• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Ресторан «Русский самовар» на 52-й улице около Бродвея стал в наше время нью-йоркским вариантом знаменитой «Бродячей собаки».

В Париже в середине двадцатых таким местом для американской творческой богемы был воспетый Хемингуэем ресторан «Куполь». А для русских эмигрантов в Париже эту роль после Второй мировой войны стал играть ресторан «Доминик» на Монпарнасе. Владел им эмигрант из Петербурга Лев Адольфович Доминик. Это был образованный человек, искусствовед и театральный критик, время от времени писавший рецензии на парижские спектакли и даже учредивший премию «Доминик» за лучшую театральную постановку года. Его квартира над рестораном представляла собой настоящий музей, где была собрана ценнейшая коллекция русской живописи – Кандинский, Шагал, Ларионов, Гончарова, Любовь Попова... Доминик также собирал русский фарфор и серебро, и когда я была у него в гостях, показал серебряный топорик Петра Первого, которым государь якобы сделал несколько символических взмахов в день закладки будущего Петербурга. (Я, разумеется, не ручаюсь за подлинность этого топорика.) Кухня в ресторане была превосходной, но не это обстоятельство сделало его знаменитым. В нем собирались русские поэты, писатели, художники и музыканты, превратившие «Доминик» в своего рода интеллектуальный клуб.

Таким артистическим клубом в Нью-Йорке стал «Русский самовар», возглавляемый Романом Капланом.

В «прошлой жизни» Роман тоже был искусствоведом. Для этой профессии он обладает счастливым сочетанием необходимых качеств – эрудицией, художественным чутьем и безупречным вкусом. К тому же владеет английским как родным.

Но истинным его призванием оказался ресторан. Врожденным ресторатором Романа делают обаяние, общительность и безграничное гостеприимство. Будь он богат и живи в ХIХ веке, из него вышел бы тамбовский хлебосольный помещик: чтоб за столом всегда полно народу – сeмья, друзья-соседи, заезжие гости, племянницы-сиротки и тетки-приживалки. А вокруг чтоб бегали дворовые дети, половина которых – лично помещичьи.

В биографиях Бродского и Каплана есть одна общая черта: в начале 60-х оба были классифицированы советским правительством как насекомые. Иосиф был «окололитературным трутнем», а Роман – «навозной мухой». Так назывался газетный подвал о Каплане, опубликованный все в том же «Вечернем Ленинграде». Но сообразительный Каплан, перед мысленным взором которого уже замелькали «черные вороны», «Кресты» и этап, умудрился вовремя исчезнуть из поля зрения Ленинградского КГБ и кануть в Москве.

Гнев гебистов был вызван якшаньем Романа с иностранцами, а поводом к травле послужило его общение с американским композитором и дирижером Леонардом Бернстайном, приехавшим на гастроли в Ленинград. В статье «Навозная муха» красочно описывалось преступление Романа: Берн-стайн, уезжая домой за океан, подарил Каплану на память серебряный доллар с дыркой в середине. Растроганный Роман сказал, что проденет в дырку тесемку и будет носить на груди как амулет, который предохранит его от неприятностей и сглаза... И, представьте себе, предохранил!

Пострадал почему-то его невиннейший брат-близнец Толя Каплан, в глаза не видевший Бернстайна. Толю Каплана, моего коллегу геолога, за здорово живешь выгнали из аспирантуры.

Я познакомилась с Романом в 1961 году. В Ленинграде гастролировал Английский Королевский балет с тогдашней примой Марго Фонтейн. Ставили «Ундину». Я достала два билета, но за три дня до спектакля Витя уехал в командировку, и я не могла решить, кого пригласить на дефицитный балет.

Обещала одному, другому, намекнула третьему, держа первых двух на прицеле... В результате за час до спектакля оказалось, что спутника у меня нет. До Мариинского театра десять минут ходьбы. Иду по улице Декабристов, настроение – так себе. Оно упало до нуля, когда голубь с крыши увесисто капнул мне на плечо. Все же добрела я до театра. У подъезда жужжит возбужденная толпа, спрашивает, нет ли лишнего билетика. Я оглядываюсь, кого бы осчастливить, и тут передо мной возник импозантный молодой человек, с короткой бородкой и весь в замше.

– У вас что, девушка, нет билета? Хотите, проведу?

– Есть у меня билет, и даже лишний.

– Тогда проведите меня.

Так я познакомилась с Романом Капланом.

Балет «Ундина» оказался скучным и зеленым – действие происходило в воде. Мы ушли после первого акта и долго гуляли по Неве, соревнуясь в интеллигентности. На следующий день Роман пригласил меня в зоопарк.

В 2006 году мы отпраздновали в «Самоваре» сорокапятилетие нашей дружбы.

Я была хорошо знакома со всеми каплановскими женами. Каждая следующая была лучше предыдущей, но сравнения с Ларисой не выдержала ни одна из них.

Мой язык слишком беден, чтобы описывать Ларису прозой, и я предоставлю слово Иосифу Бродскому.

20 октября 1985 года в журнале «Нью-йоркер» было опубликовано эссе Бродского «Flight from Byzantium». Этот номер журнала Бродский преподнес Ларисе Каплан с такой надписью на полях:

Подарено 26 октября 1985,
в ее, Ларисы, день рождения
Ларисе – лучшей паре глаз,
рук, ног и проч., что есть сокрыто,
лица разбитое корыто,
крича «Ура». Шепча «Аlas».
Представ перед Ангелом, буркну: «Увы,
ты, Ангел, церковная крыса!»
Да, Ангелы выглядят хуже, чем Вы!
И хуже одеты, Лариса!
А девять лет спустя Бродский поздравил Ларису так:
Ларисе от Иосифа в день
ее пятидесятилетия с нежностью.
двадцать седьмое октября
1994 года
Вообще-то я люблю блондинок,
я, видимо, в душе брюнет
или начищенный ботинок,
и светлого пятна в ней нет.
Поэтому всю жизнь я славил
златые кудри, серый глаз.
И исключением из правил,
Лариса, я считаю Вас.
Ваш черный волос, глаз ваш карий
и вашей кожи смуглый шелк
мне говорят: ты пролетарий
судьбы, Жозеф, и серый волк.
Ресницы ваши, ваши брови
подрагиванье ваших век
испорченной еврейской крови
по жилам ускоряют бег.
Есть лица – как набросок Рая.
Как очертанье счастья. Но
их только на холсте, теряя
сознание, узреть дано.
А Вас, Лариса К., воочью
мы видим среди бела дня,
а Ромка видит даже ночью,
казня не одного меня.
За внешностью подобно вашей,
забыв сверкание Плеяд,
народы тянутся за Рашей
и в очередь века стоят.
Увидев Вас, Вас ищешь всюду,
сон не досмотришь до конца.
Но, как официант посуду,
вы разбиваете сердца.
Актер уходит за кулисы
и забывается поэт.
Но не забыть лица Ларисы,
тем паче – выключая свет.
Полтинник разменять не шутка.
Творит полтинник чудеса:
куда ни глянешь – всюду будка,
в которой нехватает пса.
Мы все познали: мир нагана,
мир чистогана и сумы.
Везде достаточно погано,
но, сидя у Романа, мы,
рожденные в социализме,
валяя в Штатах дурака,
мы скажем в оправданье жизни:
мы видели Ларису К.

Итак, Роман Каплан – человек на своем месте, а «Русский самовар» – праздник для тела и души. Еда вкусная, декор элегантный, в центре зала стоит белый рояль – подарок Барышникова, музыка на все вкусы, и пианисты – первый класс. Можно послушать и Моцарта, и Шопена, и старинные романсы, и цыган, и песни о Сталине.

Но главное в «Самоваре» – атмосфера. Именно атмосфера – не чопорная и не разгульная, а неформальная и легкая, – делает «Самовар» русским оазисом в англоязычном мире.

Расположен он прекрасно, в сердце театрального района. Кто-то ужинает перед спектаклем, кто-то после, кто-то вместо. Народ приходит любопытный, список бывающих там знаменитостей мог бы составить телефонную книгу. Тут и мировые звезды – Жерар Депардье, Роберт де Ниро, Милош Форман. Как-то заглянула Лайза Минелли. Выпила стакан кока-колы, взяла микрофон и немножко попела.

Для гостей из России «Самовар» тоже отдушина, в нем можно встретить всех, с кем хочется встретиться. А кто приезжает по многу раз, становится завсегдатаем: Темирканов, Белла Ахмадулина, Галина Волчек, Козаков, Хворостовский. Никита Михалков праздновал в «Самоваре» своего «Оскара».

У Романа есть альбом, где гости рисуют картинки и карикатуры, пишут стишки и любовные послания хозяевам. Например: «Забудем грусть, забудем горечь. Мы в “Самоваре”... Ростропович».

Однажды после спектакля в «Метрополитен-опера», в «Самовар» заглянула компания, человек шесть. Среди них – Атлантов, Лейферкус и всемирно известная оперная дива Чечилия Бартолли.

Час ночи, ресторан почти пуст – занято всего два столика. Певчие гости пили, закусывали, мурлыкали что-то себе под нос, и вдруг Чечилия Бартолли и аккомпаниатор Лейферкуса Семен Скикин и подошли к роялю, и певица полчаса пела для гостей этих двух столиков.

Один из них, совершенно потрясенный, подошел к Роману: «Недавно в Лондоне, в “Ковент-Гарден”, был концерт Бартолли, и билеты стоили немыслимо дорого – двести фунтов. Я готов был заплатить, но так и не смог достать билет... И вот сегодня Чечилия Бартолли поет для меня и моих друзей бесплатно. Я не забуду этот день до конца своей жизни».

Несколько лет назад в театре «Вирджиния», напротив ресторана, с огромным успехом шел мюзикл «Джелли ласт джем» («Последний концерт Джелли»).

Главный герой, Джелли «Ролл» Мортон, реально существовавший в начале века музыкант, мулат из Нового Орлеана, вбил себе в голову, что именно он является родоначальником джаза. Это спектакль о его жизни, отношениях с коллегами и семьей, о его звездных годах и печальном, одиноком конце.

Играл Джелли несравненный Грегори Хайнс, который, кстати, был партнером Барышникова в фильме «Белые ночи».

Мюзикл яркий, красочный, динамичный, актеры превосходные, музыка – классная... Театральные критики захлебывались от восторга. Поставлен он талантливым черным режиссером Джорджем Вулфом, и вся труппа – негритянская.

После спектакля возбужденным актерам не хотелось расходиться по домам, и труппа, иногда в полном составе, переходила дорогу и вваливалась в «Самовар». Ужинали, выпивали бокал-другой, обсуждали спектакль и... пели.

А на заключительном представлении «Джелли ласт джем» случилось вот что. Режиссер Джорж Вулф попросил Романа прийти на последний спектакль. Роман уже два раза видел мюзикл, но обидеть Вулфа ему не хотелось.

И вот финал: занавес пошел вниз, театр взорвался аплодисментами. На просцениум вышел Вулф, поблагодарил актеров за прекрасную работу, ньюйоркцев за теплый прием, а потом сказал: «Леди и джентельмены, я также хочу от всей души выразить признательность хозяину ресторана “Русский самовар” за то, что он окружил нас теплом и заботой. На время гастролей это место стало нашим домом. Мы чувствовали себя среди своих... Спасибо тебе, дружище!»

На Романа направили юпитеры, ему пришлось встать, и Джордж попросил его выйти на сцену. Весь театр поднялся и аплодировал Роману, у которого глаза были на мокром месте.

Не исключены в «Самоваре» и нечаянные встречи. Как-то Роман сказал, что у него для меня есть билет на «Джелли». За двадцать минут до начала вхожу в ресторан и вижу такую картину. За баром, спиной к залу, сидит одинокий и заброшенный Евтушенко. Перед ним на стене – зеркало, и он видит, что происходит сзади. А в зале, в пальто и кепке, стоит Бродский с пакетами, набитыми «самоварной» едой на вынос, и оживленно беседует с Романом, то есть рассказывает анекдоты. Его пельмени грозят разморозиться, а студень – согреться, но поэт не уходит и тем самым длит Капланову муку. Роман не может отойти от него и уделить внимание Евтуху, а соединить поэтов невозможно. Мне хочется спеть: «Не засмеяться ль вам, пока не обагрилася рука, не разойтись ли полюбовно?» – но боюсь нарваться.

Бродский замечает унижение поэтического собрата, в третий раз повторяет, что машина запаркована вторым рядом и ему влепят штраф или даже утащут тачку, но... продолжает стоять как приклеенный. Несчастный Роман в преддверье инфаркта. На него с немым укором смотрит евтушенковскя спина.

Наконец Иосиф сжаливается: «Пока, Людка, пока, Ромка», – и отваливает.

Спектакль начинается через несколько минут, пора перебегать дорогу. «Давай билет, – говорю я Роману. – Билеты у Жени, вы оба идете».

Мы выходим с мрачным Евтушенкой на улицу, а у подъезда стоит... Кто бы вы думали? Жозефов «скорпион» в ожидании посмотреть, кто с кем идет в театр. Увидел, помахал мне рукой и отчалил.

С Евтушенкой я знакома шапочно. То есть виделись в разных компаниях, но персонального контакта не произошло. Каким-то образом он вычисляет, что мы из одного стада с Рейном.

«Ну как там Рейн?» – спрашивает он. Я отвечаю, что давно его не видела, потому что Рейн «там», а я как раз «тут». – «Ненадежный он господин», – говорит Евтушенко. «Да господь с вами, – отвечаю, – с Женей Рейном мы дружим с детства...» – «Вот поэтому я вас и предупреждаю, что он очень ненадежный господин».

И он нес этот бред, несмотря на то что сам прекрасно Рейна знает, более того, дружил с ним и пытался пробить его книгу.

Что это значит? Провоцирует он меня, что ли? Или чувствует насущную потребность отыграться за унижение, но на Бродского замахнуться не решается?

«Евгений Александрович, повторяю вам... Евгений Борисович – мой старый товарищ...»

Смотреть спектакль рядом с Евтушенко уже не хотелось, и я, сославшись, что впереди уселся некто высокий, поменяла свое место.

...Известно, что Евтушенко очень хотел наладить с Бродским цивилизованные отношения, и просил Романа посодействовать. Как-то, вспоминая унизительный для себя эпизод в «Самоваре», он сказал Роману: «Даже евреи с арабами разговаривают. Почему мы с Иосифом не можем встретиться у тебя, выпить и поговорить?» Роман передал это Бродскому и получил любезный ответ: «The messеnger gets killed first» («Первым убивают гонца»).

Иосифу нравился «Самовар». Он любил Романа и Ларису и всегда (или почти всегда) бывал на «каплановских» торжествах. Вот как он поздравил Романа с пятидесятилетием:

Я вынимаю из кармана
стихотворенье для Романа,
и в нем написано: «Старик!
Переменивши материк,
легко переменить диету,
приятелей, подруг. На эту
возвышенную тему (честь
ей делая) романы есть».
Но нет романа про Романа —
старорежимного гурмана.
Роман на перемены лют:
он чтит лишь перемену блюд!
Но так как в этой перемене
всегда присутствуют пельмени,
я, перебравшись на Луну,
отправлюсь тотчас к Каплану.
Одним из подарков Каплану в этот день был сборник «Новые стансы к Августе»:
Взгляни сочувственно, Роман
на здесь напущенный туман.
На след Пегасова копыта,
на то, как двадцать лет убито.

А вот на Романово пятидесятипятилетие Бродский не пришел. Он появился наутро небритый, с головной болью, проглотил две таблетки аспирина и протянул Роману «объяснительную записку»:

Прости, Роман, меня, мерзавца,
дай по лицу!
Но приключилось нализаться
вчера певцу.
И потому в твоей гостиной
был только Юз.
Роман! Я был всегда скотиной
и остаюсь.
Прощенья нет подобной твари!
(Плюс иудей!)
И нет мне места в «Самоваре»
среди людей.
В приличный дом теперь ублюдка
не станут звать.
Там, где блистают Лорка, Людка,
мне не бывать.
Теперь мне пищей, вне сомнений,
одна маца.
Ни шашлыка, и ни пельменей,
ни холодца.
Ни рюмки даровой отныне!
Душою стар,
войду, как Моисей в пустыне,
в ближайший бар.
И прошепчу, припав к стакану,
сухой губой:
«Ура! Пятьдесят пять Роману.
Oh, boy, Oh, boy».

...Роман Каплан стал владельцем «Самовара» в 1986 году. Когда-то это был итальянский ресторан «Джили», который Фрэнк Синатра купил для своего приятеля. В квартире на втором этаже этого дома Синатра останавливался, когда бывал в Нью-Йорке. «Джили» процветал: сама возможность увидеть легендарного Синатру привлекала народ.

В конце семидесятых Синатра уехал, владельцы сменились, и в 1978 году «Джили» превратился в «Джонни», скромный актерский ресторанчик. Просуществовал он лет семь и тоже закрылся. В 1986 году там был пустой зал с остатками архаического ресторанного оборудования.

Роман нашел нескольких партнеров и основал «Русский самовар».

Все в этом доме было старым и запущенным – крыша, полы, отопление, электропроводка. Все требовало замены или ремонта, но где достать на это деньги? У партнеров, включая Романа, денег было очень мало. К тому же, никто из них не был профессионалом и не знал тонкостей ресторанного дела.

Преуспеть и расцвести новому заведению в театральном сердце Манхэттена практически невозможно, если в него не вложены миллионы. Конкуренция невероятная: на 52-й улице кафе и рестораны в каждом доме. Два года «Самовар» еле теплился, прерываемый то наводнением, то пожаром, то лопнувшими трубами, то приказавшей долго жить вентиляцией. Кровью заработанными копейками приходилось затыкать ежеминутно возникающие дыры.

Ситуация достигла «критической точки». Партнеры начали роптать и требовать обратно свои вложения. Надо было немедленно выкупать ресторан.

Бродский приятельствовал с Романом и Ларисой, но понятия не имел, какие над «Самоваром» сгустились тучи. И хотя он только что получил Нобелевскую премию, застенчивым Капланам даже в голову не пришло попросить его о помощи. Да и вообще, просить за себя труднее, чем просить за других. Чего не осмелились сделать деликатные Роман и Лариса, сделала грубая натура Люда Штерн.

У меня была надежда, что лауреат еще не успел истратить все деньги. Я осветила поэту «самоварную» ситуацию и воззвала о помощи.

«А башли не пропадут?» – это был единственный вопрос, который задал Бродский. Он не только сам вложил деньги, но и убедил Барышникова, обладающего большей финансовой мощью, вступить в дело. Доли недовольных партнеров были выкуплены, тлеющие угли в «Самоваре» начали разгораться.

Бродский очень часто бывал в «Самоваре». Если не считать светских приглашений в суперсферы, вроде ресторанов «Гренуй», «Лютес», «Даниель» – его «ресторанная» жизнь ограничивалась китайскими заведениями, кафе «Реджио» и «Самоваром».

Любимое меню включало селедку с картошкой, студень, сациви и пельмени. Роман изобрел с десяток водочных рецептов, – любимицами Бродского были «хреновая» и «кориандровая».

Выпив две-три рюмки, Бродский брал микрофон, облокачивался на белый «барышниковский» рояль и пел. Вокруг немедленно собирался народ. Еще со времен юности Иосиф, по выражению одной общей знакомой, «сроднился с вокалом». В двадцатилетнем возрасте он пел, облокотившись на наш черный «Беккер». Молодой Ося обожал американские песни и мастерски – хрипло и басовито – изображал Луи Армстронга. А в Штатах репертуар нобелевского лауреата состоял, кроме «Лили Марлен» и «Червоны Маки», исключительно из «Что стоишь, качаясь», «Очи черные», «Мой костер», «На рейде ночном» и т. п. Наверно, этот репертуар был выражением целого клубка противоречивых чувств: ностальгии, высокомерной иронии, любви, презрения и тоски.

В «Самоваре» он расслаблялся и не раз говорил, как ему тепло, уютно и вкусно. Эти слова подтверждены документально. В ресторанной книге имеется такая запись:

Зима. Что делать нам в Нью-Йорке,
он холоднее, чем луна.
Возьмем себе чуть-чуть икорки,
и водочки на ароматной корке...
Погреемся у Каплана.
Иосиф Бродский

А теперь – маленькое отступление от «Русского самовара».

...В 1991 году Бродскому предложили должность американского поэта-лауреата в Библиотеке Конгресса – первый случай, когда эту должность занял иностранец. Это почетная, но довольно обременительная и мало оплачиваемая работа. Она рассчитана на два года, но Иосиф подал в отставку через год – некоторые административные аспекты этой деятельности, как, например, сбор средств в пользу библиотеки, были для него затруднительны.

Принял же он эту должность с тайной надеждой – организовать массовые издания поэтических сборников и сделать их доступными для любого человека. Бродский мечтал о духовном и интеллектуальном преобразовании американцев путем внедрения в их прагматические головы шедевров мировой поэзии. Чтобы в каждом супермаркете рядом с бульварными журнальчиками, обещающими каждую неделю то конец света, то прилет инопланетян, – лежали томики Одена, Фроста, а то и Данте. «Русский романтик», как назвал Бродского один посредственный американский поэт, надеялся, что человеческую низость, пошлость, хамство, трусость и жадность можно вылечить «бессмертными стихами».

К сожалению, стихи все еще не стали неотъемлемой частью американской поп-культуры. Но мечты о популяризации русской классики начали осуществляться.

Однажды я ехала в поезде из Бостона в Нью-Йорк. Вошла в вагон и увидела, что на каждом сиденье лежит книжечка «карманного» формата: Nikolai Gogol. «The Оvercoat and the Nose». Я взяла несколько экземпляров и один подарила Бродскому с надписью: «Ура! настало времечко, когда мужик не Блюхера и не милорда глупого, – Белинского и Гоголя с базара уж несет».

Возвращаясь в «Русский самовар»... В 1997 году Капланы решили «расшириться» и превратить второй (пустующий) этаж ресторана в сигарную комнату. Предполагалось, что гости после обеда (или вместо обеда) будут сидеть там, вытянув длинные ноги, наподобие лордов в английских клубах, и наслаждаться сигарами и коньяками.

Над планировкой и дизайном работали замечательные художники Юрий Купер и Лев Збарский. Планировка, полы, мебель, лампы, бар, цветовая гамма – все было выполнено по их эскизам с безупречным вкусом. Получился элегантный и «благородный» зал.

Но сама затея оказалась неудачной. Русский человек – хоть эмигрант, хоть приезжий, хоть новый русский, хоть просто русский – лучшим в мире коньякам и сигарам предпочитает рюмку водки и селедочный хвост.

Сигарная комната, в которую были вбуханы огромные деньги, полтора года жизни и нервы шести человек, оказалась, к сожалению, недееспособной: она пустовала. Народ поднимался в нее, как в музей, – полюбоваться интерьером.

И тогда Роман, помня, как Бродский мечтал популяризировать поэзию, решил превратить сигарную комнату в клуб литераторов и интеллектуалов.

Иосиф был бы рад узнать, что теперь по четвергам на втором этаже его любимого «Самовара» происходят литературные вечера. И выступают там и русские, и американские поэты и писатели. Так, 24 мая 2009 года там праздновали день рождения Бродского, а 15 июня торжественно отмечался день памяти Леши Лосева, совпавший с днем его рождения.

Так что литература продолжается.