• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Безусловные действия совершаются в любви, в борьбе, в постижении высоких задач. Однако показателем безусловного является то, что действие основано на чем-то, что обусловливает жизнь в целом, не давая ей быть чем-то последним.

В осуществлении безусловного существование (Dasein) превращается как бы в материал идеи, любви, верности. Оно приобщается к вечному смыслу, как бы вбирается им, в результате чего не может предаться неразборчивой всеядности спонтанной жизни. Только на самой грани, в исключительной ситуации, порядок действия, определяемый безусловным, может привести к утрате существования и принятию на себя неизбежной смерти, тогда как обусловленное, в любое время и любой ценой, в первую очередь хочет жить, хочет остаться в существовании.

Люди объединили, например, свои жизни в солидарной борьбе за общее существование в мире. Солидарность тем самым выступила безусловной по отношению к обусловленной ею жизни.

Первоначально это происходило в обществе, основанном на доверии, но впоследствии все чаще повторялось также по воодушевляющему приказу того или иного авторитета, в который люди поверили, так что вера в авторитет стала на этот раз источником безусловного. Эта вера освобождала от неуверенности и не требовала проверки. Однако в безусловном такого рода было скрыто тайное условие, а именно успех авторитета. Верующий хотел жить, опираясь на свое послушание. Если авторитет не имел больше успеха как власть, а вместе с этим рушилась и вера в него, тогда образовывалась уничтожающая пустота.

Спасти от этой пустоты могло тогда лишь требование, обращенное к отдельному человеку: чтобы он в свободе обрел то, что является собственно бытием и основанием его решений.

По этому пути шли в истории те отдельные индивидуумы, которые рисковали своими жизнями, оставаясь послушными безусловному требованию. Они хранили верность ему в тот момент, когда безверие привело бы к уничтожению всего, когда измена вечному бытию сделала бы несчастным все еще продолжающееся длиться существование, — спасенная жизнь была бы отравлена безверием.

Наверное, самым чистым образцом является в данном случае Сократ. Обладая ясным разумом и опираясь в своей жизни на принцип всеобъемлющего неведения, он совершенно непоколебимо шел своим путем, не давая потревожить себя никаким страстям: ни возмущению, ни ненависти, ни упрямству; он не делал уступок, не использовал возможность побега и умер с радостным чувством и помыслами, дерзая в своей вере.

Были мученики, которые, соблюдая верность своей вере, обладали чистейшей нравственной энергией, как, например, Томас Мор. Иные вызывают сомнение. Умереть ради чего-то, подтверждая тем самым то, ради чего умираешь, самой своей смертью, — это придает смерти целесообразность, но вместе с тем и нечистоту. Если мученики были всецело охвачены и подгоняемы стремленьем умереть — якобы в мнимом следовании Христу, — стремленьем к смерти, которое нередко наполняет душу истерическими проявлениями, то этим замутнялась чистота решений.

Редки фигуры философов, которые, кроме их сущностной принадлежности к какой-либо религиозной общине в мире, стоя один на один перед Богом, претворяли бы в жизнь тезис: философствовать — значит учиться умирать. Сенека, который много лет ждал осуждения на смерть, сумел преодолеть свои благоразумные хлопоты по спасению, так что в итоге остался верен себе, не совершив недостойных поступков и не потеряв самообладания, как, например, Нерон, который требовал своей смерти. Боэций умер невинным, приговоренный к смерти варваром; он философствовал с ясным сознанием и был восприимчив к подлинному бытию. Бруно поборол свои сомнения и половинчатые уступки ради высокого решения, держась непоколебимо и стойко, безо всякой корысти до самого костра.

Сенека, Боэций, Бруно — это такие же люди, как и мы, со своими слабостями и недостатками. Сначала они победили самих себя. Поэтому и для нас они являются настоящими ориентирами, поскольку святые — это все же образы, которые удерживаются для нас лишь в сумеречном полумраке или в ирреальном свете мистического созерцания, однако не в состоянии устоять при реалистическом осмотре. Безусловность, на которую оказались способны люди как люди, придает нам действительное воодушевление, тогда как воображаемое (das Imaginare) способствует только недейственному благоговению. Мы напомнили об исторических фигурах, показавших, каждый на своем примере, умение умирать. Попытаемся теперь прояснить сущность безусловного требования.

На вопрос: "Что я должен делать?" — я получаю ответ благодаря указанию конечных целей и средств по их достижению. Необходимо добыть пищу, и для этого требуется работать. Я должен уживаться с людьми в обществе — правила жизненного благоразумия дают мне указания на этот счет. Цель всегда является условием для использования соответствующих средств.

Однако основанием тому, почему имеет место та или иная цель, служат или неоспоримые интересы существования, или польза. Но существование как таковое — это не конечная цель, потому что остается вопрос: "Что за существование?" и вопрос: "Для чего?"

Основанием требования может быть также авторитет, которому я повиновался или в силу чужого приказания "я так хочу", или в силу того, что "так написано". Однако же, оставаясь неоспоримым, такой авторитет остается поэтому и непроверенным.

Все подобные требования обусловлены, так как они делают меня зависимым от другого, от целей существования или от авторитета. Безусловные требования, напротив, имеют свои истоки во мне самом. Обусловленные требования относятся ко мне как некая данность, определенная извне, которой я могу придерживаться. Безусловные требования исходят из меня самого, внутренне поддерживая меня благодаря тому, что во мне самом есть не только я сам.

Безусловное требование обращается ко мне как требование моего подлинного бытия к моему голому существованию (blo?es Dasein). Я осознаю себя тем, кто есть я сам, поскольку я должен им быть. Это осознание, темное в начале, проясняется в конце моего безусловного действия. Если это осознание себя в безусловном осуществляется, то обретаемая достоверность смысла бытия прекращает вопрошание, даже если в скором времени вопрошание возникает снова, и в преобразованной ситуации достоверность должна достигаться заново.

Безусловное предшествует всякой целесообразности, поскольку оно и есть то, что полагает цель. А потому безусловное — это не то, что желается, но то, исходя из чего желают.

Следовательно, безусловное как основание поступков — это не вопрос познания, а содержание веры. До тех пор, пока я познаю основания и цели моих поступков, я остаюсь в чем-то конечном и обусловленном. Только лишь тогда, когда я живу руководствуясь чем-то, что более не поддается предметному обоснованию, я живу исходя из безусловного.

Очертим смысл безусловности посредством некоторых положений, которые ее характеризуют.

Первое. Безусловность — это не некая данность (Sosein), но проясняющееся из непостижимой глубины и проходящее сквозь рефлексию решение, с которым я сам идентичен. Что это означает?

Безусловность означает участие в вечном, в бытии, поэтому из нее и проистекают абсолютная надежность и доверие. Безусловность имеет место не по природе, но благодаря указанному выше решению. Решение осуществляется только посредством ясности, выступающей через рефлексию. Выражаясь психологически, безусловность не лежит в сиюминутном состоянии человека. Несмотря на захватывающую энергию своего мгновенного воздействия, это определенное бытийное состояние (Sosein) внезапно ослабевает, оказывается забывчивым и ненадежным. Безусловность не является и чем-то врожденным, так как врожденный характер может преобразоваться при повторном рождении. Безусловность не заключается также и в tom, что на мифический манер называют демоном человека, так как таковой вероломен. Все модусы страсти, воли, которые свойственны существованию, модусы самоутверждения, хотя они и весьма могущественны, однако в своем мгновенном проявлении еще не безусловны, но обусловлены и потому непрочны .

Безусловность, следовательно, имеет место в первую очередь в решении экзистенции, которое проходит через рефлексию. Это значит: безусловность исходит не из определенного бытийного состояния, но из свободы, и причем из свободы, которая не может быть иначе, как только исходя из своей трансцендентной основы (а не вследствие, например, природной закономерности).

Безусловное решает, куда наконец движется жизнь человека, имеет ли она какой-либо вес или ничтожна. Безусловное пребывает в сокрытости, только в крайних случаях оно безмолвным решением направляет жизненный путь; оно никогда прямо не доказуемо и тем не менее на деле всегда, исходя из экзистенции, поддерживает человеческую жизнь и в своем прояснении уходит в бесконечность.

Так же как деревья глубоко врастают, если высоко несут свою крону, точно так же глубоко коренится в безусловном тот, кто в полной мере является человеком; иной же бывает подобен кустарнику, который можно вырывать и пересаживать, равнять и прочно удерживать в массе. И все же это сравнение не является подходящим, поскольку укорененность в безусловном постигается не посредством возвышения, но посредством прыжка в другое измерение.

Второе. Второй тезис характеристики безусловного гласит: безусловность действительно есть единственно в вере, исходя из которой безусловность осуществляется единственно ради веры, которая эту безусловность видит.

Безусловное не может быть доказано, не может быть обнаружено подобно существованию в мире: исторические доказательства — это только намеки. То, что мы знаем, — это всегда обусловленное. То, чем мы исполнены в безусловном по сравнению с доказываемым, как будто вообще не существует. Доказанной безусловностью как таковой может быть только сильная власть, фанатизм, дикость или безумие. При ответе на вопрос, существует ли подлинная безусловность, наиболее убедительным в мире является скептический подход.

К примеру, весьма сомнительно, что существует любовь в смысле чего-то безусловного, укорененного в вечном основании, а не только как человеческая наклонность и увлеченность, привычка и верность договору. Можно отрицать также и то, что подлинная коммуникация возможна в любящей борьбе. То, что может быть продемонстрировано, именно по этой причине не безусловно.

Третье. Третий тезис гласит: безусловное, выступая во времени, само не имеет временного характера (zeitlos). Безусловность человека не дается ему так, как его существование. Она пробуждается для него во времени. Только там, где в человеке созревает усилие и он приходит к тому, что безусловное решение становится непоколебимым, безусловность вступает в свою силу. Напротив, существующая с самого начала окончательность, абстрактная незыблемость души, все то, что лишь просто продолжает быть, не дают человеку стать чувствительным и доверительным по отношению к своей безусловности.

Безусловность иногда обнаруживается во времени в опыте пограничных ситуаций, а также при возникновении опасности стать неверным себе.

Однако само безусловное отнюдь не становится временным. Там, где оно есть, оно есть как раз вопреки времени. Там, где оно обретается, оно все же как вечность сущности в каждое новое мгновение сохраняет свою изначальность благодаря снова и снова повторяющемуся возрождению. Поэтому там, где временное развитие, казалось бы, привело к прочному обладанию, там тем не менее в одно мгновение все может предательски измениться. И наоборот, там, где прошлое кажется угнетает человека как нечто раз и навсегда данное, неся в себе бесчисленные предпосылки к уничтожению, человек все-таки каждое мгновение может как бы начать сначала, узнавая внезапно безусловное.

Хотя смысл безусловности и очерчен этими размышлениями, однако он еще не постигнут в его содержании. Таковое станет ясным только исходя из противоположности добра и зла.

В безусловном находит свое осуществление выбор. Принятое решение превращается в субстанцию человека. Он выбирает то, что понимает как доброе исходя из различия между добром и злом.

Добро и зло отличаются по трем показателям.

Первое. Злом считаются непосредственные; и неограниченные увлечения и наклонности, чувственные побуждения к наслаждению и благам этого мира, к существованию как таковому; короче говоря, злой является такая человеческая жизнь, которая остается в обусловленном, и потому подобно жизни животного лишь скатывается в беспокойство постоянных изменений (удачных либо неудачных) и не является результатом решения.

Напротив, доброй является такая жизнь, которая хотя и не отвергает земного счастья, однако подчиняет его условию моральной значимости. Это морально значимое понимается как всеобщий закон морально правильного совершения поступков. Эта ценность и есть безусловное.

Второе. По сравнению с простыми слабостями, выражающимися в том, что человек поддается разнообразным наклонностям, собственно злом считается, прежде всего, такое превратное поведение, как понимал его Кант, когда я делаю добро только в том случае, если это не приносит мне никакого вреда или же не слишком дорого мне обходится; говоря абстрактно: когда безусловный характер морального требования хотя и полагается как желаемый, однако же в послушании закону добра это требование выполняется лишь в той мере, в какой при этом позволяется беспрепятственно удовлетворять чувственные потребности в счастье, — только при этом условии, а не безусловно хочу я быть добрым.

Эта кажущаяся доброта есть, так сказать, некоторая особенность определенных счастливых обстоятельств, при которых я могу обрести для себя эту роскошь — быть добрым. В случае конфликта между моральным требованием и интересами моего существования я, в зависимости от степени моего интереса, не признаваясь в том, готов, возможно, на любую подлость. Чтобы не умереть самому, я исполню приказ убить. Благодаря благополучию моего положения, избавляющего меня от конфликтов, я могу обманываться относительно того, что в действительности я зол (mein Bosesein).

Напротив, добрым будет выведение себя из этого превратного состояния, при котором безусловному подчиняются при условии счастливого существования, и тем самым — возвращение к подлинной безусловности. Речь идет о превращении, которое из постоянного самообмана в среде нечистых мотивов приводит к серьезности безусловного.

Третье. Злым считается прежде всего воля ко злу — это, значит воля к разрушению как таковому, влечение к мучению, к жестокости, к уничтожению, нигилистическая воля к гибели всего, что есть и что имеет ценность. Напротив, добрым является безусловное, которое выступает как любовь и тем самым как воля к действительности. Сравним эти три ступени.

На первой ступени отношение добра и зла моральное: господство над непосредственными влечениями посредством воли, которая следует нравственным законам. Здесь, по словам Канта, долг противостоит наклонности.

На второй ступени отношение этическое: правдивость мотивов. Чистота безусловного противостоит нечистоте, связанной отношением условия, вследствие чего безусловное фактически становится зависимым от обусловленного.

На третьей ступени отношение метафизическое: сущность мотивов. Любовь противостоит ненависти. Любовь побуждает бытие, ненависть — небытие. Любовь произрастает из связи с трансценденцией, ненависть опускается к эгоистичной точке, оторванной от трансценденции. Любовь действует в мире как бесшумная созидательная сила, ненависть — как громогласное разрушение, которое гасит бытие в нашем существовании и уничтожает само это существование.

Каждый раз обнаруживается некая альтернатива и вместе с этим — требование решения. Человек может хотеть или одно или другое, если речь идет о его сущностном становлении. Он следует или наклонности, или долгу, его мотивы или чисты, или чем-то связаны, он живет, основываясь или на ненависти, или на любви. Однако он может пропустить или же отложить свое решение на этот счет. Вместо того чтобы принять решение, мы колеблемся в течение жизни, связываем одно с другим и признаем это необходимым противоречием. Уже сама эта нерешительность есть зло. Человек пробуждается только тогда, когда он начинает различать добро и зло. Он становится самим собой, когда его поступок основывается на решении, куда он хочет направить свое существование. Мы должны постоянно вновь и вновь освобождаться от нерешительности. Мы в столь малой степени способны довести самих себя до добра, что для уяснения долга нам даже необходима сила тех наклонностей, которые пленяют нас в нашем существовании; что, действительно любя (и как раз тогда, когда любим), мы не можем не ненавидеть, а именно не можем не ненавидеть то, что угрожает любимому нами; что мы оказываемся связаны нечистотой как раз тогда, когда твердо считаем наши мотивы чистыми.

На каждой из трех ступеней решение имеет свой собственный характер. С моральной точки зрения человек, полагая свое решение, мыслит его как правильно обоснованное. С этической точки зрения он вновь восстанавливает себя из превратного состояния посредством возрождения своей доброй воли. С метафизической точки зрения он осознает, что дарован сам себе в своей способности любить. Он выбирает то, что считает правильным, становится правдивым в своих побуждениях, живет, основываясь на любви. Только в единстве этих трех моментов происходит осуществление безусловного. Жить, основываясь на любви, — именно это, пожалуй, и включает в себя все остальное. Настоящая любовь одновременно делает неизбежной нравственную истину присущего ей образа действий. Поэтому Августин сказал: люби и делай то, что ты хочешь. Однако для нас, людей, это невозможно — жить, основываясь единственно только на любви, этой силе третьей ступени, — ибо мы постоянно соскальзываем вниз и приходим в замешательство. Поэтому нам не следует слепо и в любое мгновение полагаться на нашу любовь, но мы должны проливать на нее свет. И поэтому для нас, конечных существ, необходимы дисциплина и обязательность, с помощью которых мы получаем власть над нашими страстями, необходимо недоверие к себе самим из-за нечистоты наших мотивов. Мы заблуждаемся, сбиваемся с пути как раз тогда, когда чувствуем себя уверенно.

Только безусловность добра способна наполнить пустые обязанности содержанием, очистить нравственные мотивы и нейтрализовать присущую ненависти волю к уничтожению.

Однако основание любви, в которой коренится безусловное, выступает как нечто единое вместе с волей к подлинной действительности. Если я нечто люблю, то хочу, чтобы оно было. А то, что подлинно есть, я не могу увидеть не любя.