• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Состояніе народной сцены передъ появленіемъ Марло. — Св?д?нія объ его жизни и отзывы о немъ современниковъ. — Характеристика главн?йшихъ произведеній Марло: Тамерланъ. — Фаустъ. — Сравненіе Фауста Марло съ Фаустомъ Гёте. — Мальтійскій Жидъ. — Эдуардъ II, сопоставленный съ Эдуардомъ I Пиля и драматическими хрониками Шекспира. — Значеніе Марло въ исторіи англійской драмы.

Изъ приведенныхъ нами во второй глав? отзывовъ Уэтстона, Сиднея и Госсона читатели могли себ? составить н?которое понятіе о томъ хаотическомъ состояніи, въ которомъ находилась народная сцена въ семидесятыхъ годахъ XVI стол?тія. Если исключить изъ этихъ отзывовъ то, что явно внушено ложноклассической и пуританской тенденціями, то картина англійской драмы, начертанная двумя классиками и однимъ пуританиномъ, будетъ въ общихъ чертахъ довольно в?рна и легко можетъ быть подтверждена многими уц?л?вшими отъ этой эпохи памятниками. Д?йствительно, порицатели были правы, утверждая что англійская драма страдаетъ эпическою растянутостью д?йствія, что ей недостаетъ художественнаго плана и внутренняго единства, что клоуны кстати и не кстати нарушаютъ ходъ д?йствія своими импровизированными шутками и т. д.; но они были не правы, во первыхъ въ томъ, что изъ за этихъ недостатковъ не усмотр?ли ея несомн?нныхъ достоинствъ, и во вторыхъ, что прописали ей слишкомъ сильную дозу формальнаго псевдоклассицизма, который шелъ въ разр?зъ съ ед исконными традиціями. Въ начал? восьмидесятыхъ годовъ англійская драма начинаетъ мало по малу освобождаться отъ недостатковъ, зам?ченныхъ въ ней классиками, не утрачивая ничего изъ своихъ прежнихъ достоинствъ, хотя обновленіе ея идетъ вовсе не съ той стороны, откуда они его ожидали. Уже въ произведеніяхъ Лилли мы зам?чаемъ попытку сообщить драм? внутреннее единство, стягивая вс? нити д?йствія къ одному центральному событію или характеру (Александръ и Кампаспа), но Лилли главнымъ образомъ им?лъ въ виду придворную, а не народную аудиторію; притомъ же его аффектированный, изысканный мозаическій стиль, полный ми?ологическихъ намековъ и искусно подобранной игры словъ, былъ сильнымъ препятствіемъ къ переходу его произведеній на народную сцену; за его произведеніями навсегда упрочилось названіе придворныхъ пьесъ (courtly plays) — знакъ, что он? никогда не были популярны. Починъ художественнаго обновленія англійской народной драмы составляетъ неоспоримую заслугу челов?ка, именемъ котораго мы озаглавили настоящую главу.

Кристофэръ Марло — истинный сынъ народа — увид?лъ св?тъ въ б?дной семь? кэнтербэрійскаго башмачника въ феврал? м?сяц? 1564 г., и въ томъ же году, ровно два м?сяца спустя, родился Вилльямъ Шекспиръ. Любители мистическихъ сближеній могутъ увид?ть н?что бол?е обыкновенной случайности въ томъ обстоятельств?, что два величайшіе драматурга Англіи, изъ которыхъ одинъ указалъ англійской драм? истинную дорогу, а другой довелъ ее по ней до неслыханной дотол? художественной высоты, увид?ли св?тъ почти въ одно и тоже время, — и можетъ быть захотятъ продолжить это сближеніе черезъ всю жизнь обоихъ поэтовъ. Но мы заран?е сп?шимъ предупредить, что попытки ихъ будутъ совершенно напрасны, такъ какъ н?тъ двухъ судебъ бол?е несходныхъ, какъ судьба Шекспира и Марло. Одному изъ нихъ суждено было достигнуть при жизни обезпеченнаго положенія, величія и славы, а посл? смерти сд?латься кумиромъ всего челов?чества; другой — всю жизнь боролся съ б?дностью, погибъ насильственною смертью въ самомъ разгар? д?ятельности, едва достигши двадцатидевятил?тняго возраста и имя его только недавно сд?лалось изв?стно любителямъ литературы. Ненависть враговъ не давала ему покоя даже въ могил?; посл? своей смерти онъ сд?лался жертвой самой беззаст?нчивой клеветы, пущенной съ ц?лью очернить его память. Получивъ первоначальное образованіе въ городской школ? въ Кэнтербэри, Марло, шестнадцати л?тъ, поступилъ въ число студентовъ кембриджскаго университета. На университетской скамь? онъ завязалъ дружескія связи съ Робертомъ Гриномъ и Томасомъ Нашенъ, — лицами игравшими впосл?дствіи важную роль въ его жизни. Дейсъ предполагаетъ, что Марло воспитывался въ Кембридж? насчетъ какого нибудь богатаго родственника или покровителя, ибо его отецъ едва-ли былъ въ состояніи ежегодно платить за него значительную сумму. Предположеніе это мы находимъ весьма в?роятнымъ, такъ какъ въ то время университетское образованіе въ Англіи стоило сравнительно дороже, ч?мъ теперь. Какъ бы то ни было, но окончивъ курсъ наукъ съ степенью баккалавра, (1583 г.) Марло отправился въ столицу искать себ? счастья. Есть изв?стіе, что въ этомъ період? своей жизни онъ поступилъ на сцену, но по несчастью сломалъ ногу, и долженъ былъ навсегда отказаться отъ сценической каррьеры ²⁸¹).

За то съ т?мъ большимъ рвеніемъ онъ сталъ трудиться для театра въ качеств? драматурга. Первая пьеса, снискавшая ему громкую изв?стность, была трагедія Тамерланъ, поставленная на сцену около 1586 г., когда ея автору было не бол?е двадцати двухъ л?тъ. — Громадный усп?хъ Марло, какъ драматурга, возбудилъ сильную зависть его университетскихъ товарищей. Наша и Грина, которые не замедлили зло посм?яться надъ напыщенной дикціей и б?лыми стихами Тамерлана. ²⁸²) Что касается до самого Марло, то, повидимому, онъ не придавалъ большаго значенія такъ легко пріобр?теннымъ лаврамъ, и въ сл?дующемъ году мы его видимъ въ Кембридж?, куда онъ отправился, чтобъ пріобр?сть высшую ученую степень магистра искусствъ (Master of Arts). Только по возвращеніи изъ Кембриджа, Марло, не бросая своихъ прежнихъ классическихъ занятій, становится присяжнымъ писателемъ для сцены. Съ этихъ поръ съ изумительной быстротой сл?дуютъ одна за другой его драмы: Тамерланъ (вторая часть), Фаустъ, Мальтійскій жидъ, Парижскія Убійства и Эдуардъ II. — Работая для театра, Марло невольно долженъ былъ столкнуться съ своими товарищами по профессіи, — Гриномъ, Пилемъ, Нашемъ, Лоджемъ и др., которые поселились въ Лондон? до него и составили первый кружокъ драматурговъ. Членовъ этого кружка связывала вм?ст? общность интересовъ, любовь къ искусству и одинаковость вкусовъ и уб?жденій. Все это были молодые и талантливые люди, объявившіе войну старому міру съ его оффиціальной религіей и обрядной нравственностью и заработывавшіе себ? хл?бъ литературнымъ трудомъ; а такъ какъ литературный трудъ былъ въ то время поставленъ въ условія крайне неблагопріятныя, то имъ нер?дко приходилось голодать. Одинъ изъ членовъ этого кружка, талантливый Томасъ Нашъ, горько жалуется, что литератору зачастую приходится умирать съ голоду, тогда какъ мастеровые и ремесленники наживаютъ себ? дома и капиталы. "Тщетно — говоритъ онъ — я ложился поздно и вставалъ рано, велъ диспутъ съ холодомъ и бес?довалъ съ нуждой; вс? мои труды пропали даромъ: моя незат?йливая народная муза находилась въ презр?ніи; трудъ мой былъ не оц?ненъ или вознагражденъ мало, и я самъ, въ цв?т? моего остроумія, былъ осужденъ на б?дность. Тогда, въ порыв? негодованія, я обвинялъ судьбу, бранилъ покровителей, грызъ перо, рвалъ бумагу, словомъ поступалъ, какъ сумасшедшій. Я перебралъ въ своемъ ум? тысячу способовъ выйти изъ этого досаднаго положенія, но вс? мои размышленія привели меня къ отчаянному уб?жденію, что св?тъ безжалостенъ и что я заран?е осужденъ быть несчастнымъ" ²⁸³). Впрочемъ, будемъ справедливы: тогдашніе литераторы были люди не такого сорта, чтобъ что нибудь сберечь на черный день, и даже при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ переходъ отъ роскоши и довольства къ нищет? былъ у нихъ явленіемъ весьма обыкновеннымъ. Получивъ деньги за какой нибудь памфлетъ или пьесу, они спускали все въ одинъ день и снова начинали поститься, выжидая сл?дующей получки. Въ обществ? такихъ веселыхъ товарищей Марло проводилъ свои лондонскіе досуги. Какъ натура страстная, онъ жадно прильнулъ къ мутному кубку наслажденій, который ему предлагала жизнь тогдашняго лондонскаго полусв?та, и на себ? испыталъ вс? р?зкіе повороты колеса фортуны ²⁸⁴). Мы охотно в?римъ, что на пирушкахъ и оргіяхъ, которыми молодые люди праздновали свои усп?хи на поприщ? драматургіи, не было недостатка въ см?лыхъ р?чахъ и самыхъ крайнихъ мн?ніяхъ. Когда нервы напряжены и вино шумитъ въ голов?, каждый изъ собес?дниковъ хочетъ превзойти другаго см?лостью своихъ гипотезъ и радикализмомъ своихъ отрицаній. Особенно далеко заходилъ въ своихъ отрицаніяхъ Марло, утверждавшій, что религія есть д?ло политики, что основа челов?ческихъ д?йствій есть личная выгода и т. п. Въ 1592 году, разрушительныя теоріи Марло, долгое время остававшіяся въ кругу товарищей, неожиданно получили широкую огласку. Посл? одной изъ попоекъ, на которой было не въ м?ру выпито рейнскаго вина, Гринъ опасно забол?лъ. Чувствуя приближеніе смерти, онъ обратился къ своимъ товарищамъ по профессіи съ ув?щаніемъ бросить разгульный образъ жизни, оставить драматическое искусство и употребить свои таланты на что нибудь бол?е достойное челов?ка. Марло кром? того онъ заклиналъ отказаться отъ пагубнаго атеизма и обратиться къ Богу ²⁸⁵). Хотя никто изъ драматурговъ не былъ названъ по имени, но намеки были такъ прозрачны, что скоро весь Лондонъ зналъ, кого им?лъ въ виду авторъ. Должно полагать, что всл?дствіе заявленій Грина за Марло былъ учрежденъ секретный надзоръ, потому что уже въ начал? сл?дующаго года въ верховный сов?тъ королевы былъ присланъ доносъ, подписанный именемъ какого-то Ричарда Бэна, въ которомъ подробно излагались вс? преступныя мн?нія Марло ²⁸⁶). Разум?ется, если бы донощикъ могъ подтвердить, какъ онъ и об?щалъ, справедливость своихъ обвиненій показаніями свид?телей, то Марло неминуемо постигла бы участь его учителя, Кэтта, сожженнаго въ 1589 году въ Норрич? за свои нечестивыя мн?нія объ I. Христ? ²⁸⁷). Но прежде ч?мъ началось сл?дствіе по этому д?лу, Марло уже не было въ живыхъ. Блистательная драматическая каррьера его была прервана насильственнымъ и трагическимъ образомъ. Въ бытность свою въ Депфорд?, маленькомъ, городк? на Темз?, расположенномъ въ н?сколькихъ миляхъ отъ Лондона, онъ былъ приглашенъ своимъ знакомымъ Фрэнсисомъ Арчеромъ на ужинъ. За ужиномъ, в?роятно подъ вліяніемъ неум?ренныхъ возліяній, у нихъ вышла ссора ²⁸⁸), во время которой вспыльчивый Марло выхватилъ кинжалъ и бросился на своего хозяина, но посл?дній отразилъ ударъ и, схвативъ Марло за руку, направилъ его кинжалъ въ его же собственный глазъ. Несчастный поэтъ упалъ навзничь и, не смотря на тотчасъ же поданную медицинскую помощь, умеръ черезъ н?сколько часовъ въ страшныхъ страданіяхъ ²⁸⁹).

При изв?стіи о трагической кончин? Марло пуритане не могли скрыть своей радости. Въ ней, какъ и въ смерти Грина ²⁹⁰), они вид?ли актъ божескаго правосудія, покаравшій ихъ безбожную д?ятельность. Пуританскій священникъ Томасъ Бэрдъ въ своемъ Theatre of God's Judgements (L. 1597), приводя н?сколько прим?ровъ наказанія хулителей слова Божія, говоритъ о Марло сл?дующее: "никому изъ предшествующихъ не уступалъ въ атеизм? и нечестіи и понесъ одинаковую съ ними кару нашъ соотечественникъ, недавно умершій, Марло, челов?къ ученый, воспитанникъ кембриджскаго университета, занимавшійся впрочемъ сочиненіемъ драматическихъ произведеній и непристойныхь стиховъ. Этотъ челов?къ, давшій слишкомъ много воли своему уму и совершенно распустившій удила своихъ страстей, скоро дошелъ до такого неистовства, что отрицалъ Бога и его Сына, I. Христа и не только богохульствовалъ на словахъ противъ св. Троицы, но даже, по весьма достов?рнымъ св?деніямъ, писалъ объ этомъ предмет? ц?лыя книги ²⁹¹), въ которыхъ доказывалъ, что Спаситель былъ обманщикъ, а Моисей фокусникъ и колдунъ, что библія есть собраніе пустыхъ и нел?пыхъ сказокъ, а религія — изобр?теніе политиковъ. Но смотрите, какой крюкъ Господь вонзилъ въ ноздря этого лаявшаго пса! (Сл?дуетъ изв?стный намъ разсказъ о смерти Марло отъ своего собственнаго кинжала). Въ смерти его правосудіе Божіе проявилось самымъ очевидн?йшимъ образомъ въ томъ, что рука, которою онъ писалъ свои богохульныя сочиненія, сама пронзила мозгъ, задумавшій ихъ!"

На основаніи дошедшихъ до насъ скудныхъ изв?стій, трудно съ перваго разу составить себ? опред?ленное понятіе о личности Марло. Съ одной стороны клика пуританъ и піэтистовъ старалась изобразить его какимъ-то исчадіемъ ада, чудовищемъ порока и нечестія; съ другой стороны друзья не р?шались защищать его, боясь, чтобы ихъ не обвиняли въ сочувствіи къ его преступнымъ мн?ніямъ. — ²⁹²). Оставляя въ сторон? отзывы враговъ, внушенные фанатизмомъ и ненавистью, мы думаемъ, что даже показанія его стараго друга, Роберта Грина, должно принимать съ крайней осторожностью. Не нужно забывать, что Гринъ писалъ свои признанія на смертномъ одр?, въ страшныя минуты душевной агоніи, когда, вспугнутая близостью смерти, сов?сть представляла ему всю его прошедшую жизнь какимъ-то сплошнымъ позорнымъ д?яніемъ. Въ эти минуты челов?къ не обладаетъ яснымъ сознаніемъ, необходимымъ для связнаго и посл?довательнаго разсказа; въ порыв? благочестиваго раскаянія онъ можетъ многое представить себ? и другимъ въ бол?е мрачномъ св?т?, ч?мъ оно было на самомъ д?л?. Такъ было и съ Гриномъ. Неточность его показаній состоитъ не столько въ умышленномъ искаженіи фактовъ, сколько въ ихъ ложномъ осв?щеніи, которое объясняется его исключительнымъ душевнымъ состояніемъ. Напр. отзывъ его о Шекспир? показался впосл?дствіи до того несправедливымъ Четтлю, что тотъ жал?лъ, что не смягчилъ его, а Нашъ, нисколько не зад?тый Гриномъ, называлъ его признанія пошлымъ и лживымъ памфлетомъ (scald, trivialle, lying pamphlet). Но намъ могутъ возразить: положимъ, что Гринъ, какъ челов?къ больной, находившійся на краю гроба, могъ многое преувеличить, но отчего-же другіе современники, отдающіе справедливость поэтическому генію Марло, не скупятся на черныя краски, когда д?ло доходитъ до оц?нки его нравственнаго характера? ^29З). По нашему крайнему разум?нію, разгадка этого обстоятельства лежитъ, во первыхъ, въ религіозныхъ мн?ніяхъ Марло, наводившихъ ужасъ на его современниковъ и заставлявшихъ ихъ предполагать въ см?ломъ отрицател? всевозможные пороки, и во вторыхъ — въ самой натур? Марло, необладавшей мягкими свойствами, которыя иногда бол?е ч?мъ солидныя нравственныя достоинства привлекаютъ къ себ? симпатіи людей. По всему видно, что это былъ челов?къ съ грубыми плебейскими манерами, задорный, р?зкій въ своихъ отзывахъ о людяхъ ²⁹⁴), но вм?ст? съ т?мъ добрый, великодушный, способный забыть обиду и даже стать другомъ оскорбившаго его челов?ка. Нашъ и Гривъ, совокупному нападенію которыхъ онъ подвергся въ самомъ начал? своего литературнаго поприща, были впосл?дствіи его лучшими друзьями, и весьма в?роятно, что за эту трогательную черту его характера одинъ современникъ ²⁹⁵) называетъ его благодушнымъ Марло (Kynde Kit Marloe), — эпитетъ, заключаетъ по этому поводу Дейсъ, который онъ, не смотря на свои нечестивыя теоріи и нравственную распущенность, вполн? заслужилъ. Да не подумаютъ читатели, что мы задались невозможной, да и едва-ли нужной, задачей представить Марло челов?комъ безъ всякихъ нравственныхъ пятенъ. Весьма возможно, что онъ давалъ больше ч?мъ сл?дуетъ воли своему страстному темпераменту, что онъ зачастую не ногъ сладить съ своимъ безпокойнымъ сердцемъ и достигнуть того нравственнаго равнов?сія, той душевной гармоніи, безъ которой невозможно счастье для челов?ка. Бываютъ люди, говоритъ въ одномъ м?ст? Б?линскій, которые отвратительны при всей безукоризненности своего поведенія, потому что она въ нихъ есть сл?дствіе безжизненности и душевной вялости. Мы отъ себя прибавимъ, что бываютъ люди, которымъ многое можно простить за богатство ихъ натуры и энергію духа. Къ такимъ людямъ принадлежалъ, по нашему мн?нію, и Марло. Истинный сынъ своего безпокойнаго и порывистаго в?ка, онъ часто переходилъ за черту позволеннаго обрядной моралью, но никакія излишества и увлеченія не могли затушить въ немъ божественной искры. Въ этомъ можно даже сослаться на враговъ его, которые, упрекая его въ разгульной жизни и въ пропов?дываніи разрушительныхъ теорій, не знаютъ однако за нимъ ни одного неблагороднаго поступка, ни одного чернаго д?ла. Нов?йшіе обвинители Марло забываютъ, что судьба не дала ему дожить до той поры, когда характеръ челов?ка окончательно устанавливается, когда челов?къ изъ пылкаго юноши становится разумнымъ мужемъ. Разв? Шекспиръ не заплатилъ дань своей страстной натур?? Разв? онъ постоянно сохранялъ власть надъ собой? Разв? въ его молодости не было преступныхъ увлеченій, въ которыхъ онъ съ такой трогательной искренностью сознается въ своихъ сонетахъ? ²⁹⁶). Поб?да надъ собой не дается челов?ку сразу; нравственная выдержка есть результатъ житейской борьбы и подчасъ горькаго опыта. Мы не сомн?ваемся, что періодъ нравственнаго обновленія рано или поздно наступилъ бы для Марло, что онъ, съ р?шимостью, свойственной его энергическому характеру, круто бы повернулъ въ противоположную сторону. Порукой въ этомъ его богато одаренная натура и идеальный строй его духа, полный см?лыхъ порываній къ безконечному, составляющихъ отличительную черту его художественнаго міросозерцанія. Произведенія его свид?тельствуютъ о неустанной, жгучей работ? духа, посвященной уясненію важн?йшихъ вопросовъ челов?ческаго бытія, а въ н?которыхъ, созданныхъ имъ образахъ (напр. въ Фауст?) онъ, какъ многіе не безъ основанія догадываются, только объективировалъ свои собственныя душевныя муки.

Такимъ представляется намъ Марло посл? тщательнаго изученія вс?хъ дошедшихъ о немъ скудныхъ изв?стій, и мы нич?мъ не можемъ лучше заключить нашу характеристику, какъ приведя благородныя слова Боденштедта, которыми этотъ, уважаемый нами, писатель защищаетъ личность англійскаго драматурга отъ нападокъ его нов?йшихъ обвинителей. "Теперь, — говоритъ онъ — мы приходимъ къ самой мрачной страниц? въ исторіи нашего поэта, котораго обыкновенно рисуютъ намъ челов?комъ безпутнымъ, лишеннымъ всякаго религіознаго и нравственнаго содержанія. Если в?рить всему дурному, что о немъ разсказываютъ враги и друзья, то можно подумать, что онъ только и д?лалъ, что проводилъ время въ разгульной компаніи, упражняясь въ пьянств? и разныхъ безчинствахъ, но если мы вспомнимъ, что онъ умеръ не достигши тридцатил?тняго возраста, что въ продолженіе своего семил?тняго пребыванія въ Лондон? онъ написалъ, кром? тома стихотвореній, заключающихъ въ себ? много поэтическихъ красотъ, шесть пятиактныхъ драмъ, выходящихъ до сихъ поръ новыми изданіями, не говоря о многихъ другихъ, навсегда для насъ утраченныхъ, пьесахъ, то мы должны наконецъ согласиться, что, при такой разносторонней и напряженной д?ятельности духа, ему не могло много оставаться времени для безд?лья и пустыхъ развлеченій". ²⁹⁷).

Выше было зам?чено, что въ начал? восьмидесятыхъ годовъ XVI в. на англійской народной сцен? царствовалъ полн?йшій хаосъ. Это было время наибольшей популярности Камбиза, Солимона и Персиды и т. п. кровавыхъ пьесъ, носившихъ на себ? весьма зам?тные сл?ди т?сныхъ связей съ моралите и народными фарсами. Классическія трагедія и такъ называемыя "Исторіи", фантастическія драмы и сатирическія моралите см?няли другъ друга, оставляя въ душ? зрителя смутное и далеко не художественное впечатл?ніе. Произведенія эти, безспорно обладавшія н?которыми хорошими частностями (обиліемъ д?йствія, патетической дикціей и т. д.) были совершенно ничтожны въ ц?ломъ. Тщетно мы стали бы искать въ нихъ строго-обдуманнаго художественнаго плана или покрайней м?р? хоть внутреннаго центра, къ которому бы естественнымъ образомъ стягивались безчисленные эпизоды, см?нявшіе другъ друга неожиданно и безц?льно, какъ туманныя картины. Если и была между ними какая нибудь связь, то связь чисто вн?шняя, обусловленная временемъ и пространствомъ, а не законами внутренней необходимости. Каждое произведеніе легко можно было продолжать до безконечности или прекратить на половин?; отъ этого его достоинство пострадало бы весьма мало. Хаосъ еще бол?е увеличивался введеніемъ множества ненужныхъ лицъ, хоровъ изъ аллегорическихъ фигуръ, клоуновъ съ ихъ джигами, танцами и см?шными т?лодвиженіями. Лилли пытался было внести въ этотъ хаосъ н?которую гармонію, но прочному водворенію его произведеній на народной сцен? противился ихъ искусственный жаргонъ, пряная пикантность котораго могла быть только оц?нена св?тскими людьми и была не по вкусу народной аудиторіи, предпочитавшей энергическій, хотя и грубый стиль, Престона и Кида утонченной, приторно-манерной р?чи автора Эвфуэса. Всл?дствіеэтого Лилли не им?лъ большаго вліянія, и народной сценой по прежнему влад?ли второстепенные драматурги, нисколько не заботившіеся о художественной обработк? своихъ произведеній, но въ совершенств? усвоившіе себ? искусство забавлять толпу, льстя ея грубымъ инстинктамъ. Таково было состояніе народнаго театра, когда прибылъ въ Лондонъ изъ Кембриджа даровитый, классически образованный, исполненный гордыхъ надеждъ, юноша — Кристофэръ Марло.

Марло началъ свою драматическую каррьеру трагедіей Тамерланъ Великій, которая по мн?нію Колльера, была поставлена на сцену въ 1586 г. Изъ множества существовавшихъ въ его время направленій, Марло примкнулъ въ тому, гд? исторія сливалась съ фантастикой, но примкнулъ только зат?мъ, чтобъ преобразовать его. Уже въ пролог? къ Тамерлану зам?чается со стороны автора сознательное желаніе проложить новые пути драматическому искусству. Марло не дорожилъ той дешевой популярностью, которая пріобр?тается пожертвованіемъ своей художественной самостоятельности изм?нчивымъ вкусамъ толпы. Не желая идти по троп?, проложенной доморощенными поэтами (rhyming mother — wits) снискивавшими себ? расположеніе партера комическими эпизодами и шутовскими сценами, Марло чувствовалъ въ себ? довольно силы, чтобы увлечь публику за собой, ввести своихъ слушателей въ кругъ интересовъ бол?е широкаго объема, заставить ихъ быть свид?телями всемірно-историческихъ событій, паденія царствъ и народовъ ²⁹⁸).

Трудно подыскать сюжетъ, который бы въ такой степени удовлетворялъ вкусамъ народной аудиторіи XVI в. и въ тоже время давалъ столько простора фантазіи поэта, какъ жизнь Тамерлана. Бродить съ великимъ завоевателемъ по зыбучимъ пескамъ Персіи и Египта, присутствовать при кровопролитныхъ сраженіяхъ и осадахъ городовъ, быть свид?телями пріема посольствъ и депутацій, од?тыхъ въ роскошные костюмы Востока, наконецъ во очію вид?ть загадочнаго и грознаго челов?ка, о которомъ въ среднев?ковой Европ? ходило столько фантастическихъ разсказовъ — какое ут?шеніе для глазъ, какой праздникъ для воображенія! Въ первой части своей драмы Марло изображаетъ намъ только начало завоевательной и кровавой каррьеры Тамерлана, какимъ образомъ онъ изъ предводителя маленькой степной орды д?лается повелителемъ всего изв?стнаго тогда міра. Въ первомъ д?йствіи у него всего пятьсотъ всадниковъ, но и съ этими ничтожными силами онъ усп?ваетъ, привлекши на свою сторону брата персидскаго царя, Мицета, Козроя, которому онъ об?щаетъ персидскую корону, — покорить Персію. Едва-ли нужно прибавлять, что лишь только Козрой сталъ ему больше не нуженъ, какъ Тамерланъ тотчасъ же посп?шилъ избавиться отъ него. Вс? пять актовъ заняты походами Тамерлана: изъ Персіи онъ устремляется въ Сирію, разбиваетъ Баязида и возитъ его повсюду за собой въ жел?зной кл?тк?, потомъ беретъ приступомъ Дамаскъ и покоряетъ влад?нія союзника Баязида, султана египетскаго. Повидимому, въ этой трагедіи, гд? событія сл?дуютъ другъ за другомъ съ сказочной быстротой, н?тъ никакого внутренняго единства, н?тъ никакой связи между разнообразными эпизодами, кром? связи чисто вн?шней, хронологической. Но это въ высшей степени несправедливо. Центральнымъ пунктомъ, движущимъ нервомъ д?йствія служитъ грандіозная личность героя пьесы, очерченная поэтомъ съ зам?чательнымъ искусствомъ. Въ самой наружности Тамерлана есть н?что импонирующее, заставляющее предполагать въ немъ челов?ка, созданнаго повел?вать. Вотъ какъ описываетъ Тамерлана одно изъ д?йствующихъ лицъ: "Онъ высокъ ростомъ и строенъ; величественное чело его стремится къ небу, подобно его желаніямъ". Красивы и кр?пки его члены; плечи такъ широки, что кажется могутъ сдержать на себ? тяжесть Атласа. На нихъ возвышается великол?пная голова съ глазами, блескъ которыхъ не уступаетъ блеску небесныхъ св?тилъ. На бл?дномъ лиц? его сильныя страсти и стремленіе къ господству оставили свои глубокіе сл?ды; Каждая гн?вная складка на его чел? грозитъ смертью и разрушеніемъ; когда-же чело его ясно — изъ него льются теплыми лучами прив?тъ и жизнь. В?теръ свободно играетъ его кудрями, напоминающими кудри Ахиллеса. Рука его сильна; сильны и длинны его пальцы; каждое его движеніе дышетъ энергіей; въ каждомъ его жест? вид?нъ челов?къ, рожденный для того, чтобъ повел?вать ц?лымъ міромъ." (Act. II. sc. I). Въ образ? Тамерлана Марло нарисовалъ яркими красками типъ восточнаго завоевателя. Въ характер? и д?ятельности свир?паго сына степей онъ уловилъ черты, свойственныя ц?лому классу честолюбцевъ. Рожденный въ низкой дол?, но одаренный гигантскими силами духа, геніальный дикарь рано почувствовалъ потребность выйти изъ т?снаго круга, очерченнаго вокругъ него судьбой. См?лостью и коварствомъ онъ усп?ваетъ пріобр?сти себ? власть и значеніе. Каждый новый шагъ его на этомъ кровавомъ пути только усиливаетъ въ его душе стремленіе къ господству, превращающееся подъ конецъ въ какую-то манію, въ какое-то бол?зненное, можно сказать, сладострастное влеченіе къ власти. Послушайте, какъ онъ оправдываетъ себя въ глазахъ, обманутаго имъ, Козроя: "Жажда господства, сладость обладанія короной, побудившія Юпитера согнать съ престола своего отца, заставили меня возстать противъ тебя съ оружіемъ въ рукахъ. Сама природа, создавшая насъ изъ четырехъ, в?чно борющихся другъ съ другомъ, началъ, вложила въ нашу грудь стремленіе къ владычеству надъ людьми. Душа наша, способная понять чудное устройство міра и изм?рить б?гъ каждой планеты, в?чно стремится къ безконечному знанію, подобно небеснымъ сферамъ, не знающимъ покоя и утомленія и съ своей стороны безпрестанно побуждаетъ насъ безъ отдыха идти впередъ, пока мы не достигнемъ самаго зр?лаго плода, единственнаго счастья на земл? — царской короны!" (Act, II, sc. VII). Подобно вс?мъ великимъ честолюбцамъ, старавшимся ув?рить себя и другихъ, въ томъ, что они, пресл?дуя свои эгоистическія ц?ли, т?мъ не мен?е д?йствуютъ не по своей вол?, но исполняютъ нев?домыя предписанія Провид?нія, и Тамерланъ постоянно называетъ себя бичемъ Божіимъ, призваннымъ покорить и наказать весь міръ. Каждая новая поб?да, поддерживая въ немъ в?ру въ свое божественное посланничество, зароненную въ его душу предсказаніями астрологовъ и оракуловъ, въ тоже время убиваетъ въ его врагахъ всякую энергію сопротивленія, всякую надежду на усп?хъ. Когда жена Баязида, Сабина, ут?шаетъ своего пл?ннаго мужа надеждой, что быть можетъ въ битв? съ египетскимъ султаномъ Тамерланъ потерпитъ пораженіе, Баязидъ отв?чаетъ ей, что все напрасно. "Мы можемъ, говоритъ онъ, проклинать его усп?хи; небеса могутъ гн?ваться на него и земля дрожать отъ негодованія, но зв?зда, ведущая его къ поб?д?, не померкнетъ, и сами боги не могутъ воспрепятствовать совершиться тому, что назначено судьбой." (Act. V, sc. I). Съ другой стороны ув?ренность въ поб?д? придаетъ особую силу словамъ Тамерлана и привлекаетъ на его сторону суев?рныхъ людей. Этой черт? своего характера Тамерланъ обязанъ многими изъ своихъ усп?ховъ. — "Оставь своего царя и перейди на службу ко мн? — говоритъ онъ высланному противъ него персидскому полководцу, Теридаму — и мы завоюемъ ц?лый міръ. Скор?й солнце низвергнется съ своего пути на землю, ч?мъ Тамерланъ будетъ убитъ или поб?жденъ. Вынимай же свой мечъ, могучій воинъ, и рази меня, — и ты увидишь, что самъ Юпитеръ (sic!) удержитъ твою руку и защититъ меня отъ удара" (Act. I. sc. II). Теридамъ былъ такъ пораженъ этой р?чью и тономъ, съ которымъ она была произнесена, что увид?лъ въ Тамерлан? челов?ка судьбы, орудіе бога на земл?, и перешелъ къ нему со вс?мъ своимъ войскомъ. Ув?ряя другихъ въ своемъ божественномъ избраніи, Тамерланъ кончилъ т?мъ, что, упоенный нев?роятными усп?хами, самъ ув?ровалъ въ него и съ этихъ поръ безъ оглядки шелъ впередъ, неотразимый какъ судьба, безжалостно сокрушая все что оказывало ему хотя бы мал?йшее сопротивленіе. Такою представлялъ себ? личность восточнаго завоевателя талантливый драматургъ XVI ст. Не будучи спеціалистами по исторіи Востока, мы не можемъ судить, на сколько взглядъ Марло на Тамерлана оправдывается историческими свид?тельствами, но что онъ в?ренъ въ психологическомъ отношеніи, — это едва ли можетъ быть подвергнуто сомн?нію. Правда Марло не усматриваетъ въ д?ятельности Тамерлана плодотворной идеи, для которой, правду сказать, не было м?ста въ дикой жизни азіатскихъ ордъ, но во всякомъ случа? онъ видитъ въ ней н?что больше безотчетной, ребяческой страсти въ разрушенію. Романическую сторону драмы составляетъ любовь Тамерлана къ дочери египетскаго султана, Зенократ?. Захваченная въ пл?нъ воинами Тамерлана въ то время, когда она ?хала въ Мемфисъ къ своему жениху, арабскому царю Алкидаму, Зенократа становится спутницею вс?хъ походовъ и свид?тельницей вс?хъ усп?ховъ Тамерлана. Сначала она н?сколько дичится суроваго хана и принимаетъ холодно его восторги, но красота Тамерлана, его рыцарское обращеніе съ пл?нницей и наконецъ ея собственная молодость мало по малу производятъ то, что она отдается Тамерлану всей душой. Съ другой стороны н?жное чувство къ Зенократ? открываетъ въ душ? Тамерлана неистощимый родникъ поэзіи и любви. Изъ устъ его, изрекавшихъ до сихъ поръ смертные приговоры, льются теперь сладкіе гимны любви и красот?. "О Зенократа — говоритъ онъ своей возлюбленной — лучшая изъ женщинъ, драгоц?нн?йшая жемчуга и драгоц?нныхъ каменьевъ, единственная любовь Тамерлана! Твои глаза сіяютъ св?тл?е зв?здъ небесныхъ и слаще самой гармоніи твой голосъ. Твой ясный взоръ можетъ разгладить морщины на нахмуренномъ чел? неба и укротить гн?въ самого Юпитера громовержца" и т. д. (Act. III. sc. II). Эти восторженныя изліянія, которыми полны р?чи Тамерлана, показываютъ, что въ такой богатой натур? всякая страсть разыгрывается поэтичн?е и грандіозн?е, ч?мъ въ обыденныхъ натурахъ. Между т?мъ событія идутъ своимъ чередомъ; Баязидъ разбитъ на голову и взятъ въ пл?нъ, но его союзники, въ числ? которыхъ находится египетскій султанъ, отецъ Зенократы, еще разъ хотятъ попытать счастья и, собравъ многочисленныя войска, приближаются къ лагерю Тамерлана. Съ минуты на минуту нужно ждать р?шительной битвы. Сердце Зенократы разрывается отъ противоположныхъ ощущеній: на одной сторон? сражается ея отецъ; на другой — ея возлюбленный. За кого молиться, кому желать усп?ха? Посл? н?которой борьбы любовь одерживаетъ верхъ, и она молитъ бога даровать поб?ду Тамерлану, но вм?ст? съ т?мъ пощадить жизнь ея отца. Молитва Зенократы прерывается приходомъ ея прежняго жениха: онъ сражался на сторон? ея отца и, смертельно раненый, пришелъ чтобъ взглянуть на нее въ посл?дній разъ и потомъ умереть у ея ногъ. При вид? своего прежняго жениха, истекающаго кровью, потухшее чувство на мгновеніе проснулось въ душ? Зенократы и она сказала несчастному юнош? н?сколько теплыхъ словъ, усладившихъ его посл?днія минуты. "Теперь, сказалъ онъ, я могу умереть съ удовлетвореннымъ сердцемъ. Я вид?лъ Зенократу и пусть мой духъ отлетитъ въ радостномъ созерцаніи ея красоты, одинъ видъ которой принесъ такое облегченіе моимъ страданіямъ, что я не чувствую больше моей смертельной раны." Съ глазами полными слезъ сл?дитъ Зенократа за т?мъ какъ угасаетъ жизнь въ сердц? горячо любившаго ее челов?ка, но въ это время за сценой раздаются звуки трубъ и восторженные клики войска. Входитъ поб?доносный Тамерланъ со свитой, ведя за руку Султана.

Тамерланъ. Иди за мной, счастливый отецъ Зенократы. Въ моихъ глазахъ этотъ титулъ выше всякаго султанскаго титула. Хотя моя рука привела тебя сюда пл?нникомъ, но твоя царственная дочь можетъ даровать теб? свободу. И кому же приличн?е даровать теб? свободу какъ не той, которая укротила ярость моего меча, купавшагося прежде въ р?кахъ челов?ческой крови.

Зенократа. О трижды блаженное зр?лище для моей счастливой души вид?ть отца здравымъ и невредимымъ, посл? жестокаго сраженія съ моимъ возлюбленнымъ,

Султанъ. Хотя въ этомъ сраженіи я потерялъ Египетъ и корону, все-таки я очень радъ вид?ть тебя, дочь моя.

Тамерлонъ. Я одержалъ поб?ду надъ тобой, и потому не скорби о своемъ пораженіи. Я возвращу теб? все завоеванное и даже прибавлю къ твоимъ прежнимъ влад?ніямъ новыя страны.

Тронутый великодушіемъ Тамерлана и его любовью къ своей дочери, султанъ благословляетъ ихъ союзъ и соглашается быть вассаломъ Тамерлана. Посл?дній такимъ образомъ уже исполнилъ свое предназначеніе. Непокорный міръ лежитъ теперь у его ногъ, ожидая его приказаній. Н?тъ бол?е противниковъ, которые бы могли соперничать съ нимъ въ величіи и слав?. Теперь онъ можетъ насладиться вполн? обаяніемъ власти и сознаніемъ своего земнаго могущества. Но странный переворотъ совершился въ душ? Тамерлана: власть сама по себ? утратила для него всю свою ц?ну, если онъ не можетъ разд?лить ее съ любимой женщиной. Пьеса оканчивается торжественнымъ коронованіемъ Зенократы, какъ супруги Тамерлана. Великій завоеватель обращается къ ней съ сл?дующими словами: "Взойди же теперь на твой тронъ, божественная женщина, и позволь намъ возложить на тебя, достойную тебя, корону. Прив?тствуемъ тебя, какъ королеву Персіи и повелительницу вс?хъ царствъ и земель, покоренныхъ Тамерланомъ. Подобно Юнон?, смотр?вшей съ высоты небесъ на пораженіе гигантовъ, осм?лившихся возстать противъ Юпитера, смотришь ты, моя любовь, съ высоты своего трона, и твой торжествующій взоръ, отражающій въ себ? вс? мои тріумфы, вдохновляетъ меня на новые подвиги. Теб? будутъ платить дань и Египтяне и Мавры и народы Азіи, и отъ границъ Африки до береговъ Ганга будетъ простираться твое могущество". Зат?мъ, обращаясь къ своимъ храбрымъ сподвижникамъ, Тамерланъ приказываетъ имъ сбросить свои тяжелые воинскіе досп?хи и, облекшись въ пурпурныя мантіи, зажить спокойной жизнью въ покоренныхъ провинціяхъ, такъ какъ съ этихъ поръ "Тамерланъ даруетъ миръ всему міру".

Ободренный усп?хомъ первой части Тамерлана, Марло въ скоромъ времени поставилъ на сцену вторую, въ которой довелъ событія до смерти своего героя. Долго покоренные народы сносили гнетъ чужеземнаго завоеванія, но наконецъ всеобщее недовольство приняло форму открытаго возстанія. Бывшіе вассалы Баязида, царьки Сиріи, Іерусалима, Анатоліи и т. д. сгруппировались вокругъ сына его, Каллапина, уб?жавшаго изъ заключенія, гд? онъ содержался по повел?нію Тамерлана, и провозгласили его турецкимъ императоромъ. Тамерланъ уже готовился выступить противъ мятежниковъ съ своими тремя сыновьями, но въ это время забол?ваетъ Зенократа. Тамерланъ не отходитъ отъ ея постели. Вс? т? тяжелыя ощущенія, которыя испытываетъ челов?къ, проводя долгіе, томительные часы у изголовья любимаго существа, обреченнаго на в?рную гибель, вс? т? внезапные переходы отъ подавляющаго отчаянія къ самымъ несбыточнымъ надеждамъ, происходящіе оттого, что сердце, на зло разсудку, не хочетъ помириться съ неминуемой потерей, воспроизведены нашимъ авторомъ съ поразительной силой. Поэтическому сердцу Тамерлана кажется, что вся природа над?ла трауръ по его милой: "Потускн?ла — говоритъ онъ — красота сіяющаго дня, померкъ в?чный св?тъ неба, радостно игравшій на серебряныхъ волнахъ; н?тъ бол?е огня, способнаго согр?ть его холодные лучи" и т. д. То ему чудится, что Зенократа уже умерла, и онъ проситъ ангеловъ, стоящихъ на страж? у вратъ неба, радостно прив?тствовать ея безсмертную душу, а херувимовъ и серафимовъ, поющихъ славу Царю Царей, ут?шать ее своими сладкими п?снями… Пришедши въ себя, онъ съ тоской спрашиваетъ врачей: неужели н?тъ никакой надежды? И получивъ, какъ водится, неопред?ленный отв?тъ, обращается къ самой Зенократ? и умоляетъ ее не оставлять его одного въ этомъ пустынномъ мір?. Когда же Зенократа наконецъ умираетъ, то имъ овлад?ваетъ не скорбь, не тоска, а какое-то безумное отчаяніе горя: онъ рыдаетъ, мечется, сумасшествуетъ и въ порыв? ярости грозитъ самому небу.

Тамерланъ. Какъ? Она уже умерла? Вынимай же свой мечъ, Течеллъ, руби землю, авось дорубимся до сводовъ преисподней, вытащимъ оттуда за косы роковыхъ сестеръ, похитившихъ мою Зенократу и ввергнемъ ихъ въ самую глубокую пропасть ада. Казанъ и Теридамъ, къ оружію! Насыпайте валы выше облаковъ, ставьте пушки, и мы ими пробьемъ кристальную раму неба, разрушимъ сіяющій дворецъ солнца и потрясемъ весь сводъ небесный… Взгляни на меня, Зенократа, посмотри какъ я тоскую и сумасшествую по теб?! Если въ теб? есть хоть искра жалости, то сойди съ неба и не оставляй своего Тамерлана.

Теридамъ. Мой добрый государь, ради Бога успокойтесь! Она умерла, и вс? ваши безумства не въ состояніи оживить ее. Поймите вы, что ни слова, ни слезы, ни скорбь ничего не помогутъ, такъ какъ она умерла.

Тамерланъ. Такъ какъ она умерла! Вотъ эти-то слова и пронизываютъ насквозь мою душу. Не произноси ихъ больше, добрый Теридамъ! Пусть она умерла, но позволь мн? воображать, что она еще живетъ, и т?мъ ут?шать мое сердце, изнывшее отъ разлуки съ нею. Но гд? бы ни была душа Зенократы, ты, т?ло ея, не разстанешься со мной. Я тебя велю набальзамировать амброй, миррой и кассіей, и пока я живу, ты не будешь предано земл?. Когда же я умру — насъ положатъ въ одной гробниц?, великол?піемъ своимъ напоминающей гробницу Мавзола и напишутъ на ней одну общую эпитафію на языкахъ т?хъ народовъ, которые я покорилъ моимъ мечомъ. Городъ же, лишившій меня моей милой, я велю сжечь, чтобъ обгор?лые остовы его домовъ казались носящими в?чный трауръ по Зенократ?. На пепелищ? его я велю поставить ея статую и ежедневно буду обходить ее съ моимъ печальнымъ войскомъ, плача и тоскуя о Зенократ?.

Когда такимъ образомъ Тамерланъ оплакивалъ Зенократу, до него дошли слухи объ усп?хахъ Каллапина и его союзниковъ. Въ одно мгновеніе въ немъ проснулся прежній великій воинъ. Онъ велитъ сыновьямъ оставить безплодную скорбь и готовиться къ походу. Сов?ты, которые онъ имъ даетъ, показываютъ, что годы безд?йствія не убили въ немъ талантовъ полководца. Онъ посылаетъ впередъ Теридама съ приказомъ жечь турецкіе города, чтобъ пом?шать сосредоточенію непріятельскихъ отрядовъ, а самъ ударяетъ на главныя силы Турокъ. Счастье не изм?нило Тамерлану и на этотъ разъ: союзники Каллапина были разбиты на голову и взяты въ пл?нъ, а самъ онъ едва усп?лъ спастись б?гствомъ. Для попавшихся въ пл?нъ царей Тамерланъ придумалъ казнь, поражающую своей утонченной жестокостью: онъ вел?лъ ихъ запречь въ свою колесницу и на нихъ прі?халъ въ Вавилонъ. Городъ этотъ, не хот?вшій сдаваться войскамъ Тамерлана, былъ разрушенъ до основанія, а жители его истреблены отъ мала до велика; новая армія, собранная Каллапиномъ и шедшая подъ его начальствомъ на выручку Вавилона, была разс?яна. Въ припадк? гордости и религіознаго фанатизма и желая притомъ выказать пренебреженіе въ религіи поб?жденныхъ, Тамерланъ приказываетъ принести изъ храма магометовъ коранъ и сжигаетъ его въ присутствіи пл?нныхъ царей и всего войска. Пока книга гор?ла, Тамерланъ не переставалъ изд?ваться надъ безсиліемъ Магомета и призывать его гн?въ на себя.

Тамерлань. Теперь, Магометъ, если ты обладаешь могуществомъ, сойди съ неба и сотвори чудо; въ противномъ случа? ты не заслуживаешь почитанія, такъ какъ ты допустилъ, чтобы огонь сжегъ книгу, заключающую въ себ? сущность твоего в?роученія и т. д.

Впрочемъ похвальба молодецкая и кощунство надъ святыней не прошли Тамерлану даромъ: черезъ н?сколько часовъ безъ всякой причины онъ почувствовалъ себя дурно, слегъ въ постель и въ скоромъ времени умеръ. Но и на смертномъ одр? Тамерланъ является такимъ же героемъ, какимъ былъ всегда на пол? битвы. Онъ знаетъ свою близкую кончину, но ему кажется, что сама смерть пугается его грознаго взгляда. "Смотри, Течеллъ, говоритъ онъ одному изъ своихъ приближенныхъ, какъ бл?дная и дрожащая отъ страха смерть направляетъ на меня свое смертоносное копье. Она не можетъ выносить моего взгляда, но стоитъ мн? только обернуться въ сторону, какъ она тотчасъ же снова начинаетъ подкрадываться ко мн?. Иди прочь, негодная, на поле битвы, и я взвалю теб? на плечи души тысячи убитыхъ мною враговъ. Смотри — она ушла! Н?тъ она возвращается снова. Пойдемъ, Течеллъ, и заставимъ ее тащить свою добычу въ адъ". Потомъ, призвавъ къ себ? своихъ сыновей, Тамерланъ уб?ждаетъ ихъ продолжать начатое д?ло завоеванія міра, а старшему изъ нихъ зав?щаетъ свою корону. Покончивъ такимъ образомъ съ земными д?лами, онъ приказываетъ принести гробъ Зенократы, останавливаетъ на немъ свой потухающій взоръ и умираетъ, оплакиваемый своими сыновьями и войскомъ…

Въ чемъ же состоитъ реформа англійской драмы (подъ именемъ драмы мы разум?емъ исключительно трагедію, такъ какъ комедія получила художественную обработку гораздо раньше, подъ рукой Гейвуда и Юдолла), предпринятая Марло и возв?щенная имъ съ такой торжественностью въ пролог? къ Тамерлану? Неужели заслуга его ограничивается только изгнаніемъ буффонства клоуновъ, да зам?ной ри?мованныхъ стиховъ б?лыми? Мы думаемъ иначе. Въ пролог? къ Тамерлану, который можетъ быть названъ манифестомъ новой школы, Марло перечисляетъ недостатки стариннаго англійскаго театра, которыхъ нужно изб?гать, но ничего не говоритъ о принцип?, на которомъ должна быть построена новая драма, справедливо предполагая, что онъ долженъ быть угаданъ художественнымъ инстинктомъ каждаго драматурга. А между т?мъ въ проведеніе этого плодотворнаго принципа въ драматическое искусство и заключается главная заслуга Марло. До него драма была только чередованіемъ кровавыхъ событій, съ рядомъ потрясающихъ сценъ, связанныхъ между собой чисто вн?шнимъ механическимъ способомъ. Марло первый попытался придать ей бол?е художественную организацію, поставивъ въ центр? д?йствія одну грандіозную личность, одну преобладающую страсть. Основной мотивъ д?ятельности Тамерлана есть его безграничное честолюбіе, жгучая жажда власти, которая, въ соединеніи съ другими второстепенными свойствами его характера, д?лаетъ изъ него типъ честолюбца и завоевателя. Единство трагедіи (мы говоримъ о первой части Тамерлана) состоитъ въ томъ, что вс? лица приведены въ соотношеніе съ этой роковой трагической чертой его характера — возвышаются и гибнутъ черезъ нее. Н?тъ нужды, что въ обрисовк? характера своего героя Марло нарушилъ законъ не только исторической, но и психологической в?роятности, заставивъ восточнаго деспота, ежеминутно топчущаго ногами челов?ческую личность, питать рыцарское обожаніе въ женщин? и изливаться въ гимнахъ любви и красот?, достойныхъ среднев?коваго трубадура, что им?я д?ло съ публикой, привыкшей къ богатому и разнообразному содержанію, онъ приплелъ къ главному д?йствію (особенно во второй части пьесы) н?сколько эпизодовъ, стоящихъ съ нимъ въ весьма отдаленной связи (напр. эпизодъ о войн? Орвана съ Сигизмундомъ Венгерскимъ), во всякомъ случа? Тамерланъ Марло им?етъ великое историческое значеніе, какъ первая попытка вывести трагедію изъ хаотическаго состоянія и осмыслить ея содержаніе внутренними мотивами. Прогрессъ въ этой области драматической поэзіи сталъ возможенъ только тогда, когда въ развитіи ея содержанія была выдвинута на первый планъ внутренняя психологическая основа, и въ этомъ отношеніи можно сказать, что съ Тамерлана ведетъ свою эру англійская художественная драма.

Всл?дъ за Тамерланомъ Марло поставилъ на сцену своего Фауста ²⁹⁹). Содержаніе этой пьесы заимствовано имъ изъ древн?йшей литературной обработки народныхъ сказаній о Фауст?, изданной въ 1587 г., во Франкфурт? книгопродавцемъ Шписомъ ³⁰⁰). Смутнымъ порываніямъ среднев?коваго чарод?я проникнуть въ тайны природы, Марло придалъ глубокій смыслъ, изобразивъ ихъ сл?дствіемъ сознательнаго неудовлетворенія схоластической наукой. Народная книга о Фауст? напоминаетъ волшебную сказку; пьесу же англійскаго драматурга можно назвать философской поэмой, въ которой сказались муки, томившія б?дное челов?чество въ ту эпоху, когда оно, на половину утративъ в?ру въ среднев?ковые идеалы и не усп?въ еще выработать себ? новыхъ, изнывало въ скептицизм? и мучительномъ раздвоеніи съ самимъ собою. Чтобъ понять всю бездну, отд?ляющую Фауста легенды отъ Фауста драмы, стоитъ сравнить начало легенды, гд? описывается паденіе Фауста, съ вступительной сценой трагедіи Марло. По словамъ легенды, отецъ Фауста былъ б?дный крестьянинъ, который, не будучи въ состояніи воспитывать сына, отдалъ его къ богатому родственнику въ Виртембергъ. Зд?сь Фаустъ поступилъ въ университетъ съ ц?лью посвятить себя изученію богословія, но его "дерзкій и дурно направленный умъ отвращался отъ этой ц?ли и предавался другимъ занятіямъ, за что дядя неоднократно журилъ Фауста". Дал?е легенда разсказываетъ, что по выход? изъ университета со степенью доктора богословія, Фаустъ началъ задумываться до того сильно, что многіе см?ялись надъ нимъ, а студенты прозвали его Созерцателемъ (Speculator), потомъ предался распутной жизни и снова погрузился въ тайныя науки, просиживалъ ночи за волшебными книгами, творилъ чары, заклинанія, лечилъ народъ разными травами и наконецъ, пришедши въ уединенное м?сто, вызвалъ дьявола и продалъ ему свою душу. Вотъ и все объясненіе. Оказывается, что всему виною былъ дерзкій, дурно направленный умъ, не хот?вшій изучать богословія. Правда, легенда даетъ намъ догадываться о перелом?, происходившемъ въ душ? Фауста, по его глубокой задумчивости, см?няемой разгуломъ, въ которомъ онъ, повидимому, хот?лъ утопить грызшую его тоску, но въ чемъ состоялъ этотъ переломъ, что было причиной душевныхъ мукъ Фауста — остается неизв?стнымъ. Поставимъ же въ параллель съ этимъ наивнымъ разсказомъ величественный монологъ Фауста, которымъоткрывается трагедія Марло. Авторъ вводитъ насъ въ рабочій кабинетъ Фауста, заваленный книгами, химическими ретортами, анатомическими препаратами и т. п. Потративъмного л?тъ на изученіе различныхъ наукъ, преподаваемыхъ въ н?мецкихъ университетахъ, Фаустъ уб?дился въ безплодности челов?ческаго познанія. Въ философіи онъ видитъ только искусство словопренія; въ богословіи — безъисходный лабиринтъ противор?чій; юридическія науки представляются ему сборникомъ ни на что негодныхъ казуистическихъ формулъ. Даже къ медицин?, оказавшейся въ его глазахъ состоятельн?е другихъ наукъ, онъ подступаетъ съ такими требованіями, которымъ она не можетъ удовлетворить. Но мы считаемъ не лишнимъ привести этотъ характеристическій монологъ вполн?.

Фаустъ. Сосредоточь твои занятія, Фаустъ, и старайся исчерпать до дна науку, избранную тобой. Такъ какъ ты началъ съ теологіи, то будь богословомъ для виду, но старайся проникнуть въ сущность всякой науки, живи и умирай, не выходя изъ твореній Аристотеля. (Раскрываетъ книгу). Благородная аналитика, ты просто обворожила меня! Bene disserere est finis logices. Неужели высшая ц?ль логики состоитъ въ томъ, чтобъ хорошо диспутировать? Неужели эта наука не можетъ дать ничего бол?е чудеснаго? Въ такомъ случа?, Фаустъ, ты можешь преспокойно отложить ее въ сторону, такъ какъ ты уже достигъ желаемаго. Духъ Фауста стремится къ познаніямъ бол?е плодотворнымъ. Философія прощай! Теперь твоя очередь, Галенъ. Ubi desinіt philosophus, ibi incipit medicus. (Раскрываетъ другую книгу). Будь медикомъ, Фаустъ, копи золото и прославь свое имя какимъ-нибудь необыкновеннымъ ц?лебнымъ средствомъ. Summum bonum medicinar sanitas. Здоровье есть высшая ц?ль медицины. Но разв? ты уже не достигъ этой ц?ли? Разв? твои слова не стали афоризмами? Разв? твои рецепты, избавлявшіе, ц?лые города отъ чумы и отъ тысячи другихъ заразительныхъ бол?зней, не хранятся бережно, какъ дорогіе памятники? И при всемъ томъ, ты не больше, какъ Фаустъ, не больше, какъ челов?къ! Если бы ты могъ сд?лать людей безсмертными или по крайней м?р? оживлять мертвыхъ, тогда твоя наука была бы достойна удивленія. И такъ, медицина, тоже прощай! Но гд? же мой Юстиніанъ? (Беретъ со стола книгу и читаетъ). Si una eademque res legatur duobus, alter rem, alter valorem rei etc. A! Это несчастный законъ о насл?дств?. (Читаетъ дальше). Exhereditari filium поп potest pater nisi etc. Таково содержаніе институтовъ Юстиніана и всего свода законовъ. Н?тъ, эта наука можетъ удовлетворить разв? какого-нибудь жалкаго наемщика, который бьется изъ за матеріальныхъ выгодъ, но для меня она слишкомъ низменна. Теперь, когда пройденъ весь кругъ знанія, нужна снова возвратиться къ теологіи, лучшей изъ наукъ. Передъ тобой, Фаустъ, библія въ перевод? Іеронима. Изучи ее хорошенько. (Раскрываетъ книгу и читаетъ). Stipendium pecca ti mors est. Смерть есть воздаяніе за гр?хи. Ну, это немного жестоко! (продолжая читать). Si pecasse negamus, fallimur et nulla est in nobis vervtas. Отрицая наши прегр?шенія, мы обманываемъ самихъ себя, и н?тъ истины въ насъ. Какъ же это? Мы должны гр?шить и не смотря на это все-таки осуждены на смерть, на в?чную смерть. Какъ назвать такое ученіе? Н?тъ, будь что будетъ! Съ богомъ, теологія! (Отбрасываетъ книгу въ сторону).

При такомъ безотрадномъ взгляд? на науку, выходъ въ магію представляется д?ломъ весьма естественнымъ, и договоръ Фауста съ дьяволомъ, который въ легенд? кажется ч?мъ-то случайнымъ и неожиданнымъ, въ драм? находитъ себ? разумное оправданіе. Слабое мерцаніе протеста и жажды знанія, выражающееся въ легенд? д?тскимъ разсказомъ о томъ, какъ Фаустъ привязалъ себ? орлиныя крылья, съ ц?лью узнать тайны неба и земли, разгорается въ драм? яркимъ пламенемъ, осв?щающимъ тайники мятежной души Фауста и сообщающимъ всей его личности великое историческое значеніе. Вторымъ мотивомъ, опред?лившимъ собою обращеніе Фауста къ магіи была жажда жизни и ея наслажденій, удовлетвореніе которой тайныя науки всегда об?щаютъ своимъ адептамъ. Въ народныхъ сказаніяхъ этотъ второй мотивъ р?шительно преобладаетъ надъ первымъ ³⁰¹); въ драм? они сливаются и пополняютъ другъ друга. Фаустъ Марло не любитъ науку ради ея самой, но, подобно Бэкону, смотритъ на нее съ практической точки зр?нія, видитъ въ ней в?рное средство расширить власть челов?ка надъ природой и т?мъ увеличить сумму земнаго благосостоянія. Это реальное отношеніе къ наук? и жизни, такъ свойственное XVI в?ку, составляетъ характеристическую черту, отличающую Фауста Марло отъ Фауста Гете. Изъ первыхъ словъ, произносимыхъ Фаустомъ Гете, видно, что этой души, томимой чувствомъ безконечнаго, не можетъ наполнить никакое конечное наслажденіе, никакая земная радость. Когда Мефистофель предлагаетъ ему рядъ наслажденій, отъ которыхъ закружилась бы голова у обыденнаго челов?ка, Фаустъ отв?чаетъ съ грустью:

"Пойми, что я ищу не радости одной,
Н?тъ, жизни жажду я, хочу страстей угара,
Мукъ ревности, любви безумной жара;
Хочу упиться я слезами и тоской,
Чтобъ, исц?ленная отъ жажды знанья,
Была открыта грудь моя,
Для каждой радости, для каждаго страданья…
Чтобъ все, что послано на долю бытія
Въ даръ челов?честву — прочувствовать глубоко;
Постигнуть все что въ немъ прекрасно и высоко.
Вс? наслажденія, весь грузъ его скорбей,
Вм?стить въ душ?, носить въ груди моей,
И, слившись духомъ съ нимъ и личностью моею,
Жить жизнію его и истребиться съ нею" ³⁰²).

Такъ говоритъ Фаустъ Гете. Фаустъ Марло не задается такими идеальностями, не стремится лет?тъ на встр?чу всему, гд? слышится хоть слабый голосъ челов?ческаго духа. Какъ натура глубоко реальная, онъ довольствуется благами, достижимыми для челов?ка съ помощью магіи, и изъ за нихъ, онъ съ полнымъ уб?жденіемъ продаетъ свою душу дьяволу.

"Мн? эта мысль покоя не даетъ,
Она меня приводитъ въ упоенье,
Что могъ бы я духами управлять,
Ихъ заставляя д?лать безпрестанно,
Все, все, что только пожелаю я.
Загадки вс? мн? будутъ разр?шимы,
И н?тъ такихъ безумныхъ предпріятій,
Которыя, при помощи духовъ,
Мн? будутъ невозможными казаться,
Я захочу — и въ Индію т? духи
За золотомъ слетаютъ для меня;
Я прикажу — переплывутъ моря,
Чтобъ мн? доставить р?дкости Востока,
Они проникнутъ см?ло въ новый св?тъ
И явятся съ сладчайшими плодами
И съ чудесами новыхъ, чудныхъ странъ.
Раскрыть передъ собой я ихъ заставлю
Всю глубину безв?стныхъ мудрыхъ книгъ,
И тайны вс?хъ властителей узнаю.
По моему желанью сонмъ духовъ
Мгновенно ст?ну м?дную воздвигнетъ
Вокругъ родной Германіи, и Рейномъ,
Какъ лентою блестящей, опояшетъ
Мой милый Виртембергъ. Я прикажу
Чтобъ ожилъ и воскресъ народный духъ.
На золото, которымъ овлад?ю,
Я сформирую армію большую, *
Чтобъ разомъ принца Пармскаго прогнать
Изъ нашихъ м?стъ, и самъ царить останусь
Надъ вс?ми областями… ³⁰³).

Когда же Мефистофель об?щаетъ ему исполнить вс? эти желанія, Фаустъ, восхищенный проносящейся предъ его воображеніемъ картиной власти и могущества, въ восторг? говоритъ: "о еслибъ у меня было столько душъ, сколько зв?здъ на неб?, я вс? бы ихъ отдалъ Мефистофелю". Что же касается до самого Мефистефеля, то характеръ его также мало схожъ у обоихъ поэтовъ, какъ и характеръ Фауста. Мефистофель Гете — это продуктъ отрицательной философіи XVIІІ в., истинный "духъ отрицанья и сомн?нья", осм?ивающій всякое святое побужденіе челов?ческой души; между т?мъ какъ марловскій Мефистофель есть падшій ангелъ легенды, горюющій объ утраченномъ блаженств? и до того подавленный сознаніемъ своего несчастія, что внушаетъ сожал?ніе самому Фаусту, который однажды принимается даже ободрять его.

Мефистофель. Неужели ты думаешь, что я, который удостоился лицезр?ть самаго Бога, я, вкусившій в?чныхъ радостей неба, не ношу въ своей груди тысячу адовъ, лишась этого блаженства. О, Фаустъ! оставь свои пустые вопросы, вселяющіе ужасъ въ мою изнемогающую душу.

Фаустъ. Какъ? Великій Мефистофель огорченъ т?мъ, что не вкушаетъ бол?е небеснаго блаженства? Въ такомъ случа? бери прим?ръ съ меня и отвернись съ презр?ніемъ отъ т?хъ радостей, которыми теб? не суждено наслаждаться и т. д. Признавая излишнимъ излагать содержаніе англійскаго Фауста посл? того какъ онъ въ прошломъ году былъ переведенъ на русскій языкъ, приступаемъ прямо къ разбору отношеній драмы Марло къ ея литературному источнику. Откуда бы ни почерпнулъ Марло содержаніе своей пьесы — изъ н?мецкаго ли подлинника, или англійскаго перевода — несомн?нно, что онъ держался народной легенды довольно близко, и если иногда, въ интересахъ художественныхъ, онъ позволялъ себ? отступать отъ своего источника, то число такихъ отступленій весьма незначительно. Для прим?ра попробуемъ сличить эпизодъ о договор? съ дьяволомъ въ драм? и въ легенд?. И зд?сь, и тамъ, Фаустъ идетъ въ густой л?съ и вызываетъ Мефистофеля, который является ему сначала въ вид? огненнаго челов?ка, потомъ зв?ря и наконецъ, по требованію Фауста, принимаетъ образъ, "наибол?е приличный дьяволу", францисканскаго монаха. Разница въ томъ, что, вступая въ союзъ съ дьяволомъ, Фаустъ легенды, начавшій заниматься чернокнижіемъ еще на студенческой скамь?, не нуждается въ наставник?, между т?мъ какъ Фаустъ драмы посвящается въ тайны магіи своими друзьями, Корнеліусомъ и Вальдесомъ, которые научаютъ его, какъ творить заклинанія и снабжаютъ его необходимыми для этой ц?ли книгами. Самая формула заклинанія (Sint mihi Dei Acherontis propitii etc.) не находится въ народной легенд?, и в?роятно заимствована Марло изъ какой-нибудь чарод?йственной книги. Вызвавъ Мефистофеля силою магическихъ заклинаній, Фаустъ приказываетъ ему всюду сл?довать за собой и исполнять все, что ему будетъ приказано. Въ отв?тъ на это Мефистофель возражаетъ, что онъ подчиненъ великому Люциферу и не можетъ ничего д?лать безъ его позволенія. Подобный же отв?тъ к почтя въ т?хъ же выраженіяхъ даетъ Мефистофель Фаусту и въ народной книг?. Заключеніе договора обставлено и въ драм? и въ легенд? одн?ми и т?ми же подробностями, указывающими на прямое заимствованіе. Запродажная запись, писанная Фаустомъ его же собственной кровью, есть ничто иное какъ сокращеніе подобной же записи въ народной книг? ³⁰⁴). Продолжая дал?е наше сличеніе, мы пришли бы къ заключенію, что, за исключеніемъ шутовскихъ сценъ, которыми изобилуетъ пьеса Марло, почти вс? вн?шніе факты, словомъ весь остовъ драмы, заимствованъ авторомъ изъ книги Шписа. Но заимствуя содержаніе своей драмы изъ народной легенды, Марло поступалъ, какъ истинный художникъ, подкладывая подъ вн?шніе факты внутренніе мотивы и осмысливая ими поступки своего героя. Прим?ръ такого художественнаго обращенія съ матеріаломъ мы вид?ли въ вступительной сцен?, гд? Марло н?сколькими мастерскими штрихами очертилъ причины неудовлетворенія Фауста современной наукой и такимъ образомъ сд?лалъ для насъ понятнымъ обращеніе его къ магіи. Укажемъ еще на н?сколько подобныхъ прим?ровъ. Составитель народной книги подробно описываетъ занятія Фауста тайными науками, его первыя заклинанія, появленіе Мефистофеля и договоръ съ нимъ, но онъ не упоминаетъ ни однимъ словомъ о внутренней борьб?, которая должна была происходить въ сердц? Фауста, прежде ч?мъ онъ р?шился на такой роковой и безвозвратный шагъ. Напротивъ того Марло аллегорически изобразилъ душевныя колебанія Фауста въ вид? двухъ ангеловъ добраго и злаго, изъ которыхъ первый уб?ждаетъ его бросить магическія книги, угрожая за непослушаніе гн?вомъ Божіимъ, а посл?дній искусно разжигаетъ въ немъ запретную. жажду знанія и могущества, ув?ряя, что магія дастъ ему возможность проникнуть въ тайны природы и сд?латься властелиномъ міра. Ув?щаніе злаго духа находитъ бол?е отголоска въ сердц? Фауста, и онъ посылаетъ Вагнера за Вальдесомъ и Корнеліусомъ, которые и посвящаютъ его въ тайны чарод?йства. Заключивъ союзъ съ дьяволомъ, Фаустъ легенды прежде всего требуетъ отъ Мефистофеля золота, роскошныхъ одеждъ, лакомыхъ блюдъ и тонкихъ винъ и, вдоволь пресытившись этими благами, начинаетъ мимоходомъ, какъ бы не хотя, распрашивать его о тайнахъ неба и земли. Такимъ образомъ отпаденіе Фауста отъ Бога теряетъ всякій смыслъ, и Фаустъ легенды является пошлымъ эпикурейцемъ, продавшимъ свою душу и будущую жизнь за чувственныя наслажденія. Не такъ поступаетъ Фаустъ Марло. Томимый неудовлетворенной жаждой знанія, побудившей его къ занятію магіей, онъ тотчасъ же по заключеніи договора начинаетъ докучать Мефистофелю своими обстоятельными распросами объ устройств? вселенной, неб?, ад?, Люцифер? и т. д., выказывая при этомъ самое настойчивое любопытство. Но нигд?, можетъ быть, не выступаетъ такъ ярко художественное превосходство Фауста Марло передъ его литературнымъ источникомъ, какъ въ заключительной сцен? драмы, изображающей душевную агонію Фауста въ ту ужасную ночь, когда истекалъ срокъ условія, заключеннаго съ дьяволомъ, и Мефистофель долженъ былъ придти за его душой. Не чувствуя себя въ силахъ передать глубокій драматизмъ и трогательную поэзію этой сцены, мы отсылаемъ читателя къ прекрасному переводу ея, сд?ланному Михайловичъ ³⁰⁵) и просимъ сличить ее съ соотв?тствующимъ м?стомъ въ народной книг?.

Въ драматическомъ отношеніи Фаустъ значительно уступаетъ Тамерлану. Въ немъ много прекрасныхъ монологовъ, чудныхъ лирическихъ м?стъ, но н?тъ никакого драматическаго движенія, н?тъ ни одной мастерски веденной сцены. Сосредоточивъ весь интересъ д?йствія на изображеніи душевнаго состоянія Фауста, волнуемаго страхомъ и надеждой, поминутно переходящаго отъ самыхъ см?лыхъ порывовъ духа къ самому малодушному отчаянію, Марло до того увлекся этой психологической проблемой, что изъ за нея совершенно пренебрегъ задачами чисто-драматическими. У него не хватило искусства слить вм?ст? дв? драмы, психологическую и жизненную, заставить своего героя принимать участіе и въ той и другой, какъ это сд?лалъ напр. Гёте. Единственная женщина которую мы встр?чаемъ въ драм? Марло — Елена Троянская, — не живой челов?къ, но аллегорія, т?нь, вызываемая Фаустомъ по просьб? студентовъ. Внушивъ Фаусту высоко-поэтическій монологъ, она исчезаетъ чтобъ уже бол?е не появляться. Весьма жаль, что Марло не посл?довалъ указаніямъ народной книги, которая разсказываетъ, что Фаустъ не только вызвалъ Елену по просьб? своихъ учениковъ, но жилъ съ нею и даже им?лъ отъ нея сына, который посл? смерти Фауста исчезъ съ матерью неизв?стно куда.

Ни одна пьеса Марло не им?ла р?шительнаго усп?ха на сцен?, какъ Фаустъ; по свид?тельству Филипса, писателя XVII в. этимъ усп?хомъ она была обязана не своимъ драматическимъ достоинствамъ, но трагическимъ сценамъ съ чертями, которыя очень нравились народу. ³⁰⁶) Фаустъ Марло разд?лилъ участь вс?хъ популярныхъ пьесъ XVI в. именно — дошелъ до насъ въ страшно искаженномъ вид?. Когда пьеса игралась часто и подъ конецъ начинала приглядываться публик?, ловкіе антрепренеры переставали н?которое время ее давать, потомъ возобновляли и ставили на сцену съ новыми прибавленіями, что всегда привлекало массу публики. Такой пріемъ былъ употребленъ и относительно марловскаго Фауста. Чтобы привлечь начинавшую охлад?вать публику, его перед?лывали и дополняли два раза: первый разъ меньше, второй — больше; первый разъ въ 1597 г. ³⁰⁷), второй въ 1602. Должно полагать, что посл?дніе прибавленія были весьма значительны, такъ какъ за нихъ было заплачено четыре фунта стерл., что составляло прим?рно половину гонорарія, получаемаго въ то время писателями за новую пьесу ³⁰⁸). Древн?йшее изъ дошедшихъ до насъ изданій Фауста (editio princeps) относится къ 1604 г. За нимъ сл?дуютъ изданія 1609, 1611, 1616 и др. Мэлонъ полагалъ что editio princeps напечатано съ подлинной рукописи Марло, но Дейсъ давно уже опровергнулъ это предположеніе и доказалъ, что изданіе 1604 г. не чуждо поздн?йшихъ прибавокъ ³⁰⁹) Самъ Дейсъ первоначально держался мн?нія, что editio princeps представляетъ подлинную рукопись Фауста съ т?ми незначительнымъ изм?неніями, за которыя въ 1597 г. Деккеру было заплачено двадцать шиллинтовъ, но бол?е внимательное изученіе изданій 1604 и 1616, какъ наибол?е разнящихся между собою, привело его къ заключенію, что ни одно изъ нихъ не можетъ претендовать на подлинность, такъ какъ перед?лки и дополненія марловскаго Фауста начались раньше 1597 г. ³¹⁰). Не им?я притязаній на р?шеніе вопроса надъ которымъ до сихъ поръ тщетно ломали голову лучшіе европейскіе шекспирологи, мы считаемъ себ? въ прав? предложить н?сколько данныхъ, которыя можетъ быть будутъ способствовать его бол?е правильной постановк?. По нашему мн?нію, центръ тяжести вопроса лежитъ не въ томъ, какое изъ дошедшихъ до насъ изданій Фауста заключаетъ въ себ? подлинный текстъ Марло (вопросъ, при существующихъ средствахъ науки, положительно неразр?шимый), но какое изъ нихъ стоитъ ближе къ нему. Если поставить такимъ образомъ вопросъ, то в?сы видимо склонятся на сторону Editio princeps. Во первыхъ, оно явилось раньше другихъ, стало быть могло быть напечатано съ бол?е древней рукописи; во вторыхъ, оно много короче изданія 1616 г. заключающаго въ себ? много лишнихъ сценъ и дополненій, за которыя в?роятно и было заплачено четыре фунта въ 1602 г.; въ третьихъ, оно ближе держится своего литературнаго источника, ч?мъ изданіе 1616 г. ³¹¹). Многія м?ста въ изданіи 1604 г. становятся понятными только тогда, когда мы ихъ сопоставимъ съ соотв?тствующими м?стами въ народной книг?. Задумавъ жениться, Фаустъ обращается къ Мефистофелю съ просьбой добыть ему для этой ц?ли прекрасн?йшую д?вушку въ Германіи. Но Мефистофель (въ Editio Princeps) и слышать не хочетъ о женитьб?. "Какъ? жену? говоритъ онъ; умоляю тебя, Фаустъ, перестань и говорить объ этомъ" и только посл? усиленныхъ просьбъ Фауста соглашается вызвать ему какую-то в?дьму. Откуда же явилось у Мефистофеля такое печоринское отвращеніе къ браку? отв?тъ на этотъ вопросъ даетъ намъ народная книга, гд? Мефистофель подробно объясняетъ причину своего нежеланія вид?ть Фауста женатымъ. "Ты не можешь жениться, точно также какъ не можешь служить двумъ господамъ. Бракъ есть важн?йшее изъ учрежденій божіихъ, и такъ какъ ты об?щалъ намъ ненавид?ть все божественное и подтвердилъ это об?щаніе своею кровью, то въ силу этого ты долженъ презирать и бракъ". Въ изданіи 1616, гд? встр?чается больше отступленій отъ народной книги, в?роятно потому, что въ начал? XVII в. она уже начала утрачивать свою популярность, Мефистофель тотчасъ же соглашается исполнить просьбу Фауста, но обманываетъ его и вызываетъ в?дьму. Сравнивая изданія 1604 и 1616 г. съ народной книгой о Фауст? и между собою, мы приходимъ къ заключенію, что Editio princeps носитъ на себ? на каждомъ шагу сл?ды близкаго знакомства съ своимъ источникомъ, чего никакъ нельзя сказать объ изданіи 1616 г.

Наконецъ, въ четвертыхъ: изданіе 1604 г. гораздо меньше испещрено шутовскими сценами, ч?мъ Quarto 1616 г. ³¹²). Зная отвращеніе Марло къ выходкамъ клоуновъ, выраженное имъ съ такой р?шительностью въ пролог? къ Тамерлану, легко понять, почему сравнительно-меньшая доза шутовства можетъ служить важнымъ свид?тельствомъ въ пользу большей древности текста. Сопоставивъ вм?ст? вс? указанные нами признаки, мы позволяемъ себ? утверждать, что текстъ Editio princeps, если и не представляетъ собою подлинной рукописи Марло, то во всякомъ случа? стоитъ ближе къ ней, ч?мъ Quarto 1616 г. и что всл?дствіе этого, онъ непрем?нно долженъ быть положенъ въ основу будущаго критическаго изданія Фауста.

Наибольшей зр?лости драматическій талантъ Марло достигаетъ въ его трагедіи Мальтійскій Жидъ, написанной около 1590 ³¹³) и, подобно Фаусту, им?вшей громадный усп?хъ на сцен?. Сюжетъ трагедіи, по всей в?роятности заимствованный изъ народной баллады или какой-нибудь старинной пьесы, вполн? достоинъ мрачной кисти Марло; это — мщеніе еврея за вс? гоненія и несправедливости, претерп?нныя отъ христіанъ, какъ имъ самимъ, такъ и его соотечественниками. Пьеса открывается монологомъ мальтійскаго негоціанта, еврея Барабаса (Вараввы), который сидитъ въ своей контор?, окруженный м?шками съ золотомъ, и мысленно перебираетъ вс? свои богатства. Барабасъ — Ротшильдъ Мальты; торговые обороты его громадны; онъ не им?етъ соперниковъ на бирж?; онъ захватилъ въ свои руки торговлю съ Востокомъ, и со дня день ждетъ прибытія двухъ кораблей, нагруженныхъ персидскими шелками, золотомъ и жемчугомъ. Два купца приносятъ изв?стіе, что ожидаемые корабли благополучно вошли въ гавань. При этой в?сти Барабасъ не можетъ скрыть своей радости; изъ его груди невольно вырывается крикъ гордости и самоудовлетворенія. "Такимъ образомъ, говоритъ онъ, идутъ къ намъ земныя блага и сушей и моремъ, и богатства наши отовсюду прибываютъ. Вотъ въ чемъ состоитъ об?тованіе, данное Израилю; вотъ въ чемъ состоитъ счастье стараго Авраама! Въ чемъ же иначе можетъ выражаться благоволеніе неба къ жителю земли, какъ не въ томъ, что оно осыпаетъ его изобиліемъ, вскрываетъ для него н?дра земли, заставляетъ море быть его слугой и повел?ваетъ в?трамъ гнать къ нему сокровища попутнымъ дыханіемъ? За что же меня ненавидятъ, если не за мое богатство? Или, лучше сказать, разв? въ настоящее время кого нибудь уважаютъ за что-нибудь другое, кром? богатства? Что до меня, я скор?е предпочитаю быть богатымъ и ненавидимымъ вс?ми жидомъ, ч?мъ б?днымъ христіаниномъ, возбуждающимъ участіе своей нищетой, потому что я не вижу, чтобъ ихъ религія приносила бы какіе-нибудь другіе плоды, кром? ненависти, в?роломства и чрезм?рной гордости, которая, по моему, противор?читъ сущности ихъ ученія. Они говорятъ, что мы народъ ничтожный, разс?янный по всему св?ту; я объ этомъ ничего не знаю, но я знаю, что мы съум?ли сосредоточить въ своихъ рукахъ больше богатствъ, ч?мъ т?, которые хвастаются своей религіей". Размышленія Барабаса прерваны приходомъ его соплеменниковъ, привыкшихъ съ нимъ сов?товаться въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Д?ло въ томъ, что многочисленный турецкій флотъ прибылъ въ Мальту за просроченной данью. (Мальтійскіе рыцари считались тогда данниками турецкаго султана). Не им?я ч?мъ выплатить сл?дуемую туркамъ громадную сумму, рыцари р?шили собрать ее съ евреевъ. Чтобъ объявить имъ состоявшееся р?шеніе, ихъ и призвали въ сенатъ. Евреи поражены этимъ р?шеніемъ, какъ громомъ. Одинъ Барабасъ не теряетъ присутствія духа и старается уб?дить коменданта Мальты въ несправедливости его требованій. Сцена эта такъ типична, такъ ярко рисуетъ среднев?ковой фанатизмъ и нетерпимость, что, над?емся, читатели не пос?туютъ на насъ, если мы приведемъ ее вполн?.

Комендантъ. Жиды, приблизьтесь ко мн?. Изв?стно вамъ, что въ нашъ городъ прибылъ Селимъ Калиматъ, сынъ его величества, султана, съ ц?лью взять съ насъ дань за десять истекшихъ л?тъ. Вотъ д?ло, которое касается вс?хъ насъ.

Барабасъ. Я думаю, ваше лордство, чтобъ быть спокойн?е, нужно постараться поскор?й ее выплатить.

Комендантъ. Это легче пожелать, ч?мъ исполнить. Притомъ же раззорительныя войны до того истощали нашу казну, что мы р?шились приб?гнуть къ вашей помощи.

Барабасъ. Увы, мой лордъ! Мы не солдаты, да къ тому же, что значитъ наша помощь противъ такого могущественнаго государя?

Первый рыцарь. Потише, жидъ; мы очень хорошо знаемъ, что ты не воинъ, а купецъ и денежный челов?къ. Намъ нужны твои деньги, Барабасъ, и ничего больше.

Барабасъ. Какъ? Мои деньги?

Комендантъ. Да, деньги твои и остальныхъ жидовъ. Короче — мы р?шили взыскать требуемую сумму съ васъ.

Первый еврей. Увы, мой лордъ! Большая часть изъ насъ — б?дные люди.

Комендантъ. Тогда пусть богатые заплатятъ больше.

Барасъ. Позвольте васъ спросить, справедливо-ли заставлять иностранцевъ платить вашу дань?

Второй рыцарь. Разв? иностранцы не зд?сь пріобр?ли свои богатства? А если зд?сь, то они должны вм?ст? съ нами участвовать въ уплат? дани.

Барабасъ. Какъ? платить поровну съ вами?

Комендантъ. Вотъ чего захот?лъ, жидъ; н?тъ, вы должны платить, какъ нев?рные, потому что мы, щадя вашу, проклятую небомъ, жизнь, навлекли на себя это несчастіе. Всл?дствіе чего мы р?шили… Секретарь, прочтите статьи нашего декрета.

Секретарь (читаетъ). Во-первыхъ: дань, сл?дуемая туркамъ, должна быть взыскана съ жидовъ; каждый изъ нихъ долженъ внести сумму, равную половин? его имущества.

Барабасъ. Что я слышу? Половину всего имущества? (Въ сторону). Над?юсь, что тутъ идетъ д?ло не о моемъ имуществ?.

Комендантъ. Читайте дальше.

Секретарь. Во-вторыхъ — всякій, отказывающійся платить, долженъ принять христіанскую в?ру.

Барабасъ. Какъ? Сд?латься христіаниномъ? (Въ сторону). Что тутъ д?лать?

Секретарь. Всякій же, отказывающійся креститься, лишается всего состоянія.

Евреи. Мы даемъ половину.

Барабасъ. О презр?нныя созданія! Вы — не евреи. Неужели вы униженно согласитесь допустить ихъ распоряжаться вашимъ имуществомъ?

Комендантъ. Ну что, Барабасъ, ты хочешь креститься?

Барабась. Не им?ю пока этого желанія.

Комендантъ. Въ такомъ случа? отдавай половину своего состоянія?

Барабасъ. Знаете-ли вы, чего вы отъ меня требуете? В?дь половина моего состоянія равняется богатству ц?лаго города. Мое состояніе, г. комендантъ, не легко досталось мн?, чтобъ я могъ такъ скоро разстаться съ нимъ.

Комендантъ. Половина твоего состоянія — это пеня, наложенная на тебя въ силу нашего декрета; если ты не заплатишь ее, мы возьмемъ все.

Барабасъ. Corpo di Dio! Вы получите половину; я согласенъ заплатить, наравн? съ моими братьями.

Комендантъ. Н?тъ, жидъ, теперь ужъ поздно. Ты возражалъ противъ нашего декрета, и теперь не им?ешь права ссылаться на него.

Барабасъ. Что же вы хотите совс?мъ ограбить меня? Разв? воровство есть основаніе вашей религіи?

Комендантъ. Н?тъ, жидъ; мы беремъ только твое имущество, чтобъ спасти отъ раззоренія массу народа. Пусть лучше одинъ пострадаетъ для общаго блага, нежели вс? погибнутъ ради одного. Впрочемъ, Барабасъ, мы не изгоняемъ тебя изъ нашего города; оставайся зд?сь, и если можешь, наживи еще больше.

Барабасъ. Христіане, изъ чего же я могу нажить? Изъ ничего не будетъ ничего.

Первый рыцарь. В?дь прежде же изъ ничего ты нажилъ маленькую сумму, изъ маленькой — большую и т. д. Если же проклятіе лежащее на вашемъ племени обрушилось на твою голову и сд?лало тебя презираемымъ вс?ми б?днякомъ, то обвиняй въ этомъ не насъ, а свой прирожденный гр?хъ.

Барабасъ. Зач?мъ подкр?пляете вы авторитетомъ Св. Писанія ваши несправедливости? Отнимите у меня мое состояніе, но по крайней м?р? избавьте меня отъ вашихъ наставленій. Я очень хорошо знаю, что есть нечестивые евреи, равно какъ есть и порочные христіане, но если даже племя, къ которому я принадлежу, разс?яно по міру за свой гр?хъ, то разв? я отв?чаю за гр?хи моего народа? Челов?къ, ведущій д?ла свои честно, им?етъ право жить, а кто изъ васъ можетъ укорить меня въ противномъ?

Комендантъ. Вонъ отсюда, презр?нная тварь! Стыдись оправдывать себя такимъ образомъ. Разв? намъ неизв?стна твоя профессія? Если же ты ув?ренъ въ своей правот?, то им?й терп?ніе и ты скоро опять разбогат?ешь. Чрезм?рное богатство пораждаетъ любостяжаніе, а любостяжаніе, о, это ужасный гр?хъ!

Барабасъ. Я думаю, воровство еще ужасн?е. Слушайте же, рыцари: не отнимайте у меня, моего имущества, потому что это будетъ чистое воровство; а если вы меня обворуете, я тоже принуженъ буду воровать и еще больше копить.

Первый рыцарь. Почтенный комендантъ, не слушайте его жалобъ, а лучше прикажите взять его домъ подъ монастырь. Въ немъ можно будетъ пом?стить много святыхъ отшельницъ.

Комендантъ. Пусть будетъ такъ.

Барабасъ уходитъ изъ сената съ сердцемъ подавленнымъ горемъ и безсильной злобой. Онъ холодно выслушиваетъ ут?шенія своихъ соотечественниковъ, приводящихъ ему въ прим?ръ Іова и уб?ждающихъ его терп?ливо переносить свое несчастіе. "Вы — говоритъ они имъ — сами не были никогда богаты, и потому вамъ не понять моего горя. Я похожъ на полководца, у котораго вс? солдаты убиты, самъ онъ обезоруженъ и не видитъ никакихъ средствъ къ спасенію. Оставьте меня одного горевать на свобод? и повторять въ припадк? ярости: великія обиды не такъ-то легко забываются". — И потомъ, когда они удаляются, Барабасъ произноситъ имъ всл?дъ: "неужели эти люди въ самомъ д?л? считаютъ меня кускомъ глины, способной превратиться въ грязь отъ одной капли воды. Н?тъ, Барабасъ рожденъ для лучшей участи и созданъ не изъ такого хрупкаго матеріала, какъ другіе люди". На пути къ дому Барабасъ встр?чаетъ дочь свою, Абигайль. Она шла къ отцу, чтобъ изв?стить его о томъ, что ихъ домъ уже занятъ подъ монастырь, и они лишены крова. Едва дочь усп?ла выговорить эту страшную новость, какъ изъ груди Барабаса вырвался вопль скорби и отчаянія; въ этомъ дом?, подъ половицею одной изъ верхнихъ комнатъ, предусмотрительный Барабасъ скрылъ н?сколько м?шковъ съ золотомъ и драгоц?нными каменьями. Теперь все это можетъ попасть въ руки христіанъ — и тогда прости мщеніе, ибо что можетъ предпринять нищій, парія, противъ могущественнаго коменданта и его сообщниковъ? Но тутъ-то и сказывается вся энергія этой необыкновенной натуры. Ч?мъ тяжел?е обрушивается на нее несчастіе, т?мъ эластичн?е она выпрямляется, т?мъ скор?е она сосредоточивается въ самой себ?, въ сознаніи своей несокрушимой силы. На зло пресл?дующей судьб?, Барабасъ хочетъ жить, хотя бы для того, чтобъ жестоко отомстить врагамъ своимъ. "Несправедливое небо, ч?мъ я заслужилъ эту кару? А вы, злосчастныя зв?зды, знающія, какъ я нетерп?ливо переношу всякое несчастіе, зач?мъ вы пресл?дуете меня? Неужели вы думаете, что я до того обезум?лъ, что пов?шусь съ горя или просто исчезну съ лица земли, не оставивъ никакихъ сл?довъ своего существованія? Н?тъ, я буду жить; мн? еще не опротив?ла жизнь и такъ какъ вы меня бросили въ океанъ одного, предоставивъ мн? полную свободу утонуть или плыть, то я употреблю вс? мои силы, чтобъ не утонуть". Онъ тотчасъ же придумываетъ планъ возвращенія своихъ сокровищъ: уб?ждаетъ дочь притвориться желающей принять христіанскую в?ру и поступить въ монастырь, учреждаемый въ ихъ бывшемъ дом?, потомъ научаетъ ее, какъ отыскать м?шки, какъ передать ихъ ему. Посл? н?котораго колебанія, въ которомъ им?етъ случай выказаться ея благородная натура, она изъ любви къ отцу соглашается на все. Абигайль обращается въ христіанство, поступаетъ въ монастырь и проситъ позволенія у аббатиссы занять ту же комнату, которую она прежде занимала. Аббатисса охотно соглашается на ея просьбу. Абигайль отыскиваетъ скрытыя сокровища и выжидаетъ удобной минуты, чтобъ передать ихъ отцу. Самый пламенный любовникъ едва-ли шелъ на заран?е условленное свиданіе съ такимъ замираніемъ сердца, съ какимъ старый Барабасъ подкрадывался ночью къ зав?тному балкону, откуда дочь должна была выбросить ему драгоц?нные м?шки.*

Барабасъ. Подобно злов?щему ворону, чье хриплое карканье предв?щаетъ смерть больному, чьи черныя крылья отряхаютъ съ себя заразу въ безмолвномъ сумрак? ночи, идетъ б?дный Барабасъ, измученный и разбитый, проклиная ненавистныхъ христіанъ. Изм?нчивыя радости быстротекущаго времени умчались, погрузивъ меня въ отчаяніе, и отъ моихъ прежнихъ богатствъ осталось одно воспоминаніе….. О Ты, что н?когда въ столп? огненномъ велъ д?тей Израиля по мрачнымъ пустынямъ, осв?ти путь потомку Авраама, направь въ эту ночь руку моей Абигайли и зат?мъ преврати день въ в?чную ночь. Сонъ б?житъ отъ моихъ бодрствующихъ очей, н?тъ покоя моимъ взволнованнымъ мыслямъ, пока я не получу отв?та отъ моей Абигайли." Но вотъ на балкон? показалась Абигайль. Перекинувшись н?сколькими словами съ отцомъ, она бросаетъ ему подъ ноги м?шки, и исчезаетъ какъ привид?ніе. Въ порыв? восторга, Барабасъ начинаетъ ц?ловать свои сокровища и благословляетъ руку, возвратившую ему ихъ. "О моя дочь, мое золото, мое счастье, мое блаженство! Твердыня моей души и смерть враговъ моихъ! Прив?тствую тебя, виновница моего счастья! Для полноты блаженства мн? недостаетъ только тебя, но я тебя выручу отсюда, непрем?нно выручу". "Теперь, продолжаетъ онъ, Фебъ, открой р?сницы дня, и вм?сто ворона разбуди жаворонка, чтобы я могъ, подобно ему, р?ять въ утреннемъ воздух? и п?ть надъ моими сокровищами туже радостную п?снь, которую онъ поетъ надъ своими птенцами". Сд?лавшись съ помощью возвращенныхъ сокровищъ почти такимъ же богачемъ, какимъ онъ былъ прежде, Барабасъ не оставилъ однако своего нам?ренія отомстить христіанамъ и въ особенности коменданту Мальты; напротивъ того, мщеніе д?лается съ этихъ поръ idee fixe его жизни. "Я не изъ код?на левіина, говоритъ онъ, и не такъ то скоро забываю обиды. Мы евреи, можемъ ласкаться, какъ собаки, но когда разсердимся, съум?емъ также больно укусить". Онъ покупаетъ домъ, великол?піемъ своимъ не уступающій дому коменданта, возвращаетъ изъ монастыря дочь и на этотъ разъ снова д?лаетъ ее сл?пымъ орудіемъ своихъ черныхъ замы словъ. Д?ло въ томъ, что сынъ коменданта, донъ Лодовико, влюбленъ въ Абигайль, которая съ своей стороны чувствуетъ склонность къ другу его, донъ Матіасу, и взаимно любима имъ. Барабасъ знаетъ это, нарочно зазываетъ къ себ? донъ Лодовико и умоляетъ дочь быть съ нимъ какъ можно любезн?е. "Поступай съ нимъ, какъ съ филистимляниномъ, притворяйся, лги, объясняйся ему въ любви — в?дь онъ не изъ племени авраамова".

Абигайль. Пов?рь отецъ, что ради тебя и ради его самого, я буду съ нимъ ласкова.

Барабасъ. Н?тъ, этого мало. Дочь, слушай меня: кокетничай съ нимъ, цалуй его, словомъ поступай такъ, чтобы онъ теб? сегодня же сд?лалъ предложеніе.

Абигайлъ. Но, отецъ, в?дь я люблю донъ-Матіаса.

Барабасъ. Я знаю это и однакоже умоляю тебя полюбезничать съ нимъ. Пожалуйста сд?лай такъ; для меня это очень нужно.

Абигайль не хотя подчиняется жел?зному характеру своего отца и кокетничаетъ съ сыномъ коменданта… Въ то время, какъ они, обм?ниваясь любезностями, ходили рука объ руку по саду, входитъ въ комнату донъ Матіасъ, и видя изъ окна эту сцену, не можетъ скрыть своего негодованія. Не малаго труда стоило Барабасу уб?дить его не д?лать скандала и уйти изъ дому. Матіасъ уходитъ, но клянется отомстить в?роломному другу. Барабасъ зам?чаетъ его гн?въ и заран?е торжествуетъ поб?ду. Теперь ему остается настроить другаго соперника. Донъ-Лодовико вид?лъ, какъ Матіасъ уходилъ изъ дому, и ему хочется знать причину такого посп?шнаго удаленія.

Д. Лодовико. Барабасъ, кто это сейчасъ ушелъ отъ тебя? Мн? показалось, что донъ-Матіасъ.

Барабасъ. Да, это онъ, но только Бога ради будьте осторожны, потому что онъ поклялся убить васъ.

Д. Лодовико. Меня? Что онъ, не сошелъ-ли съ ума?

Барабасъ. Н?тъ, но, быть можетъ, онъ опасается того, о чемъ вы даже и не воображаете….. Впрочемъ, все д?ло въ этой глупой д?вочк?.

Д. Лодовико. Какъ? Разв? она любитъ донъ-Матіаса?

Барабасъ. Разв? эта улыбка не служитъ вамъ лучшимъ отв?томъ на вашъ вопросъ?

Абигайль. (въ сторону). Да, сердце мое принадлежитъ ему. Я улыбаюсь не по своей вол?.

Д. Лодовико. Барабасъ, ты, в?дь, знаешь, что я уже давно люблю твою дочь.

Барабасъ. И она васъ также чуть не съ самаго д?тства.

Д. Лодовико. Я не могу подавлять дольше моихъ чувствъ.

Барабасъ. Равно какъ и я не могу больше скрывать привязанности, которую питаю къ вамъ.

Д. Лодовико. Скажи же мн? прямо, могу-ли я назвать своимъ этотъ алмазъ?

Барабасъ. Возьмите и носите его. Но можетъ быть ваше лордство сочтетъ униженіемъ для себя жениться на дочери жида? Въ такомъ случа? я дамъ за ней много золотыхъ крестовиковъ съ христіанскими надписями по краямъ.

Д. Лодовико. Я люблю ее, а не твое богатство. Мн? нужно только твое согласіе.

Барабасъ. Что до меня, то я согласенъ; только позвольте мн? сказать н?сколько словъ моей дочери. (Тихо). Слушай, этотъ потомокъ Каина, никогда не вкушавшій пасхальнаго агнца, этотъ пустой франтъ, который никогда не увидитъ Ханаанской земли, словомъ, этотъ болванъ Лодовико, долженъ быть обманутъ. Скажи, что ты согласна отдать ему свою руку, но сердце свое береги для донъ-Матіаса.

Абигайлъ. Какъ? Я должна быть помолвлена за Лодовико?

Барабасъ. Н?тъ никакого гр?ха обмануть христіанина. Они сами сл?дуютъ тому принципу, что об?щаніе, данное еретику, не им?етъ никакой силы. Для насъ же съ тобой, вс? не евреи еретики; всл?дствіе этого ничего не бойся, дочь моя. (обращаясь къ д. Лодовико). Я говорилъ съ ней, и она согласна.

Д. Лодовико. Теперь, милая Абигайль, дай мн? об?тъ быть в?рной женой.

Абигайль. Я не см?ю противор?чить желанію моего отца, Только смерть разлучитъ меня съ моимъ возлюбленнымъ.

Д. Лодовико. Теперь я достигъ того, чего такъ пламенно желала душа моя.

Барабасъ. (въ сторону). А я, хотя еще и не достигъ, но над?юсь скоро достигнуть.

Абигайль. О, несчастная Абигайль, что ты сд?лала!

Д. Лодовико. Отчего ты такъ вдругъ побл?дн?ла, милая Абигайль?

Абигайль. Не знаю. Впрочемъ, прощайте, я пойду къ себ?.

Барабасъ. Поддержите ее, но не говорите съ ней ни слова.

Д. Лодовико. Она совершенно он?м?ла. Какая внезапная перем?на!

Барабасъ. Не удивляйтесь этому. У насъ, евреевъ, есть обычай, что нев?ста всегда должна немного поплакать. Оставьте ее въ поко?. Прощай, благородный Лодовико и помни, что она твоя жена, а ты мой насл?дникъ.

Тактика Барабаса ув?нчивается полнымъ усп?хомъ: соперники начинаютъ подозр?вать и ненавид?ть другъ друга и ждутъ только случая встр?титься съ оружіемъ въ рукахъ. Разум?ется, Барабасъ не прочь употребить вс? усилія, чтобы роковая встр?ча произошла какъ можно скор?е. Съ этой ц?лью онъ посылаетъ своего слугу и сообщника Итамора, отъявленнаго мерзавца, купленнаго имъ на рынк?, гд? продавались турецкіе невольники, къ Лодовико съ письменнымъ вызовомъ будто бы отъ Матіаса, и часъ спустя такой же вызовъ получаетъ и Матіасъ. Противники сходятся въ условленномъ м?ст? и убиваютъ другъ друга. Барабасъ видитъ съ своего балкона всю эту сцену, и его мстительное сердце радуется. Даже Итаморъ не можетъ скрыть своего удовольствія, что такъ ловко обд?лалось д?льцо само собою и съ торжествующимъ видомъ сообщаетъ Абигайли о поединк? между донъ Матіасомъ и донъ Лодовико. Изъ разсказа Итамора Абигайль узнаетъ, какую предательскую роль игралъ во всемъ этомъ д?л? ея отецъ и р?шается навсегда покинуть родительскій домъ, ставшій для нея съ этихъ поръ ненавистнымъ, и поселиться въ монастыр?, чтобы тамъ всю жизнь оплакивать своего возлюбленнаго. Пользуясь отсутствіемъ отца, она уходитъ изъ дому, въ монастырь, и уже оттуда письменно изв?щаетъ отца о своемъ р?шеніи и уб?ждаетъ его покаяться. Барабасъ вн? себя отъ ярости. Дочь которую онъ, по его словамъ, любилъ какъ Агамемнонъ Ифигенію, теперь безъ сожал?нія оставила его одного, изм?нила в?р? своихъ отцовъ и перешла въ лагерь его заклятыхъ враговъ. Отнын? у него н?тъ уже дочери. Съ этой минуты для Барабаса порваны вс? узы, связывавшія его съ міромъ; родъ челов?ческій окончательно ему опротив?лъ, и для него осталось только одно наслажденіе — мстить и мстить христіанамъ. Къ чувству негодованія присоединилось еще опасеніе, что Абигайль знаетъ, кто былъ виновникомъ смерти Матіаса и Лодовико (иначе, какой же смыслъ им?ютъ ея слова о необходимости раскаянія?) и можетъ каждую минуту выдать его христіанамъ. Въ его озлобленной душ? мгновенно созр?лъ адскій планъ мщенія. Въ Мальт? существовалъ старинный обычай наканун? дня св. Іакова посылать въ монастырь разные жизненные припасы. Для того, чтобы никто не вид?лъ руку дающаго, слуги оставляли приношенія въ темномъ корридор?, а на утро монахини приходили за ними. Барабасъ посылаетъ Итамора отнести въ монастырь блюдо отравленной рисовой каши. Вс? монахини, попробовавшія этого кушанья, умираютъ и въ томъ числ? Абигайль. Передъ смертью она открываетъ на испов?ди преступленіе отца и умоляетъ духовника держать все соообщенное ею въ глубочайшей тайн?. Духовникъ отв?чаетъ, что онъ очень хорошо знаетъ свои обязанности, что каноническое право строго запрещаетъ открывать кому бы то ни было признанія умирающихъ, что неисполненіе этого правила ведетъ за собой для священника потерю сана, но лишь только Абигайлъ усп?ла закрыть глаза, какъ Фра Бернардино (такъ звали духовника) разсказываетъ дов?ренную ему на духу тайну Фра Джьякомо, и они сговариваются вм?ст? хорошенько напугать жида. Между т?мъ Барабасъ не чуетъ грозящей ему б?ды и бес?дуетъ съ своимъ сообщникомъ о томъ, какъ имъ удалось схоронить концы въ воду. На вопросъ Итамора, жал?етъ-ли онъ сколько нибудь свою покойную дочь, Барабасъ отв?чаетъ, что если онъ жал?етъ о чемъ, такъ это о томъ, что она долго жила — "еврейка, принявшая христіанство… Cazzo, diabolo!" Въ это время входятъ въ комнату Фра Джьякомо и Фра Бернардяно. Съ первыхъ словъ, сказанныхъ ему монахами, Барабасъ понялъ, что имъ изв?стно многое и тщетно старался притвориться непонимающимъ. Видя же, что это ему не удается, онъ, чтобы склонить ихъ на свою сторону, изъявляетъ желаніе покаяться и принять христіанство.

Фра Бернардино. Стой, проклятый жидъ, стой, я говорю, и покайся.

Фра Джьякомо. Ты согр?шилъ, сл?довательно ты долженъ быть осужденъ.

Барабасъ (въ сторону). Боюсь, не знаютъ ли они чего-нибудь о посланной нами рисовой каш?.

Итаморъ. Весьма возможно, и потому, господинъ, будьте съ ними любезны.

Фра Бернардино. Барабасъ, намъ изв?стно, что ты им?ешь…

Фра Джьякомо (перебивая его). Мн? изв?стно, что ты им?ешь…

Барабасъ. Что я им?ю деньги. Справедливо. Что же еще я им?ю?

Фра Бернардино. Намъ изв?стно, что ты…

Фра Джьякомо. Мн? изв?стно, что ты…

Барабасъ. Къ чему вы это? Я очень хорошо знаю, что я жидъ.

Фра Берпардино. Твоя дочь…

Фра Джъякомо. Да, именно, твоя дочь…

Барабасъ. О не говорите о ней, ради Бога, потому что я умру съ горя.

Фра Бернардино. Помни, что ты…

Барабасъ. Помню и сознаюсь, что я былъ ростовщикомъ.

Фра Бернардино. Ты совершилъ…

Барабасъ. Знаю — прелюбод?яніе, но это случилось въ другой стран?, да и потерп?вшая д?вушка давно уже умерла.

Фра Бернардино. Н?тъ, не то, Барабасъ. Я тебя прошу вспомнить о донъ Матіас? и донъ Лодовико.

Барабасъ. Ну, что же? Что же я долженъ помнить о нихъ?

Фра Бернардино. Я не хочу сказать сказать, что они погубили другъ друга всл?дствіе мнимаго вызова, но…

Барабасъ (тихо Итамору). Она созналась во всемъ на испов?ди — и мы погибли. Сердце мое кипитъ, но я долженъ притворяться. (Громко) О, святые отцы! Бремя прегр?шеній гнететъ мою душу; скажите, не поздно мн? еще раскаяться и принять христіанскую в?ру? Я былъ ревностнымъ евреемъ, жестокосердымъ къ б?днымъ и корыстолюбивымъ челов?комъ; я бралъ сто на сто, теперь мое состояніе равно соединеннымъ состояніямъ вс?хъ евреевъ Мальты. Но что толку въ богатств?? Я жидъ, и долженъ быть осужденъ. Если искреннимъ раскаяніемъ можно загладить прежнія прегр?шенія, я позволилъ бы забичевать себя до смерти; я готовъ поститься и молиться и на кол?няхъ доползти до Іерусалима. А между т?мъ состояніе мое громадно: оно состоитъ въ винныхъ погребахъ, магазинахъ съ разнымъ товарами, сундукахъ, наполненныхъ золотомъ и драгоц?нными камнями; я им?ю должниковъ по всему міру и кром? того у меня есть большія суммы денегъ, хранящіяся въ банкахъ, и все это я отдамъ тому монастырю, который посл? крещенія приметъ меня въ свою святую обитель.

Монологъ Барабаса былъ расчитанъ необыкновенно в?рно; монахи таяли, слушая эти р?чи, гд? больше говорилось о деньгахъ и винахъ, ч?мъ о покаяніи, и каждый изъ нихъ старался перетащить Барабаса на свою сторону. Они даже вошли въ такой азартъ, что передрались изъ за Барабаса. Наконецъ посл? долгихъ препирательствъ, въ которыхъ Барабасъ и поочередно ув?рялъ каждаго изъ нихъ въ своемъ расположеніи, пор?шили на томъ, что Фра Бернардино останется въ дом? Барабаса, а Фра Джьякомо, приготовивъ все нужное для крещенія, придетъ за новообращеннымъ въ часъ ночи. Когда Джьякомо удалился, а Итаморъ увелъ Фра Бернардино въ приготовленную для него комнату, Барабасъ вздохнулъ свободн?е.

Барабасъ. Теперь страхъ прошелъ, и я чувствую себя въ безопасности. Духовникъ моей дочери находится въ моемъ дом?. Ну что, если я его отправлю на тотъ св?тъ прежде ч?мъ придетъ Фра Джьякомо? Въ моей голов? начинаетъ созр?вать такой планъ, который никогда не приходилъ въ голову ни жиду, ни христіанину. Одинъ обратилъ мою дочь въ христіанство, сл?довательно онъ долженъ умереть; у другаго въ рукахъ моя жизнь, стало быть н?тъ особой причины желать, чтобъ онъ остался въ живыхъ. Ну, нечего сказать, умны же они, когда могли пов?рить, что я оставлю мой домъ, мое состояніе, словомъ все, и для чего же? Для того, чтобъ поститься и быть выс?ченнымъ. Н?тъ, слуга покорный! Теперь, Фра Бернардино, я иду къ теб?; я тебя угощу, пригр?ю, успокою ласковыми словами, а потомъ я и мой в?рный турокъ… Ни слова больше — это должно быть сд?лано и будетъ сд?лано.

Свить петлю и затянуть ее вокругъ шеи спящаго монаха было д?ломъ одного мгновенія. Покончивъ съ Фра Бернардино, Итаморъ и Барабасъ, приставили трупъ его съ ст?н? и стали ждать прибытія Фра Джьякомо. Тотъ не заставилъ себя долго ждать. Увидя своего соперника, ставшаго у входа съ палкой въ рук? и какъ бы преграждавшаго ему путь къ сокровищамъ Барабаса, Фра Джьякомо ударилъ его палкой. Трупъ Фра Бернардино тяжело рухнулся на землю. Въ это время выб?жали изъ дому Барабасъ и Итаморъ, захватили Фра Джьякомо на м?ст? преступленія и не смотря на его просьбы, сдали начальству. Фра Джьякомо былъ казненъ, какъ убійца. Казалось бы, что со смертью Фра Джьякомо и Фра Бернардино некому будетъ уличать Барабаса преступленіяхъ, но ударъ посл?довалъ оттуда, откуда онъ всего мен?е могъ ожидать его.

Наперсникъ Барабаса, Итаморъ, знакомится съ куртизанкой Белламирой и чтобы задать шику, начинаетъ хвастаться своей близостью къ Барабасу, ув?ряетъ, что стоитъ ему сказать слово, намекнуть на одно д?ло — и жидъ, не смотря на свою скупость, тотчасъ же пришлетъ ему сто кронъ. Белламира подбиваетъ его написать Барабасу такое письмо, а любовникъ ея, Пиліа-Борза, берется доставить его по адресу. Д?йствительно, не прошло и полчаса, какъ посланный возвратился съ деньгами. Ободренный усп?хомъ перваго посланія, Итаморъ пишетъ второе и на этотъ разъ требуетъ вручить его посланному уже не сто, а пятьсотъ кронъ, угрожая, въ случа? отказа, все открыть властямъ. Барабасъ видитъ, что Итаморъ служитъ только орудіемъ въ рукахъ ловкой куртизанки и ея любовника и очень хорошо знаетъ, что пока эти люди будутъ существовать, требованія Итамора будутъ постоянно возрастать. Да при томъ, разв? можно над?яться на Итамора, который позволилъ себя опутать такимъ образомъ? Кто поручится, что онъ уже не разболталъ имъ всего? Для Барабаса не остается ничего другого, какъ извести ихъ вс?хъ. Чувство самосохраненія подсказываетъ ему отчаянный планъ. Барабасъ переод?вается странствующимъ французскимъ музыкантомъ и съ лютней въ рукахъ и съ букетомъ отравленныхъ цв?товъ за шляпой, отправляется въ лагерь враговъ своихъ, въ жилище Белламиры. Подгулявщіе сообщники принимаютъ мнимаго музыканта съ восторгомъ и щедро награждаютъ его взятыми у него же деньгами. Зам?тивъ, что Белламир? понравился его букетъ, Барабасъ подноситъ его ей, и посп?шно уходитъ. По уход? Барабаса, Белламира и ея возлюбленный, заран?е выпытавъ у охм?л?вшаго Итамора подробности объ отравленіи монахинь, убійств? Фра Бернардино и т. п., идутъ и сообщаютъ все это коменданту, который тотчасъ же велитъ арестовать Барабаса и Итамора и подвергнуть ихъ строгому допросу. Итаморъ сознается во всемъ, а Барабаса, какъ упорствующаго, вел?но подвергнуть пытк?, а въ случа? если онъ ее не выдержитъ и умретъ, то трупъ его выбросить за городскія ворота на съ?деніе собакамъ. Передъ пыткой Барабасъ принимаетъ усыпительный порошокъ и и палачи, думая, что онъ умеръ отъ страха, выбрасываютъ его за городскую ограду. Барабасъ просыпается, идетъ къ туркамъ, осаждавшимъ въ то время Мальту, и открываетъ имъ потаенный ходъ, по которому можно ночью войти въ городъ. Мальта взята и турки, въ благодарность за оказанную Барабасомъ услугу, назначаютъ его правителемъ города. Зная, какую непримиримую ненависть питаетъ Барабасъ къ гонителямъ своимъ, христіанамъ, можно было ожидать, что комендантъ Мальты, ставшій теперь пл?нникомъ Барабаса, дорого заплатитъ за свою несправедливость по отношенію къ нему, но къ немалому удивленію читателей Марло придумалъ развязку, вовсе не соотв?тствующую мстительному характеру Барабаса. Поэтъ заставляетъ Барабаса не только отпустить коменданта, но даже вступить съ нимъ въ заговоръ противъ турокъ, оказавшихъ ему такое дов?ріе. За изв?стную сумму денегъ Барабасъ соглашается изм?нить туркамъ и снова передать Мальту во влад?ніе рыцарей. Онъ хочетъ пригласить къ себ? на ужинъ фельдмаршала турецкихъ войскъ и главныхъ пашей и посредствомъ особаго механизма устроить такъ, чтобы полъ столовой провалился и гости упали бы въ резервуаръ, наполненный кипящей жидкостью. Исполненіе этого плана Барабасъ поручаетъ коменданту, который, зная коварство Барабаса, открываетъ все д?ло туркамъ, и Барабасъ, попавъ въ приготовленную имъ для другихъ ловушку, умираетъ въ страшныхъ мукахъ и съ проклятіемъ на устахъ.

Мы остановились н?сколько подробн?е на Мальтійскомъ Жид?, потому что въ этой пьес? выступаютъ съ особенною яркостью вс? достоинства равно какъ и вс? недостатки Марло, какъ драматурга. Къ достоинствамъ его драматическаго стиля несомн?нно должно отнести — ум?нье завязать интригу, обиліе д?йствія, мастерское веденіе сценъ, наконецъ разнообразіе выводимыхъ имъ типовъ, изъ которыхъ каждый им?етъ свою опред?ленную, в?рно очерченную, нравственную физіономію; къ недостаткамъ — отсутствіе художественной законченности, невыдержанность характеровъ, отзывающихся сверхъ того преувеличеніемъ, сказочность мотивовъ, неум?нье свесть концы съ концами, погоня за вн?шнимъ трагизмомъ и т. п., короче сказать — исполненіе не соотв?тствуетъ величію замысла. Первые четыре акта превосходны, но пятый способенъ разрушить все впечатл?ніе, произведенное предыдущими. Если судить по первому акту, заключающему въ себ? превосходную экспозицію д?йствія, задачей Марло было изобразить постепенное нравственное одичаніе челов?ка подъ вліяніемъ обрушившихся на него гоненій и несправедливостей. Въ начал? пьесы сочувствіе зрителя р?шительно на сторон? Барабаса, потому что на его сторон? и право, потому что мы видимъ въ немъ члена угнетенной народности, жертву религіознаго фанатизма и національной вражды. Въ самомъ характер? его еще не зам?тно никакихъ отталкивающихъ свойствъ: даже корыстолюбіе не особенно выдается; повидимому, онъ любитъ богатство не ради его самого, но потому что въ его глазахъ оно возвышаетъ еврея надъ его угнетателями. Съ чувствомъ національной гордости, Барабасъ говоритъ самому себ?, что не смотря на то, что евреи разс?яны по всему св?ту и порабощены христіанами, они все-таки съ помощью своего золота фактически влад?ютъ міромъ. Питая ненависть къ христіанамъ, ненависть, нужно сознаться, вполн? заслуженную ими, Барабасъ т?мъ не мен?е любитъ свой народъ и горюетъ объ его униженномъ состояніи. У него есть два кодекса нравственности: одинъ для чужихъ; другой — для своихъ. Относительно первыхъ онъ считаетъ вс? средства дозволенными: обманъ, лицем?ріе, даже убійство. "Н?тъ никакого гр?ха обмануть христіанина", говоритъ онъ своей дочери, уб?ждая ее согласиться на бракъ съ донъ Лодовико. "В?дь они сами держатся того правила, что об?щаніе, данное еретику, ни къ чему не обязываетъ. Для насъ же еретики вс? т?, кто не евреи". Относительно же своихъ соплеменниковъ онъ держится иной политики и является горячимъ патріотомъ, принимающимъ на свою грудь удары, сл?дуемые имъ. Евреи считаютъ его своимъ естественнымъ заступникомъ и обращаются къ нему въ затруднительныхъ случаяхъ за сов?томъ и помощью. Въ сенат? онъ одинъ осм?ливается возвысить голосъ за себя и своихъ соотечественниковъ. Когда же, за см?лый протестъ противъ несправедливости и насилія, его лишаютъ всего имущества, евреи идутъ толпой ут?шать его. Пока Барабасъ является суровымъ мстителемъ за себя и за свой угнетенный народъ, личности его нельзя отказать въ н?которомъ трагическомъ величіи; даже самыя преступленія его — какъ они ни ужасны сами по себ? — если не оправдываются, то объясняются фанатизмомъ, жаждой мести, наконецъ чувствомъ самосохранененія, естественнымъ въ каждомъ преступник? желаніемъ скрыть сл?ды своихъ черныхъ д?лъ, хотя бы это пришлось сд?лать путемъ новыхъ злод?йствъ. Но когда онъ изъ за денегъ вступаетъ въ союзъ съ своимъ зл?йшимъ врагомъ и замышляетъ погубить людей, великодушно дов?рившихъ ему управленіе городомъ, онъ не только изм?няетъ самому себ?, но перестаетъ внушать къ себ? всякій интересъ и становится отвратителенъ. Ошибка Марло состоитъ въ томъ, что въ посл?днемъ акт? онъ неожиданно сд?лалъ мелкую корысть преобладающей чертой въ характер? своего героя и подчинилъ этой гнусной страсти его в?ковую, святую ненависть къ христіанамъ. Едва-ли стоитъ долго останавливаться на мн?ніи т?хъ критиковъ, которые утверждаютъ, что Марло, поступая такимъ образомъ, д?йствовалъ подъ вліяніемъ ненависти ко всему еврейскому, свойственной его грубому в?ку. Если бы Марло д?йствительно хот?лъ польстить предразсудкамъ нев?жественной толпы и бросить грязью въ ненавистное ой еврейское племя, то, во-первыхъ, онъ выставилъ бы христіанъ въ бол?е привлекательномъ св?т?, ч?мъ они являются въ драм?, а во-вторыхъ — и это самое главное — онъ не далъ-бы еврею такой дочери, какъ Абигайль. Пл?нительный образъ этой юной еврейки, скорбящей о томъ, что "н?тъ любви на земл?, н?тъ жалости ни между евреями, ни между турками" и р?шающейся навсегда удалиться въ монастырь, чтобъ бытъ в?рной памяти своего возлюбленнаго, служитъ лучшимъ оправданіемъ Марло отъ упрековъ въ зелотизм?, такъ не свойственномъ его просв?щенному уму. Мы скор?е склонны думать съ Дейсомъ, что какъ народность своего героя, такъ и вн?шніе факты своей трагедіи, Марло заимствовалъ изъ какой-нибудь старинной пьесы или новеллы, гд? жидамъ обыкновенно приписываютъ всевозможныя злод?йства. В?роятно на счетъ этого источника должны быть отнесены и вс? т? несообразности, которыми полна пьеса Марло (напр. прод?лка съ трупомъ убитаго монаха; усыпительный порошокъ Барабаса и т. п.), которыя въ немалой степени разрушаютъ сценическую иллюзію. Не смотря однако на вс? эти недостатки, мы понимаемъ, почему эта пьеса им?ла такой громадный усп?хъ на сцен?, особливо когда роль Барабаса исполнялъ любимецъ лондонской публики, знаменитый Эдвардъ Аллейнъ. Разъ начавши читать ее, мы не могли оторваться отъ нея до конца и сл?дили за вс?ми перипетіями судьбы Барабаса съ т?мъ напряженнымъ участіемъ, съ т?мъ лихорадочнымъ любопытствомъ, которое долженъ испытывать челов?къ, сл?дя за ходомъ поединка или азартной игры, гд? каждый ударъ, каждая ставка равняется жизни челов?ческой или, по крайней м?р?, потер? всего состоянія.

Оставляя въ сторон? историческую пьесу Парижскія Убійства (The Massacre at Paris), не отличающуюся особыми художественными достоинствами, да къ тому же дошедшую до насъ въ крайне искаженномъ вид?, мы переходимъ теперь къ посл?днему произведенію Марло, трагедіи Эдуардъ ІІ, написанной имъ незадолго до его трагической смерти ³¹⁴). Собственно говоря, пьеса Марло принадлежитъ къ разряду такъ называемыхъ, Histories, т. е. драматизированныхъ историческихъ хроникъ, которыя съ легкой руки епископа Бэля, сильно вошли въ моду на англійской сцен?. Не говоря уже о Горбодук? Саквилля, стоящемъ особнякомъ въ исторіи англійской драмы, мы встр?чаемъ до Марло много пьесъ съ содержаніемъ, заимствованнымъ изъ національной исторіи — The Chronicle History of Leir, King of England, The Troublesom Reign of King John, The Famous Victories of Henry the Fifth и т. д. На возникновеніе этого рода произведеній оказала огромное вліяніе знаменитая историческая поэма The Mirror for Magistrates, содержащая въ себ? стихотворныя біографіи знаменитыхъ историческихъ д?ятелей, заимствованныя изъ хроникъ и народныхъ сказаній ³¹⁵).

Содержаніе пьесы Марло обнимаетъ въ себ? вс? главн?йшія событія несчастнаго царствованія Эдуарда II, его борьбу съ могущественными баронами изъ за своихъ, ненавидимыхъ народомъ, любимцевъ, Гавестона и Спенсера, (къ которымъ король питаетъ неразумную привязанность, можетъ быть инстинктивно видя въ нихъ единственный оплотъ противъ властолюбія аристократіи), низверженіе съ престола и наконецъ смерть отъ руки подосланныхъ убійцъ. Пьеса начинается восшествіемъ Эдуарда II на престолъ. Первымъ д?ломъ новаго короля было возвратить изъ изгнанія своего любимца Гавестона, изгнаннаго баронами еще при прежнемъ корол?. Это р?шеніе встр?чено лордами съ негодованіемъ. По своему обыкновенію, одной мастерской сценой Марло вводитъ насъ въ самое сердце д?йствія и превосходно рисуетъ отношенія юнаго и слабаго короля къ гордой феодальной аристократіи.

Эдуардъ. Неужели вы мн? этого не уступите? На зло вамъ я поставлю на своемъ, и эти два Мортимера скоро узнаютъ, что значитъ раздражать меня.

Мортимеръ Младшій. Мой дядя, графъ Уоррикъ и я поклялись отцу вашему передъ смертью, что онъ никогда не возвратится въ Англію. И знайте, государь, что прежде ч?мъ я нарушу эту клятву, мой мечъ, предназначенный карать враговъ вашихъ, будетъ покоиться въ ножнахъ. Отнын? пусть кто хочетъ идетъ сражаться подъ вашими знаменами, такъ какъ Мортимеръ сложилъ съ себя свое оружіе.

Эдуардъ. Хорошо, Мортимеръ, я тебя заставлю раскаяться въ произнесенныхъ тобою словахъ. Разв? теб? прилично прекословить твоему королю? Нечего хмуриться, гордый Ланкастеръ! Мечъ расправитъ складки на твоемъ чел? и согнетъ эти кол?ни, которыя не хотятъ склониться предъ королемъ.

Ланкастеръ. Государь, зач?мъ раздражать вашихъ перовъ, которые васъ любятъ и уважаютъ, изъ за такой гнусной твари, какъ Гавестонъ?

Кентъ (братъ короля). Графы и бароны! Дерзость вашей р?чи на первое время сд?лала меня н?мымъ, но теперь я буду говорить и, над?юсь, вразумительно. Я помню однажды, еще при моемъ покойномъ отц?, лордъ Перси съ С?вера, сильно раздраженный, оскорбилъ Мубери въ присутствіи короля; за что — если бы король мен?е любилъ его — онъ, нав?рное, поплатился бы головой, но достаточно было одного взгляда, брошеннаго королемъ, чтобы гордый духъ Перси смирился, и чтобы онъ самъ тотчасъ же примирился съ Myбери. Теперь вы осм?ливаетесь говорить королю дерзости въ глаза. Братъ, накажи ихъ за это, и пусть ихъ головы возв?стятъ съ позорныхъ столбовъ о распущенности ихъ языка.

Уоррикъ. Ого! наши головы!

Эдуардъ. Да, ваши; вотъ почему мн? бы хот?лось, чтобы вы уступили мн?.

Уоррикь. Укроти свой гн?въ, милый Мортимеръ.

Мортимеръ Младшій. Не могу, да и не желаю. Я долженъ говорить. Я над?юсь, кузенъ, что наши руки съум?ютъ защитить наши головы и даже отрубить голову тому, кто намъ угрожаетъ этой казнью. Пойдемъ, дядя, оставимъ этого слабоумнаго короля и, обнаживши мечи, поведемъ иную р?чь.

Мортимеръ Старшій. Въ Вэльтшир? найдется не мало людей, готовыхъ отстоять наши головы.

Уоррикъ. Весь Уоррикширъ отпадетъ отъ него и перейдетъ на мою сторону.

Ланкастеръ. А на с?вер? у Ланкастера не мало друзей. Прощай же, король, или перем?ни свое р?шеніе, или приготовься вид?ть твой тронъ, плавающимъ въ крови, и помни, что всл?дъ за льстивой головой твоего безчестнаго фаворита, падетъ и твоя безразсудная голова (лорды уходятъ).

Эдуардъ. Я не могу выносить дальше этихъ высоком?рныхъ угрозъ. Король ли я въ самомъ д?л?, если я позволяю до такой степени управлять собою. Братъ, выступай въ походъ; я сражусь съ моими баронами, и либо умру, либо буду жить съ Гавестономъ.

Кто же этотъ Гавестонъ, внушившій къ себ? такую восторженную любовь, что король скор?й предпочитаетъ обагрить государство кровью междуусобной войны, нежели разлучиться съ нимъ? Это типъ королевскаго фаворита феодальныхъ временъ, ловкаго, льстиваго, своекорыстнаго, но питающаго къ королю ту любовь, которую среднев?ковые вассалы питали къ своему сюзерену. Едва ступивъ на берегъ Англіи, Гавестонъ уже придумываетъ какъ бы забрать въ руки короля. Монологъ этотъ т?мъ зам?чателенъ, что въ немъ перечислены вс? придворныя увеселенія временъ Елисаветы: "Я непрем?нно, говоритъ Гавестонъ, заведу себ? поэтовъ, шутовъ и музыкантовъ, которые звуками своихъ инструментовъ могутъ склонить слабаго короля въ ту сторону, куда я пожелаю. Я знаю, что онъ любитъ до страсти поэзію и музыку; всл?дствіе этого у меня будутъ по вечерамъ итальянскія маски, комедія и другія забавныя зр?лища, а днемъ, мои пажи, од?тые л?сными нимфами будутъ сопровождать его на прогулку, и т. д." Свиданіе короля съ Гавестономъ принадлежитъ къ лучшимъ м?стамъ пьесы. Д?йствительно, есть н?что поэтическое и трогательное въ этой восторженной, д?тской привязанности короля къ своему другу.

Эдуардъ. Какъ, это ты, Гавестонъ? Не ц?луй моей руки, лучше обними меня вотъ такъ, какъ я тебя обнимаю. Зач?мъ же ты становишься на кол?ни? Разв? ты не знаешь кто я? В?дь я твой другъ, второй ты, другой Гавестонъ и т. д.

Радость его не им?етъ пред?ловъ. Онъ назначаетъ Гавестона государственнымъ секретаремъ, министромъ двора, д?лаетъ его графомъ Корнвалемъ и лордомъ Мэномъ, и когда осторожный Кэнтъ зам?чаетъ, что каждой изъ этихъ милостей было бы слишкомъ довольно даже для челов?ка высшаго происхожденія, король нетерп?ливо прерываетъ его:

Эдуардъ. Перестань, братъ, я не могу выносить подобныхъ выраженій. (Къ Гавестону). Достоинства твои далеко превосходятъ все то, ч?мъ я могу наградить тебя, а потому, взам?нъ недостающаго, возьми мое сердце. Если же милости, которыми я тебя осыпалъ, внушаютъ другимъ зависть, то на зло имъ я награжу тебя еще больше. Королевская власть им?етъ на столько ц?ны въ моихъ глазахъ, насколько она даетъ мн? средства возвышать тебя. Боишься ты за свою безопасность? Окружи себя стражей. Нужны теб? деньги? Бери изъ моей казны. Хочешь, чтобы тебя любили или боялись? Возьми мою королевскую печать, казни и милуй, словомъ — д?лай моимъ именемъ все, что теб? вздумается.

Эти слова прекрасно рисуютъ характеръ Эдуарда и вм?ст? съ т?мъ даютъ намъ понять, почему лорды такъ упорно противились возвращенію Гавестона. Они очень хорошо знали, что у такого слабаго и безхарактернаго короля, какъ Эдуардъ, ловкій фаворитъ тотчасъ же заберетъ въ руки всю власть, и тогда горе стран?, горе народу! А король, обрадованный прибытіемъ Гавестона, и не думаетъ о предстоящей гроз?; напротивъ того, своей д?тской безпечностью и неблагоразуміемъ, еще больше подливаетъ масла въ огонь, лишивъ сана епископа ковентрійскаго, давнишняго недруга Гавестона, и подаривъ все его имущество своему любимцу. Это посл?днее безразсудство производитъ давно подготовленный взрывъ: лорды собираются у архіепископа кентербэрійскаго и р?шаютъ подать королю коллективное прошеніе объ изгнаніи Гавестона. Сначала король и слушать не хочетъ объ этомъ д?л?: онъ употребляетъ вс? средства, чтобъ отклонить ихъ отъ принятаго р?шенія: проситъ, грозитъ об?щаетъ разныя милости, старается разжалобить — все напрасно. Лорды остаются непреклонны и въ случа? дальн?йшаго упорства угрожаютъ ему самому низложеніемъ. Тогда, со слезами на глазахъ, король подписываетъ приказъ объ изгнаніи Гавестона и впадаетъ въ глубокое отчаяніе. Въ это время входитъ королева. Со времени возвращенія Гавестона Эдуардъ все больше и больше удаляетъ ее отъ себя и не называетъ ее иначе, какъ французской куртизанкой. Между т?мъ Изабелла искренно любитъ мужа и глубоко скорбитъ о происшедшемъ въ немъ охлажденіи. Видя горе короля, она забываетъ ежедневно наносимыя ей оскорбленія и идетъ къ лордамъ хлопотать о возвращеніи Гавестона "Смотри же, говоритъ ей всл?дъ король — если ты не усп?ешь, то не см?й мн? показываться на глаза". Съ помощью своего вліянія на молодаго Мортимера, который питаетъ къ ней чувство бол?е н?жное, ч?мъ в?рноподданническую преданность, королев? удается уб?дить лордовъ взять назадъ свое требованіе. Съ радостнымъ лицомъ она приходитъ къ королю и сообщаетъ ему, что лорды согласны на возвращеніе Гавестона. Эдуардъ вн? себя отъ восторга, онъ не в?ритъ такому неожиданному счастью. "Эта новость — говоритъ онъ, слишкомъ хороша, чтобъ быть справедливой, но уб?дившись въ истинности изв?стія, принесеннаго королевой, онъ н?жно обнимаетъ ее и проситъ забыть прошлые недочеты, горячо благодаритъ лордовъ и осыпаетъ ихъ милостями. Тотчасъ же посылаютъ гонца за Гавестономъ въ Ирландію. Король съ нетерп?ніемъ ждетъ его возвращенія, считаетъ часы и минуты.

Эдуардъ. В?теръ, кажется, попутный. Не понимаю отчего онъ медлитъ. Боюсь, не случилось ли съ нимъ на мор? , какого нибудь несчастія.

Королева. Смотри, Ланкастеръ, какъ онъ томится безпокойствомъ. Онъ только и думаетъ, что о Гавестон?.

Ланкастеръ. Ваше величество?

Эдуардъ. Ну что? Какія в?сти? Гавестонъ прі?халъ?

Мортимеръ Младшій. Ни о чемъ, кром? Гавестона. Государь, у васъ есть д?ла по важн?е, на которыя сл?дуетъ обратить вниманіе. Знаете ли вы, что французскій король вторгнулся въ Нормандію?

Эдуардъ. Пустяки! мы выгонимъ его оттуда, когда намъ вздумается. Н?тъ, ты мн? лучше скажи, какой будетъ твой новый девизъ на предстоящихъ турнирахъ?

Наконецъ Гавестонъ прі?зжаетъ, но въ ироническихъ прив?тствіяхъ, которыми его встр?чаютъ лорды, слышна прежняя, хотя и н?сколько сдержанная, ненависть. Гавестонъ отв?чаетъ на насм?шки дерзостью, и д?ло чуть не доходитъ до свалки. Король и королева тщетно стараются успокоить разъяренныхъ перовъ. Въ это время получаются печальныя изв?стія изъ Шотландіи: англійское войско, посланное для покоренія Шотландіи, разбито и самъ предводитель его, Мортимеръ Старшій, взятъ въ пл?нъ шотландцами, которые требуютъ за него пять тысячъ фунтовъ выкупа. Мортимеръ скорбитъ объ участи дяди; другіе лорды ут?шаютъ его, об?щая сложиться и внести необходимую для выкупа сумму. Мортимеръ на это не соглашается: "Онъ попался въ пл?нъ на королевской служб?, стало быть его долженъ выкупить король", говоритъ онъ и уб?ждаетъ лордовъ отправиться съ нимъ вм?ст? къ королю. Но благодаря Гавестону, королевская казна оказывается пуста; лорды получаютъ отказъ, и высказавъ королю много горькихъ истинъ по поводу его позорнаго управленія, удаляются, об?щая, впрочемъ, скоро встр?титься съ нимъ въ чистомъ пол?, съ распущенными знаменами. Пока король теряетъ время на пирахъ и турнирахъ, устроенныхъ по случаю свадьбы Гавестона съ его племянницей, лорды берутъ приступомъ замокъ Тинмаутъ, и, застигнутый въ расплохъ, король принужденъ спасаться б?гствомъ. Королева изв?щаетъ лордовъ, что Гавестонъ отд?лился отъ короля, с?лъ на корабль и поплылъ въ Скорборо. Лорды сл?дятъ за нимъ по пятамъ, настигаютъ его и берутъ въ пл?нъ. Узнавъ о судьб? своего любимца, Эдуардъ посылаетъ графа Аронделя къ лордамъ съ просьбой отпустить Гавестона проститься съ нимъ. Лорды сначала не соглашаются, но когда Арондель изъявляетъ желаніе остаться въ качеств? заложника до возвращенія Гавестона, они наконецъ уступаютъ. Р?шено отправить Гавестона къ королю подъ конвоемъ. Гавестона уводятъ, но Уоррикъ, боясь, чтобы онъ опять какъ нибудь не увернулся, на дорог? отнимаетъ его у стражей и тутъ же приказываетъ отрубить ему голову. Король клянется землей и небомъ жестоко отмстить лордамъ за смерть своего друга. Какъ натура слабая, лишенная всякой иниціативы, Эдуардъ не можетъ оставаться безъ опекуна вм?сто Гавестона занимаетъ другой фаворитъ, Спенсеръ, столь же преданный королю, но столь же расточительный и безсов?стный. Между т?мъ война короля съ лордами идетъ своимъ чередомъ, обагряя кровью Англію, разнося ужасъ и опустошеніе по всей стран?. Въ одномъ изъ сраженій счастье склонилось на сторону Эдуарда: Ланкастеръ, Уоррикъ и Мортимеръ Младшій были разбиты на голову превосходными силами короля и попались въ пл?нъ. Эдуардъ тотчасъ же первыхъ двухъ велитъ вести на плаху, а Мортимера заключить въ Тоуеръ. Безхарактерность короля, его сл?пая привязанность къ своимъ фаворитамъ, расточительность и преступное небреженіе къ интересамъ страны сд?лали то, что королева и самъ преданный королю Кентъ переходятъ на сторону недовольныхъ. Изабелла, посланная королемъ во Францію, чтобъ уладить возникшія между дворами недоразум?нія, остается во Франціи и собираетъ войско, чтобы съ помощью его низвергнуть съ престола слабаго Эдуарда и посадить на тронъ Англіи своего сына. Къ ней присоединяется Мортимеръ, уб?жавшій изъ Тоуера при сод?йствіи Кента и самъ Кентъ. Союзники собираютъ своихъ приверженцевъ, получаютъ помощь изъ Бельгіи и д?лаютъ высадку на берега Англіи. Раздраженный непом?рными налогами, народъ всюду принимаетъ сторону королевы и ея сына. Въ происшедшей зат?мъ битв? король терпитъ полное пораженіе и обращается въ б?гство. Пресл?дуемые по пятамъ посланной за нимъ погоней, Эдуардъ съ Спенсеромъ, который остается ему в?ренъ въ несчастіи, просятъ уб?жища въ монастыр?. Какимъ то миромъ и тишиной в?етъ отъ всей этой сцены, составляющей р?зкій контрастъ съ сценами насилія и убійствъ, которыя наполняютъ собой всю пьесу. Лишь только благодатная атмосфера монастырскаго уединенія проникла въ истерзанную душу Эдуарда, какъ зав?са. тотчасъ же спала съ его глазъ: тревоги жизни, приманки честолюбія, мишурное величіе власти — все это ему показалось такъ ничтожно и мелко въ сравненіи съ этимъ величавымъ покоемъ, съ этимъ блаженствомъ отреченія.

Аббатъ. Не сомн?вайтесь, милордъ, не бойтесь ничего. Мы будемъ молчаливы и осторожны и постараемся уберечь и васъ и друзей вашихъ отъ внезапнаго нападенія людей пресл?дующихъ васъ, такъ заботливо, какъ того требуютъ наши смутныя времена.

Эдуардъ. Святой отецъ! Твое лицо внушаетъ дов?ріе. О если бы ты былъ королемъ, твое сердце было бы тронуто моими несчастіями и ты не могъ бы иначе какъ съ глубокимъ участіемъ относиться къ моему положенію. Я былъ могучъ и гордъ, им?лъ много богатствъ и былъ окруженъ блескомъ и великол?піемъ. Да разв? есть хоть одинъ челов?къ, котораго бы власть и могущество не сд?лали несчастнымъ при жизни или посл? смерти? Иди ко мн?, Спенсеръ, и ты, Бальдокъ; садитесь ближе ко мн?. Теперь время испытать на д?л? принципы той философіи, которую вы почерпнули въ нашихъ славныхъ разсадникахъ науки, изъ твореній Платона и Аристотеля. Отецъ, созерцательная жизнь — в?дь это рай! О если бы мн? можно было вести съ вами эту безмятежную жизнь. Но, увы! я забылъ, что насъ пресл?дуютъ. Они хотятъ нашей жизни, друзья мои, и моего позора. Кроткіе иноки! не выдавайте меня и друзей моихъ ни за какія сокровища.

Первый монахъ. Если никто кром? насъ не знаетъ вашего уб?жища, то можете быть совершенно спокойны.

Эдуардъ. Святой отецъ, позволь мн? склонить на твою грудь эту голову, отягченную безпокойствомъ и опасеніемъ. О если бы мн? не пришлось бол?е открывать этихъ глазъ и поднимать этого поникшаго чела! О если бъ мое истомленное сердце заснуло также в?чнымъ сномъ!

Король засыпаетъ, но въ это время входитъ Лейстеръ и др. съ погоней. Именемъ королевы, онъ арестуетъ Спенсера и Бальдока, обвиненныхъ въ государственной изм?н?. Сл?дуетъ трогательная сцена прощанія короля съ своими друзьями. По приказанію Мортимера, короля уводятъ въ замокъ Кенильвортъ, а Бальдока и Спенсера въ противоположную сторону. Посл?дніе знаютъ готовящуюся имъ участь, но встр?чаютъ ее съ твердостью,

Спенсеръ. Онъ ушелъ отъ насъ, ушелъ благородный Эдуардъ; мы никогда не увидимъ его, никогда! О распадись же на части небесный сводъ, померкни солнце, расплавься земля. Ушелъ, мой повелитель, ушелъ, чтобъ никогда уже бол?е не возвращаться.

Бальдокъ. Спенсеръ, я чувствую, наши души уже расправляютъ крылья, чтобъ улет?ть отсюда. Солнце нашей жизни потухаетъ — возродимся же къ новой жизни, другъ; возведемъ очи свои къ нему и прильнемъ сердцемъ и руками къ престолу небеснаго Отца. Уплатимъ съ улыбкой посл?дній долгъ природ?. Сведемъ вс? наши познанія къ одному искусству — умирать. В?дь мы живемъ только для того чтобъ умереть, равно какъ и возвышаемся только для того, чтобъ пасть.

Посл?дній актъ переноситъ насъ въ Кенильвортъ — м?сто заключенія короля. Оставленный вс?ми, лишенный власти и свободы, Эдуардъ переживаетъ мучительную пытку нравственнаго униженія. Лейстеръ, тронутый его страданіями, пытается его ут?шать, но, конечно, безусп?шно.

Лейстеръ. Будьте же терп?ливы, мой добрый государь, перестаньте томиться, вообразите, что Кенильвортъ вашъ загородный замокъ, и что вы тутъ живете по своей охот?, а не по принужденію.

Но рана короля слишкомъ глубока, чтобъ она могла быть зал?чена дружескими словами. Мысль, что его, короля, держатъ въ заключеніи, гложетъ его душу. "Когда я припоминаю (говоритъ онъ), что я король, мн? кажется, что я долженъ отомстить за это униженіе Мортимеру и королев?. Но впрочемъ, что я говорю? Что значатъ короли безъ власти? В?дь это т?же т?ни, наб?гающія въ солнечный день и потомъ исчезающія".

С?тованія короля прерваны приходомъ епископа винчестерскаго и спикера палаты общинъ, Тросселя. Они требуютъ отъ имени парламента чтобъ король отрекся отъ престола въ пользу своего сына и возвратилъ бы свою корону. Душевныя муки разв?нчаннаго короля, усиливаемыя опасеніемъ, что корона фактически перейдетъ къ ненавистному Мортимеру, который будетъ управлять Англіей именемъ его сына, воспроизведены Марло съ неподражаемымъ искусствомъ ³¹⁶). Но съ отреченіемъ отъ престола не кончились страданія несчастнаго Эдуарда. По приказанію Мортимера, которому королева давно уже отдалась всей душой, гуманный Лейстеръ зам?ненъ бол?е строгимъ тюремщикомъ; когда же и этотъ показался при двор? слишкомъ мягкимъ, его зам?нили двумя извергами, Матревисомъ и Горнэ, получившими отъ Мортймера тайную инструкцію обращаться съ Эдуардомъ какъ можно хуже, чтобъ суровымъ обращеніемъ свести его поскор?е въ могилу. Все, что только могла придумать утонченная жестокость этихъ злод?евъ, было употреблено въ д?ло: Эдуарда посадили въ какой-то сырой и вонючій погребъ, морили голодомъ, томили безсонницей и т. д.; когда же здоровый организмъ короля не сломился подъ тяжестью этой ежедневной пытки и въ то же время до королевы и Мортимера стали доходить слухи о попыткахъ освободить Эдуарда, то они р?шили отд?латься отъ него убійствомъ. Самая сцена убійства полна глубокаго трагизма и, по удачному выраженію Вильмена, напоминаетъ стонъ жертвы подъ занесеннымъ на нее ножемъ. — Мы приводимъ ее въ прекрасномъ перевод? г. Гербеля ³¹⁷).

Король остается одинъ съ Лейтборномъ, убійцей.

Эдуардъ.

Кто тамъ? Что тамъ за св?тъ?
Зач?мъ пришелъ ты?

Лейтборнъ.

Успокоить васъ
И передать вамъ радостную в?сть.

Эдуардъ.

Не много радости въ твоихъ глазахъ
Для б?днаго страдальца Эдуарда.
Злод?й, я знаю — ты пришелъ
Убить меня.

Лейтборнъ.

Убить васъ, государь?
Мн? и на умъ не приходило съ роду —
Не то убить — вредить вамъ. Королева
Меня прислать изволила сюда —
Разв?дать, какъ обходятся съ милордомъ:
Она смягчилась тотчасъ, услыхавъ
О положеньи вашемъ…. о несчастьяхъ…
О! чьи глаза удержатся отъ слезъ,
Увидя государя своего
Въ такомъ ужасномъ положеньи?

Эдуардъ.

Ты тронутъ, плачешь. Выслушай меня,
И — будь твое безчувственное сердце,
Какъ сердце Матревиса или Горнэ,
Изс?чено изъ твердаго гранита
Кавказскихъ горъ, — оно растаетъ прежде,
Ч?мъ доскажу правдивый мой разсказъ.
Знай, этотъ склепъ, гд? я томлюсь теперь,
Есть стокъ, куда сб?гаютъ нечистоты
Со вс?хъ дворовъ и ямъ помойныхъ замка.

Лейтборнъ.

Злод?и!

Эдуардъ.

Вотъ ужъ десять долгихъ сутокъ
Я въ сырости и смрад?. Безпрестанно
Бьютъ въ барабанъ, чтобъ я ни на минуту
Не могъ заснуть, вздремнуть… меня, монарха,
Содержатъ зд?сь на хл?б?, на вод?!
Отъ недостатка въ отдых? и пищ?
Мой умъ померкъ, а т?ло ц?пен?етъ —
И я уже не знаю, есть-ли члены,
Иль умерли — и н?тъ ихъ у меня.
О Боже! дай, чтобъ кровь моя сочилась
Изъ каждой жилы, какъ теперь сочится
Вода съ моей изодранной одежды.
Скажи ты Изабелл?, королев?,
Что не таковъ я былъ, когда въ Париж?
Изъ за нея сражался на турнирахъ,
И тамъ однажды герцога Блермонта
Ссадилъ съ коня.

Лейтборнъ.

О, перестаньте, сэръ!
Не надрывайте сердца моего!
Прилягте зд?сь, немного отдохните;
Вамъ нуженъ сонъ.

Эдуардъ.

Увы! твои глаза
В?щаютъ смерть! Въ твоихъ бровяхъ сомкнутыхъ
Начертана трагедія моя.
Но погоди, на время удержи
Свою въ крови омоченную руку,
Дай мн? ударъ увид?ть прежде,
Ч?мъ онъ сразитъ меня, чтобъ, разставаясь съ жизнью,
Моя душа т?мъ кр?пче уповала
На Господа.

Лейтборнъ.

Но отчего вы, сэръ,
Такъ недов?рчивы ко мн??

Эдуардь.

Къ чему лукавить?

Лейтборнъ.

Эти руки никогда
Не обагрялись кровью неповинной —
Ужель теперь начать мн? съ короля?

Эдуардъ.

Прости меня за эту мысль. Еще
Одинъ алмазъ остался у меня —
Возьми его. Но все мн? что-то страшно
И каждый нервъ трепещетъ у меня,
Когда его теб? я отдаю.
О, если ты убійство кроешь въ сердц?,
Да отвратитъ твой замыселъ мой даръ,
Спасетъ твою отверженную душу.
Я государь, — ты помни — а межь т?мъ
Я ц?лый адъ испытываю скорби
При этомъ слов?. — Гд? моя корона?
Ушла, ушла!… а я — я остаюсь!

Лейтборнъ.

Безсонница измучила васъ, сэръ;
Прилягте, отдохните.

Эдуардъ.

Я бъ заснулъ,
Да вотъ тоска все будитъ. Эти в?ки
Не опускались ц?лыхъ десять сутокъ.
Теперь они смыкаются, но страхъ
Ихъ будитъ вновь. Зач?мъ сидишь ты зд?сь?

Лейтборнъ.

Когда вы мн? не в?рите, милордъ,
Я удалюсь.

Эдуардъ.

Н?тъ, н?тъ! Когда р?шился
Меня убить, ты можешь воротиться,
А потому ужъ лучше оставайся.

Лейтборнъ (тихо).

Онъ спитъ.

Эдуардъ.

Постой! Не убивай меня!
О, погооди еще, еще немного!

Лейтборнъ.

Что съ вами, сэръ?

Эдуардъ.

Да вотъ все кто-то шепчетъ
Мн? на ухо, что если я засну,
То никогда ужь больше не проснуся.
Скажи, зач?мъ пришелъ ты?

Лейтборнь.

Чтобъ избавить
Тебя отъ жизни. Мотривисъ, сюда!

Эдуардъ.

Я слишкомъ слабъ и боленъ: не могу
Противиться. О, Боже правосудный!
Прими мой духъ, спаси мя и помилуй!

Впрочемъ Мортимеръ и королева недолго наслаждались плодами своего преступленія. В?сть о насильственной смерти Эдуарда возбудила негодованіе народа и сгруппировала вокругъ юнаго короля сильную партію перовъ; когда же участіе Мортимера и его преступной сообщницы въ убійств? Эдуарда было обнаружено показаніемъ б?жавшаго Горнэ, — Мортимеръ былъ казненъ, а королева заключена въ Тоуеръ.

Изложивъ возможно полно содержаніе пьесы Марло, перейдемъ теперь въ оц?нк? ея выдающихся личностей. Съ наибольшей тщательностью поэтъ обрисовалъ характеры четырехъ лицъ — Эдуарда II, королевы Изабеллы и ея любовника Мортимера и брата короля, герцога Кента, на которыхъ главнымъ образомъ и сосредоточивается весь интересъ д?йствія. Начнемъ съ Эдуарда, поставленнаго если не личными качествами, то самимъ положеніемъ своимъ въ центр? изображаемыхъ въ драм? кровавыхъ событій. Изъ вс?хъ лицъ пьесы Эдуардъ мен?е вс?хъ способенъ къ той высокой роли, на которую его опред?лила судьба. Обладая н?которыми хорошими свойствами частнаго челов?ка, онъ положительно лишенъ качествъ, необходимыхъ для управленія страной. Слова — народное благо, государственный интересъ и т. п. не им?ютъ въ его глазахъ никакого значенія; онъ вполн? уб?жденъ, что все въ государств? существуетъ только для того, чтобъ удовлетворять прихотямъ его и его любимцевъ. Подобно вс?мъ слабымъ людямъ, желающимъ ув?рить и себя и другихъ въ присутствіи въ нихъ характера и силы воли, Эдуардъ зам?няетъ недостатокъ характера страшнымъ упрямствомъ, не терпящимъ никакихъ возраженій, глухимъ къ самымъ разумнымъ доводамъ; но изв?стно, что на такихъ хорохорящихся людей стоитъ только прикрикнуть, чтобы они тотчасъ же ос?ли. Такъ и поступаютъ бароны съ королемъ. Видя, что ни просьбы, ни разумныя уб?жденія на него не д?йствуютъ, бароны угрожаютъ ему низложеніемъ — и Эдуардъ сдается и тотчасъ же подписываетъ изгнаніе Гавестона. Вообще въ сценахъ съ Гавестономъ и баронами ничтожная личность короля внушаетъ сожал?ніе, см?шанное съ презр?ніемъ. Посл?дующій ходъ событій не только не ослабляетъ, но скор?е усиливаетъ это чувство въ читател?. Лишь подъ конецъ драмы, когда несчастія одно за другимъ обрушвиаются на голову короля, личность его начинаетъ просв?тляться и лучшія стороны его нравственной природы выступаютъ мало по малу на св?тъ Божій. Пресл?дуемый своими врагами, онъ ясно видитъ, что шелъ всю жизнь по ложной дорог?, гоняясь за призраками власти и могущества, и сознавая всю поэзію созерцательной жизни, желаетъ только одного, чтобы ему дозволено было, не разставаясь съ своими друзьями, искупить свои прежнія ошибки уединеніемъ и молитвой. Но судьба готовитъ для него новыя и еще бол?е тяжкія испытанія. Разлученный съ своими друзьями, участь которыхъ онъ заран?е знаетъ, пройдя черезъ пытку насильственнаго отреченія, несчастный король отданъ въ руки двухъ безжалостныхъ тюремщиковъ, которые изощряютъ всю свою жестокость, чтобъ сократить его дни. Тамъ, среди жесточайшихъ оскорбленій, когда либо испытанныхъ разв?нчаннымъ монархомъ, задыхаясь отъ смрада, томимый голодомъ и безсонницей, онъ ут?шаетъ себя мыслью, что терпитъ муку за друзей своихъ и, испивъ до дна назначенную ему горькую чашу, безропотно, какъ истинный праведникъ, протягиваетъ свою шею подъ ножъ убійцы.

Совершенную противоположность слабому и безхарактерному Эдуарду представляетъ его энергическій противникъ, глава партіи недовольныхъ, Мортимеръ Младшій. Онъ весь — огонь, порывъ, энергія. Даже среди такихъ личностей, какъ Ланкастеръ и Уоррикъ онъ зам?тно выдается своей необыкновенной см?лостью. Не ст?сняясь присутствіемъ короля, Мортимеръ говоритъ такія вещи, за которыя, если бы король былъ н?сколько энергичн?е, онъ нав?рное поплатился бы головой. Уоррику стоитъ не малаго труда удержать его гн?въ и негодованіе. Когда король противится подписать поданное ему прошеніе объ изгнаніи Гавестона, Мортимеръ первый произноситъ страшное слово — низложеніе. Какъ личность выдающаяся, Мортимеръ пользуется большимъ вліяніемъ въ кругу своей партіи и можно сказать ворочаетъ вс?ми перами. Кто бы другой могъ такъ скоро уладить д?ло о возвращеніи Гавестона изъ Ирландіи? Услуга, оказанная королев? Мортимеромъ, еще т?сн?е сближаетъ ихъ другъ съ другомъ. Мортимеръ давно уже любитъ королеву, давно уже принимаетъ горячее участіе въ ея судьб?, и когда королева пришла просить его ходатайствовать о возвращеніи Гавестона, опытный Уоррикъ не даромъ прозакладываетъ свою голову, что Мортимеръ не устоитъ. Впрочемъ, и сама королева догадывается объ его чувствахъ; иначе она не обратилась бы бъ нему съ такой щекотливой просьбой. Что до ея чувствъ, то первое время она не чувствуетъ къ Мортимеру ничего, кром? глубокой благодарности за оказанное ей участіе; впосл?дствіи же, оскорбленная пренебреженіемъ Эдуарда, какъ женщина и королева, она начинаетъ думать о Мортимер?, но и тутъ еще разъ р?шается попытать возвратить къ себ? любовь мужа (Act. II, Sc. V). Окончательное сближеніе съ Мортимеромъ происходитъ уже тогда, когда она видитъ въ немъ горячаго защитника правъ своего сына. Поб?дивъ съ помощью Мортимера войско короля, Изабелла отдается Мортимеру всей душой; отнын? она думаетъ только о томъ, чтобъ упрочить свое положеніе въ качеств? регентши и даже сама подстрекаетъ Мортимера къ убійству Эдуарда. Нельзя сказать, чтобъ и въ чувствахъ Мортимера къ Изабелл? политика не играла никакой роли. Мортимеръ былъ всегда страшно честолюбивъ, и мысль, что онъ стоитъ во глав? управленія, распоряжается насл?днымъ принцемъ и вертитъ какъ угодно королевой, доставляла не мало наслажденія его властолюбивому сердцу (Act. V, Sc. IV). Но, подобно многимъ честолюбцамъ, онъ жестоко обманулся въ своихъ разсчетахъ. Онъ считалъ юнаго короля п?шкой и обращался съ нимъ свысока и крайне презрительно, не подозр?вая сколько энергіи таилось въ этомъ отрок?. — Съ своей стороны Эдуардъ III чувствовалъ себя какъ-то неловко въ присутствіи высоком?рнаго пера, а посл? казни Кента, это чувство перешло въ р?шительную ненависть. Разум?ется противники Мортимера, недовольные его невыносимой гордостью, не дремали и всячески старались выставить Мортимера въ дурномъ св?т?. Въ это время пришло изв?стіе о насильственной смерти короля; народная молва не замедлила приписать это гнусное д?ло Мортимеру. Наступила минута кроваваго расчета. Въ присутствіи большаго числа перовъ король сталъ обвинять Мортимера въ убійств? отца. Доказательства были на лицо, а Мортимеръ былъ не изъ такихъ лицъ, чтобъ приб?гать къ какимъ либо просьбамъ или изворотамъ. Заран?е зная свою участь, онъ не только не унизился до просьбы о помилованіи, но даже запретилъ королев? ходатайствовать объ этомъ у сына. Онъ умеръ, какъ жилъ, гордый и непреклонный и съ презр?ніемъ смотр?лъ въ глаза смерти. "Низкая фортуна (сказалъ онъ, идя на казнь), теперь я вижу, что въ твоемъ колес? есть точка, дойдя до которой люди катятся внизъ. Я достигъ этой точки, и такъ какъ нельзя подниматься выше, то стоитъ-ли горевать о паденіи? Прощай, прекрасная королева, не плачь о Мортимер?, который презираетъ міръ и, подобно путешественнику, идетъ открывать неизв?стныя страны". (Act. V, Sc. VI).

Съ личностью брата короля, графа Кента, мы знакомимся въ первый разъ въ знаменитой сцен? столкновенія короля съ баронами изъ за Гавестона. — Не зная, что за челов?къ Гавестонъ, Кентъ безусловно стоитъ на сторон? брата; онъ до того возмущенъ р?зкими р?чами Мортпмера и Ланкастера, что сов?туетъ королю жестоко наказать бароновъ за ихъ дерзость. Но мало но малу глаза его начинаютъ раскрываться. Уже въ сл?дующей сцен?, по поводу множества милостей, посыпавшихся на Гавестона, онъ зам?чаетъ, что посл?дняя изъ данныхъ ему наградъ совершенно достаточна для челов?ка гораздо бол?е знатнаго происхожденія. Впосл?дствіи уб?дившись, что Гавестонъ есть настоящая причина вс?хъ б?дствій въ королевств?, Кентъ съ свойственною ему прямотою р?шается высказать всю правду королю и проситъ его изгнать Гавестона. Въ отв?тъ на это король обзываетъ его изм?нникомъ и запрещаетъ показываться себ? на глаза. Какъ ни любитъ Кентъ брата, но благо Англіи дороже для него личныхъ отношеній; онъ оставляетъ короля и переходитъ на сторону недовольныхъ перовъ. Зная преданность Кента къ королю, лорды сомн?ваются въ искренности его обращенія, но Мортимеръ, въ характер? котораго при вс?хъ его недостаткахъ было много рыцарственнаго, принимаетъ сторону Кента. "Нечего сомн?ваться — говоритъ онъ лордамъ: никогда Плантагенеты не изм?няли данному слову, и поэтому мы теб? в?римъ, Кентъ." Кентъ оправдалъ дов?ріе бароновъ, участвовалъ во вс?хъ битвахъ противъ короля и наконецъ, разбитый, попался въ пл?нъ вм?ст? съ Ланкастеромъ, Уоррикомъ и Мортимеромъ. Когда пл?нныхъ привели къ королю, первымъ д?ломъ Кента было просить брата во имя народа удалить отъ себя временщика. Посл? казни Уоррика и Ланкастера, Кентъ, изгнанный братомъ изъ Англіи, помогъ Мортимеру уйти изъ Тоуера и вм?ст? съ нимъ б?жалъ во Францію къ королев?. — Дальн?йшія событія изв?стны: собравъ значительныя силы во Франціи, Мортимеръ и Изабелла сд?лали высадку на берега Англіи, разбили короля и обратили его въ б?гство. — Пробывъ н?сколько м?сяцевъ съ Изабеллой и Мортимеромъ, Кентъ им?лъ случай покороче узнать ихъ и увид?лъ, что они пресл?дуютъ только свои личныя ц?ли, для достиженія которыхъ не остановятся ни передъ ч?мъ, даже передъ убійствомъ короля. Ему стало жаль своего несчастнаго, оставленнаго вс?ми, брата, и онъ р?шился употребить вс? средства для его спасенія. Узнавъ, гд? содержится король, Кентъ сд?лалъ попытку освободить его, нопопытка не ув?нчалась усп?хомъ; Кентъ былъ взятъ и отведенъ къ Мортимеру, который тотчасъ же вел?лъ казнить его.

Личность Кента есть безспорно самая привлекательная личность, созданная геніемъ Марло. Его честная и правдивая натура, безкорыстная преданность королю и горячая любовь къ родин? производятъ отрадное впечатл?ніе среди повсем?стнаго господства своекорыстныхъ интересовъ, расчетовъ честолюбія и мелкаго эгоизма. Нужно-ли говорить, что н?которыми чертами своего характера, въ особенности своей прямотой, доходящей до р?зкости, Кентъ напоминаетъ своего знаменитаго соименника, в?рнаго слугу короля Лира? Намъ остается сказать н?сколько словъ о характер? королевы Изабеллы, которую н?которые критики считаютъ ч?мъ-то въ род? второй лэди Макбетъ, но только еще бол?е тонкой, еще лучше ум?ющей притворяться и т. д. Трудность пониманія этого характера заключается въ его сложности. Преобладающая черта въ характер? лзди Макбетъ — это ея громадное, ненасытное честолюбіе. Возложить корону на голову своего мужа, быть супругой короля — вотъ зав?тная ц?ль ея жизни, вотъ главный мотивъ ея преступной д?ятельности. Для достиженія этой ц?ли она не остановится ни передъ ч?мъ и своими руками готова задушить всякаго, преграждающаго ей путь къ престолу. Такого хладнокровія, такой энергіи, равно какъ и такой преобладающей страсти, мы тщетно стали бы искать въ характер? жены Эдуарда. — Изабелла натура слабая, пассивная и притомъ глубоко женственная. Въ начал? пьесы она является любящей женой, которая не можетъ переносить холодности мужа и жалуется вс?мъ и каждому на свою жестокую судьбу. — Д?лать постороннихъ людей участниками своей скорби, позволять имъ заглядывать въ свою истерзанную душу — есть признакъ характера слабаго. Гордая и сильная натура (эти качества почти всегда встр?чаются вм?ст?) выплачетъ свое горе наедин? или пов?ритъ его другу, но ни въ какомъ случа? не сд?лаетъ изъ своей скорби выв?ски, не будетъ вызывать участіе своими заплаканными глазами. О томъ, что королева несчастна, что мужъ ее не любитъ — скоро узнаетъ весь дворъ, и лорды наперерывъ сп?шатъ выразить ей свое участіе. Въ особенности печальная судьба королевы возбуждаетъ участіе въ гордомъ и рыцарственномъ Мортимер?, хотя нужно сказать, что это участіе не совс?мъ безкорыстно, такъ какъ Мортимеръ давно уже любитъ королеву. Впрочемъ сама королева вначал? не подозр?ваетъ съ его стороны такой дерзости; она питаетъ къ Мортимеру дружеское чувство и пов?ряетъ ему вс? скорби своей отверженной любви. Что королева въ это время искренно любила мужа и нисколько не думала о Мортимер? — это всего лучше видно изъ сл?дующаго происходившаго между ними разговора:

Королева. Ахъ, Мортимеръ, что мн? д?лать? Король прямо говоритъ, что меня не любитъ.

Мортимеръ. Въ такомъ случа? сов?тую вамъ не оставаться въ долгу и въ свою очередь перестать его любить.

Королева. Н?тъ, я скор?е готова перенести тысячу смертей. И при всемъ томъ я сама сознаю, что люблю безнадежно, такъ какъ онъ меня никогда не полюбитъ.

Что же д?лаетъ король? Подстрекаемый Гавестономъ, онъ поминутно оскорбляетъ королеву самыми недостойными подозр?ніями относительно Мортимера. Королева знаетъ, кто виной ея разлада съ мужемъ, но она настолько любитъ Эдуарда, что по первому его требованію идетъ къ лордамъ проситъ ихъ о возвращеніи Гавестона. Благодаря посредничеству Мортимера, д?ло это улаживается, и нужно вид?ть съ какимъ восторгомъ зам?чаетъ она возвращеніе н?жности Эдуарда къ себ?. Впрочемъ счастье королевы продолжалось недолго. Возвращенный по ея ходатайству, Гавестонъ тотчасъ же усп?ваетъ поселить въ сердц? слабаго короля прежнее недов?ріе къ жен?. И вотъ тогда уже, вторично отвергнутая мужемъ, Изабелла невольно начинаетъ думать о благородномъ и безстрашномъ Мортимер?, который не разъ доказывалъ ей свою преданность, но и тутъ она не даетъ воли своему зарождающемуся чувству и хочетъ еще разъ попытаться возвратить себ? любовь мужа. Можно догадываться, что и на этотъ разъ попытка ея была неудачна, потому что, отправившись съ дипломатическимъ порученіемъ во Францію, она уже не захот?ла больше возвращаться къ мужу. Всякое чувство ея къ мужу умерло, и она думаетъ только о томъ, чтобъ съ помощью Франціи низвергнуть Эдуарда и доставить престолъ своему сыну, на которомъ съ этихъ поръ сосредоточиваются вс? ея привязанности. — Въ это время прі?зжаетъ во Францію челов?къ, когда-то оказавшій ей столько услугъ и при томъ прі?зжаетъ съ ц?лью сод?йствовать осуществленію ея зав?тныхъ желаній. — Хотя Марло скупъ на подробности, но остальное легко угадать. Королева страстно привязывается къ Мортимеру и идетъ съ нимъ въ Англію завоевывать престолъ для своего сына. Отнын? они становятся не только друзьями, но и сообщниками. — Эту новую роль королева разыгрываетъ такъ ловко, что приводитъ въ восторгъ самого Мортимера. Но положеніе королевы и ея фаворита непрочно, пока живъ король. Королева первая р?шается намекнуть Мортимеру о необходимости устранить короля, но когда тотъ прямо спрашиваетъ ее: ну что-жъ, онъ долженъ умереть сейчасъ? она, какъ натура слабая, тотчасъ стушевывается, боится отв?тственности за убійство и отв?чаетъ уклончиво. "Я желала-бы, но только, чтобъ это сд?лалось не черезъ меня." Когда преступленіе открыто, Изабелла умоляетъ сына пощадить Мортимера; Эдуардъ остается непреклоненъ. Ей даже отказано проститься съ нимъ передъ казнью. Но самая казнь Мортимера не была такимъ ударомъ для ея сердца, какъ мысль о томъ, что ея сынъ, котораго она любила больше всего на св?т?, сынъ, для котораго она не задумалась сд?латься сообщницею ужаснаго преступленія, теперь отвергаетъ ее.

Королева. Онъ забылъ меня! но, в?дь я его мать.

Лордъ. Это ничего не значитъ. Пойдемъ.

Королева. О, смерть, избавительница, пріиди во мн? и избавь меня отъ этого посл?дняго горя.

Черта глубоко челов?ческая! Даже въ такой преступной душ? какъ Изабелла, чувство матери пережило вс? остальныя чувства!

Выше было зам?чено, что Эдуардъ II принадлежитъ къ многочисленному разряду пьесъ, носившихъ названіе Исторій. Количественное преобладаніе этого рода драматическихъ произведеній надъ вс?ми другими, засвид?тельствованное Томасомъ Нашемъ, легко объясняется изъ сознанія національнаго достоинства, которымъ была преисполнена грудь каждаго англичанина въ счастливую эпоху царствованія Елисаветы. Историческія пьесы особенно размножились во время борьбы Англіи съ Испаніей, окончившейся истребленіемъ непоб?димой армады Филиппа II. Патріотическому чувству англійскаго народа, окрыленному славной поб?дой надъ мрачнымъ геніемъ католицизма, было въ высшей степени пріятно вид?ть на сцен? блестящіе подвиги предковъ, прославившихъ англійское имя во вс?хъ концахъ міра. Драматурги умно воспользовались этимъ возбужденнымъ настроеніемъ общественнаго сознанія стали взапуски обработывать національно-историческіе сюжеты, и т?мъ сразу пріобр?ли себ? симпатіи народныхъ массъ. Въ полемик? своей съ пуританами, актеры и драматическіе писатели особенно налегали на то, что театръ служитъ патріотическимъ ц?лямъ, выводя на свои подмостки, въ укоръ современному изн?женному покол?нію, могучіе образы Эдуардовъ и Тальботовъ. "Во первыхъ — говоритъ Т. Нашъ, возражая людямъ, упрекавшимъ театръ въ безнравственности — содержаніе большей части нашихъ пьесъ заимствовано изъ національной исторіи, изъ нашихъ англійскихъ хроникъ; во вторыхъ — посредствомъ ихъ славные подвиги нашихъ предковъ, погребенные въ изъ?денныхъ червями хартіяхъ, воскресаютъ изъ могилы забвенія на св?тъ Божій, чтобъ служить живымъ укоромъ нашему изн?женному покол?нію. О, какъ бы обрадовался храбрый Тальботъ, наводившій ужасъ на Францію, если бы могъ предчувствовать, что посл? двухв?коваго могильнаго сна, онъ снова воскреснетъ на сцен?, что его святыя кости будутъ вновь орошены слезами десяти тысячъ зрителей его подвиговъ ³¹⁸). Такимъ образомъ, по собственному сознанію драматурговъ, первоначальное назначеніе драматическихъ хроникъ было скор?е патріотическое, нежели художественное; он? призваны были удовлетворять чувству національной гордости и достоинства, вызывая у патріотически настроенной публики славныя воспоминанія прошедшаго, но впосл?дствіи, когда патріотическое чувство вошло въ свои пред?лы, возбужденный имъ историческій интересъ не охлад?лъ, обычай обработывать для сцены историческіе сюжеты сохранился, и ему мы главнымъ образомъ обязаны ц?лымъ рядомъ историческихъ пьесъ, назначеніе которыхъ, по словамъ Т. Гейвуда состоитъ въ томъ чтобы знакомить съ національной исторіей т?хъ, которые сами не могутъ читать хроникъ.

Пьеса Марло, какъ по своему сюжету, такъ и по самому способу своей обработки принадлежитъ къ разряду историческихъ пьесъ вторичной формаціи. Самое пристальное изученіе едва ли откроетъ въ ней особое патріотическое одушевленіе или проблескъ современнаго шовинизма. Эпоха, избранная Марло, всего мен?е способна питать чувство національной гордости; это время внутреннихъ усобицъ, интригъ, борьбы своекорыстныхъ интересовъ, словомъ полн?йшей деморализаціи общества. Если Марло р?шился перенести на сцену эту печальную страницу англійской исторіи, то очевидно, что онъ руководствовался не патріотическими, а чисто художественными побужденіями. Двадцатил?тняя борьба короля съ своими вассалами, осложненная кровавыми эпизодами казни Гавестона, Уоррика и Ланкастера, любовь Изабеллы и Мортимера, низложеніе Эдуарда и его трагическая смерть — вс? эти событія представляли собою весьма благодарный сюжетъ для драматурга. Вн?шніе факты своей драмы и н?которыя м?стныя краски Марло заимствовалъ изъ хроники Фабіана ³¹⁹), но пользовался ею съ полной свободой, безъ всякаго колебанія отступая отъ своего источника во вс?хъ т?хъ случаяхъ, когда это было нужно для его драматическихъ ц?лей. Такъ напр. хроника ничего не знаетъ о посредничеств? Мортимера въ д?л? возвращенія Гавестона изъ изгнанія, а между т?мъ въ драм? это обстоятельство им?етъ большое значеніе, потому что это была первая важная услуга, оказанная Мортимеромъ королев?. О брат? короля, благородномъ Кент?, хроника упоминаетъ въ первый разъ только посл? высадки королевы въ Англію, когда онъ былъ посланъ захватить Спенсера Старшаго и т. д. Однимъ словомъ хроника Фабіана ничего не могла дать Марло кром? сухаго перечня фактовъ, да н?сколькихъ, ничего не говорящихъ, именъ. Но держась за эти факты, сопоставляя между собой событія, повидимому не им?ющія никакой связи, великій драматургъ съум?лъ проникнуть въ тайникъ челов?ческой души, и открыть намъ истинные мотивы челов?ческихъ д?йствій. Изъ неясныхъ намековъ и темныхъ указаній, онъ создалъ характеры, порождающіе своей р?зко очерченной индивидуальностью и глубокой внутренной правдой. Что напр. можно извлечь изъ того, что Мортимеръ былъ одинъ изъ первыхъ лордовъ, которые уб?жали во Францію къ королев? и что по его наущенію былъ убитъ Эдуардъ, а между т?мъ изъ этихъ единственныхъ упоминаній о Мортимер? въ хроник? Фабіана, Марло создалъ ц?лую поэму любви и честолюбія, въ которой ярко рисуются характеръ Изабеллы и Мортимера. Хотя въ пьес? Марло н?тъ ни одного вымышленнаго лица, но можно сказать, что вс? лица принадлежатъ ему, потому что только пройдя черезъ его творческую фантазію они получали опред?ленную физіономію и изъ т?ней и скелетовъ стали живыми людьми. Пользуясь скудными указаніями хроники и не им?я подъ рукой ни какихъ другихъ данныхъ, Марло, однако, съум?лъ такъ проникнуть въ характеръ Гавестона, что вызвалъ невольную дань удивленія со стороны современнаго историка ³²⁰).

Ничто не въ состояніи намъ дать бол?е точнаго понятія о художественныхъ достоинствахъ и историческомъ значеніи пьесы Марло, какъ сопоставленіе ея съ современной ей пьесой Пиля ³²¹). Пиль былъ талантъ далеко не дюжинный; онъ обладалъ живымъ воображеніемъ и поэтическимъ чувствомъ; онъ такъ прекрасно влад?лъ стихомъ, что современники называли его первымъ виртуозомъ слова (primus vrborum artifex — выраженіе о Пил? Т. Наша), а при всемъ томъ его Эдуардъ I нисколько не выше The Famous Victories of Henry the Fifth и т. п. произведеній, представляющихъ собой разбитыя на сцены хроники, пересыпанныя шутовскими эпизодами, вставленными ни къ селу, ни въ городу и по большой части не им?ющими никакой связи съ главнымъ д?йствіемъ. Относительно порядка событій, изображенныхъ въ его пьес?, Пиль держался хроники Голиншеда, но не съум?лъ осмыслить д?йствія внутренними мотивами, не создалъ ни одного характера. Оттого Эдуардъ I въ строгомъ смысл? слова не можетъ быть названъ драмой: это рядъ сценъ, связанныхъ между собою вн?шнимъ хронологическимъ образомъ, но не вытекающихъ одна изъ другой въ силу внутренней необходимости. Не мало также повредила пьес? патріотическая тенденція автора, выразившаяся въ см?шномъ желаніи хоть въ прошедшемъ насолить Испаніи. Руководимый этой тенденціей и расчитывая, на одобреніе народной толпы, готовой в?рить всему дурному, что разсказывалось о ненавистныхъ испанцахъ, Пиль наперекоръ исторіи изобразилъ доброд?тельную супругу Эдуарда I, Элеонору, въ силу одного того, что она была родомъ испанка, какимъ-то извергомъ челов?ческаго рода, усп?вшемъ впрочемъ внушить въ себ? страстную привязанность со стороны рыцарственнаго Эдуарда I. Обращикомъ патріотическаго усердія и вм?ст? съ т?мъ и д?тскихъ пріемовъ автора, можетъ служить сл?дующая небылица, взведенная имъ на королеву. Однажды Элеонора встр?тила на улиц? жену лорда-мэра, которая была од?та лучше ея. Это до того взорвало королеву, что она зазвала ее къ себ?, тиранила и наконецъ умертвила, припустивъ къ ея груди двухъ зм?й. Нев?роятн?е всего то, что Элеонора до т?хъ поръ не выказывала никакихъ зв?рскихъ наклонностей; все это сд?лалось ex abrupto и мотивировано самымъ нев?роятнымъ образомъ. Такимъ же сказочнымъ характеромъ отличается и наказаніе Божіе, постигшее королеву. Когда она ув?ряла дочь въ своей правот?, клялась, что она невиновна въ смерти жены лорда-мэра и призывала въ свид?тели небо и землю, вдругъ подъ ея ногами разступилась земля, и Элеонора провалилась въ бездну, но провалилась только зат?мъ, чтобъ снова къ удовольствію публики вынырнуть въ другомъ конц? Лондона. Вотъ какія пьесы выдавались за историческія и даже им?ли значительный усп?хъ на сцен? ³²²), когда Марло ставилъ своего Эдуарда!

Но если съ одной стороны появленіе Эдуарда II сд?лало усп?хъ подобныхъ сценъ весьма сомнительнымъ на будущее время, то съ другой стороны оно-же положило основы новому художественному направленію исторической драмы, въ которомъ исторія сливалась съ поэзіею и одухотворялась ею, направленію, в?нцомъ котораго служатъ драматическія хроники Шекспира. (Хотя вліяніе драматическаго стиля Марло можно просл?дить во многихъ произведеніяхъ Шекспира, но нигд? оно не проявилось съ такой силой, какъ въ Ричард? II. Въ самомъ характер? героя есть черты, невольно заставляющія думать, что при созданіи его Шекспиръ пристально изучалъ характеръ Эдуарда II) и старался расположить вн?шнія событія драмы по тому же плану, по которому они расположены у Марло. Оба драматурга разработываютъ одну и туже основную тему — искаженіе добрыхъ задатковъ въ нравственномъ характер? короля подъ вліяніемъ льстецовъ и низкихъ клевретовъ, развращавшихъ его сердце пустыми и суетными забавами и отвлекавшихъ его умъ отъ заботъ по управленію государствомъ. Зам?чательно, что средство развращенія въ обоихъ драмахъ почти одни и т?же; музыка, сладострастные нап?вы, итальянскія маски, шутовскія сцены и т. д. (Ср. Эдуардъ II, Act. I, Sc. I и Ричардъ II? Act. II, Sc. I). Продолжаемъ дал?е наше сравненіе. И Ричардъ и Эдуардъ терпятъ одинаковое наказаніе за преступное нерад?ніе объ общемъ благ?? но лишь только постигаетъ ихъ вполн? заслуженная ими кара, какъ мы уже начинаемъ сочувствовать ихъ судьб?, потому что несчастіе, такъ тяжело обрушившееся на нихъ, пробуждаетъ въ ихъ душ? дремавшіе инстинкты благородства и самоотверженія. Прежде, находясь на вершин? счастья и могущества, они слушали только льстивыя р?чи своихъ клевретовъ и гнали отъ себя людей правды и долга (Кентъ въ Эдуард? II и Гаунтъ въ Ричард? II); теперь же они съ мучительной болью прислушиваются къ голосу осужденія, немолчно раздающемуся въ ихъ душ? и смиренно сознаютъ себя виноватыми. Но кром? общаго плана, въ Ричард? II есть не мало подробностей, эффектныхъ сценъ, благодарныхъ драматическихъ положеній, которыя возникли подъ несомн?ннымъ вліяніемъ пьесы Марло.) Такова напр. глубоко-знаменательная сцена отреченія Ричарда предъ парламентомъ, которая напоминаетъ подобную же сцену отреченія Эдуарда въ Кенильворт?. Даже самое поведеніе Ричарда въ эту трудную для него минуту, воспоминаніе о своемъ королевскомъ сан?, проблески повелительнаго духа, см?няемые горестнымъ сознаніемъ своего безсилія, поразительно схоже съ поведеніемъ Эдуарда. Укажемъ еще на одну сцену въ Эдуард? II (Act. II, Sc. II), когда лорды высказываютъ королю горькія истины по поводу его позорнаго правленія, которая вызвала соотв?тственную сцену въ Ричард? II (мы разум?емъ разговоръ лордовъ Росса, Виллоуби и Норсомберленда о б?дственномъ положеніи страны во II д?йствіи); наконецъ вліянію Марло мы должны безъ всякаго сомн?нія приписать то обстоятельство, что въ Ричард? II Шекспиръ, наперекоръ господствующему вкусу, не пом?стилъ шутовскихъ сценъ, которыя считались тогда необходимой приправой всякаго сценическаго представленія. Самъ Марло не былъ впрочемъ безусловнымъ врагомъ комическаго элемента: въ своихъ трагедіяхъ онъ иногда допускалъ комическіе характеры (напр. монахи Мальтійскомъ Жид?) и ц?лые комическіе эпизоды (напр. встр?ча Тамерлана съ персидскимъ царемъ, Мицетомъ, или пребываніе Итамора въ дом? куртизанки Белламиры), но только подъ непрем?ннымъ условіемъ, чтобы они вытекали изъ хода д?йствія, а не были бы приплетены къ нему извн? для пот?хи публики. Исключеніе изъ этого составляютъ шутовскія сцены, которыми не въ м?ру переполненъ Фаустъ, но текстъ этой драмы дошелъ до насъ въ такомъ искаженномъ вид?, что выводить изъ него какія бы то ни было заключенія о личныхъ вкусахъ Марло было бы по меньшей м?р? д?ломъ слишкомъ рискованнымъ.

Познакомивъ читателей съ главн?йшими произведеніями Марло, мы теперь считаемъ возможнымъ опред?лить м?сто, занимаемое имъ въ исторіи англійской драмы.

Марло обладалъ въ значительной степени вс?ми качествами, необходимыми для драматурга — чутьемъ поэтической стороны изв?стнаго жизненнаго факта, способностью переноситься во всякое данное положеніе и чувствомъ художественной формы, инстинктивной потребностью создавать стройное ц?лое. Уже въ первомъ своемъ произведеніи онъ является р?шительнымъ реформаторомъ драматическаго искусства. Выше мы указали въ чемъ состоитъ произведенная имъ реформа и какой былъ ея основный принципъ. Марло первый попытался осмыслить содержаніе трагедіи внутренними мотивами, первый сообщилъ ей ц?льность и единство, поставивъ въ центр? д?йствія одну преобладающую, роковую страсть. Вліяніе сд?ланнаго имъ шага на драматическое искусство было громадно. Можно сказать, что Марло открылъ англійскимъ драматургамъ нев?домый имъ дотол? міръ трагическаго пафоса. Отнын? не кровавыя событія, не ужасы, а потрясенный страстью духъ становится главнымъ содержаніемъ трагедіи. Сд?лавъ этотъ принципъ исходной точкой своего творчества, Марло неуклонно держался его въ Тамерлан?, Фауст? и Мальтійскомъ Жид?. Но всякая страсть есть н?что отвлеченное; чтобы сд?латься факторомъ драматическаго д?йствія ей нужно стать конкретной, воплотиться въ какой нибудь характеръ, и ч?мъ этотъ характеръ жизненн?е и реальн?е, т?мъ драматичн?е будетъ самая страсть. Въ этомъ отношеніи произведенія Марло заставляютъ желать многаго. Какъ челов?къ страстный, экзальтированный ³²³) лишенный жизненной опытности, Марло, увлекаемый порывами своей необузданной фантазія, иногда слишкомъ преувеличивалъ значеніе страсти въ жизни челов?ка, придавалъ ей колоссальныя разм?ры съ ц?лію усилить сценическій эффектъ, но въ посл?днемъ своемъ произведеніи онъ уже вступилъ на истинную дорогу. Какъ ни сл?па и безумна привязанность короля къ Гавестону, мы однако видимъ, что источникъ ея лежитъ въ слабомъ характер? Эдуарда, лишенномъ всякой иниціативы и постоянно нуждающемся во вн?шней опор?, ибо лишь только Гавестонъ погибъ, м?сто его тотчасъ же было занято Спенсеромъ. Вообще въ Эдуард? II, который изъ вс?хъ произведеній Марло кажется намъ наибол?е законченнымъ, недостатки его драматическаго стиля значительно смягчены, а достоинства выступаютъ ярче; д?йствіе развивается не скачками, а правильно и естественно, сцены сгрупированы превосходно, а н?которые характеры достигаютъ скульптурной очерченности, которую можно встр?тить разв? у одного Шекспира. Самый языкъ Марло отличается достоинствами весьма р?дкими въ драматург? XVI в. — онъ чуждъ литературныхъ блестокъ краснор?чія и, полонъ строгой художественной простоты. В?роятно вс? эти качества были по достоинству оц?нены Шекспиромъ, который — какъ мы сейчасъ вид?ли — не поколебался взять пьесу Марло за образецъ для одного изъ своихъ лучшихъ созданій. Въ реформ? англійскаго театра, предпринятой Марло, не малую роль призванъ былъ играть б?лый стихъ, (blank verse) которымъ написаны вс? его произведенія. Изв?стно, что б?лый стихъ былъ введенъ въ драму гораздо раньше Марло Саквиллемъ въ его трагедіи Горбодукъ, но благодаря крайней непопулярности классической школы, благодаря въ особенности тому, что ложно-классическія пьесы игрались только при двор? и не проникали на народную сцену, б?лый стихъ почти совершенно вышелъ изъ употребленія, такъ что когда Марло въ своемъ Тамерлан? р?шился зам?нить однообразное паденіе ри?мъ, ст?снявшее свободу фантазій поэта, этимъ гибкимъ и плавнымъ разм?ромъ, одинаково способнымъ передавать возвышенный пафосъ трагической р?чи, и тонкіе отт?нки комическаго діалога, нововведеніе это было принято публикой съ жив?йшимъ сочувствіемъ. Можно сказать даже, что это обстоятельство послужило не малымъ подспорьемъ для Марло въ его нам?реніи дать англійской трагедіи художественную организацію, потому что сразу пріобр?ло ему симпатію большинства театральной публики. До какой степени б?лый стихъ, съ легкой руки Марло, сд?лался обязательной формой для всякаго театральнаго представленія, можно судить изъ того, что въ н?которыхъ пьесахъ, написанныхъ первоначально ри?мовапными стихами, ри?ма была зам?нена нери?мованными окончаніями б?лаго стиха. Такъ напр. случилось съ трагедіей Tancred and Gismund, съ комедіей Three ladies of London и др.

Современники высоко ц?нили Марло, какъ поэта, и не разъ восторженнымъ образомъ высказывали свое удивленіе къ его таланту. Томасъ Гейвудъ въ предисловіи къ своему изданію Мальтійскаго Жида называетъ Марло первымъ поэтомъ своего времени. Бенъ-Джонсонъ разсыпается въ похвалахъ его могучему стиху. Даже самъ Шекспиръ, не любившій вспоминать о современныхъ ему поэтахъ, заплатилъ дань уваженія таланту Марло, заимствуя одинъ стихъ изъ его поэмы Hero and Leander ³²⁴). За то нов?йшая критика, руководимая побужденіями, чуждыми искусству, если и не отказываетъ ему вовсе въ талант?, то всячески старается умалить его значеніе. Гервинусъ напр. ставитъ Грина выше Марло и утверждаетъ, что у одного Ричарда Борбеджа Шекспиръ могъ большему научиться, ч?мъ у десяти Марло. Ульрици, не ум?ющій или не желающій отд?лить личность поэта отъ его произведеній, всюду ищетъ въ нихъ сл?довъ той нравственной распущенности, которою, по его мн?нію, былъ проникнутъ Марло. Онъ не въ силахъ себ? представить, чтобъ скептикъ въ религіозныхъ вопросахъ могъ вид?ть въ мір? что-либо другое, кром? игры случая и разнузданныхъ страстей, чтобъ поклонникъ теорій Макіавелли могъ сочувствовать какому-нибудь безкорыстному побужденію. "Понятія о долг? и справедливости (говоритъ Ульрици) не изв?стны героямъ Марло. Во вс?хъ его произведеніяхъ не найдется ни одного характера, который бы въ своихъ поступкахъ руководствовался нравственными побужденіями; о раздвоеніи нравственной природы челов?ка, о борьб? нравственныхъ началъ съ чувственностью и своекорыстіемъ, нигд? н?тъ и р?чи: сл?пая страсть и увлеченіе исключительно господствуютъ во всемъ ход? челов?ческихъ д?лъ и судебъ" ³²⁵). Если бы все это было такъ, какъ ув?ряетъ Ульрици, то мы не потратили бы ни одного слова на защиту Марло, но д?ло въ томъ, что почтенный критикъ приступаетъ къ Марло съ заран?е составленнымъ уб?жденіемъ въ его злокозненности, Довольствуется т?мъ, что находитъ иногда подтвержденіе своей теоріи и зат?мъ преспокойно закрываетъ глаза на факты противоположнаго свойства. Мы съ своей стороны желали бы, чтобъ Ульрици объяснилъ намъ, какими побужденіями руководствуется Олимпія (въ Тамерлан?), когда она предпочитаетъ лучше умереть ч?мъ сд?латься любовницей своего поб?дителя Теридама? Что заставило еврейку Абитайль оставить милліоны своего отца и навсегда удалиться въ монастырь, какъ не желаніе остаться в?рной памяти своего возлюбленнаго? Какого рода противообщественная страсть бушевала въ честномъ сердц? Кента, когда онъ на всякомъ шагу р?залъ королю правду въ глаза и т?мъ навлекъ на себя его немилость? Что кром? долга удержало, преступную впосл?дствіи, Изабеллу отдаться Мортимеру, котораго она уже начинала любить? ³²⁶) Подобныхъ прим?ровъ кожно привести вдвое больше, но и приведенныхъ, думаемъ, достаточно, чтобы вид?ть до какой степени неосновательны обвиненія нов?йшихъ піетистовъ, не давшихъ себ? даже труда хорошенько ознакомиться съ произведеніями осуждаемаго ими писателя. Не споримъ — въ произведеніяхъ Марло найдется не мало недостатковъ, не мало преувеличеній въ обрисовк? страсти, не мало промаховъ въ мотивированіи д?йствія, но разв? совершенно свободенъ отъ этихъ недостатковъ самъ Шекспиръ? Разв? мало критика ломала голову, чтобъ осмыслить несообразности, попадающіяся даже въ такихъ зр?лыхъ созданіяхъ, какъ король Лиръ, Макбетъ и др.? Указывать на недостатки Марло сл?дуетъ, но не нужно также забывать, ч?мъ обязана ему англійская драма, которую онъ возвелъ на степень психологическаго этюда, которой онъ придалъ впервые истинно-художественную организацію и т?мъ приготовилъ путь для самого Шекспира.

Оц?нкой д?ятельности Марло заканчивается первая половина нашей задачи. Мы просл?дили судьбы англійской драмы отъ ея скромныхъ зачатковъ въ мистеріяхъ и народныхъ празднествахъ до той поры, когда подъ рукой Марло она является вамъ во всеоружіи своихъ великихъ задачъ и своеобразной художественной формы. Обозр?ніе д?ятельности другихъ членовъ знакомаго намъ литературнаго кружка, развившихся подъ вліяніемъ Мардо, составитъ вторую половину задачи и вм?ст? съ т?мъ второй и посл?дній томъ нашего труда.