• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Элвин Тоффлер начал свою карьеру как журналист. Откликаясь на злобу дня, он, однако, не превратился в простого летописца наших дней. За обыкновенными буднями, каждодневными смещениями власти, перипетиями семейной ячейки, метаморфозами политики, потоками информации он стремился разглядеть некоторые общие тенденции социального развития. Не разделяя традиционных представлений о том, что история подпитывается социальными революциями, Тоффлер начал создавать иные историософские схемы.

Так он стал известным американским социологом и футурологом. Но разве его феноменология истории абсолютно неожиданна? Конечно, нет. Можно сказать, что Тоффлер строил свои выводы в русле новейшей американской социологии, в этом смысле он мало чем отличался от Белла или Бжезинского. Державная нить этой социологии — развитие техники и ее роль в преображении социальных процессов. Тоффлер тоже отдал дань этой моде. Однако в отличие от других социологов он сумел придать своим сочинениям настоящую социологическую основательность. Глобальные тенденции здесь не просто обозначаются. В подтверждение той или иной мысли приводится целый поток фактов, ссылок, цифровых распределений. В арсенале социолога суждения философов, поступки политиков, статистика социальных процессов. Современный читатель найдет в публикуемой работе огромный эмпирический материал, который так нужен политику, социологу, демографу, культурологу и философу.

Однако книга «Третья волна» написана почти два десятилетия назад. Не устарела ли она? Не обветшали ли ее основные положения в потоке новейших утопических, футурологических провозвестий? В какой мере современный российский читатель может довериться феноменологии истории, как она представлена Э. Тоффлером? Разумеется, два десятилетия внесли определенные коррективы в историософскую концепцию Тоффлера. Можно говорить об уточнениях, о расшифровке отдельных положений. Но в главном она сохранила свою актуальность и неоспоримую ценность.

Сто лет назад, по словам Томаса Манна, родилась формула, которая выражала чувство гибели определенной эпохи. И ныне человечество, несомненно, подошло к невидимому рубежу, который отделяет одну эпоху от другой. Мы сегодня можем утверждать, что цивилизация будущего будет радикально отличаться от нашей современной. Не так ли люди эпохи Просвещения с недоумением поглядывали на неких юнцов, которые, облачившись в плащи, отказывались служить в банке ради корысти, идти на государственную службу? Эти юнцы предавались поэзии, стремясь разглядеть за прозой жизни иные, незримые миры. Мало кто мог предвидеть тогда, что именно так начиналась целая полоса в жизни европейского человечества, которую назовут романтизмом. Несомненно, в качестве цели, мобилизующей усилия общества, необходим некий образ будущего. Главные условия разработки такого образа будущего: его формулировка в категориях, близких к сегодняшним настроениям, учет нынешних ценностей. Психологически–моральная установка современного человека–преодоление тех ограничений, которые накладывает на него его собственная культурно–историческая природа.

Французский социолог Жак Эллюль полагает, что интеллектуалы не способны выработать социально полезный и социально эффективный образ будущего общества. Так, например, утопии Кампанеллы, Томаса Мора или Шарля Фурье не сыграли даже ничтожной роли в развитии исторических событий своего времени. В этих утопиях не содержалось и предвидений, которые осуществились бы сегодня.

Размышления современных интеллектуалов о будущем — это скорее всего лишь материал для дальнейших раздумий. Они фактически не определяют цели, к которой, как к своему будущему, должно стремиться общество. В антиутопиях типа оруэлловской или кафкианской, на которые ссылается Тоффлер, отмечаются опасные для человечества тенденции социального развития, но поскольку авторы этих мрачных прогнозов не видят путей преодоления выявленных ими негативных тенденций, то нарисованные картины «повисают в воздухе». В конце XX в. возник своеобразный бум утопий. Одновременно встал вопрос: можно ли в принципе угадать грядущее? Следует ли пытаться каким–то образом блокировать утопическое сознание? Ведь их социальное значение отрицательно. Они не приносят добра человечеству. Достаточно людям воспринять предписания, содержащиеся в утопиях, серьезно, как результаты оказываются катастрофическими. Преступления, совершенные капитализмом в эпоху либерализма, во многом объясняются той серьезностью, с которой в ту эпоху была принята фигура Робинзона Крузо. Позднее попытки реализовать учения Этьена Кабэ и Шарля Фурье сыграли большую роль в том, что социализм не получил достаточного развития.

Разработка утопии всегда представляет собой бегство от действительности. Это занятие легче, чем второй вид деятельности интеллектуалов по предвидению будущего — подсчет вероятностей того или иного пути социального развития. Подсчет этот, в свою очередь, также не содержит четко сформулированной картины будущего. Он устанавливает лишь ряд возможных рациональных альтернатив в отношении будущего, которые совсем не обязательно совпадут с самим реальным будущим.

Однако Тоффлер отказывается именовать свой прогноз утопией. Дело в том, что утопия — это безоблачное будущее. Хотя американский футуролог изо всех сил пытается декларировать философию оптимизма, он предупреждает: новая цивилизация столкнется с серьезными проблемами. Все проблемы и не перечислишь. Проблемы личности и общества. Политические проблемы. Проблемы справедливости, равенства и морали. Проблемы новой экономики, в первую очередь проблемы занятости, благосостояния и самообеспечения. Тоффлер предвидит, что рождение новой цивилизации вызовет бурю страстей.

Вместе с тем американский социолог не считает свой прогноз и антиутопией. Так называется в художественной литературе и общественной мысли течение, которое переносит в будущее пессимистические представления о социальном прогрессе. Антиутопия решительно отвергает любые попытки искусственно сконструировать справедливый общественный строй. Таковы сатирические произведения Дж. Свифта, Вольтера, M. E. Щедрина, Г. К. Честертона. В XX в. антиутопия возрождается: Е. Замятин «Мы», О. Хаксли «Этот прекрасный новый мир», «Обезьяна и сущность», Дж. Оруэлл «Ферма животных», «1984», А. Кестлер «Мрак в полдень», Л. Мамфорд «Миф о машине» и т. д. Во всех этих произведениях будущее трактуется как время тотального насилия над природой и личностью человека.

Несмотря на то что Третья волна бросает вызов человечеству и таит в себе опасности — от экологической катастрофы до угрозы ядерного терроризма и электронного фашизма, — она не является кошмарным продолжением индустриализма. Свой жанр Тоффлер именует «практопией». Чем же утопия отличается от практопии? В последней нет безмерной идеализации. Это описание более практичного и более благоприятного для человека мира, нежели тот, в котором мы живем. Но в этом мире, в отличие от утопии, есть место злу — болезням, грязной политике, несправедливости.

Мир стоит на пороге грандиозных социальных перемен, технических и культурных нововведений. Глубинное и поразительное по своим следствиям развертывание потенциала техники оказывает воздействие на все стороны социальной жизни. Меняется не только содержание труда, в десятки и сотни раз возрастает его производительность. Существенные преобразования происходят во всем строе культуры и современной цивилизации. Микроэлектронная революция увеличивает мощь человеческого интеллекта. Технологические новшества оказывают влияние на социальную структуру общества. По существу, рождается новый цивилизационный уклад, в котором принципиально иной будет сфера труда, управления, досуга.

Стремительное возвышение техники как фактора социальных преобразований актуализирует сложный спектр мировоззренческих вопросов. Что такое техника как феномен? Каковы формы и пределы ее воздействия на человеческое бытие? В чем проявляется общественная обусловленность техники? Является ли она благом для человечества или таит в себе непредвиденные роковые предопределения?

Идея технических мутаций, оказывающих многомерное воздействие на социальный процесс, давно уже получила признание в современной философии и социологии. Наиболее последовательно ее развивают Д. Белл, Дж. Грант, Э. Тоффлер. В своих основных работах американский социолог проводит мысль о том, что человечество переходит к новой технологической революции, то есть на смену Первой волне (аграрной цивилизации) и Второй (индустриальной цивилизации) приходит новая, ведущая к созданию сверхиндустриальной цивилизации. Вместе с тем, как уже отмечалось, Тоффлер предупреждает о новых опасностях, социальных конфликтах и глобальных проблемах, с которыми человечество столкнется на рубеже двух веков. Чем же отличается «концепция волн» от традиционных, в частности марксистских, представлений? Любой историософ, независимо от собственной политической ориентации, обнаруживает, что в истории происходят всевозможные катаклизмы, которые далеко не всегда сопровождаются мирным течением событий в целом. Понятие «философия истории» ввел Вольтер. Фактически оно восходит к античности. Хронологически же философия истории начинается исследованиями Геродота и Фукидида о силе исторического движения, затем идет через Полибия к целостному пониманию Посидиния и нравственно–политическому — у Плутарха.

Философы истории всегда пытаются выделить в летописи человеческого рода различные этапы, которые последовательно сменяют друг друга. Всякое преображение исторического процесса, всякий шаг вперед или назад есть дело человека и без него не обходится. Человек всегда был единственным творцом своей истории. Поэтому так называемая закономерность в истории в переводе на обычный язык означает, что не может быть ни одного исторического факта, который противоречил бы свойствам человека или совершался бы помимо него.

Долгое время наше общественное сознание находилось под воздействием формулы К. Маркса: революции — это локомотивы истории. Мы поэтизировали все общественные перевороты. Теперь мы знаем, что революция есть худший способ улучшить материальные и духовные условия жизни масс. На словах обещается реализация величайших ценностей, но результаты, как правило, оказываются противоположными.

По мнению Питирима Сорокина, революции не социализируют, а биологизируют людей. Не улучшают, а ухудшают экономическое положение рабочего класса. Не увеличивают, а сокращают все базовые свободы. Чего бы ни достигали революции, они добиваются этого чудовищной и диспропорционально великой ценой. Все фундаментальные и по–настоящему прогрессивные процессы – это результат развития знания, солидарности, кооперации и любви, а не ненависти, зверства, сумасшедшей борьбы, которые неизбежно сопутствуют революции.

Революция вырастает из целого комплекса причин. Общество, которое не знает, как ему жить, которое не способно развиваться, постепенно реформируясь, неожиданно проходит через взрыв. Каждое стабильное общество, сколь бы несовершенным оно ни казалось с точки зрения «незрелого» радикализма, тем не менее является результатом огромной конденсации национального опыта, итогом бесчисленных попыток, усилий, экспериментов многих поколений в поисках наиболее приемлемых социальных форм.

Как же соотнести теорию революции с тоффлеровской концепцией смены волн? Разве очередная волна, как ее описывает Тоффлер, не является грандиозным поворотом истории, величайшей трансформацией, всесторонним преобразованием всех форм социального и индивидуального бытия? Безусловно, это так. Однако, по мнению Тоффлера, эти исторические сдвиги, захватывая все стороны жизни людей, тем не менее во многом бескровны. Ведь речь идет не о социальной революции, направленной в основном на смену политического режима, а о технологических изменениях, которые вызревают медленно, эволюционно. Однако впоследствии они рождают глубинные потрясения. Чем скорее человечество осознает потребность в переходе к новой волне, тем меньше будет опасность насилия, диктата и других бед.

По мнению Э. Тоффлера, развитие науки и техники осуществляется рывками, по его терминологии, — волнами. Почему в так называемый век информации, спрашивает он, мы вступаем именно сегодня, а не сто лет назад? Отчего этот процесс не мог «опоздать» еще на столетие? Современные исследователи, отвечая на эти вопросы, ссылаются в основном на внешние факторы: стремительное нарастание изменений вообще, отчетливое обозначение тенденции к многообразию в экономике и всей социальной жизни.

Концепция «информационного общества» — это разновидность теории постиндустриализма, основу которой заложили 3. Бжезинский, Д. Белл, Э. Тоффлер. Рассматривая общественное развитие как «смену стадий», сторонники этой теории связывают его становление с преобладанием «четвертого», информационного сектора экономики, следующего за сельским хозяйством, промышленностью и экономикой услуг. Капитал и труд как основа индустриального общества уступают место информации и знанию в информационном обществе. Революционизирующее действие информационной технологии приводит к тому, что в информационном обществе классы заменяются социально недифференцированными «информационными сообществами» (Ё. Масуда).

Сначала, по определению Тоффлера, была Первая волна, которую он называет «сельскохозяйственной цивилизацией». От Китая и Индии до Бенина и Мексики, от Греции до Рима возникали и приходили в упадок цивилизации, у которых, несмотря на внешние различия, были фундаментальные общие черты. Везде земля была основой экономики, жизни, культуры, семейной организации и политики. Везде господствовало простое разделение труда и существовало несколько четко определенных каст и классов: знать, духовенство, воины, рабы или крепостные. Везде власть была жестко авторитарной. Везде социальное происхождение человека определяло его место в жизни. Везде экономика была децентрализованной, каждая община производила большую часть необходимого.

Триста лет назад — плюс–минус полстолетия — произошел взрыв, ударные волны от которого обошли всю землю, разрушая древние общества и порождая совершенно новую цивилизацию. Таким взрывом была, конечно, промышленная революция. Высвобожденная ею гигантская сила, распространившаяся по миру — Вторая волна, — пришла в соприкосновение с институтами прошлого и изменила образ жизни миллионов.

К середине XX в. силы Первой волны были разбиты, и на земле воцарилась «индустриальная цивилизация». Однако всевластие ее было недолгим, ибо чуть ли не одновременно с ее победой на мир начала накатываться новая — третья по счету — «волна», несущая с собой новые институты, отношения, ценности.

Тоффлер отмечает, что примерно с середины 50–х годов промышленное производство стало приобретать новые черты. Во множестве областей технологии возросло разнообразие типов техники, образцов товаров, видов услуг. Все большее дробление получает специализация труда. Расширяются организационные формы управления. Возрастает объем публикаций. По мнению Тоффлера, все это привело к чрезвычайной дробности показателей, что и обусловило появление информатики.

Не подлежит сомнению, что разнообразие, на которое обращает внимание Тоффлер, действительно расшатывает традиционные структуры индустриального века. Капиталистическое общество прежде всего основывалось на массовом производстве, массовом распределении, массовом распространении культурных стандартов. Во всех промышленных странах — от США до Японии — до недавнего времени ценилось то, что можно назвать унификацией, единообразием. Тиражированный продукт стоит дешевле. Индустриальные структуры, учитывая это, стремились к массовому производству и распределению.

Вместе с тем данная тенденция постепенно становилась объектом острой критики со стороны противников «массовизации». Многие проницательные авторы отмечали, что машины лишают людей индивидуальности, а технология вносит рутинность во все сферы общественной жизни. Миллионы людей встают примерно в одно время, сообща покидают пригороды, устремляясь к месту работы, синхронно запускают машины. Затем одновременно возвращаются с работы, смотрят те же телепрограммы, что и их соседи, почти одновременно выключают свет. Люди привыкли одинаково одеваться, жить в однотипных жилищах. Тысячи научно–фантастических романов и кинофильмов пронизывала мысль: чем выше уровень развития техники, чем она сложнее, тем более стандартизированными и одинаковыми становимся мы сами.

Тоффлер полагает, что тенденция к унификации породила контртенденцию. Появился запрос на новую технологию. «Информационный взрыв» рассматривается как порождение отживших структур. Однако почему прежние социальные структурыстали разрушаться? Откуда взялись новые запросы и потребности? Что, вообще говоря, порождает грандиозные технологические сдвиги? Тоффлер не отвечает на эти вопросы в духе чисто технологического детерминизма, но подчеркивает великую роль техники в истории человечества.

Американский исследователь стремится обрисовать будущее общество как возврат к доиндустриальной цивилизации на новой технологической базе. Рассматривая историю как непрерывное волновое движение, Тоффлер анализирует особенности грядущего мира, экономическим костяком которого станут, по его мнению, электроника и ЭВМ, космическое производство, использование глубин океана и биоиндустрия. Это и есть Третья волна, которая завершает аграрную (Первая волна) и промышленную (Вторая волна) революции.

Тоффлер исследует общественные изменения как прямой рефлекс технического прогресса. Он анализирует различные стороны общественной жизни, но при этом берет за доминанту преобразования в техносфере (к ней Тоффлер относит энергетическую базу, производство и распределение). Но это вовсе не означает, будто американский теоретик отвлекается от изучения той роли, которую общество играет в развитии техники. Он много и пространно рассуждает о том, что техника должна соответствовать экологическим и социальным критериям.

Можно согласиться с тем, что промышленная революция оказала разрушающее воздействие на большую семью, которая составляла единое производственное целое. Но так называемая нуклеарная семья (муж, жена, дети) стала доминировать совсем не потому, что она экономичнее, рентабельнее. На ее формирование повлияли многочисленные факторы — отделение трудовой жизни от семейной, рождение иерархической структуры власти, изменение ценностных ориентации. Вот почему крайне рискованно при изучении общественных процессов исходить из техницистской логики.

Нет сомнений в том, что компьютеры углубят понимание причинно–следственных связей нашей культуры в целом, на что указывает Тоффлер. Обработка информации поможет создать осмысленные «целостности» из бессвязных, роящихся вокруг нас явлений. Но компьютер только в том случае окажет воздействие на общественный организм, когда его применение будет продуманным, соотнесенным с характером общественных связей.

Книга Тоффлера поможет осмыслить те процессы, которые происходят сегодня в России. Надо исходить из того, что к концу XX в. человечество завершает переход к новому строю. И никто и ничто не может остановить этот объективный процесс. Но что такое «новый строй»? В мире нет ни капитализма, ни социализма.

Гавриил Попов пытается количественно описать экономику нового строя. Можно условно говорить о трех ее частях: треть — государственный и муниципальный сектор, треть — частный и треть — коллективный (от акционерных обществ до кооперативов). Если органическим элементом капитализма и социализма была идея противоположности классов и их борьбы «на уничтожение», то органическим элементом строя, где нормально взаимодействуют разные формы собственности, становятся сотрудничество, договоренности.

Шарль Фурье назвал то общество, которое придет на смену капитализму, строем «социального гарантизма». Постиндустриальный строй сам по себе внутренне связан всеми своими структурами. Раз есть социальные гарантии, значит, сохраняет свое значение государственное регулирование. Без частного сектора нет конкуренции и, стало быть, нет динамики. Нельзя обойтись и без демократии, ибо только она может быть инструментом взаимного согласования всех сторон. Однако, и это показано в работе Тоффлера, демократия должна развиваться дальше.

Следуя логике Тоффлера, можно утверждать, что при феодализме господствовали собственники одного ресурса — земли. При капитализме — собственники уже всех средств производства. При социализме бюрократия как целое стала коллективным собственником всей экономики. Тоффлер показывает, что в постиндустриальном обществе продолжает господствовать бюрократия. Но ее власть ограничена. Во–первых, в самой экономике — частным и коллективным секторами. Во–вторых, сама бюрократия выступает не как единая структура, а разрозненно. В–третьих, группы бюрократии переплетаются, сращиваются с собственностью, причем в разной степени. Наконец, власть бюрократии реализуется в условиях особого типа демократии.

По словам Г. Попова, в постиндустриальном обществе две главные проблемы: взаимоотношения внутри групп бюрократии и взаимоотношения между всей и небюрократическим большинством общества.[1] Для понимания постиндустриального строя исключительно важен и вопрос о его разновидностях. Можно выделить три типа постиндустриализма: первый мир — постиндустриализм ведущих стран — метрополий (сейчас это «семерка»), второй мир — постиндустриализм стран партнеров, стран–сателлитов (типа Швеции, Дании, Австрии и т. д. ) и постиндустриализм стран «третьего мира».

По мнению Г. Попова, переход к постиндустриализму России столь спецефичен, что можно говорить и о российской модели постиндустриализма, и о российской модели перехода к нему.

Последствия информатизации общества, как и последствия предшествовавших великих социотехнологических революций, будут различными для разных регионов, стран и народов. Свободное движение и производство информации и информационных услуг, неограниченный доступ к информации и использование ее для стремительного научно–технологического и социального прогресса, для научных инноваций, развития знаний, решения экологических и демографических проблем возможны лишь в демократических обществах, в обществах, где признают свободу и права человека, где открыты возможности для социальной и экономической инициативы.

Наша страна находится сейчас в затяжном социально–экономическом, политическом и духовном кризисе. В области информационных технологий, средств и систем связи, в области исследований по искусственному интеллекту наше отставание от передовых западных и ряда восточных стран продолжает стремительно увеличиваться. Если в ближайшие годы положение радикально не изменится, то разрыв может оказаться едва ли не фатальным.

В 50–70–е годы стало очевидно, что человечество вступает в новую эпоху. Проблема существования человека и общества в полностью технизированном и информатизированном мире не могла не занимать социологов, философов, политиков. Книга Э. Тоффлера пришла к нам с солидным опозданием. Но она всем своим содержанием включается в наши современные дискуссии. Возьмем, к примеру, проблему многопартийности, которую обсуждает Тоффлер.

В нашей стране демократы 90–х годов требовали многопартийности. Сегодня многие говорят о том, что идея партий себя не оправдала. Однако преимущество партий заключается именно в том, что они интегрируют большие группы интересов. И чем мощнее партия, тем большие группы интересов она интегрирует и облекает в политическую форму. Порок корпоративного общества – его фрагментированность, атомизированность. Побеждают группировки, которые в этот день, в этот час случайно оказались сильнее. Все остальные подавляются и уничтожаются. Общество дисбалансируется. Такое общество может управляться только тоталитарной волей, только волей диктатора[2].

Существует множество концепций, авторы которых пытаются объяснить, почему в истории происходило все так, а не иначе. Основными из них традиционно считаются «цивилизационная» (авторы А. Тойнби, Н. Я. Данилевский) и формационная (знаменитая «пятичленка» К. Маркса). Первая кладет в основу развития человеческого общества социокультурные типы, а вторая — производственно–хозяйственные отношения.

Конец XX — начало XXI в. должны стать эпохой утверждения новых технологий в сфере производства, быта, общественной организации, политики, общения и культуры. .

Посвящается Хейди, чьи убедительные доводы помогли мне решиться написать «Третью волну». Ее жесткая, настойчивая критика моих идей и ее профессионализм как редактора отражены на каждой странице.

Ее вклад в эту книгу гораздо больше, чем можно ожидать от коллеги, от интеллектуального собеседника, друга, возлюбленной и жены. Любовь и радость или смерть несет нам этот мир?

Terra Nostra, Карлос Фуэнтес

Примечания:

1

Попов Гавриил. Новый строй. Над чем думать и что делать // «Независимая газета», 1998, 30 июня

2

Павел Гуревич, проф. Рыжков Владимир. Россия. Закат четвертой республики. Существующей системе отведено мало времени // «Независимая газета», 1998, 2 июня