• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Несмотря на «монолитность» «руководящего в коллектива», сконцентрировавшегося на неистовой травле Троцкого, авторитет последнего в партийных массах и среди коммунистической молодежи и на этот раз не был до конца подорван. В дневниковой записи Подвойского, относящейся к 1924 году, с тревогой констатировалось: «Троцкизм опасно быстро растёт… Им питается комсомол и несоюзное юношество, пионеры, начальные школы, фабзавучи, рабфаки и вузы»[449].

Этим объяснялось то, что большинство ЦК, настойчиво убеждавшее партию в несовместимости «троцкизма» с ленинизмом, не решалось сделать, казалось бы, следующий логичный организационный шаг: исключить Троцкого из партии или, по крайней мере, из ЦК либо из Политбюро. На таком шаге настаивали лишь ослеплённые фракционной ненавистью к Троцкому Зиновьев и Каменев. В находившейся под их влиянием ленинградской прессе печатались сотни резолюций партийных собраний, называвших Зиновьева и Каменева «любимыми вождями питерских рабочих» и требовавших исключения Троцкого из партии.

Что же касается Сталина, то он в этот период в публичных выступлениях занял излюбленную им «центристскую», «миротворческую» позицию, изображая себя сторонником смягчения внутрипартийной борьбы. Свою речь «Троцкизм или ленинизм?» он закончил словами: «Говорят о репрессиях против оппозиции и о возможности раскола. Это пустяки, товарищи. Наша партия крепка и могуча. Она не допустит никаких расколов. Что касается репрессий, то я решительно против них. Нам нужны теперь не репрессии, а развёрнутая идейная борьба против возрождающегося троцкизма»[450].

Об истинных же замыслах Сталина, страшившегося непредсказуемых последствий, к которым могли бы привести открытые репрессивные меры против Троцкого (ведь партийная демократия в то время ещё не была окончательно задушена и такие меры могли вызвать протест со стороны значительной части партии), свидетельствует факт, впервые обнародованный Троцким в секретном письме, направленном в 1932 году в Политбюро ЦК и Президиум ЦКК. После перехода в оппозицию Каменев и Зиновьев сообщили Троцкому о том, что в кульминационный момент борьбы против «троцкизма» (в конце 1924 или начале 1925 года) Сталин созвал узкое совещание, на котором поставил вопрос об осуществлении террористического акта против Троцкого. «Доводы за были ясны и очевидны. Главный довод против был таков: слишком много есть молодых самоотверженных троцкистов, которые могут ответить контртеррористическими актами»[451].

В феврале 1935 года Троцкий в дневнике более подробно описал свои беседы по этому поводу с Зиновьевым и Каменевым.

«— Вы думаете, Сталин размышляет сейчас над тем, как возразить Вам? — говорил, примерно, Каменев… — Вы ошибаетесь. Он думает о том, как вас уничтожить.

— ?

— Морально, а если возможно, то и физически. Оклеветать, подкинуть военный заговор, а затем, когда почва будет подготовлена, подстроить террористический акт. Сталин ведёт войну в другой плоскости, чем Вы. Ваше оружие против него недействительно»[452].

Возвращаясь к этой теме, Каменев сказал: «Я его (Сталина) слишком хорошо знаю по старой работе, по совместной ссылке, по сотрудничеству в «тройке». Как только мы порвали со Сталиным, мы составили с Зиновьевым нечто вроде завещания, где предупреждаем, что в случае нашей «нечаянной» гибели виновным в ней надлежит считать Сталина. Документ этот хранится в надёжном месте. Советую Вам сделать то же самое»[453].

Зиновьев же говорил не без смущения: «Вы думаете, что Сталин не обсуждал вопроса о вашем физическом устранении? Обдумывал и обсуждал. Его останавливала одна и та же мысль: молодежь возложит ответственность лично на него и ответит террористическими актами. Он считал поэтому необходимым рассеять кадры оппозиционной молодежи. Но что отложено, то не потеряно… Примите необходимые меры»[454].

Из этих фактов следует несколько немаловажных выводов. Во-первых, в разгар «идейной» борьбы против «троцкизма» Зиновьев и Каменев имели достаточные свидетельства преступного облика Сталина, но, руководствуясь соображениями о сохранении своей власти, не брезговали обсуждать с ним его самые злодейские замыслы. Следовательно, применительно к тому времени можно говорить с полным основанием не об их трагической вине (искреннее и роковое заблуждение), а о вине прямо уголовной (готовность к «разрешению» внутрипартийной борьбы террористическим актом). Лишь после того, как они пришли к выводу, что опасность стать жертвой подобного заговора угрожает им самим, они рассказали Троцкому об обсуждении сталинского террористического плана. Приняв предложенные Сталиным условия коварной политической игры в то время, когда они разделяли с ним всю полноту власти, Зиновьев и Каменев последовательно принимали условия сталинской игры и тогда, когда они оказались её жертвами.

Во-вторых, приведённые факты проясняют причины патологического страха Сталина перед ответными террористическими актами в период, когда он перешёл к прямым полицейским репрессиям, а затем — к физическому уничтожению своих действительных и потенциальных противников в партии. Сталин логично мог ожидать, что какая-то часть оппозиционеров, особенно из числа молодежи, ответит на инспирированный им государственный террор террористическими актами, направленными непосредственно против него. Поэтому, если до захвата абсолютной власти он прибегал к замаскированным или тайным убийствам (одним из примеров этого служит смерть Фрунзе во время хирургической операции, проведённой по приказу Сталина), то после обретения всей полноты власти он предпочёл уничтожение своих противников с помощью сфальсифицированных судебных процессов, на которых обвиняемые должны были «сознаваться» в якобы имевшихся у них террористических и прочих злодейских замыслах. Так выросла самая страшная и самая успешная из сталинских провокаций: система обвинений и «признаний» в несуществующих преступлениях.

Если бы в такой атмосфере кто-либо из оппозиционеров решился на убийство Сталина, то репрессивная машина заработала бы с ещё более страшной силой. Кроме того, после этого едва ли когда-нибудь можно было бы убедить общественное мнение в том, что признания бывших лидеров оппозиции в создании террористических организаций были ложными. Сокровенный смысл московских процессов в том и состоял, чтобы подкинуть собственные замыслы Сталина его идейным противникам.

Во время «литературной дискуссии» такое развитие событий не могло ещё представляться вероятным кому-либо из большевиков, не исключая, по-видимому, и самого Сталина. Однако уже в этот период машина политических провокаций и идеологических подлогов была запущена на полный ход. Эти подлоги тиражировались в огромном количестве книг, брошюр и статей.

Кульминацией данной пропагандистско-политической кампании стал пленум ЦК и ЦКК, состоявшийся 17- 20 января 1925 года. На нём должны были быть подведены итоги «литературной дискуссии» и сделаны организационные выводы по отношению к Троцкому. Сам Троцкий, будучи в то время тяжело больным, не присутствовал на пленуме, но в преддверии его направил в ЦК письмо, освещавшее его отношение к «дискуссии». «Я считал и считаю, что мог бы привести в дискуссии достаточно веские принципиальные и фактические возражения против выдвинутого обвинения меня в том, будто я преследую цели «ревизии ленинизма» и «умаления» (!) роли Ленина. Я отказался, однако, от объяснения на данной почве не только по болезни, но и потому, что в условиях нынешней дискуссии всякое моё выступление на эти темы, независимо от содержания, характера и тона, послужило бы только толчком к углублению полемики, к превращению её в двухстороннюю из односторонней, к приданию ей ещё более острого характера.

И сейчас, оценивая весь ход дискуссии, я, несмотря на то, что в течение её против меня было выдвинуто множество неверных и прямо чудовищных обвинений, думаю, что моё молчание было правильно с точки зрения общих интересов партии»[455].

Отказываясь принять обвинения в защите им особой идеологии («троцкизма»), Троцкий писал, что «совершенно неожиданно для меня самое слово это всплыло лишь во время дискуссии по поводу моей книги о 1917 г.»

Касаясь многократно повторённых в дискуссии заявлений о том, будто он посягает на «особое положение в партии», не подчиняется дисциплине и т. д., Троцкий писал: «…Не вдаваясь в оценку этих утверждений, со всей категоричностью заявляю: я готов выполнять любую работу по поручению ЦК на любом посту и вне всякого поста и, само собою разумеется, в условиях любого партийного контроля.

Незачем, в частности, доказывать, что, после последней дискуссии, интересы дела требуют скорейшего освобождения меня от обязанностей председателя Революционного Военного Совета».[456]

Обладая этим свидетельством максимальной партийной лояльности Троцкого, январский пленум принял резолюцию о выступлении Троцкого, в которой были сконцентрированы все обвинения и наветы, пущенные в ход во время «литературной дискуссии». Пленум оценил «совокупность выступлений т. Троцкого против партии» как «попытку подменить ленинизм троцкизмом» и объявил «дискуссию» законченной, потребовав, однако, «продолжить и развить работу партии по разъяснению снизу доверху антибольшевистского характера троцкизма»[457]. Такая «работа» отныне должна была проводиться не только в партийных организациях, но и среди беспартийных. Как отмечал с удовлетворением Зиновьев, «ЦК единодушно постановил, что перед нами — задача разъяснения за пределами партии, рабочим и крестьянам, путей Троцкого, которые ведут к разрыву союза рабочих и крестьян»[458].

Решения январского пленума имели важные практические последствия для рядовых членов партии. «Уже нельзя стало занять пост директора завода, секретаря цеховой ячейки, председателя волостного исполкома, бухгалтера, переписчицы, не зарекомендовав себя «антитроцкизмом»[459]. Даже многие из тех, кто понимал всю лживость «антитроцкистской» кампании, под страхом исключения из партии и лишения работы вынужденно заявляли о своей враждебности «троцкизму». Аналогичная политическая кампания, начатая уже в конце 1923 года, стала с ещё большей интенсивностью проводиться во всех партиях Коминтерна. Одни лидеры снимались со своих постов, другие назначались на их место исключительно в зависимости от того, как они относились к Троцкому.

На январском пленуме разногласия вызвал лишь вопрос об организационных мерах, которые следовало применить к Троцкому. Ещё задолго до пленума «Правда» начала публиковать резолюции местных партийных организаций по итогам «дискуссии с троцкизмом». Поразительно единодушные в идейно-политической оценке «троцкизма», эти резолюции делились на три группы в зависимости от предлагаемых в них организационных выводов по отношению к Троцкому. В первой группе резолюций, принятых, как правило, организациями, подчинёнными ленинградскому губкому, выдвигалось требование об исключении Троцкого из партии. Вторая группа предлагала «ограничиться» выводом Троцкого из Политбюро и снятием с поста председателя Реввоенсовета. Третья группа резолюций (в том числе от наиболее крупных республиканских и губернских организаций, за исключением ленинградской) предлагала условно оставить Троцкого в Политбюро, сместив его с постов наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета.

Внутри ЦК первое и второе предложения поддерживались лишь Зиновьевым, другими руководителями ленинградской организации и Каменевым. В этих условиях Сталин опять предпочёл выступить в роли наиболее «умеренного» (подобный приём он практиковал на первых этапах борьбы и со всеми последующими оппозициями). Эта роль понадобилась ему в данном случае прежде всего для того, чтобы начать «загонять в оппозицию» ещё одну часть партии.

В дальнейшем Сталин датировал возникновение «новой» или «ленинградской оппозиции» именно с январского пленума ЦК 1925 года. Излагая в декабре того же года на XIV съезде ВКП(б) свою версию нового раскола внутри Центрального Комитета, он назвал «началом нашей размолвки» момент, когда «мы, т. е. большинство ЦК … имели некоторую борьбу с ленинградцами и убедили их выбросить из своей резолюции пункт об исключении (Троцкого из партии. — В. Р.). Спустя некоторое время после этого, когда собрался у нас пленум ЦК и ленинградцы вместе с тов. Каменевым потребовали немедленного исключения тов. Троцкого из Политбюро, мы не согласились и с этим предложением оппозиции (уже «оппозиции»! — В. Р.), получили большинство в ЦК и ограничились снятием тов. Троцкого с поста наркомвоена. Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, что метод отсечения, метод пускания крови — а они требовали крови — опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, — что же у нас останется в партии?»[460]. Обратим внимание на то, что здесь под «требованием крови» Сталин подразумевал предложение об исключении Троцкого из Политбюро.

Немного позже, на июльском пленуме ЦК и ЦКК 1926 года, на котором по требованию «оппозиционного блока» обсуждался вопрос о публикации ленинского «Завещания», Сталин по-иному объяснял мотивы своей «миротворческой» позиции в январе 1925 года: «…Я старался учесть указания, данные Лениным мне в отношении Троцкого, и я принимал всевозможные меры к тому, чтобы умерить пыл Каменева и Зиновьева, требовавших исключения Троцкого из Политбюро»[461].

Естественно, в обоих случаях Сталин умолчал о том, что перед январским пленумом на собрании «руководящего коллектива» он заявил, что вывод Троцкого из Политбюро следует осторожно подготовлять: «…Ещё не наступил момент для исключения Троцкого. В партии и стране такой шаг… будет неверно понят…»[462].

В результате бурных дебатов на пленуме большинство членов ЦК (при двух против) и все члены ЦКК (при одном воздержавшемся) проголосовали за снятие Троцкого с поста предреввоенсовета и оставление его в составе Политбюро. Вопрос о дальнейшей его работе в ЦК было решено отложить до очередного партийного съезда, предупредив Троцкого, что «в случае новой попытки… нарушения или неисполнения партийных решений, ЦК будет вынужден, не дожидаясь съезда, признать невозможным дальнейшее пребывание Троцкого в составе Политбюро и поставить вопрос перед объединённым заседанием ЦК и ЦКК об его устранении от работы в ЦК»[463].

На протяжении нескольких месяцев после пленума Троцкий оставался без какой-либо практической работы. Лишь в мае он получил сразу три назначения — на второстепенные посты председателя Главного концессионного комитета, начальника электротехнического управления и председателя научно-технического отдела ВСНХ.

Как заявил Зиновьев вскоре после январского пленума, его решения «в практической части содержат минимум того, что надо было принять. ЦК и ЦКК сочли, что будет более целесообразным для партии, чтобы окончательно решающее слово о работе Троцкого в ЦК сказал партийный съезд, который представляет полнее всего всю партию»[464]. На деле очередной партийный съезд поставил под угрозу положение самого Зиновьева, Каменева и их союзников, планомерную атаку на которых Сталин начал вскоре после январского пленума.

К моменту январского пленума Зиновьев и Каменев, видимо, уже остро ощущали беспокойство по поводу чрезмерного усиления власти Сталина. Этим, очевидно, объяснялось выдвинутое Каменевым на пленуме предложение заменить Троцкого на посту председателя Реввоенсовета Сталиным. Этот маневр, однако, был тут же пресечён Сталиным, который добился отклонения этого предложения и тем самым — сохранения за собой поста генсека. Сталин отлично понимал, что при сложившейся структуре власти решающие рычаги руководства страной сконцентрированы не в управлении армией, а в управлении партийным аппаратом.

На пост наркома по военным и морским делам и председателя РВС был назначен Фрунзе, а его заместителем стал Ворошилов, сохранивший также пост командующего Московским военным округом. В декабре 1925 года Фрунзе погиб во время хирургической операции, история которой складывалась следующим образом. Фрунзе страдал язвой желудка, но доктора не рекомендовали ему операции из-за слабого сердца, которое может не вынести хлороформа. По поручению Сталина был созван специально подобранный консилиум, который рекомендовал хирургическое вмешательство. Политбюро утвердило это решение. Фрунзе пришлось подчиниться и пойти навстречу своей гибели.

Главной причиной акции Сталина Троцкий считал то обстоятельство, что за немногие месяцы пребывания на посту руководителя вооружённых сил Фрунзе «проявил слишком большую независимость, охраняя армию от опеки ГПУ… Оппозиция нового главы военного ведомства создавала для Сталина огромные опасности; ограниченный и покорный Ворошилов представлялся ему гораздо более надёжным инструментом»[465]. Кроме того, как сообщили Троцкому Зиновьев и Каменев, Фрунзе при расколе «руководящего коллектива» в 1925 году «был настроен в их пользу против Сталина»[466]. В воспоминаниях А. М. Лариной приводится свидетельство матери Фрунзе, согласно которому Сталин убрал Фрунзе потому, что тот «до последнего времени признавал авторитет Троцкого и с большим уважением относился к нему»[467]. После смерти Фрунзе пост предреввоенсовета перешёл к Ворошилову, зарекомендовавшему себя в качестве одного из наиболее преданных Сталину членов «руководящего коллектива».

Своего рода завершением «литературной дискуссии» явился эпизод конца 1925 года, в котором Троцкий пошёл ещё на один «гнилой компромисс» с большинством Политбюро. Этот эпизод был вызван выходом за рубежом книги американского журналиста Макса Истмена «После смерти Ленина», в которой описывались борьба за власть в Кремле и методы, использованные в борьбе с «троцкизмом». В этой книге Истмен опубликовал отрывки из ленинского «Завещания» и письмо Крупской Троцкому от 28 января 1924 года.

Прочитав эту книгу, Сталин направил записку членам Политбюро, где обвинял Троцкого в разглашении секретных документов, в политической нечистоплотности и в стремлении внести раскол в ЦК. Троцкий же считал, что «Завещание» Ленина не является государственной или партийной тайной. Опубликование его не есть преступление. Наоборот, преступлением является сокрытие его . от партии и рабочего класса. Тем не менее он подписал для опубликования в «Большевике» навязанное ему большинством Политбюро и отредактированное последним заявление, где он «отмежёвывался» от Истмена. В этом заявлении подтверждалась, по существу, лживая сталинская версия о «Завещании» и его судьбе.

Объясняя причины своего очередного «гнилого компромисса» соображениями ложно понимаемой партийной лояльности, Троцкий писал: «Поскольку вся руководящая группа оппозиции считала в то время нецелесообразным поднимать открытую политическую борьбу и шла на ряд уступок, она естественно не могла поднимать и разворачивать борьбу из-за частного вопроса об Истмене… Вот почему, по решению руководящей группы оппозиции, я подписал заявление о Максе Истмене, навязанное мне большинством Политбюро, под угрозой ультиматума: либо подписать заявление, как оно есть, либо вступить по этому поводу в открытую борьбу… Во всяком случае моё тогдашнее заявление об Истмене может быть понятно только, как составная часть тогдашней нашей линии на соглашение и на умиротворение»[468].

Однако это стремление к «соглашению и умиротворению» на путях потворства лжи и фальсификации неизбежно обернулось новым укреплением позиций сталинской фракции и облегчило сокрытие от партии «Завещания» и в дальнейшем. На объединённом пленуме ЦК и ЦКК в октябре 1927 года, где в последний раз обсуждался вопрос о публикации «Завещания», Сталин, зачитав выдержку из статьи Троцкого в «Большевике», цинично заявил: «Кажется, ясно? Это пишет Троцкий, а не кто-либо другой. На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и её ЦК «скрывают» «завещание» Ленина?»[469]

Заявление Троцкого было дополнено публикацией в «Большевике» письма Крупской, также навязанного ей большинством Политбюро. В этом письме она назвала сообщение Истмена о сокрытии «Завещания» клеветой и вынуждена была публично едва ли не оправдываться в том, что «под влиянием … настроения» написала тёплое личное письмо Троцкому после смерти Ленина.

Публикация писем Троцкого и Крупской в «Большевике» как бы увенчала серию побед, которую Сталин одержал в ходе «литературной дискуссии с троцкизмом». Во-первых, Сталин получил идеологическое оружие, которое в дальнейшем было использовано им для устранения с политической арены и последующего физического уничтожения всех своих соперников и оппонентов в партии. Во-вторых, его наиболее серьёзный и принципиальный противник оказался оттеснённым на второстепенные посты в руководстве партией и страной. В-третьих, Сталин начал «загонять в оппозицию» ещё одну влиятельную группу в партии, возглавляемую Зиновьевым и Каменевым.

Примечания:

4

Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 132, 162.

44

КПСС в резолюциях и решениях. т. 2. С. 440—442.

45

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 39. С. 224.

46

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 41. С. 30.

449

Комсомольская правда. 1988. 22 октября.

450

Сталин И. В. Соч. Т. 6. С. 357.

451

Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 41.

452

Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 72, 73.

453

Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 72, 73.

454

Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 72, 73.

455

Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 183—185.

456

Известия ЦК КПСС. 1991. № 8. С. 183—185.

457

КПСС в резолюциях и решениях. Т. 3. С. 323, 324, 330.

458

Правда. 1925. 5 февраля.

459

Троцкий Л. Д. Что и как произошло? С. 34.

460

XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). С. 502.

461

Сб. Трудные вопросы истории. С. 71.

462

Андреев А. А. Воспоминания, письма. М., 1985. С. 155.

463

КПСС в резолюциях и решениях Т. 3. С. 330.

464

Правда. 1925. 5 февраля.

465

Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2. С. 258.

466

Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2. С. 258.

467

Знамя. 1988. № 12. С. 101.

468

Бюллетень оппозиции. 1931. № 19. С. 38, 39.

469

Сталин И. В. Соч. Т. 10. С. 175.