• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Настоящее издание — третье — «Жития Дон Кихота и Санчо», входящего в Полное собрание моих сочинений,¹ ничем не отличается от второго, в котором были исправлены не только многочисленные типографские опечатки, но и собственные мои ошибки, порожденные моей импровизаторской торопливостью, — а ими изобиловало первое издание, напечатанное в 1905 г., двадцать три года назад: выход книги в свет совпал с празднованием трехсотлетия со дня выхода в свет самого «Дон Кихота» случайно, а не намеренно — в намерения мои не входило сочинить нечто юбилейное.

И теперь, когда я вычитывал здесь, в моей приграничной ссылке,² корректуру нового издания, меня частенько тянуло дополнить текст либо что?то исправить, но я всякий раз воздерживался, полагая, что всевозможные дополнения либо поправки будут уместнее в другой работе. Имеются в виду дополнения либо поправки, которые подсказывает мой донкихотовский опыт, накопленный за четыре года жизни в изгнании, за пределами моей несчастной порабощенной Испании. В частности, когда я перечитывал свой комментарий к истории освобождения каторжников, мне подумалось, а не вписать ли еще несколько абзацев, чтобы объяснить, по какой причине каторжники забросали камнями Дон Кихота: они ведь хотели не того, чтобы Рыцарь снял с них цепи, а того, чтобы навесил на них другие цепи и сделал их членами Святого Братства: сей опыт извлек я в мадридском Атенее³ из общения с некоторыми юнцами, именовавшими себя интеллектуалами из элитарного меньшинства.

Сейчас опубликовано уже четыре перевода этой моей работы: два итальянских, один немецкий и один английский.4 И, надо сказать, создатель этого последнего — и превосходного — перевода, профессор Гомер П. Эрл из Калифорнийского университета, был настолько внимателен, что указал мне на мою невнимательность: я?де в одном пассаже вкладываю в уста Санчо слова, каковые у Сервантеса произносит Самсон Карраско; и профессор вопрошал, как ему быть: исправить ли пассаж, убрать ли его совсем или снабдить примечанием, дабы предусмотрительно защититься от уколов высокоученых критиков. Я мог бы отослать его к эссе «О чтении и толковании «Дон Кихота»», напечатанному мною в первый раз в апрельском номере журнала «Ла Эспанья Модерна» за 1905 г.; в этом эссе я со всей недвусмысленностью определил, какова цель и каков дух моего комментария, — подобным же образом мистики комментировали Новозаветное Священное Писание; и я мог бы сказать американскому профессору, что оставляю эрудитам, историографам и литературоведам похвальную и полезнейшую задачу раскапывать, что мог значить «Дон Кихот» в свое время и в обстановке, в которой был создан, и что в нем хотел выразить — и выразил — Сервантес. Но я предпочел дать профессору другое объяснение; вот оно.

В предисловии к «Дон Кихоту» — каковое, как все почти предисловия (включая и это), только литература и не более того — Сервантес открывает читателям, что повествование о героическом житии Рыцаря Печального Образа было обнаружено им в писанных по–арабски бумагах некоего Сида Амета Бе- ненхели, откровение великой важности, ибо тем самым добрый — воистину добрый! — Сервантес открывает нам то, что мы могли бы обозначить как объективность существования, — а «существовать» — это «быть сущим», то есть «пребывать в реальности» Дон Ь^ихота и Санчо и всего их окружения за пределами измышлений и над этими измышлениями. Я же, со своей стороны, полагаю, что этот самый Сид Амет Бененхели был не араб, а еврей, притом еврей из Марокко; и он также отнюдь не измыслил историю. Во всяком случае этот арабский текст сейчас у меня, и хоть я позабыл даже то немногое, чему научил меня сеньор Кодера в Мадридском университете, — а он удостоил меня премии по своему предмету! — однако же этот текст читаю бегло; и я убедился, что место, о котором говорит профессор Эрл, если кто неверно прочел, так это Сервантес, правильным же является мое толкование, а не сервантесовское. Полагаю, вышеизложенное защищает меня от любых критических наскоков со стороны всяческих профессоров и прочих профессионалов.

Полагаю также, что мне незачем затягивать это незатейливое предисловие и излагать мои воззрения на историческую действительность, неоднократно уже мною излагавшиеся, тем более что сейчас я готовлю работу о кихотизме, в каковой попытаюсь раскрыть разницу между «быть», «пребывать» и «существовать». И попытаюсь объяснить, как и почему Дон Кихот и Санчо не зависят — и никогда не зависели — от творческой фантазии Сервантеса, точно так же как от моей творческой фантазии не зависит тот самый Аугусто Перес из моего романа «Туман», которого я, как показалось мне, наделил жизнью, но лишь для того, чтобы затем отнять у него эту жизнь, против чего он протестовал, и по праву.⁵

А теперь, внимательный читатель, до новой встречи.

Во время ссылки в Эндайю, на родной моей баскской земле и при самой границе с моей Испанией, май 1928 г.