• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Напомню, что вечер Дня Четвертого был занят новой экспансией, как и вечер третьего этапа антропогенеза. Прачеловек, вооруженный не только каменным топором, но и огнем, мог неско­лько расширить территорию своего обитания в сторону саванны, отогнав крупных хищников и кон­ку­ре­н­тов от отдельных рощиц. Но все равно основная популяция пралюдей осталась привержена при­вы­чной плодовой диете, ну может еще научились у русалок есть поджаренных улиток. В любом случае завершение новой экспансии и уменьшение смертности от нападений врагов должны были возоб­но­вить все факторы экологического кризиса – перенаселения ареала обитания. А значит, снова и очень быстро в прибрежных плавнях возникает передовой отряд русалок и возоб­новляется враждебная гра­ница между «сушей» и «морем».

Морской части стаи ничего не остается, кроме как осваивать водное и островное пространство, а также совершенствовать физи­че­с­кую культуру водоплавания. Мы уже намекали в главе «Тело как улика», что именно вы­нужденные тренировки повлияли на выпрямление скелета, укрепление пресса и ягодич­ных мышц, фор­ми­ро­вание жировых прослоек, исчезновение шерсти, удлинение стопы, поя­вление воздушного шлюза в виде длинного носа и возможности задерживать дыхания, без которой невозможна членораздельная речь. Доступ русалок к сухопутным запасам пищи основного племени теперь уже закрыт пол­ностью, граница охраняется круглосуточно «ночными дозорами» с горящими факелами. Так что нет ничего удивительного в том, что русалкам придется осваивать, с помощью до­бытого огня новые виды диеты – прежде всего рыбу и земноводных. Это является фактором выжи­вания, поэтому нам вроде бы легко интерпретировать следующие стихи из Книги Бытия про День Пятый: «И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых про­из­вела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее» /Быт 1,21/.

То есть вроде бы, на первый взгляд, речь идет только о новых видах еды и новых видах дея­те­льности – рыбалке и птицеловстве. В конце концов, неизбежное возобновление маниакально-тру­до­вого инстинкта применительно к деревянным орудиям вполне могло родить первые копья и остроги для битья рыб. Однако, как мы уже не раз сами себе говорили, в откровениях Библии нет ни одной лишней детали. Например, можно заметить, что почти каждый день Творения разделен на три части. В первой, утренней части Бог возвещает свой замысел. Во второй части, в полдень Бог осу­ще­ст­вляет свой план. Наконец, ближе к вечеру Бог благословляет свое творение.

Так вот, заметим, что в первоначальном божественном замысле, в утреннем плане на творение Дня Пятого указаны только пресмыкающиеся и птицы, без рыб. А в вечернем благословлении птицам отведено место не в воде, а на земле. «Земля», то есть вера, в том числе и в новый символ божест­вен­ного огня, как мы помним, относится к основному племени. Поэтому есть повод предположить, что именно пресмыкающиеся, значащиеся во всех трех частях рассказа о Дне Пятом, имеют наибольшее значение для водной части нашего первобытного общества.

Кроме того, мы помним главу Книги Бытия, относящуюся к более позднему пери­о­ду грехо­па­дения Адама и Евы. Там тоже одним из заглавных персонажей был змей-искуситель, при­чем водив­ший дружбу именно с женщиной. Все знают, что Бог проклял и изгнал из Рая двух грешников. Но проклятых было трое, и первым был проклят змей, в том числе такими словами: «и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и семенем ее»/Быт. 3, 1-15/. Однако, что же это получается – до этого проклятия жена со змеем были друзьями? А сам змей был равноправным обитателем божественного Рая? Именно так и не иначе можно про­читать биб­лейскую символику.

Кроме библейских пророков есть и другие независимые свидетели в пользу змея. Наш эксперт профессор А.Ф.Лосев уже докладывал присяжным о том, что у самых древних греков словом «зевс» обозначались шесть божественных предметов, в том числе и змея, и птица. Так что наш неожиданный вывод из библейских стихов про грехопадение змея подтверждается источниками, независимыми от иудео-христианской традиции. Теперь чтобы понять место змеи и птицы в ряду божественных сим­во­лов, вспомним обстоятельства появления божественных символов в пре­ды­дущие Дни Творения. При­чем божественными, несущими нуминозный свет, эти символы становятся потому, что означают об­ретение нового знания и связанного с ним бо­жественного состояния единства стаи.

Теперь вспомним все по порядку. В полдень Дня Первого родился самый первый свет знания в виде божественного Артефакта. Аналогичный символ есть среди шести минойских воплощений «зе­вса» – изображение фаллоса. В полдень Дня Второго произошло вроде бы наоборот: полное разде­ление стаи на верхние и нижние воды. Однако это разделение вернуло стаю к светлому состоянию единства, поскольку вер­х­ние оказались в естественном статусе детенышей, а нижние – в роди­тель­ском. Не­ви­ди­мая, но непреодолимая граница «неба» оказалась наполнена новой психической суб­ста­нцией – боже­ственной любовью, соединяющей как родительские, так и преобразованные Артефактом эроти­ческие чувства. Так что и это социальное изобретение стало еще одним синонимом боже­ствен­ного. Ведь Бог – это Любовь. Хотя этот важный символ и не был назван среди воплощений «зевса».

В полдень Дня Третьего единство стаи было достигнуто за счет соединения в одних руках де­ревянного Артефакта и каменного топора. А одним из символов минойского «зевса» является совер­шенный инструмент – обоюдоострый топор «лабрис». Наконец, в полдень Дня Четвертого божест­венная любовь воплотилась в божественный огонь, а еще одним символом божественного становится «сардонический смех», родившийся одновременно с прирученным огнем. Такой убедительный ряд заставляет нас думать, что и божественные символы «змеи» и «пти­цы» играют гораздо большую роль в антропогенезе, чем просто новая пища. Тем более что змея как раз ею не является, в отличие от по­хожей на нее рыбы. Скорее, употребление змей в пищу было одним из первых и самых стро­гих табу.

Итак, нам нужно попытаться реконструировать ход событий, который мог бы привести к по­лу­чению змеем такой же символической власти над стаей, как и огонь в предыдущий День. Для начала воз­можной реконструкции мы должны уяснить, что стереотипы поведе­ния ру­салок и ос­новного пле­мени по итогам Дня Четвертого должны усложниться. Четыре Дня обогатили коллективный опыт набором разно­образных про­грамм поведения, которые должны быть задействованы.

Например, должен был хотя бы изредка, но возобновляться опыт ночных оргий на берегу под управлением Луны. Есть подозрение, что даже в современных этнических традициях этот опыт сох­ра­нился в виде праздника летнего солнцестояния, Ивана Купалы. Включая обряды факельных шествий по берегу водоема с последующими купаниями и проявлениями промискуитета. Хотя с пер­выми лу­чами солнца вновь вступают в силу сексуальные табу, столь же строгие, как и запрет на об­щение членов основного племени с русалками, вступивший в силу утром Дня Пятого.

Водная часть племени после возвращения на круги своя, в глухую изоляцию должна была вер­нуться и к амбивалентному невротическому состоянию психики – сочетанию страха и непре­одо­ли­мо­го влечения. То есть русалки снова принялись точить топор войны с целью реванша. Однако наличие на берегу, у основного племени огненных факелов и острых топоров вынуждает искать новое реше­ние проблемы. При этом пути решения не ограничены лишь монотонным маниакально-депрес­сив­ным шлифованием орудий и добыванием огня. Теперь в психическом арсенале прачеловека есть опыт пре­одоления животного страха. И если прежние стереотипы надежды не дают иско­мого результата, то должна включиться программа преодоления страха. Невротическое сос­тояние психики русалок дела­ет именно самые страшные, жуткие вещи наиболее привлекатель­ны­ми. Ведь по­беда над собственным страхом, приручение самых опасных вещей, таких как огонь, наде­ля­ет нас ма­гической силой, необхо­димой для реванша над ненавистным, но столь вож­де­ле­н­ным врагом.

Не стоит сбрасывать со счетов и такой фактор, как проявление у сухопутного племени унасле­дованных от «жриц огня» агрессивности и бесстрашия. Потомки русалок та­кже обязаны время от вре­мени демонстрировать свою храбрость, нападая на хищ­ни­ков и преследуя самих русалок. Так что ру­салкам приходится думать и об обороне, об освоении все более отдаленных, глубоких и опасных уго­лков водного пространства. И если бы планы реванша остались только фантазиями, то необхо­ди­мость самозащиты диктует поиски ответа на вызов времени.

Между тем именно в этой же прибрежной экологической нише обитает одна из самых жутких опасностей для любых приматов, да и для большинства людей тоже – змеи. Чтобы убедиться в этом, достаточно провести несложный эксперимент в зоопарке, обезьяньем питомнике или просто на пля­же. Запустите змею и наблюдайте за инстинктивной реакцией животного ужаса. То есть для приматов змеи в воде – ничуть не менее сильный источник страха, чем открытый огонь в лесу. По­этому нет ни­чего удивительного, что русалки решили приручить змей, сделать их союзниками в обороне островов и заводей. Чем больше змей, тем дальше от нашего местообитания держится агрес­сивный, коварный и настырный «брат по разуму».

Таким образом, утром Дня Пятого складываются мотивация и целеполагание русалок в от­но­шении приручения змей. При этом русалки обладают достаточным разумом, чтобы плани­ро­вать обо­ронительные действия. Что касается знания повадок змей и умения существовать среди них, то эти навыки приобретены на предыдущем этапе. Теперь же на повестке дня умение ис­по­льзовать змей, обвивать их вокруг деревянных копий, чтобы с диким хохотом отгонять визжащих от страха сухо­пут­ных братьев, отвоевывать у них жизненное пространство. Разумеется, такое новое зна­ние и умение не обходится без потерь в личном составе, но результат – устрашение противника оправдывает риск.

Приручение огня и его похищение одним из вожаков «простых людей» в День Четвертый не могло не напомнить нам миф о Прометее. События Дня Пятого точно также отражены в мифе о Ме­дузе Гор­го­не и герое Персее, отнявшем у злой богини ее ядовитое оружие. Так что после­дова­тель­ность событий необходимо повторяется – новая победа русалок и их неизбежное поражение от своих детей в следующем поколении. Остается понять, каким образом в компании божественных змей в тот же самый день оказа­лись еще и божественные птицы? А также – каким образом дружба со змеями сделала русалок об­ладателями нового богатства в виде больших рыб?

В этой части мы можем только выдвинуть гипотезу: Дело в том, что змеи являются естест­вен­ной добычей для многих крупных птиц. Причем в отличие от сухопутных братьев, птицы змей не бо­ятся и легко достигают укрытий русалок. Как то­лько русалки начали собирать змей, оберегать их, то есть устроили змеиный питомник на берегах сво­их островов, эта целенаправленная деятельность привлекла множество крупных птиц. Птицы, которые до этого не были интересны пралюдям, вдруг стали фак­тором выживания в острой внутривидовой борьбе. Попросту вдруг стали священ­ны­ми вра­гами, отни­мающими предмет божественного почитания – змей. Поэтому птицы в Книге Бытия по­яв­ля­ются утром Дня Пятого сразу после пресмыкающихся.

Соответственно, в качестве первых священных врагов, наравне с сухопутными братьями, пти­цы становятся объектом войны, то есть самой первой настоящей охоты. До этого охота велась только на других пралюдей, в порядке братоубийственного выяснения отношений. Причем исключительно из любви к ближнему – большой, но неразделенной. Теперь эта же психологическая программа войны с сухопутными братьями была перенесена на птиц, воспринимаемых русалками как воп­ло­ще­ние врага. А враг у них только один - братья. Поэтому «птицы да размножаются на земле» /Быт 1, 22/.

Напомню, что наиболее важные стихи Библии имеют, в первую очередь, символическое толко­вание. То есть принадлежность птиц к «земле» означает принадлежность к основному пле­мени. Руса­лки в силу своей невротической экзальтации искренне считают змей частью своего во­д­ного племени, а птиц – частью враждебного сухопутного племени. Однако отношение к летающей «пехоте» у «мо­рячек» не просто враждебное, а амбивалентное. То есть жгучая ненависть смешана с любовью, дик­ту­ющей внимание к каждому шагу, каждому жесту врага. К этому коктейлю добав­ля­ется еще развитой инстинкт подражания и… наши русалки начинают не только внимательно следить, но и ко­пировать повадки своих новых братьев-птиц. Между тем крупные птицы, хотя не обязательно ле­беди, имеют привычку охотиться не только на змей, но и на рыб, и на земноводных. Используя для этого острые клювы. Острые инструменты у ру­салок тоже есть, так что подражательный инстинкт вы­рабатывает умение рыбалки. Хотя сами ру­салки не готовы сразу перейти на рыбную диету.

Тем не менее, первое применение выловленной с помощью острог рыбе находится быстро – русалки с ее помощью приручают этих ужасных птиц, преодолевают свой страх и перед ними. А за­о­дно приобретают новый навык и новую, более изощренную программу действий – с помощью «кну­та» (копья со змеей) и «пряника» (большой рыбы). Эта новая программа действий позволит ру­са­лкам гораздо быстрее и надежнее преодолеть сопротивление «пехоты» на границе суши и моря. Тем более что сухопутные братья настроены не менее амбивалентно, и вполне поддаются дрес­си­ро­вке за еду. Так что сначала возобновляются ночные оргии под Луной, а затем и все племя присягает «медузе Го­ргоне». Впрочем, все это до тех пор, пока один из потомков «медузы» не возьмет в руки клубок змей и самолично не выловит из моря большую рыбу, которая в мифе о Персее вы­сту­пает в роли «кита».

В том же мифе о Персее реконструирована ситуация жертвоприношения морскому чудищу. Однако речь, скорее всего, идет о том, что после одержанной победы над «сухопутными силами» ос­новная резиденция русалок осталась на островах, поближе к змеям и большим рыбам. При этом все юные особи единого племени должны были покидать сушу для прохождения службы в рядах русалок. Не обошлось без жертв среди тех, кто не имел в генетической памяти умений быстро плавать и обра­щаться со змеями. Однако после воцарения победителя «медузы», эта практика прек­ратилась. Хотя к тому времени волосатых и плохо плавающих женщин уже и не осталось. Суша и море стали общим местообитанием всего племени. Так же как общим стало умение ладить со змеями и крупными пти­цами, рыбачить и охотиться на дру­гих птиц, поедание которых не является табу.

Косвенным доказательством правильности нашей реконструкции может служить особо тре­пет­ное отношение людей к хищным птицам и к крупным длинношеим (змееголовым) водоплавающим. Известно негативное отношение общества к охоте на лебедей. А сами братья-лебеди или же царевны-лебеди являются героями мифов, легенд и сказок. Например, древние греки точно знали, что отцом воспламеняющей страсти Елены был божественный лебедь Зевс, а матерью – водо­плавающая Леда.

Даже гусь, средний по крупности и длине шеи, считается все же праздничным угощением. А праздник – это и есть способ укрепления табу через коллективное переживание нарушения и чувства вины. Психическая программа «праздника» как регулярного, связанного с циклическим движением светил нарушения табу ради ощущения единства и обновления закона, также была приобретена в этот самый День Пятый.

Вообще психическая атмосфера единства, достигнутого к середине Дня Пятого, сильно от­ли­чается в лучшую сторону от полудня Дня Четвертого. В предыдущий раз единство стаи-племени было достигнуто самым жестоким способом, огнем и мечом (в смысле обоюдоострым топориком). Печа­ль­ная судьба мифического Прометея отражает жестокие нравы четвертого этапа антро­по­генеза. Однако в полдень Дня Пятого соотношение сил устрашения между сторонами не столь одно­значно в пользу русалок-змееносиц. Их сухопутные братья тоже агрес­сивны и способны пре­одолевать свой животный страх. Поэтому перевес морской стороны дости­гается, не только за счет «кнута», но и в большой степени за счет «пряника» – постепенного при­учения к новой сытной еде во время ночных оргий.

Кульминацией взаимопроникновения и единства двух частей племени становится общая оргия с участием двух лидеров – вождя «братьев» и предводительницы «сестер», они же верховные жрец и жрица. Амбивалентное состояние всех участников – готовность одновременно и драться, и совокуп­ля­ться. При этом «дары моря», предназначенные для пиршества, склоняют чашу весов в сторону при­мирения. Инстинкт подражания вожаку превращает всех рядовых участников в самых внима­тель­ных зрителей, следящих за взаимоотношениями двух главных героев. Соответственно в случае успеха речь идет о первой духовной мистерии, священной свадьбе двух жрецов. Этот момент также отражен в мифе о Персее, который женится на Анд­ромеде. Единственная, но простительная для древних гре­ков неточность в реконструкции событий заклю­чается в том, что молодой вождь на самом деле сорев­но­вался с юной жрицей, при­вя­занной на берегу моря. Спасение заключалось в том, чтобы не дать ей первой убить «большую рыбу», а сделать это самому, установив стратегический паритет двух сил.

После достижения единства и согласия, подкрепляемого регулярным повторением священной свадьбы, обновленное племя начинает новую экспансию вдоль берегов озер и рек, захватывая все но­вые прибрежные территории. При этом под защитой человека священные змеи и священные птицы плодятся и размножаются, как и повелел им Бог вечером Дня Пятого.

Еще одним важным изобретением Дня Пятого, которое могли подарить человеку змеи, явля­ется умение обвиваться вокруг древка, переплетаться и свертываться в клубки. А также умирать или же сбрасывать кожу, которая высыхает и остается в обвитом положении. Русалки наверняка подра­жа­ли движениям живых змей, продевая змеиные шкуры сквозь дыры от сучков, а затем и в петли. От этого умения совсем немного до изобретения способа привязывать острые каменные то­поры и нако­нечники копий к древкам. А также к умению натягивать тетиву на лук. Но это, скорее, умение сле­ду­ющего Дня Шестого.

Впрочем, главный божественный символ русалок Дня Пятого можно и в наше время увидеть на голове женщин и девочек в виде заплетенных кос, похожих на свившихся змей. Да и обвивающие шею бусы – тоже из тех самых времен. В экстерьере наиболее воинственных мужчин также можно найти отголоски символики птиц. Гусарские кивера и орлы на кокардах, да и фуражки с козырьками вкупе с гусиным шагом военных парадов – все это выглядит как-то очень подозрительно.