьесъ живымъ изображеніемъ д?йствительности. Гораздо хуже д?ло обстояло съ писателями, мен?е талантливыми, — д?йствующія лица ихъ пьесъ, въ огромномъ большинств? случаевъ, безжизненны, шаблонны, являются односторонними носителями какихъ-нибудь опред?ленныхъ пороковъ (скупость, хитрость, лицем?ріе и пр.). Вотъ почему "обличеніе" въ этихъ пьесахъ не шло дальше критики "общечелов?ческихъ" пороковъ. Правда, въ комедіяхъ «бытовыхъ» обличались недостатки русской д?йствительности (щеголи и щеголихи, французоманія, нев?жество, дворянская спесь, педантство мнимыхъ ученыхъ и пр.), но герои, представители этихъ русскихъ пороковъ, были все такъ же безжизненны, потому что авторы, сл?дуя рецепту псевдоклассицизма,[157] рисовали ихъ характеръ только съ одной стороны — со стороны обличаемаго порока. И въ идейномъ отношеніи комедіи Фонвизина и Грибо?дова представляютъ счастливое исключеніе въ ряду произведеній XVIII–XIX в. Въ нихъ зло русской жизни (кр?постное право, злоупотребленія чиновничества) захватывалось глубоко, казнилось сознательно и безпощадно.

Комедія Гоголя въ формальномъ отношеніи. Отсутствіе положительныхъ героевъ. Отсутствіе любовной интриги. Введеніе массы въ д?йствіе.

Если сравнить комедіи Гоголя съ лучшими образцами русской комической драматургіи XVIII и XIX в., то мы увидимъ, что, въ формальномъ отношеніи, он? далеко оставляютъ за собой даже пьесы Фонвизина и Грибо?дова. И «Женитьба», и «Ревизоръ» — первыя русскія реалистическія комедіи, почти свободныя отъ узъ псевдоклассическихъ правилъ.[158] Подобно тому, какъ Пушкинъ далъ въ "Борис? Годунов?" первый образецъ драмы въ «шекспировскомъ» вкус?,- Гоголь то же самое сд?лалъ въ области русской комедіи. Онъ первый y насъ далъ въ об?ихъ своихъ комедіяхъ — пьесы безъ положительныхъ героевъ. Этимъ нарушалась та шаблонная симметрія, которая соблюдается даже Фонвизинымъ и Грибо?довымъ; онъ обошелся безъ любовной интриги, которая въ пьесахъ его предшественниковъ обыкновенно связывала идеальнаго героя съ героиней. Онъ первый y насъ ввелъ массу въ д?йствіе комедіи. Въ пьесахъ псевдоклассическихъ все вниманіе устремлялось, главнымъ образомъ, на одного героя и героиню, — остальныя немногочисленныя д?йствующія лица оставались въ т?ни, — они нужны были только для того, чтобы подавать реплики главнымъ д?йствующимъ лицамъ. У Гоголя вс? д?йствующія лица, существеннымъ образомъ, вовлечены въ д?йствіе пьесы.

По этому поводу Гоголь говоритъ въ "Театральномъ разъ?зд?" сл?дующее: "Комедія должна вязаться сама собой, всей своей массою, въ одинъ большой, общій узелъ. Завязка должна обнимать вс? лица, a не одно или два, коснуться того, что волнуетъ, бол?е или мен?е, вс?хъ д?йствующихъ лицъ. Тутъ — всякій герой; теченіе и ходъ пьесы производятъ потрясеніе всей машины".

Комедія "характеровъ".

И, д?йствительно, въ об?ихъ своихъ пьесахъ Гоголю удалось такъ завязать интригу, что въ развертываньи ея должня были принять участіе многія д?йствующія лица. Наконецъ, подобно Шекспиру и Пушкину, Гоголь въ своихъ пьесахъ далъ комедіи «характеровъ», — т. е. нарисовалъ живыхъ людей, со вс?ми своеобразностями ихъ сложныхъ характеровъ. Псевдоклассики въ своихъ комедіяхъ, сл?дуя прим?ру древнихъ комиковъ, выдвигали готовые «типы», д?лая ихъ носителями опред?ленныхъ страстей.[159]

Комедія Гоголя въ идейномъ отношеніи.

Но если, въ «формальномъ» отношеніи, об? комедіи Гоголя были «новымъ» и очень см?лымъ словомъ, то, въ «идейномъ» отношеніи, даже «Ревизоръ» стоитъ гораздо ниже многихъ предшествующихъ русскихъ пьесъ. He только въ комедіяхъ Фонвизина, Грибо?дова, но даже въ произведеніяхъ мен?е выдающихся, — напр. въ "Ябед?" Капниста, встр?тимъ мы больше сознательнаго отношенія къ русской жизни, больше см?лости въ ея обличеніи, глубины и ширины въ ея пониманіи.

Сравненіе комедій Гоголя съ современными ей пьесами.

Лучше всего выясвяются разм?ры реформы, произведенной Гоголемъ въ области русской драматургіи изъ сравненія съ современными ему пьесами Хмельницкаго, кн. Шаховскаго, Загоскина и, особенно, Квитки-Основьяненко. Произведенія ихъ — пустые фарсы, карикатурно разыгрывающіе анекдоты изъ какой-то интернаціовальной жизни съ героями, типическія черты которыхъ давно вс?мъ изв?стны. Если въ этихъ комедіяхъ авторы брались за изображеніе русской жизни, они скользили, обыкновенно, по поверхности этой жизни, не заглядывая въ глубь ея.

"Прі?зжій изъ столицы" комедія Основьяненко и значеніе этой пьесы для "Ревизора".

Изъ названныхъ драматурговъ особенное зваченіе для исторіи «Ревизора» им?етъ Квитка-Основьяненко; среди его пьесъ есть одна, несомн?нно, большое значеніе им?вшая для «Ревизора». Эта пьеса называется: "Прі?зжій изъ столицы, или суматоха въ у?здномъ город?", — пьеса, по содержанію своему, очень близкая къ "Ревизору".

Самъ Гоголь говорилъ, что сюжетъ «Ревизора» уступленъ ему Пушкинымъ, который передалъ ему разсказъ о д?йствительномъ случа?, им?вшемъ м?сто въ одномъ изъ русскихъ городовъ.[160] Но содержаніе комедіи Квитки доказываетъ, что если y Пушкина Гоголь и позаимствовался «идеей», то многія детали онъ взялъ y Квитки, по своему разработавъ заимствованное. Содержаніе названной пьесы Квитки состоитъ въ сл?дующемъ.

Содержаніе

Городничій у?зднаго города Трусилкинъ получаетъ изв?стіе, что черезъ городъ по?детъ одна важная особа. Вс? въ город? и семья городничаго, и знакомые, и чиновники, встревожены этимъ изв?стіемъ, такъ какъ предполагаютъ въ ожидаемой "особ?" — ревизора. Дамы городскія, со своей женской точки зр?нія, интересуются будущимъ "гостемъ изъ столицы". Особенно взволнована сестра городничаго, старая д?ва сорока л?тъ, и жена одного чиновника, разбитная и глупая дама, мать дочери-вертушки, Ейжени (по-русски "Евгаша"), получившей воспитаніе въ трехъ французскихъ пансіонахъ.

Чиновники опасаются воображаемаго ревизора и, каждый по своему, толкуютъ объ его прі?зд?. Изъ чиновниковъ въ пьес? большую роль играютъ Спалкинъ, у?здный судья, Печаталкинъ, почтовый экспедиторъ, и Ученосв?товъ, смотритель училищъ. Въ ожиданіи «ревизора», перетрусившій городничій принимаетъ рядъ экстренныхъ м?ръ: приказываетъ снять заборы на нижней улиц?, положить доски тамъ, гд? про?детъ «особа», сажей подмазать на улиц? фонари, и, наконец, чтобы не произошло пожара во время пребыванія «ревизора», запечататъ печи въ домахъ y б?дныхъ, и пр. Приставъ предлагаетъ набрать кое-кого и посадить въ острогъ, такъ какъ тамъ арестантовъ очень мало. Прі?зжаетъ незначительный чиновникъ Пустолобовъ, который сознательно плутуетъ, выдавая себя за «особу», — на самомъ д?л?, ему хочется жениться на богатой нев?ст?, и онъ, пользуясь растерянностью городничаго и чиновниковъ, совершаетъ рядъ очень хитро и искусно-сочиненныхъ мошенничествъ, по ошибк? в?нчается на старой д?в? сестр? городначаго, но дальше заставы не у?зжаетъ. Его обманъ раскрывается. Его задерживаютъ, отнимаютъ деньги. Комизмъ пьесы очень неглубокъ, и психологія д?йствующихъ лицъ авторомъ слабо разработана. Кром? того, есть тутъ и неизб?жный "идеальный любовникъ", — маіоръ Миловъ и "доброд?тельная д?вица" его любящая — племянница городничаго. Сличеніе этой пьесы съ «Ревизоромъ» доказываетъ, что Гоголь взялъ отсюда н?которыхъ д?йствующихъ лицъ, взялъ н?сколько сценъ, — но все это разработалъ совершенно самостоятельно.

Отошеніе русской критики къ «Ревизору». Булгаринъ. Сенковскій.

Критика отнеслась къ «Ревизору» очень разнообразно: противъ комедіи высказаны были обвиненія, — ей проп?ты были и дифирамбы. Булгаринъ разругалъ пьесу, назвавъ ее не комедіей, a «фарсомъ», давъ автору сов?тъ "поучиться драматическому искусству", такъ какъ онъ не им?етъ достаточныхъ для драматурга знаній. Критикъ находилъ въ пьес? "много цинизма и грязныхъ двусмысленностей"; онъ говорилъ, что «Ревизоръ» — клевета на русскую жизнь: «Ревизоръ» производитъ непріятное впечатл?ніе, говорилъ онъ, — не слышишь ни одного умнаго слова, не видишь ни одной благородной черты сердца челов?ческаго. Еслибъ зло перем?шано было съ добромъ, то, посл? справедливаго негодованія, сердце зрителя могло бы, по крайней м?р?, осв?житься, a въ Ревизор? н?тъ пищи ни уму, ни сердцу, н?тъ ни мыслей, ни ощущеній!" Сенковскій тоже назвалъ комедію Гоголя "непристойнымъ фарсомъ", въ которомъ н?тъ идеи, н?тъ нравовъ общества. Онъ говорилъ, что злоупотребленія бываютъ въ ц?ломъ мір? и изъ злоупотребленій нельзя писать комедій, потому что это не нравы народа, не характеристика общества, но преступленія отд?льныхъ лицъ. Упрекалъ Сенковскій Гоголя и за отсутствіе любовной интриги.

Оба эти отзыва раздались изъ «консервативной» журналистики, — оба критика стояли на старой псевдоклассической точк? зр?нія.

Кн. Вяземскій о "Ревизор?". Надеждинъ.

Многіе критики выступили въ защиту «Ревизора». Кн. Вяземскій въ очень умной стать? превознесъ комедію Гоголя, поставилъ ее наряду съ «Недорослемъ» и "Горемъ отъ ума". Критикъ разбиваетъ старое псевдо-классическое д?леніе явленій природы на "низкія", недопустимыя искусствомъ, — и «возвышенныя». "Для художника, говорилъ Вяземскій, н?тъ въ природ? низкаго, a есть только истинное". Гоголя онъ превознесъ, какъ художника-реалиста. Защищаетъ онъ пьесу Гоголя и противъ т?хъ критиковъ, которые нападали на нее за отсутствіе морали, отсутствіе положительныхъ типовъ. "Литература не для малол?тнихъ", говорилъ онъ, и авторъ былъ правъ, что нарисовалъ лица въ томъ вид?, съ т?ми отт?нками св?та и безобразіями, какими они представлялись его взору. Пусть безнравственны лица — нравственно само впечатл?ніе, произведенное комедіей — и въ этомъ ея общественный смыслъ. Но надо быть справедливымъ и не преувеличивать самой безнравственности героевъ комедіи. Зач?мъ клепать на нихъ, — они бол?е см?шны, нежели гнусны: въ нихъ бол?е нев?жества, необразованности, нежели порочности… Говорятъ, что въ комедіи Гоголя не видно ни одного умнаго челов?ка; неправда. Уменъ авторъ. Говорить, что въ комедіи Гоголя не видно ни одного честнаго и благомыслящаго лица, — неправда — честное и благомыслящее лицо есть правнтельство, которое, силою закона поражая злоупотребленія, позволяетъ и таланту исправлять ихъ оружіемъ насм?шки". Съ большимъ сочувствіемъ отнесся къ комедіи журналъ Надеждина. Гоголя зд?сь похвалили за "ум?піе схватывать черты характеровъ"; его превознесли за то, что пьеса его отличается «народностью»: "театръ нашъ скоро воскреснетъ", говорилъ критикъ, — "скажемъ больше, что мы скоро будемъ им?ть нашъ національный театръ, который будетъ насъ угощать не насильственными кривляньями на чужой манеръ, не заемнымъ остроуміемъ, не уродливыми перед?лками, a художественнымъ представленіемъ нашей общественной жизни". Критикъ указывалъ, что усп?хъ пьесы объясняется не только т?мъ, что она "см?шна", — "талантъ автора и современность произведенія" — вотъ, по его словамъ, главныя причины усп?ха. "Да, она см?шна, продолжаетъ авторъ, такъ сказать, — снаружи; но внутри — это горе-гореваньеце, лыкомъ подпоясано, мочалами испутано".

Б?линскій о "Ревизор?".

Въ 1840-омъ году отозвался о "Ревазор?" и Б?линскій. Онъ оц?нилъ пьесу съ эстетической точки зр?нія, признавъ, что строеніе, композиція пьесы образцовыя, что «Ревизоръ» — единственная русская комедія, которая вполн? удовлетворяетъ требованьямъ художественности. Критикъ ставилъ Гоголя выше Мольера, "для котораго поэзія никогда не была сама по себ? ц?ль, но средство исправлять общество осм?яніемъ пороковъ". "Комедія, говорилъ Б?линскій, должна представлять собой особый, замкнутый въ самомъ себ? міръ, т. е. должна им?ть единство д?йствія, выходящее не изъ вн?шней формы, но изъ идеи, лежащей въ ея основаніи".

Гоголь о "Ревизор?".

Вс? эти «похвалы» и "обвиненія", очевидно, не удовлетворяли Гоголя: онъ вид?лъ, что и хвалятъ его, и бранятъ многіе потому, что не понимаютъ т?хъ ц?лей, которыя пресл?довалъ онъ самъ, сочиняя свое произведеніе. Желая выяснить истинный смыслъ его, Гоголь написалъ н?сколько разъясненій «Ревизора»: "Развязка Ревизора", "Дополненіе къ "Развязк? Ревизора", "Театральный разъ?здъ посл? представленія новой комедіи".

"Развязка Ревизора". "Театральный разъ?здъ". Гоголь о "см?х?".

Въ первомъ очерк? Гоголь постарался выяснить истинный смыслъ комедіи, раскрывъ ту аллегорію, которую она, якобы, собою представляетъ. Выше (стр. 131) было пересказано это толкованіе и отм?чена была его искусственность, даже фальшь, д?лающая мн?ніе Гоголя объ его пьес? для насъ необязательнымъ. Въ "Театральномъ разъ?зд?" Гоголь отв?чаетъ своимъ критикамъ, разбирая ихъ обвиненія, отчасти похвалы. Мы вид?ли уже, что обвиненія противъ пьесы сводились къ сл?дующему: 1) пьеса не комедія, a фарсъ; 2) построева она не по правиламъ: н?тъ завязки и развязки, 3) н?тъ доброд?тельныхъ героевъ. 4) комедія есть насм?шка надъ Россіей, — она опасна въ политическомъ отношеніи, такъ какъ она подрываетъ «основы» русской жизни. Эти обвиненія высказываются зрителями, которые, спускаясь посл? окончанія представленія по театральной л?стниц?, д?лятся впечатл?ніями, вынесенными изъ театра. На вс? обвиненія, тутъ же изъ толпы слышатся и отв?ты, оправдывающіе автора и его произведеніе. Одинъ изъ зрителей говоритъ о правильности построенія пьесы, о великомъ общественномъ значеніи серьезнаго комическаго сочиненія. Другой зритель опровергаетъ мн?ніе, будто комедія опасна въ политическомъ отношеніи, ссылаясь на слова одного мужичка, сказавшаго по поводу комедіи: "небось прытки были воеводы, a вс? побл?дн?ли — какъ пришла царская расправа". Изъ этого восклицанія онъ выводитъ заключеніе, что «основъ» государственной жизни пьеса незатрагиваетъ, — теряется уваженіе только къ порочнымъ слугамъ государства. Тотъ же зритель говоритъ о великомъ нравственномъ значеніи комедіи, приглашая слушателей внимательн?е заглянуть въ свои сердца, — поискать тамъ т?хъ чувствъ и мыслей, которыя высм?яны авторомъ въ его комедіи. Въ конц? концовъ, въ уста «автора» Гоголь влагаетъ свои мысли о великомъ очищающемъ значеніи "см?ха". Онъ указываетъ, какая громадная духовная сила сокрыта въ см?х? — его боятся вс?,- даже т?, "кто уже ничего не боится на св?т?". Серьезный см?хъ не есть пустозвонство. "Онъ углубляетъ предметъ, заставляетъ выступить ярко то, что проскользнуло бы, безъ проницающей силы, котораго мелочь и пустота жизви не испугали бы такъ челов?ка; ничтожное и презр?нное, мимо чего челов?къ проходитъ равнодушво всякій денъ" — проясняется и д?лается понятнымъ, благодаря указанію писателя-юмориста. Его и задача поэтому сводится къ тому, чтобы поучать отрицательныии образами, подчеркивая и отдавая на см?хъ безобразіе зла. Осм?ивая зло, онъ, т?мъ самымъ, возвышаетъ идеалъ добра. Вотъ почему юмористъ- не гаеръ, не балаганный шутъ-зубоскалъ, a врачъ, который врачуетъ челов?ческіе недуги, скорбя въ то же время надъ падшимъ челов?комъ. "Въ глубин? холоднаго см?ха, говоритъ «авторъ», могугъ отыскаться горячія искры в?чной, могучей любви, и кто льетъ часто душевныя, глубокія слезы, — тотъ, кажется, бол?е вс?хъ см?ется на св?т?".

Историко-литературное значеніе "Ревизора".

Комедія «Ревизоръ» им?етъ большое значеніе не только художественное и общественное (вопреки желанію автора), но и "историко-литературное". Гоголь, благодаря своимъ комедіямъ, сталъ во глав? новой школы драматурговъ-реалистовъ, которые навсегда освободились отъ узъ псевдоклассицизма и взялись за правдивое изображеніе русской жизни. Гоголь создалъ "національный" русскій театръ и, подъ его вліяніемъ, создалась ц?лая школа писателей, среди которыхъ самое видное м?сто занимаетъ Островскій. Какъ въ "Женитьб?", такъ и въ "Ревизор?" Гоголь далъ н?сколько удачныхъ портретовъ изъ русской д?йствительности, — и въ произведеніяхъ Гончарова, Тургенева. Островскаго, Пот?хина, Сухово-Кобылина и мн. др. мы встр?тимъ не разъ развитіе, усложненіе т?хъ русскихъ образовъ, которые впервые найдены и художественно отм?чены еще Гоголемъ.

Пов?сти посл?дняго періода: «Шинель». Основная идея пов?сти "Шинель".

Изъ пов?стей Гоголя посл?дняго періода, написанныхъ въ Италіи, особенно ц?нны дв?: «Шинель» и "Мертвыя Души".

Основная идея пов?сти «Шинель» очепь возвышенна. Положительно можно сказать, что это маленькое произведеніе, по глубин? идеи, стоитъ выше всего написаннаго Гоголемъ. Въ этой пов?сти онъ не изобличаетъ никого, — онъ выступаетъ съ евангельской пропов?дью любви къ ближнимъ; онъ въ образ? героя рисуетъ "нищаго духомъ", челов?ка «маленькаго», «ничтожнаго», малозам?тнаго и утверждаетъ, что это существо достойно и челов?ческой любви и даже уваженія. Трудно было доказать такую "см?лую" идею въ то время, когда средняя публика находилась еще подъ вліяніемъ эффектныхъ героевъ Марлинскаго и его подражателей, — и т?мъ бол?е чести Гоголю, что онъ р?шился сказать свое слово въ защиту героя "униженнаго и оскорбленнаго", не побоявшись даже поставить его на пьедесталъ.

Характеристика героя пов?сти.

Акакій Акакіевичъ Башмачкинъ — маленькій чиновникъ, обиженный судьбою и людьми, не над?ленный никакими способностями, кром? ум?нія красиво переписывать бумаги, представленъ челов?комъ, который не только добросов?стно, но даже съ любовью занимается своимъ д?ломъ. Это д?ло, переписыванье бумагъ, — весь смыслъ и единственная радость его одинокой, полуголодной жизни, — ни о чемъ другомъ онъ не мечтаетъ, ни къ чему не стремится и ни на что другое онъ не способенъ. Когда ему, въ вид? повышенія, дали самостоятельную работу, онъ оказался не въ состояніи ея исполнить и просилъ оставить его при переписк?. Это сознаніе своего духовнаго безсилія подкупаетъ зрителя, располагаетъ его сразу въ пользу скромнаго Башмачкина.

Но Гоголь въ своей пов?сти требуетъ уваженія къ этому челов?ку, которому, говоря словами евангельской притчи, былъ данъ "одинъ талантъ", и этотъ «талантъ» не былъ имъ зарытъ въ землю. Башмачкинъ, по мн?нію Гоголя, стоитъ выше даровитыхъ чиновниковъ, занимающихъ видныя м?ста, но небрежно отправляющихъ свои обязанности.

Но не только уваженія къ Башмачкину, какъ къ скромному и честному работнику, требуетъ Гоголь въ своей пов?сти, — онъ требуетъ любви къ нему, какъ къ "челов?ку". Въ этомъ высокая моральная идея произведенія.

Отношеніе Гоголя къ герою пов?сти.

He над?ясь на то, что современные читатели въ состояніи будутъ сами разобраться въ этомъ произведеніи и понять «идею» его, Гоголь самъ раскрываетъ ее, изображая состояніе души одного чуткаго юноши, который понялъ благодаря встр?ч? съ Башмачкинымъ великое чувство христіанской любви къ ближнимъ. Эгоистическая и легкомысленная молодежь, въ чиновничьихъ вицъ-мундирахъ, любила пот?шаться надъ см?шнымъ и безотв?тнымъ старикомъ, — онъ покорно все переносилъ, лишь изр?дка жалкшхъ голосомъ повторяя: "Оставьте меня! Зач?мъ вы меня обижаете?" И Гоголь продолжаетъ:

"И что-то страниое заключалось въ словахъ и голос?, съ какимъ они были произнесены. Въ немъ слышалось что-то такое, прекловяющее на жалость, что одинъ молодой челов?къ, который, по прим?ру другихъ, позволилъ-было себ? посм?яться надъ нимъ, вдругъ остановился, какъ будто пронзенвый, и съ т?хъ поръ, какъ будто, все перем?нилось передъ нимъ и показалось въ другомъ вид?. Какая-то неестественная сила оттолкнула его отъ товарищей, съ которыми онъ познакомился, принявъ ихъ за приличныхъ, св?тскихъ людей. И долго потомъ, среди самыхъ веселыхъ минутъ, представлялся ему низенькій чиновникъ, съ лысиною на лбу, съ своими проникающими словами: "Оставьте меая! Зач?мъ вы меня обижаете?" И въ этихъ проникающихъ словахъ звен?ли другія слова: "Я — братъ твой!" И закрывалъ себя рукою б?дный молодой челов?къ и много разъ содрогался онъ потомъ на в?ку своемъ, видя, какъ много въ челов?к? безчелов?чья, какъ много скрыто свир?пой грубости въ утонченной, образованной св?тскости — и, Боже! даже въ томъ челов?к?, котораго св?тъ признаетъ благороднымъ и честнымъ!"

Башмачкинъ жилъ незам?тнымь и умеръ такимъ же нев?домымъ, забытымъ… Его жизнь не обильна впечатл?ніями, вотъ почему самыми крупными событіями въ ней было ужаснувшее его сознаніе, что надо купить новую шинель, радостныя мечты объ этой шинели, восторгъ его, когда шигель была y гего на плечахъ, и, наконецъ, мученья его, когда эта шинель была y него украдена и когда найти ее оказалось невозможнымъ… Вс? эти разнообразныя чувства, связанныя съ шинелью, ураганомъ ворвались въ его существованіе и смяли его въ короткое время. Башмачкинъ умеръ отъ такой же ничтожной причины, какъ старосв?тскіе пом?щики, и произошло это по той же причин?: слишкомъ безсодержательна была его жизнь, и оттого до гигантскихъ разм?ровъ выростала въ этой пустой жизни всякая случайность. Что для другого челов?ка, живущаго полной жизнью было бы непріятнымъ, но побочнымъ обстоятельствомъ, то для Башмачкина сд?лалось единственнымъ содержаніемъ жизни.

Художественная ц?нность пов?сти.

Въ художественномъ отношеніи, произведеніе это стоитъ очень высоко. Авторъ задалъ себ? трудную задачу, — окружить сочувствіемъ читателя ничтожный и см?шной образъ Башмачкина, не впадая въ карикатурность и слащавую сентиментальность. Какъ тонко и трогательно изобразилъ Гоголь маленькую, «муравьиную» душу своего героя, видно, хотя бы, изъ разсказа о т?хъ мысляхъ и пувствахъ, которыя овлад?ли имъ, когда онъ примирился, наконецъ, съ мыслью о необходимости купить новую шинель. У него ге хватало сорока рублей-

"Акакій Акакіевячъ думалъ-думалъ и р?шилъ, что нужво будетъ уменьшить обыкновенныя издержки, хотя бы, по крайней м?р?, въ продолженіе одного года: изгнать употреблегіе чая по вечерамъ и не зажягать по вечерамъ св?чи, а, если что понадобится д?лать, идти въ комнату къ хозяйк? и работать при ея св?чк?; ходя по улицамъ, ступать, какъ можно легче и осторожн?е по камнямъ и плитамъ почти на цыпочкахъ, чтобы, такимъ образомъ, не истереть скоровременно подметокъ; какъ можно р?же отдавать прачк? мыть б?лье, a чтобы не занашивалось, то всякій разъ, приходя домой, скидать его и оставаться въ одвомъ только демикотоновомъ халат?,- очень давнемъ и щадимомъ даже самимъ временемъ.

Надобно сказать правду, что сначала ему было н?сколько трудно привыкать къ такимъ ограничевіямъ, но потомъ какъ-то привыклось и пошло на ладъ, — даже онъ совершенно пріучился голодать по вечерамъ; но зато онъ питался духовно, нося въ мысляхъ своихъ в?чную идею будущей щинели. Съ этихъ поръ, какъ будто, самое существованіе его сд?лалось какъ-то полн?е, какъ будто онъ женился, какъ будто какой-то другой челов?къ присутствовалъ съ нимъ, — какъ будто, онъ быль не одинъ, a какая-то пріятная подруга жизни согласилась съ нимъ проходить вм?ст? жтзненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, какъ та же шинель, на толстой ват?, на кр?пкой подкладк? безъ износу… Онъ сд?лался какъ-то жив?е, даже тверже характеромъ, какъ челов?къ, который уже опред?лилъ и поставилъ себ? ц?ль. Съ лица и съ поступковъ его исчезло само собою сомн?ніе, нер?шительность, словомъ — вс? колеблющіяся и неопред?ленныя черты… Огонь порой показывался въ глазахъ его, въ голов? даже мелькали самыя дерзкія и отважныя мысли: "не положить ли, точно, куницу на воротникъ!"

Такъ, балансируя между насм?шкой и сожал?ніемъ, см?хомъ и слезами, Гоголь тонко рисуетъ этотъ образъ, въ которомъ заразъ мы чувствуемъ сатиру и элегію.

Изъ приведеннаго обрывка мы узнаемъ о томъ, что маленькій ничтожный Акакій Акакіевичъ былъ над?ленъ такой силой воли, которой, быть можетъ, не сыскать y многихъ людей съ характеромъ. Изъ этого же обрывка мы узнаемъ, что существо челов?ка, даже стоящаго на самой низкой ступени умственнаго развитія, доступно стремленіямъ къ «идеалу». Этимъ идеаломъ въ жнзви Башмачкина была хорошая ватная шинель. Мечта о шинели осв?тила его жизнь, показала ему ц?ль въ жизни — накопить денегъ для ея покупки. Эта мечта даже облагородила его, поднявъ его въ собственныхъ глазахъ…

Другія д?йствующія лица въ пов?сти.

Кром? Башмачкина, Гоголь вывелъ въ этой пов?сти чиновниковъ, находящихся на различныхъ ступеняхъ чиновничьей іерархіи. Легкомысленные молодые чиновники, между которыми есть и богачи, и знатные — это толпа, въ которой авторъ воплотилъ тотъ эгоизмъ, ту "свир?пую грубость", которой, по его словамъ, онъ много вид?лъ въ самой утонченной, образованной св?тскости. Въ "значительномъ лиц?" пов?сти Гоголь вывелъ челов?ка добродушнаго, но тщеславнаго и пустого; генеральскій чинъ ему вскружилъ голову, — къ своимъ подчиненнымъ и вообще людямъ, ниже его стоящимъ по служб?, онъ считаетъ необходимымъ отпоситься "строго, распекать ихъ при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа?". И вотъ, челов?къ добрый въ душ?, одурманенный тщеславіемъ, онъ совершаетъ поступки, въ которыхъ тоже оказывается много самой "свир?пой грубости". "Челов?ческія", гуманныя отношенія къ людямъ вычеркнуты изъ программы его д?йствій, — онъ не желаетъ уеижать свое званіе внимательнымъ отношеніемъ къ людямъ, низшимъ по своему положенію!

Литературная исторія пов?сти.

Литературная исторія пов?сти выяснена историками литературы. Въ основ? ея лежитъ д?йствительный случай, происшедшій съ однимъ маленькимъ чиновникомъ, который долго копилъ деньги, чтобы купить ружье. Добившись, наконецъ, того, чего желалъ, онъ отправился на охоту и нечаянно уронилъ ружье въ р?ку и не могъ его достать. Съ горя онъ чуть не умеръ и спасли его товарищи, въ складчину купившіе ему новое ружье. Но, кром? этого случая, давшаго для пов?сти сюжетъ, нельзя не отм?тить и то обстоятельство, что пов?сть Гоголя органически связана съ русскимъ романомъ XVIII и начала XIX в.

Предшественники Гоголя въ изображеніи маленькихъ людей.

Среди произведеній Чулкова мы указали уже выше на пов?сть "Горькая участь", въ которой выведенъ чиновникъ — прообразъ Башмачкина. To же ничтожное мелкое существованіе героя, то же сочувственное, гуманное отношеніе къ нему автора. Сентиментализмъ принесъ съ собой пропов?дь любви къ людямъ «малымъ», — и, вотъ, Карамзинъ сд?лалъ, въ своей "Б?дной Лиз?" великое открытіе: "и крестьянки чувствовать ум?ютъ"; за его "Флоромъ Силинымъ, доброд?тельнымъ крестьяниномъ", въ нашей литератур? излюбленными сд?лались образы разныхъ маленькихъ людей, въ сердцахъ которыхъ авторы раскрывали высокія чувства любви къ людямъ, къ родин?, къ своему долгу. Пушкинъ въ Маш? Мироновой и ея родителяхъ раскрылъ въ сердцахъ простоватыхъ русскихъ людей ц?лый міръ возвышенныхъ чувствъ. Словомъ, это гуманное, благородное вниманіе къ т?мъ людямъ, мимо которыхъ равнодушно проходитъ толпа, сд?лалось традиціей русской литературы, и пов?сть Гоголя поэтому органически связана со всей предшествующей литературой. Гоголь сказалъ "новое слово" въ этой пов?сти только въ томъ отношеніи, что онъ въ "см?шномъ", «жалкомъ» нашелъ возвышенное и сум?лъ свою идею воплотить такъ художественно, какъ это не удалось его предшественнику въ XVIII в. — Чулкову.

Значеніе пов?сти для посл?дующей русской литературы.

Пов?сть Гоголя им?етъ большое значеніе и для посл?дующей русской литературы. "Мы вс? явились изъ-подъ «Шинели» Гоголя!" сказалъ Достоевскій — и, д?йствительно, многія пов?сти его, — пов?сти, самыя гуманныя по настроенію, отзываются вліяніемъ Гоголя. Вс? первыя произведенія Достоевскаго ("Б?дные люди", "Униженные и оскорбленные"), — все это развитіе гуманныхъ идей Гоголя, воплощенныхъ въ его «Шинели». Иностранная критика отм?чаетъ, что одной изъ самыхъ характерныхъ чертъ русской литературы надо признать тенденцію пропов?дывать состраданіе къ падшему брату, или вообще къ несчастному, обиженному судьбой и людьми. Д?йствительно, это наша литературная традиція, и въ исторіи ея укр?пленія и развитія самое видное м?сто занимаетъ Гоголь, съ его трогательною пов?стью "Шинель".

Основная идея "Мертвыхъ Душъ" — а) съ точки зр?нія Гоголя.

Опред?лить основную идею поэмы "Мертвыя Души" не совс?мъ просто. Объясняется это, прежде всего, т?мъ, что мы им?емъ лишь небольшую часть этого произведенія, — лишь первую часть, да отд?льные разрозненные куски второй. Такимъ образомъ, судить обо всемъ произведеніи мы не им?емъ возможности. A зат?мъ положеніе критика затрудняется т?мъ, что въ его распоряженіи есть толкованія, которыя далъ своему произведенію самъ авторъ, и об?щанія, которыя онъ хот?лъ выполнить при окончаніи поэмы, но не усп?лъ. По собственному признанію Гоголя, онъ самъ сначала писалъ безъ всякихъ серьезныхъ ц?лей. Пушкинъ далъ ему сюжетъ, благодарный для его таланта; Гоголь увлекся комизмомъ т?хъ положеній, которыя легко вплетались въ этотъ сюжетъ, — и сталъ писать "карикатуру," "не опред?ливши себ? обстоятельнаго плана, не давши себ? отчета, что такое долженъ быть самъ герой. Я думалъ просто, говоритъ Гоголь, что см?шной проектъ, исполненіемъ котораго занятъ Чичиковъ, наведетъ меня на разнообразныя лица и характеры". Это свободное, чисто-художественное творчество и помогло Гоголю создать лучшія страницы первой части — т? страницы, которыя вызвали y Пушкина восклицаніе: "Господи! какъ грустна Русь". Восклицаніе это поразило Гоголя — онъ увидалъ, что изъ «шалости» его пера, изъ его шутливаго, несерьезнаго, произведенія можетъ выйти н?что крупное. И вотъ, поощренный Пушкинымъ, онъ задушалъ въ своемъ произведеніи показать "съ одного боку Россію", т. е. полн?е, ч?мъ въ "Ревизор?",[161] изобразить отрицательныя стороны русской жизни.

Ч?мъ бол?е углублялся Гоголь въ свое произведеніе, — т?мъ слаб?е д?лалось вліяніе Пушкина; ч?мъ самостоятельн?е д?лалось отношеніе Гоголя къ его работ?,- т?мъ сложв?е, искусственн?е, тенденціозн?е д?лались его замыслы. Прежде всего, онъ задумалъ расширить пред?лы изображаемаго, — захот?лъ показать Россію ужъ не "съ одного бока", a всю ц?ликомъ — зло и добро, въ ея жизни заключенное; потомъ онъ сталъ думать о "план?" для своего уже начатаго произведенія, — онъ задавалъ себ? "тревожные вопросы о "ц?ли" и "смысл?" своего труда. И тогда поэма, въ его воображеніи, разрослась въ три части. В?роятно, поздн?е онъ усмотр?лъ въ ней тотъ аллегорическій смыслъ, о которомъ было уже сказано выше.[162] Три части "Мертвыхъ Душъ" должны были, въ законченномъ вид?, соотв?тствовать тремъ частямъ дантовской "Божественной Комедіи": первая часть, посвященная изображенію только зла — должна была соотв?тствовать «Аду»; вторая часть, гд? зло не было такъ отвратительно, гд? начинается просв?тъ въ душ? героя, гд? выводятся уже н?которые положительные типы — отв?чала бы «Чистилищу», — и, наконецъ, въ заключительной третьей части, Гоголь хот?лъ представить въ апо?еоз? все то добро, которое заключалось въ душ? "русскаго челов?ка", — эта часть должна была соотв?тствовать «Раю». Такимъ образомъ, явилось то искусственное громоздкое настроеніе, та хитрая систематизація матеріала, съ которымъ не справился Гоголь.

Но, кром? этой задуманности композиціи, еще моральная тенденція пом?шала Гоголю свободно творить. Все выраставшія заботы о своемъ "душевномъ д?л?", объ очищеніи своего сердца, пагубнымъ образомъ отразились на его творчеств?. И вотъ, его поэма понемногу обратилась въ какую-то "сточную трубу", куда онъ сливалъ свои воображаемые и д?йствительные «пороки».[163] "Герои мои потому близки душ?, говоритъ онъ, что они изъ души, — вс? мои посл?днія сочиненія — исторія моей собственной души". Онъ самъ сознавался, что, когда въ немъ усиливалось желаніе избавиться отъ разныхъ душевныхъ пороковъ, онъ "сталъ над?лять своихъ героевъ, сверхъ ихъ собственныхъ «гадостей» — своими собственными. И, по его словамъ, это помогло ему самому сд?латься лучше…

Итакъ, самъ Гоголь даетъ намъ три толкованія своей поэмы — 1) начало ея (первая часть) — безхитростное изображеніе своеобразныхъ лицъ и характеровъ, взятыхъ изъ русской жизни. Характерная черта, объединяющая почти вс?хъ героевъ первой части — безотрадная пошлость, полная безсознательность жизни, непониманіе ея ц?лей и смысла: съ "этого боку" представилъ онъ "русское общество", 2) это произведеніе должно было охватить всю Россію, — все зло и добро, въ ней заключенное. Въ такомъ широкомъ толкованіи русской д?йствительности вид?лъ Гоголь «службу» передъ родиной — и 3) произведеніе это должно было служить ему лично, въ д?л? его духовнаго самосовершенствованія. На себя онъ смотр?лъ, какъ на «моралиста», который не только укажетъ согражданамъ на то зло, которое вносятъ въ жизнь отд?льные порочные д?ятели, но нарисуетъ и т? идеалы, которые спасутъ родину.

b) съ точки зр?нія критики.

Нетрудно понять, что для читателя "Мертвыхъ Душъ" необязательно это толкованіе: онъ им?етъ передъ глазами только первую часть шэмы, въ которой мелькаютъ лишь случайныя об?щанія на то, что въ будущемъ разсказъ приметъ иной характеръ, — до личнаго "душевнаго д?ла" писателя читателю н?тъ д?ла. Поэтому приходилось судить произведеніе, оставивъ замыслы автора, не копаясь въ его душ?. И вотъ, современная и посл?дующая критика, вопреки Гоголю, опред?лила сама идею произведенія. Какъ раньше въ "Ревизор?", такъ и въ "Мертвыхъ Душахъ" усмотр?но было желаніе автора указать на безобразіе русской жизни, которое, съ одной стороны, завис?ло отъ кр?постного права, съ другой стороны, — отъ системы управленія Россіей. Такимъ образомъ, «идея» "Мертвыхъ Душъ" большинствомъ была признана обличительной, авторъ — причисленъ къ благороднымъ сатирикамъ, см?ло бичующимъ зло современной д?йствительности. Словомъ, произошло то же, что раньше было съ «Ревизоромъ»: 1) желаніе автора было одно, a результаты его творчества привели къ выводамъ, которыхъ онъ совс?мъ не желалъ, не ожидалъ… 2) какъ относительно «Ревизора», такъ и относительно "Мертвыхъ Душъ" намъ приходится устанавливать идею произведенія, обходясь не только безъ помощи автора, но даже вопреки его желаніямъ: мы должны вид?ть въ этомъ произведеніи картину отрицательныхъ сторонъ русской жизни, и въ этой картин?, въ ея осв?щеніи, усмотр?ть великій общественный смыслъ произведенія.

Характеристика Чичикова. Исторія его души и идеаловъ. Д?тство Чичикова. Недовольство д?йствительностью. «Деньги» въ жизни. «Карьера». Отношеніе къ людямъ. Постепенное расширеніе идеаловъ Чичикова.

Центральную фигуру въ "поэм?" представдяетъ собою Чичиковъ. Гоголь особенно обстоятельно очертилъ этотъ образъ, который, какъ говорятъ, долженъ былъ занимать видную роль во вс?хъ трехъ частяхъ "Мертвыхъ душъ". Обрисовывая своихъ героевъ, Гоголь почти всегда даетъ намъ, бол?е или мен?е, обстоятельную исторію ихъ душъ.[164] Эта исторія, въ его глазахъ, много объясняетъ въ характер? героя, ко многому заставляетъ относиться снисходительн?е.[165] Вотъ почему обстоятельно разсказываетъ онъ о д?тств? и воспитаніи своего героя. Безпросв?тно, безотрадно было это д?тство: б?дность, отсутствіе любви и ласки, безнравственность черстваго, нелюбящаго отца, грязь вн?шняя и внутренняя, — вотъ, та обстановка, въ которой онъ выросъ, ник?мъ не любимый, никому не нужяый. Но судьба над?лила его жел?зной энергіей и стремленіемъ устроить свою жизнь "порядочн?е", ч?мъ отецъ-неудачникъ, нечистоплотный и въ нравственномъ, и въ физическомъ смысл?. Эта "неудовлетворенность д?йствительностью" окрылила энергію маленькаго Чичикова. Изъ раннихъ столкновеній съ нищетой и голодомъ, изъ жалобъ отца на безденежье, изъ наставленія его: "копить деньгу", такъ какъ только на одну «деньгу» въ жизни и можно положиться, — вынесъ мальчикъ уб?жденіе, что деньги — основа земного счастья. Оттого благополучіями жизни стало представляться ему то, что можно достать деньгами — сытая, роскошная жизнь, комфортъ… Такіе идеалы стали рисоваться ему… И вотъ онъ началъ "изобр?тать" и "пріобр?тать": грошъ за грошемъ копилъ онъ деньги, изворачиваясь всячески въ обществ? товарищей, обнаруживая настойчивость необыкновенную. Еще въ школ? сталъ онъ "д?лать карьеру", подд?лываясь подъ вкусы учителя. Еще на школьной скамь? развилъ онъ въ себ? талантъ всматриваться въ челов?ческія слабости, ум?ло играть на нихъ, медленно, упорно созидав свою муравьиную работу. Ум?ніе подладиться подъ челов?ка помогло ему на служб?, но оно же развило въ немъ стремленіе разбирать «нужныхъ» людей отъ «ненужныхъ». Вотъ почему холодно отнесся онъ къ печальной участи своего бывшаго учителя, вотъ почему онъ никакихъ чувствъ благодарности не питалъ къ старому откупщику, который помогъ ему получить м?сто. Чувство благодарности убыточно — оно требуетъ "отъ чего-то" отказаться, "ч?мъ-то" поступиться, a это не входило въ расчеты "пріобр?тателя"-Чичикова. Деньги, какъ единственная и главная ц?ль жизни, — ц?ль нечистая, и пути къ ней нечисты, и Чичиковъ пошелъ къ этой ц?ли дорогой мошенничествъ и обмановъ, не падая духомъ, борясь съ неудачами… Между т?мъ, выйдя на широкій просторъ жизни, онъ расширилъ и углубилъ свой идеалъ. Картина сытой, роскошной жизни см?нилась другой, — онъ сталъ мечтать о спокойной, чистой семейной жизни, въ обществ? жены и д?тей. Тепло, уютно и чисто было ему, когда онъ отдавался этой мечт?. Въ дом? было полное довольство; онъ — прим?рный мужъ, уважаемый отецъ и почтенный гражданинъ родной земли. Ему казалось, что когда сбудутся его мечты, онъ забудетъ все прошлое, — свое грязное, безотрадное и голодное д?тство и тернистую дорогу, обозначенную мошенничествами и плутовствомъ. Ему казалось, онъ броситъ тогда плутовство, «исправится» и оставитъ "честное имя" своимъ д?тямъ. И вотъ, раньше, плутуя, онъ оправдывалъ себя сознаніемъ, что "вс? такъ д?лаютъ", теперь прибавилось новое оправданіе: "ц?ль оправдываетъ средства".

Пути къ этимъ идеаламъ.

Чище сд?лались его идеалы, но пути къ нимъ оставались грязными, и Чичиковъ грязнился все больше и больше. И, въ конц? концовъ, ему самоиу пришлось сознаться, что «плутоватость» сд?лалась его привычкой, его второй натурой: "н?тъ больше отвращенія отъ порока!" — жаловался онъ Муразову — "огруб?ла натура; н?тъ любви къ добру, н?тъ такой охоты подвизаться для добра, какова есть для полученія имущества!" Н?сколько разъ удавалось Чичикову воздвигнуть шаткое зданіе своего благополучія на мошенническихъ прод?лкахъ всякаго рода; н?сколько разъ былъ онъ близокъ къ осуществленію своихъ идеаловъ, — и всякій разъ все рушилось, приходилось все строить сначала.

Сила воли Чичикова. Умъ Чичикова.

Онъ отличается необыкновенной силой воли. "Назначеніе ваше — быть великимъ челов?комъ", — говоритъ ему Муразовъ, упрекая его за то, что великая сила его души, его энергія, была всегда направлена къ нечистой ц?ли. Объ его энергіи не разъ говоритъ и Гоголь, хотя бы, разсказывая его многотрудную «одиссею», когда сызнова приходилось устраивать свою жизнь. Кром? силы воли, Чичиковъ над?ленъ большимъ умомъ, не только практическимъ, — сметкой, изобр?тательностью, лукавствомъ и изворотливостью, но и т?мъ созерцательнымъ, «философскимъ» умомъ, который ставитъ его выше вс?хъ другихъ героевъ поэмы. Недаромъ Гоголь въ его голову вкладываетъ глубокія размышленія о судьб? русскаго челов?ка (чтеніе списка купленныхъ мужиковъ). Кром? того, Чичиковъ здраво разсуждаетъ о пошлости жизни прокурора, о томъ воспитаніи, которое въ Россіи портитъ д?вушку. Недаромъ онъ понимаетъ не только слабости челов?ческія, но и достоинства людскія, недаромъ, сталкиваясь съ честными людьми (генералъ-губернаторъ, Муразовъ), онъ оказывается способнымъ, именно въ моментъ своего униженія, нравственно подыматься. Не плутомъ изворотливымъ и лукавымъ рисуется онъ въ ихъ обществ?, a павшимъ челов?комъ, который понимаетъ глубину и позоръ своего паденія. "За умъ онъ не уважалъ еще ни одного челов?ка", говоритъ Гоголь, пока судьба не свела его съ Костанжогло, Муразовымъ и др. He уважалъ потому, что самъ былъ неизм?римо умн?е вс?хъ.

Наклонности Чичикова къ поэзіи.

Въ своемъ практическомъ геро?-плут? Гоголь отм?тилъ еще одну характерную черту — наклонность къ поэзіи, къ мечтательности. Его минутвое увлеченіе барышней, встр?ченной въ пути, чистое увлеченіе губернаторской дочкой, его настроеніе въ дом? Платоновыхъ, наслажденіе вечеромъ въ им?ніи П?туха, весной — въ деревн? Тентетникова, самыя мечты его о тихомъ благообразномъ семейномъ счасть? полны д?йствительной поэзіи…

Чичиковъ съ людьми.

Образъ Чичикова сразу пошл?етъ, когда онъ попадаетъ въ общество пошляковъ. Это происходитъ потому, что онъ всегда подлаживается подъ т?хъ людей, съ которыни им?етъ д?ло: онъ даже говорятъ[166] и ведетъ себя иначе въ обществ? Манилова, Собакевича и Коробочки. Съ первымъ онъ сентиментальничаетъ, мечтаетъ, втирается въ его чувствительное сердце; со вторымъ онъ д?ловитъ, и на недов?ріе хозяина отв?чаетъ такимъ же недов?ріемъ (сцена съ деньгами и распиской); на безобидную глупую Коробочку онъ кричитъ, сулитъ ей «чорта». Когда Чичиковъ оказывается въ "обществ?", онъ подд?лывается подъ «тонъ» этого общества, усваиваетъ т? манеры, которыя зд?сь считаются «приличными», — и потому для толпы онъ всегда будетъ «приличнымъ», "благонам?реннымъ", "пріятнымъ"… Онъ не станетъ, какъ Чацкій, идти противъ ц?лой Москвы, — политика Молчалина ему удобн?е и легче.

Чичиковъ понимаетъ людей и ум?етъ производить впечатл?ніе выгодное, — даже умнаго Костанжогло онъ очаровываеть, недов?рчиваго брата Платонова располагаетъ въ свою пользу. Кром? того онъ остороженъ, — даже въ подвыпитіи онъ ум?етъ удержать свой языкъ отъ излишней болтливости: осторожности, очевидно, научила его жизнь. Впрочемъ, иногда и онъ ошибается: такъ ошибся онъ въ Ноздрев?, ошибся и съ Коробочкой. Но эта ошиабка объясняется т?мъ, что и y Ноздрева, и y Kopoбочки такіе своеобразные характеры, которыхъ сразу даже Чичиковъ не постигъ.

Отношеніе Чичикова къ себ? самому.

Чичиковъ очень высокаго мн?вія о себ?: онъ уважаетъ себя за свою энергію, за свой умъ, за свое ум?ніе жить. Онъ любитъ себя за свои "чистыя мечты", которымъ ревностно служитъ; онъ любитъ себя за свое благообразіе, за свой нарядный костюмъ, за свои благородныя манеры, — словомъ, за то, что, выйдя изъ грязной норы, изъ грязнаго общества отца, — онъ сум?лъ сд?латься, по его мн?нію, "порядочнымъ челов?комъ".

"Мелочность" Чичикова.

Страсть къ "пріобр?тенію" наложила на него н?которую печать «мелочности» — онъ собираетъ въ свою шкатулку даже старыя афиши, — черта, достойная Плюшкина. Устройство его шкатулки, съ ящичками и секретными отд?леніями, напоминаетъ комодъ Коробочки, съ его м?шечкаии для гривенниковъ, двугривенныхъ. Въ школ? Чичиковъ копилъ деньги по методу Коробочки. Мелочность Чичвкова выражается и въ его любопытств?: онъ всегда выспрашиваетъ половыхъ, слугъ, собираетъ всевозможныя св?д?нія "на всякій случай", — такъ, какъ Плюшкинъ собиралъ разные предметы въ своемъ кабинет?.

"Сострадательность".

Отм?чаетъ Гоголь, правда, не безъ ироніи, вскользь, еще одну черту — его «сострадательность», — онъ всегда подавалъ нищимъ гроши. Но сострадательность эта «грошовая», — она далека до способности самопожертвованія, отреченія отъ какихъ-нибудь благъ въ пользу ближняго. У Чичикова вообще н?тъ любви къ ближнему. Онъ не возвысился дальше идеаловъ любви семейной, по существу своему, всетаки эгоистическихъ.

Сложность его натуры.

Если Гоголь, д?йствительно, хот?лъ на Чичиков? показать возрожденіе порочнаго челов?ка къ добру, то надо сознаться, выборъ героя сд?ланъ былъ имъ удачно. Сложная натура Чичикова богата самыми разнообразными качествами. Изумительная энергія его сочеталась съ умомъ, здравымъ смысломъ, лукавствомъ, большою гибкостью и неутомимостью.

Оригинальность ума Чичикова.

Но, кром? всего этого, Гоголь отм?тиль въ немъ "челов?ка-изобр?тателя", способнаго выдумать н?что «новое», сказать обществу, погрязшему въ косности, свое новое, хотя и преступное слово. У Чичикова н?тъ косности, — его умъ свободенъ и фантазія крылата. Но все это качества, такъ сказать, «нейтральныя», — они могугь быть равно направлены на зло и добро. Но Гоголь отм?тилъ въ душ? своего героя наличность сознательности, — Чичиковъ знаетъ, что совершаетъ зло, но ут?шаетъ себя мыслью, что "д?ланіе зла" въ его жизни — лишь "переходный моментъ". Въ этомъ ум?ніи отличить «добро» и «зло» — кроется источникъ возрожденія Чичикова. Оно т?мъ для него легче, что, въ сущности, жизненные идеалы ("чистое семейное счастье") его были если не особенно высоки, то, все же, безупречны. Къ тому же въ душ? его есть мягкіе элементы поэзіи и мечтательности. В?роятно, на вс?хъ этихъ положительныхъ качествахъ Чичикова желалъ Гоголь построить его возрожденіе.

Другія д?йствующія лица въ поэм?.

Въ первой части своей поэмы Гоголь, кром? Чичикова, вывелъ ц?лый рядъ пом?щиковъ и чиновниковъ, — между пом?щиками есть хозяйственные (Собакевичъ, Коробочка) и безд?льные, разоряющіе свое хозяйство (Маниловъ, Ноздревъ, Плюшкинъ); между чиновниками есть безобидные (губернаторъ, вышивающій по тюлю, почтмейстеръ, прокуроръ и др.), есть плуты и взяточники различныхъ отт?нковъ, добродушные и злостные, — но н?тъ "челов?ка" въ томъ высокомъ значеніи этого слова, которое связываетъ Гоголь съ этимъ понятіемъ, когда рисуетъ своихъ уродовъ въ первой части "Мертвыхъ душъ". Критикуя Плюшкина, Гоголь даетъ намъ понять, что съ словомъ "челов?къ" онъ соединяетъ существо, полное благородныхъ движеній души, над?ленное яснымъ сознаніемъ того, что такое жизнь, каковы ея смыслъ и ц?ль (размышленія Чичикова по случаю смерти прокурора), каковы обязанности челов?ка къ семь?, обществу, государству. Ни y кого изъ этихъ перечисленныхъ лицъ н?тъ сознанія «долга»[167] передъ родиной и людьми, — и, въ этомъ отношеніи, Чичиковъ головой стоитъ выше ихъ вс?хъ. Вс? они ведутъ безсознательную, пошлую жизнь, день за днемъ; духовные интересы ихъ ничтожны. "Темный уголокъ" Руси, изображенный въ "Ревизор?", — въ "Мертвыхъ Душахъ" разросся въ обширное "темное царство".

Собакевичъ.

Въ лиц? Собакевича Гоголь вывелъ дворянина-"кулака", захолустнаго медв?дя, грубаго, плутоватаго (пом?стилъ въ списокъ мужиковъ бабу, подд?лавъ имя). Духовныхъ интересовъ y него н?тъ никакихъ, — его «душа» проситъ только ?ды, основательной, богатырской… Къ людямъ онъ относится съ недов?ріемъ (сцена съ расплатой Чичикова и распиской); онъ — большой пессимистъ и ругатель. Къ "просв?щенію" онъ относится критически, понимая, впрочемъ, подъ "просв?щеніемъ" только модную изысканность блюдъ во вкус? французской куіни. Челов?къ онъ практическій, хитрый, — сразу понимаетъ, въ чемъ д?ло; ловко обд?лываетъ свои д?ла. Но хозяинъ онъ хорошій, — и самъ онъ живетъ въ тепл? и сытости, и крестьяне y него сыты и здоровы; онъ бережетъ ихъ съ эгоистической точки зр?нія, какъ необходимый ему рабочій скотъ.

Коробочка.

Хорошей, домовитой хозяйкой представляется Коробочка; но это челов?къ другого масштаба, — все въ ней мелко: и душа, и жизнь ея, и хозяйство… Глупая и темная старуха, суев?рна, в?рящая въ чорта, она ловко устраиваетъ свое существованіе, потому что, при всей своей глупости, она хитра, разсчетлива, осторожна; къ людямъ она тоже относится подозрительно, недов?рчиво; подобно Собакевичу, она всегда "насторож?", уб?жденная въ душ?, что челов?къ челов?ку — врагъ (homo homini lupus est). Это черствое, суровое міросозерцаніе она хитро и ум?ло прикрываетъ своею слезливостью, жалобами на вдовью безпомощность; она б?днится изъ хитрости, a въ комод? ея, вм?ст? со всякими старыми юбками, лежатъ и толст?ютъ м?шечки съ гривенниками и двугривенными. Она — такая же скопидомка, какъ Собакевичъ, и такъ же жиловата, какъ онъ, несмотря на все свое вн?шнее добродушіе, даже гостепріимство (впрочемъ, блинами она угощаетъ Чичикова въ разсчет?, что онъ будетъ закупать y нея разные товары). Ko всякимъ «новшествамъ» она, какъ и Собакевичъ, относится съ недов?ріемъ; y обоихъ слишкомъ узокъ даже хозяйственный кругозоръ, y обоихъ полное отсутствіе фантазіи, ширины и свободы замысловъ.

Плюшкинъ.

Въ лиц? Плюшкина вывелъ Гоголь скрягу-психопата; онъ указалъ въ этомъ жалкомъ старик? ужасныя сл?дствія страсти "пріобр?тать" безъ ц?ли, — когда само пріобр?теніе д?лается ц?лью, когда теряется смыслъ жизни. Гоголь подробно разсказываетъ намъ, какъ изъ разумнаго практическаго челов?ка, нужнаго для государства и семьи, Плюшкинъ обращается въ «наростъ» на челов?честв?, въ какую-то отрицательную величину, въ "прор?ху"… Для этого ему нужно было только утратить смыслъ жизни. Прежде онъ работалъ для семьи. Его идеалъ жизни былъ тотъ же, что и y Чичикова, — и онъ былъ счастливъ, когда шумная, радостная семья встр?чала его, возвращающагося отдохнуть домой. Потомъ жизнь его обманула, — онъ остался одинокимъ, злобнымъ старикомъ, для котораго вс? люди казалисъ ворами, лгунами, разбойниками. Н?которая наклонность къ черствости съ годами увеличивалась, жестче д?лалось сердце, тускн?лъ прежде ясный хозяйственный глазъ, — и Плюшкивъ потерялъ способность различать крупное отъ мелкаго въ хозяйств?, нужное отъ ненужнаго, — все вниманіе, всю свою бдительность устремилъ онъ на домашнее хозяйство, на кладовыя, ледники… Тогда, какъ крупнымъ хл?бнымъ хозяйствомъ пересталъ онъ заниматься, — я хл?бъ, главное основаніе его богатства, — годами гнилъ въ сараяхъ, собиралъ онъ всякую рухлядь въ своей кабинетъ, даже y своихъ же мужиковъ кралъ ведра и друія вещи… Онъ терялъ сотня, тысячи, такъ какъ не хот?лъ уступять копейки, рубля. Онъ выжилъ совс?мъ изъ ума, и душа его, никогда не отличавшаяся величіемъ, совс?мъ измельчала и опошл?ла. Плюшкинъ сд?лался рабомъ своей страсти, жалкимъ скрягой ходящимъ въ лохмотьяхъ, живущимъ впроголодь. Нелюдимый, угрюмый, доживалъ онъ свою ненужную жизнь, вырвавъ изъ сердца даже родительскія чувства къ д?тямъ.

"Плюшкинъ" и "Скупой Рыцарь".

Плюшкина можно сопоставить со "скупымъ рыцаремъ" Пушкина, съ тою только разницею, что y Пушкина «скупость» представлена въ трагическомъ осв?щеніи, — y Гоголя въ комическомъ. Пушкинъ показалъ, что сд?лало золото съ челов?комъ доблестнымъ, челов?комъ крупнымъ, — Гоголь показалъ, какъ извратила копейка обыкновеннаго, "средняго челов?ка"…

Остатки св?та въ душ? Плюшкина.

Впрочемъ, Гоголь, такъ гуманно относящійся ко вс?мъ людямъ, даже къ падшимъ, не удержался отъ того, чтобы не бросить одного луча св?та въ деревянное сердце своего героя, — когда Плюшкинъ вспомнилъ свое д?тство, школу, товарищей, — на минуту согр?лось его сердце, тепл?е сд?лался его потухшій взоръ. Такъ въ сердц? скупого барона воспоминаніе о былой дружб? съ умершимъ герцогомъ, о дняхъ боевой славы, тоже согр?раетъ охлад?вшее сердце.

Маниловъ; историческое значеніе этого типа.

Интересный образъ представляетъ собою Маниловъ. Самъ Гоголь призналъ, что рисовать такіе характеры очень трудно. Въ немъ не было ничего яркаго, р?зкаго, бросающагося въ глаза. Такихъ расплывчатыхъ, неопред?ленныхъ образовъ много въ св?т?, говоритъ Гоголь; на первый взглядъ они похожи другъ на друга, но стоитъ вгляд?ться въ нихъ, и только тогда усмотришь "много самыхъ неуловимыхъ особенностей". "Одинъ Богъ разв? могъ сказать, какой былъ характеръ Манилова", — продолжаетъ Гоголь. — "Есть родъ людей, изв?стныхъ подъ именемъ: "люди такъ себ?, ни то, ни ce — ни въ город? Богданъ, ни въ сел? Селифанъ". Изъ этихъ словъ мы заключаемъ, что главное затрудненіе для Гоголя представляло не столько вн?шнее опред?леніе характера, сколько внутренняя оц?нка его: хорошій челов?къ Маниловъ, или н?тъ? Неопред?ленность его и объясняется т?мъ, что онъ ни добра, ни зла не д?лаетъ, a мысли и чувства его безупречны. Онъ — мечтатель, сентименталистъ; онъ напоминаетъ собою безчисленныхъ героевъ различныхъ сентиментальныхъ, отчасти романтическихъ романовъ и пов?стей: т? же мечты о дружб?, о любви, та же идеализація жизни и челов?ка, т? же высокія слова о доброд?тели, и "храмы уединеннаго размышленія", и "сладкая меланхолія", и слезы безпричинныя и сердечные вздохи… Приторнымъ, слащавымъ называетъ Гоголь Манилова; скучно съ нимъ всякому «живому» челов?ку. Совершенно такое же впечатл?ніе производитъ на челов?ка, избалованнаго художественной литературой XIX в?ка, чтеніе старыхъ сентиментальныхъ пов?стей, — та же приторность, та же слащавость и, наконецъ, скука.

Но сентиментализмъ y насъ захватилъ н?сколько покол?ній, и потому Маниловъ — живой челов?къ, отм?ченный не однимъ Гоголемъ. Гоголь только отм?тилъ карикатурную сторону этой созерцательной натуры, — онъ указалъ на безплодность жизни сентиментальнаго челов?ка, живущаго исключительно въ мір? своихъ тонкихъ настроеній. И вотъ, тотъ образъ, который для людей конца XVIII в?ка считался идеальнымъ, подъ перомъ Гоголя предсталъ «пошлякомъ», коптителемъ неба, живущимъ безъ пользы родин? и людямъ, не понимающимъ смысла жизни… Маниловъ — карикатура на "прекраснодушнаго челов?ка" (die schone Seele), это изнанка Ленскаго… Недаромъ самъ Пушкинъ, рисуя поэтическій образъ юноши, боялся, что если бы онъ остался въ живыхъ, подольше пожилъ впечатл?ніями русской д?йствительности, то подъ старость, отяжел?въ отъ сытной, безд?льной жизни въ деревн?, закутанный въ халатъ, онъ легко обратился бы въ «пошляка». И Гоголь нашелъ, во что онъ могъ бы обратиться — въ Манилова.

Ц?ли жизни y Манилова н?тъ, — н?тъ никакой страсти — оттого н?тъ въ немъ задора, н?тъ жизви… Хозяйствомъ онъ не занимался, мягкій и гуманвый въ обращеніи съ крестьянами, онъ ихъ подчинилъ полному произволу приказчика-плута, и имъ отъ этого было нелегко.

Чичиковъ легко понялъ Манилова и ловко разыгралъ съ нимъ роль такого же «прекраснодушнаго» мечтателя; онъ засыпалъ Манилова витіеватыми словами, очаровалъ н?жностью своего сердца, разжалобилъ жалкими фразами о своей б?дственной судьб? и, наконецъ, погрузилъ его въ міръ мечты, "паренія", "духовныхъ наслажденій"… "Магнетизмъ души", грезы о в?чной дружб?, мечты о блаженств? вдвоемъ философствовать въ т?ни вяза, — вотъ, мысли, чувства и настроенія, которыя въ Манилов? сум?лъ ловко расшевелить Чичиковъ…

Ноздревъ.

Полную противоположность Манилову представляетъ Ноздревъ. На сколько Маниловъ — натура въ себя углубленная, живущая въ своемъ собственномъ мір?, настолько Ноздревъ — натура общественная, челов?къ, не им?ющій никакого собственнаго міра. Это — общественный паразитъ, который не можетъ существовать безъ людей. Хозяинъ онъ никуда не годный, семьянинъ — тоже: онъ — картежникъ-шуллеръ, барышникъ, собутыльникъ, словомъ, онъ живетъ только въ "обществ?", — ч?мъ больше народу, т?мъ онъ чувствуетъ себя лучше, т?мъ откровенн?е раскрываетъ онъ себя. Это — лгунъ и хвастунъ по профессіи, крайняя степень Хлестакова, который вретъ только тогда, когда разыграется его фантазія. Въ противоположность ему, Ноздревъ вретъ всегда, — и пьяный, и трезвый, когда это ему нужно и когда не надо, — вретъ, не разбирая, в?рятъ ему, или н?тъ. Это — челов?къ "изолгавшійся". Легкость въ мысляхъ y него необыкновенная, такая же, какъ y Хлестакова, — оттого мысль y него скачетъ непосл?довательно, одна фраза часто логически не связывается съ другой (ср. разсказъ его объ ярмарочныхъ развлеченіяхъ). Жизнерадостный, суетливый, онъ всегда доволенъ жизнью. Самолюбія y него н?тъ, оскорбленій онъ не боится, и поэтому, взбалмошный и задорный, онъ легко наноситъ оскорбленія другимъ, не разбирая людей, не задумываясь о будущемъ; съ людьми онъ совершенно не считается, ни подъ кого не подлаживается и во вс?хъ видитъ только себя — то есть безшабашнаго гуляку, добродушнаго, беззаботнаго плута, для котораго суета и плутовство не есть средство удовлетворить корыстолюбіе, a просто возможность наполнить ч?мъ-нибудь свою безпокойную жнзнь, — средство занять ч?мъ-нибудь праздныя силы своей пошлой, но сильной натуры. Эта жажда жизни, д?ятельности, неразумно направленная, и создаетъ изъ него безпокойнаго челов?ка, "историческаго челов?ка", скандалиста, который готовъ «нагадить» всякому, не по злоб?, a всл?дствіе "неугомонной юркости и бойкости характера". Это — натура стихійная, — онъ не воленъ въ своихъ поступкахъ, въ своихъ словахъ. Его моральное безволіе удивительно сочетается y него съ наличностью энергіи (онъ можетъ на нед?лю запереться въ дом? для подбиранія картъ), съ р?шительностью и настойчивостью. Въ лиц? его Гоголь вывелъ сильнаго, но пошлаго челов?ка, въ жизни котораго н?тъ никакой ц?ли и смысла: онъ предпріимчивъ, какъ Чичиковъ, но его предпріимчивость безц?льна, безсмысленна, a потому и все существовавіе его — безнадежная глупость. Его Гоголь не выбралъ бы въ герои возрожденія.

с) Третій періодъ «идеи» второй части "Мертвыхъ Душъ".

с) Третій періодъ д?ятельности Гоголя. Гоголь сжегъ вторую часть своихъ "Мертвыхъ Душъ", но сохранившіеся отрывки позволяютъ высказать предположеніе, что идея этой второй части уже была иная; въ первой часгпи Гоголь судилъ русское общество съ точки зр?нія содержательности его жизни и пришелъ къ печальному выводу: русская жизнь оказалась безсмысленной, пошлой, — почти вс? герои (кром? Чичикова) оказались "мертвыми душами", — ни одинъ не подошелъ сколько-нибудь подъ то идеальное пониманіе "челов?ка", которое выработалось y него. Въ отрывкахъ второй части чувствуется иное отношеніе къ русскому обществу: и герои зд?сь уже не животныя (кром? П?туха, которому, собственно, м?сто въ первой части), и отношеніе къ нимъ автора другое. Глубже, гуманн?е относится теперь Гоголь къ павшему челов?ку: горячей, мучительной любовію къ ближнему проникнуты т? страницы, гд? говоритъ y него Муразовъ, гд? авторъ разсказываетъ о Хлобуев?, объ униженіи Чичикова… Это «гуманное» отношеніе къ людямъ — и есть «идея» дошедшихъ отрывковъ второй части. И зам?чательно, что эти разрозненныя главы, по настроенію своему, гораздо ближе къ лучшимъ произведеніямъ Достоевскаго, Тургенева, Гончарова, Островскаго, ч?мъ законченння и отд?ланныя главы 1-ой части.

Значеніе второй части для исторіи русской литературы.

Гоголь хот?лъ нарисовать «положительные» русскіе типы, но, очевидно, онъ не сум?лъ художественно выполнить своего замысла, — онъ лишь нам?тилъ его. Писатели-реалисты, его ученики, сл?дуя за нимъ, нарисовали намъ т? идеальныя лица изъ русской д?йствительности, которыя не дались ему.[168] Это реалистическое изображеніе «добра» создало новую эру въ русской литератур?. Оно неразрывно связалось съ пропов?дью гуманности, съ пропов?дью любви къ челов?ку. Такъ незам?тно, постепенно, благодаря Гоголю, русская литература, въ сущности, подошла къ пропов?ди идеаловъ христіанства. Такимъ образомъ, самое значеніе писателя изм?нилось. Раньше писатель былъ мирнымъ "одописцемъ-виршеплетомъ", былъ «гражданиномъ», былъ «сатирикомъ», былъ, какъ Пушкинъ — "челов?комъ", въ самолъ лучшомъ значеніи этого слова, изображавшимъ добро и красоту, но никто до Гоголя не былъ "пропов?дникомъ слова Божія", пропов?дникомъ евангельской любви. A посл? него почти вс? лучшіе наши писатели сд?лались такими "пропов?дниками" (Достоевскій, Л. Толстой и др.). Писательское слово y него и y его учениковъ вернуло себ? то значеніе, которое им?ло въ древней Руси.

Идеалы общественной жизни во второй части.

Кром? того, въ этихъ главахъ второй части ясн?е вырисовываются идеалы общественной жизни, какъ они представлялись теперь Гоголіо. Дворянянъ, по его уб?жденію, долженъ "сид?ть на земл?", быть отцомъ для крестьянъ, в?рнымъ слугою отечеству. Служба его — въ забот? о процв?таніи своего им?нія, въ довольств? его самого и крестьянъ, потому что, по мн?нію Гоголя, процв?таніе родины завис?ло отъ процв?танія т?хъ единицъ, которыя называются «граждане». Такимъ образомъ, не на реформахъ и новшествахъ строилъ Гоголь это благополучіе, a на возстановленіи патріархальной, но "поисшатавшейся старины'".[169] Обязанность чиновника, купца, всякаго челов?ка — выяснить свой «долгъ» передъ людьми и Богомъ, и свято его исполнять, не гоняясь за большимъ, не выходя изъ т?хъ пред?ловъ, въ которые каждаго забросила судьба. Обязанности начальствующихъ лицъ — относиться къ людямъ, ниже ихъ стоящимъ, такъ же патріархально-гуманно, какъ пом?щикъ долженъ былъ относиться къ кр?постнымъ.

Апо?еозъ "труда".

Въ апо?еоз? представилъ Гоголь въ этой части «трудъ», — неустанный трудъ везд?, на вс?хъ областяхъ челов?ческой д?ятельности. Особенно рельефно подчеркнулъ онъ значеніе труда жизнью и р?чами Костанжогло. "Самъ возьми въ руку заступъ, — говоритъ этотъ герой Гоголя, — жену, д?тей, дворню заставь; умри на работ?! Умрешь, по крайней м?р?, исполняя долгъ". Если мы этотъ "гимнъ труду", даже физическому, сопоставимъ съ т?мъ "тягот?ніемъ къ земл?", которое такъ явственно чувствуется во многихъ отрывкахъ второй части, мы уб?димся, что Гоголь — предшественникъ Льва Толстого, тоже призывающаго и къ "земл?" и "труду".

"Исканіе" Гоголемъ русскаго челов?ка.

Въ своей поэм? Гоголь часто съ тревогой и любовью говоритъ о "русскомъ челов?к?", объ его душевныхъ качествахъ,[170] — отм?чаетъ онъ и недостатки русскаго характера, и достоинства, — во второй части онъ видимо старался эти отд?льныя, подм?ченныя, разрозненныя черты воплотить въ живыхъ образахъ, — оттого типы первой части бол?е широки, бол?е общечелов?чны, — типы второй, хотя и бл?дн?е очерченные, бол?е типы русскіе, — оттого именно имъ суждено было произвести литературное потомство въ посл?дующей русской литератур?.

Это упорное и сознательное стремленіе выяснить духовный міръ людей своей родины, опред?лить «народность» — характерная черта Гоголя.

Тентетниковъ.

Изъ типовъ второй части наибольшею обработкою отличается образъ Тентетникова. Это — челов?къ съ хорошимъ сердцемъ, недюжиннымъ умомъ, челов?къ съ честными принцвпами, съ тонквмъ чувствомъ чести и самолюбіемъ, но челов?къ "недод?ланный"; y него отъ природы н?тъ огня въ сердц?, a извн? этотъ огонь къ нему не былъ привитъ, — такъ какъ рано умеръ его идеальный учитель Александръ Петровичъ. Онъ усп?лъ лишь развить въ душ? юноши хорошія чувства, — оставалось только воспламенить его… Но этого не произошло, и «невоспламененный» вступилъ онъ въ жизнь. Мечталъ онъ служить родин? великую службу на поприщ? чиновничьемъ, для этого даже по?халъ въ Петербургъ, но ничтожность работы легко погасила рвеніе молодого чиновника, мечтавшаго о широкомъ пол? д?ятельности. Къ тому же онъ не сошелся съ начальствомъ, — безъ сожал?нія бросилъ службу и у?халъ въ деревню, мечтая служить отечеству въ качеств? дворянина-пом?щика. Но выдержки не хватило и зд?сь. Неум?ло взялся онъ за улучшеніе жизни крестьянъ, и изъ его благихъ начинаній ничего не вышло, и даже школа, имъ заведенная, не им?ла усп?ха, a поведеніе крестьявъ сд?лалось еще хуже.

Онъ легко изнемогъ и тоскующій, упрекающій себя, сд?лалея «байбакомъ», «лежебокою». Правда, онъ мечталъ порой принести пользу отечеству въ качеств? писателя — и уже началъ обдумывать обширное сочиненіе, которое должно было обнять всю Россію со вс?хъ точекъ зр?нія — съ гражданской, политической, религіозной, философской, — но дальше «обдумыванья» онъ не шелъ, — и медленно, вяло и безц?льно тянулась его молодая жизнь. Такъ съ даровитостью его натуры, съ яснымъ пониманіемъ смысла жизни соединилось безволіе, отсутствіе выдержки. Чуть было не женился онъ на прекрасной д?вушк?, Улиньк?, дочери генерала Бетрищева, да самолюбіе пом?шало, — пом?шала нетерпимость къ чужимъ слабостямъ: не могъ онъ допустить, чтобы добродушный старикъ-генералъ назвалъ его на «ты». И свадьба его разошлась. У него вообще высокое о себ? мн?ніе, — какъ Он?гинъ, онъ презираетъ деревенскихъ сос?дей и потому со вс?ми сп?шитъ раззвакониться.

Платоновъ.

Подъ пару ему молодой Платоновъ, богатый, образованный юноша, над?ленный и умомъ, и хорошимъ сердцемъ, но р?шительно ничего не д?лающій и потому до бол?зни скучающій. Оба эти героя очень близки къ Он?гину, — въ нихъ н?тъ только холодности и жесткости озлобленнаго он?гинскаго духа, — но ихъ вс?хъ соединяетъ одинаково безотрадное отношеніе къ жизни, смыслъ которой для нихъ утраченъ (Тентетниковъ), или никогда не былъ понятенъ (Он?гинъ, Платоновъ).

Костанжогло.

Въ лиц? Костанжогло изобразилъ Гоголь, собственно, Плюшкина въ пору его процв?танія: та же "мудрая скупость", то же знаніе жизни и хозяйства, которому прі?зжали учиться y Плюшкина его сос?ди. Только идеалы Костанжогло шире. Плюшкинъ работалъ для себя, для семьи, — Костанжогло считаетъ, что работа — есть нравственный долгъ всякаго гражданина, — долгъ передъ родиной, передъ крестьянами. Онъ не корыстолюбивъ, — онъ даже щедръ: готовъ дать взаймы большую сумму денегъ почти незнакомому Чичикову, — онъ не "пріобр?татель": не деньги — ц?ль его жизни, a «трудъ» — вотъ, его жизненный идеалъ, a деньги льются къ нему со вс?хъ сторонъ, какъ непрошенная награда за его «идеализмъ». Онъ работаетъ, чтобы показать прим?ръ крестьянамъ и сос?дямъ, — онъ "пріобр?таетъ" потому, что, по его мн?нію, процв?таніе родины зависитъ огь богатства пом?щиковъ. Онъ — нервный, возбужденный челов?къ, котораго возмущаютъ Хлобуевы, Платоновы, Тентетниковы… Онъ потому легко сближается съ Чичиковымъ, что чувствуетъ и въ немъ силу «созидающую», труженика. Костанжогло — фанатикъ идеи, оттого онъ одностороненъ: — онъ, наприм?ръ, врагъ всякихъ новшествъ, не только т?хъ глупыхъ, которыя завелъ y себя въ деревв? Кошкаревъ, но онъ даже врагъ школы, такъ какъ считаетъ землепашество "святымъ д?ломъ" и не считаетъ нужнымъ отъ сохи отрывать мужика къ книг?. Дай Богъ, чгобы вс? были хл?бопашцами!" — говоритъ онъ.

Муразовъ.

Неудачную профессію выбралъ Гоголь для самаго идеальнаго героя второй части — Муразова. Онъ — откупщикъ, т. е. лицо, взявшее y казны въ аренду право торговли водкой. На этомъ занятіи нажилъ онъ большія деньги. И вотъ, въ уста этого "благообразнаго старца", торгующаго водкой, вложилъ Гоголь самыя гуманныя р?чи о любви къ падшему челов?ку, о необходимости кротко относиться къ людямъ; онъ чуть не договаривается до толстовской мысли, что челов?къ не им?етъ права судить другого. Этотъ старикъ не изв?рился въ жизнь и челов?ка, — оттого его бодрое слово можетъ поднять упавшій духъ Хлобуева, — оттого ему уступаетъ законникъ-генералъ-губернаторъ, — оттого ему, кажется, было суждено возродить Чичикова.

П?тухъ.

П?тухъ — это комическій образъ обжоры, для котораго весь смыслъ жизни, вся радость жизни, вся поэзія, фнлософія — въ ?д?. Собакевичъ любитъ по?сть съ аппетитомъ и основательно, потому что ?да — физіологическая потребность. П?тухъ ?стъ и ?стъ съ увлеченіемъ, потому что иного смысла въ жизни y него н?тъ.

Хлобуевъ.

Хлобуевъ — добрый, честный челов?къ, пом?щикъ, разорившійся всл?дствіе своей безалаберности, ширины своего характера и слабости воли. Челов?къ религіозный, онъ, однако, находитъ ут?шеніе въ Бог? и живетъ такимъ чудакомъ, день за днемъ, махнувъ на все рукой, приближаясь быстро къ полному разоренію и нищет?.

Кошкаревъ.

Въ лиц? Кошкарева осм?ялъ Гоголь то зло русской жизни, съ которымъ онъ до смерти не примирился, — бюрократическій ея строй, наклонность къ централизаціи власти, къ "управленію бумажному, фантастическому управленію провинціями, отстоящими за тысячи верстъ, гд? не была никогда нога моя, и гд? могу над?лать только кучи несообразностей и глупостей" — говоритъ Гоголь мыслями Тентетникова. Въ д?ятельности Кошкарева, который даже въ управленіе деревней ввелъ сложный бюрократическій режимъ, высм?ялъ Гоголь модный въ его время обычай плодить комиссіи и изводить кипы бумаги на "отношенія", «рапорты» и пр.

Ширина гоголевскихъ типовъ. Ихь общечелов?ческое значеніе. Чичиковъ.

Было уже указано, что типы, выведенные Гоголемъ (особенно въ первой части), отличаются шириной художественнаго захвата. Въ самомъ д?л?, Чичиковъ — не только типъ русскій, — это типъ, им?ющій общечелов?ческое и в?чное значеніе.[171] Это образъ д?льца, предпринимателя-афериста, которыхъ немало y разныхъ народовъ и въ разные в?ка. Въ изображеніи Гоголя этотъ типъ принялъ толъко чисто-русскую окраску довольно откровеннаго плута, который, въ обществ? пом?щиковъ-кр?постниковъ, чиновниковъ-взяточниковъ, д?йствуетъ не такъ тонко, какъ, быть можетъ, д?йствовалъ бы въ наши дни русскій, или западно-европейскій " пріобр?татель "-аферистъ.

b) Коробочка. c) Ноздревъ; Тентетниковъ.

Такое же широкое значеніе им?ютъ и н?которые другіе герои поэмы. Мы вид?ли уже, что самъ Гоголь растолковалъ широкое значеніе Хлестакова. To же онъ д?лаетъ относительно н?которыхъ героевъ "Мертвыхъ Душъ", — относительно Коробочки онъ говоритъ, что Коробочку можно найти въ аристократическомъ дом?;[172] по поводу Ноздрева онъ говоритъ, что Ноздревы еще долго не выведутся изъ міра;[173] расширяетъ онъ и образъ Тентетникова, сказавъ, что онъ принадлежитъ къ семейству т?хъ людей, которые на Руси не переводятся; посл?гоголевская русская литература это доказала своими "лишними людьми".

Тавая ширина художественнаго обобщенія сд?лала то, что почти вс? герои Гоголя получили нарицательное значеніе, обратились въ клички, сразу опред?ляющія типическія черты челов?ка. Стоитъ, наприм?ръ, сказать слово «маниловщина», — и ярко предстанетъ ц?лая жизнь челов?ка.

Психологія губернскаго города.

Кром? психологіи отд?льныхъ лицъ, Гоголь богато разработалъ и "психологію толпы": губернскій городъ, съ которымъ связано д?йствіе поэмы, представлевъ съ самыхъ разнообразныхъ сторонъ: представленъ онъ мирнымъ и соннымъ въ начал?, когда прі?зжаетъ Чичиковъ, представленъ заинтересованнымъ личностью новоприбывшаго, представленъ влюбленнымъ въ героя, когда онъ прослылъ «мильонщикомъ» и "херсонскимъ пом?щикомъ"; представленъ этотъ городъ "за д?ломъ", въ канцеляріи, — представленъ веселящимся во время бала, или за карточнымъ столомъ; наконецъ, онъ обрисованъ встревоженнымъ таинственными слухами о "мертвыхъ душахъ", о генералъ-губернатор?,- наконецъ, подавленнымъ, уничтоженнымъ суровой р?чью генералъ-губернатора. Чиновники, дамы, вообще обыватели, представляютъ эту толпу, которую наблюдаетъ авторъ: онъ разсказываетъ намъ мелькомъ о губернатор?, главная радость жизни котораго — вышивать по тюлю, о прокурор?, съ подмигивающимъ глазомъ и густыми бровями, о квартальномъ, "съ привлекательнымъ румянцемъ на щекахъ", о дамахъ, — "просто пріятной" и "пріятной во вс?хъ отношеніяхъ", о трактирномъ половомъ, о мужикахъ, размышляющихъ вслухъ о судьб? колеса чичиковской брички, — и вся эта пестрая толпа живетъ передъ нами. Въ "обществ? губернскаго города" онъ рисуетъ міръ пошлости и сплетни, — міръ, въ которомъ добродушіе какъ-то сливается съ мелочной злобой и недоброжелательствомъ, — міръ безпросв?тный, "темное царство", которое осв?щается только громовой р?чью генерал-губернатора. Съ этимъ темнымъ царствомъ мы познакомились уже въ "Пов?сти о томъ, какъ поссорились Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ", въ "Ревизор?".

Психологія животныхъ.

И въ предыдущихъ своихъ произведеніяхъ Гоголь касался міра животныхъ, — въ "Мертвыхъ Душахъ" онъ не разъ изъ міра челов?ческаго спускается въ міръ животныхъ, заглядываетъ въ ихъ психологію. Кони Чичикова, — почтенный "Гн?дой", "Зас?датель" и лукавецъ «Чубарый», — какъ живые стоятъ передъ читателемъ, — благодаря Гоголю, онъ знаетъ ихъ темпераменты, ихъ привычки и характеры. Животныя и птицы во двор? Коробочки, красноногій мартынъ, задумчиво глядящій на другого мартына, — вс? очерчены, хотя и мелькомъ, но мастерски: челов?ческія настроенія, ощущенія, міровоззр?нія, открываетъ Гоголь въ этомъ низшемъ мір?, который окружаетъ челов?ка. Онъ такъ сближаетъ этотъ міръ съ людьми, что, наприм?ръ, полупьяный кучеръ Селифанъ, бес?дующій съ конями, поощряющій и наказующій, кажется какою-то "переходною ступенью" отъ лошадей къ тому, кого они везутъ — къ самому герою поэмы.

"Описанія" въ "Мертвыхъ Душахъ".

Поэма богата самыми разнообразными описаніями: Гоголь даетъ много различныхъ картинъ природы,[174] охотно рисуетъ онъ и картины бытовыя, жанровыя,[175] всегда обстоятельно описываетъ обстановку комнатъ, костюмъ героевъ, ихъ наружность. Детальность его письма, то, что въ XVIII в?к? получило y н?мцевъ названіе: «Kleinmalerei» — достигаетъ y него высокой степени. Стоитъ прочесть начало поэмы, — въ?здь Чичикова въ городъ, чтобы уб?диться, до какахъ мелочей доходитъ письмо Гоголя. Но вс? эти мелочи типичны, характерны, вс? ум?стны, вс? прибавляютъ н?что ц?нное или къ характеру героевъ, или къ физіономіи города, деревни, дома, челов?ка, животнаго, или природы.

"Реализмъ" "Мертвыхъ Душъ".

Въ своемъ произведеніи (особенно въ первой части) Гоголь далъ образцовое реалистическое произведеніе; въ немъ уже н?тъ прежнихъ романтическихъ замашекъ. Онъ окончательно вступилъ на путь художественнаго реализма, — недаромъ онъ самъ въ своемъ произведеніи выступилъ на защиту этой художественвой школы. Онъ отдаетъ должное писателямъ-идеалистамъ, которые изъ жизни берутъ только возвышенное, благородное и прекрасное. Они правы, если таковъ ихъ геній, что жизнь представляется имъ съ прекрасной стороны, — велико ихъ значеніе и велика благодарность, которую слышатъ они отъ современниковъ -

"…не таковъ уд?лъ, и другая судьба писателя, дерзнувшаго вызвать наружу все, что ежеминутно предъ очами, и чего не зрятъ равнодушныя очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавшихъ нашу жизнь, всю глубину холодныхъ, раздробленныхъ, повседневныхъ характеровъ, которыыи кишитъ наша земная, подчасъ горькая и скучная дорога, — и, кр?пкою силою неумолимаго р?зца, дерзнувшаго выставить ихъ выпукло и ярко на всенародныя очи! Ему не собрать народныхъ рукоплесканій, ему не зр?ть признательныхъ слезъ и единодушнаго восторга взволнованныхъ имъ душъ; къ нему не полетитъ навстр?чу шестнадцатил?тняя д?вушка, съ закружившеюся головою и геройскимъ увлеченьемъ; ему не позабыться въ сладкомъ обаяньи имъ же исторгнутыхъ звуковъ; ему не изб?жать, наконецъ, отъ современнаго суда, лицем?рно-безчувственнаго современнаго суда, который назоветъ ничтожными и низкими имъ лел?янныя созданія, отведетъ ему презр?нный уголъ въ ряду писателей, оскорбляющихъ челов?чество, придастъ ему качества имъ же изображенныхъ героевъ, отниметъ отъ него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта. Ибо не призваетъ современный судъ, что равно чудны стекла, озирающія солнцы, и передающія движенья незам?ченныхъ нас?комыхъ; ибо не признаетъ современный судъ, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую изъ презр?нной жизни, и возвести ее въ перлъ созданія: ибо не признаетъ современный судъ, что высокій восторженный см?хъ достоинъ стать рядомъ съ высокимъ лирическимъ движеньемъ, и что ц?лая пропасть между нимъ и кривляньемъ балаганнаго скомороха!"

Отношеніе Гоголя къ реализму.

Изъ этой цитаты видно, какъ труденъ былъ для Гоголя «крестъ» — быть художникомъ-реалистомъ, уд?лъ котораго рисовать только пошлость жизни; видно, кром? того, до какой степени не пріучена была къ правдивому реализму современная Гоголю публика, если самому писателю приходилось доказывать ей азбучныя истины. Въ другомъ м?ст? поэмы онъ говоритъ, что въ русской литератур? типъ "доброд?тельнаго челов?ка" избитъ, заношенъ, что пора взяться за изображеніе «подлеца». Онъ самъ на вопросъ, зач?мъ изображать б?дность, да б?дность, да несовершенство нашей жизни, зач?мъ выкапывать людей изъ глуши отдаленныхъ закоулковъ? отв?чалъ: "что же д?лать? если уже таковы свойства сочинителя и, забол?въ собственнымъ несовершенствомъ, уже не можеть изображать онъ ничего другого".

"Лирическія отступленія" въ поэм?.

Но Гоголь самъ опровергаетъ свои слова о своемъ "несовершенств?" не разъ въ первой части, об?щая[176] въ будущеvъ дать другіе образы, бол?е чистые и высокіе опровергаетъ онъ себя и обильными лирическими отступленіями, въ которыхъ чувствуется искренній па?осъ. Это — первыя наши "стихотворенія въ проз?". Содержаніе ихъ различно, — въ нихъ отдается онъ мечтательнымъ воспоминаніямъ о своемъ д?тств? (начало ?І-ой главы первой части), то обращается къ молодежи съ просьбой дорожить т?ми благородными чувствами, которыя присущи юности;- не терять ихъ на жизненномъ пути; то съ лирическимъ па?осомъ говоритъ онъ о счастливой участи писателя-идеалиста (начало VІІ-ой гл.), то восторженно взываетъ онъ къ Руси, говоритъ объ ея величіи, б?дности, о непостижимой связи, которая его сердце привязываетъ къ ней (глава XI); то быстрая русская ?зда и «птица-тройка» переполяяетъ его сердце восторгомъ и гордостью, и в?рой, и любовью къ родин?,- то онъ мечтаетъ о появленіи на Руси могучаго челов?ка, который сум?етъ однимъ словомъ двинуть заснувшую громаду впередъ (ч. II гл. I)…

Этотъ "лиризмъ — характерный спутникъ юмора", — того особеннаго см?ха, который соединяется съ мягкостью, чувствительностью души. Это см?хъ, когда плачетъ сердце, — см?хъ, который легко см?няется слезами. Писатель-юмористъ — всегда субъективенъ, и произведенія его всегда лироэпическія. Таковы же и "Мертвыя Души".

"Литературная исторія" поэмы. а) "Юморъ".

Лучше всего это выясняется изъ литературной исторіи поэмы. Если даже и Пушкинъ далъ Гоголю сюжетъ "Мертвыхъ душъ", то юмористическое осв?щеніе его, — тонъ самаго произведенія, принадлежитъ исключительно Гоголю. И, въ этомъ отношеніи, онъ — ученикъ великаго юмориста XVIII-го в?ка Лаврентія Стерна и писателя XIX в. Жана-Поля Рихтера. В "Исторіи Тристрама-Шанди" Стерна встр?чаемъ мы ту детальность письма, которая такъ характерна для Гоголя, ту яркость въ обрисовк? души и вн?шности разныхъ чудаковъ, наконецъ, то же грустно-насм?шливое отношеніе автора къ жизни. Въ "Сентиментальномъ путешествіи по Европ?" того же Стерна см?шное, даже циничное, прихотливо соединяется съ трогательнымъ: высм?ивая челов?ческія слабости, онъ въ то же врехя страстно любитъ челов?ка; самое опред?леніе юмора, какъ "соединеніе видимаго см?ха съ невидимыми слезами", принадлежитъ Стерну. Писатель субъективный, онъ такъ же любилъ лирическія отступленія, въ которыя влагаетъ весь па?осъ своей чувствительной, издерганной души. Жанъ-Поль-Рихтеръ вышелъ изъ его школы, и то же соединеніе см?ха и слезъ характерны для его творчества.

b) "Форма".

Но форма поэмы "Мертвыя Души" взята не y нихъ. Само названіе «поэмы», конечно не подходитъ къ гоголевскому произведенію, — онъ назвалъ ее такъ тогда, когда захот?лъ представить въ своемъ произведеніи всю Русь, — написать н?что всеобъемлющее, напоминающее, по композиціи, "Божественную Комедію" Данте. На самомъ д?л?, передъ нами типичный "плутовской ромамъ" — романъ о приключеніяхъ плута. Такіе романы очень были популярны y насъ въ XVIII в?к?. Самый образцовый представитель этого жанра — романъ Лесажа "Приключенія Жилблаза".[177] Было y насъ и въ XVIII, и въ XIX в?к? много другихъ переводныхъ и оригинальныхъ произведеній этого жара, и во времена Гоголя большимъ еще усп?хомъ y русской публики пользовался романъ Булгарина: "Похожденія Ивана Выжигина". Форма такого романа представляетъ большія удобства для писателя-жанриста: герой романа встр?чается съ ц?лымъ рядомъ разныхъ людей, попадаетъ въ различныя положенія — все это даетъ возможность писателю широко захватить жизнь и всесторонне осв?тить душу героя. Такая форма и для ц?лей Гоголя была самая удобная, — ею онъ и воспользовался.

с) «Реализмъ» предшественниковъ и современниковъ Гоголя. Пушкинъ.

Въ области реалистическаго творчества Гоголь въ свое время им?лъ y васъ много предшественниковъ и современниковъ, но никто такъ широко и глубоко не захватывалъ русской жизни, какъ это сд?лалъ онъ въ своихъ "Мертвыхъ Душахъ" — это первый по времени "реальный романъ, который помогъ читателю уловить смыслъ переживаемаго имъ историческаго момента" (Котляревскій). Реализмъ Пушкина былъ чище, художественн?е, такъ какъ былъ свободенъ отъ всякихъ тенденцій, кром? того, y Гоголя даже въ "Мертвыхъ Душахъ" зам?тной осталась романтическая замашка къ идеализаціи, къ лиризму, но Пушкинъ въ своихъ пов?стяхъ никогда не вдумывался въ смыслъ русской жизни, или жизни вообще. Если его Маша Миронова и старики Мироновы вышли образами глубокими, многоговорящими, то это не было результатомъ какихъ-нибудь тревожныхъ исканій авторомъ "русской души", сознательнаго желанія оправдать, возвеличить, или учить чему-нибудь русскій народъ, — великія находки Пушкина были случайны, были результатами его непосредственнаго художественнаго чутья.

Марлинскій. Лермонтовъ — Герценъ. Одоевскій. Сологубъ. Загоскинъ. Даль. Гребенка. Основьяненко. Полевой; Павловъ; Булгаринъ; Сенковскій. Погодинъ.

Другимъ ближайшимъ предшественникомъ Гоголя былъ Марлинскій, большинство произведеній котораго им?ютъ автобіографическое значеніе; изъ современной жизни онъ выбралъ для изображенія, главнымъ образомъ, военную среду. По его сл?дамъ пошелъ Лермонтовъ въ "Геро? нашего времени"; шире захватилъ жизнь Герценъ въ своемъ автобіографическомъ очерк?: "Записки одного молодого челов?ка", но онъ представилъ идейную жизнь русской интеллигенціи того времени. Писатели, представлявшіе русскую жизнь, брали, обыкновенно, отд?льные уголки этой жизни: жизнь аристократіи обличалъ съ моральной точки зр?нія Одоевскій, отчасти Марлинскій; безъ тенденціи "обличенія" живописалъ это же общество гр. Сологубъ; жизнь Москвы и московскихъ дворянъ изображалась въ пов?стушкахъ Загоскина; бытовыя сценки изъ жизни дворянской усадьбы встр?чаются въ пов?стяхъ Даля; жизнь малороссійскихъ дворянъ живо и «колоритно» не разъ изображалась Гребенкой, и особенно Квиткой Основьяненко; изображенію солдатской жизни посвящены н?которыя произведенія Даля; отношенія солдатчины къ кр?постничеству см?ло изображены въ пов?стяхъ Н. Полевого, особенно Н. Павлова; типы мелкихъ чиновниковъ не разъ мелькаютъ въ бытовыхъ очеркахъ Булгарина и Сенковскаго; Гребенка тоже охотно изображалъ этотъ бытъ; жизнь мастеровыхъ, лавочниковъ и другихъ "с?рыхъ людей" охотно и ум?ло изображалась Далемъ, Погодинымъ; ему же принадлежатъ лучшія, по тому времени, изображенія простонародья.

Такимъ образомъ, художественный реализмъ и до Гоголя уже овлад?лъ русской литературой; но если много ц?ннаго въ русской жизни удалось осв?тить его св?томъ, если много серьезныхъ вопросовъ было заброшено въ русское самосознаніе благодаря этимъ попыткамъ правдиво изобразить русскую д?йствительгость, то, всетаки, до Гоголя и его "Мертвыхъ Душъ" эти попытки были бл?дны, были безсильны, потому что ни y кого изъ названныхъ писателей (кром?, конечно, Пушкина) не было такого яркаго, могучаго таланта, какъ y Гоголя, не было того страстнаго, фанатическаго желанія узнать всю Русь, во всей ея ширин?, и ей «послужить». Только ученики его Тургеневъ, С. Аксаковъ, Л. Толстой, Гончаровъ и др. могутъ идти съ нимъ рядомъ по сил? письма и по сознательности[178] отношенія къ жизни.

Н.А.Котляревскій о реализм? "Мертвыхъ Душъ"

Талантъ Гоголя помогъ ему создать школу русскаго реалистическаго романа. Совершенно справедливо H. В. Котляревскій характеризуетъ ширину и глубину этого таланта.

Гоголь, "какъ большой художвикъ, творитъ людей словами, и они стоятъ, какъ живые, передъ нами, но, кром? этой жизненности и жизнеспособности, эти люди обладаютъ и еще однимъ качествомъ, которымъ они обязаны тому же таланту автора, но, главнымъ образомъ, его зоркому и серьезному взгляду на жизнь. Это качество — ихъ типичность. Они вс? «типичны», т. е. ихъ умствеввый складъ, темпераментъ, ихъ привычки, образъ ихъ жизни не есть н?что случайное, или исключительное, н?что лично имъ принадлежащее, — весь ихъ внутренній міръ, и вся обстановка, которую они создаютъ вокругъ себя — художественный итогъ внутренней и вн?шней жизни ц?лыхъ группъ людей, ц?лыхъ круговъ, классовъ, воспитавшихся въ изв?стныхъ историческихъ условіяхъ; и эти условія не скрыты отъ васъ, a пояснены намъ именно благодаря типичности т?хъ лицъ, которыхъ авторъ выставилъ, какъ художественный синтезъ вс?хъ своихъ наблюденій надъ жизнью.

"Возьмемъ ли мы пом?щичьи типы, и мы сразу увидимъ, что въ нихъ дана вся патологія дореформеннаго дворянства, съ его маниловщиной на чужомъ труд?, съ кулачествомъ Собакевича, не отличающаго одушевленнаго раба отъ неодушевленнаго, съ ноздревщиной, которая знаетъ, что, въ силу дворянскаго своего положенія, она всегда сум?етъ вывернуться и не погибнетъ, съ самодурствомъ Кошкарева, который учреждалъ министерства и департаменты въ своей усадьб?, мня себя самодержавнымъ, или, наконецъ, съ благомысліемъ и добродушіемъ Тентетникова, который пр?лъ на корню, избавленный отъ необходимости къ чему-либо приложить свою волю и энергію.

"Почти въ каждомъ взъ гоголевскихъ типовъ можно найти такую типичность. Всегда выведенное имъ лицо интересно и само по себ?, какъ изв?стная разновидность челов?ческой природы, и кром? того, какъ ц?льный образъ, по которому можно догадаться о культурныхъ условіяхъ, среди которыхъ онъ выросъ. Въ этомъ смысл? Гоголь для своей эпохи былъ единственный писатель: ничей взоръ не проникaлъ такъ вглубь русской жизни, никто не ум?лъ придать такую типичность своимъ образамъ и, если въ оц?нк? художественнаго разсказа выдвигать на первый планъ эту способность писателя обнаруживать тайныя пружины окружающей его жизни, показывать намъ, какими общими теченіями мысли, какими чувствами, стремленіями, среди какихъ привычекъ живетъ не одно какое-нибудь лицо, a ц?лыя группы лицъ, изъ которыхъ слагается общественный организмъ, — если эту способность ц?нить въ бытописател?-реалист?, то, безспорно, исторію русскаго реальнаго романa придется начинать съ Гоголя".

Русская критика о "Мертвыхъ Душахъ".

Русская критика и въ оц?нк? "Мертвыхъ Душъ" разошлась кореннымъ образомъ; впроченъ, больше отзывовъ было восторженныхъ; т?мъ не мен?е, русской критикой, какъ было уже указано (стр. 136 и др.), Гоголь былъ недоволенъ, — онъ желалъ обстоятельнаго разбора своей «поэмы», a услышалъ только ругань, или неум?ренныя восхваленія.

Булгаринъ. Сенковскій. Полевой.

Булгаринъ призвалъ многое въ произведеніи Гоголя забавнымъ и см?шнымъ, призналъ наличность умныхъ зам?чаній, но заявилъ, что вс? эти счастливыя частности тонутъ въ странной см?си вздора, пошлостей и пустяковъ. Въ общемъ, «поэма» показалась ему не совс?мъ приличной и, во всякомъ случа?, произведеніемъ несерьезнымъ. Гоголя онъ сравнилъ съ Поль-де-Кокомъ. Таково же отношеніе къ "Мертвымъ Душамъ" Сенковскаго, — онъ не отрицаетъ присутствія въ "поэм?" легкаго остроумія, но не видитъ серьезной художнической наблюдательности: "стиль его грязенъ, картины зловонны", — говоритъ придирчивый критикъ, — правды русской жизни онъ въ поэм? не нашелъ. Полевой, застар?лый романтикъ, не могъ переварить гоголевскаго реализма и призналъ въ "Мертвыхъ Душахъ" — грубую карикатуру, которая перешла за пред?лъ изящнаго. Произведеніе это онъ называетъ "неопрятной гостинцей", "клеветой на Россію". "Сколько грязи въ этой поэм?! — продолжаетъ Полевой. — И приходится согласиться, что Гоголь — родственникъ Поль-де-Кока. Онъ — въ близкомъ родств? и съ Днккеесомъ, но Диккенсу можно простить его грязь и уродливость за св?тлыя черты, а ихъ не найти y Гоголя".

Шевыревъ. К. Аксаковъ. Б?линскій о "Мертвыхъ Душахъ". Вліяніе Гегеля на исканія y насъ "русской народности".

Кром? такихъ немногихъ суровыхъ отзывовъ, большинство было восторженныхъ; критики были поражены новизной явленія, поражены богатствомъ картинъ, типовъ и положеній, но никто изъ нихъ не р?шается высказаться по существу и съ достаточной полнотой опред?лнть все значеніе "Мертвыхъ Душъ" для русской жизни, хотя каждый изъ нихъ и торопится сказать, что эта поэма въ общественномъ смысл? явленіе очень знаменательное (Котляревскій). Изъ серьезныхъ критикъ надо указать отзывъ Шевырева, который, впрочемъ, слишкомъ много говоритъ о будущихъ русскихъ идеальныхъ герояхъ, об?щанныхъ Гоголемъ. Этотъ критикъ указалъ, между прочимъ, на торжество реализма въ нашемъ искусств? и на то значеніе, которое въ этой поб?д? сыграли "Мертвыя Души". К. Аксаковъ отъ произведенія Гоголя былъ въ такомъ восхищеніи, что поставилъ Гоголя рядомъ съ Гомеромъ и Шекспиромъ. Это вызвало даже р?зкую отпов?дь Б?линскаго, въ защиту униженныхъ міровыхъ геніевъ. Самъ Б?линскій не посвятилъ "Мертвымъ Душамъ" ц?лой статьи, но н?сколько разъ въ разныхъ работахъ отзывается о нихъ сочувственно. "Мертвыя Души", по его словамъ, "твореніе чисто-русское, національное, выхваченное изъ тайника народной жизни, столь же истинное, сколько и патріотическое, безпощадно сдергивающее покровъ съ д?йствительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью къ плодовитому зерну русской жизни; твореніе необъятно художественное по концепціи и выполненію, по характерамъ д?йствующихъ лицъ и подробностямъ русскаго быта и, въ то же время, глубокое по мысли, соціальное, общественное и историческое". Б?линскій былъ живо затронутъ также лиризмомъ Гоголя, романтическими порывами его души, его страстнымъ исканіемъ живой русской души; Б?линскаго заинтересовали и об?щанія Гоголя дать продолженіе поэмы съ другими лицами, хотя посл? «славянофильскихъ» восторговъ Шевырева и К. Аксакова по поводу этихъ будущихъ идеальныхъ русскихъ героевъ, онъ сталъ критически относиться къ об?щаніямъ Гоголя. Онъ даже въ этихъ об?щаніяхъ прозр?лъ опасность, грозящую гоголевскому таланту, и сталъ печатно уб?ждать его "не увлекаться такими замыслами, которые не отв?чаютъ вполн? опред?лившемуся характеру его таланта". По адресу К. Аксакова, Б?линскій сказалъ: «истинная» критика "Мертвыхъ Душъ" должна состоять не въ восторженныхъ крикахъ о Гомер? и Шекспир?, объ акт? творчества, о тройк?,- н?тъ, истинная критика должна раскрыть па?осъ поэмы, который состоитъ въ противор?чіи общественныхъ формъ жизни съ ея глубокимъ субстанціальнымъ началомъ, досел? еще таинственнымъ, досел? не открывшимся собственному сознанію и неуловимымъ ни для какого опред?ленія. Увлеченный Гегелемъ, Б?линскій такъ же страстно, какъ и Гоголь, старался опред?лить идеальныя стороны народности русской, — то положительное, что она должна внести въ сокровищницу челов?ческой культуры, чтобы завоевать право на почетный титулъ «историческаго» народа. Ясное опред?леніе русскихъ идеаловъ — и искаженіе этихъ идеаловъ въ изображенной Гоголемъ русской жизни, — вотъ, т? основанія, на которыя рекомендовалъ Б?линскій вступить серьезному критику "Мертвыхъ Душъ".

"Выбравныя м?ста изъ переписки съ друзьями".

О причинахъ появленія въ св?тъ "Выбранныхъ м?стъ изъ переписки съ друзьями" было уже говорено выше.[179] Гоголь въ этоvъ произведеніи поторопился "передъ смертью" договорить то, чего онъ не могъ, — не им?лъ времени и таланта выговорить путемъ беллетристики — путемъ продолженія "Мертвыхъ Душъ". И вотъ, онъ обнародовалъ н?которыя интимныя письма свои къ ближайшимъ друзьямъ и знакомымъ, — въ результат?, получилась странная книга, въ которой торопливо, сбивчиво, м?стами съ горячимъ воодушевленіемъ, м?стами съ какимъ-то фальшиво-приподнятымъ пао?сомъ говоритъ онъ о т?хъ вопросахъ, воторые мучили его передъ смертью. Это книга больная, но это книга правдивая. И нельзя было тяжел?е придумать оскорбленія умирающему челов?ку, какъ сказать, что онъ «лгалъ» въ своей книг?. И это Гоголю сказали. Въ своей "Авторской испов?ди" онъ говоритъ по этому поводу сл?дующее: "…называть лжецомъ и обманщикомъ, над?вшимъ личину набожности, приписывать подлыя и низкія ц?ли — это такого рода обвиненія, которыхъ я бы не въ силахъ былъ взвести даже на оьъявленнаго мерзавца… He м?шало бы подумать прежде, ч?мъ произносить такое обвиненіе: "Не ошибаюсь ли я самъ? в?дь я тоже челов?къ. Д?ло тутъ душевное. Душа челов?ка — кладезь, не для вс?хъ доступный, и на видимомъ сосодств? н?которыхъ признаковъ нельзя основываться… Н?тъ, въ книг? "Переписка съ друзьями", какъ ни много недостатковъ во вс?хъ отношеніяхъ, но есть также въ ней много того, что не скоро можетъ быть доступно вс?мъ… Для того, чтобы сколько-нибудь почувствовать эту книгу, нужно им?ть или очень простую и добрую душу, или быть слишкомъ многостороннимъ челов?комъ, который, при ум?, обнимающемъ со вс?хъ сторонъ, заключалъ бы высокій поэтическій талантъ и душу, ум?ющую любить полною и глубокою любовью".

Гоголь былъ правъ, говоря, что мысли его не умрутъ — многое изъ того, что онъ высказалъ въ своей книг?, нашло развитіе въ наши дни въ литературной и публицистической д?ятельности Л. Толстого.

Содержаніе. Патріархальный складъ государственной жизни.

Слишкомъ пестро и разнохарактерно содержаніе "Выбранныхъ м?стъ", чтобы можно было сколько-нибудь стройно и полно изложить "философію" Гоголя. Приходится довольствоваться лишь бол?е главнымъ. Во-первыхъ, въ этомъ произведеніи много чисто-автобіографическаго; боязнь смерив, горячая, фанатическая любовь къ Богу, заботы о строеніи своего "душевнаго д?ла", самобичеваніе, различныя признанія касательно своихъ сочиненій — все это не им?етъ общественнаго значенія. Такое значеніе остается только за мыслями Гоголя о государств?, обществ?, русскомъ народ? и русской интеллигенціи, о значеніи литературы, ея содержаніи и ц?ляхъ. Гоголь, въ юности идеализировавшій бюрократическій строй русской жизни, подъ конецъ, совершенно въ немъ разочаровался. И въ "Мертвыхъ Душахъ", и въ "Переписк?" ны р?зкія нападенія его на систему управлять страной при помощи "бумагъ изъ Петербурга", при помощи комиссій и іерархіи чиновниковъ. Вм?сто этого строя, Гоголь мечталъ о какомъ-то "патріархальномъ устройств?" государства: во глав? его стоитъ государь, который кь подданнымъ относится сердечно, какъ «отецъ», съ в?рою и любовью. Такими-же государями "въ миніатюр?" должны были быть «генералъ-губернаторы» и «губерваторы»; гуманно, просто, безъ чинопочитанія должгы были отностться другъ къ другу люди въ этомъ гоголевскомъ государств?. Прямой путь къ этому идеалу "очищевіе своей собственной души и сердца". He реформы въ западномъ дух? необходимы отечеству, говорилъ Гоголь, a моральное возрожденіе каждаго отд?льнаго челов?ка. To же приблизительно въ наши дни говоритъ Л. Толстой. Къ просв?щенію въ западномъ дух? онъ относился такъ же, какъ тотъ же Л. Толстой. Жизнь идеальнаго государства будетъ течь быстро и правильво, когда каждый опред?литъ свой «долгъ» и, довольствуясь малымъ жребіемъ, честно понесетъ его въ жизни: мужикъ пусть пашетъ землю, пусть пом?щикъ патріархально къ нему относится, оберегаетъ его, наставляетъ, хвалитъ, наказываетъ, судитъ, и чиновникъ пусть честно исполняетъ свою работу, купецъ пусть честно работаетъ, — и тогда все процв?тетъ безъ реформъ.

Пом?щикъ-дворянинъ, его значеніе въ государств?.

Особенное вниманіе уд?лилъ Гоголь пом?щику-дворянину. Это, по его представленію, — маленькій государь въ своемъ пом?стьи: онъ передъ Богомъ отв?чаетъ за своихъ кр?постныхъ, — оттого «святой» называетъ онъ работу въ деревн? разумнаго, доброд?тельнаго пом?щика. Не освобожденіе крестьянъ нужно мужикамъ, училъ Гоголь, не школы и не книги, a разумгое руководительство и религіозное воспитаніе. Трудъ землепашца и дворянина-пом?щика, живущаго неотлучно въ деревн?,- основа процв?танія отечества.

Апо?еозъ «труда» и работы надъ "землей".

Это тягот?ніе къ "земл?", обожествленіе труда, особенно физическаго[180] опять сближаетъ Гоголя съ Л. Толстымъ.

"Русское общество" въ пониманіи Гоголя.

Русскимъ обществомъ Гоголь недоволенъ въ своихъ письмахъ: онъ не разъ говоритъ о какой-то тревог?, которая растетъ въ русской интеллигенціи, о растерянности, пустот? русской мысли, о какихъ-то исканіяхъ чего-то. Гоголь правъ былъ, отм?тивъ переходный характеръ русскаго общественнаго самосознанія, но онъ ошибся, не угадавъ близости 60-хъ годовъ и всего переустройства русской жизни на новыхъ либеральныхъ началахъ. Въ своей книг? онъ повторилъ ту ошибку, въ которую впали многіе русскіе люди временъ Грознаго, которые мечтали исправить русскую жизнь, возстановивъ "поисшатавшуюся старину" тогда, когда въ русскомъ обществ? уже назр?вало предчувствіе реформы Петра. Вотъ почему и книга Гоголя н?сколько смахиваетъ на «Домострой», съ его патріархальными взглядами на жизнь, съ его идеализаціей изжитыхъ формъ жизни.

Женщина.

Зато совс?мъ не по старинному смотр?лъ Гоголь на «женщину», — ее онъ боготворитъ, ей отводитъ первое м?сто въ исторіи челов?ческой жизни, общественной и семейной. Отзвуки юношескаго романтизма привели Гоголя къ такому преклоненію.

Мысли Гоголя о значеніи церковной поэзіи для поэзіи новой русской. Православная церковь.

Съ историко-литературной точки зр?нія любопытны н?которыя письма его о поэзіи русской. Онъ отм?чаетъ органическую связь русской лирики съ поэзіей древне-русской, церковной. Онъ указываетъ, что русскіе поэты даже XVIII в?ка изъ Св. Писанія почерпали и образы, и настроенія. Ломоносовъ, Державинъ, Пушкинъ, Языковъ даютъ ему особенно много основаній для этого утвержденія. Восхваленіе Россіи, русскаго царя въ нашей поэзіи — есть отзвукъ того полурелигіознаго па?оса, съ которымъ о царяхъ и родин? говорится только въ Ветхомъ Зав?т?. И Гоголь лирическому поэту своего времени рекомендуетъ Ветхій Зав?тъ, говоря, что тамъ источникъ в?чной и возвышенной, божественной поэзіи. Изъ христіанскихъ церквей онъ отдаетъ предпочтеніе православной: въ ней больше заботъ о небесномъ, въ ней больше смиренія, больше любви къ людямъ, больше гуманности… И опять, въ его словахъ мы слышимъ словно указаніе русскому писателю, откуда брать ему идеалы — изъ Св. Писанія, изъ ученія Восточной Церкви: "Святые отцы" и «Златоустъ» — лучшія книги для народа, говоритъ Гоголь. И въ этихъ словахъ передъ нами воскресаетъ старая, допетровская Русь, когда, д?йствительно, эти книги были настольными y русскаго грамот?я.

Отношеніе Европы и Россіи.

Р?шаетъ Гоголь не разъ вопросъ объ отношеніяхъ Европы и Россіи: онъ критически, даже съ юморомъ относится къ "кваснымъ патріотамъ", къ славянофиламъ, но критикуетъ и «западниковъ». Къ «Западу» онъ относится съ полнымъ недов?ріемъ, — ему кажется, что западная культура изсякаетъ, и что скоро къ Россіи "за мудростью" обратятся заграничные люди. "Вс? европейскія государства, говоритъ онъ, теперь бол?ютъ необыкновенною сложностью всяких законовъ и постановленій", идеалы религіозные тамъ забыты, и "душевнымъ д?ломъ" никто не занимается. He то онъ вид?лъ въ Россіи, по крайней м?р?, въ томъ кругу, въ которомъ онъ вращался: очевидно, въ самомъ д?л?, вс? эти губернаторши, пом?щики, "значительныя лица", поэты, которымъ онъ писалъ свои письма, думали больше о своей душ?, о "своемъ внутреннемъ строеніи", ч?мъ о земл?. И это ут?шало Гоголя. Онъ говоритъ, что русское общество его времени "все чего-то ищетъ, ищетъ уже не вн?, a внутри себя. Вопросы нравственные взяли перев?съ надъ политическими и надъ учеными". Гоголь не зналъ о другихъ настроеніяхъ русскаго общества, и это незнаніе сд?лало для людей иныхъ уб?жденій его книгу непонятной, и глупой, и неприличной, и вредной…

Разнообразіе тона и стиля "писемъ".

Гоголь писалъ свои письма къ разнымъ лицамъ, къ умнымъ и глупымъ, къ восторженнымъ и спокойнымъ; онъ самъ говоритъ, что писалъ такъ, чтобы его всякій понялъ, — оттого въ его письмахъ много разнообразія даже въ манер? письма. Грубоватому и недалекомy пом?щвку онъ писалъ грубоватое письмо, говоря, очевидно, понятнымъ для него стилемъ. Эго письмо особенно возмутило Б?линскаго. Гоголь сов?туетъ пом?щику вн?дрять y крестьянъ уваженіе къ честнымъ и хорошимъ работникамъ; передъ образцовымъ «мужикомъ» обыкновенные должны были снимать шапки; если кто не сниметъ, то по адресу такого Гоголь рекомендовалъ пом?щику употребить "кр?пкое слово": "ахъ, ты, невымытое рыло! Самъ весь зажилъ въ саж?, такъ что и глазъ не видать, да еще не хочетъ оказать и чести честному! Поклонись же ему въ ноги!" Это "невымытое рыло" — только "мужицкій стиль", которымъ, очевидно, Гоголь хот?лъ указать лишь на моральную неочищенность мужика. "Мужика не бей, говоритъ онъ въ томъ же письм?. Съ?здить его въ рожу еще не большое искусство. Но ум?й пронять его хорошенько словами". Это "съ?здить по уху" — уже, очевидно, пом?щичій жаргонъ, подъ который подд?лывается Гоголь, стараясь сд?латься вполн? яснымъ своему простоватому и грубому корреспонденту.

Вообще многое изъ того, что указалъ Гоголь въ русской жизви, и умно, и в?рно; его собственные взгляды часто возвышены и чисты, но когда онъ переходилъ на практическую почву, то сов?ты его часто наивны, даже неумны… Такъ, въ этомъ же письм? къ пом?щику онъ рекомендуетъ пом?щику, для поднятія въ деревн? авторитета сельскаго батюшки, всюду брать съ собой этого батюшку на работу и каждый день сажать его за господскій столъ. Гоголь не пожелалъ заглянуть по-челов?чески въ душу этого несчастнаго священника, который даже пооб?дать въ кругу своей семьи не им?етъ права! Наивны сов?ты тому же пом?щику сжечь передъ мужиками н?сколько ассигнацій въ доказательство того, что онъ, пом?щикъ, не корыстолюбивъ!

Отношеніе русскаго общетва къ этому произведенію.

Когда эти странныя письма сд?лались достояніемъ публики, они ни въ комъ, кром? интимныхъ друзей, не вызвали къ себ? сочувствія. Особенно возмущены были люди либеральнаго склада мыслей, недавніе поклонники Гоголя. Они увид?ли въ книг? его изм?ну его прежнимъ честнымъ уб?жденіямъ, уввд?ли ложь и подлость. Всего энергичн?е такое отношеніе выразилось въ письм? Б?линскаго къ Гоголю. Самъ фанатикъ по темпераенту, самъ больной и измученный жизненной борьбой, критикъ много злого и несправедливаго сказалъ Гоголю, уже стоявшему одной ногой въ могил?. Въ этомъ столкновеніи двухъ великихъ современниковъ сказалось все русское общество, съ различными полюсами его тогдашняго міровоззр?нія.

Б?линскій написалъ Гоголю, что прежде "любилъ его со всею страстью", видя въ немъ надежду, честь, славу русской земли, "одного изъ великихъ вождей ея на пути сознанія, развитія, прогресса". Теперь отъ этой страсти осталось "презр?ніе и ненависть", такая же страстная… Книгу Гоголя онъ назвалъ "хитрой, но черезчуръ нецеремонной прод?лкой для достиженія небеснымъ путемъ чисто-земной ц?ли". Онъ съ негодованіемъ остановился на выраженіи: "ахъ, ты — невымытое рыло!"… He вникая въ истинный смыслъ этой грубости, онъ назвалъ Гоголя пропов?дникомъ кнута, апостоломъ нев?жества, поборникомъ обскурантизма и мракоб?сія; онъ нападаетъ на религію Гоголя: "не истнной христіанскаго ученія, говоритъ онъ, a бол?зненной боязнью смерти, чорта и ада в?етъ изъ вашей книги; онъ высм?ялъ стиль книги, онъ указалъ на слухи о томъ, что книга Гоголя написана была имъ для того, чтобы попасть въ наставники цесаревича…

"Авторская испов?дь".

Въ отв?тъ на эту «критику», жестокую и незаслуженную, и на другія подобныя же написалъ Гоголь свою "Авторскую испов?дь". Глубокою горестью, тоской проникнуто это, ясное по мысли, спокойное по изложенію сочиненіе. Гоголь умиралъ, непонятый современниками и потерявшій надежду, что они его поймутъ, что ему простятъ за промахи, что поблагодарятъ за то страстное желаніе принести пользу родин?, которое руководило имъ въ жизни и которое онъ перенесъ въ свои сочиненія. У грядущихъ покол?ній проситъ онъ въ своей трогательной "Авторской испов?ди" справедливости и милости…

Гоголъ, какъ личность; трагедія его жизни.

Гоголь принадлежалъ къ характерной для Россіи семь? людей "алчущихъ правды"- «счастливаго» довольства собой ему не было дано въ уд?лъ. Въ этомъ заключается его личное "несчастіе". Несчастливъ былъ онъ и оттого, что натура его представляла собою причудливое соединеніе самыхъ противор?чивыхъ качествъ: эгоизма и — способности самопожертвованія и смиренія, — см?шенія земного и небеснаго заразъ… Немного Хлестаковъ (по его собственному признанію) и Муразовъ, — онъ в?чно боролся съ собою, в?чно хлопоталъ надъ устройствомъ своей души и, окрыленный лучшими чувствами, игралъ не безъ самодовольства несвойственную ему роль «пророка»! Гоголь — "герой безвременья". Если бы онъ появился въ древней Руси, быть можетъ, онъ сыгралъ бы тогда великую роль именно въ той д?ятельности, которая такъ влекла его къ себ?.

Въ этомъ отношеніи, онъ совершенно не похожъ на Пушкина, — y того душа была въ равнов?сіи, въ ней не было того раздвоенія, которое исковеркало Гоголя.

Трагедія Гоголя, какъ писателя.

Если мы вглядимся въ Гоголя, какъ въ «писателя», — мы и зд?сь увидимъ ту же раздвоенность: «художникъ-реалистъ» и "моралистъ-пропов?дникъ" не слились въ его лиц?. Пушкинъ никогда не брался «учить» людей добру, и, т?мъ не мен?е, училъ ихъ, пробуждая добрыя чувства. Онъ никогда не подчинялъ своего творчества морали и высоко держалъ свое знамя писателя, — Гоголь, наоборотъ, пропов?дникъ, по призванію съ д?тскихъ л?тъ, и великій художникъ — по таланту, хот?лъ принести въ жертву морали свой прирожденный талантъ, — но оказался не въ состояніи «учить» людей такъ, какъ хот?лось ему. Трагедія его литературной карьеры и заключается въ томъ, что, когда, подъ вліяніемъ Пушкина, въ немъ «моралистъ» уступилъ «художнику», онъ написалъ свои безсмертныя произведенія, — онъ былъ ими недоволенъ. Когда же «моралистъ» въ немъ поб?дилъ «художника», онъ сталъ печатать такія вещи, которыя нравились ему, но перестали нравиться другимъ и встр?чены были укоромъ. Эта двойная борьба со своей душой и своимъ талантомъ была причиной несчастья его жизни. Это былъ съ д?тства "отравленный талантъ", который творилъ трудно, — кровью сердца и слезами очей своихъ.

Даже св?тлую и свободную любовь Пушкина къ "земл? онъ до боли заострилъ своей пропов?дью состраданія къ ближнимъ. Эта любовь перестала быть свободной и радостной.

Проф. Д. Н. Овсяннико-Куликовскій о характерныхъ особенностяхъ таланта Гоголя.

Въ ц?нной работ? проф. Д. Н. Овсяннико-Куликовскаго: «Гоголь» мы найдемъ указаніе еще другихъ психологическихъ причинъ гоголевскихъ неудачъ, найдемъ и очень м?ткую характеристику особенностей его таланта и манеры письма.

Сравнивая пріемы творчества Пушкина и Гоголя, проф. Овсяннико-Куликовскій отм?чаетъ существенное различіе ихъ. Пушкинъ относится къ разряду писателей-наблюдателей, — рисующихъ жизвь полностью, какъ она есть; Гоголь относится къ разряду писателей-экспериментаторовъ — т?хъ, которые д?лаютъ надъ жизнью эксперименты, опыты; такіе писатели подходятъ къ жизни съ опред?ленной идеей, и изъ жизни выд?ляютъ только н?которыя, интересующія ихъ черты.[181] Художникъ-наблюдатель стремится дать правдивое и полное изображевіе жизни. Онъ "присматривается и прислушивается къ жизни, стараясь понять ее, — онъ стремится постичь челов?ка въ жизни, взятой въ опред?ленныхъ пред?лахъ м?ста и времени, и въ своихъ созданіяхъ онъ не столько обнаруживаетъ и передаетъ свою манеру вид?ть и слышать жизнъ и свой дарь чувствовать челов?ка, сколько, открывая намъ широкую картину д?йствительности, даетъ намъ возможность, при ея помощи, развивать и совершенствовать наше собственное пониманіе жизни, нашъ собственный даръ чувствовать челов?ка и все челов?ческое". У художниковъ-экспериментаторовъ н?тъ такого безпристрастія въ творчеств?: онъ на фактахъ, взятыхъ изъ жизни, доказываетъ свою идею: въ силу нарочитаго подбора нужвыхъ чертъ, нужныхъ типовъ, "изучаемая художникомъ сторона жизни выступаетъ такъ ярко, такъ отчетливо, что ея мысль, ея роль становятся понятны вс?мъ".

Пушкинъ и Гоголь.

Гоголь, и какъ челов?къ, былъ экспериментаторъ, — онъ постоянно д?лалъ опыты надъ своей душой, не ст?снялся д?лать опыты и надъ душой своихъ друзей. Вотъ почему онъ никогда не жилъ просто.[182] Въ этомъ отношеніи, онъ тоже противоположность Пушкину. "Душа, открытая вс?мъ впечатл?ніямъ и вс?мъ сочувствіямъ, любознательный и воспріимчивый умъ, разносторонность натуры, живой интересъ къ д?йствительности въ многообразяыхъ ея проявленіяхъ — таковы т? особенности душевной организаціи, въ силу которыхъ Пушкинъ былъ въ искусств? "художникомъ-наблюдателемъ" и вм?ст? «мыслителемъ», a въ жизни — мыслящимъ "передовымъ челов?комъ", откликавшимся на вс? важн?йшіе интересы и запросы времени. Онъ бодро и сочувственно, съ заинтересованнымъ вниманіемъ, смотр?лъ на Божій міръ и, наблюдая людей и жизнь, почти не заглядывалъ, разв? урывками и случайно, въ свою собственную душу. Онъ не думалъ? себ?, какъ не думаетъ? себ? естествоиспытатель, наблюдая природу. He таковъ былъ Гоголь: сосредоточенный и замкнутый въ себ?, склонный къ самоанализу и самобичеванію, предрасположенный къ меланхоліи и мизантропіи, натура неуравнов?шенная, Гоголь смотр?лъ на Божій міръ сквозь призму своихъ настроеній, большею частью, очень сложныхъ и психологически-темныхъ, и вид?лъ ярко и въ увеличенномъ масштаб? преимущественно все темное, мелкое, пошлое, узкое въ челов?к?; кое-что отъ этого порядка онъ усматривалъ и въ себ? самомъ, — и т?мъ жив?е и бол?зненн?е отзывался онъ на эти впечатл?нія, идущія отъ другихъ, отъ окружающей среды… Онъ изучалъ ихъ одновременно и въ себ?, и въ другихъ".

Вотъ почему, въ сравненіи со "св?тлымъ", широкимъ пушкинскимъ умомъ, огромный, но узкій, односторонній, умъ гоголевскій былъ «темнымъ» (Овсяннико-Куликовскій). Потому и умъ, и творчество его были несвободны. И, какъ это ни странно, — они оказались въ рабств? y давно пережитыхъ религіозныхъ и моральныхъ взглядовъ древней Руси.[183] Въ Гогол? русская старина, забытая въ Х?II и XVIII в?к?, опять воскресла, но, не будучи въ состояніи сродниться, слиться съ жизнью XIX стол?тія, изломала того великаго челов?ка, которымъ овлад?ла. Посл? этой великой искупительной жертвы, въ д?ятельности Тургенева, Толстого, Достоевскаго и другихъ великихъ его учениковъ мы увид?ли уже органическое и мирное скрещеніе старыхъ русскихъ идеалов съ новой жизью.

Историческое значеніе Гоголя.

Изъ всего вышесказаннаго ясно великое историческое значеніе Гоголя:

1) Если Пушкинъ, какъ художникъ, открылъ поэзію древней Руси, — поэзію ея идейной жизни, то Гоголь, какъ челов?къ и писатель, сд?лался проводникомъ въ новую русскую жизнь нравственныхъ и религіозвыхъ идеаловъ старины. Достоевскій и Л. Толстой — его ученики.

2) Всл?дствіе этого онъ кореннымъ образомъ изм?нялъ y васъ пониманіе и роль «писателя»; онъ первый придалъ ему характеръ «пророка», "пропов?дника" христіанской морали; литературу онъ, при помощи Б?линскаго, объяснявшаго истинный смыслъ его творчества, сд?лалъ общественной силой (см. ниже стр. 255).

3) Гоголь органически связанъ съ реалистической литературой XVIII в?ка, — съ русскими сатириками и драматургами этой эпохи. Какъ Пушкинъ, онъ подвелъ итоги всей предшествовавшей литературы, упорно раскрывавшей безотрадныя стороны русской жизни.

4) Подобно Пушкину, онъ не только подвелъ итоги прошлой литературной жизни, — онъ нам?тилъ и содержаніе посл?дующей. Оттого самъ Б?линскій поставилъ его во глав? новаго періода русской литературы. Въ этомъ новомъ період?, впрочеиъ, не умерли и пушкинскія традиціи. Въ русской литератур? XIX в. мы должны различaть дв? литературныя школы — «пушкинскую» и "гоголевскую".

5) Въ исторіи русскаго реализма онъ потому играеть большое значеніе, что первый заговорилъ о теоріи реализма, первый сознательно вырабталъ пріемы новаго творчества.

6) Гоголь страстно любилъ Россію и всею душою хот?лъ проникнуть въ «духъ» русскаго народа, опред?лить его будущее. Вотъ почему въ исторіи русскаго «народничества» играетъ онъ большую роль.

Примечания:

1

Самъ Пушкинъ уже въ зр?ломъ возраст? признавался, что, благодаря воспитанію, онъ французскій языкъ всегда зналъ лучше русскаго.

7

См. мою Исторію руcской cловесности, ч. II, 29, 57, 117 и др. "Легкая поэзія (poesies legeres, poesies fugitives, vers de societe) стихотворныя шалости любовнаго, или шутливаго, характера (п?сни Анакреона, Овидія, мадригалы, стансы, сонеты, тріолеты, рондо); Хлои и Дафнисы, Психеи и Амуры, Нимфы и Сатиры — любимые образы этой поэзіи. Во Франціи произведеніями въ такомъ род? особенно прославились Лафонтенъ, Шолье, Жанъ-Батистъ-Руссо, Вольтеръ и Парни.

8

Ср. стихи "Посланіе къ Галичу", "Посланіе къ Ив. Ив. Пущину", "Мое зав?щаніе", «Городокъ». "Къ Батюшкову', "Гробъ Анакреона", "Посланіе къ Юдину", "Моему Аристарху".

9

Ср. стихи: «Леда», «Блаженство», "Гробъ Анакреона", "Фавнъ и Пастушка", Амуръ "и Гименей", "Фіалъ Анакреона", "Торжество Вакха".

10

Ср. стихи: «Кольна», «Эвлега», "Осгаръ".

11

"Воспоминанія въ Царскомъ Сел?", "Наполеонъ на Эльб?", "На возвращеніе Государя Императора изъ Парижа въ 1814 году".

12

"Посланіе къ кн. Горчакову", «Разлука», "Уныніе", "Элегія", "Я думалъ". Кром? того, объ этомъ чувств? говоритъ онъ въ стихотвореніяхъ: "На?здники", "Желаніе", "Осеннее утро", «Разлука», "Элегія", "Наслажденіе", «Окно» и др.

13

Фантастика поэмы не та, съ которой явился романтизмъ. Романтизмъ относится къ своимъ чудесамъ съ "в?рой" (ср. сочиненія Жуковскаго), — между т?мъ, у Пушкина отношеніе къ фантастик? то, что мы встр?чаемъ въ волшебныхъ сказкахъ Х?III-го в?ка — скептическое, ироническое.

14

Такими словами Пушкинъ въ одномъ письм? определилъ сущность байронизма.

15

Элегія: "Я пережилъ свои желанія", написанная черезъ два дня посл? окончанія "Кавказскаго пл?нника", прекрасно рисуетъ это настроеніе.

16

"Кинжалъ", "Отрывокъ".

17

"Нереида", "Р?д?етъ облаковъ летучая гряда', "Бахчисарайскому Фонтану", "Желаніе", "Въ Юрвуф? б?дный мусульманъ", "Таврида".

18

"Мой другъ, забыты мной", "Элегія" ("Простишь-ли мн?", "Ненастный день потухъ", "Ночь").

75

Посл? его смерти была напечатана его комедія: «Простакъ»; кром? того, сочинилъ онъ еще комедію: «Собака-овца», — но она до насъ не дошла.

76

Впрочемъ, религіозность матери отличалась т?мъ своеобразнымъ характеромъ, который такъ типиченъ былъ для міросозерцанія людей древней Руси, — безотраднымъ аскетизмомъ в?яло отъ этой религіи. Власть надъ міромъ наивно д?лилась между Богомъ и дьяволомъ, и челов?къ д?лался какой-то игрушкой въ ихъ рукахъ: "воля Бога" направляла жизнь челов?ка на "неиспов?димые пути", и личная воля челов?ка парализовалась такимъ пониманіемъ жизни; награда, или наказаніе за гробомъ, — вотъ исходъ челов?ческаго бытія. Гоголь на всю жизнь запомнилъ разсказъ матери о страшномъ суд?: "одинъ разъ я просилъ васъ разсказать мн? о страшномъ суд?, и вы мн?, ребенку, такъ хорошо, такъ понятно, такъ трогательно разсказали о т?хъ благахъ, которыя ожидаютъ людей за доброд?тельную жизнь, и такъ разительно, такъ страшно описали в?чныя муки гр?шныхъ, что это потрясло и разбудило во мн? всю чувствительность; это заронило и произвело впосл?дствіи во мн? самыя высокія мысли!" Очевидно, религіозные идеалы древней Руси не были вытравлены изъ русскаго самосознанія XVII-ымъ и XVIII-омъ стол?тіями, — они дожили въ сердцахъ русскихъ людей (особенно въ провинціи) до XIX в. и создали такихъ людей, какъ мать Гоголя, дали матеріалъ для н?которыхъ типовъ Островскаго, для тургеневской Лизы Калитиной.

77

Онъ выступалъ съ большимъ усп?хомъ въ роляхъ «старухъ». Лучшая его роль была роль Простаковой.

78

Н?которые біогрaфы Гоголя объясняють эти мечты также и т?мъ обстоятельствомъ, что Гоголь въ лице? увлекался изученіемъ "естественнаго права". Талантливый учитель его Б?лоусовъ сум?лъ развить въ немъ жажду общественной д?ятельности, которая и представлялась юнош?, какъ борьба на право, борьба съ неправосудіемъ и съ т?ми людьми, которые своими пороками вносили его въ жизнь.

79

Въ романагь Гоголя ("Мертвыя души"), Гончарова «Обломовъ» и "Обыкновенная Исторія" выведены юноши, такъ же смотрящіе на Петербургъ.

80

См. мою книгу "Исторія русской слов.", ч. II, главу о романтизм?.

81

Ср. разочарованія Тентетникова, Обломова и Адуева въ Петербург?.

82

Это замічаніе Гоголя очень любопытно: очевидно, онъ еще юношей научился отыскивать типичныя черты y людей, отм?чать y нихъ наибол?е яркія черты. Очевидно, въ провинціи онъ им?лъ больше матеріала для наблюденія.

83

Въ предисловіи, отъ имени какихъ-то несуществовавшихъ издателей, Гоголя им?лъ нескромность заявить, что они (издатели) "гордятся т?мъ, что, по возможности, спосп?шествовали св?ту ознакомиться съ созданіемъ юнаго таланта".

84

Какъ образецъ подобныхъ просьбъ, можно привести отрывокъ изъ письма Гоголя къ матери: "Вы много знаете обычаи и нравы малороссіянъ нашихъ и потому вы не откажитесь сообщить мн? ихъ въ нашей переписк?. Это мн? очень, очень нужно… Я ожидаю отъ васъ описанія полнаго наряда сельскаго дьячка, отъ верхняго платья до самыхъ сапоговъ, съ поименованіемъ, какъ это все называлось y самыхъ закорен?лыхъ, самыхъ древнихъ, самыхъ наимен?е перем?нившихся малороссіянъ. Еще обстоятельное описаніе свадьбы, не упуская ни мал?йшихъ подробностей… Еще н?сколько словъ о колядкахъ, о Иван? Купал?, о русалкахъ. Если есть, кром? того, какіе-либо духи, или домовые, то о нихъ подробн?е, съ ихъ названіями и д?лами. Множество носится между простымъ народомъ пов?рій, страшныхъ сказаній, преданій, разныхъ анекдотовъ и пр". Въ этомъ интерес? къ народной жизни сказалась одна изъ характерныхъ особенностей романтизма — погоня за couleur ethnographique. Интересуютъ его и древнія монеты, р?дкости, старопечатныя книги; онъ проситъ высылать ему стародавнія рукописи про времена гетманщины. Этотъ интересъ къ старин? — тоже черта романтиковъ, увлекавшихся сознательнымъ желаніемъ в?рно воспроизводить couleur historique.

85

Въ "Запискахъ Смирновой" не разъ разсказывается, съ какимъ благогов?ніемъ слушалъ Гоголь все, что говорилъ Пушкинъ. Многія изъ его зам?чаній и сужденій Гоголь немедленио записывалъ въ записную книжку.

86

Мысли, имъ выработанныя въ это время, нашли себ? выраженіе въ т?хъ статьяхъ, которыя вошли поздн?е въ составъ его сборника "Арабески".

87

Онъ съ презр?ніемъ отзывался о своихъ первыхъ произведеніяхъ, которыя принесли ему славу: "да обрекутся они неизв?стности, — писалъ онъ о "Вечерахъ на хутор?", — покам?стъ что-нибудь ув?систое, великое, художническое, не изыдетъ изъ меня!" Съ этимъ «великимъ» онъ хот?лъ связать то "большое д?ло", о которомъ онъ мечталъ. "Я вижу ясн?е и лучше многое, нежели другіе, — писалъ онъ матери въ 1833 году. — Я изсл?довалъ челов?ка отъ его колыбели до конца, и отъ этого ничуть не счастлив?е. У меня болитъ сердце, когда я вижу, какъ заблуждаются люди. Толкуютъ о доброд?тели, о Бог? и, между т?мъ, не д?лаютъ ничего. Хот?лъ бы кажется, помочь имъ, но р?дкіе, р?дкіе изъ нихъ им?ютъ св?тлый, природный умъ, чтобы увид?ть истину моихъ словъ". Гоголь даже одно время бросилъ совс?мъ писать, мучаясь т?мъ, что его великіе замыслы не находятъ себ? великаго воплощенія, "мелкаго (писать), — говоритъ онъ, — не хочется, великое не выдумывается".

88

Въ 1-ый разъ поставленъ на сцену 19 апр?ля 1836 г.

89

Это понялъ императоръ Николай Павловичъ, присутствовавшій на первомъ представленіи комедіи. "Ну, пьеска! — сказалъ онъ — вс?мъ досталось, a больше вс?хъ мн?!"

90

Смыслъ этой фразы обращенной въ комедіи, словно къ публик?, д?йствительно, загадочный, разъясняется только этими словами Гоголя.

91

Это онъ сд?лалъ не только въ частныхъ беседахъ и письмахъ, но и въ н?сколькихъ объяснительныхъ статьяхъ, посвященныхъ «Ревизору»: "Отрывокъ изъ письма, писаннаго авторомъ посл? перваго представленія «Ревизора» къ одному литератору", въ "Предув?домленіи для т?хъ, которые хот?ли бы сыграть, какъ сл?дуетъ «Ревизора» и въ комедіи, Театральный разъ?здъ посл? представленія новой комедіи" (1842), "Развязка Ревизора".

92

"Я живу около года въ чужой земл?,- писалъ онь одному другу, — вижу прекрасныя небеса, міръ, богатый искусствами и челов?комъ; но разв? перо мое принялось описывать предметы, могущіе поразить каждаго? Ни одной строки не могъ я посвятить чуждому. Непреодолимою ц?пью прикованъ я къ своему, и нашъ б?дный, неяркій міръ, наши курныя избы, обнаженныя пространства предпочелъ я небесамъ лучшимъ, прив?тливо гляд?вшимъ на меня".

93

"Ночи на вилл?" — произведеніе, въ которомъ Гоголь изображалъ смерть Вьельгорскаго.

94

Особенно серьезно забол?лъ онъ въ В?н? въ 1840 г.

95

Онъ чувствовалъ себя духовно-близкимъ лишь къ Жуковскому, который, подъ старость такъ же, какъ и Гоголь, совс?мъ ушелъ отъ жизни и ея интересовъ въ свой собственный міръ; онъ, подобно Гоголю, тоже сд?лался мистикомъ. Близокъ былъ Гоголь и со Смирновой, которая увлеклась религіей.

96

"Для своихъ московскихъ друзей Гоголь на склон? л?тъ являлся живымъ воплощеніемъ ихъ сердечныхъ чаяній. Малороссъ, который пишетъ по-русски и любитьМоскву, челов?къ религіозный и большой патріотъ, геніальный художникъ, въ развитіи своего таланта нич?мъ не обязанный Западу, мыслитель, задумавшій сказать свое глубокое, Юогомъ вдохновенное слово о Россіи, — слово, которое должно открыть русскимъ глаза на святую доброд?тель и великое призваніе ихъ родины — такой челов?къ долженъ былъ быть принятъ москвичами (славянофилами) какъ великій залогъ того, на что Россія способна безъ посторонней помощи" (Котляревскій).

97

"Челов?ческое чувство вопіетъ противь этого", сказаль одинъ «гуманный» цензоръ. "Хотя, конечно, эта ц?на дается за одно имя, написанное на бумаг?, но все же это имя — душа, душа челов?ческая; она жила, существовала. Этого ни во Франціи, ни въ Англіи и нигд? нельзя позволить. Да посл? того ни одинъ иностранецъ къ намъ не прі?детъ!"

98

Онъ шлетъ благословенія vатери, сестрамъ, друзьямъ. Преосвященному Иннокентію онъ тоже шлетъ благословеніе: "Жму заочно вашу руку, — пишетъ онъ и силою вашего жe благословенія благословляю васъ! Неослабно и твердо протекайте пастырскій путь вашъ. Всемогущая сила надъ нами. Ничто не совершается безъ нея въ мір?: и наша встр?ча была назначена свыше. Она — залогъ полной встр?чи y гроба Господня".

99

А. Котляревскій говоритъ сл?дующее: "Подборъ книгъ чрезвычайно любопытный. Это библіотека, составленная изъ сочиненій лучшихъ выразителей т?хъ поэтическихъ мотивовъ, которые преобладаютъ въ поэзіи самого Гоголя. Платонъ и Шиллеръ, какъ п?вцы того міра идей, тоска по которымъ не покидала нашего писателя во вс? моменты его жизни. Петрарка, какъ п?вецъ неземной любви, влюбленный въ воздушный женскій образъ, которымъ бредила и разгоряченная фантазія нашего поэта; Аристофанъ — Гоголь А?инской республики. Винкельманъ — восторженный жрецъ античной красоты и, наконецъ, Тикъ, — среднев?ковый палладинъ-кудесникъ, живувшій въ такомъ ладу со вс?ми привид?ніями".

100

Кром? того, указаны сл?ды вліянія Байрона, Пушкина ("Евгеній Он?гинъ"), Батюшкова ("Странствователь и Домос?дъ").

101

Въ поэм? встр?чаются такія строки:

"Подымается протяжно

Въ б?ломъ саван? мертвецъ;

Кости пыльныя онъ важно

Отираетъ, молодецъ".

Или:

"И остальная жизнь моя -

Заплата (т. е. плата) малая моя

За прежней жизни злую пов?сть".

102

См. выше, ч. II моей "Исторіи".

103

См. выше, II ч. моей "Исторіи", главу о романтизм?. Фантастическій элементъ — одинъ изъ существенныхъ признаковъ романтизма.

104

Онъ пользовался при этомъ не только произведеніями чисто-народной малороссійской фантазіи, но черпалъ сюжеты и изъ литературы, особенно н?мецкой романтической поэзіи.

105

Кром? народнаго пов?рія о цв?тахъ папоротника, о колдунахъ и в?дьмахъ, въ этой пов?сти мы встр?чаемъ отраженіе дегенды о продаж? души дьяволу изъ-за любви къ женщин?. (См. 2-ой вып. 1-ой части "Исторіи",Чудо о прельщенномъ отрок?" и др.).

106

"…И вс?, сколько ни было ихъ тамъ, какъ хмельныя, отплясывали какого-то чертовскаго трепака. Пыль подняли, Боже упаси, какую! Дрожь бы проняла крещенаго челов?ка при одномъ вид?, какъ высоко скакало б?совское племя… Только завид?ли д?да — и турнули къ нему ордою. Свиныя, собачьи, козлиныя, дрофиныя, лошадиныя рыла, — вс? повытягивались, и воть такъ и л?зутъ ц?ловаться".

107

"…Спереди совершенно н?мецъ: узенькая, безпрестанно верт?вшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, какъ y нашихъ свиней, кругленькимъ пятачкомъ; ноги были такъ тонки, что, если бы такія им?лъ яресковскій голова, то онъ переломалъ бы ихъ въ первомъ казачк?, но зато сзади онъ былъ настоящій губернскій стряпчій въ мундир?, потому что y него вис?лъ хвостъ такой острый и длинный, какъ теперешнія мундирныя фалды; только разв? по козлиной бород? подъ мордой, по небольшимъ рожкамъ, торчавшимъ на голов?, и что весь былъ не б?л?е трубочиста, можно было догадаться, что онъ не н?мецъ и не губернскій стряпчій, a просто чортъ".

108

"…Co страхомъ оборотился д?дъ… Боже ты мой, какая ночь! ни зв?здъ, ни м?сяца; вокругъ провалы; подъ ногами круча безъ дна; надъ головою св?силась гора, и воть-вотъ, кажись, такъ и хочетъ оборваться на него! И чудится д?ду, что изъ-за нея мигаетъ какая-то харя: y! y! носъ — какъ м?хъ въ кузниц?; ноздри — хоть по ведру воды влей въ каждую! губы, ей-Богу, какъ дв? колоды! Красныя очи выкатились на верхъ, и еще языкъ высунула и дразнитъ… Вотъ чудится ему, что пень дерева пыхтитъ и дуется, показываются уши, наливаются красные глаза, ноздри раздулись, носъ поморщился, и вотъ, такъ и собирается чихнуть".

109

Особенно ярко сказываетея эта манера письма въ общеизв?стномъ описаніи Дн?пра ("Чуденъ Дн?пръ…"). Зд?сь гиперболы, бьютъ въ глаза (…р?дкая птица долетитъ до середины его…); метафоры порой вызываютъ недоум?ніе (напр.: "сыплется громъ").

110

Въ изображеніи этихъ героевъ и героинь Гоголь изм?нялъ пріемамъ письма романтической школы. Онъ изображалъ этихъ героевъ такъ отвлеченно, какъ изображали своихъ героевъ псевдоклассики и особенно сентименталисты.

111

"…Шумъ, брань, мычаніе, блеяніе, ревъ — все сливается въ одинъ нестройный говоръ. Волы, м?шки, с?но, цыгане, горшки, бабы, пряники — все ярко, пестро, нестройно, мечется кучами и снуется передъ глазами. Разноголосыя р?чи потопляютъ другъ друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется отъ этого потока; ни одинъ крикъ нe слышится ясно. Только хлопанье по рукамъ торгашей слышится со вс?хъ сторонъ ярмарки. Ломается возъ, звепитъ жел?зо, гремять сбрасываемыя на землю доски, и закружившаяся голова недоум?ваетъ, куда обратиться…" и т. д. Еще описаніе ярмарки въ пов?сти: "Пропавшая грамота" — изображенъ другой моментъ.

112

"Кумова жена была такого рода сокровище, какихъ немало на б?ломъ св?т?. Такъ же, какъ и ея мужъ, она почти никогда не сид?ла дома, и почти весь день пресмыкалась y кумушекъ и зажиточныхъ старухъ, хвалила и ?ла съ большимъ аппетитомъ и дралась только по утрамъ со своимъ мужемъ, потому что въ это только время и вид?ла его иногда. Хата ихъ бьіла вдвое стар?е шароваровъ волостного писаря; крыша въ н?которыхъ м?стахъ была безъ соломы. Плетня видны быди один остатки, потому что всякій, выходившій изъ дому, никогда не бралъ палки для собакъ, въ надежд?, что будетъ проходить мимо кумова огорода и выдернетъ любую изъ его плетня. Печь не топилась дня по три. Все, что ни напрашивала н?жная супруга y добрыхъ людей, прятала, какъ можно подал?е отъ своего мужа и часто самоуправно отнимала y него добычу, если только онъ не усп?валъ ее пропить въ шинк?. Кумъ, несмотря на всегдашнее хладнокровіе, не любилъ уступать ей, и оттого почти всегда уходилъ изъ дому съ фонарями подъ обоими глазами, a дорогая половина, охая, плелась разсказывать старушкамъ о безчинств? своего мужа и о претерп?нныхъ ею отъ него побояхъ…"

113

Пьяницу мельника, который совершенно былъ ни къ чему негоденъ, она собственною своею мужественною рукою, дергая каждый день за чубъ, ум?ла сд?лать золотомъ, a не челов?комъ. Ростъ она им?ла почти исполинскій, дородность и силу совершенно соразм?рную. Казалось, что природа сд?лала непростительную ошибку, опред?ливъ ей носить темно-коричневый, по буднямъ, капотъ съ мелкими сборками и красную кашемировую шаль въ день Св?тлаго Воскресенья и своихъ именинъ, — тогда какъ ей бол?е всего шли бы драгунскіе усы и длинные ботфорты. Зато занятія ея совершенно соотв?тствовали ея виду: она каталась сама на лодк?, гребя весломъ искусн?е всякаго рыболова, стр?ляла дичь, стояла неотлучно надъ косарями, знала наперечетъ число дынь и арбузовъ на баштан?, брала пошлину по пяти коп?екъ съ воза, про?зжавшаго черезъ ея греблю; взл?зала на дерево и трусила груши; била л?нивыхъ вассаловъ своею страшною рукою и подносила достойнымъ рюмку водки тою же грозною рукою. Почти въ одно время она бранилась, красила пряжу, б?гала на кухню, д?лала квасъ, варила медовое варенье и хлопотала весь день и везд? посп?вала.

114

,…Онъ неотлучно бывалъ въ пол? при жнецахъ и косаряхъ, и это доставляло наслажденіе неизъяснимое его кроткой души. Единодушный взмахъ десятка и бол?е блестящихъ косъ; шумъ падающей стройными рядами травы; изр?дка заливающіяся п?сни жницъ, то веселыя, какъ встр?ча гостей, то заунывныя, какъ разлука; спокойный, чистый вечеръ, — и что за вечеръ! какъ воленъ и св?жь воздухъ! какъ тогда оживлено все: степь красн?етъ, син?етъ и горить цв?тами; перепелы, дрофы, чайки, кузнечики, тысячи нас?комыхъ, и отъ нихъ свистъ, жужжаніе, трескъ, крикъ и вдругъ стройный хоръ; и все не молчитъ ни на минуту; a солнце садится и кроется. У! какъ св?жо и хорошо! По полю, то тамъ, то сямъ, раскладываются огни и ставятъ котлы, и вкругъ котловъ садятся усталые косари; паръ отъ галушекъ несется; сумерки с?р?ютъ… Трудно разсказать, что д?лалось тогда съ Иванъ ?едоровичелъ. Онъ забывалъ присоединиясь къ косарямъ, отв?дать ихъ галушекъ, которыя очень любилъ, и стоялъ неподвижно на одномъ м?ст?, сл?дя глазами пропадавшую въ неб? чайку…".

115

Впрочемъ, «ругателемъ» онъ является только по отношенію къ своимъ кр?постнымъ. Характерная сцена угощенія Шпоньки. Когда онъ отказался взять «стегнышко», Сторченко заставилъ лакея стать на кол?ни и просить Шпоньку: "Становись, подлецъ, на кол?ни! Говори сейчасъ: "Иванъ ?едоровичъ, возьмите стегнышко!" — "Иванъ ?едоровичъ, возьмите стегнышко!" — прорев?лъ, ставъ на кол?ни, оффиціантъ съ блюдомъ".

116

…Молчаніе продолжалось около четверти часа. Барышня все такъ же сид?ла.

Наконецъ, Иванъ ?едоровичъ собрался съ духомъ: "Л?томъ очень много мухъ, сударыня!" — произнесъ онъ полудрожащимъ голосомъ.

— "Чрезвычайно много!" — отв?чала барышня. — "Братецъ нарочно сд?лалъ хлопушку изъ стараго маменькина башмака, но все еще очень много".

Тутъ разговоръ опять прекратился.

117

Это "писаніе" издалека, какъ результатъ радостныхъ д?тскихъ воспоминаній, и внесло ту идеализацію въ описанія природы и жизни малороссійской, которая такъ очевидна въ "Вечерахъ на хутор? близъ Диканьки".

118

"…Каганецъ, дрожа и вспыхивая, какъ бы пугаясь чего, св?тилъ намъ въ хат?. Веретено жужжало; a мы вс?, д?ти, cобравшись въ кучку, слушали д?да, не сл?завшаго отъ старости бол?е пяти л?тъ съ своей печки. Но ни дивныя р?чи про давнюю старину, про на?зды звпорожцевъ, про ляховъ, про молодецкія д?ла Подковы, Полторакожуха и Сагайдачнаго не занимали насъ такъ, какъ разсказы про какое-нибудь старинное чудное д?ло, отъ которыхъ всегда дрожь проходила по т?лу, и волосы ерошились на голов?. Иной разъ страхъ, бывало, такой заберетъ отъ нихъ, что съ вечера все показывается, Богъ знаетъ, какимъ чудищемъ. Случится, ночью выйдешь за ч?мъ-нибудь изъ хаты, вотъ такъ и думаешь, что на постели твоей уклался спать выходецъ съ того св?та… Я принималъ часто издали собственную свитку, положенную въ головахъ, зa свернувшагося дьявола".

119

Впрочемъ, при всей добросов?стности Гоголя въ этомъ отношеніи, онъ не разъ погр?шалъ противъ правды. Его "пов?сти" уже современными критиками разобраны были съ этнографической точки зр?нія и обнаружили въ Гогол? челов?ка, который обо многомъ говорилъ съ чужого голоса. Какъ на одинъ изъ яркихь прим?ровъ его отступленій отъ правды малороссійскаго быта, указываютъ, наприм?ръ, на свадьбу Грицка съ Параской въ "Сорочинской ярмарк?". Народная свадьба сопровождается многими и длинными обрядами и такъ скоро не могла быть закончена, какъ разсказываетъ Гоголь. Такъ же неправдоподобной, по указаніямъ этнографовъ, является сцена вызыванія д?вушки изъ дома при помощи игры на бандур?. Этотъ пріемъ п?ть «серенады» подъ окнами возлюбленныхъ въ Малороссіи не практикуется. Совершенно противор?читъ патріархальнымъ обычаямъ деревни и сочиненіе про отца такой п?сни, какую сложилъ Левко ("Майская ночь"). "Переряживаніе", къ которому онъ приб?гаетъ, тоже противор?читъ обычаямъ деревни, — рядятся въ деревн? только на Святкахъ.

120

Въ этомъ посл?днемъ случа? Гоголю удается удивительно и мастерски сочетать реализмъ съ фантастикой. Какъ удивительно реально изображена имъ, наприм?ръ, игра въ карты съ в?дьмой и чертями въ аду: "Козырь!" вскричалъ онъ, ударивъ по столу картою такъ, что ее свернуло коробомъ; та, не говоря ни слова, покрыла восьмеркою масти. "А ч?мъ ты, старый дьяволъ, бьешь?" В?дьма подняла карту: подъ нею была простая шестерка. "Вишь, б?совское обморачиванье!" — сказалъ д?дъ и съ досады хватилъ кулакомъ что силы по столу. Къ счастью еще, что y в?дьмы была плохая масть; y д?да, какъ нарочно, на ту пору — пары. Сталъ набирать карты изъ колоды, — только мочи н?тъ; дрянь такая л?зетъ, что д?дъ и руки опустилъ. Въ колод? ни одной карты. Пошелъ уже такъ, не глядя, простою шестеркою; в?дьма приняла. "Вотъ теб? на! это что? Э, э! в?рно, что-нибудь да не такъ!" Вотъ, д?дъ карты потихоньку подъ столъ и перекрестилъ; глядь — y него на рукахъ тузъ, король, валетъ козырей, a онъ, вм?сто шестерки, спустилъ кралю. "Ну, дурень же я былъ! Король козырей! что? приняла? А? кошачье отродье! A туза не хочешь? Тузъ! валетъ!" Громъ пошелъ по пеклу…"

121

Напр. "Ивасю, мой любый! б?ги къ Петрусю, мое золотое дитя, какъ стр?ла изъ лука; разскажи ему все: любила бъ его карія очи, ц?ловала бы его б?лое личико, да не велитъ судьба моя. Не одинъ ручникъ вымочила я горючими слезами. Тошно мн?, тяжело на сердц?. И родной отецъ — врагъ мн?: неволитъ идти зa нелюбаго ляха. Скажи ему, что и свадьбу готовятъ, только не будетъ музыки на нашей свадьб?: будутъ дьяки п?ть, вм?сто кобзъ и сопилокъ. He пойду я танцовать съ женихомъ своимъ, — понесутъ меня… Темная, темная будеть хата изъ кленоваго дерева и, вм?сто трубы, крестъ будетъ стоять на крыш?". Такое пользованье народной п?сней было y Гоголя вполн? сознательнымъ. Онъ п?сн? народной придавалъ очень большое значеніе, считая, что п?сня для историка важн?е документовъ. Въ «Арабескахъ» онъ говорилъ сл?дующее: "Историкъ не долженъ искать въ нихъ показателя дня и числа битвы, или точнаго объясненія м?ста, в?рной реляціи. Но когда онъ захочетъ узнать в?рный бытъ, стихію характера, вс? изгибы и отт?нки чувствъ, волненій, страданій, веселій и вображаемаго народа, когда захочетъ выпытать духъ минувшаго в?ка, общій характеръ всего ц?лаго и порознь каждаго частнаго, тогда онъ будетъ удовлетворенъ".

122

Напр. летаніе Вакулы на чорт? есть народная обработка эпизода изъ житія св. Іоанна Новгородскаго, который леталъ на дьявол? въ Іерусалимъ. Къ области «легендъ» относится разсказъ Левко о той л?стниц?, которая соединяетъ небо и землю" ("Майская ночь").

123

Напр. народныя преданія о развалинахъ какого-нибудь стараго замка могли лечь въ основу пов?сти "Страшная Месть". Воспоминанія попа Данилы о казацкихь подвигахъ тоже относятся къ этой области.

124

Напр. продажа Громобоемъ души дьяволу и страхъ его въ посл?днюю ночь напоминастъ эпизодъ изъ "Пропавшей Грамоты".

125

Впосл?дствіи Тургеневъ, въ его пов?сти "Б?жинъ Лугъ", опять введетъ насъ въ этотъ міръ народной фантазіи.

126

На это знакомство Гоголя съ подобными "комедіями" указываютъ, хотя бы, т? эпиграфы, которые онъ проставилъ въ н?которыхъ главахъ "Сорочинской Ярмарки". Объ украинской литератур? до Гоголя см. соч. Петрова "Очерки украинской литературы".

127

Въ II ч. моей "Исторіи", въ глав?, посвященной характеристик? «романтизма», указано, что реализмъ былъ т?сно связанъ съ романтизмомъ, даже вытекалъ изъ него, какъ одно изъ главныхъ требованій романтической школы. Оттого такое сліяніе двухъ направленій встр?чаемъ мы и y Вальтеръ-Скотта, и y Гюго, и y Виньи, и y русскихъ романтиковъ — Марлинскаго, Загоскина, Лажечникова. Погодина и y Гоголя.

128

Въ подстрочномъ прим?чаніи къ пов?сти Гоголь говоритъ сл?дующее: "Вій — есть колоссальное созданіе простонароднаго воображенія. Такимъ именемъ называется y малороссіянъ начальникъ гномовъ, y котораго в?ки на глазахъ идутъ до самой земли. Вся эта пов?сть есть народное преданіе. Я не хот?лъ ни въ чемъ изм?нить его и разсказываю почти въ той же простот?, какъ слышалъ".

129

Объ этомъ свид?тельствуетъ, хотя бы, его собственное признаніе, что страшныя сказки въ д?тств? его очень занимали и волновали. Въ пов?сти "Старосв?тскіе пом?щики" Гоголь въ одномъ м?ст? вспоминаетъ, какъ часто въ д?тств? онъ слышалъ таинственный голосъ, его звавшій по имени. "Признаюсь, говоритъ онъ, мн? всегда былъ страшенъ этотъ таинственный зовъ. Я помню, въ д?тств? я часто его слышалъ: иногда вдругъ позади меня кто-то явственно произноситъ мое имя. Я, обыкновенно, тогда б?жалъ съ величайшимъ страхомъ и занимавшимся дыханіемъ изъ саду…"

130

"Л?са, луга, небо, долины — все, казалось, какъ будто спало съ открытыми глазами; в?теръ хоть бы разъ вспорхнулъ гд?-нибудь; въ ночной св?жести было что-то влажно-теплое; т?ни отъ деревъ и кустовъ, какъ кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину; такая была ночь, когда философъ Хома Брутъ скакалъ съ непонятнымъ всадникомъ на спин?…".

131

"…Онъ чувствовалъ какое-то томительное, непріятное и вм?ст? сладкое чувство, подступавшее къ его сердцу. Онъ опустилъ голову внизъ и вид?лъ, что трава, бывшая почти подъ ногами его, казалось, росла глубоко и далеко, и что сверхъ ея находилась прозрачная, какъ горный ключъ, вода, и трава казалась дномъ какого-то св?тлаго, прозрачнаго до самой глубины, моря; по крайней м?р?, онъ вид?лъ ясно, какъ онъ отражался въ ней вм?ст? съ сид?вшею на спин? старухою. Онъ вид?лъ, какъ, вм?сто м?сяца, св?тило тамъ какое-то солице; онъ слышалъ, какъ голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звен?ли; онъ вид?лъ, какъ изъ-за осоки выплывала Русалка… Видитъ ли онъ это, или не видитъ? Наяву ли это, или снится? Но тамъ что? в?теръ, или музыка? звенитъ, звенитъ и вьется, и подступаетъ, и вонзается въ душу какою-то нестерпимою трелью.

"Что это?" думалъ философъ Хома Брутъ, глядя внизъ, несясь во всю прыть… Онъ чувствовалъ б?совски-сладкое чувство, онъ чувствовалъ какое-то томительно-страшное наслажденіе…".

132

"Философомъ" онъ названъ потому, что былъ въ предпосл?днемъ класс? академіи. Въ посл?днемъ класс? преподавалось только "богословіе" — ученики носили названіе «богослововъ»; въ предпосл?днемъ класс? преподавалась "философія" — и ученики назывались "философами".

133

Какъ образчикъ такого страннаго см?шенія ужаснаго съ см?шнымъ можно привести разсказъ одного изъ дворовыхъ сотника о судьб? Микитки, влюбившагося въ в?дьму-панночку: "воротился едва живой, и съ той поры изсохнулъ весь, какъ щепка; и когда разъ пришли на конюшню, то, вм?сто его, лежала только куча золы да пустое ведро, — сгор?лъ совс?мъ, сгор?лъ самъ собою".

134

Въ одномъ м?ст? пов?сти Гоголь прямо осуждаетъ этихъ "новыхъ людей" съ чисто дворянской сословной точки зр?нія.

135

Гоголь ошибается, говоря сл?дующее: "По странному устройству вещей, всегда ничтожныя причины родили великія событія и, наоборотъ, великія предпріятія оканчивались ничтожными сл?дствіями": 1) Гоголь путаетъ причины съ «поводами», a 2) ничтожныя причины только въ жизни пустой и мелкой производять "великія" (!) событія, — въ жизни большого разм?ра ничтожныя причины остаются незам?ченными.

136

Напр.: "Иванъ Ивановпчъ н?сколько боязливаго характера. У Ивана Никифоровича, напротивъ того, шаровары въ такихъ широкихъ складкахъ, что если бы раздуть ихъ, то въ нихь можно бы пом?стить весь дворъ съ амбарами и строеніемъ". Къ хорошимъ качествамъ души онъ относитъ такія обстоятельства, что y одного изъ нихъ удивительныя яблоки, что онъ любитъ дыни, что его уважаетъ комиссаръ.

137

"Заимствованіе" Гоголемъ y Нар?жнаго особенно сказалось въ сл?дующемъ эпизод?: y Нар?жнаго одинъ изъ Ивановъ поджигаетъ мельницу врага, — y Гоголя Иванъ Ивановичъ подпиливаетъ гусиный хл?въ Ивана Никифоровича. Психологія обоихъ героевъ, ночью выполняющихъ свои "адскіе замыслы", приблизительно сходно развита y обоихь писателей (см. о Нар?жномъ во II ч. моей "Исторіи"). Кром? того, позаимствовался Гоголь кой-ч?мъ, в?роятно, y другихъ писателей XVIII и XIX в.,- такъ образъ прихлебателя, котораго щелкаютъ ради пот?хи въ носъ, напоминаетъ собою и героя стараго романа "Злосчастный Никаноръ", и одного вводнаго героя въ роман? А. Измайлова "Евгеній".

138

Сравни заключительныя слова пов?сти о томъ, какъ поссорились "Иванъ Ивановичъ съ Иваномъ Никифоровичемъ".

139

Напр., въ описаніи боя казаковъ съ поляками встр?чаемъ мы "эпическое повтореніе": три раза повторяетъ Тарасъ свое обращеніе къ казакамъ: "что, паны? есть еще порохъ въ пороховницахъ? не ослаб?ла ли казацкая сила; еще не гнутся казаки?" Пространное сравненіе Андрія съ "молодымъ, борзымъ псомъ" отзывается Гомеромъ. Сравненіе его же съ "хл?бнымъ колосомъ", съ "молодымъ барашкомъ", сравненіе битвы съ "шумнымъ пиромъ" и многія другія частности, характерные признаки «поэмы», позволяютъ вид?ть въ пов?сти Гоголя произведеніе, вь которомъ эпическій элементъ очень силенъ.

140

Ср., напр., описаніе того момента, когда Бульба сп?шилъ на выручку Остапа: "Какъ молнія, ворочалясь во вс? стороны его запорожцы. Бульба, какь гигантъ какой-нибудь, отличался въ общемъ хаос?. Свир?по наносилъ онъ свои кр?пкіе удары, воспламеняясь бол?е и бол?е отъ сыпавшихся на него. Онъ сопровождалъ все это дикимъ и страшнымъ крикомъ и голосъ его, какь отдаленное ржаніе жеребца, переносили звонкія поля. Наконецъ сабельные удары посыпались на него кучею; онъ грянулся лишенный чувствъ. Толпа стиснула и смяла, кони растоптали его, покрытаго прахомъ".

141

Н. А. Котляревскій совершенно справедливо отм?чаетъ, что пріемъ пользоваться «эффектами» присущъ въ значительной степени самому Гоголю, — поэтому онъ и обратилъ вниманіе на эту сторону творчества Брюллова.

142

Эпоха, излюбленная ромавтиками. Недаромъ ученики Н?жинскаго лицея временъ Гоголя интересовались, главнымъ образомъ, этой эпохой и даже задумали сочинить книгу, посвященную этой эпох?.

143

Оттого онъ такое значеніе придавалъ изученію "географіи". Климатъ, почва, — конечно, большое значеніе им?ютъ на исторію народа въ первоначальный періодъ его жизни, когда онъ находплся подъ властію природы, но всетаки не такое р?шающее, какъ думали въ начал? XIX в. н?которые историки (напр. Кузенъ), которые брались по географіи изв?стной земли говорить объ ея исторіи. Исторія культуры доказываетъ, что, съ теченіемъ времени, географическія вліянія все слаб?ютъ: челов?къ поб?ждаетъ природу.

144

Гоголь по прі?зд? своемъ въ Петербургъ сблизился съ н?которыми художниками; впосл?дствіи въ Рим? онъ постоянно вращался въ кругу художниковъ; онъ любилъ музыку, изучалъ исторію искусствъ, много работалъ надъ развитіемъ своего эстетическаго вкуса. Изъ этихъ интересовъ его къ искусствамъ и развились его теоретическіе взгляды на искусство.

145

Взглядъ, быть можетъ, развившійся y Гоголя подъ вліяніемъ философіи Шеллинга, хотя не сохранилось никакихъ доказательствъ знакомства Гоголя непосредственно съ ученіемъ этого философа.

146

Къ писателямъ, охотно развивавшимъ подобныя темы, относится шеллингіанецъ Одоевскій; онъ любилъ взывать къ "чувству возвышеннаго" и громилъ пошлость жизни. Въ пов?стяхъ "Посл?дній квартетъ Бетховена", «Импровизаторъ», "Себастіанъ Бахъ" онъ говоритъ о тайн? творчества. Пушкинъ въ "Египетскихъ ночахъ" вывелъ геніальнаго поэта въ лиц? импровизатора. Кукольникъ въ "Торквато Тассо" развивалъ мысль о розни между геніемъ и средой. Тимоф?евъ въ драматичсской фантазіи «Поэтъ», Полевой въ пов?сти «Живописецъ» и роман? «Аббадонна», Павловъ въ пов?сти «Именины» и многіе другіе современные писатели въ беллетристической форм? съ особымъ рвеніемъ разрабатывали въ это время подобныя темы.

147

Гоголь словно предчувствовалъ возникновеніе въ литератур? "натуралистической школы", главными представителями которой являются Зола, Мопассанъ.

148

"О! Какъ отвратительна д?йствительность! что она противъ мечты!" — восклицаетъ Гоголь "Боже! что за жизнь наша! — в?чный раздоръ мечты съ существенностью!" — Восклицаніемъ: "какъ странно играетъ нами судьба наша!" — оканчивается эта пов?сть.

149

"Гоголь, разсказываетъ С. Т. Аксаковъ, до того мастерски читалъ или, лучше сказать, игралъ свою пьесу ("Женитьба"), что многіе, понимающіе это д?ло, люди до сихъ поръ говорятъ, что на сцен?, несмотря на хорошую игру актеровъ, эта комедія не такъ см?шна, какъ въ чтеніи самого автора. Слушатели до того смеялись, что н?которымъ сд?лалось почти дурно".

150

"Фарсомъ" называется комедія, построенная исключительно на см?шныхъ "положеніяхъ", на неожиданностяхъ, на курьезныхъ qui pro quo.

151

Что такія слова — не пустыя "общія м?ста", видно, хотя бы, изъ того, что С. Т. Аксаковъ, до появленія въ св?тъ комедіи Гоголя какъ-то сказалъ ему, что въ русской жизни н?тъ ничего интереснаго для комедіи, — все такъ однообразно, гладко, прилично и пусто, "даже глупости см?шной не встр?тишь, — св?тъ пустой". Если такъ смотр?ли на русскую жизнь многіе даже интеллигентные люди, — т?мъ громадн?е заслуга Гоголя, открывшаго "см?шное въ русской жизни". Понятно почему Гоголь страстно сталъ оспаривать С. Т. Аксакова. Онъ сказалъ, что "комизмъ кроется везд?, что, живя посреди него, мы его не видимъ; но что, если художникъ перенесетъ его въ искусство на сцену, то мы уже сами надъ собой будемъ валяться со см?ху и будемъ дивиться, что прежде не зам?чали его".

152

См. выше, главу о философіи Гегеля.

153

Купцы, жалуясь Хлестакову, говорятъ, что не прочь д?лать подношенія городничему: "мы ужъ всегда порядокъ исполняемъ", говорятъ они.

154

"Поставлю такую св?чу, какой еще никто не ставилъ: на каждаго бестію-купца наложу доставить по три пуда воску", — говорить онъ.

155

Онъ оправдываетъ себя очень распространеннымъ аргументомъ, указывающимъ на количественную сторону зла, "гр?хи гр?хамъ рознь!" — говоритъ онъ. Брать взятки борзыми щенками — это пустякъ, по его мн?нію; брать же крупныя взятки — это преступленіе — думаетъ онъ.

156

См. во ІІ-ой части моей "Исторіи русской словесности" главу о псевдоклассической комедіи.

157

См. 1-ую часть ІІ-го вып. моей "Исторіи русской словесности", стр. 192.

158

Въ об?ихъ пьесахъ соблюдено толъко единство времени: д?йствіе пьесъ совершается въ одинъ день.

159

Напр. въ древней комедіи: "Хвастливый воинъ", «Паразитъ», «Матрона» и пр. въ псевдоклассической «Петиметръ», «Субретка», "Лицем?ръ", «Хвастунъ». Самое названіе ролей, до сихъ поръ удержавшееся въ театр? ("первый любовникъ", "комическая старуха", «резонеръ», "ingenue", "благородный отецъ" и пр.) — насл?діе псевдоклассической эпохи.

160

Въ г. Устюжну прі?халъ какой-то авантаристъ, выдалъ себя ва ревизора и обобралъ чиновниковъ.

161

Тамъ представленъ былъ, по мн?нію Гоголя, «уголокъ» Россіи, — зд?сь вся Россія, хотя и "съ одного бока".

162

См. стр. 131.

163

В?роятно, это сильн?е всего зам?чалось въ сожженной части "Мертвыхъ Душъ", о которой самъ Гоголь говорилъ, какъ о неудачной вещи.

164

Исторія Плюшкина, Тентетникова, исторія жизни русскихъ мужиковъ (см. чтеніе Чичиковымъ списка именъ купленныхъ имъ крестьянъ). Въ уста Муразова онъ вкладываетъ объясненіе, почему интересна исторія челов?ка. Строгому генералъ-губернатору Муразовъ говопритъ: "…Если не примешь во вниманіе и прежнюю жизнь челов?ка, если не разспросишь обо всемъ хладнокровно, a накричишь съ перваго раза, напугаешь только его, — да и признанія настоящаго не добьешься; a какъ съ участіемъ его разспросишь, какъ братъ брата, — самъ-съ все и выскажетъ… Затруднительны положенья челов?ка, ваше сіятельство, очень, очень затруднительны. Бываегь такъ, что кажется кругомъ виноватъ челов?къ… a какъ войдешь, — даже и не онъ… Такое гуманное отношеніе къ каждому челов?ку рекомендуетъ Гоголь въ письм? къ "занимающему важное м?сто" ("Выбранныя М?ста"). Отсутствіе этого гуманнаго вниманія осудилъ онъ въ "Шинели' — въ той сцен?, когда "значительное лицо" накричало на Башмачкина.

165

"Какъ же не защищать человіка, когда знаю, что онъ половину золъ д?лаетъ отъ грубости и нев?д?нія?" ("Мертв. Души", слова Муразова).

166

У него и стиль особенный выработанъ для того, чтобы разговаривать съ «толпой». Этотъ стиль отличается кудрявой витіеватостью, заимствованною изъ старыхъ авантюрныхъ романовъ XVIII в.: тамъ, обыкновенно, выводятся доброд?тельные герои, гонимые судьбой. Когда Чичиковъ сравниваетъ себя съ «ладьей», носимой по волнамъ житейскаго моря, говоритъ о томъ, что онъ "гонимъ за правду", пострадалъ отъ людской злобы, — мы невольно представляемъ себ? этихъ романическихъ героевъ, и это впечатл?ніе, въ глазахъ провинціаловъ, которые еще въ начал? в?ка (д?йствіе романа происходитъ въ начал? XIX в?ка, еще при жизни Наполеона I) дочитывали старые романы, — очевидно, очень пріятное. Людей бол?е образованныхъ, Тентетникова, Платонова, оно только изумило. Впрочемъ, въ разговор? съ Мурановымъ Чичиковъ не приб?гаетъ къ помощи этого «поэтическаго» стиля, который такъ расположилъ въ егопользу Манилова и губернскихъ дамъ.

167

Ср. разсужденія Костанжогло о "долг?" пом?щиковъ, р?чь генералъ-губернатора о долг? чиновниковъ, Муразова — о долг? челов?ка.

168

Его желаніе нарисовать идеальную русскую д?вушку въ лиц? Улиньки не удалось, — но, вм?сто него, эту задачу разр?шил Тургеневъ, Островскій, Толстой и др.

169

Ср. попытку Москвы XVI в. улучшить жизнь очищеніемъ жизни въ дух? старины.

170

Онъ отм?тилъ беззаботность, способность не задумываться долго надъ затрудвеніями, способность в?рно угадывать инстинктомъ то, чего не хватаетъ всл?дствіе незнанія, размашистость натуры и добродушіе, способность ругаться отъ всего сердца, нелюбовь сознаться въ своихъ гр?хахъ, способность сильно и м?тко выражаться, гостепріимность русскаго челов?ка, разгульность и способность съ грустью задуматься надъ жизнью, неспособность д?лать д?ло путемъ общественной работы, способность жить заднимъ умомъ, любовь къ широкимъ, захватывающимъ настроеніямъ (быстрая ?зда), донкихотство русскаго челов?ка, способность увлекаться утопіей, потребность въ постоянномъ побужденіи извн?.

171

Гоголь посл? характеристики Чичикова задаетъ читателю вопросъ: "А кто изъ васъ, полный христіанскаго смиренія, не гласно, a въ тишин?, одинъ, въ минуты уединенныхъ бес?дъ съ самимъ собою, углубитъ во внутрь собственной души сей тяжелый вопросъ: "а н?тъ ли и во мн? какой-нибудь части Чичикова?".

172

"Да полно, точно ли Коробочка стоитъ такъ низко на безконечной л?стниц? челов?ческаго совершенствованія? Точно ли такъ велика пропасть, отд?ляющая ее отъ сестры ея, недосягаемо огражденной ст?нами аристократическаго дома…".

173

"Онъ везд? между нами и, можетъ быть, только ходитъ въ другомъ кафтан?; но легкомысленно-непроницательны люди, и челов?къ въ другомъ кафтан? кажется имъ другимъ челов?комъ".

174

Напр. изъ большихъ списаній интересны: л?съ П?туха, садъ Плюшкина, садъ Платонова, м?стоположеніе усадьбы Тентетникова, деревни Манилова, Собакевича, Плюшкина, Тентетникова…

175

Напр. трактиръ, въ которомъ остановился Чичиковъ, харчевня, гд? онъ встр?тился съ Ноздревымъ, базаръ въ Москв? въ Щепномъ ряду, канцелярія, губернскій балъ, игра чиновниковъ въ карты.

176

"И долго еще опред?лено мн? чудною властью идти объ руку съ моими страшыми героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный міру см?хъ и незримыя, нев?домыя слезы! И далеко еще то время, когда инымъ ключомъ грозная вьюга вдохновенья подымется изъ облеченной въ святой ужасъ и въ блистаніе главы, и почуютъ, въ смущенномъ трепет?, величавый громъ другихъ р?чей!"… "Но… можетъ быть, въ сей же самой пов?сти почуются иныя, еще досел? небраныя струны, предстанетъ несм?тное богатство русскаго духа, пройдетъ мужь, одаренный божественными доблестями, или чудная русская д?вица, какой не сыскать нигд? въ мір?, со всей дивной красотой женской души, — вся изъ великодушнаго стремленіи и самоотверженія, и мертвыми покажутся предъ ними вс? доброд?тельные люди другихъ племенъ, какъ мертва книга передъ живымъ словомъ! Подымутся русскія движенія!"

…"Предстанутъ колоссальные образы, двигнутся рычаги широкой пов?сти, раздастся далече ея горизонтъ, и вся она приметъ величавое лирическое теченіе".

177

Оттуда заимствовалъ Гоголь идею пов?сти о капитан? Коп?йкин?.

178

Гоголь могъ ошибаться въ пониманіи русской жизни, но это не уничтожаетъ и не умаляетъ «сознательности» его отношеній.

179

См. выше стр. 138.

180

Онъ пом?щику рекомендуетъ косить вм?ст? съ крестьянами.

181

Эти два пріема, "пушкинскій" и "гоголевскій", «явились» отправными точками, отъ которыхъ пошли въ русской литератур? XIX ст. два направленія, два теченія, дв? школы, до сихъ поръ еще не сказавшія своего посл?дняго слова и продолжающія развиваться дальше. «Пушкинское» и «гоголевское» проходятъ, съ 30-хъ годовъ и досел?, по всей русской литератур?, то сближаясь, то разлучаясь, дополняя другъ друга. Къ писателямъ «пушкинской» школы относится, наприм?ръ, въ лучшихъ своихъ произведеніяхъ Тургеневъ; къ «гоголевской» — Гончаровъ, Достоевскій, Л. Толстой, Чеховъ…

182

См. многочисленные факты, это подтверждающіе, кь книг? проф. Овсяннико-Куликовскаго.

183

Быть можетъ, это объясняется т?мъ, что Гоголь, по словамъ проф. Овсяннико-Куликовскаго, по натур? своей былъ «мыслителемъ», но плохимъ «ученикомъ», т. е. своего умственнаго кругозора не расширялъ "чтеніемъ", какъ это д?лалъ, наприм?ръ, Пушкинъ. Вотъ почему домашнее религіозное воспитаніе Гоголя сд?лалось основаніемъ его "философіи". Онъ и не вышелъ изъ ея узкихъ пред?ловъ, не расширяли ее, a углубили.