• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

«Анна Каренина» носит всех удивляющий эпиграф: «Мне отмщение, и аз воздам». Об этом эпиграфе много спорили, многократно его истолковывали; Толстой не дал своего окончательного толкования.

Эпиграф часто рождается для того, чтобы не только окрасить эмоции читателя своими эмоциями, но и затем, чтобы оставить его в стране энергии заблуждения.

Толстой не знал, что он напишет.

Издаваться роман начал раньше, чем он был дописан.

Роман жил и изменялся. Изменялась Анна Каренина; изменялось отношение автора к тому, что он создает.

Эта женщина сперва невелика. Она красива, но красива по-обычному. Есть ищущий пути в жизни помещик, но нет широты будущего романа. Работа была начата для отдыха. Толстой хотел писать об обычном и сказать обычными словами. Вот это ему и не удалось. Он пришел к произведению после удач «Войны и мира»; но «Война и мир» началась с неудачи, с повести «Декабристы».

Мы знаем, дело обошлось.

Роман стал великим. Но это другое произведение, с другим названием, с другими действующими лицами.

Есть среднеазиатская легенда о том, как великий поэт, живший очень бедно, кончил свою эпопею (название забыл); когда он умер, из одних ворот выехала похоронная процессия, а в другие ворота проходила пышная процессия от шаха с поздравлениями и подарками.

Это как бы история о славе, о поздно приходящей славе.

Прекрасно, но неверно; или, скажем, верно, но есть другое, так же верно другое: поэт уходит из ворот уже вне славы. Он уходит, чтобы найти себе убежище от того, что называется славой, а слава отпечатана на листе, скажем, газеты; но во время Гомера газет не было, не было и славы.

Появляется имя «Анна Каренина» и отметка, что этот роман сделан на отдельных листочках, он как бы приложение. Он появляется в четырех вариантах.

Появляется и заглавие «Анна Каренина» и эпиграф: «Мне отмщение, и аз воздам».

Это неверная цитата. Такой цитаты найти нельзя в Библии.

Но есть как будто сходная мысль: «Мне отмщение, я воздам» («Послание к римлянам», 12.19).

В романе, когда умирает Анна Каренина, там, на железнодорожной платформе, рядом с которой проходят рельсы, так обозначается подчеркнутая смерть.

Старуха Вронская, про которую в романе написано, что она была очень развратна, женщина, что не знала преград в тихом разврате, графиня говорит про Анну: «…и тут-то она еще не пожалела его, а нарочно убила его совсем… смерть гадкой женщины без религии».

Анна Каренина испортила карьеру ее сына и даже поссорила его с матерью и погибла как-то нарочно.

Роман Толстого шаг за шагом освобождает женщину, которую он считал первой виноватой в семье Щербацких. Толстой как бы любил – он никого не любил, – этот Толстой выбирал в семье Берсов – Лизу, это было благонамеренно, потом Соню, это было лестно – он считал себя стариком.

В семейном романе Толстой любит Анну Каренину.

Так от ранее брошенной религии человек самостоятельно находит красный уголок, уже не связанный с религией.

Его освобождает усталость.

В своем романе он создает Анну Каренину с трудом; ему показалось сперва, что в ней есть что-то от Стивы Облонского, что она слишком «ком-иль-фо», что она напрасно умеет «забывать».

В романе своем писатель хотел полюбить Кити, младшую дочь сенатора Щербацкого. В выборе между Анной Карениной и Кити Толстой выбрал Кити, в жизни, а не во сне, и в этом как будто согласен с Вронским.

Хотя Вронский просто развлекался. Он поиграл в любовь, а она его поглотила.

Толстой выбрал Кити, но любит Анну Каренину.

Он оправдывает женщину.

Он расширил ее мир.

Хотя, может быть, он хотел женщиной заградить от себя мир.

И надо повторить: Алексей Максимович Горький говорил: странно, она умирает красивой, она ходила по Риму, но она Рима не видела. У него строчки нет о Риме, будто она его не видела.

Кити хорошая мать; у нее будет очень много детей; она рада тому, что свивает гнездо для будущей жизни; и она варит варенье в доме Левина, но по-своему, по-маминому.

Чтоб не огорчать мужа такими первыми новостями, Кити на свадьбе не думала, думал за нее муж; но зато она улыбалась.

Софья Андреевна была рада появлению романа, его успеху; за него огорчались герои «Крейцеровой сонаты» и, может быть, «Смерти Ивана Ильича», потому что портьеры, которые вешал Иван Ильич в своей квартире, совершенно точно такие же и подвешены именно так, с подхватом, как повесил их сам Л. Н. Толстой в том доме, который он построил; как и лестница, которую он сделал; все сделал для Кити, хороший дом. В меру богатый, но Толстой мог построить лучше.

И в этом скромном доме он нашел низкую, хотя и широкую комнату, в которой он на очень маленьком столике, огороженном решеткой, чтобы не падали листы, писал книгу разочарований.

Михоэлс говорил, что Толстой отвергал Шекспира, но повторил историю короля Лира.

Была большая семья, и мальчики хотели жить отдельно, по-своему, а девочки хотели выйти замуж; и, люди, которые делили плоды великого труда, они даже стеснялись, они даже жалели отца; но все было так обыкновенно.

Софья Андреевна, умная женщина, вела своих шестерых сыновей в узкий коридор обыкновенной жизни. Она уверена, что по-иному жить нельзя; но она добра.

Она поила Алексея Максимовича кофе, когда он приблудился к ней полубродягой, еще ничего не написавший.

Она инерция жизни.

Она отмщение, которое принадлежит старому миру. Он мстит за то, что ты его хотел победить в одиночку.

Одевши свои латы, взявши своего коня, человек питает жажду, чтобы его противник покарал его, как он карал многих.

Он сумел воскресить Катюшу Маслову. Он обследовал не менее десяти книг дворянских родословных, ища имена тех, что ушли из дому, потерялись.

Алексей, человек божий, покинул дом своих родных и потом пришел к ним так, чтобы они его не узнали.

И жил под лестницей.

Он нищим жил в родовом своем доме, снился во сне ему плач матери, которая думала, что его нет.

Большего, чем он сделал, никто не мог сделать.

Но все это было для него недостаточно.

И он показал мир, новый свет, дающийся не в пересказе; он был заядлым охотником, тружеником, он рождал людей, а мы их называем «типы», и посылал в мир, чтобы они в своей множественности увидели мир и рассказали ему, что это такое.

Сам он никогда не переиначивал мир. Он сознавал мир неустроенным, и, как кажется, в этом его задача; он населял его своими детьми, им созданными, а не рожденными, и здесь нет противоречия со строчкой, только что вами прочитанной.

Мы скажем, что он был несчастлив, хотя любой счастливый поэт, я думаю, каждый победитель поменялся бы с ним и взял бы его горе за его видение.

Он научил по-новому видеть мир. Он отодвигал людей от обычного: от религии, от войны, от жадности, от города; он не сделал их счастливыми, но он сделал их зрячими.

«Аз воздам».

Это было его отмщение за их сопротивление.

Но, поворачивая мир, не смог выйти он из его колеи.

Вышел.

И умер.

Противоречия морали обычной и морали страсти даны уже в «Илиаде».

Когда Парис убежал от Менелая, мужа Прекрасной Елены, и пришел к жене, жена встретила его с негодованием.

Но Венера покровительствовала Парису, который дал ей яблоко.

Она дала ему пояс, пояс страстной любви, и они пошли в спальню.

Столкновение двух нравственностей дано здесь уже в сюжетной форме.

Причем вопрос решается по-разному.

В церкви у католиков жрец не должен иметь жены.

А апостол Павел в послании говорит только, что епископ должен быть «единой жены мужем».

Священник не имеет права вторично жениться.

Надо сказать, совсем коротко, о фарисеях.

Они понимаются неправильно.

Они берутся только как лгуны и мошенники.

В действительности они переход от старой культуры к новой культуре.

Они давали, – приходилось давать другое, смягченное толкование старых законов, которые уже противоречили новым установлениям.

Это «фарисейское» толкование законов.

Когда у Пушкина муж размышляет, что делать с женой, объявившей об измене, – замечать, не замечать, – он поступает как фарисей.

Эпиграф «Анны Карениной», его неточность связана с тем, что Библия живет – с оговорками, живет разночтениями.

Толстой – человек, который движется в разных эпохах нравственности, – он изменил смысл того закона, который объявлен в эпиграфе.

Но он его оставил, эпиграф, чтобы не объявлять – манифестацией – о появлении новой нравственности.

Между поломанным хребтом Фру-Фру, говорил Эйхенбаум, и смертью Анны ощущается какая-то связь.

Эта связь трагедии самого Толстого.

Толстой утверждал не то, что земля вертится, а солнце ходит, хотите – наоборот, а то, что всегда буду? нанимать рабочих; он утверждает свою позицию правдивого землевладельца.

Анализ поступков Толстого начинается с анализа поступка Наташи Ростовой, она хочет от одного любимого убежать к другому любимому.

Он сам хотел убежать к другой и, может быть, даже писал об этом, имя ее было Дьявол.

Вот один из разговоров, который скрепляет книгу.

«Энергию заблуждения» мы видим в любовных делах, в противоречиях любви Маяковского, Пушкина, Есенина; я сказал неточно, мы только чувствуем, что эти противоречия есть или должны быть.

Только сейчас мы можем понять силу взятого сюжета одной знаменитой картины – Иисус Христос освобождает женщину.

Дело еще и в том, что эпохи смены нравственности не являются утверждением отмены законов нравственности вообще.

Большие, крепкие, как не разрушенные солнцем льдины, они ломают друг друга, отрезают путь Нехлюдову и Катюше Масловой, которая ушла с Симонсоном.

Эти льдины можно сравнить с льдинами одной сломавшейся нравственности.

Эти льдины повторены видением Толстого и в тот весенний день, когда Нехлюдов ушел от Катюши Масловой, – в начале.

Это сюжетное решение.

Но даже Толстой потом заменяет это решение многими исторически не развернутыми показаниями евангелистов.

И мы уже приводили или еще приведем слова Чехова, он сказал, что надо еще доказать их историческую верность – из времени во время.

Этот спутанный, многоэпохный – пусть меня простят за это слово, оно точно, точнее не скажешь, – многоэпохный человек, человек многократного признания, признания славы, которой он добивался, признавший родовитость, признавший, призвавший новую систему нравственности – толстовство, и это было так же неточно, как сны, в которых соединены и не согласованы разноречивые решения дня.

Дрожжи бродят сусло, делают из него вино и по дороге разрывают, как говорит Библия, «старые мехи, в которые не надо наливать новое вино».

Мы знаем, что в мире млекопитающих самец оплодотворяет самку, но в мире рыб самка мечет икру, а самец оплодотворяет ее, уже рожденную икру.

Для того чтобы это сделать, оба покидают океан и поднимаются по крутым рекам, преодолевая не только пороги, но даже небольшие водопады.

Потом они делают свое дело, а когда оплодотворение совершено, они умирают.

Вот что называется сменой школ в литературе. Вернусь к началу. Эпиграф был написан раньше, чем дописан, или, что точнее, раньше, чем додуман и написан роман.

Одна из основных тем в «Севастопольских рассказах» – офицеры делят себя на аристократов и неаристократов. Каждая группка замкнута. Храбрые, прославленные офицеры гордятся, попадая в группу аристократов, которые считают себя выше, чем группа этих офицеров.

Разделенный мир страшен, потому что его деление ложно.

Поэтому они отчаянно защищаются. Это тема молодого Толстого, Теккерея, Диккенса. Не бог, а классовое общество казнит Анну Каренину изгнанием.

Или, скажем, круги ада.

Эпиграф «Мне отмщение, и аз воздам» взят из Библии; но он там повторяется и повторяется разно.

Христианство первых веков – беспорядок тогдашнего общества.

Беспорядок будет сменен титулами и названиями церковных степеней.

Толстой гений, но он – не свободный человек времени. В последних главах романа Левин, стараясь понять свой чин, свое место в жизни, понимает, что «…нужно не отдавать землю внаймы, а самому хозяйничать».

«Нельзя было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой, потому, что у него умер отец…» Нанимать рабочих «надо было как можно дешевле; но брать в кабалу их, давая вперед деньги, нельзя, хотя это и было очень выгодно. Продавать в бескормицу мужикам солому можно было, хотя и жалко было их…».

Вообще «теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости для себя при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно все становится больше и больше».

Он врезался «в землю, как плуг, так что уж и не мог выбраться, не отворотив борозды».

Борозда мира – хозяйство – покорила бунтовщика.

Толстой на время утвердил Левина, но он не смог утвердить себя, Льва Николаевича, и, глубоко отворотив плуг, испортил борозду.

«Анна Каренина» кончается не только смертью Анны, но и компромиссом.

Я скажу – снова и по-иному. Измена Стивы Облонского прощена. Хлопотали об этом все – дети, прислуга, Анна Каренина. Но Долли не стала счастливой, ей было некуда идти.

Измена Анны мужу, который был старше ее на двадцать лет, была трагичной.

Анна бросилась под поезд.

Прощенья нет.

Эпиграф странно закрепляет разницу этих событий.

Прежде библейское «Мне отмщение» и аз воздам» заменяло, скажем, самосуд – забрасывание виноватых камнями.

Эпиграф, если его читать в подлиннике, – апелляция, перенесение дела в иную инстанцию.

Роман противоречит эпиграфу; поэтому он, эпиграф, никогда не будет истолкован.