• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Раз за разом, когда возникают атомы, электроны заполняют одни и те же орбитали вокруг ядер; атомы снова и снова соединяются с образованием одних и тех же молекулярных форм; снова и снова молекулы кристаллизуются в те же пространственные структуры; семена данного вида год за годом рождают растения одинаковой формы; поколение за поколением пауки ткут паутины одних и тех же видов. Формы повторяются, и каждый раз следующая форма более или менее сходна с предыдущей. От этого факта зависит наша способность узнавать, идентифицировать и называть вещи.

Эти постоянство и повторяемость не представляли бы проблемы, если бы все формы были раз и навсегда определены неизменными физическими законами или принципами. Такое допущение подразумевается в обычной теории причинности форм. Принимается, что эти фундаментальные физические принципы во времени предшествуют реально существующим (актуальным) формам вещей: теоретически способ кристаллизации вновь синтезированного вещества должно быть возможно вычислить прежде, чем впервые образуются его кристаллы; подобным же образом влияние данной мутации в ДНК животного или растения на форму организма должно быть предсказуемо заранее. Конечно, на практике такие расчеты никогда не делались; это удобное допущение не проверено и, скорее всего, не может быть проверено.

Согласно же гипотезе формативной причинности — напротив, формы сложной химической или биологической системы не могут однозначно определяться известными законами физики. Эти законы допускают существование диапазона возможностей, между которыми выбирают формирующие причины. Постоянство и повторяемость форм объясняются повторяющейся ассоциацией одного и того же типа морфогенетического поля с физико-химической системой данного типа. Но тогда, что же определяет собственную форму морфогенетического поля?

Один из возможных ответов состоит в том, что морфогенетические поля существуют вечно. Они просто даны и необъяснимы через что-либо еще. Даже до появления нашей планеты в латентном состоянии уже существовали морфогенетические поля всех минералов, кристаллов, животных и растений, которые когда-либо существовали на земле или которые будут существовать когда-либо в будущем.

Такой ответ является по существу платоновским или даже аристотелевским — в той степени, в какой Аристотель верил в извечную данность специфических форм. Этот ответ отличается от обычной физической теории тем, что эти формы не были бы предсказуемы на языке энергетической причинности; но он согласуется с ней в том, что также принимает как не требующее доказательств положение о том, что за всеми эмпирическими феноменами лежат предсуществующие принципы порядка.

Другой возможный ответ радикально отличается от первого. Химические и биологические формы повторяются не потому, что они определяются неизменными законами или вечными формами, но из-за причинного влияния прошлых подобных форм. Такое влияние требует действия через пространство и время, в отличие от любого известного вида физического воздействия.

С этой точки зрения уникальная форма, принимаемая системой, не может быть физически определена до ее первого появления. Тем не менее она может повторяться, поскольку форма первой системы сама определяет форму, принимаемую последующими подобными системами. Представьте, например, что из нескольких различных возможных форм, Р, Q, R, S…, которые с энергетической точки зрения все равновероятны, система в первый раз случайно принимает форму R. Тогда в последующих случаях подобные системы также будут принимать форму R вследствие транспространственного и трансвременного влияния первой из таких систем.

Тогда что же определяет форму, появившуюся впервые? На это не может быть дан научный ответ: вопрос касается уникальных и энергетически неопределенных событий, которые, согласно гипотезе, неповторимы с того момента, как они произошли, так как они сами воздействуют на все последующие подобные события. Наука может иметь дело только с закономерностями, с вещами, которые повторяются. Изначальный выбор индивидуальной формы можно приписать случаю, или врожденной творческой силе материи, или трансцендентной творческой деятельности. Но нет способа различить эти возможности путем эксперимента. Выбор между ними может быть сделан только с метафизических позиций. Этот вопрос кратко освещается в последней главе книги; но для целей настоящего обсуждения не имеет значения, какой из возможностей отдается предпочтение. Гипотеза формативной причинности имеет дело лишь с повторением форм, но не с причинами их первого появления.

Такой новый способ мышления непривычен, и он ведет на незнакомую территорию. Но только следуя этим путем, можно, как нам кажется, обрести надежду достичь нового научного понимания формы и организации вообще и живых организмов, в частности. Альтернативой движению вперед стало бы возвращение к исходной точке; выбор был бы снова между простой механистической верой и метафизическим органицизмом.

В последующем обсуждении предполагается, что это гипотетическое транспространственное и трансвременное влияние осуществляется через морфогенетические поля, и это есть важная особенность формативной причинности.

Хотя гипотеза формативной причинности предполагает существование трансвременной, или диахронической (то есть характеризующей последовательность развития явлений во времени. — Прим. пер.), причинной связи нового типа, которая пока не была признана наукой, возможность «действия на расстоянии» во времени уже рассматривалась в общих чертах несколькими философами. По-видимому, нет причины отвергать такую возможность a priori. Например, Дж. Л. Мэки написал следующее:

«Несмотря на то что мы более всего любим рассматривать связи типа причина—эффект между соприкасающимися телами и находим загадочным "действие на расстоянии" через пространство или время, тем не менее мы такое действие не исключаем. Наша обычная концепция причинности не требует абсолютного близкодействия; оно не является частью нашей идеи причинности настолько, что ей противоречило бы утверждение: "С вызывает Е через пространственный или временной или одновременно и пространственный и временной промежуток, без промежуточных звеньев"».[129]

Более того, с точки зрения философии науки нет препятствий к рассмотрению новых видов причинной связи:

«Научная теория вообще не предполагает какой-либо определенный способ причинной связи между событиями, но лишь то, что возможно найти законы и гипотезы, выраженные в терминах некоторой модели, которые удовлетворяют критериям понятности (разумности), подтверждаемости и фальсифицируемости. Способ причинной связи в каждом случае показан самой моделью и изменяется с фундаментальными изменениями модели».[130]

Однако, хотя причинная связь нового типа, предполагаемая гипотезой формативной причинности, представляется в принципе возможной, правдоподобие этой гипотезы можно оценить лишь после того, как сделанные на ее основе предсказания будут проверены на опыте.

Идею процесса, при котором формы ранее существовавших систем влияют на морфогенез последующих подобных систем, сложно объяснить на языке существующих понятий. Единственный возможный путь — прибегнуть к помощи аналогий.

Наиболее приемлемой физической аналогией может быть явление резонанса. Энергетический резонанс имеет место тогда, когда на систему периодически воздействует сила с частотой, совпадающей с собственной частотой колебаний системы. В качестве примеров приведем: «симпатическую» вибрацию натянутых струн в ответ на звуковые волны соответствующей длины; настройку радиоприемников на частоту радиоволн передатчиков; поглощение световых волн определенных частот атомами и молекулами, проявляющееся в характерных спектрах поглощения; отклик электронов и атомных ядер в присутствии магнитных полей на воздействие электромагнитного излучения в явлениях электронного спинового резонанса и ядерного магнитного резонанса. Общим для всех этих видов резонанса является принцип селективности: из всего набора колебаний, каким бы сложным он ни был, системы реагируют только на колебания определенных частот.

Резонансное воздействие формы на форму через пространство и время подобно энергетическому резонансу по своей селективности, но его нельзя представить как один из известных видов резонанса, или как передачу энергии. Чтобы отличить его от энергетического резонанса, мы будем называть этот процесс морфическим резонансом.

Морфический резонанс подобен энергетическому резонансу еще в одном отношении: он имеет место между колеблющимися системами. Атомы, молекулы, кристаллы, органеллы, клетки, ткани, органы и организмы все состоят из частей, претерпевающих беспрерывные колебания, и все имеют собственные характерные виды колебаний и внутренний ритм; морфические единицы динамичны, а не статичны.[131] Но если энергетический резонанс зависит только от специфичности отклика на определенные частоты, на «одномерные» стимулы,[132] то морфический резонанс зависит от трехмерной организации колебаний. Предположение, которое здесь выдвигается, состоит в том, что посредством морфического резонанса форма системы, включающая характерную внутреннюю структуру и частоты колебаний, становится настоящей для последующей системы подобной же формы; пространственно-временная организация первой накладывается на последнюю.

Морфический резонанс осуществляется с помощью морфогенетических полей и фактически обуславливает их характерные структуры. Не только специфическое морфогенетическое поле влияет на форму системы (как говорилось в предыдущей главе), но также форма этой системы влияет на морфогенетическое поле и, таким образом, становится настоящей для последующих подобных систем.

Морфический резонанс неэнергетичен, а сами морфогенетические поля не несут ни массы, ни энергии. Поэтому a priori нет причин полагать, что он должен подчиняться законам, которые были установлены для движения тел, частиц и волн. В частности, он необязательно должен прерываться пространственным или временным промежутком между подобными системами; он может быть так же эффективен на расстоянии в десять тысяч миль, как и в один ярд, и через столетие, как и через час.

Допущение, что морфический резонанс не прерывается пространством и временем, будет принято в качестве рабочей гипотезы по причине его простоты.

Мы будет предполагать, также простоты ради, что морфический резонанс имеет место только из прошлого; это означает, что только те морфические единицы, которые уже существовали в прошлом, могут оказывать морфическое влияние в настоящем. Представление о том, что будущие системы, которые еще не существуют, могут оказывать причинное воздействие «назад» по времени, вероятно, может быть логически допустимо;[133] но эту возможность было бы необходимо принимать всерьез лишь при наличии убедительных экспериментальных свидетельств физического влияния будущих морфических единиц.[134]

Однако если принять, что морфический резонанс может исходить только от прошлых морфических единиц и что он не прерывается временем и пространством, то каким же образом он осуществляется? Этот процесс можно представить с помощью нескольких различных метафор. Морфическое влияние прошлой системы может стать настоящим для последующей подобной системы, пройдя «вне» пространства-времени и затем «войдя в него снова» там и тогда, когда появляется подобная же объемная вибрационная картина. Либо оно может быть связано с настоящим через другие измерения. Либо оно может проходить через пространственно-временной «туннель» и появляться в неизмененном виде в присутствии последующей подобной системы. Либо морфическое влияние прошлых систем просто может присутствовать везде. Однако эти разные способы представления действия морфического резонанса, вероятно, были бы неразличимы экспериментально. Все они имели бы одно и то же следствие: формы прошлых систем автоматически становились бы настоящими для последующих подобных систем.

Рис. 12. Диаграмма, иллюстрирующая кумулятивное влияние прошлых систем на последующие подобные системы посредством морфического резонанса

Прямое следствие этой гипотезы состоит в том, что данная система может испытывать влияние всех прошлых систем, обладающих подобными формой и организацией колебаний. Ex hypothesi влияние этих прошлых систем не прерывается временными или пространственными интервалами. Тем не менее способность прошлых систем влиять на последующие может быть ослаблена или исчерпана посредством действия; они могут оказывать лишь ограниченное потенциальное воздействие, которое расходуется в процессе морфического резонанса. Эта возможность обсуждается ниже в разделе 5.5. Но вначале рассмотрим такой вариант, когда их потенциальное влияние не уменьшается, вследствие чего формы всех прошлых систем воздействуют на все последующие подобные системы (рис. 12). Этот постулат имеет несколько важных следствий:

(1) Первая система данной формы воздействует на вторую подобную систему, затем обе они воздействуют на третью и так далее, так что это влияние накапливается. При этом прямое влияние данной системы на любую последующую систему прогрессивно «разбавляется» с течением времени; и хотя его абсолютное воздействие не уменьшается, его относительный эффект ослабевает по мере возрастания числа прошлых подобных систем (рис. 12).

(2) Формы даже простейших химических морфических единиц весьма разнообразны: субатомные частицы находятся в непрерывном колебательном движении, а атомы и молекулы подвержены деформации путем механических соударений, а также под действием электрического и магнитного полей. Биологические морфические единицы еще более разнообразны; даже если клетки и организмы имеют одинаковое генетическое строение и развиваются в одинаковых условиях, они вряд ли могут быть идентичны во всех отношениях.

Посредством морфического резонанса формы всех прошлых подобных систем становятся настоящими для последующей системы той же формы. Даже при допущении что различия в абсолютном размере нивелированы (см. ниже раздел 6.3), все равно оказывается, что многие из этих форм отличаются друг от друга в деталях. Следовательно, они не будут точно совпадать друг с другом при наложении посредством морфического резонанса. В результате получаем процесс автоматического усреднения; при нем усилятся те черты, которые являются общими для большинства прошлых систем. Однако эта «средняя» форма не будет четко определена в морфогенетическом поле, но будет окружена «ореолом» благодаря влиянию менее общих вариантов.

Этот процесс проще зрительно представить с помощью аналогии с «составными фотографиями», сделанными путем наложения фотографических образов разных личностей. В результате такого наложения общие черты усиливаются, но из-за различий индивидуальных образов эти «усредненные» фотографии приобретают некоторую нечеткость (рис. 13 и 14).[135]

(3) Автоматическое усреднение прошлых форм приводит к пространственному распределению вероятностей в морфогенетическом поле, или, иными словами, к вероятностной структуре (сравните с разделом 4.3).

Вероятностная структура морфогенетического поля определяет вероятное состояние данной системы под его влиянием в соответствии с актуальными состояниями всех подобных систем в прошлом; наиболее вероятная форма, принимаемая системой, есть та, которая чаще всего встречалась в прошлом.

(4) На ранних стадиях истории форм морфогенетическое поле относительно слабо определено и испытывает значительное влияние индивидуальных форм. Но с течением времени накапливающееся влияние бесчисленных прошлых систем будет сообщать полю все возрастающую стабильность; чем более вероятным становится средний тип, тем более вероятно, что он станет повторяться в будущем.

Иными словами, вначале бассейн притяжения морфогенетического поля будет относительно мелким, но он будет становиться все более глубоким по мере того, как возрастает число систем, вносящих вклад в морфический резонанс. Или, используя еще одну метафору, через повторение форма попадает в колею, и чем чаще она повторяется, тем эта колея становится глубже.

Рис. 15. Диаграмма, представляющая стадии агрегативного морфогенеза морфической единицы D-E-F-G-H из морфогенетического зародыша F

Сумма влияния, которое данная система оказывает на последующие подобные системы, вероятно, зависит от длины периода времени существования формы: та, которая существует год, будет оказывать большее влияние, чем та, которая распадается через секунду. Таким образом, автоматическое усреднение может быть «взвешено» в пользу долго живущих прошлых форм.

В начале морфогенетического процесса морфогенетический зародыш вступает в морфический резонанс с подобными прошлыми системами, которые являются частью морфических единиц более высоких уровней; таким образом, он становится связанным с морфогенетическим полем морфической единицы более высокого уровня (раздел 4.1). Пусть морфогенетический зародыш будет представлен морфической единицей F, а конечная форма, к которой стремится система, — сочетанием D-E-F-G-H. Пусть промежуточные стадии морфогенеза будут такими, как показано на рис. 15. Теперь, не только морфогенетический зародыш и промежуточные стадии вступят в морфический резонанс с конечной формой предыдущих подобных систем, но и промежуточные стадии также вступят в морфический резонанс с подобными промежуточными стадиями E-F, D-E-F и так далее в предыдущих подобных морфогенезах. Таким образом, эти стадии будут стабилизированы морфическим резонансом, результирующим в хреоде. Чем чаще форма следует определенным путем морфогенеза, тем более усиливается эта хреода. В рамках модели «эпигенетического ландшафта» (рис. 5) долина хреоды будет углубляться тем больше, чем чаще развитие будет идти по этой долине.

Обсуждение в предыдущем разделе было основано на предположении, что морфическое влияние данной системы не исчерпывается ее действием на последующие подобные системы, хотя ее относительный эффект ослабевает по мере того, как число подобных систем возрастает. Сейчас мы рассмотрим альтернативную возможность — что это влияние каким-то образом исчерпывается.

Рис. 16. Диаграмма, иллюстрирующая ситуации, в которых влияние предшествующих систем исчерпывается морфическим резонансом только с одной последующей системой (А) и с двумя последующими системами (В)

Если такое истощение морфического влияния происходит, оно может быть обнаружено, при условии что скорость этого процесса будет очень велика. Рассмотрим вначале крайний случай, когда влияние системы расходуется посредством морфического резонанса лишь с одной последующей системой. Если число таких систем со временем возрастает, большинство из них не будет испытывать влияние морфического резонанса со стороны предыдущих подобных систем (рис. 16 А). Следовательно, они могут свободно принимать различные формы «случайно» или под действием «творческих» сил; поэтому формы этих систем будут очень разнообразны.

Теперь рассмотрим случай, когда каждая система может влиять на две последующие. В ситуации, представленной на рис. 16 В, большая часть, но не все последующие формы будут стабилизированы с помощью морфического резонанса. Если каждая система влияет на три последующие системы, все они будут стабилизированы; нестабильность формы проявится, только если число последующих подобных систем станет возрастать еще быстрее, как при популяционном взрыве. А если каждая система влияет на множество последующих систем, эта низкая, но конечная степень истощения морфического влияния будет практически неопределима.

Предположим простоты ради, что морфическое влияние систем на последующие подобные системы не исчерпывается вовсе; но следует иметь в виду, что это допущение носит условный характер. В конце концов, вопрос может быть исследован экспериментально, по крайней мере, до такой степени, чтобы можно было определить различие между большой скоростью истощения морфического резонанса, с одной стороны, и медленной или нулевой скоростью — с другой.

Согласно принятой теории, уникальные формы химических и биологических систем должны быть предсказуемы на основе принципов квантовой механики, электромагнетизма, энергетической причинности и так далее, прежде чем они появляются впервые. Согласно гипотезе формативной причинности, напротив, уникальные формы не могут быть предсказаны заранее; можно предсказать только набор возможных форм. Таким образом, в принципе неспособность принятой теории сделать предсказания уникальных форм будет аргументом против этой теории и в пользу гипотезы формативной причинности. Но на практике вывод об этой неспособности никогда не может быть окончательным: возможно осуществить лишь приближенные вычисления, и потому защитники принятой теории всегда могут возразить, что предсказания уникальных форм станут возможны, если в будущем будут проведены более точные расчеты.

К счастью, гипотеза формативной причинности отличается от принятой теории и в другом важном аспекте. Согласно последней, причины, приводящие к появлению формы в первый, или в сотый, или в биллионный раз, должны действовать совершенно одинаково, поскольку предполагается, что они неизменны. То же вытекает из теорий, которые стремятся объяснить эмпирически наблюдаемые формы с помощью вечных архетипных Форм или трансцендентных математических истин. Но согласно гипотезе формативной причинности, форма системы зависит от накапливающегося (кумулятивного) морфического влияния предыдущих подобных систем. Тогда это влияние будет сильнее в биллионном случае, нежели в тысячном или в десятом. Если бы этот кумулятивный аспект формативной причинности мог быть продемонстрирован на опыте, стало бы ясным отличие этой гипотезы как от принятой теории, так и от теорий платоновского или пифагорейского типов.

В случае морфических единиц, которые существовали очень длительное время, тысячи миллионов лет, для атома водорода морфогенетическое поле настолько прочно установилось, что оно будет практически неизменным. Даже морфогенетические поля морфических единиц, появившихся сравнительно недавно — несколько столетий или десятилетий назад, — могут быть подвержены влиянию столь многих прошлых систем, что любые малые приращения этого влияния будут слишком незначительны, чтобы их можно было обнаружить. Но для качественно новых форм кумулятивное морфическое влияние вполне возможно обнаружить экспериментально.

Рассмотрим вновь синтезированное химическое вещество, которое раньше никогда не существовало. Согласно гипотезе формативной причинности, его кристаллическая форма не может быть предсказана заранее и для этой формы еще не существует морфогенетическое поле. Но после того, как оно кристаллизовалось в первый раз, форма его кристаллов будет влиять на последующие кристаллизации путем морфического резонанса, и чем чаще оно кристаллизуется, тем сильнее должно становиться это влияние. Так, в первый раз это вещество может кристаллизоваться вовсе не легко; но в последующих случаях кристаллизация должна происходить все легче и легче, по мере того как все возрастающее число прошлых кристаллов вносят вклад в его морфогенетическое поле через морфический резонанс.

В самом деле, химики, которые синтезировали новое вещество, сталкиваются с большими трудностями при попытках кристаллизовать его в первый раз. Но с течением времени такие вещества кристаллизуются все легче и легче.

Этот принцип проиллюстрирован в следующем фрагменте из учебника по кристаллам, описывающем спонтанное и неожиданное появление кристалла нового типа:

«Около десяти лет назад одна компания управляла фабрикой, которая выращивала монокристаллы этилендиамин тартрата (производное винной кислоты. — Прим. пер.) из его водного раствора. С этой фабрики она пароходом перевозила кристаллы за много миль на другую фабрику, где их разрезали и полировали для промышленных нужд. Через год после открытия на первой фабрике кристаллы в резервуарах с раствором стали расти плохо, к ним прилипали кристаллы какого-то другого вещества, и эти другие кристаллы росли быстрее. Эта беда вскоре распространилась и на другую фабрику: на разрезанных и отполированных кристаллах появлялась болезнь — загрязнение поверхности посторонним веществом…

Нужным веществом был безводный этилен диамин тартрат, а нежелательное вещество оказалось его моногидратом. В течение трех лет исследований и разработок и еще года производства зародыши моногидрата не появлялись. После же они, казалось, были везде».[136]

Эти авторы предполагают, что на других планетах еще не появились типы кристаллов, распространенные на Земле, и добавляют: «Вероятно, в нашем мире много других возможных видов твердых веществ еще неизвестны, и не потому, что отсутствуют их составляющие, но просто потому, что подходящие семена еще не появились».[137]

Распространенное объяснение того факта, что вещества обычно кристаллизуются легче после того, как их кристаллы образовались впервые, а также того, что кристаллизация осуществляется тем легче, чем чаще она происходит, состоит в том, что фрагменты ранее образовавшихся кристаллов «заражают» растворы, в которых происходит новая кристаллизация. Когда нет очевидных способов переноса таких семян с места на место, предполагается, что они переносятся воздушным путем как микроскопические частицы пыли.

Нет сомнения в том, что «заражение» пересыщенного раствора подходящими семенами кристаллов сильно облегчает кристаллизацию. Но, согласно гипотезе формативной причинности, кристаллизация вещества должна облегчаться также самим фактом, что оно уже кристаллизовалось ранее. Так что, когда обнаруживается, что вещества кристаллизуются тем легче, чем чаще эта кристаллизация происходит, возрастающее число невидимых семян в воздухе может быть не единственным объяснением. Этот вопрос может быть исследован экспериментально в условиях, когда частицы пыли удалены путем фильтрации воздуха и когда исключены все другие потенциальные источники загрязнений. Время, необходимое для кристаллизации вновь синтезированного вещества из его пересыщенного раствора, можно измерить в строго стандартных условиях в отсутствие семян как до, так и после того, как это вещество повторно кристаллизовалось в других местах. Уменьшение этого времени будет свидетельствовать в пользу гипотезы формативной причинности.

В более сложных экспериментах можно было бы продемонстрировать не только то, что морфогенетическое поле кристалла определенного типа подвержено кумулятивному влиянию прошлых кристаллов, но также и то, что структура этого поля не была определена до того, как появился первый кристалл. Представьте себе, например, следующий эксперимент.

Раствор вновь синтезированного вещества разделяется на несколько партий, скажем Р, Q и R, которые отправляются каждая в свою лабораторию, причем эти лаборатории расположены на расстояниях в сотни миль друг от друга, чтобы избежать их взаимного загрязнения семенами. Затем каждая группа намеренно засевается кристаллами другого типа, чтобы стимулировать появление различных видов кристаллов нового вещества, для которого, согласно гипотезе, кристаллическая форма еще не определена. Все эти кристаллизации происходят по мере возможности одновременно. Предположим, что партии Р, Q и R дают кристаллы разного типа. Образцы этих кристаллов анализируются, и их структура определяется методом рентгеновской кристаллографии. Затем наугад выбирается один, например R, и большие партии этого вещества повторно кристаллизуются с добавлением семян кристаллов R-типа. Согласно гипотезе формативной причинности, эти большие количества кристаллов R-типа должны оказывать более сильное морфическое влияние на все последующие кристаллизации, чем малые начальные образцы кристаллов Р- и Q-типов, и поэтому вероятность получить R-кристаллы должна быть больше, чем Р- и Q-кристаллы.

Теперь сделаем попытку повторить Р- и Q-кристаллизации с теми же видами семян, которые использовались вначале. Кристаллизация проводится также в отсутствие каких-либо семян. Если во всех этих случаях получаются кристаллы R-типа, это серьезное свидетельство в пользу гипотезы формативной причинности. А если такой эксперимент может быть повторен со многими другими вновь синтезированными веществами, значит, есть действительно весомое основание для этой гипотезы.

Однако, если изначально в партиях Р, R и Q получились бы кристаллы только одного типа, результат был бы неоднозначным. С одной стороны, если в одном из растворов кристаллизация началась несколько раньше, чем в других, влияние этих первых кристаллов через морфический резонанс может быть достаточно сильным, чтобы вызвать кристаллизацию того же типа в других растворах. С другой стороны, такой результат согласовался бы с распространенным предположением, что получается структура одного типа, поскольку она одна соответствует минимуму энергии. Тем не менее даже с кристаллом одного типа все же должно быть возможно обнаружить уменьшение времени, необходимого для кристаллизации вещества при стандартных условиях, по мере того как увеличивается число прошлых кристаллов этого типа, вносящих вклад в морфогенетическое поле путем морфического резонанса.

Эксперименты с кристаллами есть только один из способов проверки гипотезы формативной причинности. Примеры возможных экспериментов с биологическими системами обсуждаются в разделах 7.4, 7.6 и 11.4.

Примечания:

1

Особенно четкое представление дано у Monod (1972).

12

Это обсуждается в последней главе настоящей книги.

13

Эти результаты будут обсуждаться также в разделе 11.2.

129

Mackie(1974),p. 19.

130

Hesse (1961), р. 265.

131

Описано много примеров колебаний в биологических системах. Обзор осцилляции на клеточном уровне дан, например, у Рэппа (Rapp, 1979).

132

Вибрация системы, вызванная «одномерным» энергетическим стимулом, может фактически привести к появлению определенных форм и способов организации: простыми примерами могут служить так называемые «фигуры Клэдни» («Chladni figures»), образуемые песчинками или другими малыми частичками на вибрирующей диафрагме. Иллюстрации всевозможных двух- и трехмерных картин на вибрирующих поверхностях можно найти у Дженни (Jenny, 1967). Но все это несравнимо с тем видом морфогенеза, который возникает вследствие морфического резонанса.

133

Возможности причинных воздействий будущих событий обсуждается у Hesse (1961) и Mackie (1974).

134

Случаи предвидения событий могут быть такими свидетельствами, только если допустить с мета физических позиций, что умственные состояния являются аспектами физических состояний тела, или осуществляются параллельно с ними, или являются их эпифеноменами. Однако с точки зрения интракционизма влияние будущих умственных состояний необязательно требует распространения физического влияния «назад» во времени. Эти метафизические альтернативы обсуждаются далее в главе 12.

135

На этих рисунках показаны составные фотографии мужчин и женщин, полученные по оригинальной методике, предложенной Ф. Гальтоном более 100 лет назад (Pearson, 1924). К сожалению, воспроизвести их здесь не удалось из-за плохого качества изображений. — Прим. ред.

136

Holden и Singer (1961), с. 80–81.

137

Там же, с. 81.