• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Cконцентрировав все рычаги управления в своих руках, «семёрка» приступила к подготовке XIII съезда партии, открывшегося в мае 1924 года. Важным этапом на этом пути стала «проверка и чистка» непроизводственных (т. е. военных, вузовских, учрежденческих) партийных ячеек, в которых была особенно велика доля коммунистов, сочувствовавших оппозиции. В ходе этой кампании Центральной Контрольной Комиссией и контрольными комиссиями на местах было «проверено» 230 тыс. коммунистов, т. е. 23 процента от общего числа членов и кандидатов в члены партии. «Вычищено» из партии было 5763 человека, или 2,7 процента от общего числа проверенных.

В речи на XIII съезде РКП(б) Преображенский обращал внимание на то, что чистка коснулась в основном тех организаций, которые выносили оппозиционные резолюции, и превратилась в способ изгнания оппозиционеров из партии. При этом комиссии, проводившие чистку, обвиняли исключённых не за их участие в оппозиции, а за всякого рода моральные изъяны. «…В настоящее время, — говорил Преображенский, — мы видим, что те комиссии, которые проводят эту чистку, обязанные по постановлению ЦКК не чистить за оппозицию… вынуждены формально исключать товарищей из партии не за то, в чём они действительно виноваты… В результате ошибок чистильных комиссий уходят из партии с волчьим билетом люди, которых терять нам смысла нет»[393].

Состав XIII съезда был сформирован с помощью апробированных методов аппаратной механики. В числе делегатов с решающим голосом не оказалось ни одного сторонника оппозиции. Даже Троцкий, Радек, Раковский и Пятаков как члены ЦК были допущены на съезд лишь с совещательным голосом.

Тщательно подобранные делегаты съезда единодушно клеймили оппозицию и требовали от неё — с «подачи» Зиновьева, выступившего с политическим отчётом ЦК, отречения от своих взглядов. Два выступления лидеров оппозиции — Троцкого и Преображенского, обративших внимание на то, что подобное требование выдвигается в партии впервые, вызвали лишь новую волну агрессивных «отповедей». Единственным диссонансом в этом хоре прозвучало выступление Крупской, которая призвала делегатов обсуждать прежде всего новые задачи, стоящие перед партией, а не дублировать уже прошедшую дискуссию, не требовать безоговорочного отказа оппозиции от своих взглядов, что «психологически невозможно» и лишь «вносит излишнюю остроту в отношения между бывшей оппозицией и между ядром партии»[394].

Однако этот призыв Крупской не был воспринят съездом. Настойчивость, с которой члены «семёрки» и прежде всего Зиновьев, Каменев и Сталин в своих пространных выступлениях вновь и вновь возвращались к критике оппозиции, объяснялась тем, что перед ними на съезде встала непредвиденная задача: дезавуировать в глазах делегатов значение ленинского «Завещания» и прежде всего содержащегося в нём совета о перемещении Сталина с поста генсека»

На протяжении трёх с половиной месяцев шли переговоры между Политбюро и Крупской относительно оглашения «Завещания» на съезде. Все члены Политбюро (кроме Троцкого) категорически выступали против этого. Лишь 18 мая, за пять дней до открытия съезда, Крупская передала «Письмо к съезду» членам комиссии по приёму ленинских бумаг, состоявшей всё из тех же триумвиров. В протоколе о передаче этого письма были зафиксированы её слова о том, что Ленин выражал твёрдое желание, чтобы после его смерти оно было доведено до сведения очередного партийного съезда.

Первое официальное оглашение «Завещания» произошло 21 мая 1924 года, за день до открытия съезда на заседании Совета старейшин, состоявшего из членов ЦК и руководителей местных партийных организаций. Именно на этом заседании оппозиционные члены ЦК, в том числе и Троцкий, по-видимому, впервые услышали полный текст «Письма к съезду».

Б. Бажанов, который вёл секретарскую- запись на этом заседании, так описывает его ход. За председательским столом были Каменев и Зиновьев. Члены ЦК сидели на стульях лицом к эстраде. Троцкий — рядом с Пятаковым и Радеком. Сталин сел на борт эстрады, лицом к ней. Поэтому члены ЦК не видели его лица, а Бажанов, находившийся на эстраде, мог очень хорошо его наблюдать.

Каменев открыл заседание и прочитал ленинское письмо. Воцарилась тишина. Лицо Сталина стало мрачным и напряжённым. В этот момент, как вспоминал впоследствии Троцкий, Радек обратился к нему со словами:

«— Теперь они не посмеют идти против вас.

Он имел в виду два места письма: одно, которое характеризовало Троцкого как «самого способного человека в настоящем ЦК», и другое, которое требовало смещения Сталина, ввиду его грубости, недостатка лояльности и склонности злоупотреблять властью. Я ответил Радеку:

— Наоборот, теперь им придётся идти до конца, и притом как можно скорее»[395].

Прогноз Троцкого не замедлил оправдаться. Согласно заранее выработанному сценарию, слово тотчас же взял Зиновьев, смысл речи которого Бажанов передаёт следующим образом:

«Товарищи, вы все знаете, что посмертная воля Ильича, каждое слово Ильича для нас закон… Но есть один пункт, по которому мы счастливы констатировать, что опасения Ильича не оправдались. Все мы были свидетелями нашей общей работы в течение последних месяцев, и, как и я, вы могли с удовлетворением видеть, что то, чего опасался Ильич, не произошло. Я говорю о нашем генеральном секретаре и об опасностях раскола в ЦК»[396].

Разумеется, все члены ЦК не могли не понимать, что вторая часть «счастливого» сообщения Зиновьева была ни чем иным, как фарисейством: раскол в ЦК уже произошёл. Сложнее было с вопросом о генсеке. Ещё в предоктябрьский период многие старые большевики, непосредственно соприкасавшиеся со Сталиным, знали о его негативных чертах. В письмах Свердлова жене из ссылки, где он жил вместе со Сталиным, мы встречаем немало неприязненных высказываний о нём. «Ты же знаешь, родная, — писал Свердлов 16 ноября 1914 года, — в каких гнусных условиях я был в Курейке. Тов[арищ], с которым мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривали и не видались»[397].

А вот ещё один факт. В марте 1917 года Бюро Центрального Комитета партии, после обсуждения вопроса о расширении его состава, приняло следующее решение: «Относительно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 году и потому являлся бы желательным в составе Бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смысле, чтобы пригласить его с совещательным голосом»[398]. В истории партии случай, когда при выборах в руководящие органы отвод делался из-за «личных черт», являлся, пожалуй, уникальным.

Но к 1924 году Свердлов и многие другие руководители партии времен подполья и Февральской революции либо умерли, либо уже не состояли в составе ЦК. Поэтому ленинская критика в адрес Сталина явилась неожиданной для многих членов ЦК, особенно для молодых, некоторые из которых к тому же были обязаны Сталину своим выдвижением. В этом плане особый интерес представляют воспоминания Микояна: «Говоря о себе, могу сказать, что знал «двух Сталиных». Одного, которого очень ценил и уважал как старшего товарища… и совсем другого — в последующий период… Орджоникидзе и Киров, с которыми я был очень близок и знал их настроения, оказались, думаю, в такой же роли обманутых «первым» обликом Сталина»[399].

Вплоть до завершения политической расправы со всеми членами ленинского Политбюро «первый облик» Сталина был неизменно обращён к его союзникам по ЦК и Политбюро, а второй — к тем, кого он искусно «загонял» в оппозицию. Лишь после 1929 года, когда образование легальных оппозиций и открытые дискуссии стали невозможными даже внутри ЦК и Политбюро, всем партийным лидерам пришлось ощутить на себе «второй» облик Сталина.

Кроме того, нельзя забывать, что большинство членов ЦК к маю 1924 года были уже повязаны групповой фракционной дисциплиной, обязывающей безоговорочно воспринимать все команды, идущие от «семёрки». Поэтому предложение Зиновьева, а затем и Каменева вновь избрать Сталина генеральным секретарём не встретило возражений. Все молчали. «Троцкий тоже молчал, но изображал энергичной мимикой своё крайнее презрение ко всей этой комедии… Сталин по-прежнему смотрел в окно со сжатыми челюстями и напряжённым лицом: решалась его судьба»[400].

Как вспоминал Троцкий, Сталин на этом заседании впервые предложил подать в отставку, повторяя: «Что ж, я действительно груб… Ильич предлагает вам найти другого, который отличался бы от меня только большей вежливостью. Что же, попробуйте найти». — «Ничего, — отвечал с места голос одного из тогдашних друзей Сталина (А. П. Смирнова, пришедшего к мысли о необходимости выполнить ленинский совет только в 1932 году и за это изгнанного в начале 1933 года из состава ЦК. — В. Р.), — нас грубостью не испугаешь, вся наша партия грубая, пролетарская». Как отмечал Троцкий, «косвенно здесь Ленину приписывалось салонное понимание вежливости. Об обвинении в недостатке лояльности ни Сталин, ни его друзья не упоминали»[401].

Каменев предложил решить вопрос голосованием. Голосовали простым поднятием рук. Бажанов ходил по рядам и считал голоса, сообщая Каменеву только общий результат. Большинство голосовало за оставление Сталина на посту генсека, против голосовала только небольшая группа Троцкого. Было и несколько воздержавшихся. (Бажанов впоследствии сожалел, что, занятый подсчётом рук, не заметил, кто именно воздержался).

Продолжая свою игру, лидеры правящей фракции, к тому времени уже уверенно манипулировавшие аппаратной бюрократией, внесли через одного из подставных лиц предложения, заранее согласованные с руководителями местных организаций: документ должен быть оглашён на закрытых заседаниях отдельных делегаций; при его зачтении никто не имеет права делать записи; на пленарных заседаниях съезда на «Завещание» ссылаться нельзя. «Со свойственной ей мягкой настойчивостью Крупская доказывала, — вспоминал Троцкий, — что это есть прямое нарушение воли Ленина, которому нельзя отказать в праве довести свой последний совет до сведения партии. Но связанные фракционной дисциплиной члены Совета старейшин оставались непреклонны: подавляющим большинством прошло предложение тройки»[402]. В результате в опубликованных материалах съезда не содержалось даже упоминания о существовании «Письма к съезду». Члены партии были обречёны на то, чтобы лишь в частном порядке, сугубо конфиденциально говорить друг с другом об этом документе.

На закрытых заседаниях делегаций после оглашения «Письма к съезду» Зиновьев и Каменев обычно выступали с комментариями, из которых следовало, что с момента написания ленинского документа положение в партии серьёзно изменилось и что теперь главной опасностью для неё является не грубость и нелояльность Сталина, а деятельность Троцкого и его сторонников, которым снятие Сталина с поста генсека оказалось бы на руку. Далее Зиновьев и Каменев убеждали делегатов в том, что Сталин учтёт ленинскую критику его недостатков, в чём Сталин тут же давал заверения. В ряде случаев Сталин лицемерно просил делегатов, так же, как и последовавший за съездом пленум ЦК, освободить его от поста генсека, после чего эта просьба отклонялась[403].

В целом, на делегатов съезда был оказан грубый нажим: они были поставлены перед уже принятым решением, согласно которому ленинское письмо должно было лишь оглашаться, но не обсуждаться. В то время, как столь важный документ требовал глубокого осмысления и обмена мнениями, его содержание воспринималось делегатами лишь на слух. Как вспоминал Троцкий, «уже оглашение документа по земляческим делегациям, куда не пускали «посторонних», превращено было в прямую борьбу против меня. Старейшины делегаций проглатывали при чтении одни слова, напирали на другие и давали комментарии в том смысле, что письмо написано тяжело больным, под влиянием происков и интриг. Аппарат уже господствовал безраздельно. Один тот факт, что тройка могла решиться попрать волю Ленина, отказав в оглашении письма на съезде, достаточно характеризует состав съезда и его атмосферу. Завещание не приостановило и не смягчило внутреннюю борьбу, наоборот, придало ей катастрофические темпы»[404].

В результате маневров правящей фракции единственное персональное предложение Ленина было отклонено. Более того, на XIII съезде была осуществлена внеуставная процедура решения вопроса о генеральном секретаре. Сначала сохранение на этом посту Сталина было одобрено формальным решением делегаций съезда, а затем пленум ЦК «оформил» это фактически предрешённое решение. В результате этой процедуры Сталин как бы получил мандат генсека непосредственно от съезда, о чем впоследствии он неоднократно напоминал. Таким образом, вместо ограничения власти Сталина, на чём настаивал Ленин, произошло увеличение его влияния.

После оглашения «Завещания» триумвиры не решились поставить вопрос о выводе Троцкого из Политбюро и снятии его с руководящих постов, хотя такого рода угрозы раздавались в ходе дискуссии 1923 года. Однако Троцкий, избранный вновь в Политбюро, оказался в ещё большей изоляции, чем раньше: из его сторонников XIII съезд оставил в составе ЦК только Пятакова и Раковского.

На Пленуме ЦК, состоявшемся после съезда, помимо Сталина секретарями ЦК были избраны Молотов (в четвёртый раз), Андреев, Каганович и Зеленский (все трое впервые). Осенью 1924 года Сталин перевёл Зеленского, которого он имел основания подозревать в поддержке Зиновьева и Каменева, на пост секретаря Среднеазиатского бюро ЦК. Таким образом, он получил Секретариат, состоявший из его безоговорочных приверженцев.

Принятая на съезде процедура ознакомления с «Завещанием» привела ещё и к тому, что из-за вопроса о Сталине оказались отодвинутыми на задний план другие содержавшиеся в этом документе советы и предложения. Ленинский план политической реформы даже не обсуждался на XIII съезде, а также и на последующих партийных форумах. Фактическое игнорирование важнейших идей Ленина о политической реформе явилось одной из главных причин того, что его прогноз о возможном расколе в рядах партии и ЦК (что Ленин считал самой неблагоприятной исторической альтернативой) осуществился в таких формах и масштабах, которых не могла предвидеть даже гениальная ленинская проницательность.

Историческая ответственность за упущенную последнюю возможность переломить течение событий в пользу возрождения партийной демократии лежит прежде всего на Зиновьеве и Каменеве. Во всех их действиях, вплоть до окончательного размежевания со Сталиным, поражает не только роднящая с последним беспринципность, но и крайняя политическая недальновидность, облегчившая Сталину на следующих этапах внутрипартийной борьбы относительно лёгкую победу над ними. Спустя полтора года, когда Сталин фактически отстранил их от власти, Зиновьев, напомнив генсеку о том, что именно он и Каменев спасли его от политического падения, спросил с горечью: «Знаете ли, товарищ Сталин, что такое благодарность?» Сталин ответил на это вполне искренне, показав, насколько наивным было ожидать от него подобного чувства: «Ну, как же, знаю, очень хорошо знаю, это такая собачья болезнь»[405].

Едва оправившись от тревоги, связанной с оглашением «Завещания», Сталин спустя всего две недели после завершения XIII съезда осуществил первую открытую вылазку против своих союзников по триумвирату. Для этого он выбрал третьестепенный по своему значению форум — курсы секретарей укомов при ЦК РКП(б). Выступая здесь с докладом об итогах XIII съезда РКП(б), он как бы походя обвинил Каменева и Зиновьева в «обычной беззаботности насчёт вопросов теории, насчёт точных теоретических определений». В качестве подтверждения он заявил, что «читал в газете доклад одного из товарищей о XIII съезде (кажется, Каменева), где чёрным по белому написано, что очередным лозунгом нашей партии является будто бы превращение «России нэпмановской» в Россию социалистическую. Причём, — что ещё хуже, — этот странный лозунг приписывается не кому иному, как самому Ленину»[406].

Сталин использовал ошибку стенографа, записавшего слово «нэпмановская» вместо «нэповская». Через несколько дней об этой причине «искажения» ленинской формулы было сообщено в «Правде». Разумеется, Сталин понимал, что в данном случае может идти речь лишь о явном редакторском недосмотре. Тем не менее он заявил, что Каменев «выпалил» этот странный лозунг, который якобы может породить в партии кучу недоразумений» и создать впечатление, что во главе Советской России стоят нэпманы.

В том же докладе Сталин обвинил Зиновьева (не называя его) в «несообразности», которая «способна породить в партии путаницу и неразбериху», за выдвинутый им на XII съезде и подтверждённый в резолюции съезда тезис о «диктатуре партии». Здесь речь шла уже о более принципиальном вопросе. Но надо заметить, что Сталин ранее не ставил под сомнение этот тезис и вместе с другими голосовал за него на XII съезде. Теперь же для его дезавуирования он вспомнил идею Ленина о необходимости «размежевания партийных и советских органов», которую он вместе с другими триумвирами фактически отвергал в недавней полемике с Троцким.

Без обсуждения на Политбюро Сталин опубликовал 20 июня в «Правде» часть доклада, серьёзно затрагивавшую амбиции Зиновьева и Каменева, которые считали себя ведущими теоретиками партии. Поскольку в то время было принято избегать даже косвенной полемики между членами «семёрки», они расценили этот поступок Сталина как самое решительное выступление против «ядра», призванное разложить его.

По этому поводу Зиновьев и Каменев созвали совещание 15—17 «руководящих товарищей», где Сталин прямо заявил, что своим выступлением он преследовал цель «расширить ядро, ибо оно стало узким». Совещание признало выступление Сталина ошибочным и приняло решение о том, чтобы впредь все высшие руководители партии согласовывали друг с другом свои выступления. В ответ на это Сталин в очередной раз заявил об отставке, которая и в данном случае не была принята. Таким образом, попытка Зиновьева и Каменева мобилизовать против Сталина «параллельный ЦК» окончилась провалом.

Как видим, сразу после XIII съезда Сталин приступил к постепенной подготовке нового раскола внутри Политбюро и к созданию в этих целях нового верхушечного блока: на этот раз — с «молодыми» членами Политбюро, вошедшими в его состав в 1922—1924 годах, — Бухариным, Рыковым и Томским. Однако оформление этого блока, направленного против Зиновьева и Каменева, задержалось, поскольку последние ещё были нужны Сталину для дальнейшей борьбы против их общих тогдашних врагов — Троцкого и его единомышленников.

Примечания:

3

Коэн С. Большевизм и сталинизм. Вопросы философии. 1989. № 7. С. 47.

4

Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 132, 162.

39

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 43. С. 112.

40

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 43. С. 105.

393

XIII съезд Российской Коммунистической партии (большевиков). С. 192, 193.

394

XIII съезд Российской Коммунистической партии (большевиков). С. 225.

395

Троцкий Л. Д. Портреты. С. 45.

396

Знание — сила. 1989. № 7. С. 82.

397

Свердлов Я. М. Избранные произведения. М., 1957. Т. 1. С. 298; см. также С. 268, 276, 277.

398

Вопросы истории КПСС. 1962. № 3. С. 143.

399

Огонёк. 1987. № 50. С. 6.

400

Знание — сила. 1989. № 7. С. 82.

401

Троцкий Л. Д. Завещание Ленина. — Горизонт. 1900. № 6. С. 38—41.

402

Троцкий Л. Д. Завещание Ленина. — Горизонт. 1900. № 6. С. 38—41.

403

*Существуют, однако, свидетельства о бурном обсуждении «Завещания» на заседаниях некоторых делегаций. (Правда. 1964. 26 мая).

404

Троцкий Л. Д. Завещание Ленина. — Горизонт. 1900. № 6. С. 38—41.

405

Знание — сила. 1989. № 7. С. 82.

406

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 257.