• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

28 мая 1994 г.

Мы полностью окружены, «героически» сопротивляясь урагану реакций, последовавших в результате событий 15 мая[87]. К «пасущим» нас самолетам теперь добавляются вертолеты. Повара жалуются, что им не хватит кастрюль, если все эти пташки упадут одновременно. Суперинтендант сообщает, что на одно хорошее асадо[88] дров хватит, и почему бы нам не пригласить какого-нибудь аргентинского журналиста; аргентинцы — доки по части асадо. Я на момент задумываюсь и понимаю, что это бесполезно: лучшие аргентинцы — партизаны (например, Че), или поэты (например, Хуан Хельман), или писатели (например, Борхес), или художники в мировом смысле (например, Марадона), или хронопы (конечно, Кортасар), но нет аргентинцев — специалистов по жарке дюралюминия. Кто-то наивный предлагает подождать маловероятных гамбургеров от Европейского экономического сообщества. Вчера мы съели пульт и два микрофона, на вкус прогорклые, как будто испорченные. Санитары вместо обезболивающего раздают листки с анекдотами, говорят, что смех тоже лечит. Вчера я застал Тачо и Мой рыдающими... от смеха. Я их спросил: «Чему смеетесь?» Они не смогли мне ответить — от хохота им не хватало воздуха. Одна санитарка с грустью объяснила: «Дело в том, что у них сильно болит голова». 136-й день окружения... (Вздох)...

И вдобавок ко всему Тоньита просит рассказать сказку. Я рассказываю ей сказку, которую рассказал мне старик Антонио, отец другого Антонио, о ветре, который поднимается в Чьяпас:

«Когда мир спал и не хотел просыпаться, великие боги собрались на совет и решили создать мир и в нем - мужчин и женщин. И захотели боги, чтобы люди, которых они создадут, были очень красивыми и жили долго, и создали они первых людей из золота. Довольны остались боги, потому что люди, которых они создали, все сверкали и были сильными. Но потом боги увидели, что люди из золота не двигались, никогда никуда не ходили и не работали, потому что люди из золота были очень тяжелы. И тогда вновь собрались боги, думали-гадали, как тут быть, и решили они создать других людей и сделали их из дерева, и люди эти были цвета дерева. И люди эти были цвета дерева и работали много, и ходили много. И снова обрадовались боги, потому что человек уже ходил и работал, и уже было собрались они идти это отпраздновать, как вдруг заметили, что люди из золота заставляли людей из дерева носить их на себе и работать на них.

И увидели боги, что это нехорошо, и опять собрались искать выход, и на этот раз решили они создать людей из маиса, людей хороших, настоящих мужчин и женщин. Создали они их и ушли спать. И пришлось людям из маиса, настоящим мужчинам и женщинам, учиться самим решать все вопросы, потому что боги отправились спать. И заговорили люди из маиса на настоящем языке, чтобы договориться между собой, и ушли они в горы, чтобы искать хороший путь для всех людей».

Старик Антонио рассказал мне, что люди из золота были богатые, их кожа была белого цвета, а люди из дерева — бедные, со смуглой кожей, что всегда они работали на людей из золота и носили их на себе, и что люди из золота и люди из дерева ждут прихода людей из маиса, первые — со страхом, а вторые — с надеждой. Я спросил старика Антонио, какого цвета кожа у людей из маиса, и он показал мне много сортов маиса, у которого много разных цветов. И сказал он, что кожа может быть любого цвета, никто этого точно не знает, потому что у людей из маиса, настоящих мужчин и женщин, нет лиц...

Умер старик Антонио. Я познакомился с ним 10 лет назад в одной дальней общине, находящейся в глубине сельвы. Курил он как паровоз, и когда у него заканчивались сигареты, он просил у меня табачку и вертел самокрутки. Он с любопытством посматривал на мою трубку, но когда однажды я попытался предложить ему ее, он показал мне свою самокрутку, давая понять, что предпочитает курить по старинке. Пару лет назад, в 1992 году, когда мы обходили общины, проводя собрания, чтобы решить, начинать эту войну или нет, я попал в селение старика Антонио. В дороге меня догнал его сын, и мы вместе долго шли через пастбища и плантации кофе. Пока община спорила о войне, старик Антонио взял меня за руку и повел к реке, метрах в ста южнее центра селения. Стоял май, и река с полупересохшим руслом была зеленой. Старик Антонио молча сел на бревно. Через несколько минут он заговорил: «Ты видишь? Все спокойно и тихо. Кажется, ничего не происходит...». «Ммм», — сказал я, зная, что он не ждет от меня ни «да», ни «нет». Потом он указал мне на вершину ближайшей горы. Там собирались густые серые тучи, и молнии разрывали туманную синеву холмов. Это была настоящая буря, но она казалась такой далекой и безобидной, что старик Антонио начал сворачивать самокрутку и искать зажигалку, которой у него не было, просто чтобы дать мне время протянуть ему свою. «Когда внизу все спокойно, в горах начинается гроза, ручьи набирают силу и спускаются в долину», — сказал он после глубокой затяжки. В сезон дождей эта река превращается в чудовище, в коричневую плеть, в землетрясение, в могучую силу. Ее мощь — не из капель дождя, падающих на берега, ее питают ручьи, спускающиеся с гор. Разрушая все на своем пути, река воссоздает землю, ее воды станут маисом, фасолью и хлебом на равнинах сельвы.

«Так и наша борьба, — говорит старик Антонио мне и себе. — Сила рождается в горах, но пока она не спустится вниз, ее не видно». И, отвечая на мой вопрос, считает ли он, что пришло уже время начинать, добавляет: «Наступило время, чтобы цвет реки изменился...» Старик Антонио замолкает и встает, опираясь на мое плечо. Возвращаемся медленно. Он говорит мне: «Вы — ручьи, мы — река... Теперь вам пора спускаться...» Наступает тишина, и в укрытие мы возвращаемся уже в сумерках. Вскоре приходит сын Антонио с резолюцией собрания, гласящей примерно следующее:

«Мужчины, женщины и дети собрались в школе общины, чтобы заглянуть себе в душу и увидеть, пришло ли время начинать войну за свободу, и разделились все на три группы, то есть на группы мужчин, женщин и детей, чтобы обсудить это, и потом мы опять собрались в школе, и большинство думает, что война должна уже начинаться, потому что Мексика продана иностранцам, и кругом голод, но это неправда, потому что мы все еще не мексиканцы, и к этому согласию пришли 12 мужчин, 23 женщины и 8 детей, потому что правильны их мысли, и подписали его те, кто умеет, а кто не умеет - тот приложил свой палец».

На следующее утро я покинул это селение. Старика Антонио не было: еще раньше он ушел к реке.

В следующий раз я встретил старика Антонио два месяца назад. Увидев меня, он не произнес ни слова, а я присел возле него и начал ковыряться в кукурузных початках. Через какое-то время он сказал мне: «Выросла река». «Да», — ответил я. Я объяснил сыну Антонио вопрос с консультацией и передал ему документы с нашими требованиями и ответом правительства. Мы поговорили о том, как он выбрался из Окосинго, и опять рано утром я отправился назад. За одним из поворотов старой дороги меня ждал старик Антонио, я остановился возле него и снял рюкзак, чтобы угостить его табаком. «Сейчас — нет», — сказал он мне, отводя мою протянутую руку с кисетом, и увел меня к подножию сейбы. «Ты помнишь, что я говорил тебе о горных ручьях и реке?» — шепотом спросил он. «Да», — тоже прошептал я в ответ. «Я не все тебе сказал», — добавляет он, глядя на пальцы своих босых ног. Я молчу. «Ручьи...» — он начинает говорить, но останавливается из-за приступа кашля, который овладевает им, потом немного восстанавливает дыхание и пытается продолжить: «Ручьи... когда спускаются...». Новый приступ кашля заставляет меня позвать из колонны санитара, но старик отказывается от помощи товарища с красным крестом на плече; санитар смотрит на меня, и я жестом прошу его удалиться. Старик Антонио ждет исчезновения вдалеке рюкзака с лекарствами и в полумраке продолжает: «Ручьи... когда спускаются... уже не могут вернуться... разве что под землю». Он быстро обнимает меня и быстро уходит. Я остаюсь, глядя, как удаляется его тень, закуриваю трубку и надеваю рюкзак. Уже сидя на лошади, я вспоминаю эту сцену. Не знаю, почему (было очень темно), но старик Антонио... мне показалось, что он плакал...

Только что мне пришло письмо от сына старика Антонио с резолюцией деревенской общины в ответ на правительственные предложения. Сын Антонио пишет, что его отцу неожиданно стало плохо, он не захотел, чтобы мне об этом сообщали, и этой же ночью умер. Сын Антонио пишет, что когда ему советовали связаться со мной, старик Антонио ответил: «Нет, я ему уже сказал все, что должен был сказать... Теперь оставьте его, сейчас у него много работы...»

Когда я закончил сказку, шестилетняя Тоньита с источенными кариесом зубками, торжественно сообщила мне, что любит меня, но больше не будет со мной целоваться, потому что «очень колется». Роландо говорит, что, когда ее ведут к доктору, она всегда спрашивает, будет ли там Суп[89]. И если ей отвечают, что будет, она отказывается идти в наш лазарет. «Потому что Суп хочет только целоваться и очень колется», — заявляет по эту сторону окружения неумолимая шестилетняя логика по имени Тоньита с источенными кариесом зубками.

Природа начинает намекать на приближение первых дождей. Какое облегчение! Мы уж думали, что для того чтобы получить воду, придется ждать машин для разгона демонстраций.

Ана Мария говорит, что дождь — от туч, которые дерутся высоко в горах. Они поступают так, чтобы люди не были свидетелями этой брани. Свой бой тучи начинают на вершинах тем, что мы называем громом и молниями. Во всеоружии неисчислимые силы, тучи дерутся за право умереть в дожде, чтобы напоить землю. Так и мы, без лица, как тучи, как они безымянные, безо всякого расчета для себя... как и они, мы боремся за право стать семенем в земле...

Ладно. Здоровья и хорошей клеенки (для дождей и демонстраций).

С гор юго-востока Мексики, Субкоманданте Маркос

P.S. БОЛЬШИНСТВО, ПРИТВОРЯЮЩЕЕСЯ НЕТЕРПИМЫМ МЕНЬШИНСТВОМ.

Насчет всего того типа гомосексуалист ли Маркос: Маркос — гей в Сан-Франциско, негр в Южной Африке, азиат в Европе, чикано в Сан-Исидоро, анархист в Испании, палестинец в Израиле, индеец на улицах Сан-Кристобаля, беспризорник в Несе, рокер в деревне, еврей в Германии, омбудсман в Седене, феминист в политических партиях, коммунист после «холодной войны», заключенный в Син-талапе, пацифист в Боснии, мапуче в Андах, учитель из профсоюза, художник без галереи и мольберта, домохозяйка в субботу вечером в любом округе любого города любой Мексики, партизан в Мексике конца XX века, бастующий на любом предприятии, репортер, пишущий для заполнения лишнего пространства, мачист в феминистском движении, одинокая женщина в метро в 10 вечера, пенсионер на лестнице Сокало, безземельный крестьянин, маргинальный издатель, безработный рабочий, врач без кабинета, несогласный студент, диссидент в неолиберализме, писатель без книг и читателей и, конечно, — сапатист на юго-востоке Мексики. В конце концов, Маркос — любой человек в любом из мест этого мира. Маркос — это все нетерпимые, подавляемые, эксплуатируемые, сопротивляющиеся меньшинства, заявляющие свое «хватит!». Все меньшинства в момент слова и большинства во время своего молчания и терпения. Все нетерпимые в поисках слова, нашего слова, которое вернет нам, вечным разобщенным, способность стать большинством. Маркос — это все то, что неудобно для власти и для «благомыслия».

Не за что, господа из Генеральной прокуратуры, всегда готов служить вам... свинцом.

P.P.S. Для Революционно-демократической партии. Насчет логики мертвых. Товарищи прочитали, что «у нас больше потерь, чем у САНО», и сразу же занялись подсчетами. Вот уже больше десяти лет, как они блуждают в ночи по старым и новым тропам, разыгрывая между собой засады «на бандитов», носят на себе тяжесть наших четырех букв и складывают и умножают. Товарищи говорят, что в деле подсчета мертвых им нет равных. «Как раз в этом мы натренированы очень даже хорошо», — говорит Габино. Обостряется спор между «тенденциями» САНО: наиболее радикальные предлагают вести отсчет от времени, когда испанцы начали, как зверей, загонять их в леса и горы, более умеренные и осторожные предлагают начать с момента создания САНО. Некоторые спрашивают, включать ли в счет погибших в результате 136 дней и ночей окружения, спрашивают, учитывать ли Амалию, двадцати пяти лет от роду, мать семерых детей, которой стало «нехорошо» в 6 часов вечера сто двадцать пятого дня окружения, у нее начался озноб, понос, рвота и кровотечение между ног, и в 12 ночи нам сообщили об этом и попросили вызвать скорую помощь, и на скорой помощи нам сказали, что они не могут, и в четыре утра мы достали бензин и повезли ее на разваливающемся на ходу трехтонном грузовике в наш лазарет, и всего 100 метров не доехав до лейтенанта Элены, она сказала: «Я умру» — и сдержала свое слово, и в 98 метрах от смуглого лица Элены она умерла, кровь, и жизнь вышла из нее между ног, и я спросил, точно ли, что она мертва, и Элена мне сказала, что да, что она умерла «сразу», и утром сто двадцать шестого дня окружения вторая дочь Амалии увидела смерть на носилках из веток и тростника и сказала своему папе, что пойдет попросить немножко посоля[116] в одном из домов, потому что «мама больше не сможет». Спрашивают, в счет ли девочка из Ибарры, которая умерла «просто от кашля». Все заняты подсчетами, кто-то пользуется калькулятором, захваченным в муниципальном дворце Око-синго. Все только этим и заняты, когда Хуана просит учесть старика Антонио, «который умер от печали». Потом Лоренсо начинает требовать, чтобы не забыли его сына, «который умер от ночи». По радио перечисляют имена умерших — умерших «сразу». Потом вдруг все застывают с калькулятором-ручкой-карандашом-мелом-палочкой-ногтем и в недоумении смотрят друг на друга, запутавшись, не зная, складывать... или вычитать...

О верховных или возвысившихся. Чудесно, самокритика всегда своевременна.

И наконец — нас могут обвинять в неуместности, в недооценке корреляции сил, в политической неповоротливости, в неимении спутника, чтобы следить за дебатами в прямой трансляции, в том, что у нас нет подписки на основные газеты и журналы, чтобы узнавать о последебатных оценках, в нелюбезности, в невежливости, в страдании «горной болезнью», в нераспознавании возможных союзников, в сектантстве, в неуступчивости, в ворчливости. Можно обвинять нас во всем, кроме непоследовательности...

Ладно, помните, что единственное, что мы смогли — это приделать курок к надежде.

Привет, и оставьте обиды праздным карликам. Обнимаем вас с этой стороны окружения.

Неуместный и навязчивый Суп, готовясь чихнуть

Примечания:

1

Механизм функционирования этого манихейского мира мы раскрыли в работе «Черная кожа, белые маски» («Реаи noire, masques blancs»;, вышедшей в издательстве «Seuil».

8

Специальное административное подразделение (SAS) - офицерский корпус, в задачи которого входило укрепление контактов с населением Алжира мирными средствами.

11

Э. Сезар (Aime Cesaire), «Чудесное оружие. (И собаки молчали)» [Les Armes mjraculeuses (Et les chiens se taisaient)].

87

15 мая сапатистскую казарму посетил кандидат от Революционно-демократической партии Мексики Куаутемок Карденас. - Прим. пер.

88

Южноамериканское блюдо: мясо, жаренное на решетке. - Прим. пер.

89

Одно из прозвищ Маркоса, происходящее от «субкоманданте». - Прим. пер.

116

Мексиканский напиток из кукурузной муки, какао, сахара и воды. - Прим. пер.