• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Родился 1 (14) сентября 1906 года в Полтаве.

Начал работать в комсомольской печати в середине 20-х годов.

Объездил весь Советский Союз, побывал в самых отдаленных его уголках, встречался с представителями разных профессий. Первая научно-фантастическая публикация – повесть «Дорога циклонов» (1938). За нею последовали «Трансарктический пассажир» (журнал «Самолет», 1939), «Соленая вода» (журнал «Смена», 1940), «Каменный холм» и «Земля Савчука» (журналы «Огонек» и «Наша страна», 1941). Но чаще всего Леонид Платов печатался в журнале «Вокруг света». Там вышли, кроме упомянутой выше «Дороги циклонов», научно-фантастические повести «Аромат резеды», «Господин Бибабо», «Концентрат сна» (все – 1939), «По реке Тайн» (1941).

Главное достижение Л. Д. Платова в фантастике – дилогия «Повести о Ветлугине», которую составили «Архипелаг исчезающих островов» (1949, дополненное издание в 1952) и «Страна Семи Трав» (1954). Тематически к «Повестям о Ветлугине» примыкает небольшая повесть «Каменный холм» (1962). В истощенной засухой казахской Голодной степи ссыльный учитель географии находит способ напоить людей и животных. «В земле, по указанию Ветлугина, было вырыто и тщательно уложено мелкими камнями чашеобразное углубление – водоем, куда должна была стекать вода. Узкий жолоб выводил воду наружу. Над сводами водоема начали насыпать камни. Их предварительно раздробляли, чтобы гора была возможно более пористой. Весь секрет был в особой укладке камней. По замыслу Ветлугина, насыпная гора должна была представлять собой гигантскую каменную губку. Мало того, что гора вбирала ночью влагу из воздуха и сберегала охлажденную росу до утра, – она препятствовала ее испарению…»

В повести «Архипелаг исчезающих островов» Петр Арианович Ветлугин, еще до революции сосланный в провинциальный Весьегонск, не выезжая из города открывает в Арктике никому до того неведомые острова. Еще в университете Ветлугина привлек Крайний Север России, «где всякая география кончается». Именно там еще оставались белые пятна. «Там были реки, истоки которых терялись в непроходимой тайге, горные кряжи, очертания которых обводилась пунктиром, моря, скрытые за сплошной завесой тумана. А в самом центре Арктики находился полюс – заповедная точка, к которой стремилось изо всех сил и которой никак не могло достичь человечество». – (В то время ни капитан Кук, ни Роберт Пири северного полюса еще не достигли, – Г.П.) – «Русские ученые давно догадывались о том, что плавучие льды, начиная путь на прилегающих к Сибири морях, проходят затем через весь Полярный бассейн, – рассуждал Ветлугин. – Арктику продувает сквознячком. Впервые своим зорким оком подметил это наш великий Ломоносов. Нельзя ли использовать попутные ветры в Арктике, так же как Колумб использовал пассаты, пригнавшие его каравеллы к американским берегам? Судно „Фрам“ полярного исследователя Фритьофа Нансена вмерзло во льды в море Лаптевых и тронулось с ними на северо-запад. Нансен надеялся, что его пронесет через полюс. Надежда не оправдалась: „Фрам“ прошел значительно южнее полюса. Почему это произошло? Почему Нансен промахнулся? Не следовало ли ему взять правее, то есть начать свой дрейф восточнее – не в море Лаптевых, а в Чукотском или в Восточно-Сибирском море? Не там ли зарождался тот могучий поток льдов, который спустя два-три года достигал, наконец, полюса?

Вот о чем думал Ветлугин…

Однако, к этой же мысли пришли и по другую сторону океана.

Из газет Ветлугин узнал о Текльтоне. Примерно на меридиане острова Врангеля предприимчивый американец отправился к полюсу со льдами. Ему не повезло. Вскоре его корабль был раздавлен и пошел ко дну. Текльтону с частью команды удалось добраться до берега, сохранив в непромокаемой клеенке шканечный журнал и другие судовые документы. Отчет о путешествии Текльтона был напечатан, и Ветлугин успел познакомиться с ним накануне своего ареста. В то время в политике он разбирался слабо, участие в студенческой забастовке принял потому, что в ней участвовали его друзья, уважением которых дорожил и с мнением которых считался. Так случилось, что свое замечательное открытие молодой Ветлугин совершил в камере предварительного заключения. Была ночь. На нарах рядом и наверху вздыхали, храпели, стонали во сне товарищи. Петру Ариановичу не спалось. Он был слишком взбудоражен событиями – шумным митингом, схваткой с полицией. Кровь еще громко стучала в висках. Чтобы успокоиться, он принялся думать об оставленных дома книгах. Мысль повернула от книжного шкафа к письменному столу, на котором лежали раскрытый на середине отчет Текльтона и вычерченная Ветлугиным схема дрейфа. Изучая астрономические данные по судовому журналу, Петр Арианович восстановил дрейф на карте корабля. Ему представлялась ломанная линия. Она двигалась вверх, слегка изгибаясь то влево, то вправо. Это напоминало спокойные излучины реки. Так плыли к Северному полюсу льды, подталкиваемые ветром. Вдруг резкий скачок в сторону! Что случилось? Почему в этом месте корабль сделал зигзаг? Что за препятствие возникло на пути льдов, с которыми двигался корабль?…»

Исследования Ветлугина продолжили его ученики – неразлучные друзья Алексей Ладыгин и Андрей Звонков. Сам же Ветлугин был отправлен царскими властями на Север, бежал и пропал где-то в снежных неизведанных просторах. «Иногда мы надеялись, что узнаем одновременно о Петре Ариановиче и об островах. Разве нельзя было остановившись по дороге в университет у щита, где вывешивалась „Правда“, увидеть заголовок: „Открытие новых островов в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря“?! А под этим: „С борта корабля. От нашего специального корреспондента. Только что начальником экспедиции П. А. Ветлугиным под грохот салюта поднят флаг Советского Союза на вновь открытом архипелаге… Величественная картина крутых склонов… Конические горы, снежными вершинами упирающиеся в облачное небо…“

Но открытые Ветлугиным острова выглядеть будут иначе.

«Мы были уверены, что земля совсем близко, и все же она открылась внезапно, будто всплыла из воды. В объективе бинокля, освещенные лучами солнца, падавшими сквозь облака, как светлый дождь, чернели пологие склоны с темно-бурыми пятнами мха… Это была Земля Ветлугина!.. Вот он тот миг, ради которого стоило жить! Я видел ослепительное ледяное ущелье, по дну которого звенел ручей. Выше сияла полоска яркой бирюзы. Это было горное озеро, колыхавшееся в прозрачной хрустальной чаше. А дальше было еще красивее. Перед нами возникло нечто вроде русского терема из голубого кристалла. Два высоких ледяных зубца вздымались к небу, как сторожевые башни. На ребристой „крыше“ сверкали веселые солнечные зайчики. А внизу зиял широкий вход. Это был очень просторный высокий грот, под сводами которого гулко разносились наши голоса. Я нигде еще не видел таких красок, как в этом гроте. У входа они были нежно-голубыми, потом постепенно начинали темнеть, а в углах становились ультрамариновыми. Полная гамма синего цвета…»

«В Арктике действительно существуют острова, сложенные из осадочных пород и ископаемого льда, – подтверждал в послесловии к повести географ В. Назаров. – Они постепенно разрушаются. В море Лаптевых исчезли таким образом острова Васильевский и Семеновский. Мне самому пришлось зимовать на острове Уединения, который быстро меняет свою форму и постепенно уменьшается в размерах. Морской прибой за десять лет обрезал западный возвышенный берег на двадцать – двадцать пять метров. Жилой дом, построенный в 1934 году в двадцати метрах от западного берега, в 1942 году уже висел над обрывом. Его пришлось разобрать, а более легкие постройки, прилегавшие к дому, передвинуть на восток, в глубь острова…»

Во второй повести дилогии – «Страна Семи Трав» – выясняется судьба потерявшегося на Севере Ветлугина. Началось с загадочной берестяной записки, снятой с ноги пойманного северного гуся. «Таймыр… идя на юг… воздушному следу… верховьях реки… назыв… детьми солнца… птицей Маук… единоборство… жив… помощи…» А до этого этнограф Савчук обратил внимание на странный накладной узор, которым нганасане обшивают верхнюю одежду. «У обстоятельных нганасанов каждая аппликация носит свое особое название, объясняющее ее смысл: „зубы“, прыгающий заяц», «цветы тундры». Нам показали даже какой-то диковинный узор: «спит растянувшись», действительно напоминавший лежащего навзничь человека. Но узор, заинтересовавший нас, был совсем другого характера. По словам Савчука, он выпадал из нганасанского фольклора. Узор этот, в отличие от других, был прерывистым. Сочетание – три кружка, три линии, три кружка – обязательно отделялось интервалом от другого такого же сочетания… И вдруг я понял! Красный кружок был ничем иным, как большой точкой, черная линия – тире.

Азбука Морзе!

Три точки, три тире, три точки!

По международному радиокоду это означало «SOS» – начальные буквы трех английских слов: «Спасите наши души» – условный сигнал бедствия…»

В первой книге дилогии Алексей Ладыгин и Андрей Звонков искали острова, открытые их учителем, во второй Алексей Ладыгин ищет самого Ветлугина. Бежав из ссылки, Петр Арианович попал в некое племя, прячущееся в загадочном каменном ущелье. «Перебравшись на четвереньках через очередную осыпь, я увидел за поворотом долгожданный лес. Но это был какой-то причудливый, траурный лес. Здесь главным образом была невысокая – в рост человека – лиственница. По длинным, свешивавшимся с деревьев „бородам“, по прядям черновато-серого мха и лишайника можно было догадаться, что передо мной почтенные старцы древнего мира. Приблизясь, я убедился в том, что это больше, чем старцы, – это трупы деревьев. Верхушки их были обломаны, стволы скорчены, словно бы деревья оцепенели от нестерпимого холода. Ледяные пальцы мороза пообрывали с деревьев листья, кору. Траурный креп висел почти на каждом стволе. Когда я углубился в этот странный лес, – чем дальше, тем деревья становились все выше и выше, – то увидел, что кое-где рядом с лиственницей попадаются и осыпавшиеся ели. Чуть поодаль росло несколько берез. Но голые лиственницы казались особенно зловещими. Деревья словно бы застыли в мучительной конвульсии, в том положении, в каком их настигла смерть. Впечатление усугублялось мертвенной неподвижностью всего, что меня окружало…»

В этом-то ущелье, когда-то теплом, подогреваемом подземными пожарами мощных пластов каменного угля, а теперь умирающем, замерзающем находят, наконец, учителя географии, так много сделавшего для науки.

Книга захватывала.

Но сам Леонид Дмитриевич не был склонен к преувеличениям.

«Нашим лучшим ныне пишущим советским фантастом является Ефремов, – писал он мне в декабре 1957 года. – Читал ли ты его книги: „Звездные корабли“, „Великая дуга“, „Белый рог“, „Озеро горных духов“? – И спрашивал: „Чем силен Ефремов? Он ученый с очень широким научным кругозором и, кроме того, прожил яркую, богатую приключениями жизнь: был и моряком, и начальником экспедиции, и т. д. Он свободно берет любую научно-фантастическую тему, потому что у него хорошо организованное научное мышление. Между прочим, так говорил о себе Уэллс: „У меня хорошо организованный мозг“. Уэллс был по образованию биологом, даже написал научную работу. Не случайно так хорошо получился у него „Человек-невидимка“. Я могу тебе назвать еще одного советского фантаста, с которым я был знаком: Обручева Владимира Афанасьевича (в «Архипелаге исчезающих островов“ – это Афанасьев). Характерно, что Обручев, академик, очень свободно обращался с наукой. Понимаешь ли: он мог себе это позволить! В основу «Плутонии» (кстати, написанной, по его словам, в пику Жюлю Верну, который напутал по части геологии в своем романе «Путешествие к центру Земли») положена одна заведомо ошибочная гипотеза столетней давности… Когда я советовался в 1938 году по поводу своей повести «Дорога циклонов» с Героем Советского Союза Евгением Федоровым, только что вернувшимся с полюса, меня тоже поразило, как легко он находит решение тем «научно-фантастическим» трудностям, с которыми я обратился к нему. Он чувствовал себя запросто в мире научных фактов – вот что важно…»

«Еще 20–30 лет назад, – писал Леонид Дмитриевич, – можно было по-дилетантски подходить к научной фантастике, искупая отсутствие твердых знаний богатством выдумки и т. д. Сейчас, сам понимаешь, этого нельзя. Ты можешь быть биологом, а написать об астрономии, это не исключено. Но научное мышление у тебя будет уже выработано, найден метод обработки материала. А затем уж идут фантазия, образный яркий язык, умение представлять характеры людей в сложных жизненных ситуациях, и т. д. Мой совет тебе: живи с широко раскрытыми глазами и ушами, обдумывай жизнь, присматривайся к людям (к людям, а не к проблемам – это относится и к научной фантастике), в центре задуманного произведения поставь человека: ученого, борца, открывателя, новатора. И пиши каждый день – для тренировки. Задача современной советской научной фантастики, по-моему, приобщить широкого читателя к миру науки, научить дальше видеть, заглядывать вперед…»

Когда мы подружились, Леонид Дмитриевич, к сожалению, уже отошел от фантастики. «Через несколько дней уеду до осени на Балтику – заканчивать роман, – сообщал он в очередном письме. – Да, там много будет об Отечественной войне, но есть в романе и современный флот. В войну я служил разъездным корреспондентом в редакции газеты „Красный флот“, побывал на Севере, на Каспии, на Балтике и на Дунайской флотилии. Так что перед военными моряками у меня долг, который я и хочу, наконец, выплатить…»

Он умел выплачивать долги.

Один за другим выходили приключенческие романы и повести.

«Секретный фарватер» (1964), «Бухта Потаенная», «Когти тигра», «Предела нет» (1970), «Эхо бури» (1971). Подвиги морских разведчиков, подводников, матросов, офицеров. В повести «Предела нет!» вдруг опять возник фантастический элемент. В давнем рассказе («Аромат резеды»), послужившем основой для этой повести, некий Герт когда-то подвергался страшным экспериментам, суть которых до него дошла только благодаря попавшему в его руки дневнику фашистского врача. «Он схватил тетрадь так поспешно, что чуть не опрокинул настольной лампы. Торопясь, перевернул несколько страниц, заглянул в начало. Его поразили слова „формула“ и „страх“. Мышьяковистый ангидрид, – записано было там. В числе симптомов чувство страха. Дифенилхлорарсин. Человек, как выяснилось, значительно чувствительнее собак и мышей. При продолжительном вдыхании наблюдается чувство страха. Окись углерода. Наблюдается также поражение нервной системы: состояние депрессии, бредовые идеи и галлюцинации. Цианистый водород. В конвульсивной стадии чувство страха у отравленного увеличивается, сознание теряется, появляются судороги». Перечень этот заключался словами: «Но то были лишь предтечи моего лютеола».

В повести «Предела нет!» ситуация была осовременена. «В газетной вырезке, – сообщал главный герой, – дано описание документального фильма, который был посвящен специальным маневрам, проведенным в Англии. Над „полем сражения“ авиация распылила небольшие дозы ЛСД. Ветер (направление и сила его были рассчитаны заранее) подхватил и понес на „позиции“ противника „отравленный воздух“. Эффект разительный! Солдаты перестали подчиняться офицерам, бросили оружие. Некоторые в панике взбирались на деревья».

«Научного образования у меня нет, – не без горечи писал Леонид Дмитриевич. – Это очень мешает в работе над научно-фантастическими книгами. Более 25 лет я проработал корреспондентом, преимущественно в комсомольской печати и побывал кое-где, а главное, встречался со множеством интересных людей. Это и помогло мне написать несколько книг. – (Уверен, что Леонид Дмитриевич хотел написать: несколько удачных или интересных книг, но он терпеть не мог даже намека на хвастовство, – Г. П.) – Первая моя повесть была приключенческая, об Америке – «Мальчик с веснушками» – и печаталась в «Комсомольской правде» в 1936 и 1937 годах…»

В квартире Леонида Дмитриевича в Москве на проспекте Мира царил уют. Хозяин походил на Дон-Кихота (так называл Леонида Дмитриевича Ефремов) – высокий, красивый. Впрочем, мне, мальчишке, все там казалось необыкновенным: стеллажи с собраниями сочинений, ваза с фруктами на столе, какие-то особенные занавески. Я приехал в Москву из Ленинграда после многих личных потрясений, мир казался мне поставленным на голову, а тут – книги, ваза с фруктами, уют, и доброжелательный, внимательный, пристально всматривающийся сквозь очки человек. «Я тебя узнал, – сказал он. – Ты тощий и длинный. Таким я тебя и представлял. Бери яблоки, ешь и рассказывай. Ты типичный астеник, так я и думал. Учти, – улыбнулся он, – в политике и в искусстве астеники часто становятся страдальцами. Тебе надо просто жить, не залезать в мистику, не закапываться в ученых книгах. Работай, влюбляйся, качай мышцы, забудь про высокое предназначение. – Он уже знал, что я пишу стихи, что в Ленинграде побывал у Анны Андреевны Ахматовой. – Читай!»

«Все утро небо плакало, Лишь к вечеру устало. О, как в саду Елагином Тебя мне не хватало…»

«Ты читаешь так, будто стихи у тебя записаны в одну строчку».

«А они так и записаны».

Платов огорченно покачал головой: «Ты поэт».

«А разве это плохо?»

«Конечно, плохо, – честно ответил он. – Для фантастики плохо. Поэзия, как правило, мешает прозе. За редкими исключениями. – Он всерьез так считал. – Поэзия фантастике будет мешать. Поэзия – хищница. Она не терпит соперниц. У поэтов сам их образ жизни мешает глубокой работе. Понимаешь? Хорошо, что ты пока не хам, – смерил он меня каким-то новым оценивающим взглядом. – Часто поэты – хамы. Есть у нас такой Сергей Островой. Пустышка, а держится императором. Странно, странно, – покачал он головой. – Неужели это Долматовский напечатал твои стихи в „Смене“? Он такой высокомерный… Но знаешь, – опять улыбнулся Леонид Дмитриевич. – Я бы на твоем месте все бросил и ушел в газетчики. Самая лучшая возможность повидать мир. Раньше я много ездил, теперь сердце побаливает. Жалею, что после войны не остался в Ленинграде, у меня была такая возможность. Ты ешь, ешь яблоки, – пододвинул он вазу. – Еще будет арбуз, а потом обед. Я, к сожалению, фантастику больше не пишу, знаний не хватает. Но если честно… Если по гамбургскому счету… Подумай над моими словами… Эпоха – это, конечно, Ахматова. Перед нею многое меркнет… Иван Антонович меркнет, – улыбнулся он. – Понимаешь? Разные масштабы…»

В 1976 году, будучи в Москве, я позвонил Леониду Дмитриевичу.

Он был болен, встретиться мы не смогли. А через три года его не стало.

Георгий Иосифович Гуревич тогда сказал мне: «Пришло новое поколение. Никого больше не интересуют исчезающие острова. Деятельные Юлианы Семеновы вытеснили романтичных Леонидов Платовых».

Я кивнул.

Наверное, так.

Но это Леонид Дмитриевич Платов писал мне, школьнику: «Тренируй глаз, фантазию, набивай руку, пиши обязательно каждый день (для себя) – и обязательно о пережитом, перечувствованном, продуманном, близко коснувшимся тебя. Важно научиться хорошо описывать явь…»

Умер 26 ноября 1979 года в Москве.