• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Прежде чем двигаться дальше, есть смысл еще раз вни­мательно свериться с единственным бо­лее или менее надежным свидетельством о событиях Начала Времен, а именно – с содержанием са­мых древних слоев «коллективного бессознательного». Мы считаем, что творческая рекон­струкция в форме Откровения «Книги Бытия» является на­де­жным свидетельством. Поскольку во времена Мо­исея человечество еще не научилось философским и эзотерическим спекуляциям, а само «кол­лек­тив­ное бессознательное» еще не было сильно загружено сложным опытом Истории. Поэтому нужно внимательно присмотреться к первым стихам пер­вой Книги, чтобы не допустить явных противоречий и нестыковок. Это значит, что символические образы Семи Дней Творения должны обязательно полу­чить рациональную интерпретацию в нашем социально-психологическом исследовании.

Например, День Первый описан в Библии так: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною и Дух Божий носился над водою» /Быт 1, 1/. Как совместить этот возвышенный тревожный пафос с идиллической картиной первобытного тропического леса, в котором человекообразные обезь­яны ле­ниво играют в свои социально-сексуальные игры? Получается, что мы заблудились в Лесу?

Если понимать стихи Книги Бытия буквально, тогда мы в тупике. Но в том то и дело, что Библию нужно понимать символически – как образы, относящиеся не к физической реальности, а к психической, духовной субстанции. То есть «земля», «во­да», «небо», «деревья», «звери» и «птицы», «мужчина» и «женщина», и многие другие образы Библии – это на самом деле архетипы (элементы) или свойства глубоких слоев психики, скры­тых от обычных ощущений и чувств. Об этом «тайном», небуквальном толковании всей Библии, соб­ст­венно, и говорится в Новом Завете, а также в книгах са­мых мудрых толкователей. Подробное тол­ко­вание библейских символов выходит далеко за рамки на­шего исследования. Однако кое-какие ори­ги­нальные выводы мы можем сделать и сами. Для этого до­статочно лишь помнить, что архетипы и другие символы мифологических и религиозных Откровений отражают внутренний (!) психи­ческий опыт человечества, в том числе и прежде всего – следы пере­жи­тых стрессов и общую картину психологических состояний на том или ином этапе развития рода человеческого.

Кроме того, следует помнить, что первый этап развития человеческой психики связан с душев­ным состоянием лишь одной из двух частей первобытной стаи приматов, а именно – сообщества фру­стрированных перезревших девственниц. Так что ничего удивительного, что их психологическое сос­тояние на первом этапе описано в виде опустошенности, в темных, депрессивных красках. Однако мы уже вполне можем догадаться, что за психическая субстанция скрывается за символом воды, зани­ма­ю­щей все пространство первобытной психики. Это опять же достаточно простой вопрос для минут­ного обсуждения в игре «Что? Где? Когда?», особенно если сформулировать его так: «Что общего мо­жет быть между большим водным пространством и человеческой психикой?» Правильный и даже, на­верное, тривиальный ответ – «Волнение».

Действительно, наши девственницы-подростки, как и любые живые существа, не пребывали всегда в самой темной депрессии, а хотя бы иногда предпринимали какие-то действия, играли в игры, в том числе довольно агрессивные. Не случайно похожие состояния в психиатрии называют не просто «депрессивными», а «маниакально-депрессивными». Соответственно, в глубинах «коллек­ти­вного бе­ссознательного» этот переход от темных полос глубокой депрессии к более светлым полосам маниа­кальной активности должен выглядеть как мерцающие волны на темной поверхности моря.

Заметим, что волнение – это все же свойство воды, точнее – водных пространств, морей. В та­ком случае, что же такое «море» или «нижние воды» на символическом языке, описывающем ду­хов­ный мир. Очевидно, что это бездны фрустрации, заполняемые вполне определенным психическим со­держанием – темные плотские фантазии, порождаемые инстинктом «реакции на отсутствие». Именно такое толкование символа «моря» можно найти в книгах о тайной символике Библии.

Итак, мы разобрались с темной бездной депрессии и водой животной фантазии, которые напо­лняли почти весь первый этап Творения. Заканчивается День Первый вполне оптимистично: «И ска­зал Бог: да будет свет... И отделил Бог свет от тьмы». И назвал свет днем, а тьму ночью, а также учредил вечер и утро. Это и был «день один».

Что можно сказать об этом? Бог в конце первого этапа антропогенеза не просто впервые сказал Слово, но выступил как активный субъект процесса. До этого только Дух Божий носился над вода­ми, то есть образ животворящего начала властвовал над плотским воображением несчастных девствен­ниц. И вдруг этот образ воплотился в Артефакт, значение которого определяется вовсе не физической аналогией с плотским животворящим началом, а качественно новым психическим со­стоянием девст­венниц – переносом на Артефакт своих социально-сексуальных вожделений. Поэтому Артефакт для наших девственниц – это и «бог», и «свет» как символ нового, «тайного» знания о маги­ческих свойст­вах первого «инструмента».

Однако, что значит в данном контексте слово «сказал»? Не только Артефакт, но никто из учас­тников «мистерии» не мог ничего сказать, просто в силу неразвитости голосовых связок и других ре­чевых механизмов. Может быть, ответ даст другая версия этого же стиха, приведенная в Евангелии от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»?

Но мы все же зайдем с другой стороны, сугубо рациональной. Что такое «слово» с точки зре­ния науки? Во-первых, любое слово – это знак, точнее в большинстве языков – набор знаков алфа­ви­та, но все равно – сложный знак, графическое изображение. В древних языках слово – это иероглиф. В любом случае слово имеет некоторую внешнюю форму Знака – графическую или звуковую. С этой внешней знаковой формой в коллективной памяти сообщества связано некоторое устойчивое поня­тие. Так, что при назывании или написании Слова у всех членов сообщества всплывает один вну­тренний образ. Поэтому Сло­во – это не просто Знак, но Символ, ключ к скрытому образу, обеспе­чи­вающий социальную комму­никацию и управление психическим состоянием сообщества и каждого из членов. Пусть даже в наши дни инфляция слов делает такие изменения в психическом состоянии ми­нимальными и неглубокими, но все равно делает.

Теперь внимательно посмотрим на наш Артефакт. Разве он не обладает всеми главными приз­наками Слова? Какая разница, что это не графическое, а скорее скульптурное изображение. Все равно Артефакт – это Знак. И не просто Знак, а Символ, имеющий для каждой девственницы поня­тное зна­чение «животворящего начала», то есть Бога. А потому способ­ного к инициации, то есть к изме­не­нию психического состояния всего сообщества девственниц и каждой из них. В этом смысле наш Арте­факт – не только Слово, но одновременно виртуальный Субъект: «И Слово было Бог».

Для иллюстрации можно привести еще один пример. Если первобытный человек не умел счи­тать, но ему нужно рассказать другим о количестве мамонтов в соседней долине, то есть один способ. Он может показать число на пальцах, а если мамонтов больше десяти, то добавить к па­льцам еще и несколько веточек. Такой набор счетных палочек – это тоже «слово», имеющее кон­кре­т­ное значение, невыразимое первобытными людьми. В этом смысле наш Артефакт яв­ляется не только первым Сло­вом, но и первым числом – Единицей. Между тем в языке символов Библии числительные тоже имеют значение, и число «один» или «Единый» имеет значения «Бог» или «Истина». Поэтому «день один» означает не просто первый день или сутки, но и день явления Бога.

Заметим, что в описании начальных этапов Творения появились слова «день» и «ночь», «утро» и «вечер». Как и другие символы Библии, они означают не буквальные чередования дня и ночи в пер­вобытном лесу, а чередования психических состояний «творческого меньшинства» в стае приматов. Те самые – из анекдота про клиента психоаналитика: «Помните, доктор, вы в прошлый раз сказали, что жизнь похожа на зебру? Так вот, оказывается, в прошлый раз была не чер­ная, а белая полоса».

После этого замечания можно перейти к реконструкции следующего, Второго Дня Тво­рения. Итак, наши девственницы успешно прошли «непорочную», чисто социальную инициацию. Чтобы по­нять революционный характер этого сдвига, достаточно вспомнить, что окончательная эмансипация женщин произошла только в XX веке, и то не всюду. Главным в женской эмансипации стал переход к социально-образовательной инициации – на основе «аттестата зрелости» и возраста гражданской пра­воспособности. Но начался этот переход к социальной инициации в день об­ретения пер­во­го Слова.

Тем не менее, похвальное стремление к обретению высокого знания не отменяет плотских же­ла­ний. Поэтому инициированные Словом девственницы (назвать их бывшими нельзя, поскольку речь идет об ином состоянии психики) повторно проходят процедуру инициации, уже в основном со­обще­стве. И начинают жить двойной жизнью, поскольку оставшийся за спиной Артефакт обладает для них большей притягательностью, чем вожак с его устаревшим символом власти. Од­нако это не мешает девам стремиться к повышению статуса в основном сообществе. В целом эта полоса жизни для дев­ст­венниц, да и для всей стаи, должна считаться светлой, поскольку освящена сразу двумя источниками нуминозного «света».

Однако за всякие излишества рано или поздно приходится расплачиваться. И наступает эта ра­сплата, когда девственницы достигают пика своего влияния в стае. Во-первых, прошедшие под­ро­с­т­ковую стадию развития девственницы заведомо умнее и сильнее своих более «счаст­ли­вых» сестер, получивших статус взрослых сразу по окончании «детского сада». Во-вторых, они, как любое угне­та­емое в прошлом меньшинство, более сплоченны и дружат против остальных. Поэтому достаточно бы­стро в ближнем круге вожака, состоящем из самых сильных самок, оказываются одни девственницы. Что, как минимум, ведет к увеличению доли девственниц среди новорожденных. Но также и к рож­дению молодых самцов, наследующих коллективный опыт первого поколения де­вственниц, в том чи­сле бессознательное понятие о священном Артефакте.

Для предыдущих поколений самцов манипулирование девственниц с Артефактом не имело ни­какого символического значения. Другое дело – для потомков девственниц, которые так же имеют преимущество при продвижении по «социально-сексуальной» иерархии. Поэтому вскоре должна была случиться ситуация, когда на смену старому вожаку, не имевшему понятия, а потому не ревно­вавшего к Артефакту, должен прийти новый, более сильный и умный вожак – сын девственницы. На своем пути к успеху такой претендент, догадывающийся о тайном смысле первого Слова, вполне мог оказывать Артефакту положенные знаки внимания и завоевать сердца девственниц, влияющих на выбор нового вожака. Казалось бы, с по­бе­дой сторонника «тайного общества» должна наступить око­нчательная и полная победа «тайного знания» над косным обществом. Но не тут то было. Как бы не так! Первое про­яв­ление на высшем уровне того или иного революционного движения всегда в ис­тории оборачивалось расколом, поражением и репрессиями. И в первый раз тоже.

Итак, новый вожак, победивший конкурентов благодаря знанию о силе Артефакта, оказы­ва­ется в результате один на один с этим самым Артефактом. Уж он-то, сын девы, точно знает, что мани­пуляции девственниц с Артефактом есть признание старшинства Артефакта. То есть Артефакт яв­ля­ется для нового вожака соперником и объектом инстинктивной ревности. Причем этот инстинкт агре­ссии никакой культурой не ограничен. Напротив, нуминозный свет Артефакта до­бав­ля­ет психической энергии в топку инстинкта ревности. Так что Артефакт, не способный самосто­я­тельно оказать отпор, весьма быстро изгоняется за пределы стаи.

Разумеется, кто-то из девственниц пытался вернуть в стаю выброшенный Артефакт. После че­го подвергается репрессиям со стороны нового руководства, оказавшегося реакцион­ным. В жизни сообщества девственниц наступает вечер, сумеречная полоса, когда поклоняться Артефакту можно лишь тай­но, под страхом физического наказания и понижения статуса, то есть доступа к пище. Нужно заметить, что члены стаи приматов и до начала всех странных событий при­стально следили друг за другом, поскольку несоблюдение правил – это повод для об­щего остракизма в конкуренции за место «под солнцем». Так что в новых условиях любая само­во­ль­ная отлучка члена стаи влечет репрессии. Кроме этого территория стаи скоро вы­чищается от всех предметов, похожих на Артефакт. Казалось бы, вот оно пусть серое, сумеречное, но спокойствие достигнуто. И дальше мож­но наслаждаться единством и по­рядком. Но мы за­были о детях. Новые девст­венницы рождаются и рождаются, причем пропорция среди новорожденных резко сдви­га­ется в по­льзу носителей признака девственности.

Для нового поколения девственниц опять возникают затруднения с «инициацией». Поскольку все потенциальные «артефакты» изгнаны, сломаны, выброшены за пределы места обитания, на­при­мер, в соседнюю реку. Если на маниакально-депрессивные игры первого поколения девственниц-под­ростков остальные смотрели сквозь пальцы, то теперь вся стая пристально следит, чтобы «никаких новых артефактов», то есть не­цензурных Слов. Отлучки из места расквартирования также строго зап­рещены. Ну и что делать в такой ситуации девственницам-подросткам, которые в отличие от первых поколений точно знают, че­го хотят? Они направляют свое воображение уже не на изобретение Арте­факта, а на способы его из­готовления. Это уже качественно другой тип воображения, окрашенный не темными плотскими уст­ремлениями, а достаточно светлыми успехами в опытах производства новых Артефактов, несмотря на постоянное наблюдение и угрозы наказания со стороны взрослых. В ходе постоянных стычек и конфликтов дистанция между основной стаей и подростковым сообществом рас­тет, приобретаются навыки конспирации и утаивания Артефактов.

Наиболее вероятным в этой ситуации является фактическое переселение подросткового сооб­щества девственниц на «верхние этажи» деревьев. Там где растут недоступные для тя­желых соро­ди­чей редкие ветки и тонкие вер­ху­шки, из кото­рых легче изготовить новые Артефакты взамен отнятых. А теперь сравним эту ситу­ацию с символическим описанием Дня Второго в Книге Бытия: «Бог создал свод и отделил воды под сводом от вод над сводом. И дал своду имя «небо» /Быт 1,8/.

Это вполне соответствует ситуации расколотого сообщества, охваченного волнениями. При этом волнения нижнего, основного сообщества и волнения верхнего, подросткового или даже уже юношеского сообщества имеют разную направленность. Поддерживающий волнения инстинкт вооб­ражения имеет разное качество внизу и наверху. Внизу – темные волны животных фантазий, свя­зан­ных с ревностью и страхами. Наверху – проявления творческой фантазии, как сделать источник «света» Артефакт из остатков веток и верхушек доступных деревьев.

Что касается библейской символики «неба», то она имеет несколько значений. Во-первых, не­беса – это место обитания Бога, то есть на данном этапе Артефакта, остающегося, несмотря ни на что, притягательным для большинства взрослых членов стаи. В этом смысле буквальное обитание навер­ху, на небесах маргинального сообщества хранителей Артефакта могло породить именно такой сим­волический образ неба, как ранее душевное волнение породило символику воды.

Второе значение библейского символа «неба» или «воздуха» – это психологическое состояние Любви. Здесь объяснение будет не столь простым, как с верхушками деревьев. В отличие от «неба», символика «воздуха» как субстанции более абстрактная, а потому намного более поздняя, чем само «небо». Точно также как абстрактная «вода» со значением психологического состояния Надежды по­является много позже конкретного «моря». Да и само человечество должно достичь опре­деленного уровня развития и дифференциации психики, чтобы различать столь тонкие духовные субстанции, как вера, надежда и любовь.

Тем не менее, уже при первом появлении символики «неба» можно заметить, речь идет о не­з­римой, прозрачной преграде, разъединяющей две волнующихся части. Этот «небосвод» буквально пронизан достаточно сложными психологическими связями, сочетанием сил притяжения и оттал­ки­вания. Нижняя часть сообщества по-прежнему вожделеет Артефакт и одновременно боится его появ­ления. А верхняя, маргинальная часть стремится вниз, хочет воссоединиться с ос­новным, получить заветный взрослый статус, но при этом тайное обладание Артефактом делает его заносчивым и дерзким. Если это не описание ситуации любовного треугольника, то что? И вообще со­стояние любви отличается от обычной эротики именно этим – наличием проницаемого для ком­муникации, но трудно преодолимого социального барьера.

Что касается «воды» как символа надежды, то и здесь связь с воображением достаточно проз­рачна. Функция воображения как раз и продуцирует образы некоторого будущего состояния, что и составляет надежду. Другое дело, что воды как образ душевного волнения могут быть темными, ниж­ними, питаемыми страхом, негативным знанием. А могут быть прозрачными, верхними, очищен­ными светом знания об Артефакте и о том, как его делать.

Светлая середина второго этапа обусловлена достигнутым равновесием сил между верхним и нижним сообществом, психическим состоянием любви, питающим творчество верхнего сооб­ще­ст­ва «юных дев». Однако новые деревья растут медленно, а сломанные верхушки не вос­ста­нав­ли­ва­ют­ся. Поэтому рано или поздно, но материал для изготовления Артефактов голыми руками закончится, а нижнее сообщество методически отнимает и репрессирует оставшиеся экземпляры. То есть по­сте­пен­но общее настроение двух частей взволнованного сообщества клонится ко все более тем­но­му вечеру и ночи. Так завершается День Второй.

Теперь попытаемся представить, что будет значить на символическом языке, описывающем психологические состояния, утро Третьего Дня. Утро – это, очевидно, переход от темной к светлой полосе «зебры», от состояния фрустрации к удовлетворению, когда наиболее активная часть сооб­ще­ст­ва находит свет нового знания, чтобы хотя бы на время примирить отцов и детей, нижних и верх­них. Однако, как доказывает вся человеческая история, основой примирения сопер­ничающих групп в расколотом обществе может быть лишь уравнение в силах, достижение «стра­те­ги­ческого паритета».

Заведомо более слабое физически верхнее сооб­ще­ство «юных дев» должно было найти способ уравновесить силу и численность взрослого, нижнего сообщества. Причем это изобретение, новое знание должно появиться в процессе поисков способа изго­то­в­ления новых Артефактов из деревьев, на которых уже давно не осталось легко отламываемых частей. Очевидно, что таким изобретением в условиях Леса могло быть только использование острых камней для рубки дерева. Это намного более сложное изобретение, чем просто использование палки или кам­ня. Кроме того, использовать палку или камень умеют также нижние, более сильные, а потому хотя и просто, но более эффективно.

А вот использование камня в качестве топорика для работы с деревом требует гораздо боль­ше­го искусства. Такая изощренность и постоянная тренировка не нужны нижним, но жизненно необ­хо­димы верхним, чтобы создать новый Артефакт для ритуала инициации. По­этому орудование кам­нем и обработка дерева становится почти инстинктивным действием, напра­вляемым узко­направ­лен­ным, но все же творческим воображением. И что важно, сами по себе камни-рубила, в отличие от изготов­лен­ных Артефактов, не являются табу, не вызывают инстинктивных ревности и репрессий со стороны нижних. Нижние с их «темным» воображением не способны оценить последствий применения «юны­ми девами» новых каменных игрушек. Впрочем, и верхние тоже не думают о последствиях.

Очевидно, что темный период в начале третьего этапа антропогенеза столь же длительный, как и самая первая ночь. Одним из достижений этого этапа становится очередное усложнение психи­че­с­кого развития, формирование наряду с подростковой еще и юношеской стадии развития.

Коренное отличие событий Дня Третьего от первого этапа в том, что даже после изготовления Артефакта и инициации, «юные девы» не могут просто так приблизиться к основной стае для по­лу­чения полноценного статуса взрослых. Это первое поколение «дев-подростков» было для взрослых всего лишь детенышами, хотя и странными. «Юные девы» из третьего периода для основ­ного сооб­щества остаются чужими, опасными даже после инициации, именно из-за обладания Арте­фактом. Поэтому попытки преодолеть незримый психологический барьер между двумя частями сооб­щества заканчиваются ревнивыми репрессиями и возвращением «юной девы» в круг своих товарок. В этом случае восстановление депрессивного статус-кво по законам психологии ведет и к восста­нов­лению прежних занятий – маниакальной тренировке владения камнем-рубилом, что называется – до кро­ва­вых мозолей. Естественным продолжением становится обработка камнем всего, что попадается под руку, включая сами камни, то есть изобретение более острого оружия.

Затем неизбежно использование оружия в ссорах между самими «юными девами». А мы пом­ним, что в животных сообществах наличие острых зубов, когтей или иного оружия приводит к фор­мированию более жесткой иерархии во главе с вожаком. Такая волчья иерархия неминуемо должна была установиться и в верхней части стаи. Впрочем, как и в любом «революционном подполье» в дальнейшей Истории. Даром что самое первое «подполье» было на самых вер­хних вет­ках Леса. (Вот интересно, Достоевский фамилию «Верховенский» для своих «Бесов» долго придумывал?)

После формирования новой, более жесткой иерархии «юные девы» предпринимают более ор­ганизованные вылазки на нижний уровень, инстинктивно стремясь, естественно, к общению с вожа­ком «реакционного режима». «Мирная» депутация получает организованный отпор, в том числе с по­мощью камней – не забываем, нижние тоже умные и инстинкты подражания вполне работают. Да и просочились уже давно «юные девы» и их потомки, владеющие камнем, в ряды «охранителей».

Однако, кроме натренированного владения каменными орудиями, наши «юные девы» имеют теперь более агрессивную и сплоченную организацию. Посему переходят к «революционному тер­ро­ру» – нападают на отдельных самцов, слишком оторвавшихся от стаи, нанося серьезные раны, а то и убивая. Что вызывает рост общей напряженности и сплачивает основную стаю, все же способную дать отпор. Происходит «первая революция», в которой неизбежно гибнут самые агрессивные осо­би. Более осторожные приучаются вскоре не делать резких движений, возможно даже, привет­ство­вать друг друга открытой ладонью, чтобы показать отсутствие камня или Артефакта. Результатом стано­вится «разрядка напряженности», при которой верхние получают «политические права» в ос­новном сообществе, включая участие в общих ритуалах. Однако все участники «объеди­нительного процесса» отлично помнят, кто свой, кто чужой. Так что эта «светлая полоса» про­хо­дит под пасмур­ным небом короткого зимнего дня.

Весьма вероятно, что долгий период смуты в начале Дня Третьего должен был заметно осла­бить конкурентные позиции всей стаи в первобытном лесу – так что другие стаи приматов и хищники постепенно вытеснили стаю на самый край леса, сильно сократив угодья для сбора пищи. Так что внутреннее примирение и прекращение смуты рано или поздно, но должно было произойти просто в силу появления многочисленных хищных врагов, привлеченных запахом крови и наличием инва­ли­дов. Фактор внешней агрессии позволяет всему сообществу, кроме самых «твердокаменных» храни­тельниц Артефакта, вспомнить «старые добрые времена», когда порядок в стае и почитание вожака позволяли держать всех соседей в страхе и подальше от нашего Леса. С учетом агрессивной и осна­щенной новым оружием молодежи, достойный отпор внешней угрозе был обязательно дан, равно­весие в экологической нише восстановлено.

Из-за внешних врагов все теперь в стае вооружены каменными рубилами, но при этом со­блю­дают «традиции». Наиболее сильные и агрессивные «революционные в душе» самки, согласно ста­ри­нным правилам составляют «ближний круг» вожака. Вожак в окружении таких союзников вынужден тщательно скрывать свою неустранимую «реакционную» сущность. Прошу меня простить за исполь­зование историко-публицистических штампов, но так короче описывать противоречивую психо­логи­ческую реальность «единой стаи». Как только ситуация на «внешних фронтах» стабилизируется, во­жак-«реакционер» фактически оказывается в заложниках у ближнего круга «революционных» самок. Скорее рано, чем поздно, прежний вожак погибает, после чего «революционеры» устанавливают, на­конец, в стае верховенство Артефакта.

Опять наступает кульминация, полная победа «светлых» сил над «темными», «тайного знания» над «мракобесием», и снова полная победа быстро приводит к поражению победителей. Потому что все преимущества «социальной» организации стаи зависят от ориентации подражательного инстинкта на фигуру вожака, поведение которого организует всю стаю для походов за пищей, для защиты от врагов или для ритуальных церемоний. Артефакт, конечно, очень уважаем не только среди рево­лю­ционной мо­лодежи, но не способен вести за собой, как живой вожак. Как следствие, происходит пол­ное разрушение порядка, хаос, разброд и шатания, совсем как в самом начале первого этапа.

При этом естественным инстинктивным желанием каждого самца является занять место во­жа­ка. Однако, самые агрессивные из числа «юных дев» отчаянно и сплоченно защищают Артефакт. Так что ситуация начала второго этапа не может повториться, хотя бы в силу наличия коллективной па­мяти о пережитом девственницами стрессе. Но и сохраниться ситуация хаоса также не может. Не будем забывать, что в этот период в стае сохраняется альтернативный центр притяжения, состоящий из «дев», прячущихся и хранящих дубликат Артефакта «на верхнем этаже». По мере ослабления ос­новного центра, захваченного первой волной «революционеров», молодые самцы обращаются к аль­тернативному центру, и кто-то самый смелый присваивает или сам изготовляет новый Артефакт. Воз­никает качественно новый «революционный» центр, объединяющий в себе символику двух прежних – одновременно и вожака, и Артефакт в его руках. Так что вокруг «революционного вождя» возобновляется эффективно работающая иерархия стаи.

Событий произошло более чем достаточно, однако по библейской шкале это лишь пол­день Дня Третьего. Вот теперь «революция» в первобытной стае завершена и при­ве­ла к окончательной победе Артефакта, а значит к новому и еще более глубокому расколу. Агрессивная и сплоченная организация «революционных дев» не может быть удовлетворена новым порядком. Для них новая власть имеет образ чужой стаи конкурентов. То есть раскол в стае достиг степени настоящей гражданской войны. Но при этом в одной из двух враж­дую­щих частей стаи опять оказываются только самки из числа быв­ших «юных дев». То есть и на этот раз разделение стаи оказывается неполным, не окончательным.

Степень взаимной агрессии уже такова, что полюбовного разделения на нижний и верхний уровни, как в начале Дня Третьего, уже не может быть. Поэтому происходит разграничение двух ка­чественно разных частей стаи не по вертикали, а на плоскости. В Книге Бытия это символически зву­чит так: «И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша. И назвал Бог сушу землею, а соб­рание вод назвал морями» /Быт 1,10/.

Как и в случае с «воздухом» и «водой», символизирующем любовь и надежду, «земля» в Биб­лии имеет свой символический смысл – психологическая субстанция веры. Однако, как и в преды­ду­щих случаях, нам следует полагать, что внешняя, буквальная форма связана с какими-то реальными обстоятельствами событий, приведших к появлению этого образа. Остается предположить, что речь как раз и идет о буквальном изгнании части стаи с суши на воду, точнее на деревья, растущие над водой. Причем в библейской реконструкции речь идет не просто о появлении суши, но и о том, что вода собралась. Здесь вообще-то логическое противоре­чие, поскольку это суша появилась, а вода под небом как бы уже была изначально. Поэтому можно предположить, что «собрание вод» - это на самом деле соединение вместе всех изгнанных из осно­в­но­го сообщества «младых дев».