• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

«Меч — душа самурая». Где самурай, там и его меч, Самурай, если он хочет быть верным призванию, прежде всего, должен спросить себя — «Как вырваться за пределы рождения и смерти, чтобы в любое мгновение, нужное господину, я мог отказаться от жизни». То есть встать под удар вражеского меча и направить против него свой меч. Так меч становится неотъемлемой частью жизни самурая, символом его верности и самопожертвования. Тому является примером благоговение, которое испытывает самурай по отношению к мечу.

Меч самурая несет двойную службу: сокрушает все, что противостоит воле владельца и жертвует всем, что исходит из инстинкта самосохранения. При этом один самурай связывает себя с духом патриотизма, иногда воинственности, другой с религиозным чувством верности и самопожертвования. В первом случае меч обычно становится оружием разрушения всего чистого и простого, смыслом силы, — иногда дьявольской силы. Поэтому контролировать и освящать меч должно его второе назначение. Добросовестный владелец меча всегда знает эту истину и тогда дух зла подвергается уничтожению, а меч отождествляется с разрушением того, что стоит на пути к миру, справедливости и человечности. Он защищает все, что стоит па пути к духовному процветанию целого мира. Тогда это воплощение жизни, а не смерти.

Дзен говорит о мече жизни и мече смерти, и дзенский мастер должен знать, когда и как владеть любым из них. Бодхисаттва Манд несет в правой руке меч, а в левой — сутру. Это напоминает пророка Магомета, но священный меч Манджушри не убивает ни одно живое существо, а только наши собственные жадность, гнев, безрассудство. Меч направлен на себя, тогда как внешний мир, являющийся отражением внутреннего, тоже освобождается от жадности, гнева и глупости. Акала (Фудо Мео) тоже несет меч и уничтожает всех врагов, которые противостоят практике буддийской добродетели. Манджушри — положительный персонаж, Акала — отрицательный. Гнев Акалы пылает, как пламя, и оно не угаснет, — пока не сгорит последний лагерь врага, Тогда Акала вернется к своим изначальным качествам Вайрочаны Будды, чьим слугой и проявлением он является. Вайрочана не держит меча, он сам и есть меч, сидящий одиноко со всеми мирами в себе. В нижеследующем мондо «один меч» обозначает именно такой меч.

Полководец, Кусуноки Масасигэ (1294–1336) пришел в дзенский монастырь Хего перед сражением в Минатогава с превосходящими силами Асикага Такаудзи (1305–1358) и спросил учителя: «Вот человек стоит на распутье между жизнью и смертью. Как ему себя вести?»

«Пресеки свою двойственность и пусть „один меч“ сам стоит спокойно против неба!» (Буквально: «Отруби две головы и пусть один меч будет безучастно уставлен против неба!») — так ответил дзенский мастер. Этот абсолютный «один меч» не есть меч жизни или смерти — это меч, из которого исходит этот мир двойственности и в котором все двойственности обладают своим бытием. Это сам Вайрочана Будда. Держа его, вы узнаете, как вести себя там, где расходятся пути.

Здесь меч олицетворяет силу интуитивной или инстинктивной прямоты, которая в отличии от интеллекта не раздваивается, блокируя свой собственный отход. Шагать нужно вперед, не оглядываясь, не озираясь по сторонам. Это как секущий нож Чжуан-Цзы, который разрубает узлы так, будто они ждут, когда их разделят. Чжуан-Цзы сказал бы: «Сочленения разделяются сами собой, а нож, даже после многолетнего использования, так же остр, как и в тот день, когда вышел из рук точильщика». Единый Меч Реальности никогда не изнашивается, разрушая бесчисленные жертвы эгоизма.

Этот меч также отражается и в религии Синто. Однако в ней он не достиг столь высокого духовного смысла, как в буддизме. В синтоизме еще чувствуется его натуралистическое происхождение. Это еще не символ, а объект, наделенный чудесной силой. В феодальной Японии класс самураев лелеял подобные мысли о мече, и с той поры трудно определить, что же действительно было у них на уме. По крайней мере, к мечу питалось крайнее уважение. Когда самурай умирал, меч клался рядом с его ложем, а когда рождался младенец, меч должен был находиться в этой комнате. Наверное, при этом преследовалась идея отпугнуть злых духов, дабы они не смогли помешать приходу или отходу духа рожденного или умирающего. Это пережиток анимистического мышления. Идею священного меча можно интерпретировать и таким образом.

Достойно внимания то, что, делая меч, кузнец-оружейник взывал к помощи бога-хранителя. Чтобы призвать его к себе в мастерскую, кузнец окружал ее священными веревками, которые должны были изгнать злых духов. Сам он совершал ритуальное омовение и надевал церемониальные одежды, в которых работал. Ударяя по куску железа и погружая его то в огонь, то в воду, кузнец и его помощник пребывали в экстатическом состоянии духа. Уверенные, что им помогает Бог, они до предела напрягали все свои силы: физические, умственные, духовные. Так создавался меч — истинное произведение искусства.

Японский меч должен вызывать что-то, глубоко созвучное душе человека. И действительно, смотря на него, мы видим не только оружие, но и нечто воодушевляющее. Вот легенда об оружейнике Окадзаки Масамунэ и его мечах:

Расцвет мастерства Масамунэ приходится на конец эпохи Кама — кура, и его мечи единогласно признаны всеми знатоками. Что касается остроты клинка, то в этом Масамунэ не мог превзойти Мурамасу, одного из способнейших своих учеников. От мечей Масамунэ исходило нечто воодушевляющее, та духовная сила, которой обладал сам мастер. Приводим текст легенды: «Чтобы испробовать остроту меча Мурамасы, кто-то опустил клинок в поток воды. Опавшие листья, плывущие по течению, столкнувшись с лезвием, разделились надвое. Тогда этот человек опустил в воду меч Масамунэ и поразился — все листья миновали клинок». Меч Масамунэ не был склонен к убийству, это был не просто режущий инструмент, тогда как меч Мурамасы мог только резать и не больше. В нем не было божественной одухотворенности. Мурамаса бездуховен, Масамунэ человечен. Один деспотичен и воинственен, другой — сверхчеловечен. Масамунэ почти никогда не гравировал свое имя на рукояти меча, как это было принято у всех кузнецов.

Пьеса театра Но «Кокадзи» дает нам представление о значении меча в морали и религии японцев. Пьеса была написана в эпоху Асикага. Император Итидзе (годы правления 986-1011) однажды заказал меч Кокадзи Мунэтика — величайшему мастеру своего времени. Мунэтика был очень польщен заказом, но не мог его исполнить, пока не нашел помощника, равного себе в мастерстве. Он молился своему богу-хранителю Инари, чтобы тот послал ему такого помощника. Тем временем, по традиции, он готовил священную площадку. Когда очищение завершилось, он произнес молитву: «Не для прославления своего намерен свершить работу, но во исполнение высочайшего повеления императора, властелина внутреннего мира. Я молю всех богов, число коих подобно песчинкам в Ганге, прийти и помочь смиренному Мунэтика, который приложит все свои силы, чтобы создать меч, достойный августейшего повелителя. Глядя в небо и простираясь по земле, он подносит богам пура (или го-хэн — подвешенные перерезанные бумажки, которые символически предлагаются богам Синто), символ его серьезнейшего намерения успешно выполнить работу. Да будут боги милосердны к его искренности!» И вот раздается глас: «Молись, молись, о Мунэтика, со всем смирением и всей серьезностью. Пришло время ковать. Доверься богам, и работа будет исполнена». Чудесный образ возник перед ним и помог ему ковать сталь. Меч вышел из кузницы в должный час, обладая всеми признаками совершенства. Император был доволен мечом, который хранился с достоинством священного предмета.

Если при создании меча используется божественное начало, то тот, кто владеет мечом или пользуется им, также должен обладать духовностью, а не жестокостью. Его ум должен быть единым с душой, которая оживляет холодную сталь. Великие создатели мечей никогда не пытались вселить в умы учеников чувство жестокости. Когда японцы говорят, что меч — душа самурая, мы должны иметь в виду все, что сопутствует этому, о чем я говорил выше. Верность, самопожертвование, почтительность, благожелательность и возвышенные чувства — вот истинный самурай.

Для самурая, который постоянно носил два меча — один длинный для нападения и защиты, а другой короткий — для самоубийства в случае необходимости, было естественно упражняться в искусстве фехтования с величайшим усердием. Самурай неотделим от оружия, — главного символа его звания и достоинства. Помимо овладения навыками практического пользования оружием, тренировка самурая была связана с моральным и духовным совершенствованием. Хотя раньше я уже останавливался на связи меча с дзен, однако сейчас хотел бы более подробно осветить этот вопрос с помощью письма Такуана[1] к Дзягю Тадзима-но-ками (1571–1646) из Мунэнори[2] относительно связи искусства фехтования с дзен.

Поскольку письмо это длинное и местами повторяется, я кое-что здесь опустил или пересказал; стараясь сохранить наиболее важные мысли оригинала, а иногда вставляя объяснения и замечания.

Этот документ значителен со многих точек зрения. Он затрагивает и сущность умения дзен, и секреты вообще всякого искусства. В Японии, а, возможно, и в других странах, знание технологии искусства еще не делает человека подлинным мастером-художником; для этого он должен глубоко проникнуться духом искусства. Дух может быть усвоен лишь тогда, когда ум пребывает в полной гармонии с чем-либо и с самой жизнью, т. е. когда мастер достигает определенного состояния ума, называемого мусин — «не-ум» (по-китайски ву-син). В буддийской терминологии это означает выйти из двойственности всех форм жизни и смерти, добра и зла, бытия и не-бытия. Вот здесь все искусства сливаются с дзен. В этом письме великому фехтовальщику Такуан особенно выделяет смысл мусин, который можно рассматривать в связи с концепцией бессознательного. Говоря языком психологии, в этом состоянии ум полностью отдается некой неизвестной силе приходящей к нему ниоткуда, и оказывается достаточно мощным, овладевая всем нолем сознания, заставляя его работать на неизвестное. Ум начинает работать автоматически (без контроля «Я», мое примечание), по крайней мере, в плане сознания. Но, как объясняет Такуан, это состояние не следует путать с беспомощной пассивностью неодушевленной вещи. Человек «бессознательно сознателен» или «сознательно бессознателен». С этими предварительными замечаниями нижеследующее послание Такуана будет понятнее.

Аффекты, сопутствующие стадии пребывающего неведения.

«Неведение» (Авидья) — значит отсутствие просветления или пребывание в заблуждении. «Пребывающая стадия» означает момент (точку), где ум останавливается и не пребывает в объектах. В Буддизме говорится о 52 стадиях[3], из которых одна — состояние, где ум не привязывается ни к одному из объектов, с которыми встречается. Эта привязанность (прилипчивость) называется «томару» — «остановка» или «пребывание». Ум останавливается на одном объекте вместо того, чтобы плавно перетекать от объекта к объекту, как это свойственно его природе.

Взять, к примеру, фехтование: когда противник хочет вас ударить, ваши глаза сразу ловят движение его меча, и вы пытаетесь следовать за этим движением. Но, как только вы это делаете, вы себе уже не хозяин, и, будьте уверены, вас настигнет удар. Это называется «останавливание». (Но есть и иной способ встретить меч противника).

Вы, конечно, видите, как меч стремится нанести удар, но не позволяете уму «остановиться» на этом. Не думайте отвечать атакой на угрожающее движение противника, не лелейте никаких преднамеренных мыслей. Просто воспринимайте движение противника, не фиксируя ум на этом, двигайтесь навстречу противнику таким, каким вы являетесь, как всегда. Этим вы направите его нападение против него самого. Тогда его смертоносный меч станет вашим и падет на голову вашего противника.

В дзен это называется «перехватить копье и нанести им смертельный удар». Идея такова, что меч противника, попав в ваши руки, становится орудием его собственного уничтожения. Это уже «не-меч». Как только ум останавливается на объекте любой природы, будь то меч противника или ваш меч, так сразу же вы перестаете владеть собой. В такой ситуации объект владеет вами, и вы наверняка падете жертвой меча противника. Не должно быть противопоставления субъекта и объекта. Не беспокойтесь за свою безопасность.

Для начинающих неплохо сосредоточить свой ум на самодисциплине. Важно, чтобы ваше внимание не стало пленником чужого меча или оценки движений. Когда ваш ум пленен мечом, вы становитесь собственным пленником. Ум, плененный чем — то внешним, теряет свое мастерство. Я думаю, вам все это прекрасно известно, но я только хочу обратить на это внимание с дзенской точки зрения. В буддизме «останавливание ума» называется заблуждением, отсюда и «аффекты», сопутствующие пребывающему состоянию «неведения».

Не путайте «бессознательное» фехтовальщика и «бессознательное» в психологии. Первое свободно от «знания» о себе. Достигая совершенства, фехтовальщик не обращает никакого внимания на личность врага или на себя. Он безразличный наблюдатель фатальной драмы жизни и смерти, в которой, однако, принимает самое активное участие. Несмотря па отношение к происходящему, которое у него есть или должно быть, он превыше себя, он выходит за рамки двойственного обоснования события, но при этом он не избегает его.

В искусстве фехтования, где принцип противостояния очевиден, заинтересованному лицу следует освободиться от заинтересованности, отбросить двойственное мышление.

Праджней обладают все будды и все живые существа. Это трансцендентальная мудрость, текущая через относительность всех объектов, и при этом она остается недвижимой. Эта недвижимость не похожа на недвижимость камня или деревянного чурбана. Подобная недвижимость является самим умом, наделенным бесконечной подвижностью; он движется вперед и назад, влево и вправо, в каждую из десяти сторон и не знает никаких препятствий ни в каком направлении.

Есть у буддистов бог, называемый Фудо Мео (Акала — видья-раджа) — Недвижимый. Его изображают держащим меч в правой руке и веревку в левой. Зубы его оскалены, а глаза зло сверкают. Его грозная позиция говорит о готовности уничтожить все злые силы, вредящие буддийскому учению. Хотя он изображен в реалистической форме, его нет нигде на земле. Он — символический защитник буддизма, по сути своей воплощение недвижимой Праджни для нас, — чувствующих существ. Когда перед ним стоят обычные люди, они вспоминают о его назначении и опасаются препятствовать буддийскому учению. Но человек, обладающий мудростью, и приближающийся к буддийскому состоянию просветления, сознает, что Фудо Мео символизирует недвижимую Праджню и является разрушителем иллюзий. Того, кто становится просветленным и ведет свою жизнь по примеру Фудо, уничтожив все свои заблуждения, не коснутся злые духи. Мео — символ недвижимости ума и тела. Не двигаться — значит не «останавливаться» на видимом объекте. Увидев что — то, глаза следуют дальше и ум не привязывается. Когда ум останавливается на каждом стоящем перед ним объекте, то его волнуют всевозможные мысли и чувства, и «останавливание» неожиданно ведет к движению, т. е. волнению. Хотя ум есть субъект остановок, т. е. подвержен «остановкам», он, хотя это и кажется сверхъестественным, при всей своей внешней подвижности в самом себе остается недвижимым.

К примеру, перед вами 10 человек и каждый из них пытается по очереди нанести вам удар мечом. Как только вы избавитесь от одного, нужно сразу же переходить к следующему. Нельзя позволять уму ни на одном противнике останавливаться ни на одно мгновение. Как бы быстро удар ни следовал за ударом, вы не задерживайтесь между двумя ударами, ни на миг не вступайте в схватку сразу с двумя противниками. При таком подходе каждый из десяти противников будет успешно отражен. Это возможно лишь в том случае, если ум свободно движется от объекта к объекту без всяких остановок, без привязанности. В обратном случае подобная игра закончится поражением.

Каннон Босацу (Авалокитешвара) иногда изображается с тысячей рук, и каждая из них держит свой инструмент. Если ум «останавливается» на использовании, скажем, лука, все остальные руки- (числом 999) окажутся бесполезными. Только потому, что ум не останавливается на использовании одной руки, а движется от одного орудия к другому, все руки оказываются в высшей степени полезны. Но даже от Каннон нельзя ожидать, чтобы на ее теле была тысяча рук. Просто ее образ демонстрирует, что недвижимая Праджня осознана и при этом даже тысяча рук не мешает.

Вот другой пример. Я смотрю на дерево и вижу один красный лист. Мой ум останавливается на нем. При этом все остальные листья исчезают. Но если я смотрю на дерево без предвзятых мыслей, я вижу сразу все листья. Один лист «останавливает» мой ум на себе и не дает ему видеть все остальные листья. Но если ум движется без «остановок», он успешно воспринимает сотни тысяч листьев. Когда мы пребываем в таком состоянии ума, мы сами — Каннон.

Простодушный поклоняется Каннон, считая ее сверхъестественным существом с тысячью рук и глаз. Другие, чей ум заходит не слишком далеко, вообще отрицают реальность Каннон, говоря: «Как это может быть у одного тысяча рук?» Те, кто знает причину вещей, не станут ни слепо верить, ни напрочь отрицать. Для них это совершенный символ — свидетельство мудрости Буддизма. Тому же учат и другие школы, в особенности Синтоизм. Его символические фигуры не следует отвергать, но и не следует воспринимать буквально. Нужно понимать их смысл. Значения могут быть разные, но все они непреложно указывают на одну истину.

Все начинающие поднимаются от первой ступени Неведения и Аффектов, и в итоге достигают Недвижимой Праджни. И, когда они добираются до последней ступени, то видят, что находятся совсем рядом с началом. В этом — глубокий смысл.

В фехтовании это проявляется в том, что подлинный начинающий понятия не имеет, как правильно держать меч, фехтовать, и того меньше знает о том, как ему вообще вести себя во время боя. Когда противник пытается его ударить, — он инстинктивно парирует удар. Вот и все, что он может сделать. Но, когда начинается тренировка, его учат, как держать меч, куда направлять ум, и множеству технических приемов — что заставляет его ум «останавливаться» на стыках различных действий. Поэтому, когда он пытается нанести удар по противнику, он чувствует себя ужасно скованно — ведь он утратил чувство неискушенности и свободы. Но проходят дни и годы, тренировка приводит его в состояние полной зрелости. Его движение и владение мечом достигают состояния «не-ума» (не-умности). Это состояние сходно с тем, которое у него было в начале его пути, когда он еще ничего не знал, не ведал об этом искусстве. Начало и конец — ближайшие соседи. Мы начинаем считать: один, два, три, и когда приходим к десяти, то снова возвращаемся к одному.

В музыкальной гамме можно начать с самого низкого тона и постепенно дойти до самого высокого. Когда достигаем самого высокого, он оказывается рядом с самым низким. Попросту говоря, когда достигнута высшая стадия изучения буддизма, человек становится вроде простака, который ничего не знает о Будде, о его учении и избегает знания всяких научных достижений, всякой учености. Неведение и аффекты, характеризующие первую ступень, вливаются в Недвижимую Праджню, последнюю ступень буддийской дисциплины. При этом интеллектуальные расчеты отходят в сторону, и преобладает состояние не-умности (мусин) или не-мыслия (мунэн). Когда конечное совершенство достигнуто, тело и его органы действуют сами по себе, как им и полагается, без вмешательства ума. (Техническое совершенство достигает полной автономии, освобождается от сознательных усилий).

Буккоку Кокуси (1241–1316) из Камакуры написал стихотворение:

Хоть и несознательно пытаясь устеречь
рисовое поле от незваных гостей,
Пугало, в конце концов, стоит не бесцельно.

Пугало, изображая человека, поставлено среди нолей, оно держит лук и стрелу, как бы готовясь выстрелить. Видя это, звери и птицы разбегаются в страхе. Это изображение человека не обладает умом, но отпугивает оленя. Совершенный человек подобен ему. По этому поводу приведем историю с «деревянным петухом» (Чжуан-цзы, 4 в. до н. э.) (Перевод Л.Д.Позднеевой из главы 19 «Понимающий сущность жизни», в скобках вариант перевода Д.Т.Судзуки из его книги «Дзен и японский буддизм»).

Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для чжоуского царя Сюань-вана. Через десять дней царь спросил:

— Готов ли петух к бою?

— Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится, (тщеславен, полон боевого задора).

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос…

— Пока нет. Еще бросается на каждую тень, откликается на каждый звук, (прислушивается к крику другого петуха, преследует его тень).

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край, (все еще возбуждается, слишком много чувств).

Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Почти готов. Не встревожится, пусть даже услышит другого петуха. Взгляни на него — будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух — повернется и сбежит, (почти готов. Даже если другой петух издаст свой боевой клич, он останется недвижим. Когда на него смотрим, он напоминает деревянного. Его качества превосходны. Среди петухов нет ему равного. Все они будут убегать от него).

Человек обретает бессознательный или рефлекторный тип деятельности тела, а ум не останавливается ни на чем. Он существует сам по себе, без мыслей, без аффектов, подобно пугалу среди рисовых полей. Человек становится простодушным, его чистый ум особенно не выделяется и кажется наивным, держится сам по себе, не отличается самоуверенностью. Несамоуверенность характерна для тех, кто достиг высшего состояния ума. Но есть и такие, кто много знает и ставит себя выше других. В наши дни, среди людей моей профессии, таких много и мне за них очень стыдно.

Нам следует различать два направления тренировки: духовная[4] и практическая. Что касается духовной, то это становится понятным, если человек отказывается от своего собственного неведения и аффектов и достигает состояния «не-ума»[5]. Это было изложено выше. Но нельзя отвергать и тренировки технического плана. Если принцип ясен, этого еще не достаточно для мастерства движения. Практическими деталями технического совершенства я считаю, например, то, что называется пятью способами постановки тела в зависимости от характера человека. Принцип духовности должен присутствовать, без всякого сомнения, но фехтовальщик должен владеть и техническими навыками. Тренировка никогда не должна становиться односторонней. Ри (ли) и дэн (ши)[6], как два колеса одной повозки.

Существует способ выражения мысли «не оставляющий ни малейшего промежутка». Когда кремень ударяется о сталь, не проходит и мгновения, как стремительно появляется искра. Это относится и к уму, который не «останавливается» на объекте, не тратит времени на обдумывание (ибо аффекты любого рода отстаивают свои права). Это не значит, что события проходят буквально одновременно или мгновенно следуют одно за другим. Важно не давать уму на чем-либо фиксироваться (останавливаться). Мгновенность сама по себе бесполезна, если ум «останавливается» хоть на мгновение. Пока есть хоть мгновение остановки, ваш ум уже не ваш, поскольку он попадает под контроль чего-то иного. Когда ум размышляет, как ему совершить быстрое движение, сама эта мысль уже сковывает его. (Вы себе уже больше не хозяин).

Приведем стихотворение Сайге (Санкасю):

Как я понимаю, ты должен быть человеком, который вырос усталым от этого мира. Я думаю о тебе, как о не стремящемся к временному убежищу.

Говорят, это стихотворение написала куртизанка из Иэгути. Я обратился к нему, потому что последняя часть содержит слова «кокоро томуна», т. е. владеть «неостановленным» умом.[7] Это больше всего подходит к искусству фехтовальщика, которое, в конечном счете, состоит в том, чтобы овладеть умом, не застревающем ни на одном объекте.

Вопрошающий дзенского мастера: «Что есть Будда?», может в ответ получить поднятый кулак. Или: «В чем конечный смысл буддийского учения?» — учитель может ответить еще прежде, чем вопрос дозвучит до конца: «Ветка цветущей сливы!» или «Кипарис во дворе!» Дело не в том, чтобы дать буквальный ответ, нужно только, чтобы ум вопрошающего ни на чем не остановился. Такой ум не «останавливается»[8] ни на цвете, ни на звуке, ни на запахе. Этот неостанавливающийся ум в его таковости (тай) благословляется как Бог, и почитается как Будда. Это и есть дзенский ум или конечная суть искусства. Ответ на вопрос, подобный приведенным выше, данный после раздумья, может быть прекрасен и полон мудрости, но, в конце концов, он еще находится на стадии неведения и аффектов (авидья — клеша).

Дзен интересует то мгновение, в котором кремень, ударяясь о сталь, высекает искру. Чей-то голос зовет: «О, Уэмон!», — и человек сразу откликается: «Да!» Это недвижимая Праджня. Иногда человек останавливается в сомнении и размышлении: «К чему бы это было?» или «Кто бы это мог быть?» — и наконец ответит: «Что?» Такой человек исходит от ума, пребывающего на станции недеяния и аффектов. Где бы и когда ум ни останавливался — это знак, что им движет нечто внешнее, т. е. человек находится в заблуждении.

С другой стороны, то, что где-либо не задерживается и сразу же реагирует (в частности на окрик) — есть Праджня всех Будд. Будда и все существа не есть «два», как нет богов и людей. Бог или Будда — имя, данное уму, тождественному Праджне.

Существует много путей. Путь богов, Путь поэзии, Путь Конфуция — но все они лишь иллюстрация к единому уму. (Путь по-китайски «Дао»).

Когда люди следуют только букве и не обладают истинным пониманием того, что есть Единый Ум (Недвижимая Праджня) — тогда всю свою жизнь всеми возможными путями они этим злоупотребляют. День и ночь они совершают добрые и злые дела, согласно своей карме. Они оставляют семью, разрушают целую нацию или совершают еще что-нибудь, противное воле единого ума. Они совершенно запутываются и не могут узреть Единый Ум. К несчастью, так мало людей, действительно проникших в глубины Единого Ума. Остальные, увы, совершенно сбились с пути.

Но мы должны знать, что не достаточно видеть этот ум. Мы должны практиковать его в нашей повседневной жизни. Мы можем бойко о нем говорить или писать о нем книги, но этого не достаточно. Сколько бы мы ни говорили о воде, как бы умно ее не описывали, она от этого не станет настоящей водой, жажды не утолит. И так же огонь. От одних разговоров об огне рот не загорится. Узнать, что такое огонь и вода, значит испробовать их в действительной конкретности. Книга о вкусной и здоровой пище голода не утолит. Чтобы насытиться, нужна настоящая пища. И так, пока мы будем только разговаривать, мы не истинно знающие.

Куфу было уже объяснено. Это не просто мышление головой, но также состояние, когда все тело участвует в решении проблемы. Типичен «Мыслитель» Родена. Японцы часто говорят «спросить живот», «думать животом». Это — куфу. Голова обособлена от тела, но живот, который содержит всю систему внутренних органов, символизирует единство всего организма, всего индивида целиком. В этой связи будет небесполезно отметить, какая разница между «Мыслителем» Родена и рисунками Соккаку (10 в.) изображающего дзенского мастера в медитации. Оба глубоко сосредоточены, но фигура «Мыслителя», мне кажется, находится в плоскости относительности и интеллекта, тогда как поза восточного мастера вне относительности. Роденовский персонаж находится на приподнятом сидении, а дзенский мастер сидит прямо на земле. Дзенский мыслитель, соприкасаясь с землей, как бы коренится в основании. всех вещей и каждая его часть прямо связана с тем источником бытия, из которого мы, земные люди, произойти. Подняться над землей хоть на один фут — значит обособиться, разделиться, предаться абстракциям, перейти в сферу анализа и различения. Восточный способ сидеть — это пытаться пустить корни вниз к центру земли и сознавать себя в Великом Источнике, в котором наше «откуда» и «куда».

Конфуцианство, как и буддизм, пытается объяснить, что такое Единый Ум, но, поскольку сама жизнь приспосабливается к этим буддийским и конфуцианским понятиям, мы не можем себя назвать истинно обладающими этим умом, даже если каждый из нас потенциально его имеет. Причина, по которой преданные изучению Дао не могут узреть глубочайший смысл этого Пути, кроется в том, что они слишком полагаются на само изучение. Если они действительно хотят увидеть Единый Ум, необходимо глубокое ^куфу9…

Часто задают вопрос: «Куда направлять ум (внимание)?» Когда ум направлен на движения противника, он захвачен ими. Когда направлен на его меч — скован мечом. Когда направлен на то, чтобы нанести противнику удар — захвачен мыслью об ударе. Когда направлен на собственный меч, захвачен собственным мечом. Когда направлен на самозащиту, — захвачен идеей самозащиты. Когда направлен на положение тела, которое принял противник — захвачен им. Во всех случаях говорят, что не знают, куда следует направлять ум.

Некоторые говорят: «Куда бы ни был ум направлен, человек неизбежно следует этому направлению, и враг, конечно, использует это, т. е. поражение неминуемо. Поэтому лучше всего держать ум в нижней части живота, как раз под пупком, тогда он сможет приспособиться к различным ситуациям».

Совет достаточно резонный, хотя с высшей точки зрения, которой придерживаются буддисты, он ограничен. Может быть, и неплохо во время тренировки сосредотачивать ум в нижней части живота, но это все еще стадия почитания[9]. К ней относится и совет Мэн-Цзы возвращать убегающий ум[10] назад, на его исходное место.

Если вы пытаетесь удержать ум, заключить его в нижнюю часть живота — сама идея его удержания, фиксации в определенном месте не позволит уму действовать в другом месте, и результат не преминет сказаться. Тогда возникает вопрос: «Если удержание ума ниже пупка препятствует его свободному движению, то где же его следует удерживать?» Отвечаю: «Если вы берете его в правую руку, он становится пленником правой руки, а остальные части тела терпят неудобства. Тот же результат, если поместить ум в глаза или правую ногу, как и в любую другую ограниченную часть тела. Тогда остальные части тела будут ощущать его отсутствие».

Тогда возникает вопрос: «Так на чем же, в конце концов, сосредотачивать ум?» Ответ таков: «Не в том суть, где разместить свой ум, а в том, чтобы чувствовать его всем телом, дать ему течь через все ваше существо. Если это происходит — вы пользуетесь руками, ногами, глазами тогда, когда они нужны, и не тратите зря ни лишнего времени, ни лишней энергии». (Локализация ума означает его замораживание. Когда он перестает свободно течь, как это необходимо, он больше не ум в своей таковости). Локализация бывает не только в физическом пространстве. Ум может быть скован и психологически. Например, можно задуматься, когда необходимо действовать немедленно. Размышление «останавливает» движущийся ум. Не раздумывайте, не проводите различий. Дайте уму течь спокойно, без задержек, по всему телу, нигде не «останавливаясь». Дзен-буддисты в своем учении говорят о правильном или истинном (се) и частичном (хэн). Когда ум совершенно наполняет тело, он правильный; когда помешается в какой-то части тела, он частичный или односторонний. Правильный ум равномерно распределен по всему телу и нисколько не частичен. Частичный же ум разрознен и односторонен. Дзен не любит частичность или локализацию. Когда ум прикован к какому-то месту, он не может проникать или течь во все части тела. Когда его не делают преднамеренно частичным, он естественно распространяется по всему телу. Обладая таким умом, человек может спокойно встречать нападающего противника, вооруженного мечом. В любое мгновение ваши руки смогут среагировать на ваш приказ. Ноги и все остальные части тела безошибочно действуют, согласно обстоятельствам. Уму не нужно выбираться из какой-то ограниченной части, куда его перед этим поместили на стоянку.

С умом нельзя обращаться как с кошкой, привязанной за веревочку. Ум надо предоставить самому себе, чтобы он мог свободно действовать согласно своей природе. Нигде не ограничивайте ум, не делайте его частичным — вот верная духовная тренировка. Когда он нигде, тогда он везде. Когда он занимает одну десятую, его нет в девяти десятых. Фехтовальщик должен дать уму двигаться, как ему естественно, а не пытаться его намеренно ограничивать.

12 Несколько нижеследующих разделов состоят в основном из выдержек из письма Такуана, пересказанных современным языком. Оригинал мог вызвать непонимание современных читателей, но мы просим их снисходительного терпения, ибо их внимание будет вознаграждено не только пониманием психологии фехтовальщика и ее отношение к дзенской метафизике, но и выяснением определенных аспектов психологии, которая лежит в основе всех видов японских искусств.

¹²Основной тезис письма Такуана к Дзягю Тадзима-но-ками заключается в сохранении текучести ума (кокоро), удержании его от интеллектуальных раздумий и аффектных волнений любого характера, которые возникают от неведения и заблуждения. Может показаться, что текучесть и Недвижимая Праджня вступают в противоречие, но в реальной жизни они идентичны. Когда у вас есть одно, то есть и друг ое, ибо Ум в его таковости одновременно подвижен и неподвижен, он постоянно течет, никогда и нигде не «останавливается», и помимо всего у него есть центр, который никогда и нигде не вступает ни в какое движение, оставаясь всегда самим собой. Трудность в том, чтобы почувствовать тождество этого центра неподвижности с его непрерывными движениями. Такуан рекомендует фехтовальщику решать эту трудность владения мечом, прямо стоя перед противником. Таким образом, фехтовальщик находится перед лицом логического противоречия. Как только он начинает обращать внимание на противника, начинает логически осмысливать ситуацию — его движения становятся затрудненными (это называется «суки»[11]). И враг, конечно, пользуется этим. Фехтовальщик не должен задумываться ни на секунду, ибо момент «суки» противник не преминет использовать. Вы не можете ни расслабиться, ни сохранять напряжение хоть какое-то время, ибо это заставляет ум «останавливаться», и он теряет свою текучесть. Как же можно одновременно расслабляться и напрягаться? Это все то же старое противоречие, только в другой форме.

При интеллектуальном анализе ситуации противоречие в той или иной форме неизбежно; движение и в то же время не движение, напряжение и расслабление; видеть, как все происходит, ив то же время нисколько не беспокоиться о том, как все это повернется. Не нужно иметь намерений, сознательных расчетов, предчувствий, ожиданий — короче говоря, быть невинным, как дитя, и при этом владеть всей ловкостью, хитростями, проницательнейшей сообразительностью вполне созревшего ума, и все это перед лицом противника. Как этого достичь? Интеллект в такой парадоксальной ситуации помочь не может. Единственный способ достичь результата — это куфу. Куфу — нечто глубоко личное, индивидуальное, сто необходимо развить внутри себя. Буквально куфу значит «пытаться», «бороться»; «стараться найти путь вовне» или в христианской терминологии «постоянно молить Бога о помощи». Если говорить языком психологии, — это значит устранить все препятствия, как интеллектуальные, так и аффективные и эмоциональные, — на пути того, что скрыто в бессознательном, и дать ему двигаться совершенно независимо, без вмешательства интеллекта. Куфу может, минуя анализ, достичь полной свободы движения, преодолеть все, что сдерживает. Куфу наступает, когда воля напряжена до предела, когда человек захвачен весь целиком, т. е. он целен и растет из глубины собственного бытия.

Поясняя неподвижность столь подвижного ума, Такуан различает ум изначальный и ум заблуждающийся. Последний представляет собой раздвоенное интеллектом состояние сознания. Начальный ум — это ум, себя не сознающий (еще наз. «изначальный» ум), а иллюзорный ум разделяет все, вмешивается в свободное действие изначального ума. Изначальный ум называется хонсин, заблуждающийся ум — мосин. Хон означает «изначальный», «первичный», «реальный», «истинный», «природный». Мо — это есть «нереальный», «обманывающий» или «обманутый», входящий или введенный в «заблуждение». Син — это «кокоро», т. е. ум в самом широком понимании.

Заблуждающийся ум можно определить как ум, обремененный идеями и аффектами. Такой ум не может двигаться от одного к другому без остановки, не оглядываясь на себя, и это препятствует его природной текучести. Такой ум, прежде чем сделать движение, образует сгусток, потому что первое движение все еще тянется. Это суки фехтовальщика — то, чего нужно старательно избегать. Это же относится и к самоосознанному уму, по-японски усин но син. Сознавать сам себя может только ум человека, в отличии от ума животного. Но ум, сознающий, что он делает, перестает быть инстинктивным, его распоряжения окрашены расчетами и раздумьями, а это значит, что связь между ним и органами тела уже не прямая, поскольку утрачено единство между руководителями и исполнителями. Когда существует двойственность, индивидуальность никогда не проявляется в целом; такой, как она есть. Такуан называет такую ситуацию «останавливанием», «задержкой» или «замораживанием», «застыванием». Он предупреждает, что нельзя умыться льдом. Сознание и следующее за ним раздвоение делает ум жестким, начинает действовать «заблуждающийся» ум, а это гибель фехтовальщика.

Осознающий ум — усин но син, — противоположен мусин но син, уму не сознающему себя. Мусин — буквально означает «не-ум», это ум, отрицающий себя, дающий себе уйти от себя, расслабиться до состояния совершенной несдержанности, несвязанности. (Это резюме из собственных слов Такуана).

Ум, не сознающий себя, не нарушается никакими аффектами. Это ум изначальный, а не заблуждающийся. Он всегда течет, никогда не останавливается, никогда не становится твердым. Поскольку он ничего не выбирает, не ищет, куда надо двигаться, — он наполняет все тело, проникает в каждую его часть и нигде не останавливается. Он никогда не становится подобным камню или куску дерева. Если он отыскивает где-то место для отдыха — это не ум не-ума. Не-ум ничего в себе не хранит. Его также называют мунэн, «не-мысль». Мусин и мунэн[12] синонимы.

Главное — достичь мунэн или мусин. Тогда сознание течет от предмета к предмету, как поток воды, заполняя все уголки. Поэтому ум может выполнять все, что от него требуется. Но когда течение где-то останавливается, в другие места оно уже не доходит, и в результате наступает общая закостенелость. Колесо может вертеться, когда оно не слишком плотно связано с осью. Если связь слишком тесная, оно не будет двигаться. Если ум чем-то занят, он перестает работать, он не может ни слышать, ни видеть, даже если звук проникает в уши или свет вспыхивает перед глазами. Когда у вас что-то на уме, ум предвзят и у него нет ни на что больше времени. Но пытаться устранять мысль, которая поселилась в уме, значит наполнить ум чем-то другим. Это вызывает порочный круг. Лучше всего с самого начала не давать в уме пристанища ничему. Может быть, это и трудно, но если вы продолжите упражняться в куфу, то через некоторое время достигнете этого состояния. Но, конечно, для этого не надо торопиться.

Далее также приведем одно стихотворение из японской поэзии:

Думать, что я более не стану думать о тебе —
Значит, все еще думать о тебе.
Так дай мне не пытаться думать,
Что я не буду думать о тебе.

Прежде чем расстаться с Такуаном, я хочу рассмотреть вечный парадокс, принимающий, например, такие формы, как вопросы: «Как сохранить ум в состоянии думания, когда его дело — не думать?». «Как ум может быть одновременно умом и не-умом?», «Как „А“ может быть одновременно и „А“, и „не-А“?» Это касается не только логических и психологических проблем, но также и метафизических. Однако фехтовальщику необходимо разрешить эту проблему самым конкретным образом, потому что для него это вопрос жизни и смерти. Многие ее рассматривают чисто интеллектуально, оставаясь по существу к этому совершенно безразличными. Но и с философской точки зрения эта проблема остается для нас важной, ибо она является ключом к пониманию восточной мысли и культуры.

Предание гласит, что Дзягю Тадзима-но-ками Мунэнори оставил одному из сыновей стихотворение, содержащее секрет его школы фехтования. Стихотворение, с литературной точки зрения, довольно слабое. Стихотворения такого рода называются «дока» или стихотворение о Дао. Вот оно:

Знай, что за техникой есть дух (ри),
Он сейчас расцветает.
Открой перегородку, —
Смотри: вливается, сияя, лунный свет.

Можно сказать, что это чрезвычайно мистично. Но самое странное не в том. Что же искусству фехтования, которое, прямо говоря, состоит во взаимном убийстве, делать с этим стихотворением о луне и расцвете? В японской поэзии лунный свет вызывает богатые поэтические ассоциации. С этой точки зрения понятно, почему Дзягю обратился именно к нему, но что мечу делать со стихотворением о луне? Какое вдохновение ожидает получить фехтовальщик, созерцая луну на рассвете? В чем здесь секрет? После многих трагических событий, с которыми без сомнения должен встретиться человек, каким экзотическим просветлением он хочет увенчать весь свой прошлый опыт? Автор, конечно, хочет бросить внутренний свет на психологию фехтования. Дзягю, истинный мастер, знает, что голая техника не сделает человека настоящим фехтовальщиком. Он знает, что дух (ри) или внутренний опыт (сатори) должны быть основой искусства, обретаемого лишь в смотрении в глубочайшие тайны ума. Вот почему Такуан неустанно объясняет учение о пустоте (шуньята), т. е. метафизике мусин но син (ума не-ума). Пустота или не-умносгь некоторым покажется слишком далекой от жизни, от тех требований, что жизнь нам постоянно предъявляет. Но теперь мы понимаем, что она имеет непосредственное отношение к проблемам жизни и смерти, о которой большинство из нас не задумывается.

Сущность совета Такуана Дзягю Тадзима-но-ками можно подытожить, процитировав фрагмент окончания его длинного письма, в котором он обращается к схватке Букко Кокуси с солдатами вторгшейся армии Даюаня. Этот эпизод будет рассказан в нижеследующем разделе. Такуан здесь даст комментарии о мече, «сверканием молнии рассекающем весенний ветерок».

«Поднятый меч не имеет собственной воли, он весь из пустоты. Он, как сверкающая молния. Человек, который сейчас будет повержен ударом — тоже пустота, и такая же пустота — поднявший меч. Ни один из них не обладает умом, наделенным субстанциональностью (постоянством, твердостью). Поскольку каждый из них состоит из пустоты и не обладает умом (кокоро), то человек, который наносит удар, не человек; меч в его руках — не меч, и то „Я“, которое сейчас будет повержено, подобно весеннему ветерку, рассеченному проблеском молнии. Когда ум не останавливается, то меч, наносящий страшный удар, не что иное, как дуновение ветерка. Ветер не сознает себя, когда мчит над вершинами деревьев, нарушая их покой. Так же и меч. Отсюда и строфы Букко.

Эта пустота „не-умности“ относится ко всем видам деятельности, а так же к танцам и фехтованию. Танцор поднимает веер и топает ногой. Если он хоть чуть-чуть думает о том, как ему это надо сделать хорошо, он перестает быть хорошим танцором и его ум останавливается на каждом моменте. Во всех действиях необходимо забыть свой „ум“ и стать единым с тем, что ты в этот миг делаешь.

Если мы привязываем кошку, чтобы она не схватила птичку, она будет вырываться на свободу. Но научите кошку не замечать присутствия птицы, и тогда животное свободно и может отправляться, куда захочет. Иными словами, когда ум привязан, он чувствует себя ограниченным в каждом движении и тут нечего говорить о каком-то чувстве спонтанности.

Итак, не позволяйте уму останавливаться на поднятом мече, забудьте, что делаете, и бейте врага. Не удерживайте ум на том, кто стоит перед вами. Все происходит из пустоты, но остерегайтесь, чтобы ваш ум не связался с самой пустотой».

Дополняя Такуана, привожу следующую историю, как иллюстрацию ума не-умности.

Один дровосек усердно валил деревья в отдаленных горах. Вдруг появился зверек по имени «сатори». Это было очень странное существо. Дровосек решил изловить его живьем. Зверек прочитал его мысли и сказал: «Ты ведь хочешь меня живым изловить, правда?» Дровосек ужасно удивился и не знал, что сказать; тогда зверек заметил: «Видно, ты удивился, что я умею читать мысли». Дровосек удивился еще больше и решил яростно ударить животное топором. Тогда сатори воскликнул: «Ах, теперь ты убить меня хочешь!» Дровосек совсем смутился и, осознав свое бессилие справиться с чудесным животным, решил вернуться к своим делам. Сатори, однако, теперь само погналось за ним и сказало: «Ну, наконец-то ты покинул меня». Дровосек уже не знал, что ему и делать со зверем или собой. Совершенно отказавшись от намерений насчет животного, он вновь взялся за топор и, не обращая внимания на присутствие животного, принялся сосредоточенно и со всей силой валить деревья. Во время его работы топор вдруг соскочил с топорища, ударил животное и убил его. Со всеми своими способностями читать мысли сатори, однако, не смогло прочесть мысли «не-умности».

На последней стадии обучения фехтовальщика существует тайное знание, даваемое лишь тем ученикам, кто достиг высшего уровня. Одной технической тренировки недостаточно. Совершенствование в технике не определяет высокого уровня. Тайное учение известно лишь среди мастеров определенной квалификации. Это учение — «Луна в Воде». Один из авторов объясняет это так:

«Что означает „Луна в Воде“?

В разных школах фехтования это объясняется по-разному, но основная идея в том, чтобы понять, как луна отражается везде, где только есть вода, а это достигается лишь в состоянии мусин (не-умности). Одно из стихотворений Хоросавы, сочиненное у водоема, гласит:

Луна не собирается отбрасывать тень,
И пруд не думает отразить луну.
Как ясны воды Хиросава!

Сквозь это стихотворение нужно прозреть тайну мусин, в котором нет следов искусственных затей, а все предается самой Природе. Одинокая луна отражается в сотнях потоков. Свет луны неразделен на множество призраков, это рябь на поверхности искажает сияние, дробя луну на множество осколков. Свет луны так же существует, когда нет воды, его отражающей. Точно таким же остается свет луны, когда воды много или есть только маленькая лужица. Эта аналогия делает более понятной тайну ума. Луна и вода — предметы осязаемые, тогда как ум не имеет формы, и его работу трудно проследить. Таким образом, эти символы не есть истина, а только намек на нее».

Пока состояние мусин не осознано, не реализовано, ум всегда сознает, что делает — это Такуан называет «умо-останавливанием». При этом, вместо течения, ум начинает размышлять о том, что он собирается сделать или уже сделал. Воспоминание и ожидание — это прекрасные качества человеческого ума, которые отличают его от низших животных. Они очень полезны в определенных отношениях, но когда каждое движение решает, — жить или умереть, — эти свойства ума следует отбросить, чтобы они не впутывались в течение мысли и молниеносную скорость движений. Человек должен обратить себя в игрушку в руках бессознательного[13]. Бессознательное должно возобладать над сознанием. Говоря метафизически, это философия шуньяты (пустоты). Техника фехтования основана на этой психологии, а психология — конкретное применение метафизики.

В феврале 1957 года «Атлантик Мансли» поместил статью испанского тореадора Хуана Бельмонте. В ней он описывает свой опыт. Искусство тореадора имеет много общего с искусством японского фехтования. Я здесь приведу часть примечания переводчика и собственный рассказ Хуана о бое, который принес ему славу величайшего тореадора своего времени. В этом бою он пережил, осознал то состояние ума, о котором пишет Такуан Дзягю Тадзима-но-ками. Будь испанский герой практикующим буддистом, он достиг бы прозрения Недвижимой Праджни.

Вот часть примечания переводчика:

«Бой быков — это не спорт. Это нельзя сравнить ни с каким видом спорта. Бой быков, нравится он вам или нет, одобряете ли вы его или осуждаете — это искусство. Он стоит в одном ряду с живописью или музыкой, его эманация духовна и она затрагивает такие глубины, в которые проникает лишь музыка прекрасного симфонического оркестра с великим дирижером».

Хуан Бельмонте так описывает свое психологическое состояние в напряженный момент боя:

«Когда выбежал мой бык, я двинулся ему навстречу и на третьем пассе услышал рев множества людей, вскочивших на ноги. Что я сделал? Я сразу забыл о публике, о других участниках корриды, о себе и даже о быке. Я начал сражаться так, как часто бился один в загонах для скота и на выгонах; так тщательно, словно вычерчивал рисунок на грифельной доске. Говорят, мои пассы с плащом и работа мулетой были открытием в искусстве корриды. Не знаю, я не вправе судить. Я просто старался так, как считал должным сражаться, без единой мысли вне моей веры[14] в то, что я делаю. Я впервые в жизни достиг освобождения тела и души в чистой радости боя, совершенно перестав осознавать присутствие публики. Когда я в одиночестве играл в деревне с быками, я иногда заговаривал с ними, а в тот вечер у меня с быком была долгая беседа, все время, пока моя фаэна совершала арабески. Когда я уже не знал, что еще сделать с быком, я встал на колени под рогами и потянулся к его морде лицом.

— Ну, давай, давай, бычок, — шептал я, — поймай меня!

Я поднялся с колен, провел мулетой у него перед носом и продолжал говорить с ним, побуждая его снова бросить в атаку.

— Так, бычок… Нападай на меня! Ничего с тобой не случится… Ах, ты так, вот ты где… Ну что бычок, видишь меня? Что? Уже устал?…

Ну, давай! Давай, лови меня! Не трусь… Поддай мне!

Я выполнял идеальную фаэну, которую так часто во всех деталях видел в своих снах, что она запечатлелась в голове с математической точностью. Но фаэна моих снов всегда кончалась трагически, когда я пытался нанести быку удар. Бык неизменно пронзал мне ногу. Должно быть, это было подсознательным подтверждением того, что убивая, я терял свое искусство, и это приводило к трагическому исходу. И все-таки я продолжал осуществлять свою идеальную фаэну. Встав прямо перед рогами быка, я слышал крик толпы как отдельное бормотание, — в точности, как мне снилось, — и бык поймал меня на удар и вонзил рог мне в бедро. Но я был настолько возбужден, опьянен, так вне себя, что едва заметил это. Я нанес удар — и бык упал к моим ногам».

К рассказу Бельмонте могу добавить, что перед схваткой в финале корриды он находился в сильнейшем умственном возбуждении, вызванном соперничеством, жаждой успеха, ощущением своей неполноценности, чувством, что публика готова над ним смеяться. Он признается: «Я был просто в отчаянии. Почему я вбил себе в голову, что я тореадор? Ты просто дурачил себя, — думал я. — Да, у тебя была пара удач в новилладах без пикадоров, но ведь ты ничего не умеешь делать». Однако, благодаря отчаянию, Бельмонте, увидев бегущего на него быка, открыл в себе нечто совершенно неожиданное, скрытое в глубине, и смог это применить. Это нечто иногда появлялось в его снах, но оно глубоко спало в его Бессознательном и еще никогда не выходило на дневной свет. Отчаянье бросило его па предел срыва ума, на край бездны, и вот как он выбрался оттуда: «Я был так возбужден, опьянен, так вне себя, что едва заметил, — не только то, что был ранен, но, фактически все». Его вела Неподвижная Праджня, он полностью отдался ее власти. Вот песня Буккоку Кокуси, уже упомянутого дзенского учителя эры Камакуры:

Лук сломан,
Стрел больше нет.
Настал критический момент.
Не лелей робеющего сердца, стреляй без промедленья.[15]

Когда стрелой без древка выстрелят из лука без тетивы, она поистине пронзит гору, как это было не раз в истории Востока.

Во всех видах искусств, так же как и в дзен-буддизме, очень важно пройти через подобный кризис, чтобы достичь источника всех твор — ческих сил и знания истины. Я думаю обсудить это более специально с религиозно-психологической точки зрения в отдельной работе о дзен.

Синкагэ-рю была одной из самых популярных школ фехтования в средневековой Японии. Она возникла в эпоху Асикага, и начало ей положил Ками-Идзуми Исэ-но-ками Хидицума (умер 1977 г.). Он провозгласил, что узнал секреты своего искусства прямо от Бога Касима. Несомненно, все это прошло определенные фазы развития, и так называемые секреты должны были сильно возрасти в числе. В настоящее время есть довольно много документов, составленных о мастерах их лучшими учениками. Среди таких документов мы находим отдельные фразы и эпиграммы в стихах, особенно почитаемых дзен и не имеющих прямого отношения к мечу.

Например, последний аттестат, подтверждающий квалификацию учителя, выданный этой школой, не содержал ничего, кроме круга. Это вызывает представление о светлом зеркале, которого никогда не касается ни пыль, ни грязь. В буддийской эпистемологии это — «совершенное-великое-зеркало-мудрость»[16], т. е. та самая Недвижимая Праджня, о которой говорил Такуан. Ум фехтовальщика должен быть совершенно свободен от эгоистических аффектов и интеллектуальных расчетов, чтобы «изначальная интуиция» могла работать во всю силу — это и есть состояние «не-ума» или «не-умности». Чисто техническое владение мечом еще не дает фехтовальщику подобной квалификации. Он должен превзойти сначала конечную стадию духовной дисциплины, т. е. достичь «не-умности», которую символически выражает круг, свободный от всякого содержания — круг без окружающего.

Среди сугубо технических терминов в тайных документах школы фехтования Синкагэ-рю есть фраза, буквальное значение которой никак не связано с фехтованием. Все тайны учения передаются устно, и посторонний не может точно знать смысл той или иной фразы в системе учения о владении мечом. Но, насколько я могу судить, эта фраза взята из дзенской литературы, вне которой она теряет значение. Вот она: «Воды Западной Реки». Комментатор, который не знает ее истинного смысла, интерпретирует ее как свидетельствующую о дерзком и отважном состоянии ума, который не испугается и целую реку проглотить. Однако, это объяснение по меньшей мере нелепо. Эта фраза из дзенского мондо, которое состоялось между Басе (умер в 788 г.) и его мирским учеником Хо Кодзи в эпоху правления династии Тан в Китае. Хо спросил:

— Что это за человек, который ни с кем (или ни с чем) не водит компании (или не с чем ни связан.).

— Я скажу тебе, — ответил Басе, — вот только проглоти одним глотком все воды Западной Реки.

Говорят, это открыло ум Хо для состояния просветления.

Имея в виду это событие, можно понять, почему фраза «Воды Западной Реки» нашла свое место в тайных документах школы Синкагэ-рю. Вопрос Хо очень важен и ответ Басе тоже. Обучая дзен, часто вспоминают это мондо, и нет сомнения, что в средневековой Японии многие фехтовальщики использовали его, чтобы достичь состояния «не-умности». Как уже раньше говорилось, мысль о смерти является величайшим препятствием для положительного исхода битвы жизни-и-смерти. Чтобы преодолеть эту мысль, препятствующую свободному и спонтанному уровню технической натренированности, фехтовальщик должен заниматься дзен. Никакое махание мечом никогда не научит человека одним глотком проглотить Западную Реку. Только он сможет совершить это чудо, и пока оно не совершилось, от вечно присутствующего сознания духа смерти уйти некуда. Дзен — не только философское пояснение о вездесущности жизни, но и самый практический путь в безотносительное, где чашка чая в моей руке, разливаясь, сразу наполняет все огромное пространство Тихого океана, не говоря уже о мелких речушках и отдаленных уголках нашей планеты. Тайные документы также содержат многочисленные «нака», стихотворные эпиграммы, относительно мастерства в фехтовании. Некоторые из них ясно отражают дух дзен.

В душе (кокоро) абсолютно свободной от мыслей и эмоций,
Даже тигр не отыщет места, куда запустить свои свирепые когти.

Один и тот же ветерок веет
над соснами в горах и дубами в долине.
Почему же звучат они по-разному?
Некоторые думают, что битье — это умение бить,
Но битье — это не умение бить и убийство —
не способность убивать.
Тот, кто бьет, и тот, кого бьют —
Оба они не более чем сон, что не имеет реальности.

Не думать, не размышлять
Совершенная Пустота:
И все-таки что-то движется,
Следуя своим путем.
Глаз его видит,
Но нет руки, способной схватить.
Луна в ручье —
Вот тайна моей школы.
Облака и туманы —
Превращенья воздуха:
Солнце и Луна вечно сияют над ними.
Победа — для одного, Еще до битвы.
Для того, кто не думает о себе,
Пребывая в не-умности Великого Источника.

Все эти высказывания связаны принципом «пустоты», как учит Миямото Мусаси (умер 1645), Дзягю Тадзима-но-ками Мунэнори и другие великие учителя. Они открывают нам величайшую тайну искусства фехтования, которая достижима лишь после длительной практики, требующей напряжения мистических, духовных и физических сил. Утверждение о необходимости духовной дисциплины позволяет считать фехтование творческим искусством. Мусаси был не только великим фехтовальщиком, но и художником школы сумие.

Стихотворения, приводимые ниже, показывают, как дух и философия дзен повлияли на мастеров фехтования. Они, конечно, не были философами и никогда не пытались обсуждать философские вопросы в связи со своей дисциплиной, поскольку их цели не имели ничего общего с концептуальным пониманием учения о пустоте и таковости: У них был личный опыт перед лицом жизни и смерти в образе разящего меча в руках противника. Философ мог бы рассмотреть этого противника или врага не конкретно, как это делает фехтовальщик, но в форме таких концепций, как «объективный мир» или «конечная, реальность», или «дазайи» («здесь и сейчас» — наличное бытие) или «данное», «грубым непреложным фактором» и т. д. Мыслители пытаются одолеть эти неизвестные величины, используя все возможные источники учености и мысли, но проблема фехтовальщика грозна и безотлагательна, она не оставляет ему времени на размышления и эрудицию. Он должен решать тут же, его «мужество» нельзя выработать, когда он немножко освободится. Этот вопрос у порога, он стучится в дверь, он навис над головой. Если ответ не последует, все пропало. Здесь ситуация куда более критическая, чем у философа. Неудивительно, что дзен приходит спасать фехтовальщика или фехтовальщик прибегает к помощи дзен. Эти стихотворения представлены как секреты фехтования, они выражают дух дзен и его философию. Все нижеследующие стихотворения, состоящие из тридцати одного слога, — так называемые ута или вака, — становятся понятными, когда вы постигли «Воды Западной Реки» Басе или ута Дайто Кокуси о каплях дождя, столь же парадоксальное, как и стихотворение Басе. Нижеследующие стихи взяты из книги «Сборник произведений о фехтовании» Будзюцу (Токио, 1925 г.) Приводим эти произведения:

Если уши твои видят, а глаза слышат, —
Без сомнения ты сохранишь в памяти
Как естественно капли дождя стекают с ив!
Весна прибыла, мягко ветер веет,
Персиковые и абрикосовые деревья в полном цвету.
Обильные росы осенними ночами,
Летят опавшие листья.
Цветы, листья клена осенью,
Снега зимы покрыли поле белым —
Как прекрасны они, каждый по-своему.
Боюсь, привязанности мои еще не выходят
за пределы чувственного
(Ибо я знаю, что такое Реальность).
Внутри священной ограды, пред которой я склоняюсь.
Должен быть пруд ясной воды.
Когда мой ум-луна просветлеет,
Я увижу его тень, отраженную в воде.

Где б, когда и к чему бы ум ни привязался,
Поспеши отвязаться,
Если замешкаешься хоть ненадолго,
Он опять превратится в твой старый родной город[17]
Отринь
Все, чему научился в фехтовании.
Единым глотком
Выпей все воды Западной Реки.

Я думал все время,
Что уже научился побеждать,
Но теперь осознал:
Побеждать — не более ни менее
Чем проигрывать.
В колодце не закопан,
В воде имя ее наполняет,
Тень отражается:
И человек без формы и тени
Вытаскивает воду из колодца.
Человек без формы и тени
Превращается в толкущего рис,
Когда он толчет рис.[18]

Автор недавно вышедшей книги «Путь меча» Такано Хиромаса пишет: «В кэндо (Пути меча), чтобы достичь полного совершенства, необходимо не только до конца овладеть техникой, но и духовностью, которая контролирует все искусство фехтования в целом. Это необходимое фехтовальщику состояние ума называется мусин или мусо, т. е. „не-мысль“ или „не-рефлексия“, „не-размышление“. Отсюда, конечно, не следует, что не нужно совсем никаких мыслей, идей и чувств, когда вы стоите перед противником. Нужно предоставить возможность вашим естественным качествам естественно действовать у вас в сознании, свободном от мыслей, рефлексии и аффектов любого рода. Такое состояние ума называется „отсутствием Я“, де эгоистичным состоянием (муга или анатман — не-атман), в котором нет эгоистических мыслей, нет осознания своих достижений. Это дух саби-сиори (одиночества), текущий сквозь поэзию Сайге и Басе. Он тоже возникает из состояния отсутствия „Я“. Его часто уподобляют отражению луны в воде. Ни луна, ни вода не собираются создать то, что мы называем отражением луны в воде. Вода, как и луна, находится в состоянии не-ума, в не-умности. Но когда есть хоть маленькая полоска воды, в ней видна луна. Луна одна, но ее отражение везде, где есть вода. Когда это достигнуто, ваше искусство совершенно. Дзен и Путь меча в этом едины, их цель — преодоление двойственности жизни и смерти. Исстари это понимали мастера фехтования, и самые великие из них стучались в ворота дзен».

Автор вышеупомянутой книги раскрывает интересную вещь: в феодальную эпоху в Японии мастер меча или копья часто назывался «Осе» (мастер или учитель, на санскрите упадхьяна) — т. е. титулом, обычно даваемом буддистским монахам. Истоки этого обычая можно проследить до того момента, когда в охране Кофукудзи в Наре жил один великий монах. Он жил в маленьком храме Дзидзоин, находившемся под юрисдикцией Кофунудзи и был мастером во владении копьем. Все монахи Дзидзоина учились у него этому искусству. Естественно, что он был Осе для своих учеников, и далее этот титул стал переходить ко всем мастерам меча или копья уже не зависимо от их буддийской квалификации.

Помещение, где занимаются фехтованием, называется додзе. Додзе или дзедо — место для религиозных занятий в буддийском монастыре, его первоначальный смысл — место просветления. (На санскрите это звучит бодхимандала). Нет сомнения, что название было взято у буддистов.

Есть и другой аспект, который фехтовальщики переняли у дзен. В старое время, чтобы усовершенствоваться в искусстве фехтования, было принято путешествовать по стране, преодолевая трудности, которые встречаются на пути, и проходить обучение в различных школах. Дзен-буддисты тоже бродили по стране до тех пор, пока не достигали просветления. Среди монахов эта практика называлась «путешествие пешком», фехтовальщики называли это муся-сюге — тренировка в воинственности.

Не знаю, как давно возникла эта практика среди фехтовальщиков, но мы знаем об основателе Синкагэ-рю, путешествовавшем по стране. Одно событие связало его с дзенским монахом. Однажды он проезжал по маленькой деревушке в одном из отдаленных горных районов и увидел, что ее жители чем-то встревожены. Дело было в том, что доведенный до отчаяния разбойник скрылся в пустом доме, захватив, как заложника, маленького деревенского мальчика, и поклялся убить его, если на него нападут. Исэ-но-ками оценил серьезность ситуации и, увидев проходящего мимо буддийского монаха (а это вне сомнения был дзен-буддист), попросил его ненадолго одолжить монашеское одеяние. Чтобы выглядеть, как настоящий монах, он побрил себе голову и направился к заброшенному дому с двумя коробами для еды. Там он сказал разбойнику через закрытую дверь, что родители мальчика боятся, как бы тот не умер с голоду, и поэтому поручили ему передать еду. Сказав это, он кинул один из коробов преступнику, а затем продолжал: «Может, ты и сам голоден, так вот для тебя другая коробка». А когда головорез протянул к ней руку, он, не теряя времени, схватил его за руку и швырнул на землю. Так разбойник стал его пленником. Затем он вернул монашеское одеяние владельцу и тот сказал: «Ты поистине человек меча», и дал ему какра (или ракасу) — символ монашества, который носят на груди дзенские монахи. (Это разновидность сокращенного «кеса», на санскрите сасайа). Говорят, что Исэ-но-ками больше никогда с этим монахом не встречался. Этот путешествующий монах не мог быть новичком в дзен, он был одним из понимающих. «Человек меча» — это выражение, широко используемое в дзен, чтобы указать на опытного монаха, который уже вышел за пределы жизни и смерти. Исэ-но-ками, должно быть, имел серьезные основания, чтобы ценить и хранить какра, дар монаха, «путешествующего пешком». Возможно, нижеследующая история ходила среди монахов где-то в семнадцатом веке. Она свидетельствует о большом интересе, который был у них к взаимоотношению дзен и фехтования. Как указывает автор книги, эта история может быть и выдумана, но, как бы там ни было, факт, что фехтовальщики ее рассказывали, говорит о том, что они считали дзен невероятно таинственным и наделяющим практикующего чудесными силами.

Эта история взята из книги, скомпилированной в 1844 году Ми — намото Токусю, изданной в пяти выпусках и называемой Гэккек Содзи.

Это сборник разных историй о фехтовании, в нем повествуется о разных школах, их основателях и событиях, происшедших с ними. В конце семнадцатого и в восемнадцатом веке, к западу от Киото находилась школа Тэесин-рю. Основателем ее был Оцука Тэссин. Он очень любил фехтование и еще юношей стал выдающимся знатоком. Оцука очень гордился своим умением и, чтобы прославить свое имя, жаждал сразиться с другими искусными фехтовальщиками. Будучи в хороших отношениях с настоятелем близлежащего дзенского мона-стыря, он, перед тем как отправиться в путешествие, зашел к нему попрощаться. Настоятеля звали Рюко, он был известным учителем школы Сото. Когда Тэссин рассказал ему о своем намерении, настоятель посоветовал юноше не покидать провинции: «Мир, в котором мы живем, гораздо больший, чем ты себе представляешь, и там должны быть фехтовальщики куда искуснее тебя, поэтому твои приключения завершатся бедой или гибелью». Юноша, однако, упрямился и не желал слушать своего наставника. Рико продолжал: «Взгляни на меня, я тоже желал большой известности в этом мире. И вот последние несколько десятков лет я практиковал медитацию здесь, а сколько учеников у меня теперь? Что касается тебя, то вряд ли кто — то назовет тебя своим учителем. Мы всегда должны знать, кто мы и всегда довольствоваться тем, что есть».

Это так рассердило Тэссина, что он воскликнул: «Так ты думаешь, что мой меч никуда не годится?! Разве можно сравнить фехтование с твоим занятием?! Если я выйду из своего округа, схвачусь с кем — нибудь хорошо известным в другой местности и побью его, тогда все будут об этом говорить — и его друзья, и ученики. Если я встречу еще одного человека в другом районе и одержу победу и над ним, слава моя будет расти, и я стану известен и там. Я уверен в своем мастерстве и не боюсь сразиться ни с кем!»

В ответ на такое самомнение Рюко мог только улыбнуться. «Знаешь что, — сказал он, — начни прямо с того, кто перед тобой. Если ты меня победишь, можешь отправляться в путешествие по всей стране. Если проиграешь, обещай стать монахом и моим учеником». От души рассмеявшись, Тэссин сказал: «Может, ты и велик в своем дзен, но ведь ты не фехтовальщик. Впрочем, если хочешь попытать удачи, я готов».

Рюко дал ему бамбуковую палку, которая валялась поблизости, а сам вооружился хоссу (короткой палкой с пучком из конского хвоста на конце. Ее обычно носят дзенские монахи. Первоначально она использовалась, чтобы отгонять комаров). Тессин, полный уверенности в успехе, попробовал первым же ударом свалить на землю дзенского монаха. Но промахнулся. Противник был уже совсем в другом месте. Снова и снова он пытался попасть в цель и нанести удар, но было бесполезно. А в это время конский хвост частенько шлепал его по лицу. «Ну, что ты теперь скажешь?» — спросил наконец Рюко. Тэссину нечем было хвастаться, и он скромно признал свое поражение. Не теряя времени, Рюко позвал своих послушников и они принесли все необходимое, чтобы обрить волосы Тэссина и сделать его таким же монахом, как и другие.

Минамото, автор сборника, комментирует: «Весьма вероятно, что эта история сфабрикована дзенцами. Если бы Рюко, помимо того, что был дзенским учителем, не занимался фехтованием, ему бы Тэссина никогда не победить, как говорится в этой истории. Иначе Тэссин ничего не смыслит в фехтовании».

Но верно, что во многом дзен и фехтование шли рука об руку. К примеру, когда говорится о том, что нельзя «оставить промежутка и для волоска» или об искре кремня, ударяющего о сталь, — эти высказывания относятся как к дзен, так и к фехтованию, ибо ни одна школа не может игнорировать тренировку в мгновенности реакций. Однако, как бы ни был хорошо подготовлен дзенский мастер, ему не выиграть схватку у полностью подготовленного фехтовальщика. Высокое мастерство фехтования требует овладения и техникой боя, и принципом. И духовная тренировка, и технические детали — все должно быть едино.

Думаю, что с профессиональной точки зрения идея Минамото правильна: реальная тренировка техники и принципа дополняют друг друга. Однако, есть по крайней мере одна школа, которая делает основной упор именно на духовной тренировке, хотя не отвергает и технику. Лидер этой школы Хори Кинтаю (1688–1755) хотел использовать фехтование, как способ помочь человеку в духовных достижениях и формировании характера. Его соображения рассмотрим с нескольких точек зрения, ибо они проливают свет не только на фехтование, но и на самурайство в целом. На Западе существует непонимание духа, функции и дисциплины самураев, которые были правящим классом Японии во времена феодализма и, особенно при режиме Токугава. Точка зрения Кимуры, развитая в Кэндзюцу Фусики Хэкэ, как ее подает Хори в своем рассуждении о фехтовании, может быть изложена примерно так:

Совершенный фехтовальщик избегает ссор и схваток. Схватка означает убийство. Как можно довести себя до того, чтобы убить ближнего? Все мы хотим любить друг друга, а не убивать. Мы нравственные создания и не станем опускаться до скотского состояния. Что толку быть прекрасным фехтовальщиком, если теряешь человеческое достоинство? Лучше всего быть победителем без схватки.

Меч — зловещее оружие, если он убивает при безвыходных ситуациях. Используя его, делайте меч дающим жизнь, а не несущим смерть. Если человек родился в самурайской семье, он должен изучать фехтование, такова его профессия. Все дело в том, что фехтование надо использовать в изучении Пути (Дао). Правильно использованный меч поможет развить ваш дух.

Большое преимущество меча перед книгами в том, что одна ошибка позволит противнику сразу же нанести вам удар. Поэтому вы вынуждены быть все время начеку, и не только во время фехтования. Вы всегда должны быть правдивы по отношению к себе и не допускать праздномыслия. Думать, конечно, очень полезно, но бывают случаи, когда мысли мешают работе, когда их нужно отстранить и дать выдвинуться бессознательному. В таких случаях вы перестаете управлять своим сознанием и становитесь орудием в руках неизвестного. Неизвестное не обладает эгоистическим сознанием и не содержит мысли о победе, ибо действует в сфере недвойственности, где нет субъекта и объекта. Именно поэтому меч движется как должно и схватка оканчивается победой. Это практическое приложение Лао-Цзы о «деянии недеянием». Сун-пу — великий авторитет в военных искусствах — говорит: «Вовсе не самое лучшее побеждать в каждой схватке; самое лучшее — побеждать, не думая победить. Вот совершенная победа».

Быть бдительным — значит быть совершенно серьезным; быть совершенно серьезным — значит быть совершенно искренним с самим собой и эта искренность, в конце концов, ведет к раскрытию Небесного пути (Дао). Небесный Путь превыше «я», это мусин, «не-ум» или мунэн — «не-мысль». Когда мусин осознан, ум не знает препятствий и задержек, он свободен от мысли о жизни и смерти, достижении и потере, победе и поражении. Пока человек думает о том, чтобы победить врага, его ум полностью забит всякими схемами о том, как это сделать, но если враг лучше владеет техникой, или применит что-либо неожиданное, — а это вполне вероятно, — тогда схемы окажутся непригодными и человек, вооруженный этими схемами, погибнет. Если оба подготовлены одинаково, тогда схватка закончится взаимным убийством. Когда схема встречается со схемой, трудно предвидеть исход поединка. Итак, совершенный фехтовальщик выходит из двойственности, и тогда он уже не просто владелец меча.

Самурай носит два меча — длинный и короткий. Знать, как ими пользоваться — это и есть профессионализм. Самурай должен не только тренировать силу и думать о мече, который убивает, ибо ощущением силы всегда склонны злоупотреблять. Меч должен убивать эгоизм — корень всех ссор и сражений. Школа Дзягю дает возможность «одним глотком выпить воды Западной Реки», что является кульминацией тренировки фехтовальщика. Технические детали должны подчиняться этому принципу, который определяет будущий духовный облик фехтовальщика. Школа, представляемая Хори Кинтаю, происходит из школы Дзягю Тадзима-но-ками, который связал все стадии тренировки фехтовальщика с тренировкой дзен-буддиста, как его учил Такуан. Ранее я уже говорил, что выражение «воды Западной Реки» взято из ответа Басе на вопрос мирянина Хо: «Кто тот, кто стоит одинокий среди ста тысяч объектов?» Не думаю, что все фехтовальщики, повторяющие это выражение, его понимали. Если судить по тому, что они об этом пишут, то боюсь, они «это» не пережили. В таком случае еще более интересно, что они как-то связывали «воды Западной Реки» с тем конечным принципом, который руководит неосознанными процессами фехтовальщика. Даже изучив все малейшие технические тонкости, фехтовальщик не может считаться совершенным, пока не погрузится глубоко в «воды Западной Реки» и не встретится с тем, «кто стоит одиноко среди ста тысяч объектов». Может быть, основным мотивом, который побудил Кимуру Кюхо, ученика Кинтаю, написать это короткое исследование о фехтовании и назвать его «Неизвестное в искусстве фехтования» было то, что в его дни, видимо, очень немногие из фехтовальщиков действительно понимали Басе.

Позвольте мне закончить цитатой, подводящей итог диалога Кимуры, — вернее, Хори.

Вопрос. Вы прекрасно сказали. Я с вами совершенно согласен. Но как приложить все это к практическим деталям искусства?

Ответ. Самое главное осознать, что все, что может быть выражено символами или словами — вторично, что это не более чем следы. Поэтому дзенские учителя отказываются считать литературу или слова окончательными. Важно достичь конечной субстанции посредством этих следов, букв или символов. Сама конечная реальность не есть символ. Она не оставляет следов и не может быть передана ни письменно, ни устно, но мы приходим к ней, прослеживая следы до их источника, из которого они происходят. Если мы остановимся на символах или умозаключениях, нам этот принцип не осознать.

Вопрос. Когда мы отказываемся от символического языка или от умозаключений, разве мы при этом не остаемся в абсолютном небытии вещей?

Ответ. Да. И это самое трудное в достижении осознания. Поэтому хороший тренер очень осторожно занимается с начинающим, чтобы упражнения в технике шли параллельно с пониманием принципа. Бывает, что человек за всю свою жизнь так и не постигает принципа. Главное — искать принцип не вовне, а внутри себя.

Вопрос. Но тогда в фехтовании нет тайной передачи?

Ответ. Самое последнее невозможно передать от человека к человеку. Оно у каждого находится внутри. Вся техническая дисциплина служит тому, чтобы фехтовальщик в конце концов это увидел. То же самое и вообще с обучением. В самой учености немного толку. Вы можете прочесть все, что написано о духовной тренировке и духовном достижении, но главное — осознать мистерию бытия. Осознание этой тайны возможно лишь в глубинах самого себя, извне его не получишь. Если осознание происходит извне, оно не ваше, а чужое.

Вопрос. А что вы можете сказать об этой тайне? Ответ. Все, что я могу о ней сказать, это то, что я не знаю или что это непостижимо.

Вопрос. Значит, нам нужно оставаться невеждами? Ответ. Нет, не значит. Это значит знать и не знать. Вопрос. Почему?

Ответ. Ни почему. Это знать, как бы не зная. Все, что я могу объяснить, это вне знания (Фусихи или фури).

Примечания:

1

Такуан (1573–1645), знаменитый дзенский мастер, был настоятелем Дайто-кудзи в Киото. Третий сегун Тогугава Иэмицу пригласил его в Токио, где выстроил большой храм Токайдзи и поставил его во главе храма.

2

Принадлежал к знаменитому роду фехтовальщиков, процветавшему в начале эпохи Токугава. Тадзима-но-ками был учителем Иэмицу и изучал дзен под руководством Такуана.

3

Буддизм Махаяны выделяет 52 ступени, ведущие в состояние высшего просветления (Самбодхи). «Неведение» (авидья) можно рассматривать, как первую из этих ступеней, и аффекты (клеши) — это омраченные страсти, которые сопровождают пребывающих на этой ступени. По-японски «неведение» — муме, «аффекты» — бенно. Муме может переводиться как омраченностъ, бен-но — как заблуждение и страдание. Аффект (лат.) — психологический термин, означает волнение, страсть и нервно-психическое возбуждение с утратой волевого контроля, невладение собой.

4

Этот термин мне не очень нравится, поскольку может вызвать неадекватные ассоциации. В оригинале (по-японски это «ри», по-китайски это «ли»), это означает «нечто трансцеденталъное», «что-то контрастирующее с детальной актуальностью» и связанное с внутренним или сверхчувственным планом вещей.

5

По-японски все предложение читается так: Тада-иссин-но-сутэ е нитэ соро, буквально: «Все это зависит от того, как человек отказывается от своего ума». В этом случае «ум» следует понимать не как «один абсолютный ум», но как «обычный, обыденный ум всякого человека», т. е. «ум неведения и аффектов», который останавливается на объекте или опыте, или переживании, и отказывается возвращаться к своему природному состоянию текучести, пустоты, не-умности.

6

Ри (ли) ими дэн (ши) — часто употребляемые термины буддийской школы Кэ-гон. Дэн — определенный объект или событие, ри — универсальный принцип. Когда они разделены, жизнь теряет свободу и спонтанность, и человек перестает владеть собой. Говоря языком психологии, их соединение происходит, когда бессознательное прорывается в сознательном, и рассудочная деятельность передает власть бессознательному. На языке христианской религии это называется смерть «Я» и жизнь «во Христе». Буннам Дзэндзи сказал бы: «Жить, как мертвец». Фехтовальщик должен освободиться от всех мыслей о жизни и смерти, достижениях и потерях, правоте и неправоте, целиком отдаваясь той силе, что живет глубоко внутри его существа. Это все осуществится только тогда, когда Ри и Дэн будут е. гармоническом взаимодействии. Стихотворение Бунана гласит:

Пока живешь,
Будь как мертвец,
Будь совершенно мертвым —
И делай все что хочешь.
Все будет хорошо.

7

Стремиться по-японски «кокоро тамэру», о чем так много говорит Такуан в своем письме Дзягю Тадзима-но-ками. Вторую часть стихотворения можно перевести так: «Я только думаю, что тебе не следует останавливать свой ум на временном убежище».

8

Такуан здесь употребляет слово «упуру». Буквально «упуру» означает «течение» (переход) или «перемещение» (переключение) с одной вещи на другую. «Во томару» означает «останавливаться». «Кокоро» — ум, сердце, душа. «Кокоро во томару» — означает, что человек воспринимает объект, и его внимание им полностью захвачено, ум застревает на этом объекте.

9

«Кэй» по-японски. Конфуцианские ученые, особенно династии Сун, считают это чувство почитания, благоговения чрезвычайно важным для прогресса в изучении Дао (Пути). Это чувство в дзен хорошо только для Начинающих.

10

Хосин по-японски, фань-синь по-китайски. Хо (фань) значит «свободный, необузданный», «бешено бегущий», «идущий куда попало», «потерянный», «отпущенный». Мэн-Цзы (гл. 6 «Гао-цзы») говорит, что жизнь «любовь, человеколюбие» — это человеческий ум (сердце), справедливость — человеческий путь. Жаль, что люди оставляют Путь, не следуют ему, что люди отпускают свой ум, не ищут его. Когда у них пропадает курица или собака, они знают, что должны это найти. Путь учения — это поиск сердца, которому они позволили уйти. Кокоро — значит одновременно и ум и сердце, интеллект и чувства. Это часто употребляется в философском смысле как субъект, субстанция или душа. Где бы в письме Такуана не употреблялся «ум», его нужно понимать в этом всеобъемлющем смысле.

11

Суки — буквально означает любое пространство между двумя объектами, куда можно вложить что-нибудь еще (зазор, разрыв). Психологическое или умственное суки возникает, когда состояние напряженности переходит в расслабление. Более подробно написано во второй части работы.

12

Мусин (кит. усинь) или мунэн (кит. унянь) — одна из наиболее важных категорий дзен. Это соответствует состоянию невинности и радости первых обитателей райских кущ или даже уму самого Бога, когда он собирается произнести «Да будет свет». Эно (Хой-нэн) — шестой патриарх дзен подчеркивает значение мунэн или мусин, как наиболее существенное в учении дзен. Обретя его, человек становится дзен-человеком, дзенцем, и, как сказал бы Такуан, совершенным фехтовальщиком.

13

«Бессознательное» аналогич. «неосознанное»

14

Здесь вера есть единый абсолют, соответствующий тому, что я называю Бессознательным, Фаэна — последняя стадия боя.

15

Вот другая песня Кукко о том же предмете:

Не поставлено цели,
И лук не натянут,
А стрела срывает с тетивы,
Она не может ударить
Но и не промахнется

Секрет этого пытался узнать у своего учителя Энен Херригель, впоследствии профессор, автор «Дзен и искусство стрельбы из лука».

Эти строки очень показательны для всех японских воинских искусств.

16

Анаршана джианам — это на санскрите одно из четырех значений (джиана), даваемых Иогочарами или буддийской школой Виджняптиматра. Это означает поэтизированное свойство сознания как целого, которое здесь сравнивается со светоносным качеством зеркала.

17

Старое, эгоистическое «Я» человека.

18

Хой-Нэн (Эно), шестой патриарх дзен, по поручению настоятеля занимался ручным трудом, в частности толок рис.