• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Дорожная история иллюстрирует дистанцию между отбросами, выброшенными с орбиты устойчивой социальности в «асоциальность», и легкими нейтральными частицами, способными преодолевать огромные расстояния, не вступая во взаимодействие с субстанцией слишком человеческого. Один из первых принципов: не сбиваться в стаю. Пучок номадического излучения выглядит, как веер, разворачивающийся в бесконечность.

Анализируя поведение Клирика в ситуации с вымогателями, прежде всего можно отметить отсутствие какой-либо солидарности с пострадавшими попутчиками — нет ни разделенного страха, ни разделенного сострадания. С другой стороны, Клирик отнюдь не руководствуется принципом «Пронеси мимо меня чашу сию». Он ведь все разно ничего не терял, да и «виктимность» ни в малейшей мере не свойственна комаду. Подобно истинному даосу номад сливается с любым фоном, и не существует охотника, способного распознать в нем добычу.

Клирик просто перехватил роль охотника, и сразу же возникает вопрос: почему? При некотором размышлении придется дать единственный ответ: подвернулась достойная структура приключения. И здесь мы наконец сталкиваемся с понятием, пригодным для описания номадических траекторий, с чем-то, обладающим онтологической принудительностью для номада. Понятно, что номадическкй драйв изначально входит в спектр доступной человеку мотивации, но обычно он находится в связанном состоянии, его позывные перекрыты близкодействующими силами оседлости. Большое количество привязей (привязанностей) не дает реализоваться воле к разбеганию, к экзистенциальному проектированию или набрасыванию проектов, как сказал бы Хайдеггер. Или, как сказали бы мы, не дает реализоваться чистому авантюрному разуму, движущей силе экзистирования как бытия-заново.

Волк, сидящий на привязи, уже не волк, а собака, привязанность и здесь определяет сущностное различие. Факторы одомашнивания, привязанности в широком смысле слова делают из одного существа другое, одомашнивание выступает как аналог химической связи, преобразующей «свободный радикал» в устойчивую молекулу. И наоборот, расщепление, «ионизация» вызывают к жизни активный элемент: реакция, которую можно назвать зкзистенциально-психологической ионизацией, порождает номада, носителя чистого авантюрного разума. Дальше аналогия с химией кончается, поскольку номад обладает «нулевой валентностью», в траектории странствий для него нет постоянных аттракторов, есть лишь участки избирательного сродства. Требуется грандиозная, специально сконструированная ловушка, чтобы поймать хотя бы одну легкую светоносную частицу, но и это возможно только до рубежей третьей номадической.

В истории человеческой экзистенции формация чистого авантюрного разума предстает как отвергнутая альтернатива. Оседлое человечество, руководствующееся принципами гуманизма, успокоилось в сознании своей безусловной правоты и не замечает вопиющих противоречий. Но устойчивость гуманизма и его территории — всемирной черты оседлости — объясняется не только соответствующим воспитанием, не только разветвленным репрессивным аппаратом, простирающимся от этики до медицины, но и удачным вытеснением. Позывные чистого авантюрного разума вытеснены в сферу символического: мы высовываем туда голову и слушаем сказку странствий, пока нас не окликнут, чтобы отдать долг или выполнить обязательство. Именно этот грубый окрик опоэтизировал Хайдеггер, назвав его зовом совести. К этому зову мы еще вернемся.