• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

9. История человечества[1]

Ни одна реальность не является более существенной для нашего самоудостоверения (Selbstvergewisserung), чем история. Она показывает нам самый далекий горизонт человечества, является проводником традиции, содержание которой лежит в основании нашей жизни, показывает масштаб для настоящего, освобождает от неосознанной привязанности к собственному веку, учит видеть человека в его высочайших возможностях и непреходящих творениях.

Нет лучшего способа использовать наше свободное время, чем быть посвященным в величие прошлого и лицезреть непоправимость, с которой все гибнет. То, что претерпевается нами в настоящем, мы лучше всего понимаем в зеркале истории. То, что передает нам история, оживает для нас с позиций нашего собственного времени. Наша жизнь идет вперед во взаимном прояснении прошлого и настоящего.

Только вблизи, при живом созерцании, при обращении к чему-то конкретно-единичному нас действительно затрагивает история. Философствуя же, мы уходим в абстрактные рассуждения.

Всемирная история может выглядеть как хаос случайных событий. В своем целом она кажется беспорядком и неразберихой, как водоворот при наводнении. Эта неразбериха продолжается все дальше, от одной путаницы к другой, от одного несчастья к другому, с краткими просветами счастья, с островами, которые некоторое время остаются нетронутыми штормом до тех пор, пока и они не оказываются залитыми водой, всё и вся — согласно образу Макса Вебера — одна улица, которую дьявол мостит разрушенными ценностями.

Если в этом водовороте событий познание и обнаруживает какие-то связи, то это лишь отдельные каузальные связи приблизительно следующего рода: технические изобретения оказывают воздействие на форму труда, форма труда — на структуру общества, завоевания — на расслоение народа, военная техника — на милитаристические организации, а эти последние — на государственное устройство и так далее, до бесконечности. Сверх каузальных связей обнаруживаются известные общие аспекты (Totalaspekte), например, в сохранении единого стиля духовных образований в целом ряде поколений, или в последовательности вытекающих друг из друга эпох культуры, или же в развитии больших замкнутых тел культуры. Шпенглер и его последователи полагали, что подобные культуры вырастают из голой массы проживающих свою жизнь людей подобно тому, как растения вырастают из почвы, расцветая и умирая в неограниченном количестве, — Шпенглер насчитал до сих пор восемь таких культур, Тойнби — двадцать одну, причем, с их точки зрения, выделенные культуры мало в чем соприкасаются друг с другом или же вовсе ни в чем не соприкасаются.

Рассмотренная таким образом история не имеет ни смысла, ни единства, ни структуры, за исключением необозримых в своей многочисленности каузальных сцеплений и морфологических форм, которые выступают также и в природе, с той лишь разницей, что в истории они могут быть установлены со значительно меньшей точностью.

Однако философия истории означает как раз поиск определенного смысла, единства и структуры всемирной истории. Только такая история может иметь отношение к человечеству в целом.

Давайте набросаем схему всемирной истории.

Люди живут уже сотни тысяч лет, это доказывают человеческие кости, найденные в соответствующих, датируемых по временам геологических слоях. Десятки тысяч лет назад жили люди, совершенно подобные нам в анатомическом плане, сохранились остатки орудий труда и даже рисунки того времени. Начиная с пятого тысячелетия до нашей эры у нас есть документально представленная, связная история.

В истории есть четыре переломных момента. Первый: открываемый нами только сейчас первый великий шаг, связанный с возникновением языков, изобретением орудий труда и использованием огня. Это прометеевский век, фундамент всей истории, благодаря которому человек впервые стал человеком, по сравнению с тем биологическим существованием человека, которое мы себе не в состоянии представить. Когда это было, каким образом распределялись во времени отдельные шаги, мы не знаем. Этот век очень долго будет оставаться позади нас как точка отсчета и составлять, таким образом, своего рода кратное для документируемого исторического времени, стремительно исчезающего по отношению к первому.

Второй, между 5000 и 3000 годами до Р.Х. возникли древние высокоразвитые культуры в Египте, Месопотамии, Индии, а несколько позднее, в период Чжаньго, в Китае. Это были маленькие островки света в широкой массе уже населявшего всю планету человечества. Третий: около 500 лет до Р.Х. — в период между 800 и 200 годами — в Китае, Индии, Персии, Палестине и Греции был заложен духовный фундамент человечества, которым оно живет до сих пор, причем разные страны участвовали в этом процессе одновременно и независимо друг от друга.

Четвертый: с тех пор происходит одно, совершенно новое, в духовном и материальном смысле решающее событие, которое имеет всемирно-историческое значение, — это эпоха науки и техники, подготовленная в Европе в конце средних веков, определившаяся в своих духовных основаниях в семнадцатом столетии, более широко развернувшаяся с конца восемнадцатого столетия и развивающаяся весьма ускоренными темпами только последние несколько десятилетий.

Бросим взгляд на третий переломный момент, относящийся к периоду около 500 лет до Р.Х. Гегель сказал: "Вся история восходит к Христу и из него исходит. Появление Сына Божьего есть ось истории". Ежедневным подтверждением такой христианской структуры всемирной истории является наше летоисчисление. Недостаток заключается в том, что подобное воззрение на всеобщую историю может иметь значение только для верующих христиан. Однако и в Западной Европе христианин построил свое эмпирическое понимание истории не на этой вере. Для христианина сакральная история отличается по смыслу от профанной истории.

Ось всемирной истории, если бы таковая существовала, имела бы силу только для профанной истории и могла бы быть обнаружена здесь эмпирически как действенный состав исторических событий, который в качестве такового мог бы быть значимым для всех людей, в том числе и для христиан. Он должен был бы быть убедительным как для Западной Европы, так и для Азии, и вообще для всех людей независимо от содержания веры. Для всех народов появилась бы общая рамка исторического самопонимания. Эта ось всемирной истории, как теперь представляется, лежит в том духовном процессе, который происходил между 800 и 200 годами до Р.Х. Именно тогда возник человек, который продолжает жить до сих пор. Это время может быть названо "осевым временем" ("Achsenzeit").

В это время происходит уплотнение того, что отличается совершенно исключительной значимостью. В Китае жили Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-цзы, Чжуан-цзы и многие другие; в Индии появились Упанишады, жил Будда, как и в Китае, получили свое развитие самые разнообразные философские воззрения, вплоть до скептицизма и материализма, софистики и нигилизма; в Иране Зороастр развернул в своем учении такую картину мира, которая имеет характер требования по отношению к человеку, — картину борьбы между Добром и Злом; в Палестине появились пророки — от Элии, Исайи и Иеремии до Исайи-толкователя; Греция увидела Гомера, философов — Парменида, Гераклита, Платона, трагиков — Фукидида и Архимеда. Все, на что указывают данные имена, появилось в эти несколько столетий, т. е. приблизительно в одно и то же время, в Китае, Индии и Европе, причем никто из отмеченных фигур ничего друг о друге не знал.

Новым моментом, характеризующим это время, является то, что повсюду человек начинает осознавать бытие в целом, себя самого и свои границы. Он узнает грозность мира и собственное бессилие. Он ставит радикальные вопросы и, находясь перед пропастью, настаивает на освобождении и спасении. Постигая сознанием свои границы, он устанавливает себе высочайшие цели. Он познает безусловность в глубине своей самости и в той ясности, с которой ему открывается трансценденция.

В это время были испробованы самые противоречивые возможности. Дискуссии, образование различных партий, духовный раскол, предполагавший тем не менее определенные взаимоотношения противоположных сторон, — все это сделало возможным такое духовное беспокойство и брожение, которое достигало самых пределов духовного хаоса.

В это время были выработаны основные категории, посредством которых мы мыслим до сих пор, и были созданы мировые религии, опираясь на которые люди живут и поныне.

Благодаря описываемому процессу были поставлены под вопрос воззрения, нравы и положения, которые до этого ценились неосознанно. Все завертелось в водовороте.

Мифологическая эпоха с ее покоем и само собой разумеющимся порядком пришла к концу. Началась борьба с мифом, руководствующаяся рациональностью и реальным опытом, борьба за трансценденцию Бога против демонов, борьба против неистинных богов, которая проистекала из этического возмущения и бунта. Мифы были преобразованы и постигнуты с новой глубиной в то самое мгновение, когда миф в целом был разрушен. Человек больше не замыкался в себе. Он не знал сам себя и вместе с тем был открыт новым неограниченным возможностям.

Впервые заявили о себе философы. Люди отважились на то, чтобы в качестве единичных индивидуумов опираться лишь на самих себя. Отшельники и странствующие мыслители Китая, аскеты Индии, философы Греции, пророки Израиля были сходны друг с другом, как бы сильно ни отличались они друг от друга по вере, по содержанию своих учений и по своему внутреннему духовному состоянию. Человек смог внутренне противопоставить себя целому миру. Он открыл в себе первоисток, который позволял ему подниматься над самим собой и над миром.

Именно тогда происходит осознание истории. Наряду с тем что начинается нечто необыкновенное, — люди чувствуют и знают: позади бесконечное прошлое. Уже в самом начале этого пробуждения подлинно человеческого духа человек опирается на память, у него есть сознание того, что в бытии есть "позднее" и есть упадок. С помощью планирования человек хочет взять ход событий в свои руки, хочет восстановить или впервые создать правильное положение вещей. Он придумывает, как наилучшим образом выстроить совместную жизнь людей и управлять ею. Реформаторские мысли владеют поступками и делами.

В социологическом плане также обнаруживаются аналогии во всех трех регионах. Повсюду наблюдается невероятное изобилие маленьких городов и государств, борьба всех против всех, когда вместе с тем было возможно и удивительное процветание.

Однако те столетия, на протяжении которых все это разворачивалось, не были временем простого восходящего развития. Одновременно происходило разрушение и новое созидание. Совершенство никоим образом не было достигнуто. Высочайшие возможности, которые были реализованы в отдельных случаях, не стали общим достоянием. Если сначала была свобода движения, то в конце возникла анархия. Когда созидание прекратилось, в трех культурных регионах произошло фиксирование учений и нивелирование. Из становящегося нестерпимым беспорядка проистекло стремление к новому закреплению и восстановлению продолжительных и прочных состояний.

Завершение проходило, прежде всего, в политическом смысле. Почти одновременно возникли великие могущественные государства в Китае (империя Цинь), Индии (династия Маурья), Европе (эллинские государства и Римская империя). Повсюду в ситуации крушения был достигнут подлежащий планированию порядок как в техническом, так и в организационном смысле.

Вплоть до наших дней духовная жизнь человечества восходит к осевому времени. В Китае, Индии и Европе происходят осознанные обратные движения, ренессансы. Даже если где-нибудь опять разворачивается новое великое духовное творчество, оно реализует себя посредством усвоения содержания тех знаний, которые были приобретены в осевом времени.

Так осуществлялось великое шествие истории: от первого становления человека, через древние высокоразвитые культуры до осевого времени и его последствий, которые имели творческий характер почти вплоть до нашего времени.

Затем началось, по-видимому, второе шествие. Наш научно-технический век является как бы вторым началом, сравнимым только с первым изобретением орудий труда и открытием огня.

Если бы мы рискнули, опираясь на аналогию, сделать одно предположение, то оно было бы следующим: мы будем проходить сквозь формы, аналогичные устройству и организации древних высокоразвитых культур, таких, например, как Египет, из которого вышли древние иудеи, чтобы заложить новый фундамент (Египет они ненавидели как работный дом). Возможно, человечество проходит через эти грандиозные организационные формы, направляясь к новому, пока еще далекому, невидимому и невообразимому для нас осевому времени подлинного становления человека.

Однако в настоящее время мы живем в век самых угрожающих катастроф. Кажется, как будто бы все, что унаследовано нами, должно быть расплавлено, а ведь никаких убедительных признаков того, чтобы появился фундамент нового строительства, пока еще не видно.

Новое заключается в том, что история в наше время в первый раз становится действительно всемирной историей. По сравнению с единством того движения, которое происходит на земном шаре сегодня, вся предшествующая история является агрегатом локальных историй.

То, что мы называем историей, историей в существовавшем до сих пор смысле, подошло к концу. Это был промежуточный момент в пять тысяч лет между разворачивавшимся в течение доисторических тысячелетий заселением земного шара и сегодняшним началом подлинной всемирной истории. Тысячелетия, если соизмерять их со временем предшествующего существования человека и будущими возможностями, — крохотный промежуток времени. Эта история означала как бы встречу, схождение людей для действия всемирной истории, это был период приобретения духовного к технического обеспечения для осуществления будущего путешествия. Мы как раз начинаем.

Когда мы, основываясь на реалиях нашего века, начинаем видеть все в мрачном свете и считать потерянной всю человеческую историю, мы должны ориентироваться на эти будущие горизонты. Мы должны верить в грядущие возможности человеческого бытия. Если бросить беглый взгляд, то сегодня все выглядит мрачно, но если посмотреть пристальней — нет. Чтобы в этом удостовериться, нам нужен общий масштаб всемирной истории.

Мы сможем верить в будущее с большей решительностью, если станем действительно современными и в поисках истины будем видеть масштаб человеческого бытия.

Если мы спрашиваем о смысле истории, то всякий, кто верит в цель истории, близок к тому, чтобы не только мыслить цель истории, но и планомерно ее осуществлять.

Однако мы испытываем бессилие, когда намерены планомерно устроить нашу жизнь в целом. Высокомерное планирование властителей, опирающееся на мнимое целостное знание истории, терпит катастрофическое крушение. Планирования отдельных людей в их узких сферах терпят неудачу или становятся моментами совершенно иных, незапланированных смысловых связей. Ход истории или предстает как огромный вал, перед которым никто не может устоять, или являет некий смысл, прояснение которого уходит в бесконечность. Этот смысл обнаруживается вопреки всем ожиданиям благодаря новым событиям, оставаясь при этом всегда многозначным, — некий смысл, который мы никогда не знаем в тот момент, когда вверяем себя ему.

Если мы наделим этим смыслом некоторое конечное состояние счастья, которое может быть достигнуто на земле, то не сможем ни мысленно представить его, ни найти какого-либо предзнаменования на этот счет в существовавшей до сих пор истории. Еще убедительнее говорит против такого понимания смысла хаотическое движение истории человечества, выступающей как путь умеренных удач и тотальных разрушений. Вопрос о смыле истории не может найти разрешения в ответе, представляющем этот смысл как некую цель.

Любая цель партикулярна и преходяща, любая цель когда-нибудь остается позади и устаревает. Конструировать всеобщую историю в целом как некоторую единовременную историю-решение (решение задачи по достижению определенной цели) удается лишь за счет пренебрежения чем-то существенным.

Чего хочет Бог от людей? Может быть, допустимо и дальнейшее неопределенное представление смысла истории: история — это место, где открывается, что такое человек, чем он может быть, что из него получается и на что он способен. И самая большая угроза также является задачей, поставленной человеческому бытию. В действительности высокого человеческого бытия имеет силу не только масштаб безопасности.

Но тогда история значит много больше: она представляет собой место, где открывается бытие божества. Бытие открывается как в одном человеке, так и в другом. Бог обнаруживается в истории не каким-то одним, исключительным способом. Каждый человек, по возможности, стоит в непосредственном отношении к Богу. В историческом разнообразии имеет место особый закон незаменимости и неустранимости.

При таком неопределенном представлении смысла истории имеет значение следующее: ничего нельзя ожидать в том случае, если я предусматриваю некоторое предстоящее осязаемое счастье — как достижимое на земле совершенство, как состояние рая для человека; и можно ожидать всего, если я изначально доверяюсь трансценденции.

Не конечную цель истории, но цель, которая сама была бы условием для достижения наивысших возможностей человеческого бытия, формально можно определить так: единство человечества.

Это единство уже не может быть достигнуто благодаря рациональной всеобщности науки, потому что последняя предполагает единство рассудка, а отнюдь не всего человека. Единства не удастся достичь и во всеобщей религии, если бы таковая в результате обсуждения была единодушно утверждена на религиозном конгрессе. Оно не обретает действительной силы и посредством конвенций, достигаемых благодаря ясному языку здравого смысла. Единство можно обрести только из глубины историчности и притом не как некоторое общее содержание, или результат познания, — его можно достичь только в неограниченной коммуникации исторически различных моментов, которые состоят в незавершимом разговоре друг с другом. На своей вершине этот разговор друг с другом принимает форму чистой любящей борьбы.

Предпосылкой для этого "друг с другом", которое определяет достоинство человека, является пространство ненасилия. Необходимость достичь его позволяет мыслить единство человечества в плане упорядочивания основ существования и для многих уже является целью их устремлений. Такая цель, которая, будучи ориентированной на единство, вместе с тем касается только фундамента существования и не требует общепризнанного для всех содержания веры, не кажется (в расчете на помощь принуждающих ситуаций) совершенно утопичной для той жестокой духовной борьбы, которая разворачивается в среде фактических отношений власти.

Условием единства является политическая форма существования, которая всемерно увеличивает шансы на свободу для всех и относительно которой поэтому достижимо всеобщее согласие. Такой формой, частично реализованной и принципиально продуманной только в Западной Европе, выступает правовое государство, предусматривающее легитимность посредством выборов и законов, а также возможность изменения законов только законным же образом. Здесь дух борется за осознание правого дела, за признание полномочий общественного мнения, за всемерное содействие ясному пониманию вещей и полной ориентированности в вопросах, достигаемой благодаря постоянным сообщениям и уведомлениям.

Окончание войн было бы достигнуто в рамках всемирного правового порядка, при котором ни одно государство не владело бы абсолютным суверенитетом, который подобал бы скорее одному только человечеству с его правовым порядком и присущими этому порядку функциями.

Хотя человечество и стремится к коммуникации и отказу от насилия в пользу правопорядка (если все еще и не правового, то все же становящегося правовым), нам, однако, не поможет оптимизм, который, рассчитывая на силу убеждения подобных взглядов, видит будущее однозначно в благополучном свете. Скорее, у нас есть повод для противоположной точки зрения.

Каждый из нас в самом себе усматривает своеволие, сопротивление самопросветлению, софистику, с помощью которой и философия используется как средство для всякого рода утаиваний и искажений. Вместо коммуникации мы видим отталкивание чужого, пристрастие к силе и власти, увлеченность масс шансами, которые предоставляет война, слепую надежду на победу, одержимость авантюрными приключениями, дикими, жертвующими всем и уготавливающими смерть, и, с другой стороны, видим совершенно ничтожную готовность масс к отречению от всего этого, к бережному отношению, терпению и трезвому построению прочного строя, а также видим страсти, которые почти беспрепятственно пролагают свой путь сквозь кулисы духа.

Мы видим далее, — совершенно не принимая во внимание специфические качества того или иного человека, — постоянную несправедливость во всех институтах; видим, как возникают ситуации, которые не могут быть разрешены справедливым образом, например ситуации, связанные с ростом и распределением населения, или такие ситуации, когда кто-либо совершенно единолично владеет тем, чего жаждут все, но что не может быть поделено.

Поэтому кажется почти неустранимой граница, вдоль которой в той или иной форме снова и снова прорывается насилие. Вновь возвращается вопрос: правит миром Бог или дьявол? И в качестве ничем не обоснованной веры выступает убеждение в том, что в конце концов дьявол все-таки находится на службе у Бога.

Когда мы в своей единичности видим, как наша жизнь просто тает мгновение за мгновением, разорванная в бессвязности случаев и событий, над которыми мы не властны, перед лицом истории, которая, кажется, подходит к концу, оставляя после себя только хаос, тогда мы стремимся собраться с силами и возвыситься над историей.

Пожалуй, нам следует в полной мере осознать наше время и нашу ситуацию. Современная философия не может вырасти без прояснения этого специфического бытия, которое дается самому себе в конкретное время и в определенном месте. Находясь в условиях, диктуемых временем, философствуем мы тем не менее исходя не из этих условий, но из Объемлющего. Мы не должны перекладывать на наш век ответственность за то, чем мы можем быть, не должны подчинять себя нашей эпохе, скорее наоборот: через ее прояснение мы пытаемся продвинуться к тому, чтобы жить, опираясь на собственные глубинные основания.

Мы не должны также делать из истории божества. Не следует признавать те безбожные изречения, согласно которым, всемирная история — это всемирный суд. История не является последней инстанцией. Крушение не является аргументом против трансцендентно обоснованной истины. Удваивая историю, мы, проходя через нее, забрасываем якорь в вечность.

Примечания:

1

В этой главе дословно использованы выдержки из моей книги "Vom Ursprung und Ziel der Geschichte" (в русском переводе: "Исток истории и ее цель", в книге: "Смысл и назначение истории". М., 1991.