• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Когда в середине 2001 года в Генуе (Италия) встретились главы государств ведущих индустриальных стран — «Группы восьми» — в связи с саммитом были предприняты самые беспрецедентные меры безопасности по всему периметру исторического центра столицы Лигурии. И не только из-за опасения массовых беспорядков, которые обещали устроить так называемые «антиглобалисты». Существовала реальная угроза подвергнуться атаке — атаке террористов. Именно такое обещание публично дал Усама бен Ладен, еще раньше объявивший войну США. Один из запланированных вариантов исполнения угрозы заключался в том, чтобы направить на зал, где проходила встреча, гражданский самолет…

Как известно, в июне 2001 года беспорядки в Генуе были, но все обошлось с минимальными жертвами. Погиб один человек. Профессиональная ли работа спецслужб, отсутствие ли реальных возможностей для осуществления плана либо временная отсрочка исполнения угрозы тому была причиной? Неизвестно. Однако не прошло и трех месяцев, как страшный «заказ» был выполнен, причем в масштабах, превосходящих все самые худшие предположения и ожидания. События 11 сентября 2001 года потрясли мир. Террористы в очередной раз доказали, что представляют собой реальную угрозу, от которой не застрахована ни одна страна мира. Ни самое совершенное оружие, ни мощная экономика, ни внутренняя сплоченность общества не могут противостоять непредсказуемой по своей жестокости и бесчеловечности тактике террористов.

И еще взрывы 11 сентября доказали, что терроризм стал самостоятельной и глобальной политической и военной силой. Взращенный на противоречиях между странами, терроризм повернул свое оружие даже не против конкретного правительства, а против всей Западной цивилизации как таковой. Превращение терроризма в постоянно действующий и активно используемый фактор политической борьбы как на международной арене, так и внутри отдельных государств стало со второй половины XX века уже не просто опасной перспективой, а реальностью.

Террористические атаки сейчас нередко в прессе называют войной. И это — не преувеличение. Именно так США и их союзники по НАТО узаконили это определение и реализовали свое право ответа на агрессию. В соответствии со статьей 51 Устава ООН, мировое сообщество расценило как преступления действия Усамы бен Ладена и стоящей за ним Аль Каиды, а также давших им убежище на территории Афганистана руководителей движения «Талибан». Ответные удары, пришедшиеся на Афганистан, были направлены не против этой страны. США официально объявили войну не государству, а террористической организации. И это произошло впервые в истории человечества.

Эти события заставили всех по-новому взглянуть на проблемы борьбы с международным терроризмом и на межгосударственное сотрудничество в борьбе с терроризмом. Необходимость выработки согласованного ответа террористам со стороны мирового сообщества потребовала еще раз оценить всю совокупность имеющихся в распоряжении государств мер противодействия растущей угрозе международного терроризма, проанализировать специфику, эффективность и границы их применения. Для соответствующих целей резолюцией Совета Безопасности ООН № 1373 был создан специальный антитеррористический комитет.

Но проблемы контроля над международным терроризмом — это не только проблемы правоприменительной практики. Они неразрывно связаны с определением его основных характеристик, закономерностей возникновения и развития, разграничением с другими формами насилия и, в конечном счете, с проблемой дефиниции самого терроризма. Феномен терроризма имеет много аспектов. Это и проблема юридической квалификации, и определение социально-деструктивных функций, и политологический анализ, и социально-психологическая оценка его причин и следствий; это, наконец, и выявление исторических корней.

Последние события заставили более прагматично, осознавая, что следующей целью террористов может быть любая страна, подойти к этой сложнейшей проблеме, окончательно поставить терроризм вне закона. Однако это едва ли возможно без определения его положения в системе координат различных форм политической борьбы и идеологически мотивированного насилия.

Россия сразу после 1991 года столкнулась с проблемой правовой квалификации насильственных форм разрешения конфликтов. Наша страна, как никто другой, на собственном опыте испытала пагубность иллюзий в отношении истинных намерений террористов, лживость их лозунгов, которыми они прикрывают преступные по своей природе действия. Но кроме внутренних правовых и организационно-функциональных сложностей борьбы с терроризмом, премудрости которой ей пришлось постигать, что называется, с листа, России пришлось столкнуться с непониманием и осуждением ее действий со стороны ряда зарубежных стран, где все меры России представлялись как «негуманные в средствах, неадекватные угрозе и чрезмерные по интенсивности ответа». Конечно, в ходе первых лет развития конфликта в Чеченской Республике федеральными властями были допущены ошибки. Они стоили человеческих жизней с обеих сторон, приводили к росту недоверия со стороны части местного населения. Сегодня, оглядываясь назад, мы понимаем, что во многом ошибки происходили от слабого знания местных условий, специфики терроризма и мер противодействия ему. Кроме того, ряд ошибок был намеренно спровоцирован противной стороной, действия которой управлялись внешними и внутригосударственными идейными вдохновителями и спонсорами, более искушенными в терроризме и экстремизме как формах политической борьбы. Сейчас, по прошествии уже десяти лет с момента начала конфликта на территории Чечни, когда многие страны вынуждены обратиться к переоценке размеров и характера террористической угрозы, возможностей и потребностей ответа на нее со стороны отдельных государств и всего мирового сообщества, необходимо определить с точки зрения международного права насильственные вооруженные действия в Северо-Кавказском регионе и прежде всего в Чеченской Республике. Объективная правовая оценка данных событий настоятельно необходима как в интересах скорейшей стабилизации политической ситуации в регионе, так и для завершения работы над созданием государственной стратегии контроля над терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом. В этих же целях разумно и создание соответствующей эффективной законодательной и институциональной базы.

Это особенно актуально в свете терактов в различных районах мира. Они подтвердили, что терроризм действительно превратился в многоаспектный, в высокой степени опасный и долговременный фактор развития современного общества. Терроризм оказывает серьезное дестабилизирующее воздействие, ставит под угрозу сами условия прогрессивного развития всего человечества. К этому мнению пришли как ученые — юристы, историки, так и практики, политики.

В исследованиях разных аспектов терроризма подчеркивается его многогранная природа, что затрудняет выработку на международном уровне единого определения самого феномена терроризма. Отдельные исследователи пытаются акцентировать внимание на том обстоятельстве, что следует четко разграничить такие понятия, как «насилие», «экстремизм», «война» и «терроризм». Существующая размытость границ и расширительное толкование терроризма негативно влияет на согласованную оценку тех или иных насильственных актов, а следовательно, и на сотрудничество государств в деле пресечения терроризма.

Как социально-политическое явление терроризм (в том числе международный) — одна из форм насильственной политической борьбы, которая нарушает основные принципы и нормы международного права и международной морали. По совокупности организационно-тактических характеристик терроризм — это насилие, носящее системный, наступательный и массовый характер, использующее тактику непредсказуемых атак с целью нагнетания страха и отличающееся бивалентностью объекта воздействия, различными способами действий.

В силу присущего международному терроризму характера повышенной общественной опасности террористические акты причисляют и к международным преступлениям уголовного характера. Заведомая нелегитимность насилия, характерного для терроризма, ставит его вне рамок правомерных средств политической борьбы, и никакие ссылки «на политическую природу» данного насилия не могут служить ему оправданием.

В современной международной практике борьбы с терроризмом наблюдается очевидная диспропорция возможностей. Государству практически отказано в праве защищать себя. Группы или организации, ведущие насильственную борьбу, оказываются в неоправданно выгодном положении. Формы ответа этим группам со стороны собственно государства резко ограничены как международным, так и внутренним правом. Что же касается лиц, осуществляющих насилие, то для них таких международных юридических ограничений не существует вообще, по крайней мере, для террористов. Вместе с тем, уже сейчас современное международное право позволяет достаточно эффективно контролировать действия государства и государств, которые прямо или косвенно могли стать причиной всплесков насилия, воздействовать на такие действия или же предпринимать ответные (превентивные или карательные) меры в отношении государств, не соблюдающих общепризнанные международно-правовые принципы. Таким образом, международное сообщество выступает арбитром, но только по отношению к государству, которое в случае избыточного (прежде всего, с точки зрения международного гуманитарного права и прав человека) ответа на действия террористов может быть подвергнуто международному воздействию и принуждено в своих действиях придерживаться установленных норм и стандартов.

Для отражения большой опасности международного терроризма существует ряд международно-правовых и национальных мер. Их может и вправе использовать государство для защиты себя и своих граждан. Одновременно применение государством специальных полномочий, если оно не желает само опуститься до уровня террористов, должно ограничиваться определенными рамками. Прежде всего жесткие ограничения должны существовать в отношении интенсивности и направленности применяемой силы, что особенно важно для эффективного обеспечения прав гражданского населения местностей, где проводятся контртеррористические вооруженные действия. Главное требование к применению силы либеральным государством — это доктрина использования минимальной силы.

По отношению к террористическим методам ведения борьбы международное право позволяет официально признать движения или организации национально-освободительными. В этом случае на национальном и международном уровне должна быть выработана согласованная позиция. И другое: если организация относится по критериям к разряду террористических, то механизм объявления ее таковой (с соблюдением надлежащих принципов судебной защиты против возможного административного произвола) должен быть открытым, а применение в отношении таких организаций санкций предусмотрено международным правом и моралью.

Сравнительный анализ партизанской войны и терроризма позволяет сделать вывод, что, пока соблюдаются законы войны и правила вооруженных конфликтов, действия противостоящей правительству стороны должны расцениваться как партизанская война. Как только нарушение этих правил становится стратегией, выражающейся в систематических атаках на невинные жертвы и наращивании страха, — это терроризм, и оцениваться он должен «по шкале военных преступлений» (а по классификации международного права — как преступление международного характера). Граница при этом проходит по одному признаку — признание или нет законов войны. Если лица, оказывающие вооруженное сопротивление властям, признают такие законы и следуют им, тогда они заслуживают обращения как с политическими противниками. Если они отрицают их, то и обращение с ними должно быть как с военными преступниками: никаких политических переговоров, иначе как с позиций уголовного кодекса. Их объединения незаконны и запрещаются, а любая помощь таким организациям или лицам (пусть и не направленная на совершение конкретного преступления) признается пособничеством в преступлении.

Суть международного терроризма усматривается в наличии и действиях трех взаимосвязанных факторов: установление определенных (возможно, частично обоснованных и оправданных) властных устремлений у отдельных лиц, группы лиц или организаций, когда данные устремления вступают в конфликт с интересами существования и самосохранения государства; экстремистская идеология отдельного лица, группы лиц или организации в сочетании с отрицанием всяких норм морали и права, препятствующих реализации соответствующих устремлений; сознательный выбор террористического насилия для массовой пропаганды своих намерений и в качестве наиболее эффективного оружия в борьбе за власть с оппонентом — государством.

В наиболее обобщенном виде подходы к контролю над международным терроризмом предлагается разграничить по функциональному признаку на превентивный (предупреждение актов терроризма), регулятивный (устранение или смягчение проблем политическими и правовыми методами) и репрессивный (сдерживание преступности, пресечение преступлений и наказание преступников). Такая классификация в целом отражает различные стороны сложной природы терроризма: уголовно-репрессивная ориентирована на специфику борьбы с терроризмом как с преступлением; функционально-репрессивная направлена на военную составляющую терроризма; политико-экономическая — на сущность терроризма как явления социально-политической жизни, форму политической борьбы. И наконец, превентивные меры (в широком смысле) направлены на предупреждение всех проявлений терроризма.

Анализ ответов государства на терроризм демонстрирует тенденцию к асимметрии в международных оценках контртеррористических стратегии и тактики различных государств. Некоторые оценки порой тяготеют к субъективности в зависимости от политической конъюнктуры. Примером этому может стать международная реакция на действия Великобритании в Северной Ирландии; Израиля на оккупированных землях Ливана, Сирии и Иордании; наконец, израильско-палестинский конфликт; акции США в Никарагуа, Сальвадоре, контртеррористические операции в Колумбии, Сомали и России в Чеченской Республике…

Итак, мы в рамках сравнительно-правового рассмотрения региональных аспектов контртеррористической деятельности государства пытаемся исследовать проблемы специфики терроризма как формы политического, физического и морального насилия, применения тактики вооруженной борьбы.

Хотелось бы еще раз обратить внимание читателя на то, что сама жизнь предлагает нам применять принципы разграничения различных форм политически мотивированного насилия — терроризма, войны и экстремизма, и на этой основе формулировать само понятие «терроризм». И это позиция не только юриста — прокурора, но и теоретическая отработка практического кредо.

Как социальное явление терроризм многолик и многопланов. Он включает в себя такие основные элементы, как экстремистская террористическая идеология; комплекс организационных структур для осуществления терроризма в тех или иных его формах; практика террористических действий, то есть собственно террористическая деятельность. Недифференцированный подход к этим отдельным граням терроризма стал во многом причиной различия в оценке его сущности, причин и целесообразных методов противодействия терроризму.

Я во многом согласен с ученым-юристом К. Дж. Робертсоном, который считает терроризм формой незаконного и причиняющего вред действия, действия, политически мотивированного, содержащего требования, лишь косвенно связанные с непосредственным преступлением; действия, ставящего цель посеять страх; действия, использующего самые необычные методы, такие как современные бомбы, оружие; и, наконец, включающего участие целых государств.

Часто определения терроризма имеют идеологическую окраску. Всестороннее определение «терроризма» и установление его отличий от «партизанской войны», «политического насилия» и другого соответственного поведения весьма проблематично. И прежде всего не по причинам концептуальным и техническим. До сих пор в мире насчитывается более сотни различных определений терроризма, а унифицированной оценки данного явления, а также единого подхода к ответам на него, к сожалению, пока не выработано.

Общеизвестное заявление о том, что «террорист для одного — борец за свободу для другого», стало не только клише, но также одним из наиболее труднопреодолимых препятствий в борьбе с терроризмом. Казалось бы, вопрос дефиниции и концептуализации в большей степени академический, чем практический. Вместе с тем опыт России на Северном Кавказе в очередной раз подтвердил, что когда имеешь дело с различными насильственными формами разрешения конфликтов, когда от оценки явления в качестве террористических действий, партизанской борьбы, массовых проявлений экстремизма либо национально-освободительного движения зависит определение совокупности средств для разрешения конкретной конфликтной ситуации, — тогда смысл определения терминов пересекает границы теоретических рассуждений, становится основным препятствием в координации действий международного сообщества.

Не случайно некоторые зарубежные исследователи терроризма рассматривают терроризм как особую разновидность социального конфликта. Как отмечал по этому поводу Иона Александер, директор Института по изучению международного терроризма, «терроризм — это канал, по которому идет недовольство и нетерпение маргинальных слоев. Террористические средства и методы закрепляют, «рестабилизируют» существующую социальную структуру». Однако подобное определение мало способствует пониманию сущности терроризма.

Как насилие среди малых групп предлагает рассматривать терроризм другой авторитетный ученый — Пол Уилкинсон. Для него терроризм — это явление, существующее среди других насильственных действий, — отдельных диверсий или нападений на собственность, изолированных попыток убийства; это борьба политических организаций и междоусобные схватки, политический терроризм, локальные или мелкомасштабные партизанские операции; это международный или транснациональный терроризм, партизанские рейды в зарубежные страны и др. При разрастании конфликта до уровня массовых выступлений, по этой логике, политическому терроризму соответствует «государственный террор и репрессии», а «международному или транснациональному терроризму» — локальная война. Таким образом, хотя данное определение и отражает существенные сходные черты между различными формами насилия, но оно не устанавливает отличительные черты терроризма (в данном случае — по отношению к террору и различным формам военных конфликтов).

Причина не совсем удачной классификации лежит в попытке жестко увязать понятия «террор» и «терроризм» с понятием «революция» и «революционные идеи». По Уилкинсону, типология терроризма подразделяется на «революционный» (направленный на политическую революцию), «полуреволюционный» (имеющий политическую мотивацию иную, чем революция) и «репрессивный» (направленный на ограничение определенных групп, лиц или форм их поведения, которые кажутся нежелательными в данный момент тем или иным слоям или кругам общества).

Подобный подход к оценке терроризма с точки зрения революционных процессов не несет что-то исключительно новое. Похожая точка зрения оказала решающее влияние на результаты специального исследования проблемы международного терроризма, подготовленного Секретариатом ООН еще в 1972 году. Понятие «терроризм», сообщалось в нем, возникло в конце XVIII века, то есть его зарождение относится к периоду Великой французской революции.

Для определения наиболее значимых характеристик терроризма отправной точкой может стать положение, согласно которому не всякое насилие — это терроризм, но любой терроризм — это всегда насилие. Физическое или психическое.

Главная особенность терроризма как формы политического насилия заключается в намеренном игнорировании норм права и морали.

Уточним эту мысль: как социально-политическое явление терроризм представляет собой одну из форм насильственной политической борьбы, характеризующуюся крайним нигилизмом и цинизмом по отношению к нормам морали и права.

При «отграничении» терроризма от других традиционных форм политической борьбы наиболее верной представляется позиция, в соответствии с которой «терроризм — это стратегия, когда при помощи использования насилия делается попытка произвести определенный ошеломляющий эффект на группу населения. При обращении к государственной классификации терроризм — это стратегия одного из четырех «идеальных типов» стратегий, посредством которых группа, находящаяся не у власти, может вызвать насильственные социальные изменения. Другие три — это государственный переворот, восстание и партизанская война». Так по крайней мере считает исследователь проблемы терроризма Р. Таккра.

Вместе с тем, рассмотрение терроризма только как общественно-политического явления не может иметь полноценного значения для понимания его сущности, а также выработки путей борьбы — практического противодействия терроризму. Именно приоритетность содержательной перед функциональной составляющей терроризма привела к излишней идеологизация его оценок и определений, размыванию границ между собственно терроризмом и другими формами политически мотивированного насилия. По мнению ряда специалистов и ученых, на нынешнем повороте истории целесообразно рассматривать терроризм как «орудие политики или политическую тактику определенных кругов или отдельных физических и юридических лиц».

Особенность терроризма для его нынешних приверженцев состоит в том, что его можно приспособить к любым условиям, использовать для достижения самых различных целей — как политических, экономических, так и религиозных или же либеральных. Его можно сравнить с костюмом, который с изменением погодных условий можно сдать в ломбард и снова извлечь оттуда в случае надобности, заплатив незначительную цену. Впрочем, не важно вообще, какой ценой будет достигнута поставленная террористами цель: одной ли человеческой жизнью или же сотнями жизней, как это было в Генуе и как было в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Счет ведется от единицы до многих тысяч…

В зависимости от обстановки терроризм как насилие может носить системный, наступательный и массовый характер, использовать тактику непредсказуемых атак. Этим он оказывает дестабилизирующее воздействие как на отдельных лиц, так и на все общество в целом. Никто не может чувствовать себя в безопасности. Сначала тревога перед неизвестностью сегодня и завтра, затем нагнетание страха («страх — это конечная цель, а не побочный продукт терроризма». Тревога и страх, с точки зрения психологов, — разные понятия). Сам же терроризм в таком контексте становится «способом управления социумом посредством превентивного устрашения» и отличается объектами воздействия, целями и способами действий.

Промежуточная или непосредственная цель — жертвы конкретного акта, а конечная или основная цель — удар по органам власти и широким слоям населения, по общественному мнению в целом. Это так называемый «коллективный акт». Его цель — дестабилизация положения правительства, деморализация или создание панических настроений в обществе в целом. При этом террористы направляют свои действия одновременно на несколько объектов: специфические тактические, как правило, объявленные террористами, а также преследуются более широкие стратегические цели, которые могут подразумеваться с учетом выбора тактики и целей террористов. Эта двойственность задач диктуется секретностью организации, анонимностью конкретных исполнителей (которые знают ограниченное число лиц и общаются, используя свой, понятный только им язык псевдонимов), наличием закрытой организационной структуры, общественной изоляцией субъектов террористической деятельности, конспиративным образом действий. Все это необходимо для обеспечения успеха подготовки и осуществления конкретных террористических акций и самого существования террористических структур. При всем этом они одновременно желают придать публичность совершенным актам. (Так, многие террористы берут на себя ответственность за совершение терактов, в которых даже не принимали участия ни с какой стороны.) Самореклама за «чужой счет». Нет худа без добра, любил повторять итальянский террорист Моретти — один из идеологов «красных бригад».

В международной печати часто некоторые политики и ученые по тем или иным причинам не желают как бы «обидеть» лиц, причастных к противоправному насилию, предпочитают именовать их не открыто «террористами», а «экстремистами». Сами же террористы называют себя «партизанами», «бойцами», «воинами», ибо эти слова в общественном мнении чаще всего окрашены положительно.

В словаре русского языка Ожегова экстремизм определяется как «приверженность к крайним мерам и взглядам (обычно в политике)». В соответствии с Кратким политическим словарем, «экстремизм — это приверженность к крайним взглядам и мерам, в политическом смысле означает стремление решать проблемы, достигать поставленных целей с применением самых радикальных методов, включая все виды насилия и террора».

Согласно официальной точке зрения Российской академии наук, политический экстремизм предполагает пропаганду и использование насилия и других радикальных средств для достижения любых политических целей, не обязательно националистического характера. Политический экстремизм может иметь разную идеологическую направленность, проявляться в сферах национальных отношений, религиозных вероучений, межпартийной или внутрипартийной борьбы, внешней и внутренней политике.

Конкретно под экстремизмом понимают агрессивное поведение (настрой) личности, наиболее существенными внешними проявлениями которого служат нетерпимость к мнению оппонента, ориентированному на общепринятые в обществе нормы; склонность к крайним (силовым) вариантам решения проблемы; непринятие консенсуса как ценного, делового инструмента в каждодневной деятельности; и, наконец, непринятие прав личности и ее самоценности. Таким образом, как социально-политическое явление экстремизм представляет собой одну из форм политической борьбы. Ее характеризуют отрицание сложившихся государственных, общественных институтов и структур, стремление подорвать стабильность, уничтожить сложившийся порядок для достижения собственных властных устремлений. В своих действиях экстремисты могут использовать различные методы: от ненасильственных, таких, как пропаганда (лозунги, призывы, выступления в прессе и на собраниях), массовые выступления и забастовки, до разной степени легитимности насильственных действий (организованные беспорядки, забастовки, гражданское неповиновение, террористические акты, методы партизанской войны и т. п.).

Действия экстремистов характеризуют крайняя агрессивность и нежелание идти на компромиссы. За примерами, как говорится, ходить далеко не следует: израильско-палестинский конфликт, Чечня, Афганистан и т. д.

Первым достаточно удачным примером международного закрепления определения «экстремизм» (и отграничения его от «терроризма») стала Шанхайская Конвенция о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15.06.2001 года. В ней «экстремизм» расценивается как «какое-либо деяние, направленное на насильственный захват власти или насильственное удержание власти, а также на насильственное изменение конституционного строя государства, а равно насильственное посягательство на общественную безопасность, в том числе организация в этих целях незаконных вооруженных формирований или участие в них».

В национальном законодательстве России выработан и Государственной Думой 27.06.2002 г. принят Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности». Вместе с тем в утвержденной Указом Президента РФ от 10. 01. 2000 года Концепции национальной безопасности Российской Федерации особо подчеркивалось, что во внутриполитической сфере России приоритеты состоят в «сохранении стабильности конституционного строя, институтов государственной власти, в обеспечении гражданского мира и национального согласия, территориальной целостности, единства правового пространства, правопорядка и в завершении процесса становления демократического общества, а также в нейтрализации причин и условий, способствующих возникновению политического и религиозного экстремизма, этносепаратизма и их последствий, — социальных межэтнических и религиозных конфликтов».

В этой связи интересны научные позиции ученых-правоведов В. И. Замковой и М. З. Ильчикова. Они выделяют «парные» варианты террора: революционный и контрреволюционный, субверсивный (подрывной) и репрессивный, физический и духовный, «селективный» и «слепой», а также «провокационный» и «превентивный», военный и криминальный.

Кроме того, существуют следующие виды терроризма: политический, уголовный, националистический, воздушный, международный, идеологический, этнический, религиозный, индивидуальный, государственный, националистический, военный, корыстный, криминальный и идеалистический, терроризм из семейных соображений. Особо выделяется государственный терроризм; ультраправый, неофашистский; ультралевый, а также сепаратистский терроризм. Ученые Г. М. Миньковский и В. П. Ревин, ссылаясь на международно-правовые документы и зарубежные нормативные акты, предлагают классифицировать терроризм как «государственный терроризм (организуемый или поддерживаемый одним государством против другого), международный, системный, внутригосударственный, религиозный, точечный. Можно привести и такие разновидности, как терроризм в форме мятежа (захвата территории), массовых беспорядков, диверсий, захвата заложников».

Французский исследователь терроризма Лоран Диспо в книге «Машина террора» предлагал выделять оппозиционный правый терроризм, государственный левый, государственный правый, оппозиционный левый. Кроме того, он включал в эту схему еще одну разновидность терроризма — национально-освободительные движения. Ему вторят те юристы, кто подразделяет терроризм на социально-политический (он, в свою очередь, делится на правую и левую ветви), этнополитический терроризм, религиозный терроризм (разновидность которого — клерикально-фундаменталистский терроризм) и, наконец, сепаратистский терроризм, который может иметь национальный или религиозный характер или быть одновременно и национальным, и религиозным. (С этим мы сталкивались и сталкиваемся на окраинах и даже в центре России.)

Как видно, существующее обилие классификаций отличается тем, что часто в одном ряду оказываются несопоставимые понятия. А в силу многообразия природы терроризма по различным основаниям можно выделить огромное количество его разновидностей. Однако во многом это обилие отражает не специфические черты терроризма как социально-политического явления или же только ему присущие криминологические особенности, а общие опознавательные знаки для многих других явлений общественной жизни.

На мой взгляд, классификаторы допускают определенную ошибку. Они недостаточно отграничивают терроризм как форму насильственного разрешения конфликта от других форм насилия, в том числе легитимных.

Согласно П. Уилкинсону, существует три политически мотивированных типа терроризма: репрессивный, полуреволюционный, революционный, а также терроризм без специфической цели — побочный продукт частого насилия и так называемый «спазм»-терроризм или серия атак относительно низкой интенсивности и короткой продолжительности, но достаточно сильно дестабилизирующих общественное сознание и мир.

Пытаясь упорядочить существующие сложные классификации по общим критериям, предлагалось разделять терроризм по видам на международный и внутренний; по типам — на социальный, националистический, религиозный, «левый» или «правый»; по формам — на заговорщический, политический, уголовный, информационный, психологический, захват заложников и т. п. При этом террористические группы и организации разграничивались по преследуемым ими целям на социально-политические, национально-освободительные, сепаратистские и религиозные. Однако, по моему мнению, многие из перечисленных категорий либо дублируют классификацию экстремизма, либо фиксируют одну из неотъемлемых черт всех проявлений терроризма (любой терроризм по своей природе воздействует на психологию, превращается в форму политической борьбы, а по криминологической составляющей расценивается как преступление. Во всем этом мы убедимся, рассматривая положение в Чечне и, в частности, анализируя ход и приговор махачкалинского процесса).

Понимание явления «терроризм» именно как «традиционного преступления», обладающего лишь специфическими криминологическими особенностями, исключительно важно прежде всего для целей эффективного сотрудничества по вопросам уголовного правосудия. В частности, выделение терроризма и преступлений террористической направленности в группу «политических» преступлений (в силу идеологической составляющей терроризма как явления общественно-политической жизни) заведомо создает препятствия в таких вопросах, как выдача, а также взаимная правовая помощь по уголовным делам.

Как было заявлено в процессе работы над Конвенцией Организации Американских Государств по борьбе с терроризмом, «терроризм — это акты, которые сами по себе могут быть классическими формами преступления (убийство, поджог, использование взрывчатки), но отличаются от классических уголовных актов тем, что они осуществляются с умыслом вызвать панику, беспорядок и террор в организованном обществе, для того чтобы разрушить социальную дисциплину, парализовать силы общественного отпора, повысить боль и страдания сообщества».

Именно по причине присущего им характера повышенной общественной опасности террористические акты не могут считаться политическими преступлениями. Заведомая нелегитимность насилия ставит терроризм вне рамок правомерных средств политической борьбы и в силу этого никакие ссылки на политическую природу данного насилия не могут служить ему оправданием.

Международное сообщество порой начинает выступать в качестве арбитра, но только по отношению к государству. Насилие, выходящее за установленные международным правом нормы поведения и стандарты разрешения социальных конфликтов, считается преступлением и заслуживает жесткой реакции со стороны государства. Само государство в случае избыточного (прежде всего, с точки зрения международного гуманитарного права и прав человека) ответа на действия террористов может быть подвергнуто международному воздействию и вынуждено в своих действиях придерживаться установленных стандартов. Что за заколдованный круг?

Здесь грани особенно хрупки и могут быть нарушены. Но в этом-то и проявляется государственная мудрость: чувствовать грань, не переходить границ. Но всегда ли это возможно?

Впрочем, в последнее время все чаще признается нечеткость границ и частичное нивелирование различий между международным и внутренним терроризмом, который выходит за рамки национальных территорий осуществления уголовного преследования. По мнению Комитета ООН по контролю над наркотиками и предупреждению преступности, невозможно рассматривать международный терроризм в совершенной изоляции от внутреннего терроризма, который считается внутренним делом суверенных государств. Нововведения в глобальных коммуникациях предоставили некоторым локальным группам намного большие возможности, даже так называемую международную репутацию. В то же время международно, открыто действующие террористические группы используют быстрые межгосударственные перевозки, чтобы нанести удар, а затем быстро ретироваться, бежать и скрыться в заранее подготовленных убежищах. Преступники-террористы из одной страны часто используют другие государства как тихие гавани или места сбора средств. Иногда они получают подготовку за границей, используют зарубежные страны как «подиум» для постановки действий по сценарию — «террористический акт» или как стартовую площадку для их операций где-либо еще. Жертвы актов внутреннего терроризма — зачастую иностранные бизнесмены, дипломаты или туристы, а также простые мирные граждане.

Попытки дать определение понятия «международный терроризм» предпринимались на VIII Конгрессе ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями в 1990 году. Так, в докладе Генерального секретаря ООН говорилось: «Международный терроризм можно охарактеризовать как террористические акты, при совершении которых исполнители (или исполнитель), планируя свои действия, получают руководящие указания, приезжают из других стран, спасаются бегством или ищут убежища, получают помощь в любой форме не в той стране или странах, в которых совершаются эти действия». С этим трудно не согласиться, но суммируя различные подходы к определению «международный терроризм», можно говорить о двух широких определениях международного терроризма — «актах терроризма с международными составляющими последствий, насилием за пределами принятых норм дипломатии и войны. Международный терроризм может быть определен как акт или кампания насилия, проводимая за пределами признанных правил, норм и процедур международной дипломатии и войны. В более узком смысле он может «относиться к актам, которые специально определены и объявлены незаконными международными соглашениями; или, наконец, он может относиться к совокупности различных определений, предлагаемых правительствами различных стран».

Поскольку именно в международных формах терроризма наиболее отчетливо прослеживается сходство его с такими категориями, как «война» и «агрессия», на их примере легче попытаться разобраться в принципах разграничения этих понятий, а также беспристрастно оценить возможные правомерные и эффективные варианты ответов.

В современных условиях все больший акцент делается на терроризме не как на форме политической борьбы, а как «на низкозатратном и высокопродуктивном методе» достижения разных целей. Каковы признаки и особенности именно современного терроризма? В нынешних условиях терроризм уже не только преследует свои традиционные цели (путем шантажа оказать давление на правительство, посеять страх среди населения, реализовать какие-либо политические цели и т. д.), но и превращается в способ ведения боевых действий: одно из противоборствующих государств, заблаговременно создав на территории противника подпольную террористическую сеть, в удобный момент задействует ее с целью парализовать, дестабилизировать внутреннюю ситуацию в стране — видимом противнике.

Глобализация террористических проявлений стала важнейшей новой характеристикой терроризма. С утверждением принципа запрещения агрессивной войны идеологи и практики силового решения проблем вынуждены искать другие методы и средства борьбы. Одним из таких активно используемых некоторыми государствами методов стал международный терроризм. Американский социолог Брайан Дженкинз «вывел формулу», что мы движемся к эре «войн без государств», ведущихся революционерами или наемниками. Многие западные теоретики рассматривают международный терроризм вообще как простое продолжение внутригосударственного терроризма, его выход за рамки отдельного государства. В 80-е годы XX века появилась тенденция подразумевать под терроризмом особый метод ведения тайных военных действий, так называемую «суррогатную войну».

Характерными чертами метода нетрадиционных войн стали наличие «государств-спонсоров», которые действуют тайно и отрицают свою ответственность за акты терроризма; вовлечение специалистов разведки, спецслужб, вербующих и финансирующих банды наемников, часто под дипломатическим прикрытием; доступ к новейшему оружию, с большей убойной силой и прицельной точностью; предоставление убежища и защиты после выполнения миссии; использование тактики неожиданности; предоставление суперресурсов; сильное психологическое воздействие на жертвы в других странах. Очевидно, что самым эффективным в данных условиях становится использование террористических методов.

Обращение государств в той или иной форме к подобным мерам принято квалифицировать как государственный терроризм. Существует два подхода к проблеме отличий «государственного терроризма» и «терроризма, поддерживаемого государством». В соответствии с первым они отождествляются. Сторонники второго предпочитают разграничивать эти понятия.

Под «международным терроризмом» понимаются все акты применения насилия или угрозы его применения, затрагивающие интересы двух и более государств. Они выражаются в виде преступлений против безопасности международной гражданской авиации, против лиц, пользующихся международной защитой, и иных действий, признанных международным сообществом формами международного терроризма. К преступлениям террористической направленности, поддерживаемым государством, относятся акты насилия, организованные или осуществляемые при поддержке государства, или если государство оказывает террористическим организациям финансовую, военную, материально-техническую и иную помощь.

Для выработки согласованных международных санкций более значимой представляется классификация государств по уровню участия их в террористической деятельности. По предложению директора Международного полицейского института по борьбе с терроризмом Б. Ганора, государства подразделяются на поддерживающие терроризм (предоставляющие террористическим организациям финансовую помощь, идеологическую поддержку, военную или практическую помощь); планирующие терроризм (инициирующие, направляющие и осуществляющие террористическую деятельность через группы, не входящие в их собственные государственные институты) и осуществляющие террористические действия (совершающие террористические акты через собственные официальные ведомства — сотрудников сил безопасности, разведслужб или непосредственных агентов).

Особый случай, когда государства намеренно, но без объявления войны, подвергают ударам гражданское население в других странах для достижения собственных политических целей. Такой государственный терроризм более правомерно рассматривать как внешнеполитическую проблему, поскольку уголовная санкция как категория национального права неприменима к государству. На этом основании некоторые исследователи настаивают вообще на некорректности самого понятия «государственный терроризм». Однако в разряде социально-политических явлений такое определение выглядит совершенно закономерным и точным. Противоправность государственного терроризма именно как инструмента внешней политики закреплена в принятой на 39-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН резолюции 39/159 «О недопустимости политики государственного терроризма и любых действий государств, направленных на подрыв общественно-политического строя в других суверенных государствах». В этой резолюции государственный терроризм характеризуется как действия, направленные на насильственное изменение или подрыв общественно-политического строя суверенных государств, дестабилизацию и свержение их законных правительств, а также на поддержку терроризма. Как отмечалось в Меморандуме о развитии международного права, принятом на 44-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1989 году, политика государственного терроризма проявляется в агрессии, необъявленных войнах и других открыто противоправных действиях против неугодных стран и народов.

Но если доказан факт агрессии, то путем сравнительного анализа несложно очертить возможный круг легитимных ответных мер. С учетом террористических актов 11 сентября 2001 года, приравненных властями США к агрессии со стороны движения «Талибан», соответственно становятся законными и практические ответные меры возмездия — удары по базам террористов и талибов.

Государственный терроризм — как и агрессия — результат преступной политики. Как метод агрессию принято относить к традиционным формам ведения войны, а терроризм (в том числе и с участием иностранного государства) — к нетрадиционным.

Доктрина международного права дооктябрьского периода не только легализовала право государств на войну, но и считала войну неотъемлемым правом всякого суверенного государства. Современные международно-правовые нормы не признают войну ни как средство разрешения споров между государствами, ни как орудие национальной политики. Устав ООН гласит: ООН преследует цели поддержания международного мира и безопасности и должна принимать эффективные коллективные меры для предотвращения и устранения угрозы миру и подавления актов агрессии или других нарушений мира. Организация Объединенных Наций в соответствии с принципами справедливости и международного права обязана мирными средствами улаживать и разрешать все международные споры или ситуации, которые могут привести к нарушению мира (п. 1 ст. 1). Все члены ООН, согласно Уставу, должны разрешать свои международные споры мирными средствами таким образом, чтобы не подвергать угрозе международный мир, безопасность и справедливость (п. 3 ст. 2), воздерживаться в международных отношениях от угрозы силой или ее применения (п. 4 ст. 2). Именно поэтому международное право рассматривает как правомерные только войны в защиту отечества от нападения извне, включая национально-освободительные войны, то есть войны демократические, справедливые по своему существу.

«Суверенное государство, приняв на себя в силу заключенного международного договора какие-либо обязательства и ограничения, от этого не теряет своего суверенитета. В интересах международного сотрудничества необходимо в известных случаях ограничивать в какой-то мере государственный суверенитет на началах взаимности». Таким образом, в настоящее время нельзя говорить о ничем не ограниченном суверенитете, что и получило официальное закрепление в статье 51 Устава ООН, а также в Хартии ООН.

Именно на основании данных положений США посчитали правомочным в ответ на террористические акты 11 сентября 2001 года, приравненные к вооруженной атаке, нанести удары по базам террористов на территории суверенного Афганистана. Так, Вашингтон, прибегнув к статье 51, de facto приравнял акт международного терроризма (даже не включающего государственный элемент) к войне, объявил действия террористов 11 сентября 2001 года актом агрессии и, таким образом, воспользовался своим правом на самозащиту с привлечением к репрессиям своих союзников и партнеров.

Но если акт международного терроризма приравнен к агрессивной (международной) войне, то столь же правомерно попытаться провести параллель между внутренним терроризмом и различными видами локальных войн или вооруженных конфликтов.

Борьба внутри одного государства, гражданская война не может рассматриваться как агрессия. Зато вмешательство одного государства во внутренние конфликты, в гражданскую войну, происходящую в другом государстве, с полным основанием квалифицируется как агрессия.

Именно отношение к террористическим методам ведения борьбы определяет возможность официального признания движения или организации как национально-освободительных. Но если террористические акты становятся частью тактики — именно не эксцессом отдельных исполнителей и не разовым ситуативным решением, а системой, стратегическим выбором, признаваемым и допустимым руководством, то возможно официальное признание движения (организации) террористической, а деятельности ее запрещенной.

Данный подход позволяет четко разграничить отношение к борьбе с терроризмом и функции национально-освободительных движений. Как показывает история, нередко та или иная группа лиц, являющаяся частью освободительного движения, преднамеренно относилась к разряду террористических организаций, хотя цели и средства ее деятельности и тем более всего движения соответствовали нормам и принципам международного права.

В то же время нельзя не признавать, что ряд национально-освободительных движений, основываясь на международно признанном праве наций на самоопределение, во второй половине прошлого века открыто обратились к тактике терроризма.

В то же время некоторые нации, не обладающие достаточными средствами для ведения полномасштабной современной войны, считают более подходящим воспользоваться теми возможностями, которые предоставляет им терроризм как метод нетрадиционной («суррогатной») войны. А уже само только название вооруженного конфликта как «национально-освободительного» дает благовидное прикрытие для действий на вражеской территории как с точки зрения морального обоснования, так и исходя из «принципа правосубъектности». Ярким примером стали захват и нахождение палестинских террористов в святом для каждого христианина месте — в церкви Рождества Христова в апреле-мае 2002 года.

Не станем отрицать, что многие войны XX века приобрели террористический характер. Это, в частности, нашло выражение в увеличении жертв и страданий среди мирного населения. Причем одной из целей такого способа ведения войн явно террористического толка стало морально подавить противника, подорвать его дух, сломить волю к сопротивлению.

К используемым террористами способам организации военных формирований относятся вербовка профессиональных военных (наемников) и применение тактических военных приемов при столкновениях с полицией или армией. Прежде всего различные террористические формирования овладевают методами партизанской борьбы. В ответ заметим, что в будущем характер ведения противопартизанских и противоповстанческих действий станет все более приобретать антитеррористическую направленность, в которой не содержится традиционных правил и определенных национальных границ.

Основываясь на обнародованных Госдепартаментом и министерством юстиции США данных, можно сказать, что бен Ладен использовал членов Аль-Каиды, а также завербованных ею террористов для фактического начала открытой войны, давно объявленной им США. Теперь в этом мало кто сомневается.

Наконец, очевидная интернационализация террористических группировок, выражающаяся во взаимной помощи друг другу при подготовке боевиков, в приобретении оружия, создании смешанных отрядов, получении финансовой поддержки и в координации действий при осуществлении террористических акций, дала основание говорить о терроризме как «конфликте малой интенсивности» — своего рода особом виде войны.

Гипотетически логично идти еще дальше и характеризовать терроризм как «войну XX–XXI веков». Египетский политолог М. Саид-Ахмед отмечал: «Террористическое развитие, достигшее непредвиденных уровней в военной области, привело к тому, что война в классическом смысле слова стала невозможна, если не абсурдна. Поскольку абсурдность войны не означает окончание конфликта, борьба теперь грозит принять другие формы. Терроризм может рассматриваться как продолжение войны, а не только как проведение враждебной политики «другими средствами»».

Однако вряд ли можно поставить полный знак равенства между наказанием за развязывание войны и наказанием за терроризм. Уравнивание в отношении локальных конфликтов может привести к оправданию любого самого жесткого ответа государства, при том, что силы сторон заведомо не равны. Кроме того, ответ государства может затронуть широкие слои гражданского населения, часть которого симпатизирует террористам в силу своих политических взглядов, религиозных убеждений или просто родственных связей, но и относится отнюдь не негативно к «обиженному» государству. Поэтому необходимо провести четкие, зримые границы между войной и терроризмом как формами насильственных конфликтов.

Будучи разными формами идеологически мотивированного насилия, имеющего целью прямо или косвенно воздействовать на власть, терроризм и война обычно разграничиваются по степени интенсивности и масштабности насилия, но эти признаки внешние и, как показали последние события XX-XXI веков, весьма условные. Анализ некоторых определений терроризма дает представление о проблемах, существующих в вопросе разграничения его с различными формами войны. С точки зрения тактики войну определяют как «конфронтацию между двумя и более автономными группами, которая вызывает санкционированные организованные, растянутые по времени военные действия. В эти действия вовлечена вся группа или, в большинстве случаев, ее часть, в целях улучшения своего материального, территориального, социального, политического или психологического состояния, или, в целом, реализуя шансы на выживание». Или более кратко, как формулирует К. Клаузевиц: «война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю».

Однако эта дефиниция по многим показателям с одинаковым успехом может быть применена и к террористической деятельности.

Если воспользоваться тезисом К. Клаузевица о том, что война, как и терроризм, — продолжение политики другими средствами, то определяя терроризм с точки зрения его криминологической сущности, можно попытаться обозначить его достаточно «свежей» формулой: «терроризм — это умышленное уничтожение, повреждение, захват какого-либо объекта, включая физических лиц, либо иные насильственные действия в отношении них или угроза совершения таких действий, сопровождаются одновременным выдвижением политических, экономических или других социально значимых требований». Фактически аналогичной характеристикой могут быть обозначены и военные действия, с той лишь разницей, что приведенная формула призвана характеризовать терроризм в качестве нелегитимного насилия, война же (без учета ее мотивации) традиционно считается высшей опасной формой легитимного насилия. Вместе с тем террористическое насилие не равнозначно военному. Все эти концепции и формулировки нам неоднократно понадобятся для понимания всех разных аспектов терроризма на Северном Кавказе, в Афганистане, в Старом и Новом Свете.

В Шанхайской Конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15.06.2001 года под терроризмом понимается «деяние, направленное на то, чтобы вызвать смерть какого-либо гражданского лица или любого другого лица, не принимающего активного участия в военных действиях в ситуации вооруженного конфликта, или причинить ему тяжкое телесное повреждение, а также нанести значительный ущерб какому-либо материальному объекту, равно как организация, планирование такого деяния, пособничество его совершению, подстрекательство к нему, когда цель такого деяния в силу его характера или контекста заключается в том, чтобы запугать население, нарушить общественную безопасность или заставить органы власти либо международную организацию совершить какое-либо действие или воздержаться от его совершения». (Сохраняю не только суть, но и всю витиеватость формулировки.)

В политологическом словаре терроризм характеризуется как «метод политической борьбы, который состоит в систематическом применении ничем не ограниченного, не связанного с военными действиями насилия, преследующего цель устрашения и подавления политических и других противников». Терроризм включает совершение убийств политических деятелей, служащих государственных ведомств и рядовых граждан, организацию взрывов, нападений на банки, склады оружия, угон самолетов и т. д. Террористы рассчитывают, главным образом, на психологический эффект своих действий, а не на военно-стратегическую победу. У военных стратегов и стратегов терроризма — разные цели-задачи, хотя методы могут часто быть общими. А методы для них «оправдывают действия».

Но если на межгосударственном уровне существует определенный консенсус в том, например, какие акты считать прямой агрессией, а какие — международным терроризмом, то в ситуации с внутренним терроризмом по отношению к внутреннему вооруженному конфликту дело обстоит гораздо сложнее.

Отсутствуют правила, определяющие, что запрещено и что позволено в нетрадиционной войне. Часто одинаковые санкции применяются государством в отношении террористов и партизан, которые знают, что наказание им будет одинаковым, но при этом они также осознают, что зачастую террористическая деятельность связана с меньшим риском и меньшими затратами, чем партизанская борьба с соблюдением всех законов и обычаев ведения войны, но, как правило, гораздо более эффектна по своим последствиям. В таком положении партизаны часто прибегают к тактике террористов.

В этом случае задача заключается в том, чтобы предоставить партизанам альтернативу: установить критерии разграничения правил ведения партизанской борьбы и терроризма, определить, что становится легитимным (с точки зрения международных стандартов), а что нет. Тем самым будет необходимо создание единого «шаблона», по которому следовало бы оценивать действия участников всех вооруженных конфликтов.

Первоначально термин «партизанская война» использовался для описания военных операций, осуществлявшихся нерегулярными войсками в тылу вражеской армии или местными жителями против оккупационных сил. Партизанская война — это длительная изнуряющая война, с прогрессирующим ростом насилия, с размытыми границами, подвижной линией соприкосновения, делающая акцент на человеческий фактор. В ходе войны партизаны становятся регулярными военными вплоть до победы или поражения одной из сторон. Не случайно во многих странах сейчас террористы предпочитают называть себя партизанами, тем самым претендуя на видимую легитимность собственных действий. Значительную роль в поэтизации образа партизан сыграла литература. Достаточно вспомнить «Хаджи Мурата» Льва Толстого, «По ком звонит колокол» Эрнеста Хемингуэя или «Шуаны» Оноре де Бальзака, чтобы понять причины достаточно привычного и вполне лояльного восприятия общественностью самого понятия «партизанская война».

Но события последних десятилетий XX столетия внесли свои коррективы в традиционную оценку действий партизан. Термин «партизанская война» стал применяться без разбора ко многим видам революционных войн и террористических актов (захват самолетов, похищение людей). Игнорируется то, что и партизанская борьба, и террористическая деятельность, как способы организации и проведения военных операций, заведомо более слабым противником (по численности, снаряжению и т. п.) в отношении объективно значительно более сильного (государства) противоборца, — всего лишь тактика и пропагандистский метод.

Можно сделать вывод, что, пока соблюдаются законы войны и правила вооруженных конфликтов — действия противостоящей правительству стороны должны расцениваться как партизанская война. Как только прекращается война и нарушение правил становится стратегией (невинные жертвы, культивирование страха) — это терроризм. И оцениваться он должен не по шкале опасных военных преступлений, а по классификации международного права — как преступление международного характера.

Терроризм — это намеренное использование насилия (или угрозы насилия) в отношении преимущественно невоенных целей для психологического воздействия на гражданское население и достижения таким путем политических целей. Партизанская же борьба должна рассматриваться как использование насилия (или угроза такового) в отношении военных объектов в целях оказания воздействия на вооруженные силы, службы безопасности и органы государственной власти и решения таким путем военно-политических задач. Разграничение осуществляется как по объектам, так и целям воздействия.

В Федеральном законе «О борьбе с терроризмом» говорится, что выявление и устранение причин и условий, способствующих осуществлению террористической деятельности, — одна из важнейших целей борьбы с терроризмом в Российской Федерации.

В мировой науке существует два основных подхода к природе происхождения терроризма. Биологический подход связывает это явление с некоей «насильственной» сущностью человека, естественным стремлением людей угрожать интересам других и использовать любые доступные средства для достижения своих целей. Социальный подход (преобладающий) характеризуется большим разнообразием оценок механизма влияния тех или иных факторов на терроризм, исходит из определяющего значения социальных процессов его возникновения.

В террологии (назовем так новую науку о терроре) известны две наиболее основательные теории социальных причин возникновения и существования терроризма. Это так называемая «теория красной сети» и «теория общества вседозволенности». В соответствии с первой, основная роль в поддержании терроризма принадлежит внешним покровителям (когда-то, например, социалистическим государствам); согласно второй — существованию терроризма способствует сам характер демократических режимов — «общества вседозволенности».

Обе эти теории подвергались закономерной критике. И на мой взгляд, достаточно верной и обоснованной. Одна — потому что при всей важности внешнего фактора он не был доминирующим. Другая — по той причине, что терроризм возможен в любом неэффективно управляемом обществе — как в демократическом, так и в тоталитарном. Но несомненная доля правды заключается в том, что действиям террористов зачастую способствуют демократические гарантии в области прав человека, прежде всего, касающиеся свободы слова, свободы собраний, неприкосновенности частной жизни, а также отмена смертной казни во многих странах. Террористы, с одной стороны, злоупотребляют гарантиями и правами, а с другой — провоцируют правительство на ограничение данных свобод в ответ на террористические акты. Тем самым вызывается недовольство населения и увеличивается социальная база, опора террористов. В выигрыше оказываются вновь правонарушители.

Кроме того, террористы и поддерживающие их лица активно обращаются к внутригосударственным и даже международным механизмам воздействия на государства. Цель: обеспечить для себя всю полноту возможных правовых гарантий — без каких бы то ни было ответных шагов со своей стороны (хотя бы по соблюдению прав ни в чем не повинных жертв).

В закрытом тоталитарном обществе действия террористов значительно затруднены. Однако вывод, что только тоталитарная власть, жесткие меры могут спасти общество от чумы терроризма не только слишком упрощен, но и опасен. Произвольное лишение основной массы граждан всех гражданских свобод было бы еще более страшной катастрофой. Но есть ли выход? Эффективно действующие институты демократии способны если не полностью искоренить терроризм, который как и любой вид преступности — неизменный спутник человечества, то свести его последствия к минимуму и вообще существенно ограничить его влияние на жизнь общества.

В качестве коренных причин международного терроризма Специальный комитет по международному терроризму 1979 года указал «неоколониализм, расизм, политику агрессии, иностранную оккупацию и их последствия: несправедливость, неравенство, порабощение, угнетение и эксплуатацию». В указанных случаях, на мой взгляд, все-таки происходит подмена понятий: перечисляемый комплекс социальных противоречий действительно служит основой и первопричиной всех конфликтов социального характера. Однако он не учитывает специфики самого терроризма и не отвечает на вопрос: почему именно такую форму насилия принимает недовольство теми или иными условиями жизни? Есть над чем поразмыслить.

Наиболее точно, думается, отношение причинного комплекса к терроризму определено в Федеральном законе «О борьбе с терроризмом». В нем, в частности, говорится о «причинах и условиях, способствующих осуществлению террористической деятельности» (курсив мой. — В. У.)

Совокупность факторов, которые благоприятствуют возникновению и развитию в обществе конфликтогенной ситуации, разрешаемой, в том числе, террористическим способом, можно представить по следующей схеме: глубокий экономический кризис; хроническая политическая нестабильность; общий структурный упадок государства и его институтов; разрушение исторических, культурных, нравственных, гуманистических ценностей; рост национализма, национальной нетерпимости, религиозного экстремизма и сепаратистских настроений; слабость государственного аппарата и, прежде всего, коррумпированность чиновников; низкий профессионализм спецслужб; падение авторитета власти, закона, веры в ее способность обеспечить безопасность граждан; существование значительного нелегального рынка оружия и относительная легкость его приобретения; проявление интересов других государств, ряда зарубежных террористических, религиозных, национал-радикальных и других организаций; крупные сдвиги в социальной структуре, приведшие к маргинализации многих социальных групп; снижение жизненного уровня, состояние психологического дискомфорта, тревоги и безысходности, испытываемое значительной частью населения; обостренное чувство социальной неустроенности, незащищенности у значительных контингентов граждан; рост социальной агрессивности; ожесточенная борьба за власть политических партий либо общественных объединений, преследующих политические цели, либо отдельных групп, лидеры которых преследуют узкоэгоистические или корыстные цели.

Надеюсь, я не утомил читателя столь долгим перечислением, которое можно еще продолжить. Но это необходимо для того, чтобы развеять некоторые иллюзии, ибо только анализируя совокупность указанных причин, можно, например, оспорить мнение Пола Уилкинсона, в соответствии с которым наиболее честным и практическим было бы «признание недостатка адекватной общей научной теории необходимости и достаточных условий для политического насилия».

Что касается истории вопроса об истинных истоках терроризма, то я никого не удивлю, если скажу, что терроризм возник давно и всегда применялся как орудие определенных сил в целях захвата, удержания и утверждения власти, в борьбе против ее иностранных или отечественных властных структур.

Если не рассматривать как первопричину внешний фактор (зарубежное вмешательство), поскольку его принято оценивать в зависимости от обстоятельств как «суррогатную войну», косвенную или прямую агрессию, именно волевая установка на получение или увеличение власти (влияния), устранение факторов, мешающих личным политическим амбициям лиц (в сочетании с трезвой оценкой недостаточности законных возможностей или необходимых материальных и людских ресурсов, чтобы легально достигнуть этой цели), становится причиной выбора террористического метода действия. Определяющая роль этой причины подчеркнута в Концепции национальной безопасности РФ, утвержденной Указом Президента РФ от 17. 12. 1997 года, где нарастание угрозы терроризма связывалось с масштабным, зачастую конфликтным переделом собственности; с обострением борьбы за власть, исходя из групповых, политико-идеологических и этно-националистических интересов.

Если признать первичность для возникновения насилия теории лишений и обездоленности, толкающих на насилие такого рода, как террористическое (постоянно культивирующее в обществе состояние страха), пришлось бы частично оправдать эти действия — ведь чем больше лишения, тем сильнее соблазн объяснить насилие состоянием аффекта в результате неправомерных действий (или бездействия) власти.

Проведем некоторое сравнение: хотя социально-экономические факторы, включая бедность, безработицу и низкий уровень образования — могут помочь в объяснении аспектов поддержки терроризма в Северной Ирландии и Италии, но они не могут оправдать акты терроризма в Западной Германии, Голландии, где типичным представителем террориста является неженатый мужчина 22–24 лет, имеющий хотя бы неполное университетское образование, часто гуманитарное, отпрыск семей среднего и высшего класса, чьи террористические наклонности стали итогом разочарования, смешанного с анархическими или нигилистскими взглядами. Точно так же вряд ли можно объяснить исторической предрасположенностью, характером конфессиональной принадлежности или этнокультурными причинами всплески насилия в традиционно считавшихся умеренными и толерантными обществах Японии или Нидерландов. Иная база терроризма в Италии, Испании, Франции. А убийство правого политического лидера в Голландии в мае 2002 года? Разве это говорит в пользу толерантности обеспеченного «среднего класса»?

В силу специфичности используемой формы насилия терроризм нуждается в определенной среде для своего существования. Прежде всего, учитывая установку на публичность и зрелищность результатов своих действий, терроризму необходима широкая аудитория, доступ к которой ему с готовностью и услужливостью предоставляют средства массовой информации, и не только на Западе. В обществе, где отсутствуют соответствующие профессиональные кодексы поведения или законодательное регулирование этических и правовых рамок при освещении террористических актов, требований и заявлений террористов. Через СМИ, как известно, уголовники получают неограниченные возможности воздействия на общественное мнение и власть, для проведения отдельных информационных атак. А в результате они приобретают реальный шанс на успех в информационной войне, представляющей собой часть агрессивной стратегии терроризма.

Претензии на признание законности собственных действий требуют от террористов прибегнуть к поиску и выбору собственного электората — политических союзников, сторонников и сочувствующих. Нельзя не признать: если бы террористы не были лишены какой-либо социальной опоры, их боевые ячейки при тех потерях, которые они несут, давно бы распались или были бы уничтожены властью. В реальности же оказывается, что они получают возможность восполнять свои опасные ряды и продолжают бесчинствовать. Учитывая особый цинизм действий террористов и жестокость применяемого насилия (либо насилия, которым они угрожают), в данной ситуации на сторону террористов может привести лишь наличие в обществе глубокого кризиса как социально-политического, экономического, так и морального, кризиса, расколовшего общество и маргинализировавшего отдельные его слои, изменившего нравственные ценности и в результате подорвавшего доверие к законной власти.

Иногда толчок террористическим действиям дает чувство безысходности, которое ощутил человек или некое меньшинство, психологический дискомфорт и другие факторы, побуждающие индивидуума оценивать свое положение по меньшей мере как драматическое. А меньшинством может быть национальное, как, скажем, баски, корсиканцы, бретонцы, ирландцы, или меньшинство, объединяющееся по каким-то политическим или религиозным убеждениям. В этих случаях мотивация не щедра на разнообразие: «наш народ, наша культура, наш язык, наша вера» — все это на грани исчезновения, а нашим доводам никто не внемлет. Поэтому якобы остается одно — язык насилия, язык свинца, язык смерти. «Жирная точка» террора на фасаде и фундаменте общества.

Терроризм вполне автономно может действовать в достаточно стабильных пространствах, при малой поддержке населения (пример — организация баскских сепаратистов ЭТА в Испании, «Революционная Красная Армия» в Японии, «Новые красные бригады» в Италии и т. д.).

Но только именно наличие масштабной идеи, способной объединить вокруг террористов значительные слои населения (например, националистической), придает столь желанную для многих террористов «видимость законности». Причем последняя не является чем-то абстрактным, объектом из мира идей. Она имеет вполне материальный смысл, особенно учитывая глобализацию жизни. Видимость легитимности может не ввести в заблуждение власти и население непосредственно одной страны, ставшей объектом атаки террористов, но она может придать террористам ореол борцов за «идею», за правое дело, за счастье и освобождение своего народа, что необходимо для позитивной и другой лояльной презентации себя за рубежом. А это связано с возможностью вести пропаганду с территории других стран, собирать там необходимые финансовые средства, вербовать наемников, в конце концов — даже получать политическое убежище. Поэтому террористу, если конфликт и не существует либо находится в стадии зародыша, необходимо его раздуть, спровоцировать, интерпретировать, разрекламировать. Набор средств для этого весьма широк: провокации, информационная война, дискредитация действующей власти методами систематического «сброса компромата», прямые диверсии и т. п. В реализации этих мер, с учетом интернационализации локальных конфликтов, значительную роль играют зарубежные источники информации и поддержки.

И наконец, для существования терроризма жизненно важны еще два фактора. Во-первых, наличие пробелов в системе безопасности государства. Они могут быть связаны с несовершенством правовой базы и отсутствием единой контртеррористической политики, неэффективными системами финансового, пограничного, миграционного, таможенного, налогового и иного контроля, плохой работой правоохранительных органов и органов разведки, нежеланием или неспособностью власти разрешить или снять конфликтную ситуацию на стадии ее возникновения.

Во-вторых, относительная доступность боевого потенциала, выбор людских ресурсов, вербовка наемников, профессиональных убийц и военных специалистов, приобретение обычного оружия и новейших типов вооружений, возможности создания секретных тренировочных лагерей.

Но вернемся к проблеме экономических лишений и отчаяния в обществе как первопричины многих насильственных актов. Уровень организации современных террористов позволяет говорить о том, что лица, стоящие во главе преступных организаций и определяющие цели, время и массовость участия в следующих атаках, — отнюдь не обездоленные страдальцы. Примером чего может служить Усама бен Ладен, лидеры «красных бригад» в Италии, главари чеченских бандформирований Шамиль Басаев, Хаттаб и др.

Весьма показательны и приемы, с помощью которых террористы регулярно демонстрируют и воспроизводят свои финансовые ресурсы. В основе их желаний использование именно террористической стратегии и тактики воздействия на власть. Дело не в непосредственной конфликтной ситуации, а в стремлении террористов реализовать свои притязания на власть методом, наиболее эффективным с точки зрения соотношения затрат и результата. И я согласен с тем доводом, что коренную причину терроризма составляют три взаимосвязанных фактора: наличие определенных (возможно, частично оправданных и обоснованных) властных устремлений у отдельных лиц, группы лиц или организаций, когда данные устремления вступают в конфликт с интересами существования и самосохранения государства; экстремистская идеология данного лица, группы лиц или организации в сочетании с отрицанием всяких норм морали и права, препятствующих реализации соответствующих устремлений; сознательный выбор метода террористического насилия для массовой пропаганды своих устремлений и как наиболее эффективного оружия в борьбе за власть с постоянным оппонентом — государством. (Желательно как можно более расшатанным.)

Не считаю, что перечисление всех вышеизложенных факторов и причин возникновения терроризма было исчерпывающим, но главными мотивами острых межнациональных конфликтов в России 80-х — 90-х годов XX века в частности стали: искажение национальной политики советского государства в годы сталинизма, незаконные репрессии против целых народов (немцы, чеченцы, ингуши, крымские татары и т. д., всего же было репрессировано 13 народов); неразвитость социальной сферы; несвоевременное реагирование центральной власти на обострение ситуации в различных районах страны, постоянное запаздывание с принятием необходимых мер; активное участие в разжигании межнациональных конфликтов мафиозных группировок; изменения в социальном статусе народа; проявление и широкое культивирование местного (этнического) национализма, густо замешанного на религии, в его крайне агрессивных проявлениях: шовинизме, сионизме, русофобии и т. д.

Общая ситуация в России в начале 90-х характеризовалась нарастанием тенденции к разрешению возникших противоречий и конфликтов силовым способом, усилением социальных противоречий в сочетании с почти полным отсутствием в России традиции гражданского общества и опыта мирного разрешения социальных конфликтов; богатым наследием националистического экстремизма, кризисом в армии и правоохранительных органах. И как следствие этих процессов — общее ухудшение криминогенной ситуации, развитие института наемничества и доступность оружия, а также массовый приток на территорию России мигрантов из стран ближнего и дальнего зарубежья. По времени это совпало с обострением межнациональных отношений внутри страны. Нельзя сбрасывать со счетов и «прозрачность» границ с республиками бывшего СССР. Это способствовало наплыву незаконных мигрантов, их свободному перемещению. А пропаганда насилия в СМИ, имеющая исторические корни в богатом наследии националистического экстремизма, содействовала общему падению правовой культуры населения. Налицо был системный кризис государственной власти.

Анализ основных причин и условий развития терроризма в Чеченской Республике позволил прежде всего обозначить реальные предпосылки для начала борьбы за передел сфер влияния и властных полномочий. В ситуации с Чеченской Республикой ведущую роль в материализации властных устремлений некоторых чеченских лидеров сыграла объективная утрата Центром — Россией после распада СССР — влияния и рычагов воздействия на ряд регионов, в частности, на Грозный.

Чеченский конфликт в его нынешнем состоянии, по мнению Председателя Государственной Думы РФ Геннадия Селезнева, — «ярчайший пример разнузданного сепаратизма, уходящий корнями «во времена после 1985 года», когда страна превратилась в «этакий политический Клондайк», где «дети лейтенанта Шмидта и другие самозванцы» стали ходить косяками. Там действовало правило: все, что плохо лежит, надо быстрее прибрать к рукам и застолбить…

Основополагающую роль в формировании конфликтной ситуации в Чечне сыграло не только противостояние власти по вертикали «центр-регион», но и борьба за власть внутри чеченского общества. Причем эта «другая» борьба во многом носила криминальный оттенок как по используемым методам, так и по составу непосредственных участников.

«Определяющая доля власти находилась под контролем невайнахского населения. В большинстве своем невайнахская номенклатура проводила определенную кадровую и миграционную политику. В связи с этим наблюдалось стремление представителей вайнахского народа, особенно его интеллигенции, мусульманских проповедников к «социальному реваншу». В то же время общим явлением в стране конца 80-х — начала 90-х годов XX века стало усиление влияния лидеров организованной преступности на развитие и обострение процессов противоборства. Нередко объективные наблюдатели отмечали необычайно тесное и глубокое взаимопроникновение чисто уголовного и политического экстремизма. «Героизация» уголовных авторитетов, бандитов и террористов в средствах массовой информации; открытый выход криминальных лидеров на политическую арену, их легализация и обретение ими вида респектабельности; концептуальная, организационная, законодательная неурегулированность многих вопросов» сыграли значительную роль в том, что захват власти в Чечне по сути криминальными авторитетами получил поддержку части чеченского общества. Неоднократно за прошедшие годы правоохранительные органы предупреждали о насаждении, протаскивании организованной преступностью своих представителей в органы исполнительной и законодательной власти в различных регионах страны. И то, что произошло в 90-х годах XX века в Чечне, — классический пример попытки утверждения криминального режима. Именно криминальные группы, в том числе структуры организованной преступности, были использованы для захвата собственности и власти. В результате возник «авторитарный мафиозный клановый режим». «По своей социальной природе это была власть маргинальной квази-элиты, национальная по форме и духу, но антисоциальная, преступная по сути»2.

Возможным это стало из-за слабости институтов, обеспечивавших безопасность Российского государства и суверенность его власти над всей территорией Российской Федерации. Эта слабость выражалась как в несовершенстве действовавшего законодательства (Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» был принят только в 1998 году), так и в ослаблении вертикали власти (что было обусловлено в том числе и эффектом «падающего домино» — от разрушения СССР до «парада» суверенитетов собственно в России); обескровливании и дискредитации федеральных силовых ведомств и их слабой координации (только ФСБ России в течение последнего десятилетия XX века реформировалась шесть раз); отсутствии четкой стратегической линии по противодействию сепаратизму, экстремизму и терроризму, и наконец, — общей концепции национальной безопасности России.

С другой стороны, слабость контрольных механизмов (финансовых, пограничных, таможенных и т. п.) в целом по России и тем более в Чечне благоприятствовала использованию территории республики в качестве гигантского «окна в криминальный интернационал». Незаконный сбыт нефтепродуктов, отмывание нефтедолларов, денег от хищений фальшивых авизо, похищения людей, торговля оружием, — все эти незаконные операции стали доступны в условиях захвата власти в республике, сулили баснословные прибыли. И не только сулили…

В республике развернулась война за власть — в том числе криминальными методами. Именно как попытку официального объявления войны федеральному Центру можно расценить действия ОКЧН («Общенационального конгресса чеченского народа»), который 9 октября 1992 года в ответ на принятие Президиумом Верховного Совета РСФСР Постановления «О политической ситуации в Чечено-Ингушской Республике» объявил мобилизацию всех лиц мужского пола от 15 до 55 лет, привел в боевую готовность национальную гвардию, принял постановление с призывом к вооруженному захвату власти в республике вплоть до военной конфронтации с Центром, расценил постановление Президиума ВС РСФСР как вмешательство во внутренние дела Чечни.

К тому времени уже полным ходом шла военизация чеченского общества, захватывалось оружие, принадлежавшее воинским частям, дислоцированным на территории Чечни.

Продолжала обостряться и внутриполитическая обстановка в Чеченской Республике. Осенью 1994 года на ее территории произошли вооруженные конфликты между враждующими группировками, грозившие перерасти в гражданскую войну. Все свидетельствует о том, что насилие, вылившееся в терроризм, брало начало во властных устремлениях определенных группировок. Я делаю этот экскурс в историю и теорию, чтобы лучше понять, что же произошло и происходит в Чечне.

У меня своя логика сравнений и параллелей. Чечня и Ирландия — своеобразные точки отсчета хода исторического потока, психологических размышлений.

Если обратиться к ситуации в Северной Ирландии, необходимо немного подробнее остановиться на предыстории политического конфликта, с которым связывала свои действия ИРА, — Ирландская республиканская армия (а сейчас и многочисленные ее преемницы — Временная ИРА, Последовательная ИРА и т. п.).

Исторически сложилось так, что до разделения Ирландии на два государства — Северную Ирландию и Ирландское Свободное Государство (с 1949 г. — Ирландская Республика), юнионисты — сторонники единого с Великобританией государства — были сконцентрированы в северо-восточной части острова. Призывы к автономии, которые исходили от южной, националистической части Ирландии, сильно тревожили юнионистов, желавших сохранить существующее политическое устройство.

Ирландское восстание 1916 года в Дублине и последующая казнь его лидеров привели к войне за независимость между националистами, с одной стороны, полицией и армией — с другой. Британское правительство попыталось смягчить ситуацию введением в 1920 году Акта о Правительстве Ирландии.

По условиям этого закона должны были быть созданы два парламента в Ирландии: один для управления шестью графствами, составляющими ныне Северную Ирландию, другой — для контроля над остальной частью острова (в общей сложности 26 графствами). Но вскоре требования автономии переросли в требования независимости. По англо-ирландскому договору в 1921 году Ирландии была предоставлена независимость, однако с условием, что Северная Ирландия не войдет в независимую Ирландию, а парламент Северной Ирландии не примет участия в выборах. На основе этого решения и было сформировано государство Северная Ирландия.

Во время его создания из шести графств два были с четким юнионистским большинством, два имели небольшое юнионистское большинство и оставшиеся два — небольшое националистическое большинство. Это гарантировало Северной Ирландии общий перевес юнионистов. Но с разделением Ирландии не было согласно националистическое меньшинство. Оно и добилось того, чтобы существование Северной Ирландии стало тревожным в связи с достигнутым политическим решением, едва ли не принуждением, и, по меньшей мере, не на основе консенсуса.

Северо-ирландский конфликт исключителен для Западной Европы еще и потому, что он — классический случай терроризма этнического меньшинства: Временная ИРА, крошечное меньшинство католического меньшинства в Северной Ирландии, пытается «освободить» территорию, на которой большинство отказывается от «освобождения».

ИРА проводит свою кампанию скачкообразного насилия в Ирландии в течение более 60 лет. Но ее мнение о себе как о «легитимной Республике» и ее вера в то, что дублинское правительство (не говоря уже о британском правлении в Северной Ирландии) являются «великим узурпаторством», резко отличают ее от других групп, ведущих в Европе подрывную деятельность, таких как ЭТА, «красные бригады», ни одна из которых не может заявить о некой родословной, претендующей на то, что они верные хранители национальной чести, достоинства, единства.

Немного похожие претензии с момента захвата власти заявляли и лидеры чеченских боевиков. Однако, несомненно, при отдельных пробелах и натяжках в законодательстве и правоприменительной практике Соединенного Королевства общий контроль над ситуацией в Северной Ирландии все же принадлежал Лондону, что позволяло большей частью пресекать милитаризацию общества (несмотря на относительную прозрачность для боевиков границ с Ирландской Республикой). Потоки оружия не были столь массовыми, да и поддержка местного населения не могла сравниться с ситуацией в Чечне. Одна из причин этого — демографический фактор.

В Чечено-Ингушской Республике на момент прихода к власти Д. Дудаева соотношение этнических чеченцев и других национальностей было приблизительно 60 % к 40 % (из которых 24 % — русские, 13 % — ингуши). В результате произвольного раздела республики демографический состав был искусственно изменен в пользу чеченцев, а оставшееся русскоязычное население начало «выдавливаться» из Чечни, следствием чего стал искусственно созданный значительный перевес чеченского населения даже в районах, традиционно заселенных русскоязычным населением.

В то же время сейчас приблизительно 60 % из полуторамиллионного населения Северной Ирландии — протестанты. Оставшиеся 40 % — католики. К протестантам, из-за их лояльности к Британской короне и их поддержки политического союза между Северной Ирландией и Великобританией, обращаются как к «лоялистам» и «юнионистам». Аналогично католики, в соответствии с их желанием единой Ирландской Республики, известны как «националисты» и «республиканцы». Это четкое разделение между религиозными группами способствует вере в то, что конфликт только религиозный. Но подобные выводы — упрощенческие и вводящие в заблуждение, поскольку они не учитывают тот факт, что географическое, культурное, экономическое, этническое и политическое деления между двумя группами развиваются параллельно религиозному расколу североирландского общества.

Аналогичным образом — религиозным и национальным основанием пытались мотивировать причины конфликта чеченские лидеры. Тем самым конфликту придавалась видимая легитимность, а его истинная цель затуманивалась.

Религиозные основания для чеченского терроризма являются одновременно и мотивацией действий, и фактором легитимации крайней степени насилия (борьба за веру против «неверных», мол, оправдывает все) и одновременно обстоятельством, интернационализирующим данный конфликт, поскольку его необходимо рассматривать в контексте общих согласованных действий исламских экстремистов по всему миру. Многие нынешние лидеры Северокавказских республик апеллируют к наследию прошлого и выступают за полную легализацию традиционных социальных институтов, таких как полигиния, шариатские суды, советы старейшин и кровная месть.

Всплеск терроризма в регионе насилия, особенно в жесточайших формах, многие рассматривают (и, видимо, не ошибаются) в контексте конфликта культур: западной и восточной (основанной на исламе). Упорное насаждение исламских традиций и шариата лидерами Чечни протекало именно в подобном русле. Исламский фактор как проявление религиозного сознания стал важным рычагом конфликта в Чечне. Особенно сильное влияние оказывали в Чечне зарубежные исламские организации, стремящиеся к тому, чтобы постоянно поддерживать высокий уровень напряженности, провоцировать эксцессы противостояния мусульманских народов Северного Кавказа центральным властям России. Конфессиональным же элементам этнополитических конфликтов должного внимания до недавней поры не уделялось ни в СССР, ни в России. (Регулярной и основательной критике подвергался только исламский фундаментализм.)

В Чечне (как и в некоторых других мусульманских странах или странах с преобладанием мусульманского населения) под влиянием внешнего фактора произошла радикализация религиозных взглядов, получили развитие экстремистские религиозные течения. В частности, как известно, ряд террористических актов был совершен приверженцами ваххабитского течения в исламе.

Ваххабизму присущ крайний фанатизм в вопросах веры и экстремизм в борьбе с противниками. Важное место в нем отводится идее джихада, толкуемого не только как борьба с язычниками и разными иноверцами, но и с «людьми Писания» (христианами и иудеями), а также и с мусульманами, «отступившими» от принципов раннего ислама.

Учение ал-Ваххаба было знаменем борьбы за политическое объединение Аравии родом аль-Саудов. Позднее оно стало официальной идеологией государства аль-Саудов. В настоящее время ваххабизм продолжает оставаться основой официальной идеологии Саудовской Аравии.

Как известно, в Чечне ислам утвердился только в XVIII–XIX веках, вобрав в себя многие архаические обычаи и традиции. В XIX веке на Северном Кавказе широкое распространение получил мюридизм, выступавший за создание исламского государства. Сохранил силу и бытовой ислам, тесно переплетенный с национальными традициями и нормами поведения, поэтому не многие поборники ислама в Чечне могут прочесть хотя бы несколько строк из Корана. У большей части населения достаточно смутные понятия об исламе как о «вере предков».

Распространение в Чечне (и вообще на Северном Кавказе) идей ваххабизма связано с расширением геополитических притязаний ряда зарубежных мусульманских лидеров. В конце 1980 — начале 1990-х годов, когда приверженцы ислама получили возможность учиться за рубежом, они отправились главным образом в Саудовскую Аравию. Там они получили помощь и поддержку, прежде всего материальную, а также прониклись идеями ваххабизма. Официальное мусульманское духовенство Чечни (как и других Северокавказских республик) выступало против распространения этих идей. Проповедь ваххабизма была запрещена в середине 1990-х годов, а проповедники из Саудовской Аравии были высланы.

Наряду с борьбой за веру другим важным доводом легитимности действий чеченских экстремистов и террористов традиционно представляется восстановление исторической справедливости в связи с репрессиями сталинского режима в отношении чеченского народа во время Второй мировой войны. Это основание связано с тем, что в период сталинских репрессий чеченский народ подвергся массовой депортации, исправление пагубных последствий которой оказалось недостаточно эффективным. Государственная власть сначала СССР, а затем России не сумела правильно оценить ситуацию, предвидеть и предотвратить назревавшие в республике события, переориентировать их движущие силы. Федеральные органы власти Российской Федерации ослабили правозащитную деятельность в Чеченской Республике, не обеспечили охрану государственных складов оружия на ее территории, в течение нескольких лет проявляли пассивность в решении проблем взаимоотношений с этой республикой как субъектом Российской Федерации.

Для разжигания ненависти были реанимированы старые обиды, превалирующим стало проведение антирусской политики. Немалую роль в этом сыграли чеченские и прочеченские СМИ, некоторые представители которых не только последовательно проводили информационную войну, но и выполняли посреднические функции при закупке оружия, координировали подготовку и осуществление террористических актов на территории России.

Я против аналогий, но и чужой опыт может быть полезным. Анализируя ход почти двадцатилетнего развития североирландского конфликта, ученый-юрист П. Уилкинсон отметил как характерную черту деятельности североирландских террористических организаций их неоправданные претензии на легитимность: «Можно наблюдать смелые усилия мирного движения против полностью трудно управляемой и ужасной подоплеки нынешней ситуации в провинции. Пока кампания за мир привлекала все большую поддержку, особенно среди церквей, террористические убийства продолжались, достигнув пика. Неприятный факт, но новые стрелки и взрыватели бомб идут вперед. Фанатичные люди, преданные насилию и разрушению, появляются вновь для продвижения террористической кампании. В идеологии мракобесия Временная ИРА видит себя ведущей антиколониальную войну за «национальное освобождение» против мерзкого британского угнетения, легко игнорируя тот факт, что протестанты, составляющие 2/3 населения Северной Ирландии, твердо против объединенной Ирландии при любых условиях. Вот здесь-то террористам и нужна «легитимность»».

Но вернемся на нашу землю. Приходится констатировать, что еще в недавнем прошлом казалось, что российское общество обладало устойчивым иммунитетом к терроризму, однако в настоящее время баланс сил явно нарушен. Объясняется это тем, что терроризм, будучи по своей сути сложным социально-политическим явлением, аккумулирует в себе социальные противоречия, достигшие в нашем обществе уровня конфликта. Российское государство подошло в своем развитии к критической черте. Так, по количеству насильственных акций с использованием огнестрельного оружия, разного рода взрывных или зажигательных устройств или угроз их применения, захватов заложников, транспортных средств и вооружения, попыток ядерного шантажа и угроз применения компонентов химического и биологического оружия Россия имеет самые реальные шансы превзойти уровень подобного рода террористических акций и выйти на первое место в мире. При этом российское общество и власть оказались и морально, и физически не в состоянии обуздать хлынувшие на них террористическую пропаганду и насилие, с трудом контролировали, а кое-где, в частности в Чечне, не контролировали ситуацию вообще.

Одним из негативных последствий глобализации стала интернационализация террористической деятельности. Современные средства глобальных коммуникаций значительно облегчили связь между террористами, дали им возможность координировать действия для достижения большего эффекта. Даже сугубо внутренний терроризм получал посредством глобальной информационной сети мгновенный отклик во всех уголках земного шара и, чем больший резонанс приобретали акты терроризма, тем сильнее стимулировал, подталкивал он на совершение новых преступлений многие террористические группировки. Ибо они воспринимали возникавшую «шумиху» амбициозно, как усиление значения их деятельности и дополнительную основу для удовлетворения выдвигаемых ими требований… Именно в этом одна из причин заявлений многих террористических групп о взятии на себя ответственности за совершение терактов.

Как показывает практика, между многими террористическими организациями в мире существует прочная взаимная связь либо имеются разовые контакты. Такие террористические организации, как испанская ЭТА, французское «Прямое действие», итальянские «красные бригады» и «Новые красные бригады», японская «Революционная Красная Армия», германская «Фракция Красной Армии», ряд палестинских организаций и другие оказывают друг другу помощь путем предоставления документов прикрытия, обмена информацией, организации тренировочных лагерей и мест укрытия террористов после совершения противоправных акций, содействия в вербовке наемников, направления в распоряжение другой организации своих военных инструкторов, боевиков и иных участников террористической деятельности.

Первые сведения о международных связях террористических групп, их взаимной поддержке оружием и информацией появились еще в начале 1972 года. Тогда в прессу просочились сообщения о том, что террористы из США (American Weathermen) и Турции (Turkey’s Dev Genc), ИРА и партизаны-сандинисты из Никарагуа пытались проводить совместные летние тренировки на базе палестинских лагерей в Иордании. В то же время, по данным газеты «Irish Times», небольшие группы боевиков ИРА проходили инструктаж по использованию взрывчатки и по технике ведения партизанской войны в Ливане.

В 1979 году миланская газета «Коррьере делла сера» опубликовала отчет, из которого следовало, что боевики ИРА проходили подготовку в лагере «возле местечка Себха» в Ливии. В 1980 году НАТО заявила, что 44 члена ИРА в 1979 году стажировались в палестинских лагерях в Ливане и Южном Йемене.

Последние десятилетия прошлого века были также отмечены не только усилением взаимной помощи террористических организаций друг другу, но и прямой координацией преступной деятельности, проведением совместных террористических акций, использованием боевиков из одних стран на территории других государств.

Наиболее прочные контакты были установлены между ИРА и ЭТА. Был определен один «почерк» при совершении убийства премьер-министра Испании адмирала Луиса Карреро Бланки в декабре 1973 года и британского посла в Дублине Кристофера Еворт-Бигза тремя годами позже. Это подтвердило высказывавшиеся испанской полицией подозрения о существовании секретного пакта между ИРА и ЭТА.

Доказан факт проведения в августе 1985 года совместной акции французской террористической организации «Прямое действие» и германской «Фракции Красной Армии» (RAF) на территории военной базы, расположенной неподалеку от Франкфурта-на-Майне. Ими при помощи дистанционно управляемой мины был взорван автомобиль, начиненный взрывчаткой. Чтобы проникнуть на территорию базы, террористы за два дня до взрыва убили американского солдата и завладели его удостоверением. При участии тех же террористических организаций 9 июля 1986 года неподалеку от Мюнхена был убит влиятельный предприниматель Карл Хайнц Бекурт. Кроме того, «Фракция» помогла «Аксьон директ» в январе 1985 года в организации убийства в Сент-Клу ведущего инженера из группы генерала Рене Одрана.

Известны также совместные акции палестинцев и японской «Революционной Красной Армии» в 1972–1983 годах по захвату заложников и обстрелу аэропорта в Тель-Авиве.

После вывода советских войск из Афганистана развилась практика «международного сотрудничества» между террористическими организациями, базирующимися на территории Афганистана, и различными группами террористов на постсоветском пространстве.

В недавно уничтоженных лагерях Хаттаба в Чечне проходили подготовку террористы и наемники из многих стран мира. Именно «выпускники» его лагерей причастны к взрывам жилых домов в Москве и других городах России.

«Питомцы Афгана» — те, кто ранее сражался против советских войск на территории Афганистана, активно включились в борьбу незаконных вооруженных формирований на территории Чечни и осуществление терроризма в России. Их «знания», приобретенные в войнах в Афганистане и Таджикистане, оказали немалую помощь чеченским боевикам.

Чечня фактически превратилась в полигон международного терроризма. Здесь боевики испытывали вооружение, формы и методы борьбы с органами власти, схемы управления силами и финансирования. Попросту говоря, готовились будущие террористы из многих стран для совершения акций в любом регионе мира. В одном из перехваченных разговоров «спонсор» Хаттаба прямо инструктировал: «Готовь кадры. Они нам понадобятся на будущее, когда уйдут в другие страны».

Но если раньше террористические организации сотрудничали лишь по одному признаку — общей принадлежности к так называемому криминальному интернационалу, вне зависимости от взглядов, национальной или религиозной принадлежности, то теперь консолидация вышла на более высокий и опасный уровень: исламские экстремисты из различных стран объединяются в единый фронт для осуществления террористических акций против единого врага — всего немусульманского мира и прежде всего против Запада. Или в другой интерпретации — против индустриально развитого Севера. Эта стратегия была опробована в совместных действиях в Косово, Израиле, Чечне, а также в ходе сентябрьских событий в США.

Наличие общих баз подготовки террористов, сходство в тактике проведения терактов, — все это наводит на мысль о существовании своего рода «террористического интернационала», о консолидации части зарубежных мусульманских экстремистских группировок под эгидой так называемого «мирового фронта «джихада» (МФД). Инициатором создания такого объединения выступил Усама бен Ладен еще в феврале 1998 года в Пешаваре.

В планы лидеров МФД среди прочих входило проведение активной террористической деятельности на территориях центрально-азиатских государств СНГ и Северном Кавказе России. Под их патронажем на территориях Афганистана и Пакистана функционировали лагеря подготовки исламских боевиков, среди которых отмечалось присутствие большого количества граждан государств СНГ и лиц из числа представителей северокавказских национальностей России. Факты свидетельствуют, что прошедшие подготовку в лагерях Хаттаба боевики причастны к терактам в г. Ташкенте в феврале 1999 года, к террористической деятельности в Чечне, Ингушетии, Дагестане, повинны в организации взрывов в Махачкале, Москве, Волгодонске, Каспийске.

По данным Генеральной прокуратуры России, ваххабитам на территории Российской Федерации и незаконным вооруженным формированиям Чечни оказывают поддержку более 60 исламских организаций экстремистского толка из 30 стран дальнего зарубежья (в первую очередь, из Саудовской Аравии, Пакистана, Афганистана, Турции, Иордании) и государств — участников СНГ, также Грузии, Азербайджана, Узбекистана, Таджикистана, более чем 100 иностранных фирм и банковских групп.

Как показало вторжение бандформирований Ш. Басаева и Хаттаба в Дагестан, исламские экстремисты намерены были распространить свое влияние на весь российский Северный Кавказ и мусульманские республики РФ — Татарстан и Башкортостан. Их цель — отторгнуть эти регионы от России. Это — одна «черная стрела».

Но есть и другая: лидеры чеченских боевиков неоднократно демонстрировали свою готовность включиться в террористическую борьбу под знаменем ислама на территории других государств. В частности, в октябре 2000 года ими было заявлено о намерении направить своих сторонников для участия в «палестинской борьбе». Это дало бы им возможность представить борьбу в Чечне как часть исламистской глобальной борьбы против сговора США и Израиля или «евреев и западной культуры». Тем самым боевики пытались получить поддержку в мусульманских странах, которые до сих пор демонстрировали безразличие к чеченской борьбе. Также эти связи придали бы чеченской борьбе ореол интернационализма, привлекая к ней и генерируя повышенный интерес мировой общественности.

Серьезно осложняет проблему борьбы с терроризмом в Чечне постоянное пополнение рядов боевиков за счет иностранных наемников из Пакистана, Саудовской Аравии, Йемена, Иордании, Египта, Афганистана и других государств Ближнего и Среднего Востока, а также из стран СНГ. Попытки таких групп получить поддержку фиксировались посольствами России и ряда стран СНГ в Пакистане, Турции, некоторых государствах Ближнего Востока.

На ноябрьской встрече (1999 г.) в Бишкеке представителей стран — участниц Договора по коллективной безопасности и Республики Узбекистан представителем Совета Безопасности России было заявлено, что события в Киргизии, на Северном Кавказе, в Армении, Афганистане, Таджикистане, Косово — звенья одной цепи. Он подчеркнул, что эти звенья сплетены по месту и времени, координируются и управляются из одного или нескольких центров, финансируются из «ваххабитского интернационала» Усамы бен Ладена.

В мире немало террористических организаций, действующих под флагом радикального исламизма. Обычно к наиболее ярким примерам таких организаций относят «Хезболла», «Хамас», созданные как исламские движения сопротивления на Ближнем Востоке, «Исламский фронт спасения», существующий в Алжире с 1989 года, базирующийся в Египте «Исламский джихад», известный убийством А. Садата в 1981 году, «Вооруженную исламскую группу» и др.

Фундаменталисты не оставляют намерений установить шариатские порядки и в некоторых европейских странах. Так, значительная часть мусульманского населения Франции выступает за создание в этой стране даже (!) мусульманской территории. Во многих европейских странах лидеры исламских экстремистов чувствуют себя весьма свободно. В Великобритании, например, находятся лидеры самых радикальных исламских организаций, до недавнего времени открыто занимавшиеся пропагандой антироссийских взглядов чеченских полевых командиров, а также вербовкой наемников как для движения «Талибан» и террористических организаций, возглавляемых Усамой бен Ладеном, так и для чеченских бандформирований, готовящих осуществление терактов на территории России.

В странах Запада экстремистские группировки существуют также в среде некоторых этнических общин, традиционно исповедующих ислам. Однако они выступают не под религиозными лозунгами. К их числу, в частности, относятся курдские группировки, цель которых — создание курдского государства. В Швейцарии курдские манифестанты в знак протеста против ареста турецкими властями их лидера Абдуллы Оджалана захватили представительство ООН и в течение нескольких дней держали в качестве заложников его сотрудников. Более того, по данным МИД Турции, на территории двух стран НАТО — Германии и Греции — находятся базы вербовки, а в Германии есть и другой тренировочный лагерь боевиков ПКК (Курдской рабочей партии), до недавнего времени осуществлявших от 50 до 60 % всех терактов на территории Турции.

Но наибольшую опасность для всего мира в последнее время представляет угроза терроризма, исходящая с территории Афганистана. Причем эта угроза безопасности не только России, странам Центральной Азии — бывшим республикам СССР, но и государствам Западной Европы, Северной Америки, а учитывая угрозы ядерных, химических и биологических атак, — и всему миру.

Помимо связей внутри террористического сообщества значительную роль играет еще один международный аспект: получение с территории «третьих» стран различными способами финансовой, политической, технической и иной поддержки. Большая часть оружия ИРА производилась в семи западноевропейских странах, на долю которых приходится четверть производства всех мировых вооружений.

Финансовая поддержка североирландским террористам, а также поставки оружия в Северную Ирландию обеспечивались канадскими и американскими ирландцами. В США и Канаде существовала целая сеть Комитета Помощи Северной Ирландии (NORAID) и Ирландского республиканского клуба. В 1972 году, например, было заявлено о получении NORAID финансовых пожертвований на сумму в 40 тыс. американских долларов. Ежегодная сумма сборов в конце 60-х — начале 70-х годов оценивалась приблизительно в размере от 500 тыс. до 650 тыс. долларов. К концу 70-х — началу 80-х годов официальные суммы сборов значительно сократились — в среднем до 150–250 тыс. долларов. В то же время в частных беседах сотрудники NORAID заявляли, что действительная сумма собранных для Северной Ирландии средств значительно больше — например, за 1975 год она превысила 4 млн долларов США при официально заявленной 135 тыс. долларов. Ныне в Америке живут пять ирландцев на каждого ирландца в Ирландии. Это — иммигранты, которые до последнего времени оказывали финансовую помощь ИРА, в том числе для закупки оружия.

Следует отметить, что и финансирование террористов и бандформирований, действующих в Чечне и Центрально-Азиатском регионе, в существенной мере осуществляется извне. Наибольшая финансовая помощь экстремистам поступает из Саудовской Аравии, а также из ряда стран Ближнего и Среднего Востока. Большинство крупных террористических актов, совершаемых в мире исламскими фанатиками, по данным ЦРУ и ФБР, финансируется Усамой бен Ладеном.

В 2001 году на совещаниях в г. Карачи (Пакистан) и г. Кандагаре (Афганистан) представители движения «Талибан», У. бенЛадена, спецслужб Пакистана, Саудовской Аравии, Кувейта и Омана подтвердили готовность продолжить оказание финансовой и иной помощи «борцам за торжество идей радикального ислама» в Центральной Азии. Ими также выработан план действий по проведению радикальными исламистами широкомасштабных боевых операций в Центрально-Азиатском регионе. Это еще раз возвращает нас к проблеме государственного терроризма.

«Акты насилия, организованные или осуществляемые при поддержке государства, или если государство оказывает террористическим организациям финансовую, военную, материально-техническую и иную помощь», расцениваются как поддержка государством преступлений террористической направленности.

В Концепции национальной безопасности РФ к числу угроз в международной сфере относятся попытки «других государств противодействовать укреплению России как одного из центров влияния в многополярном мире, помешать реализации национальных интересов и ослабить ее позиции в Европе, на Ближнем Востоке, в Закавказье, Центральной Азии и Азиатско-Тихоокеанском регионе… Международным терроризмом развязана открытая кампания в целях дестабилизации ситуации в России».

В последние годы усилилась деятельность спецслужб ряда зарубежных стран по созданию условий для дестабилизации внутриполитической обстановки в странах СНГ. Они поддерживают сепаратистов, содействуют проникновению террористов, экстремистски настроенных исламских фундаменталистов, особенно ваххабитов, в регионы своих интересов.

Из сообщений прессы известно, что только в 1992 году Иран выделил на поддержку радикальных исламистских движений 186 млн долларов, суданские фундаменталисты получили от Тегерана не менее 50 млн долларов, ливанская «Хезболла» — 48 млн, а Исламский фронт спасения в Алжире — 20 млн долларов…

Но и западные страны (как ранее СССР в отношении ряда развивающихся стран) использовали возможность поддержки террористических организаций, исходя из собственных геополитических интересов. Президент США Рейган в свое время собрался оказать военную помощь в размере 100 млн долларов никарагуанским контрас на том основании, что правительство Никарагуа связано с производством наркотиков.

По некоторым данным, не без участия некоторых чужеземных спецслужб в Европе — Франции, Италии, Испании, Дании и других странах — была создана секретная организация «Гладио» — «Меч», в задачи которой входило осуществление диверсионно-тактических актов на территории этих государств, если там придут к власти красные. В мае 1995 года в Риме был арестован итальянский гражданин, который в середине 70-х годов был связным между ЦРУ и террористическими организациями Италии. «Гладиаторов» в Италии насчитывалось более 600, главный центр их подготовки находился на Сардинии. Сейчас «Гладио» — это уже история подготовки террористов-профессионалов в Западной Европе.

Существуют цифры, которые настораживают, особенно если речь идет об основной тенденции терроризма — о росте его деструктивного потенциала. За последние десять лет в Северной Америке было совершено 76 терактов, убиты и ранены 1213 человек. Но лишь два теракта 11 сентября 2001 года принесли около четырех тысяч смертей.

Количественный рост террористических акций с многочисленными жертвами и значительными материальными потерями, циничность и жестокость их исполнения характеризуют и действия террористов в современной России, примером чего стали взрывы домов в Волгодонске, Буйнакске, Москве. Такая тенденция в значительной степени связана как с ростом численности террористических групп и террористов-одиночек, так и с увеличением общей массы обычных и совершенствованием новых вооружений (химического, биологического и ядерного оружия), облегчением доступа к оружию в связи с многочисленными локальными конфликтами в мире и общей политической нестабильностью в ряде регионов.

Так, на территориях государств СНГ после развала СССР остались без работы многие ученые и специалисты, работавшие в военно-промышленном комплексе. Они способны создать химическое, биологическое и даже ядерное оружие. Но за их деятельностью фактически утрачен всякий надлежащий контроль. А такое оружие, попав в руки фанатично настроенных экстремистов, террористов и бандитов, может нанести огромный ущерб безопасности любого государства. И это не американские фильмы-боевики на экране.

Тенденции и перспективы развития терроризма целесообразно рассматривать в тесной связи с компонентами, составляющими это сложное явление, прежде всего, исходя из его идеологии, организационной структуры, а также из криминологических характеристик.

Кроме того, можно выделить ряд политических тенденций терроризма. Некоторые из них уже упоминались. Это: использование отдельными государствами некоторых террористических группировок в качестве орудия достижения своих геополитических целей; попытки лидеров отдельных террористических организаций придать своей деятельности характер национально-освободительной борьбы; использование террористами, а иногда и искусственное разжигание межнациональных противоречий, экстремизма и сепаратизма; распространение в качестве идеологической базы религиозного экстремизма (что особенно наглядно проявляется в экстремистских течениях на основе фундаментализма).

Серьезная угроза национальной безопасности и территориальной целостности государств СНГ исходит и в ближайшей перспективе будет исходить от радикальных международных исламских организаций, пытающихся укрепить свои позиции в регионах компактного проживания мусульман в Российской Федерации, а также в Азербайджане, Таджикистане, Узбекистане и Кыргызстане.

В организационном плане важной развивающейся характеристикой является усложнение структуры террористической организации, ее внешних связей. «Современные террористические организации — это иногда целые концерны с внутренним разделением труда, с мастерскими, складами, убежищами, типографиями, госпиталями, лабораториями, коммерческими предприятиями. Их «персонал» нередко состоит из идеологов и практиков, руководителей и исполнителей, специалистов по убийствам, диверсиям, угону автомашин, изготовлению фальшивых документов; ответственных за разведку, финансы, связь с прессой, профессиональных подпольщиков, получающих регулярное содержание, и лиц, ведущих легальный образ жизни, внедренных в различные сферы деятельности государственного аппарата, промышленного и финансового мира».

Террористы сегодня — это уже не только и не столько фанатики-революционеры, боевики-одиночки, угонщики самолетов и убийцы-камикадзе. Современные террористы — это представители, члены мощных структур с соответствующим оснащением и финансово-экономическими возможностями. Терроризм превратился в весьма прибыльный бизнес глобального масштаба с развитым «рынком труда» и приложения капиталов, со своими правилами и моралью, не совместимыми ни с какими общечеловеческими и демократическими принципами и ценностями.

В докладе Национальной комиссии США по борьбе с терроризмом, представленном в июле 2000 года, указывалось, что ряд наиболее опасных групп приобрели черты, которых еще 10–20 лет назад не было: их финансовые и материально-технические связи простираются через границы, менее зависят от государств-спонсоров и труднее поддаются разрушению при помощи экономических санкций; они используют широко доступные технологии для быстрого и безопасного общения; достижение их целей связано со все большим числом человеческих жертв и материальных разрушений.

Нередко не только структурное сходство построения организованной преступности и террористических организаций, но и устойчивые связи между ними, взаимовыгодное использование возможностей друг друга способствуют организованной преступности террористов в достижении целей по оказанию давления на власти, для изменения антикриминальной политики и для получения необходимых финансовых средств. Это характерно, прежде всего, для связей с наркобизнесом. Наглядным примером стало использование средств от реализации наркотиков из Афганистана на финансирование террористических акций в Чечне.

Развитие современных технологий, особенно в сфере вооружений и коммуникаций, привело к тому, что, обладая необходимыми финансовыми средствами, даже численно небольшая группа террористов способна нанести серьезный удар по государству и его гражданам. Маленькая банда экстремистов или непримиримых, которые всегда существуют, может обладать все большей потенциальной силой. Вопрос лишь в необходимых финансах, которые в настоящее время получают по самым различным каналам, а также в различных формах поддержки иными террористическими группами или организациями, а также государствами. Настоящий этап развития терроризма отмечен процессами развития сотрудничества между террористическими структурами, как правило, близкими или одинаковыми по своим идейно-политическим позициям и финансовым возможностям.

Наряду с совершенствованием криминологических характеристик терроризма, важную особенность современного терроризма составляет отчетливый рост его военной составляющей. Примеры Афганистана, Таджикистана, Косово, Чечни, некоторых стран Ближнего Востока и стоящих за ними мощных покровителей и доноров показывают, что сегодня терроризм может вести диверсионно-террористические войны, участвовать в масштабных вооруженных конфликтах.

Криминологический анализ факторов, способствующих развитию терроризма, позволяет сделать вывод о прогрессировании следующих видов терроризма: элитарного — посягательство на должностных лиц органов государственной власти, владельцев (руководителей) банков, компаний и т. п.; функционального — покушение на сотрудников правоохранительных органов, ведущих специалистов фирм и др.; промышленного — нападение на социально-значимые предприятия, а также предприятия, вырабатывающие (хранящие) отравляющие и иные химические вещества; транспортного — уничтожение нефтегазопроводов, взрывы на железных дорогах и др.

Развитие таких форм современного терроризма расценивается как терроризм психологический, технологический и информационный, а все вместе — это «терроризм XXI века».

В соответствии с Договором о сотрудничестве государств-участников СНГ в борьбе с терроризмом, под технологическим терроризмом понимается использование или угроза использования ядерного, радиологического, химического или бактериологического (биологического) оружия или его компонентов, патогенных микроорганизмов, радиоактивных и других вредных для здоровья людей веществ, включая захват, выведение из строя и разрушение ядерных, химических или иных объектов повышенной технологической и экологической опасности, систем жизнеобеспечения городов и иных населенных пунктов, если эти действия совершены в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения, оказания воздействия на принятие решений органами власти, для достижения политических, корыстных или любых иных целей, а также попытка совершения одного из вышеперечисленных преступлений в тех же целях, осуществление руководства, финансирование или участие в качестве подстрекателя, сообщника или пособника лица, которое совершает или пытается совершить такое преступление.

В течение последних двадцати-тридцати лет технологический терроризм занял по степени реальной опасности лидирующие позиции. Выделяют две основные его характеристики: потенциальное применение террористами и террористическими группировками средств массового поражения и уничтожения (химического, ядерного, бактериологического оружия), а также акты терроризма, направленные против важнейших объектов промышленности, энергетики (атомные электростанции), коммуникаций (газо- и нефтепроводы, железные дороги, метрополитен и т. п.). Совершенные там диверсии по своей разрушительной силе способны повлечь непредсказуемые катастрофические последствия.

В ближайшие два-три года есть угроза, что мы можем стать свидетелями рождения нового вида терроризма: диверсии будут осуществляться не с помощью взрывных устройств, а путем вывода из строя крупнейших информационных систем через всемирную компьютерную сеть Интернет. Жертвами станут в первую очередь государственные организации и крупные коммерческие структуры, научные бюро и частные лица.

Интернет предоставляет террористам исключительные возможности. Он служит для них и источником получения (легко и без привлечения лишнего внимания) практически любых необходимых сведений: от предложений потенциальных поставщиков оружия и необходимых технических средств до инструкций о создании бомб. С его помощью можно перевести необходимые финансовые средства или получить их, собирая пожертвования либо взламывая банки, можно вербовать наемников и осуществлять пропаганду и, наконец, посредством глобальной сети возможно быстро и малыми затратами нарушить нормальное функционирование любого объекта гражданской или военной инфраструктуры. И все это при исключительно высоком уровне защищенности от вмешательства государства в потоки соответствующей информации, а следовательно, при сохранении основной характеристики и условия террористической деятельности — ее секретности.

Французский криминолог Жак Кауфман выпустил книгу, в которой он отметил связь терроризма и научно-технического прогресса: «Во все времена враги использовали в борьбе между собой перевороты и диверсии. Но то, что стало новым в наши дни, — это исключительное поле действия, предоставляемое новым террористам научным прогрессом и развитием нашего общества, все более и более зависимого от своей экономической инфраструктуры. Заводы сегодня, атомные электростанции завтра представляют настолько уязвимые цели, что их разрушение затронет весь сектор национальной экономики».

С помощью компьютерных систем можно нанести гораздо больший урон, чем взрывом бомбы в какой-либо коммерческой структуре. При этом компьютерные диверсии имеют несколько преимуществ: снижаются шансы пострадавшего на восстановление ущерба. Теракт получает более широкий общественный резонанс. Поймать конкретного исполнителя очень трудно, для выполнения же диверсий привлекаются профессиональные программисты — взломщики компьютерных систем. Не исключен и шантаж потенциальных жертв угрозой компьютерной диверсии.

Примером подобного развития сценария может стать информация газеты «Санди Бизнес», по данным которой в феврале 1999 года хакерам удалось «захватить» один из четырех военных спутников связи Великобритании, и они шантажировали оборонное ведомство, вымогая деньги. «Такое могло случиться только в кошмарном сне, — признал один из высокопоставленных чиновников британских спецслужб, которые вместе со Скотланд-Ярдом выявляли «взломщиков» системы национальной безопасности. — Если бы Великобританию хотели подвергнуть ядерной атаке, то агрессор начал бы прежде всего с военной спутниковой системы связи. Результат мог бы стать самым разрушительным».

Новейшие технологии предоставили террористам изобилие новых вооружений и потенциальных объектов атак, но вместе с тем они повысили и способность самого государства к нанесению ответного удара. «Решающий элемент последних успехов антитеррористических спецподразделений — их возросшее использование множества нового совершенного технологического оборудования, разработанного специально для использования против террористов. Это неоднократно обеспечивало критический минимум для победы в столкновении с террористами»1.

Ни одно контртеррористическое подразделение не может выжить без своевременной и точной информации и разведывательных данных о противнике. Современные компьютерные технологии предоставляют возможность сбора и анализа неограниченного числа информации относительно террористических организаций, их членов и характеристик.

Особую опасность для общества представляет опасность завладения террористами ядерными технологиями, которые могут вывести террористов на качественно более высокий и крайне опасный потенциальный уровень. Если «терроризм традиционно воспринимался как оружие слабых, то сейчас некоторые из слабых стали потенциально сильными». И эта опасная «сила» — в намерениях террористов завладеть ядерным оружием, а также создать реальность угрозы возможного использования террористами оружия массового уничтожения. В России такие намерения пока не увенчались успехом. Однако чеченские террористы, в частности Ш. Басаев, запугивали наличием у них ядерного и бактериологического оружия, угрожали использовать его против мирного населения, а также совершить диверсии на атомных электростанциях. С. Радуев утверждал, что тоже располагал несколькими ядерными боеголовками. «К сожалению, — как он заявил, — их было практически невозможно применить в наших условиях».

К одним из первых террористических актов относят действия древнееврейских отрядов сопротивления «шилот сикари» против римлян. В их задачу входило создание паники среди римлян. Об эффективности этих действий свидетельствовал тот факт, что древнееврейские отряды выстояли против легионеров более семидесяти лет, а на их вооружении были только нож, меч и… методы террора — поджоги, убийства.

До сегодняшнего дня государства так и не нашли кардинального средства для ликвидации терроризма. В то же время опасность терроризма возрастает с каждым годом.

Конечно, террористы могут сами ограничивать насилие. Это зависит в той или иной степени от форм и размеров поддержки спонсоров, от толерантности некоторых правительств. Они понимают, что «слишком много насилия может спровоцировать жесткую реакцию и большее международное сотрудничество против террористов».

Но акты «Аум сенрике», действия подконтрольных бен Ладену террористических организаций (а в России — угрозы Басаева и Радуева применить средства массового поражения против населения в ряде городов России) полностью развеивают иллюзии вокруг того, что у террористов могут проявиться «сдерживающие инстинкты» или вообще восторжествует здравый смысл.

Подтверждаются худшие предсказания о том, что «государства, независимо от того, демократические они или тоталитарные, не будут иметь иммунитета в будущем от нападений террористов». Поэтому особую важность приобретает выработка продуманного и эффективного согласованного ответа терроризму.

Целевую основу действий по борьбе с терроризмом, ориентируясь на Федеральный закон «О борьбе с терроризмом», составляют «защита личности, общества и государства от терроризма; предупреждение, выявление, пресечение террористической деятельности и минимизация ее последствий, выявление и устранение причин и условий, способствующих осуществлению террористической деятельности». Однако недостаток указанных подходов кроется в том, что они слишком обобщенно говорят о государственной стратегии по борьбе с терроризмом на стадии его подготовки и проведения операций. А это значит — покушения на суверенитет и безопасность государства.

Детальный комплекс мер по противодействию терроризму стратегически должен включать противодействие — идеологическое, информационное, организационное, формированию у граждан террористических намерений и настроений; укрепление в обществе устойчивого мнения о недопустимости террористических методов протеста, но и абсолютной невозможности каких-либо уступок террористам или соглашений с ними; противодействие — правовое, информационное, административное и оперативное — возникновению террористических (экстремистских) групп и организаций; недопущение приобретения лицами, вынашивающими террористические намерения, оружия и иных средств осуществления преступных действий; предупреждение террористических действий; пресечение — оперативное, боевое, уголовно-правовое — террористических действий на стадии их реализации.

Данный перечень задач безусловно нуждается в совершенствовании. Построенный по функциональному признаку, он включает ряд разнопорядковых по степени обобщенности действий (недопущение приобретения оружия входит в превентивную функцию соответствующих государственных органов, информационное противодействие формированию террористических групп уже предполагает создание определенного негативного общественного мнения).

Более последователен в организации по единому признаку — задачам и сферам деятельности — был VIII Конгресс ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями. На форуме была определена программа по контролю над террористическим насилием, включающая в числе основных направлений совершенствование международного сотрудничества в области борьбы с терроризмом, активизацию просвещения и расширение подготовки сотрудников правоохранительных органов; разработку программ общего правового просвещения и расширения осведомленности общественности (с привлечением СМИ); обеспечение эффективного контроля над оружием, боеприпасами и взрывчатыми веществами и другими опасными материалами; эффективную защиту свидетелей террористических актов, судей и других участников уголовного правосудия по делам о террористических актах; разработку руководящих принципов для СМИ применительно к освещению актов терроризма.

В качестве инструментов контртеррористической политики государства предлагалось рассматривать контртеррористические меры. Фактически же это более детализированный набор целей и задач по совершенствованию уже имеющихся функциональных и правовых институтов. А именно: скоординированная разведка и планирование непредвиденных ситуаций; улучшенная технология слежки для установления металлов и взрывчатых веществ; более жесткие таможенные процедуры; повышение безопасности посольств и аэропортов; улучшение конструкции самолетов — отделение кабины пилотов от пассажиров; двусторонние и многосторонние соглашения об экстрадиции; прямое давление на страны — убежища террористов; совершенствование секретных антитеррористических подразделений для борьбы с партизанами; стимулирование поддержки другими странами действий против терроризма.

Для пресечения, а также предупреждения, для сдерживания терроризма основной метод государства — сила закона. Впрочем, закону в правовом обществе должны подчиняться и все остальные методы контроля терроризма — и политико-экономический, и превентивный, и тем более репрессивно-функциональный. В последнем случае это тем более актуально, что репрессия, наказание остается основной силой государства и функцией соответствующих его институтов. Но в обычной жизни (не связанной с широкомасштабной кампанией насилия, требующей адекватно жестких мер) общественность «озабочена не тем, как и почему правительства решают бороться с терроризмом при помощи силы, но больше теми усилиями, которые они предпринимают для улучшения процедур по обеспечению уголовного преследования подозреваемых в терроризме».

Репрессивно-правовой метод заключается в том, что законодательная и правоприменительная функции, направленные на правовое регулирование определенных общественных отношений, служат не только целям наказания преступников, но и восстановления нарушенных прав граждан и интересов государства, индивидуализируют степень ответственности каждого в зависимости от конкретных обстоятельств. Одновременно система санкций регламентирует поведение лиц, вовлеченных в террористическую деятельность (они вынуждаются в той или иной степени действовать в рамках системы), а также значительно затрудняет само функционирование террористов. Их действия становятся более предсказуемыми, контролируемыми, значительно увеличиваются затраты и риск проведения терактов.

Эти санкции могут включать ограничения стандартного набора прав и свобод граждан и соответственного расширения полномочий компетентных государственных органов, установление жестких стандартов для финансовой, политической или идеологической деятельности различных организаций, криминализацию определенных видов поведения (например, участие в террористической организации, сбор средств для ее нужд и т. д.), перевод функции доказывания на подозреваемое лицо. Это может насторожить многих либералов, но без таких действий пока никак нельзя.

Кроме того, «в контексте внутренней репрессии» некоторые юристы усматривают «более специфические способы, такие как сдерживающий эффект смертного приговора (включая публичные повешения и обезглавливания, использовавшиеся на Ближнем Востоке для уничтожения террористов); эффективное законодательство по контролю за огнестрельным оружием, сокращающее доступ террористов к оружию; эффективность более жестких иммиграционных и визовых требований для ограничения и контроля движения террористов через границы и т. д.

Наибольшую озабоченность у правозащитников, как правило, вызывает введение любых специальных полномочий для борьбы с терроризмом. Есть элемент, существенно важный для законодательства о специальных полномочиях во время любой длительной террористической кампании, — это принятие адекватных мер по защите общественного порядка. Когда вопрос касается пределов вторжения в частную жизнь (при проведении оперативно-розыскных мероприятий по конкретному уголовному делу или сборе иной оперативной разведывательной информации), возникает страх перед возможностью тотального контроля со стороны государства за частной жизнью отдельного человека, особенно учитывая грандиозные возможности, предоставляемые в данном отношении государству современными технологиями: кодовой информацией, идентификационными номерами, отслеживанием любой подозрительной информации при помощи провайдерских служб, камерами слежения. Возникает дилемма: с одной стороны, органы безопасности должны находить террористические организации и арестовывать преступников; с другой — существует соблазн покрыть всю страну сетью слежения, напоминающую «1984» Джорджа Оруэлла.

Ключевым моментом для понимания страхов перед внутренней разведкой является отсутствие грани между восприятием разведки в интересах предварительного следствия и разведки как помощи для формирования политики. Информация, полученная в ходе разведки, может послужить основой или подтверждением проводимому следствию. Но в разведывательной работе судебное слушание часто служит симптомом провала — раскрытием агента, действующего против врага, или неудачной манипуляции информацией о враждебной группе.

Теоретически разведка имеет собственные цели и значима вне зависимости от того, привлечен ли кто-либо к уголовной ответственности за совершенный теракт или нет. Но не всегда эта аксиома воспринимается общественностью, политиками. Нередко общество в поисках виноватых в случившемся, в целях «контроля» за законностью и эффективностью действий разведки, а чаще для получения наглядных результатов ее работы требует публичных отчетов, что не только отвлекает значительные силы, но и может грозить утечкой информации. Тем самым нарушается один из главных принципов действия разведки — режим секретности и конфиденциальности.

Только при наличии в обществе консенсуса относительно важности разведывательных функций отдельно от правоприменительных функций для борьбы с терроризмом возможно предусмотреть, чтобы правительство изучало размеры, интенсивность и эффективность методов по борьбе с угрозой, не привлекая к этому службы осуществления уголовного преследования. Так, например, считает юрист К. Дж. Робертсон, и его мысли в юридических кругах расцениваются как передовые.

Перед жестокой опасностью, которую несет с собой терроризм, существует ряд крайних правовых мер. Их может использовать государство для защиты себя и своих граждан. По замечанию Пола Уилкинсона, «обсуждая специальные полномочия, любой либерал будет говорить о них с сильным отвращением и неохотой. Известный афоризм Эктона можно отнести и к специальным полномочиям: «Все власти порочны, и специальная власть — особенно порочна…» Слишком много случаев приходит на ум амбициозных политиков во всем мире, кто использовал такие меры для своих собственных целей или кто желал поступить так. Во многом из-за этих злоупотреблений и реальной опасности периодического возникновения диктаторства либералы правы, настаивая на том, что специальные полномочия могут использоваться лишь в случаях, если есть фундаментальная угроза политической или экономической системе». Но такую угрозу при желании можно найти всегда.

Достаточно вспомнить приводимое Нейл Левинстон высказывание гватемальского бизнесмена о том, что «ты больше не либерален после того, как тебя попытались убить террористы». Не случайно после похищения и убийства Альдо Моро, несмотря на негодующие протесты либералов, 76,9 % из проголосовавших на итальянском референдуме 2 июня 1978 года высказались в поддержку закона от 1975 года, который давал полиции неограниченные полномочия по применению огнестрельного оружия. В результате возможности итальянской полиции по борьбе с терроризмом были еще более расширены. Итальянское правительство даже рассматривало вероятность восстановления смертной казни (что так и не было сделано) за некоторые преступления террористической направленности. Это было бы актом в качестве дополнительной контртеррористической меры.

Шок от терроризма в Мюнхене побудил немцев к оказанию воздействия на своих законодателей в целях ревизии конституции для расширения полномочий федерального центра в борьбе с терроризмом, а также другими преступлениями, включающими международный аспект.

Сентябрьские события в Нью-Йорке привели к тому, что подавляющее большинство населения США поддержало намерения президента и парламента ввести значительные ограничения гражданских свобод.

Хотя, конечно, возможно, такие дополнительные полномочия и неприятны, но их использование — наименьшее зло по сравнению с тотальным коллапсом демократии, который может случиться в противном случае. Чрезвычайные меры должны быть конкретно сформулированы и законодательно закреплены, опубликованы так широко, как только возможно, и исполнялись бы беспристрастно и пунктуально гражданами и государством.

Возникает и проблема взаимоотношений между правоприменительными агентствами и службами безопасности. Существуют три ключевых вопроса: взаимоотношения между полицейскими институтами и службой безопасности; степень, до которой уголовное преследование и суд решают основные задачи службы безопасности, и, наконец, допустимость доказательств, полученных тайными методами.

Так, в США у ЦРУ нет правоприменительных функций, а также функций по обеспечению внутренней безопасности. Центральное разведуправление обеспечивает сбор разведывательной информации в отношении внешних угроз. В то же время ФБР выполняет функции уголовного преследования, но и ведет сбор разведданных. Иное дело в Великобритании, где служба безопасности — не правоприменительное ведомство, в чем заключается ее преимущество, поскольку она предназначена всецело для сбора разведывательной информации.

Методы, которые используются разведкой для сбора информации, не обязательно могут быть правомерно применены в случае борьбы с преступностью. Большинство гражданских свобод возникли как защита против способности государства причинять вред отдельному лицу посредством ли выемки предметов, заключения под стражу или лишения привилегий. Когда наказание не подразумевается или не служит основной целью, человек меньше нуждается в защите, и службы безопасности находятся под меньшими ограничениями. В этом случае основную защитную роль выполняет суд, расценивающий доказательства, полученные с нарушением закона, как недопустимые.

Гораздо эффективнее для расследования, осуждения и наказания террористов оказались специальные полномочия на арест без предварительного ордера с пролонгацией периода, на который подозреваемый мог задерживаться для допроса (например, в Великобритании, США, Франции), и расширение полицейских полномочий на обыск (в Германии, Италии, Франции, США и др.). Германия, как и ряд других европейских стран (например, Бельгия, Дания, Италия и Нидерланды), ввела ограничения в отношении адвокатов защиты, злоупотребляющих своими правами.

Для стимулирования сотрудничества с органами следствия и судом разрабатывались специальные поощрительные меры. Среди них — снижение сроков наказания (Франция, Италия) или полное освобождение от уголовного преследования (система «стукачества» в Северной Ирландии, которая вызвала неоднозначную оценку как специалистов, так и населения). В целях борьбы с терроризмом вводились и специальные материальные нормы. В частности, в Германии ревизии подвергся уголовный кодекс, в результате чего были установлены различные штрафы и максимальный срок тюремного заключения в 32 года за ложное сообщение о закладке мин, публикацию инструкций по производству бомб и террористической тактике, уголовные санкции для авторов статей, очевидно поддерживающих серьезные преступления, и ораторов, выступающих от имени террористов и других лиц, совершивших серьезное насилие. Хотя социал-демократы и свободные демократы заявили, что новые законодательные меры ограничивают конституционно гарантированные свободы, консервативные христианские демократы заняли решительную позицию, утверждая, что модифицированный кодекс все еще недостаточно жесток.

Наличие эшелонированной системы террора как метода организации и тактики террористов предполагает высокую степень секретности действий как всей организации, так и отдельных ее членов, четкую специализацию внутри группы при одновременном условии, что действия каждого обеспечивают ее существование как единого организма.

Живучесть и сила наиболее известных террористических групп состоит в том, что знаменателем, базисом контроля и самоконтроля в них служит вознаграждение (материальное, моральное, идейное), принуждение (вплоть до морального и физического уничтожения), легитимация (признание за руководителями группы террористической операции «узаконенных» бесконтрольных прав на отдачу распоряжений, приказов и т. п.), экспертиза (воздействие на подчиненных знаниями, опытом, авторитетом) и референтность (способность влиять примером — идентифицировать личности).

Квалификация в качестве преступных не только действий отдельного лица, но и всей организации позволяет более эффективно бороться с терроризмом, как с национальным, так и с международным. Такое определение мешает попыткам террористических организаций получить публичную легитимность и значительно сокращает поддержку в обществе, в разных слоях населения.

Поэтому задача властей не только получить согласие общества на применение жесткой стратегии в правовом регулировании борьбы с терроризмом, но и продемонстрировать реальными результатами эффективность применения на практике такой стратегии, а также обеспечить общество реальными механизмами защиты в отношении любого отклонения властей от установленных правил.

С террористами можно разговаривать лишь с жестких позиций закона, и иного языка они не понимают.

Вред, связанный с любой уступкой или сделкой, которая может предоставить террористам некоторые ощутимые преимущества, состоит в том, что террористы создадут прецедент и установят модель для подражания для других преступных групп.

В большинстве же государств стратегия борьбы с терроризмом заключается в сочетании политических и социальных методов устранения собственно причин насильственного конфликта, со снятием напряжения в определенных слоях населения. При этом правительство использует применение силы против террористов, в том числе за пределами собственных границ, поскольку считает: сильное и эффективное государство не должно оставить безнаказанным (физически или в смысле уголовно-правовых санкций) ни один случай террористического насилия над своими гражданами и ни одну попытку — внутреннюю или внешнюю — нарушения собственного суверенитета. Проблема силового ответа связана для государства с рядом серьезных проблем. Прежде всего, это адекватность применяемых государством силовых ресурсов и возникающая в связи с этим опасность для гражданского населения.

Многие специалисты склонны трактовать сам факт начала военных операций против вооруженных формирований террористической организации как некоторую легитимизацию последней, поскольку с ней начинают говорить, пусть языком силы, но как бы на равных. С таким же успехом можно сказать, что ведение политических переговоров с представителями политического крыла террористической организации становится признанием ее полноправным и законным субъектом общественной жизни страны. Предоставление террористам одинаковых со всеми гражданами правовых гарантий (как и применение в отношении них стандартных форм уголовного процесса) в таком контексте выглядит «узакониванием» террористов, сведением оценки их действий к чисто криминологической, без учета остальных аспектов последствий терроризма.

Но в том-то и дело, что террористы сами заведомо ставят себя за пределы «системы». Они изначально объявляют себя выше законных рамок, и проведение адекватно жестких мер в отношении них должно рассматриваться именно как стратегия государства в исключительных обстоятельствах, определяемых интенсивностью конфликта и опасностью угрозы со стороны террористов, направленных на принуждение террористов вернуться в установленные законом и моралью рамки поведения.

Причем, несомненно, ключевое слово в этом определении — адекватность. Если государство на основании проверенных и убедительных сведений, анализа и прогнозов считает, что опасность для демократического существования его институтов, нормальной жизнедеятельности населения определенных территорий со стороны терроризма реальна и значительна (что выражается в серьезности заявляемых террористической организацией преступных намерениях, ущербе, причиняемом жизни и здоровью людей, несанкционированном ограничении и даже прекращении основополагающих конституционных прав граждан, попытках провокации международного вооруженного конфликта и т. п.), оно не только вправе, но и должно применить весь арсенал имеющихся в его распоряжении средств для предотвращения и ликвидации такой угрозы.

По общему мнению экспертов, применение вооруженной силы и сопутствующее ему, как правило, ограничение или приостановление гражданских свобод, оправданно в случае интенсивного вооруженного конфликта. Так, «в странах, где имеются… гражданские свободы, их приостановление перед лицом терроризма необходимо, если правительство хочет выжить, и неумение действовать беспощадно могло бы неизбежно привести к дальнейшему нарушению закона». Это — мнение Энтони Бертона. Что можно ему возразить? Он скорее всего прав. Но продолжим рассуждения.

Террористы уязвимы, но не так, как нации. У них нет ответственности за безопасность гражданского населения и вследствие этого они менее уязвимы с точки зрения возмездия. Однако если правительство начинает военные действия против террористической группы, то, как правило, это становится причиной международного осуждения. Такое государство может быть обвинено в агрессии со всеми последующими международными санкциями. Еще сложнее обстоит дело в отношении военных операций внутри государства — любое несоразмерное применение силы международное сообщество, а также внутренняя оппозиция склонны расценивать как нарушение основных принципов международного права, норм международного гуманитарного права и прав человека. Причем существующая для отдельного лица презумпция невиновности не действует в отношении государства. Достаточно поверхностных обвинений со стороны террористов и поддерживающих их структур (внутри страны и за ее пределами) в злоупотреблении государства силой, чтобы эти утверждения послужили основанием для требований немедленно прекратить вооруженные методы борьбы с терроризмом и разрешить конфликт путем переговоров. Сколько раз это проявлялось в связи с чеченскими событиями!

Созданная система дипломатии и законов войны имеет в данном случае тенденцию к асимметрии. В невыгодном положении оказывается государство не потому, что оно нарушает закон (это делают террористы), а просто потому, что оно государство. А с демагогией, политической равным образом, бороться не просто. Причем международные оценки действий государства зачастую субъективны — в зависимости от политической конъюнктуры.

Конечно, нельзя отрицать, что всегда остается соблазн для вооруженных сил демократического государства действовать за рамками закона. Прежде всего, когда идет борьба с террористами. Обычно такие действия оправдываются тем, что обычные, предусмотренные законом гарантии для граждан не рассчитаны на экстраординарный случай с террористами. Кроме того, террористы, сами заявляющие о своей экслегитимности (или надлегитимности) и непризнании действующего законодательства как части системы, против которой они борются, если быть последовательными, всегда должны рассматриваться как лица вне закона.

Однако если свободное общество не имеет реальных и надежных возможностей разведки, которые могли бы быть использованы для пресечения мятежа до того, как он станет реальной угрозой, задействование армии, вне зависимости от тяжести последствий, — это единственный выбор, который остается.

Традиционные общевойсковые методы ведения военных действий в отношении террористов часто бывают малоэффективны. Войска и военные методы в обычном понимании порой бесполезны в действиях против террористов, поскольку в силу большого разрушительного потенциала современные вооружения и тактика не всегда применимы в местах, где в основном находится гражданское население. С другой стороны, не готовое к партизанским методам ведения войны большинство армейских подразделений становится лишь удобной мишенью для террористов — исключительно выгодной для организации контрпропаганды в отношении антитеррористической политики государства. Террористы даже устроили взрыв в Каспийске во время парада в честь Дня Победы 9 мая 2002 года. Трудно представить более кощунственный и циничный акт…

Контртерроризм требует хорошо подготовленных «командос», действующих маленькими разрозненными группами; мастерски владеющих электроникой, средствами связи, взрывным делом, стрельбой, устранением противника, маскировкой, методами бесшумных убийств и знакомых с террористической тактикой и особыми правилами поведения. Только включившись в игру и сделав из террористов-охотников террористов-мишеней или тех, за кем охотятся, правительства могут перехватить инициативу и начать эффективно разрешать террористический кризис.

Вместе с тем, применение государством силы, если оно не желает само опуститься до уровня террористов, должно ограничиваться определенными рамками. Если службы государства «попирают закон с претензией на его защиту, это может разрушить чистоту, авторитетность и публичное уважение к закону, т. е. к основам конституционной демократии».

Авиация, артиллерия и иные силы, обладающие повышенным разрушительным потенциалом, — крайние меры. Они могут и в определенных ситуациях необходимы для подавления активного вооруженного сопротивления террористических формирований, ликвидации тренировочных баз и мест постоянной дислокации террористов. Но такие удары в местностях, где рядом расположены гражданские населенные пункты, должны быть ограничены точечным наведением, чтобы по возможности исключить какой-либо ущерб некомбатантам — гражданским лицам.

Многие проблемы возникают при применении военной силы в случае международного терроризма, когда субъектами конфликта становятся не только государство — объект и предмет атаки террористов — и сами террористы, но и другое суверенное государство. Защищая собственный суверенитет, государство, атакующее террористов на чужой территории, само посягает на чей-то суверенитет. Тем самым легитимность уже его действий подвергается двойному сомнению: не только с позиции адекватности применения вооруженной силы, но и с точки зрения нарушения самим государством одного из основополагающих принципов международного права — нерушимости границ, суверенитета соседей.

Осознание того обстоятельства, что в большинстве случаев уступки террористам только поощряют новые акты терроризма, а также неоднократные неудачи ООН в выработке определения международного терроризма, в создании эффективных механизмов противодействия терроризму побуждают отдельные государства прибегать к односторонним военным действиям против терроризма. Они полагают, что «если невозможно заставить террористов ответить перед законом, тогда они должны отвечать перед оружием», это пытаются оправдать тем, что «как не является преступлением убийство врага в военное время, так не должно расцениваться как преступление или морально предосудительное действие, когда нация, действуя в соответствии со своими обязательствами защищать своих граждан от зла, ищет террористов и уничтожает их за пределами своих границ, карает всех тех, кто совершил или планирует совершить зверства на его территории или против его граждан». Оценки восприятия таких действий, понятно, неоднозначны. Некоторые прямо расценивают их как проявление политики государственного терроризма.

А вот как выглядит, например, содержание Директивы Совета национальной безопасности США № 138 от 3 апреля 1984 года по «борьбе с международным терроризмом». В документе определен порядок подготовки и нанесения упреждающих и репрессивных ударов по террористам во всех районах мира, создание в этих целях отрядов специального назначения, ведения широкой разведывательной деятельности, открытых и тайных акций с применением оружия на территории других стран для защиты интересов США.

Еще до взрыва американских посольств в Кении и Танзании, подготовки других крупных терактов против США и Великобритании, в конце 1995 года Б. Клинтон подписал совершенно секретный приказ, одобренный комитетом по разведке в конгрессе. Этот документ разрешал ЦРУ начать проведение операции с целью ликвидации сети террористических ячеек, а также их руководителей и спонсоров. А после получения данных о подготовке нападений на американские посольства в Восточной Африке американцы нанесли превентивные удары по саудовской фармакологической фабрике, где, по их информации, бен Ладен готовился к производству нервно-паралитического газа. Бомбово-ракетные удары были нанесены и по базам афганских талибов, где, возможно, находился бен Ладен. А сама высадка десанта, открытые боевые действия понадобились Вашингтону для разгрома талибов, смены власти в Кабуле.

He оценивая напрямую как государственный терроризм осуществление военных акций против террористов на территории другого государства, некоторые политики все-таки считают такие действия нарушением норм действующего международного гуманитарного права, поскольку они влекут массовые потери не только среди террористов, но и среди гражданского населения. А это чревато усугублением конфликта на многие годы вперед. Так, примечательна оценка американского посла Ч. В. Йоста контртеррористических действий Израиля после известных событий в Мюнхене в 1972 года: «Можем ли мы справедливо исключить из определения понятия «терроризм» карательные рейды Израиля против палестинских лагерей в Ливане и Сирии, во время которых, несомненно, убито много совершенно невинных людей и которые помогли создать новое поколение террористов среди их родственников и друзей?» Только случай прямой или косвенной агрессии оправдывает возможность ответных мер в отношении другого государства, и статья 51 Хартии ООН — единственный легитимный канал, по которому «должно пройти каждое государство, если хочет, чтобы использование им силы приобрело легальный для международного сообщества характер».

Репрессивные меры были предприняты США в октябре 2001 года в связи с терактами в Нью-Йорке. Впервые США прибегли к помощи статьи 5 Договора НАТО не столько для получения физической помощи, сколько ради моральной поддержки и одобрения своих действий. С той же целью Белый дом заручился поддержкой России и других стран, чьи региональные интересы могли быть затронуты такой вооруженной атакой. Однако ряд стран (прежде всего арабских) не одобрил вооруженные атаки против населенных пунктов Афганистана, в результате которых погибли не только террористы, но и многие мирные жители. Объективная юридическая и политическая оценка операции США в Афганистане (которая первоначально носила название «Разящее правосудие») вряд ли скоро будет дана, если вообще какая-либо объективность в этом случае возможна. Ведь проблема точного определения концепции самой вооруженной атаки и допустимости использования вооруженной силы против боевых операций, иных, чем акты агрессии, до сих пор не решена.

Определив свою позицию как неучастие в военной составляющей контртеррористической операции на территории другого государства, особенно в случае, если это не связано с просьбой о такой помощи, Россия совместно со своими союзниками по СНГ вырабатывала свой вариант коллективного ответа на угрозы терроризма.

С военной точки зрения, террористические акции следует рассматривать как особую форму диверсионных операций, осуществляемых негосударственными нелегальными или глубоко законспирированными государственными организациями преимущественно против невоенных объектов и гражданского населения. Следует учитывать, что такие организации включают в свой состав боевые специальные группы, призванные решать политические или экономические проблемы террористическими методами. «Опыт последних лет, полученный государствами Содружества в деле совместного противостояния международному терроризму, вынуждает нас вырабатывать более системные подходы в этой области. Прежде всего, в плане достаточно масштабных предупредительных мер, которые бы исключили внезапные вторжения бандформирований на территории стран СНГ». Так считает, например, А. Н. Булыгин, начальник юридической службы Штаба по координации военного сотрудничества государств — участников СНГ. С этим мнением согласен и я как председатель Координационного совещания руководителей.

Впервые масштабные действия государств — участников СНГ по борьбе с терроризмом были отработаны в 1999 году в ходе совместного командно-штабного учения «Южный щит Содружества-99». Его условной задачей было уничтожение бандформирований террористов, проникших на территорию Ошской области Кыргызской Республики и Ферганской области Республики Узбекистан с сопредельных территорий или образовавшихся внутри этих государств. Проведенные оперативные мероприятия подтвердили правильность линии согласованного жесткого и решительного отпора международным террористам, которые не признают никаких границ. В этом контексте также было принято решение о формировании Коллективных сил быстрого развертывания (КСБР) в Центрально-Азиатском регионе, которым, в качестве приоритетной, поставлена задача борьбы с международным терроризмом и экстремизмом.

Как свидетельствуют уроки двух чеченских кампаний, масштабные контртеррористические операции продуктивны лишь на определенном этапе. В дальнейшем они становятся несоразмерно дороги как в смысле людских ресурсов, так и материальных затрат с обеих сторон (то есть, и для федерального Центра, и для населения Чеченской Республики).

Войсковые операции — вынужденный, но не самый лучший и короткий способ борьбы с терроризмом. Но достаточно эффективны так называемые «точечные удары» с захватом или ликвидацией лидеров террористического движения. Определенного успеха в этом направлении добились Израиль, Турция и ряд других стран.

Люди в свободных обществах в течение долгого времени требовали, чтобы вооруженные силы были ограничены концепцией «применения минимальной силы в отношении городских конфликтов». Они расценивали вмешательство вооруженных сил как крайнее средство, используемое лишь в случае, если полиция и национальная гвардия, направившие все свои возможные силы для подавления беспорядков, исчерпали ресурсы и не справились с этой задачей. Демократические государства должны тщательно рассматривать развитие и использование специально подготовленных подразделений, как полиции, так и армии, для обуздания развертывающихся террористических действий, особенно так называемых глобалистов в больших городах.

Элитные специализированные подразделения армии и полиции, применяющие военную тактику, адекватную тактике террористов, используются для спасения заложников и осады террористов, для проведения акций физического устранения лидеров террористических организаций и способны достаточно эффективно разрешать ситуации ограниченного насильственного конфликта. Антитеррористические контрмеры во многом аналогичны тем, которые требуются для борьбы с другими серьезными насильственными преступлениями. Но специфика самого явления терроризма ставит перед государством особые задачи, требует высокой степени специальных знаний и опыта в сочетании с психологическими, тактическими, техническими и разведывательными ресурсами, находящимися за пределами компетенций нормальных следственных подразделений. По этой причине во многих странах созданы специальные антитеррористические подразделения. Такие подразделения действуют, например, во Франции, Бельгии, Швейцарии, Дании, Италии, Индонезии, Австрии, Норвегии и др.

В ФРГ они были сформированы после инцидента во время Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене. Правительство ФРГ организовало военизированное антитеррористическое подразделение ГСГ-9 (Grenzschutzgruppe-9 — специальное подразделение погранохраны ФРГ по освобождению заложников и борьбе с терроризмом), насчитывающее в своем составе 180 бойцов. Эта группа не отчитывается перед традиционными военными или полицейскими командными структурами. Указания ей дает непосредственно государственный премьер-министр и специальная команда министерского уровня по кризисному управлению. Задача группы — нанесение ответного удара террористам там и тогда, когда правительство или граждане Германии подвергаются опасности. Для этого группе предоставлено самое совершенное антитеррористическое снаряжение и оружие.

Поучителен опыт Франции в контртеррористических операциях. В армии борьбой с терроризмом занимается жандармерия. Ее статус представляет интерес тем, что, с одной стороны, это составная часть вооруженных сил страны, а с другой — полицейское формирование, оперативно подчиненное МВД и минюсту. Его сотрудники занимаются «гражданской» сферой — предупреждением, пресечением и раскрытием преступлений, а по поручению судебных органов и участвуют в их расследовании. Таким образом, законность его действий подвергается тройному контролю.

Непосредственно для противодействия террористам еще в 1973 году, сразу после событий в Мюнхене, было создано специальное подразделение — Группа вмешательства национальной жандармерии.

В исключительных случаях, например при угрозе взрывов в местах скопления людей, активно используются армейские части, оснащенные бронетехникой. Их задача — главным образом патрулирование для поддержания общественного порядка, пресечение проявлений паники, оказание психологического давления на террористов.

Израильский опыт борьбы с терроризмом представляется ценным не только с чисто технической точки зрения, но прежде всего в плане исключительной последовательности в проведении бескомпромиссной, жесткой линии в отношении экстремистов, исключающей помимо прочего и их уход от ответственности. Так в конечном итоге были уничтожены все террористы — участники мюнхенской трагедии (хотя в том случае правительство в определенной степени само уподоблялось террористам).

В Великобритании подразделение из 900 сотрудников Специального Воздушного Полка (SAS) сдерживает террористов в Северной Ирландии. В США вопросами проведения контртеррористических операций занимаются как армейские, так и полицейские спецподразделения.

Подразделение по освобождению заложников, аналогичное германскому и израильскому, было создано в 1977 году в США под кодовым названием «Проект голубой свет». Его цель — проведение операций против групп, совершающих террористические акции за пределами США. Подразделение состояло из 200 человек. Его ядро — «зеленые береты» из спецназа армии США. Совместно с «Голубым светом» действует 8-я эскадрилья специальных операций ВВС США.

Еще одна команда — «Проект Дельта». Прежде она осуществляла глубокие рейды во Вьетнаме во время войны в Юго-Восточной Азии. Она связана как с эскадрильей специальных операций, так и с подразделением «Голубой свет». Часто «Голубой свет» именуют «командой Дельта» в связи со схожестью их миссий.

Как известно, ранее в КГБ СССР подобные операции возлагались на группу «Альфа», которая достаточно эффективно справлялась со своими задачами. Однако после событий, связанных с многократными реформированиями органов безопасности, отряд перестал существовать, прежние традиции утрачены, высококлассные специалисты были вынуждены уйти. Только ряд неудачных операций российских спецслужб (Кизляр, Буденновск, Первомайское) заставил российское руководство признать необходимость восстановления прежнего профессионального уровня специальных подразделений. Важным результатом «ренессанса» спецназа стали последние успешные операции по освобождению заложников на Северном Кавказе, захват и ликвидация лидеров чеченских бандформирований.

Конечно, операции так называемых «командос» не являются панацеей от терроризма. В лучшем случае — они прекрасный ответный удар. Главное его правильно и вовремя предпринять и направить.

Репрессии могут быть обоюдоострым мечом. До тех пор, пока они основываются на точном исполнении закона, их применение благоразумно. В противном случае это может дать противоположный эффект.

Риторический вопрос: как быть, если, например, террористам удалось захватить атомную электростанцию и они угрожают ее взрывом? На такой вопрос лучше не отвечать. Ну, а если?…

У государства, приверженного тактике «никаких уступок», один выбор: применение политики использования силы — прямой атаки, вызов снайперов или употребление химических препаратов, техника осады для разрешения кризиса.

Сторонники политики «ни сделки — ни согласия» говорят, что капитуляция перед требованиями террористов повысит их надежды на успех и только приведет к все большим и большим постоянно растущим требованиям. Как известно, аппетит приходит во время еды.

По словам Пола Уилкинсона, «согласие подмывает власть государства», поскольку «ничто так быстро не разрушает авторитет и власть конституционного правительства, как очевидная готовность иметь дело и заключать сделку с теми, кто открыто нарушает конституцию». Таким образом, правительства не должны смешивать террористические «краткосрочные тактические требования с их стратегическими целями», поскольку по последним не может быть переговоров.

Аналогичной позиции придерживается и бывший госсекретарь США Г. Киссинджер: «Если у террористических групп сложится впечатление, что они могут принудить США к переговорам и принятию их требований, мы можем спасти жизни в одном месте ценой риска заплатить сотнями жизней где-либо еще». Такое уже случалось неоднократно.

Именно поэтому контртеррористическая политика США ориентирована, в основном, на репрессивные и превентивные (разведывательные) меры контроля за терроризмом. Как указано в докладе Национальной комиссии США по борьбе с терроризмом, с 1980-х годов контртеррористическая политика Вашингтона базировалась на четырех столпах: никаких уступок террористам и никаких переговоров с ними; поставить террористов перед правосудием за их преступления; изолировать и применить давление на государства, спонсирующие терроризм.

Все больше признавая в последнее время право государств на силовой ответ терроризму, мировое сообщество в своем большинстве придерживается позиции о необходимости использования мер, направленных на устранение причин насилия, причин терроризма. Следует не сбрасывать со счетов, что кроме силовых методов в борьбе с терроризмом могут дать важный эффект меры экономического и правового воздействия, так сказать, социальная коррекция. Кроме того, особенно необходима высокая психологическая культура и профессиональная компетентность всех лиц, призванных контролировать социальные процессы.

Сами силовые структуры — спецслужбы, армия, полицейские и иные правоохранительные ведомства — не в состоянии решить такую сложную проблему, как терроризм. Причина в том, что террористические проявления возникают из тех общественных отношений, на которые силовые структуры активно влиять не могут (экономика, политика, социальные и межнациональные отношения и т. п.). Здесь эффективной может стать общегосударственная программа (а в рамках СНГ — и межгосударственная), включающая не только оперативные, специальные, военные способы борьбы, но и меры политические, идеологические, социальные, экономические, воспитательные, пропагандистские и т. д.

И хотя США отрицают возможность политического и иного диалога с террористами, в целях избежания последствий использования вооруженных сил для подавления внутренних беспорядков даже они разработали и применяют так называемую политику градуализма — постепенного проведения социальных преобразований и реформ как единственной альтернативы власти перед лицом возможных беспорядков и мятежа.

Сторонники преимущественно политического подхода к урегулированию проблем, связанных с терроризмом, полагают, что насилие — очевидный симптом экономических лишений, а агрессия — закономерное последствие времени нужды и лишений. Отсюда рекомендация: сесть за стол переговоров с террористами, учесть все (или в существенной части) их требования. Это якобы снимет напряженность и решит все проблемы, искоренит терроризм. Иллюзорность данного подхода подтверждена как неудачей Хасавюртовских соглашений (1996 г.) по Чечне, так и опытом урегулирования конфликтов в Северной Ирландии и на Ближнем Востоке.

Для России в настоящее время в системе факторов, обеспечивающих нормализацию положения в обществе, одним из основных считают этноконфессиональную стабильность. Под ней понимается способность таких специфических социальных систем, как этнос и конфессия, изменяться без разрушения их структур. Когда они продолжают функционировать, сохраняя свою качественную специфику, динамическую устойчивость и идентичность, поддерживая равновесие как внутри себя, так и в окружающей социальной среде. Поэтому пристальное внимание различные ветви власти уделяют предупреждению политического экстремизма, особенно религиозного и национального. Немалую роль в создании соответствующих правовых механизмов играет изучение позитивного опыта других стран.

Учитывая международную природу терроризма, государства в дополнение к внутренним мерам политического характера выработали также ряд подходов международного характера. На уровне ООН различные санкции (на основании статьи 41 Хартии ООН — в целях сохранения мира и безопасности) в отношении государств вправе вводить Совет Безопасности. Это полномочие было, в частности, реализовано при введении санкций против Ливии как государства, укрывавшего террористов, взорвавших самолет.

Однако все больше террористических групп не опирается (как на основную) на поддержку государств-спонсоров. Поэтому потребовались изменения в подходе к санкциям. Результатом стал пример с введением санкций в отношении не государства, а движения «Талибан». Санкции приняты в связи с использованием районов Афганистана, контролируемых афганской группировкой, известной под названием «Талибан», которая именовала себя также Исламским Эмиратом Афганистан, предоставляла убежища террористам и для их подготовки, и для планирования террористических актов.

В соответствии с предварительным проектом, подготовленным США и Россией, предусматривалось введение санкций в отношении движения «Талибан», согласно которым все страны должны отказаться от продажи талибам любых видов вооружений, а также оказания какой-либо военной помощи. Проект резолюции включал требование закрыть в течение 30 дней на контролируемой талибами территории все тренировочные лагеря террористов, прекратить распространение наркотиков, а также выдать Усаму бен Ладена.

Однако в окончательный текст вошли лишь требование о выполнении резолюции 1267 (1999) «о выдаче Усамы бен Ладена компетентным властям страны, где против него был вынесен обвинительный акт, или компетентным властям страны, из которой он будет передан в такую страну, или компетентным властям страны, где он будет арестован и предан суду; о прекращении предоставления убежища международным террористам и их организациям, о предании обвиняемых террористов суду».

Международные организации и отдельные страны выработали целый комплекс различных методов воздействия на страны, поддерживающие терроризм. Среди них: предупреждение, осуждение, культурный, дипломатический или экономический бойкот, юридические и карательные (насильственные) меры.

Среди мер экономического характера, направленных на борьбу с терроризмом, несомненно, ведущую роль призваны сыграть различные санкции как на уровне государств, так и в целом мирового сообщества. Регулирование финансово-денежных аспектов терроризма может включать запрещение сбора денег (и перевода денег от потенциальных представительских организаций — организаций прикрытия) для террористических групп; бойкотирование и введение санкций в отношении государств-спонсоров террористов; назначение финансовых вознаграждений за информацию, ведущую к аресту террористов. Когда достижение консенсуса на международном уровне относительно той или иной страны или террористической организации невозможно, странам приходится опираться на собственные силы.

Значительный интерес в этой связи представляет опыт США, где в дополнение к антитеррористическому законодательству Конгресс США принял так называемый Закон Д’Амато (по имени автора — сенатора-республиканца Альфонсо Д’Амато). Согласно этому закону налагаются санкции на компанию, инвестирующую более 40 млн. долларов США в год в нефтяную, газовую и нефтехимическую промышленность Ирана или Ливии (определенных как страны-спонсоры терроризма). Закон определяет также перечень санкций против стран, которые, по мнению правящих кругов США, помогают террористам или поощряют их.

Действовавший в США Закон о поддержании международной безопасности (публичный закон 95–92 от 4 августа 1977 г.) предписывал президенту, если только тот не сочтет, что интересы национальной безопасности требуют обратного, прекратить все поставки, кредиты и гарантии «любому правительству, которое, предоставляя убежище от правосудия, помогает любому лицу или группе лиц, совершившим акт международного терроризма, или поощряет их».

Таким образом, по мнению ряда ученых, в США создана и действует юридическая база для проведения под предлогом борьбы с терроризмом политики давления по отношению к государствам, их официальным представителям, руководству авиа- и морских транспортных компаний, бизнесменам и другим иностранцам, которые, по мнению США, поддерживают международный терроризм. Образующие эту базу правовые акты находятся в явном противоречии с принципами современного международного права, а практика их применения свидетельствует о попытках правящих кругов США диктовать свою волю другим народам, решать вопросы борьбы с международным терроризмом не политическими методами, а с помощью принуждения и диктата.

С категоричностью такого вывода можно согласиться лишь отчасти — в том, что подобная практика нарушает отдельные нормы международного права. По этой причине ряд стран (Франция, ФРГ, Австралия) выступили с критикой Закона Д’Амато, как нарушающего принципы международного торгового права. В то же время министр иностранных дел Ирана заявил, что санкции не окажут существенного влияния на экономику его страны, однако Иран обжалует и обжаловал законность действий США в Международном суде в Гааге.

Важным элементом экономического воздействия на террористические организации стали отслеживание и пресечение всех финансовых операций, устранение источников финансирования и иной поддержки. Поэтому одним из средств в борьбе с терроризмом является замораживание банковских счетов организаций, подозреваемых в связях с террористами. Так, в США еще до взрывов 11 сентября 2001 года были арестованы банковские счета исламских организаций, предположительно связанных с террористами. Более 60 счетов были заморожены в банках Италии. Однако, учитывая взаимосвязь и глобальный характер мировой финансовой сети, лишь согласованные действия могут привести к пресечению финансовых потоков, питающих терроризм. Попытка принятия таких шагов была предпринята Резолюцией Совета Безопасности ООН № 1333, согласно которой страны обязались заморозить счета террористической организации Аль-Каида, а также Резолюцией № 1373, обязывающей государства предпринять все возможные меры по пресечению любых источников финансирования и иной поддержки террористов.

Несомненно, политические, экономические и другие меры исключительно разнообразны и при своевременном их применении приносят существенный эффект. Поэтому возможности и перспективы их использования тщательно изучаются и стали составной частью государственной антитеррористической политики, основанной на признании принципа: терроризм обычно находит для себя почву там, где появляются геополитические пустоты, где пылают «горячие точки», где ослаблена власть, где растворяются или вообще исчезают государственные и международные механизмы политического и правового регулирования развития общества, разрешения возникающих при этом противоречий и конфликтов.

«Разведслужба — это организация, призванная собирать тайными методами секреты тех, кто имеет возможность и намерение причинить ущерб интересам, целям и ценностям всего государства». Так формулирует К. Дж. Робертсон цели разведки. Отсутствие или неэффективность работы разведслужбы, чрезмерное ограничение ее работы бюрократическими барьерами в целях действительной или мнимой защиты демократических принципов могут дорого стоить как всему государству, так и его отдельным гражданам.

В Италии после Второй мировой войны полицейская разведывательная сеть была ликвидирована из-за опасений использования ее последователями фашизма. В результате к началу акций «красных бригад» итальянская криминальная полиция оказалась разоруженной, была не готова к проведению контртеррористических операций как из-за постоянного соперничества между различными правоохранительными органами Италии, так и в связи с недостатком материала и тактической информации о различных террористических группах. (А правоохранительных служб в ту пору в Италии, напомню, была целая «чертова дюжина», и все, мягко говоря, проспали.)

Разведка может быть использована для борьбы с терроризмом следующим образом: для установления участников террористической деятельности, лиц и объектов, потенциально подвергающихся опасности атак; для выявления методов, приемов и средств террористической деятельности; маршрутов поставок, убежищ и источников поставок оружия, финансирования; просчитывания потенциально конфликтогенных ситуаций, секретных связей между террористическими организациями, группами или отдельными лицами; сбора сведений о террористических (и экстремистских) организациях и их лидерах, наемниках и лагерях их подготовки, структурах и лицах, оказывающих поддержку террористам, незаконных вооруженных формированиях, использующих методы террористической деятельности, об их структуре, членах, целях и задачах.

Результатом такой деятельности могут быть: определение состояния и прогнозирование динамики и тенденций развития терроризма, экстремизма, социальных конфликтов малой интенсивности и подготовка рекомендаций политикам в сфере определения потенциальных и реальных угроз, определения приоритетов в сфере обеспечения государственной безопасности, выделения необходимых для борьбы с терроризмом людских и материальных ресурсов; создание базы собранной информации в целях определения форм и методов для решения конкретных кризисных ситуаций; планирование скрытых контратак (операций под прикрытием) в целях срыва террористических атак, полного или частичного разрушения, в том числе саморазрушения террористической организации, пропаганды и контрпропаганды; предупреждение и срыв непосредственной атаки; проведение мероприятий по ликвидации террористов, источников их финансового и материального обеспечения, баз, тренировочных лагерей, мест лечения и отдыха террористов; разрушение связей между террористическими группами.

Кроме того, разведывательная информация «может быть выборочно передана в пользу союзников или для разоблачения враждебных властей», служить «предметом обмена с другими службами, для того чтобы обогатить доступный всем им фонд». Однако разведка только тогда может выполнять указанные задачи, когда имеет необходимые возможности, полномочия, организацию, опыт, кадры и ресурсы; когда ей не мешают избыточные бюрократические барьеры; перед ней поставлены четкие задачи и определены приоритеты; когда в обществе имеется определенное согласие относительно методов деятельности и определенная степень автономности в действиях.

Разведке часто передаются «на общее решение» такие задачи, как «остановить терроризм» или «собрать всю информацию о терроризме». Подобные задачи безусловно не дают руководства к действию как в смысле приоритетов сбора, так и восприятия позиции политического руководства в отношении определенных террористических угроз, но они определяют направление работы.

При этом нельзя не разграничивать разведывательные функции и функции получения доказательств для осуществления уголовного преследования. При организации деятельности по сбору разведывательной информации важно помнить: «что может быть приемлемо для правоприменительного ведомства, может не подойти для разведывательного агентства, эффективная разведка требует создания полной картины до того, как бомба взорвется и террористы все уйдут в подполье». Как отмечал Ричард Кларк — координатор в администрации Б. Клинтона по противодействию терроризму — «после насильственных актов аресты исключительно трудны». Это необходимо учитывать. Ценность разведки не просто в получении необходимых разведывательных данных, а именно в надлежащем их анализе и применении на практике для стратегических или тактических целей.

Конечная задача разведки — трансформация полученной информации в исторически и логически обоснованные выводы, так, чтобы другие службы и властные структуры могли ее использовать для предотвращения угроз.

Недостатки в качестве разведывательной информации по терроризму и ее анализе, а также в существующей системе обмена ею между ведомствами послужили причиной создания в сентябре 2001 года президентом США новой структуры — Агентства по внутренней безопасности. В него вошли около 40 федеральных ведомств, имеющих отношение к борьбе с терроризмом.

Отличие оперативной работы в рамках расследования конкретных преступлений от собственно разведывательной деятельности государства в том и заключается, что добротная разведывательная работа требует информации не только о криминальной деятельности группы, а также сведений, касающихся различных аспектов ее организации, идеологии, связей и т. п. Большая часть такой информации может быть получена и из легальных источников. Но это — тоже разведка.

«Терроризм силен не числом и умением, а общественным мнением». Эта мысль принадлежит Яну Шрайберу — английскому философу, который с 1976 года работает в криминальном центре в Гарварде. Одна из целей террористов — утоление жажды «паблисити», расширение размеров аудитории, увеличение числа зрителей. Без них террористы в буквальном смысле погибают.

Основная ставка террористов делается на прессу, которая в погоне за сенсацией и прибылью распространяет сообщения обо всех деталях террористического акта, делает общим достоянием лозунги, документы, воззвания террористов. Роль прессы для террористов настолько велика, что без нее, по мнению ряда исследователей, он быстро сошел бы со сцены и умер бы в забытье. С другой стороны, «терроризм для прессы — источник информации». Жан Сервье писал по этому поводу: «Наиболее извращенная и очень эффективная форма терроризма — это интеллектуальный терроризм со своими утверждениями, своим благословением философии государства или, за неимением таковой, точки зрения интеллигенции, представляемой как единственный авторитет в обществе, обреченном на невежество». Эта характеристика терроризма отчетливо проявилась в России во время пропагандистской кампании чеченских экстремистов в ходе конфликта с федеральным Центром и террористических акций Басаева и Радуева.

Пропаганда и терроризм идентичны в той степени, в какой они стремятся воздействовать на массовую аудиторию выгодным для себя способом. Терроризм, как провозглашали анархисты XIX века, — пропаганда действием и кровью. В более поздней формулировке — это публичный театр, амфитеатр зрелищ… На самом деле террор — своеобразная разновидность пропаганды. Задачи террористов могут быть различными, но в общем их можно сформулировать как перенесение на других собственной вины; ощущение неуязвимости; фиктивные доводы в свое оправдание; дискредитация армии, полиции, наконец, всей власти.

Пропаганда — функция вспомогательная по отношению к конкретным актам терроризма, но она же становится основной по отношению к сущности терроризма, его внешним выражением как социально-политического явления. Однако в силу опосредованной связи с терактом, введение каких-либо ограничений в отношении такой информации исключительно трудно, особенно когда речь идет о пропаганде террористических организаций других государств, что стало привычной практикой с учетом глобализации средств коммуникаций.

В ходе пресс-конференции президентов США и России в ноябре 2001 года Джордж Буш в ответ на вопрос журналистов, не являются ли нарушениями принципа свободы слова ограничения на трансляцию любых заявлений Усамы бен Ладена, Аль-Каиды и лидеров движения «Талибан», сказал, что пропаганда, каковой являются соответствующие заявления, не может рассматриваться как законное распространение информации. Обоснованность подобных действий может быть подтверждена международной нормой о запрете всякой пропаганды войны, выступлений в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющих собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию.

В то же время известно, что некоторые западные страны были далеко не столь категоричны в отношении, например, заявлений чеченских террористов. Так, в январе 2001 года генерал-полковник ВС РФ В. Манилов обнародовал список из 12 веб-сайтов, которые, как утверждалось, поддерживают чеченских боевиков. На самом деле таких сайтов гораздо больше — от одной до двух сотен. И почти все они базируются на серверах в США, почти все хорошо структурированы и компактно организованы. Так, чтобы легко было перемещаться с одного сайта на другой.

Коль скоро ограничения, особенно в отношении базирующихся за рубежом электронных средств массовой информации, проблематичны, государству остается единственный выход — контрпропаганда, которую необходимо рассматривать именно как форму превентивной контртеррористической деятельности.

В вопросах контроля за оборотом оружия и пресечением незаконной миграции (в том числе наемников) также основную роль призваны сыграть международные документы, которые разрабатываются и совершенствуются.

Взаимосвязь различных аспектов борьбы с терроризмом с основными принципами международного права, в числе которых принципы уважения прав человека; равноправия и самоопределения наций и народов и другие, неоднократно подчеркивавшиеся международным сообществом, наиболее наглядно отражена в преамбуле Конвенции Организации Американских Государств (ОАГ) по борьбе с терроризмом. В документе указано, что «соблюдение норм международного права, полное уважение прав человека и основных свобод, уважение суверенитета государств, соблюдение принципа невмешательства и неукоснительное соблюдение прав и обязанностей государств, воплощенных в Уставе ОАГ, образуют глобальную основу для предотвращения и ликвидации терроризма и борьбы с ним». Такое же требование содержится и в Декларации о мерах по ликвидации международного терроризма, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 9 декабря 1994 года, ссылающейся на Декларацию о принципах международного права, Декларацию об укреплении международной безопасности, «Определение агрессии», Декларацию об усилении эффективности принципа отказа от угрозы силой или ее применения в международных отношениях, Венскую Декларацию и Программу действий, принятые Всемирной конференцией по правам человека, Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах и Международный пакт о гражданских и политических правах и др.

Только основанная на законе — на нормах внутреннего законодательства и на общепризнанных принципах и нормах международного права, действующих международных договорах, — контртеррористическая деятельность государств может рассматриваться в качестве адекватного ответа угрозе терроризма. И это — истина.

Проблему правомерности действий государства в ситуации ответа на терроризм обычно связывают с той повышенной степенью общественной опасности, которую заключает в себе терроризм как для отдельных лиц, чьи интересы затрагивает конкретный террористический акт, так и для общества в целом. По мнению Генеральной Ассамблеи ООН, «акты, методы и практика терроризма представляют собой грубое пренебрежение целями и принципами Организации Объединенных Наций, что может угрожать международному миру и безопасности, ставить под угрозу дружественные отношения между государствами, препятствовать международному сотрудничеству и вести к подрыву прав человека, основных свобод и демократических основ общества».

Нарушением террористами основополагающего права — права на жизнь — часто оправдываются самые жесткие и недемократичные ответные или превентивные меры. Именно для ограничения произвола со стороны государства и поддержания действительного баланса прав граждан и суверенных прав государств международное сообщество выработало целый комплекс международно-правовых норм, регулирующих стандарты в области поведения как государств, так и, в некоторых случаях, групп населения, выступающих против властей соответствующих государств.

Напомню слова Бенджамина Франклина: «Те, кто уступил неотъемлемые свободы для того, чтобы получить немного временной безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности». Это и противоречие, и не противоречие ранее сказанному. Еще с древних времен признавались право и обязанность государств использовать все возможные средства для защиты общества от преступных посягательств.

Пережившая эпоху маккартизма и скандал Уотергейта Америка более чем когда-либо настороженно относилась к любым ограничениям свобод граждан даже перед лицом угрозы терроризма. Эти ограничения считались более губительными для демократии, чем последствия терроризма. И это на фоне и по причине того, что долгое время США полагали маловероятной интенсивную атаку против себя даже со стороны иностранных террористов, и тем более — американских.

«Террористические атаки против Америки, — писал уже известный нам К. Дж. Робертсон, — пугают нечто большим, чем трагическая потеря отдельных жизней. Некоторые террористы надеются спровоцировать ответ, который подрывает нашу конституционную систему правления. Таким образом, лидеры США должны найти подходящий баланс, принять контртеррористическую политику и эффективную и в то же время отвечающую демократическим традициям, которые составляют основу силы и престижа Америки».

Ряд российских ученых, правозащитников и журналистов с начала чеченских кампаний били тревогу о том, что, мол, реакция федеральных властей на события в Чечне — худший из ударов по молодой российской демократии. Такие опасения отчасти были оправданны в связи с законодательной неурегулированностью вопроса о порядке, пределах и сроках ограничения свобод в условиях борьбы с терроризмом. Как известно, Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» был принят лишь в 1998 году, Закон РФ «О чрезвычайном положении» (1991) был недостаточным для регулирования ситуации, новый — Федеральный закон «О чрезвычайном положении» принят лишь 30 мая 2001 года, законопроект о военном положении пролеживал в Государственной Думе. Между тем, согласно Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ), именно официально зафиксированная ситуация военного или чрезвычайного положения могла служить оправданием приостановления большинства соответствующих прав и свобод.

Статья 15 ЕКПЧ «Отступления от обязательств во время войны или иного чрезвычайного положения» гласит: «Во время войны или иного чрезвычайного положения, угрожающего жизни нации, любая Высокая Договаривающаяся Сторона может принимать меры в отступление от своих обязательств по настоящей Конвенции только в той степени, в какой это обусловлено чрезвычайностью обстоятельств, при том, что такие меры не являются несовместимыми с ее другими обязательствами по международному праву».

Ирландская Республика дважды воспользовалась своим правом отступления в связи с применением Акта о чрезвычайных полномочиях. Но никаких оговорок не допускается только по Протоколу № 6, связанному с отменой смертной казни.

К сожалению, Россией никакие оговорки относительно права отступления по статье 15 сделаны не были. Это в настоящее время позволяет некоторым представителям Совета Европы трактовать введение в ходе контртеррористической операции федеральных сил по восстановлению конституционного порядка на территории Чечни ряда ограничений прав и свобод граждан (комендантский час и т. п.) как нарушающих Конвенцию. Хорошие мысли часто приходят с опозданием…

Пример жесткой законодательной позиции по ограничению возможностей превращения террористами прессы в свою трибуну продемонстрировало правительство Ирландии, запретившее трансляции интервью с представителями запрещенных организаций. «Временная Шинн Фейн» стала протестовать против такого ограничения. Было заявлено, что организация является легальной политической партией (хотя и незарегистрированной), с 26 избранными от нее членами местных советов по всей Ирландской Республике, и, следовательно, имеет законное право на время в эфире. На это министр, доктор Конор Крюиз О’Брайен, наложивший запрет, ответил, что не считает «Временную Шинн Фейн» легитимной политической партией, а рассматривает ее как «агентство общественных связей банды убийц». И делайте свои выводы.

Попытки вводить ограничения на освещение хода событий на территории Чеченской Республики предпринимались и в России. Так, Постановлением Правительства РФ от 9 декабря 1994 года № 1360 «Об обеспечении государственной безопасности и территориальной целостности Российской Федерации, законности, прав и свобод граждан, разоружения незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и прилегающих к ней регионов Северного Кавказа», Временному информационному центру при Роскомпечати было предписано немедленно лишать аккредитации журналистов, работающих в зоне вооруженного конфликта, за передачу недостоверной информации, пропаганду национальной или религиозной неприязни.

Впрочем, данное Постановление было признано неконституционным. В частности, Конституционный суд РФ постановил, что «в соответствии с частью пятой статьи 48 Закона Российской Федерации от 27 декабря 1991 года «О средствах массовой информации» журналист может быть лишен аккредитации, если им или редакцией нарушены установленные правила аккредитации либо распространены не соответствующие действительности сведения, порочащие честь и достоинство организации, аккредитовавшей журналиста, что подтверждено вступившим в законную силу решением суда. Таким образом, абзац второй пункта 6 рассматриваемого Постановления вводил новые основания и порядок лишения журналистов аккредитации, не предусмотренные законом. Это противоречило статье 29 (части 4 и 5), закреплявшей право на свободу информации, статье 46, гарантировавшей судебную защиту прав и свобод, а также статье 55 (часть 3) Конституции Российской Федерации».

Возможности ограничения свободы слова в условиях контртеррористической операции предусматриваются статьей 15 Федерального закона «О борьбе с терроризмом». В частности, ею вводится запрет на распространение информации, раскрывающей специальные техническое приемы и тактику проведения контртеррористической операции, способной затруднить проведение контртеррористической операции и создать угрозу жизни и здоровью людей, оказавшихся в зоне проведения контртеррористической операции или находящихся за пределами указанной зоны; служащей пропаганде или оправданию терроризма и экстремизма; о сотрудниках специальных подразделений, членах оперативного штаба по управлению контртеррористической операцией при ее проведении, а также о лицах, оказывающих содействие в проведении указанной операции.

При этом следует особо подчеркнуть, что целым рядом государств — Австрией, Бельгией, Канадой, США, а также Советом Европы были приняты общие принципы поддержания СМИ общественно-моральных норм. Причем большинство организаций, связанных с потоками новостей, добровольно согласились с руководящими принципами. Компиляция их основных положений может быть представлена следующим образом.

Освещение новостей должно быть ограничено фактами. Слухи и спекуляции не должны сообщаться. Должны прилагаться любые усилия, чтобы избежать сенсационной подачи событий, особое внимание должно уделяться тому, чтобы избегать использования оскорбительной фразеологии.

Прямой эфир должен учитывать, что чacтo предоставляет террористам нередактируемую платформу. Это не исключает репортажей с места событий, если только они не даются в прямом эфире.

Не должно даваться никакой информации, которая могла бы помочь террористам в совершении их преступлений, например, раскрытие позиций спецподразделений, правоохранительных органов. То же и в отношении информации, которая повысила бы коллективное беспокойство террористов или усилила бы напряженность проблемной ситуации — например, прибытие спецгруппы по освобождению заложников не должно транслироваться.

Должен соблюдаться баланс между заявлениями террористов и их очевидной пропагандой с одной стороны, информацией и интервью — с другой.

Избегать романтизации террористов и их борьбы; не описывать их действия с симпатией.

Международное гуманитарное право, примыкая к «праву прав человека», остается самостоятельной отраслью, регулирует поведение субъектов (как правило, государств) в особой ситуации, связанной с военным конфликтом, а следовательно, с регламентацией военных действий таким образом, чтобы смягчить их жестокость и обеспечить гуманное отношение к воюющим, раненым, больным, военнопленным, а также мирному гражданскому населению. Центральной идеей, коренящейся в международном гуманитарном праве, служит гуманизм, уважение достоинства человеческой личности. В этом важном аспекте гуманитарное право и «право прав человека» оказываются взаимосвязанными, дополняющими друг друга. Различаясь по объекту правового регулирования, они близки друг другу по общим целям и общему «субъекту».

Как уже отмечалось, террористы часто выдают себя за «повстанцев», «партизан», «борцов за свободу», чем затрудняют объективную оценку совершаемых ими преступных действий. Прикрываясь всем комплексом политических и гражданских прав, террористы вторгаются в нормальную жизнь не только государства, в котором живут, но и мирового сообщества в целом. Поскольку акты терроризма обычно рассматриваются именно как атаки против невоенных целей, часто считается, что к террористам не применимы нормы международного гуманитарного права. Однако отдельные движения, претендующие на звание национально-освободительных и ведущие вооруженную борьбу с правительством, а также некоторые партизанские объединения используют террористическую тактику для достижения своих целей. Поэтому необходимо определить новые этические нормы ведения войны в современную эпоху широкого распространения терроризма. Тем более, если учесть применение террористами наемников в вооруженных конфликтах.

Если использовать латинские термины, можно сказать пришло время jus ad bellum (законы объявления войны) и jus in bello (законы ведения войны). Правовое регулирование в этих вопросах так же необходимо, как моральная сдержанность на всех стадиях конфликта. Ныне лишь два положения международного гуманитарного права говорят о запрете терроризма как метода ведения войны.

Во-первых, пункт 2 статьи 51 Дополнительного протокола к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года (далее — Протокола I) запрещает «акты насилия или угрозы насилием, имеющие основной целью терроризировать гражданское население». Ключевыми словами здесь являются «основной целью», поскольку именно они устанавливают, что «такие действия не обязательно должны быть направлены против гражданских лиц. Важно наличие намерения терроризировать гражданское население. Так что даже угрозы применить насилие, имеющие целью терроризировать население, запрещены.

Во-вторых, статья 33 IV Женевской конвенции о защите гражданских лиц во время войны — единственной среди Женевских конвенций 1949 года, где непосредственно используется термин «терроризм», — содержит положение, общее для территории сторон в конфликте и для оккупированных территорий, запрещающее «всякие меры запугивания или террора». Данное положение дополняет общее правило, согласно которому воюющие стороны должны гуманно обращаться с гражданским населением стороны противника, находящимся в их власти (статья 27). Таким образом, никакие акты террора не могут быть оправданы. Женевские конвенции 1949 года и Дополнительные протоколы 1977 года, да и международное публичное право в целом обращены к государствам. Двойственность положения государства заключается в том, что оно не только должно не допускать применения своими силовыми структурами террористической тактики, но еще и защищать гражданское население от терактов, совершаемых противной стороной.

Законы ведения войны (если рассматривать случай интенсивного вооруженного конфликта террористической направленности) накладывают на государство ряд ограничений, прежде всего в части определения пределов применения силы. С точки зрения прав человека, основным ограничителем применения силы (помимо запретов на применение пыток и бесчеловечного обращения) в ситуации вооруженного конфликта служит пункт 2 статьи 2 ЕКПЧ, согласно которому не рассматривается в качестве нарушения Конвенции лишение жизни, если только оно «является результатом применения силы, не более чем абсолютно необходимой: для защиты любого лица от противоправного насилия; для осуществления законного ареста или предотвращения побега лица, задержанного на законных основаниях; в случае действий, предусмотренных законом, для подавления бунта или мятежа».

Таким образом, принцип, действующий при осуществлении государством своей компетенции при применении одного из указанных трех исключений, заключается в том, что возможное применение силы должно быть «абсолютно необходимым».

Сами же террористы и их сторонники часто называют свои действия «справедливой тактикой войны против тиранического режима». Будучи захваченными, они обычно настаивают на том, чтобы с ними обращались не как с простыми уголовниками, а как с военнопленными. Они оправдывают свои действия тем, что выполняли приказы военачальников (последним примером таких доводов служат показания на махачкалинском процессе Салмана Радуева и его сообщников. Но об этом позже).

Террористы, участвующие в конфликте, нередко ссылаются также на то, что их насилие в основном направлено не против гражданского населения, а против вооруженных сил и сотрудников спецслужб. Зуб, мол, за зуб.

Но если обратиться к событиям на территории Северного Кавказа (в Чечне, Дагестане, Ставропольском крае), то там действия чеченских экстремистов и боевиков отличала крайняя, ничем не оправданная жестокость в отношении пленных и заложников. Как отмечали западные исследователи, «нет сомнения в массовой наркомании и широком распространении среди боевиков психических заболеваний, выражающихся в садизме, стремлении не просто убивать, а сначала истязать пленных, заниматься членовредительством и при этом стремиться к саморекламе, вплоть до запечатления их расправы с пленными на видеопленках. Вместе с тем, очевидна их трусость: неожиданно убить, взорвать и сразу же (если нет их явного количественного превосходства) стремительно скрыться», замести следы…

Нарушение законов войны чеченскими боевиками отмечалось не только по отношению к вооруженным силам противника, но и к гражданскому населению. Так, С. Радуев и террористы, совершившие вместе с ним нападение на Кизляр и Первомайское, использовали заложников в качестве «живого щита», выставляли их в окна больницы и автобусов. Такая же тактика применялась при организации обороны Д. Дудаевым Грозного в декабре 1995 года. В качестве «живого щита» боевиками использовались жители Грозного. По свидетельствам очевидцев, русских мирных жителей поставили перед чеченскими боевиками и приказали продвигаться в направлении позиций российских войск. Тех, кто отказывался подчиниться, расстреливали. В случаях, когда боевикам нужно было удержать рубеж, мирным жителям перебивали сухожилия, чтобы они не могли сдвинуться с места. Сколько страшных было примеров…

Доводы насчет того, что стороны в случае противостояния террористов и государства неравны, а следовательно, в борьбе все средства хороши, очевидно, придуманы террористами только в свое оправдание. Ни религиозные догмы, которыми они прикрываются, ни обычаи войны (в том числе проверенные долгой историей), ни современное гуманитарное право не дают террористам права исключать себя из субъектов соответствующих обязательств.

Теперь о терроризме, идеологически основывающемся на исламском религиозном экстремизме. Мусульманское учение не одобряет кровопролитие и войну. Если же возникает война, согласно шариату, армия и воины должны соблюдать следующие устои-правила: «Не убивать детей, женщин, стариков, пленных, не уничтожать посевы и пастбища, источники воды, которые являются хранилищем общественного и личного блага». Боевики нарушили все эти устои. И отсюда напрашивается вывод: они — не воины, они — террористы.

Важной частью террористической деятельности, к которой непосредственно относятся нормы права вооруженных конфликтов или законы ведения войны, — это использование террористами в борьбе с правительством наемников, а также их вербовка и обучение.

Устав ООН категорически запрещает наемничество и гласит, что «каждое государство обязано воздерживаться от организации иррегулярных сил или вооруженных банд, в том числе наемников, для вторжения на территорию другого государства». Статья 47 Дополнительного протокола к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, касающегося защиты жертв международных конфликтов, определяет, что «наемником является любое лицо, которое специально завербовано на месте или за границей для того, чтобы сражаться в вооруженном конфликте; фактически принимает непосредственное участие в военных действиях, руководствуясь главным образом желанием получить личную выгоду, и которому в действительности обещано стороной или по поручению стороны, находящейся в конфликте, материальное вознаграждение, существенно превышающее вознаграждение, обещанное или выплачиваемое комбатантам того же ранга и функций, входящим в личный состав вооруженных сил данной стороны; не является ни гражданином стороны, находящейся в конфликте, ни лицом, постоянно проживающим на территории, контролируемой стороной, находящейся в конфликте; не входит в личный состав вооруженных сил стороны, находящейся в конфликте, для выполнения официальных обязанностей в качестве лица, входящего в состав его вооруженных сил».

Положения Конвенции о борьбе с вербовкой, использованием, финансированием и обучением наемников 1989 года (пункт 2 статьи 1) уточняют термин «наемник» и закрепляют определение, что наемник — это лицо, которое в любой другой ситуации специально завербовано на месте или за границей для участия в совместных насильственных действиях, направленных на свержение правительства или иной подрыв конституционного порядка или подрыв территориальной целостности государства.

Таким образом, под термином «наемник» подразумеваются не только лица, специально завербованные для того, чтобы сражаться в вооруженном конфликте, и непосредственно участвующие в нем, но и те, кто специально завербован для участия в разовых или неоднократных специальных насильственных действиях. Речь идет о подрывных акциях, направленных на свержение законного правительства, изменение (ослабление) государства. Такие противоправные деяния не связаны с непосредственным участием в вооруженном конфликте, однако представляют серьезную угрозу для стабильности и безопасности государства. В этом смысле действия наемников тесно связаны с международной террористической деятельностью.

Учитывая проблемы с определением правосубъектности в рамках права вооруженных конфликтов, важно отметить особую направленность Конвенции о борьбе с вербовкой, использованием, финансированием и обучением наемников.

Как известно, значительное число участников незаконных вооруженных формирований на территории Чечни, а также организаторов и непосредственных исполнителей террористических актов по всей России — это наемники. В результате десятилетнего противостояния с федеральным Центром, правового беспредела и культа насилия Чечня превратилась в базу международного терроризма. На ее территории создана агентурная сеть иностранных разведслужб, орудуют террористы, наемники из зарубежных стран. Их деятельность финансируется антироссийскими зарубежными центрами. Отряд известного арабского террориста Хаттаба состоял из сотни наемников. Под его началом в Чечне организованы и действовали ваххабитские центры по подготовке боевиков и террористов. Через границу с Азербайджаном, Грузией прибывали не только наемники, но и шел поток оружия, наркотиков, валюты. А западные СМИ не вскрывали это. Вот это и есть второе дно пропаганды, сокрытие рычагов наемничества.

Различные аспекты терроризма тесно связаны с проблемами в сфере межнациональных отношений, ущемления национальной гордости, недостатка прав у этнических меньшинств. Все это может послужить причиной серьезного насильственного конфликта, в том числе проводимого террористическими методами.

Этот вывод подтвердили итоги Всемирной конференции по борьбе против расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и связанной с ними нетерпимости, — форума, прошедшего 31 августа — 7 сентября 2001 года в г. Дурбане (Южная Африка). «Попытки навязать монокультуру в многоэтнических условиях, — говорилось в материалах конференции, — часто осуществляются за счет прав национальных меньшинств. Чтобы избежать маргинализации, меньшинства часто активизируют усилия, направленные на сохранение и защиту своей самобытности. Ужесточение противоположных сил — ассимиляции, с одной стороны, и сохранения индивидуальности меньшинства, с другой, — может привести к большей нетерпимости и, в худшем случае, к вооруженному конфликту на этнической почве».

При противостоянии властей и террористов нередки нарушения международного права. Эти действия принято квалифицировать как дискриминацию по национальному признаку и даже геноцид, который представляет собой террор в отношении национально-этнической, расовой или религиозной группы, предполагает использование террористических методов, что сближает его с составом ст. 205 УК, указывает также на связь геноцида с убийством по мотивам национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды либо кровной мести (ст. 105 ч. 2, п. «м»).

Терроризм и геноцид — соподчиненные понятия. К ним присоединяется также понятие «экоцид». Думается, это совершенно самостоятельные составы преступления, хотя, несомненно, геноцид можно рассматривать в целом как стратегию террористов, направленную на то, чтобы запугать определенную часть населения путем применения насилия в отношении конкретной этнической группы. Однако иногда грань между разновидностями терроризма провести действительно трудно, особенно в ситуации апокалиптически настроенных террористических групп, которые физически истребляют свои жертвы не просто в интересах достижения какой-либо политической цели, а представляя всех, кто не на их стороне, своими врагами, подлежащими уничтожению.

Блез Паскаль приводил такую притчу: «За что ты меня убиваешь? — Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь совершил бы неправое дело, злодейство, если бы тебя убил. Но ты живешь по ту сторону, значит, дело мое правое, и я совершил подвиг!» Такой образ мышления — «кто не с нами, тот против нас», а, следовательно, должен умереть, — отчетливо проявился в действиях террористов, действующих под знаменем джихада — войны «против неверных».

Как подтвердил опыт существования самопровозглашенной Чеченской Республики, «национальный диктат, по определению Р. Абдулатипова, — наихудший, наиболее дикий и бесчеловечный». Он ведет к установлению этнократического режима, который неминуемо порождает межнациональные конфликты.

Провозглашая в своем законодательстве приоритет общечеловеческих ценностей, чеченцы, пользуясь фактическим преимуществом титульной нации, на самом деле практически вынудили русскоязычное население покинуть территорию республики (что зачастую сопровождалось насилием и разграблением имущества уезжающих). Заявляя о праве Чечни на самоопределение, руководители самопровозглашенной республики мотивировали это как восстановление исторической справедливости, как борьбу против ущемлений их национального достоинства и прав федеральным Центром, и не обращали внимания на то, что в России уже была создана и продолжала развиваться база цивилизованного регулирования отношений между различными национальностями. Прежде всего, это определено Конституцией РФ. Статья 69 говорит о гарантиях прав этнических меньшинств в соответствии с всемирно признанными принципами и нормами международного права и международными договорами Российской Федерации.

В России терроризм, экстремизм осуждены в государственном плане. С 1 декабря 1998 года в Российской Федерации вступила в действие Европейская рамочная конвенция о защите национальных меньшинств (1995 г.). Она обозначила стандарты и приоритеты для российской политики, законодательной и правоприменительной практики. В то же время Конвенция не устанавливала безусловного приоритета прав национальностей в любых ситуациях. Основные ограничения, предусмотренные Конвенцией, сводятся к тому, что ничто в ней не может быть истолковано, как «подразумевающее какое-либо право любого лица заниматься какой-либо деятельностью или совершать какие-либо действия, противоречащие основополагающим принципам международного права, особенно принципам суверенного равенства, территориальной целостности и политической независимости государств» (статья 21), либо как «ограничивающее или ущемляющее какие-либо права человека и основные свободы, которые могут быть признаны в соответствии с законодательством любой Договаривающейся Стороны или любого другого Договора, участником которого является данная Сторона» (статья 22).

Положения Конвенции, а также ряда других международных нормативных актов, в числе которых Всеобщая декларация прав человека, Международный пакт о гражданских и политических правах, Декларация о правах лиц, принадлежащих к национальным или этническим, религиозным и языковым меньшинствам, Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, Конвенция СНГ об обеспечении прав лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам, послужили ориентирами и в процессе работы над Концепцией государственной национальной политики Российской Федерации, утвержденной Указом Президента РФ от 15 июня 1996 года № 909.

Однако как подчеркивалось в Послании Президента Федеральному собранию в 1999 году, «проблема завершения формирования правовой основы для адекватного регулирования вопросов межнациональных отношений тормозится тем обстоятельством, что пока не принят соответствующий федеральный закон, все еще велика вероятность появления в субъектах Российской Федерации норм законодательства, ущемляющих права отдельных народов и этнических групп и ведущих к обострению межнациональных конфликтов. Это прежде всего касается урегулирования проблем с представителями казачества в республиках Российской Федерации, а также с выходцами из государств Закавказья и Средней Азии на юге России».

Директор Института европейской политики Лувенского католического университета в Бельгии К. Малфлит как-то отметила, что действующее международное право признает принцип самоопределения народов. Но в то же время оно ограничивает это другим соперничающим с ним принципом территориальной целостности и государственного единства, при условии, что то или иное государство уважает равенство в правах и право на самоопределение народов, живущих в данном государстве. «Согласно действующим международным нормам, отделение может быть осуществлено лишь в том случае, если соответствующее меньшинство не получило достаточно широкую возможность внутреннего самоопределения. Это внутреннее самоопределение может быть решено соответствующим правительством и особенно местным референдумом».

В соответствии с Концепцией государственной национальной политики реализация прав и свобод граждан, связанных с их национальной принадлежностью, может осуществляться на основе многовариантных форм национально-культурного самоопределения, примером чего должна стать национально-культурная автономия, позволяющая гражданам Российской Федерации, принадлежащим к различным национальным общностям, в частности малочисленным, разрозненно расселенным народам, национальным меньшинствам, решать вопросы сохранения и развития самобытности, традиций, языка, культуры, образования. Таким образом, достижение международных стандартов в области прав человека, касающихся национальных меньшинств, возможно в рамках предусматриваемого Концепцией национально-культурного самоопределения.

Однако ряд европейских политиков настойчиво предлагает в качестве самого эффективного выхода из чеченского конфликта проведение референдума, результат которого, с учетом насильственных изменений последнего десятилетия в национально-демографической структуре чеченского общества, предугадать несложно. По крайней мере, гораздо легче, чем дальнейшее развитие событий. Возможность решения проблемы на референдуме в последние годы в мире опробована лишь в одной конфликтной ситуации — в провинции Квебек (Канада). Там подготовка к референдуму потребовала значительного времени и пропагандистских усилий со стороны юнионистов, а сам опрос стал возможным после легитимного прихода к власти в провинции партии националистов. В других регионах мира, а также собственно в Европе, этот опыт развития не получил.

«Международное сообщество, — признала К. Малфлит, — подходит к данной проблеме скорее двусмысленно, поскольку оно дорожит государственным суверенитетом, принципом территориальной целостности и принципом невмешательства во внутригосударственные конфликты, подчеркивая в то же время право народов на самоопределение».

Принцип признания права народов на самоопределение нередко противопоставлялся принципу территориальной целостности государств. В этой связи следует заметить, что в Уставе ООН отсутствует понятие «территориальная целостность». В нем речь идет о «территориальной неприкосновенности».

Термин «территориальная целостность государств» вошел в обиход международных отношений с принятием Генеральной Ассамблеей ООН в 1970 году резолюции 2625 (XXV), содержащей Декларацию «О принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества в соответствии с Уставом ООН». Подтвердив провозглашенное Уставом ООН равноправие и право народов на самоопределение, другие, изложенные в названных международных документах принципы, Декларация провозгласила: «Ничто… не должно истолковываться как санкционирующее или поощряющее любые действия, которые вели бы к расчленению или частичному или полному нарушению территориальной целостности или политического единства суверенных и независимых государств, соблюдающих в своих действиях принцип равноправия и самоопределения народов, имеющих правительства, представляющие без различия расы, вероисповедания или цвета кожи весь народ, проживающий на данной территории».

В борьбе за суверенитет стороны зачастую используют нелегитимные методы, которые дают основания квалифицировать соответствующую деятельность как сепаратизм. С точки зрения социально-политической сущности, «сепаратизм — это требование суверенитета и независимости для этнически обозначенной территории. Это требование направлено против государственной власти страны проживания». B российском законодательстве нет определения сепаратизма, что затрудняет пресечение его в рамках правового поля. Вместе с тем, ориентиром для выработки и закрепления в российских нормативно-правовых актах определения «сепаратизм» может стать Шанхайская Конвенция о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15.06.2001 года. Под «сепаратизмом» в ней понимается деяние, направленное на нарушение территориальной целостности государства, в том числе на отделение от него части территории, или дезинтеграцию государства, совершаемое насильственным путем, а равно планирование и подготовка такого деяния, пособничество его совершению, подстрекательство к нему».

Практика показывает, что хаос и кровопролитие — это результат действий государственно-бюрократических структур и лидеров национально-политических движений, противоречащих нормам международного права, подрывающих возможности демократического развития. Локальные конфликты на этнической основе стали непосредственной угрозой миру; их источник — не право народов на самоопределение, а попытки неправовой реализации этого права, силовое противодействие его осуществлению.

Фактически провозглашенный дудаевским режимом суверенитет Чечни и ее выход из состава Российской Федерации не основывались на свободном волеизъявлении всех граждан республики, были реализованы без учета интересов других народов, населявших в 1991 году Чечено-Ингушскую АССР, прежде всего русского и ингушского населения, составлявших значительную (около 40 %) часть населения.

В постановлении Конституционного суда Российской Федерации от 13 марта 1992 года по делу о проверке конституционности Декларации о государственном суверенитете и ряда законодательных актов Республики Татарстан о проведении референдума отмечалось, что право на самоопределение народа предполагает наличие у субъекта Федерации права на постановку вопроса о своем государственно-правовом статусе. Конституционный суд определил, что при реализации любого права, в том числе и права на самоопределение, необходимы признание и уважение прав других народов, в противном случае «будет иметь место не осуществление права, а злоупотребление правом… Не отрицая права народа на самоопределение, осуществляемого посредством законного волеизъявления, следует исходить из того, что международное право требует при этом соблюдения принципа территориальной целостности и прав человека». Эти выводы Суда нашли также подтверждение в его постановлении от 31 июля 1995 года по делу о проверке конституционности ряда правовых актов, принятых в связи с урегулированием вооруженного конфликта в Чеченской Республике.

При вступлении России в Совет Европы подчеркивалась необходимость приведения законодательства субъектов Федерации в соответствие в федеральным и, в частности, с Конституцией РФ. Действительно, как показали проведенные в 2000–2001 годы проверки соответствия правовой базы субъектов Федерации федеральной базе, очевидны были существенные расхождения между ними, причем многие тем или иным образом служили благоприятной почвой для развития экстремизма, сепаратизма и терроризма. Всего органами прокуратуры Российской Федерации по состоянию на октябрь 2001 года оспорено в связи с несоответствием федеральному законодательству 5840 правовых актов государственной власти субъектов РФ и 12 771 правовой акт органов местного самоуправления субъектов РФ. В субъектах Южного и Приволжского федерального округа выявлено соответственно 732 и 1591 нормативный акт, не соответствовавшие требованиям федерального законодательства. Из республик по числу нарушений лидировало законодательство Башкортостана (239) и Татарстана (227), а по Южному федеральному округу — Кабардино-Балкарской Республики (103).

О взаимосвязи несоблюдения основ федерального законодательства с ростом экстремизма и терроризма свидетельствует такой факт: в нарушение действующего налогового законодательства значительная часть средств, подлежащих отчислению в федеральный бюджет, оставалась в некоторых субъектах. Часть из этих денег шла на поддержку религиозных учреждений, причем контроль обоснованности таких расходов не осуществлялся. Как оказалось впоследствии, в одном из таких дотируемых на государственные средства духовных учреждений на основе пропаганды ваххабизма были подготовлены лица, уехавшие впоследствии в Чечню и Дагестан «осуществлять джихад», а точнее — террористическую деятельность, участвовать в незаконных вооруженных формированиях.

В настоящее время значительная часть нормативно-правовых актов приведена в соответствие с федеральной базой, однако несмотря на принимаемые органами прокуратуры меры, число незаконных правовых актов, не приведенных в соответствие с федеральными законами, все еще остается значительным. (В Башкортостане — 89, Татарстане — 47, Кабардино-Балкарской Республике — 31 и т. д.)

Основные законы некоторых субъектов Федерации до сих пор содержат установленные в судебном порядке отступления от основополагающих норм Конституции России и федерального законодательства, а именно: положения о неприкосновенности территорий субъекта, о суверенитете республик (Республики Башкортостан, Татарстан), о верховенстве законов субъекта (Республика Башкортостан), а также незаконные положения, устанавливающие статус судей (Республики Татарстан и Хакасия), требования к кандидату в президенты республики о владении государственными языками (Республика Татарстан) и т. д.

Одной из причин издания незаконных правовых актов представляется по-прежнему пренебрежительное отношение органов государственной власти субъектов Федерации к принципам федерализма, разграничения предметов ведения и единства правового, экономического пространства.

Многочисленные нарушения допускаются и из-за неправильного толкования положений Конституции Российской Федерации и федерального законодательства, а также из-за пробелов и коллизий в федеральном законодательстве.

Тенденции последнего времени свидетельствуют о расширении демократии в ряде стран и регионов и в то же время выражаются в международной и внутренней дестабилизации на почве действительных или провоцируемых (в том числе извне) конфликтов. Утверждение демократии внутри общества не всегда ведет к демократическим принципам общения между странами, народами и народностями. Когда в начале нового тысячелетия народы, обладая самыми совершенными техническими знаниями, созданными на международном уровне универсальными инструментами цивилизованного права и политики, решают споры между собой самыми кровавыми и бесчеловечными способами, ради достижения своих групповых интересов не останавливаясь перед использованием таких варварских методов «убеждения», как терроризм, геноцид и др., они сами подрывают веками создававшиеся основы демократии и сам фундаментальный принцип прав человека — ценность каждой отдельной личности, ее жизни, ее диаспоры, наконец.

Терроризм не имеет национальных признаков и границ. Все нации и государства равны перед угрозой террористической атаки. На границе тысячелетий мир оказался перед выбором: либо страны отставят в сторону политические разногласия, обиды и объединят свои усилия в борьбе с терроризмом, либо многие века цивилизации будут перечеркнуты преступными устремлениями и амбициями террористов, мир вернется к варварским, бесчеловечным отношениям, построенным на пренебрежении жизнью и достоинством отдельной личности в угоду праву силы и жестокости.

За прошедшие четыре десятилетия под эгидой ООН, других международных, а также региональных организаций было сделано немало для создания правовых и функциональных инструментов пресечения терроризма. Однако, как показало время, они недостаточны или неполны для адекватного ответа на все угрозы терроризма. Таким образом, сегодня перед международным сообществом встала задача кардинально пересмотреть рамки и методы взаимодействия государств с тем, чтобы каждое отдельное государство и весь мир могли избежать опасности разрушения террористами.

Среди областей сотрудничества, которые часто выделяют исследователи в качестве приоритетных, — это ресурсы международного суда; разработка международных договоров и приспособление законов войны к актам международного терроризма; и применение экономических санкций против тех стран, которые скрывают акты терроризма, хотя, как было признано, это может быть и неосуществимо. Но все эти направления действий могут принести пользу лишь в том случае, если оценка действий террористов не будет увязываться с заявленными ими политическими мотивами, а ко всем террористам будет применен единый стандарт, определена преступная природа их действий. Что, впрочем, ни в коей мере не уменьшает важности решения правительствами политических проблем, послуживших политической основой террористических акций.

В принятых на VIII Конгрессе ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями Мерах по борьбе с международным терроризмом указано: «На международном, региональном и двустороннем уровнях следует разработать эффективные меры для налаживания международного сотрудничества по предупреждению террористического насилия. В числе таких мер в области сотрудничества между правоохранительными, следственными и судебными органами: «расширение интеграции и сотрудничества между различными правоохранительными и судебными учреждениями с уделением должного внимания уважению основных прав человека; определение направлений сотрудничества между государствами в уголовно-правовых вопросах на всех уровнях системы обеспечения соблюдения законов и уголовного правосудия».

Как перекрыть мировые финансовые потоки, направляемые на поддержку террористов?

Главный миф нашей эпохи заключается в том, что террористы якобы бедны, голодны и лишены человеческих желаний. Но современный терроризм, как правило, — это большой бизнес. Однако об этом раньше специально умалчивалось.

Казалось бы, не стремясь к финансовой выгоде как к конечной цели, международные террористические группы, тем не менее, нуждаются в деньгах для привлечения новых сторонников, обеспечения поддержки на местах и за границей. Некоторым иностранным террористическим организациям нужны деньги для ведения социальных кампаний с целью привлечения на свою сторону сочувствующих и придания своим организациям в СМИ видимости защиты интересов широких слоев населения. Из собранных средств могут субсидироваться строительство школ и больниц, оказание финансовой адресной помощи и т. п. Основная цель всех этих действий — привлечение в свои ряды новых сторонников. Значительные средства тратятся также на организацию вербовки, боевую подготовку собственных ударных отрядов и наемников, на создание современной материально-технической базы (компьютерное обеспечение, связь, транспорт и современное оружие). На подготовку и проведение конкретных терактов, как правило, требуются незначительные средства. В том и заключается проблема: выявление истинных целей спонсирующей и спонсируемой сторон часто особенно затруднено.

Сбор средств ведется террористической организацией часто под благовидными предлогами и, как правило, через третьи организации. И хотя доказать факт расходования средств на уже совершенный или приготовляемый теракт (то есть финансирования как формы соучастия в конкретном преступлении) исключительно затруднено в связи с секретным характером соответствующих финансовых операций, однако оно представляется возможным с помощью имеющегося в наличии в любом уголовно-процессуальном законодательстве набора процессуальных действий, а также в рамках стандартных форм взаимной правовой помощи по уголовным делам. Но в случае терроризма задача, как признано сейчас во всем мире, не сводится исключительно к выявлению и пресечению отдельных террористических преступлений. Она стоит гораздо шире — пресечь саму террористическую деятельность, а важную роль в ее существовании играет финансовая основа, дающая возможность терроризму, его людским и материальным ресурсам воспроизводиться и наращивать силу.

В этой связи потребовалось развитие новых форм правового сотрудничества. Результатом поиска таких форм стало создание и принятие Международной конвенции о борьбе с финансированием терроризма.

Согласно статье 8 этой Конвенции, каждое государство принимает в соответствии с принципами своего внутреннего права необходимые меры для того, чтобы определить, обнаружить, заблокировать или арестовать любые средства, используемые или выделенные для совершения преступлений, а также полученные в результате таких преступлений. (Эти средства могут быть конфискованы.)

Специфика борьбы с финансированием, и это большей частью отражено в Конвенции, включает сложную взаимосвязь разведывательных и правоприменительных аспектов. Они затрагивают такую уязвимую область, как банковская тайна, связанную как с экономической безопасностью целых государств, так и с правом собственности, коммерческими и личными интересами отдельных граждан. В этом и заключается трудность соответствующей деятельности как внутри государства, так и на международном уровне.

Непосредственная работа по выработке единых подходов и стандартов в вопросах пресечения финансовых потоков, питающих терроризм, началась в середине 90-х годов прошлого века. У ее истоков был ряд международных организаций, таких как «восьмерка», Евросоюз и Организация Американских Государств. Еще Итоговым документом Совещания министров «восьмерки» по борьбе с терроризмом (Париж, 30 июля 1996 г.) государствам было рекомендовано принять меры по борьбе с финансированием террористической деятельности. Какие это меры? Они включают предотвращение и пресечение использования внутригосударственных средств финансирования террористов и террористических организаций. Финансирование может быть как прямым, так и косвенным; проходить через организации, которые ставят благотворительные, социальные и культурные цели или заявляют о таких целях, или те, что непосредственно вовлечены в незаконную деятельность: нелегальный оборот оружия, наркотиков, а также занимались вымогательством. Эти внутригосударственные средства могут включать мониторинг и контроль за денежными переводами и процедурой раскрытия банковской тайны; интенсификацию обмена информацией в отношении международного движения финансовых средств, направляемых из одной страны или получаемых в другой стране, предназначенных для лиц, организаций или групп, подозреваемых в том, что они осуществляют или поддерживают террористические операции. Особое внимание уделяется целесообразности принятия мер регулирующего характера для предотвращения переводов денежных средств, в отношении которых есть подозрения, что они предназначены террористическим организациям. При этом не создается препятствий для свободы движения законных, чистых капиталов.

Международное сообщество признало угрозу со стороны финансирования терроризма и предприняло шаги для противодействия этому. Европейский союз спонсировал конференцию по этой теме в Люксембурге в 1997 году и семинар в 1998 году в Вене.

Лондонской конференцией по терроризму (7–8 декабря 1998 г.) были сформулированы принципы государств «Группы восьми», подчеркнуто намерение «сотрудничать еще теснее при расследовании, сборе разведывательной информации, обмене данными, отслеживании средств, используемых в террористических целях».

В 1999 году Организация Американских Государств провела в Аргентине Вторую Межамериканскую конференцию по терроризму. Выводы этой конференции были приведены в Декларации, принятой в Мар-дель-Плата, и позже утверждены ОАГ. Среди выработанных Конференцией предложений по противодействию терроризму содержались рекомендации государствам ОАГ, направленные на сдерживание финансирования терроризма.

В целях создания руководящих принципов по борьбе с финансированием терроризма предложено применить 40 Рекомендаций ФАТФ (Международной комиссии по борьбе с отмыванием денег) к проблеме борьбы с финансированием террористической деятельности. На деле это пока свелось к копированию рекомендаций с заменой фраз «отмывание доходов, полученных преступным путем» на «финансирование терроризма».

На состоявшемся 29–30 октября 2001 года в Вашингтоне внеочередном пленарном заседании ФАТФ был расширен мандат комиссии на вопросы борьбы с финансированием терроризма, выработаны восемь рекомендаций, среди которых принятие немедленных мер по ратификации и имплиментации соответствующих документов ООН; борьба с криминальным финансированием терроризма, террористических актов и террористических организаций; замораживание и конфискация террористических банковских активов; сообщение о всех финансовых переводах, осуществляемых подозреваемыми в связях с террористами, и т. д.

Многие террористические организации часто прибегали к чисто криминальным способам «самофинансирования». Для этого они использовали грабежи (например, в Северной Ирландии, США); похищения с целью выкупа (Чечня); торговлю наркотиками (Перу, Афганистан (Аль-Каида)); а также вымогательство, мошенничество в финансовой сфере — аферы с пособиями, со сбором налогов, страхованием, кредитными картами; с подделкой документов и выпуском фальшивых денег; контрабанду товаров и сырья.

Однако терроризм тем и отличается от иных видов преступной деятельности, что на свое воспроизводство он использует не только (а в большинстве стран и не столько) криминальные источники. По сравнению с финансовыми расследованиями дел наркоторговцев, финансовая деятельность террористических организаций распутывается более сложно. Как правило, ее участники внешне живут скромно, получают средства с виду от невинных вкладчиков в различных законных гуманитарных, социальных и политических целях и используют только часть этих средств для собственно террористической деятельности.

Диапазон источников финансирования террористической деятельности исключительно широк. Это и получение доходов от различных законно действующих коммерческих предприятий, принадлежащих как непосредственно участникам террористических групп, так и симпатизирующим им деловым людям (некоторые из наиболее востребованных террористами видов коммерческой деятельности: строительство, банковское дело, торговля лесом, нефтью, энергоресурсами, потребительскими товарами, ресторанный бизнес, казино, игровые аппараты, хлебопекарни и т. д.); пожертвования через социальные и религиозные организации. С начала 90-х годов террористические группы в значительной части опираются на пожертвования и финансовую помощь своих единомышленников — неправительственных организаций из стран Запада и государств Персидского залива; на спонсорскую помощь отдельных государств.

Для передачи террористам необходимых финансов легального происхождения используется множество способов, в частности перевозка наличных средств специальными курьерами; перевод через банки и использование иных финансовых учреждений (в данном случае операции часто оформляются на подставных лиц, религиозные и политические организации.); перевод через так называемые исламские банки, действующие на основании мусульманского права (с 70-х годов прошлого века широко распространенные по всей Азии и Ближнему Востоку, а теперь и по всему миру); обмен наличности через обменные бюро — уровень их контроля значительно ниже, чем в банках. Это позволяет в странах, где традиционно распространены сделки с наличными, безопасно обналичивать деньги, необходимые для нужд террористов; использование услуг так называемых подпольных банкиров, которые значительно распространены в Южной Азии и на Ближнем Востоке. Система строится на доверии и уверенности в том, что средства, переданные определенному провайдеру услуг или торговцу, будут выплачены с его счета получателю, указанному инициатором перевода.

Таким образом, проследить движение финансовых потоков исключительно трудно. Ключевое значение в выявлении и пресечении финансовых операций, осуществляемых в поддержку террористической деятельности, имеет установление конечного адресата — террористической организации или группы. В то же время отдельные страны руководствуются в борьбе с финансированием терроризма своими «списками» запрещенных на их территории организаций, не признавая (или делая это с большой неохотой) аналогичные списки и репрессивные решения компетентных органов других стран. А это — сильный тормоз, практически не действующий в офшорных зонах.

Инициатива России в 2000 году о налаживании обмена информацией в рамках «восьмерки» о лагерях подготовки террористов на территории Афганистана в целях формирования общего списка подобных лагерей стала важным шагом на пути принятия мер по прекращению деятельности террористов, что соответствовало решениям, принятым министрами иностранных дел «восьмерки» на их встрече в Миядзаки.

Практика взаимодействия государств в сфере борьбы с финансированием терроризма еще раз подтверждает мысль, что нет альтернативы международному сотрудничеству в борьбе с терроризмом. Терроризм — международная проблема, и контртеррористическая деятельность — также вопрос международного значения.

Международная конвенция о борьбе с финансированием терроризма стала первым международным документом, подписанным уже многими странами, документом, который касается не просто отдельных видов террористической деятельности, а обращен в целом к явлению терроризма и к такой важной его составляющей, как обеспечение финансовой основы. Инициатива создания этой конвенции способствовала принятию решения о выработке единой конвенции по вопросам терроризма.

Учреждение Конвенции ООН по борьбе с бомбовым терроризмом (1997), Международной конвенции по борьбе с финансированием терроризма (1999), а также работа над проектами Конвенции ООН по ядерному терроризму и Всеобщей конвенции по борьбе с терроризмом в очередной раз продемонстрировали приоритетность для ООН данной области международного сотрудничества, а также подтвердили общее мнение о многогранности проявлений терроризма и борьбы с ним.

В рамках ООН международное сообщество выработало 12 конвенций и протоколов о сотрудничестве государств в целях пресечения и расследования актов терроризма. И это уже довольно широкая база для взаимодействия государств по различным аспектам осуществления правосудия по многим уголовным делам.

Конвенция о борьбе с незаконным захватом воздушных судов (16.12.1970) (статья 10), Конвенция о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации (23.09.1971) (статья 11), оговаривают, что договаривающиеся государства-участники оказывают друг другу наиболее полную правовую помощь.

Международной конвенцией о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов (14.12.1973) (статья 10), Европейской конвенцией о пресечении терроризма (27.01.1977) (статья 8), Международной конвенцией о борьбе с захватом заложников (17.12.1979) (статья 11), Международной конвенцией о физической защите ядерного материала (3.03.1980) (статья 13), Международной конвенцией о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского судоходства (10.03.1988) (статья 12), Международной конвенцией о борьбе с бомбовым терроризмом (12.01.1998) (статья 10), Международной конвенцией о борьбе с финансированием терроризма (статья 12) предусматривается, что государства-участники оказывают друг другу наиболее полную помощь в связи с уголовно-процессуальными действиями.

Кроме того, Монреальской конвенцией 1971 года оговаривается (статья 12), что любое договаривающееся государство, имеющее основания полагать, что будет совершено одно из преступлений в сфере действия Конвенции, предоставляет в соответствии со своим национальным законодательством любую имеющуюся у него информацию тем государствам, в юрисдикцию которых, по его мнению, входит или может войти данное преступление.

Признавая растущую опасность терроризма, Генеральная Ассамблея ООН основала в 1999 году Отделение по предупреждению терроризма, которое начало свою работу в апреле того же года и является подразделением Отделения ООН по контролю над наркотиками и предупреждению преступности, сотрудничает с Управлением по правовым вопросам Секретариата ООН, которое выполняет функции координационного центра по правовым вопросам, связанным с терроризмом.

Главное направление деятельности Отделения — исследования, техническое сотрудничество, а также оказание содействия активизации международного сотрудничества в предупреждении терроризма.

Выработанные международным сообществом соглашения по вопросам сотрудничества в сфере борьбы с терроризмом создают достаточно прочную правовую базу для осуществления государством расследования преступлений террористической направленности, входящих в его юрисдикцию, а также для уголовного преследования террористов. Но наряду с эффективными внутригосударственными репрессивными механизмами должны существовать и наднациональные структуры и процедуры привлечения террористов к ответственности в случае, если акты терроризма затрагивают интересы нескольких стран. Особенно важным данный компонент борьбы с терроризмом становится в тех случаях, когда национальные меры предупреждения и пресечения терроризма неэффективны, а выдаче преступников другому государству мешают различные политические или правовые препятствия.

Наибольшее число сторонников международного судебного органа, преследующего террористов, говорит о создании международного уголовного суда (трибунала).

За это, в частности, высказываются французский ученый Ф. Козентини, англичанин Дж. Брайерли, американец Д. Левит, румын В. Пелла и др.

Международный уголовный суд, полагал Джордж Сливовски, смог бы представлять собой наиболее важное и значительное достижение международного права. Он смог бы преодолеть трудности, созданные некоторыми странами, предоставившими убежище террористам, преследуемым якобы по политическим мотивам.

За создание факультативного международного суда для преследования лиц — исполнителей террористического акта выступали наши юристы Н. В. Жданов и И. И. Карпец. По мнению правоведа Ю. А. Решетова, для суда над индивидами, виновными в совершении международных преступлений (группы лиц), возможно как совершенствование деятельности национальных судебных органов (судебное разбирательство должно носить международный характер), так и создание международных судебных органов. И, таким образом, ликвидированы международно-правовые препятствия для создания суда или судов на международной основе.

Противники же идеи международного уголовного суда считали учреждение международного уголовного суда делом «сомнительным и даже утопическим». Например, Дж. Марфи полагал, что принятие широкой конвенции по всем формам терроризма и учреждение международного уголовного суда в современной мировой атмосфере враждебности, подозрительности и напряженности необходимо рассматривать как задачу долговременную по своему характеру и ведущую к достижению единства мнений.

Но жизнь идет вперед. В документах VIII Конгресса ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями (1990) отмечалось: «Мир очень изменился, на смену гегемонии нескольких государств пришел суверенитет всех стран в условиях полного равенства государств. В результате потребность в правопорядке обусловила необходимость в институционализации отношений между суверенными и независимыми странами во всех сферах, включая и область уголовного права. Создание международного уголовного суда и кодификации международного уголовного права — шаги в направлении единого поля функционирующего международного правопорядка».

По мнению ряда видных ученых, настала пора обдумать в практическом плане вопрос о создании международного уголовного суда (возможно, под эгидой ООН) или идентичного органа по типу Нюрнбергского или Токийского трибуналов… В его компетенцию могли бы входить преследования и наказания лиц, непосредственно виновных в совершении международных преступлений в соответствии с конвенциями о борьбе с апартеидом, геноцидом, пиратством и т. д., виновных в нарушении норм, которые будут установлены в Кодексе преступлений против мира и безопасности человечества, разрабатываемом в Комиссии международного права.

С момента принятия в 1998 году Статута международного уголовного суда (Римский статут) споры о возможности и целесообразности расследования им также и актов международного терроризма стали менее острыми. Эксперты, вырабатывавшие Римский статут, посчитали тогда возможным ограничить юрисдикцию следующими преступлениями: геноцидом, агрессией, военными преступлениями и уголовными преступлениями.

Разработчики кодекса преступлений против мира и безопасности рассматривали акты терроризма в рамках военных преступлений (относили его к деяниям, совершенным в нарушение международного гуманитарного права, применимого в случае вооруженного конфликта немеждународного характера). Такая квалификация подчеркивает особую общественную опасность актов терроризма, подтверждает связь и сходство терроризма с военными действиями, но, тем не менее, не отражает в должной мере криминологических особенностей терроризма. Как пояснила Комиссия международного права ООН, представившая 51-й сессии Генеральной Ассамблеи доклад о проекте Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, «невозможно составить исчерпывающий перечень бесчеловечных деяний, которые могли бы представлять собой преступления против человечества».

К числу несомненных достижений человечества следует отнести, прежде всего, успешное создание и деятельность Нюрнбергского и Токийского трибуналов, рассмотревших дела по существу и осудивших главных военных преступников Второй мировой войны. Нюрнберг и Токио были частью процесса, отражающего медленное и трудное движение человечества к более гуманной цивилизации. И судебный процесс в Махачкале над Радуевым и его сообщниками я бы рассматривал как продолжение дела Нюрнберга и Токио в наших условиях.

Устав Нюрнбергского трибунала был построен на началах, обеспечивающих суверенные права и равенство государств — организаторов суда, справедливое наказание главных военных преступников.

Предъявив руководителям гитлеровского рейха обвинение в преступлениях против человечности, Устав Нюрнбергского трибунала облек в правовые нормы принципы, которые еще до начала работы трибунала стали общепризнанной основой международной законности и справедливости в сфере международных отношений.

После Нюрнберга и Токио прошло много лет. Были созданы еще два международных трибунала — по бывшей Югославии и для Руанды. Первая фаза войны на территории бывшей Югославии в 1990-е годы стала поводом для учреждения на основании резолюции Совета Безопасности ООН № 827 от 25.05.93 года Международного трибунала для судебного преследования лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права, совершенные на территории бывшей Югославии с 1991 года. Характер этих деяний был оценен ООН как преступления против человечества в соответствии с Уставом Нюрнбергского трибунала.

Теперь о проблемах уголовного преследования международных террористов применительно к ситуации на Северном Кавказе. В конце 1999 года Министерство юстиции России на основании объективных данных, свидетельствующих об использовании чеченскими террористами наемников, нарушении ряда общепризнанных международно-правовых норм (в их числе Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах, Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод и Европейская конвенция о запрете пыток и других жестоких и бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания), предложило, «поскольку международное гуманитарное право применительно к ситуации в Чечне не располагает механизмом, устанавливающим международную ответственность для лиц, виновных в совершенных там уголовных преступлениях», для решения «вопроса о привлечении к ответственности Басаева, Хаттаба и других» создать «специализированный международный трибунал по примеру трибуналов по Югославии и Руанде». Для этого, так как трибунал создается согласно резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, необходимо было соответствующее официальное обращение Российской Федерации.

Генеральная прокуратура России в этой связи отметила, что специализированные международные трибуналы учреждаются Советом Безопасности ООН на основании норм Главы VII Устава Организации Объединенных Наций и являются действием Совета Безопасности в отношении угрозы миру, нарушений мира и актов агрессии.

По своей юридической природе учреждение международных трибуналов — принудительная мера, применяемая извне к суверенному государству независимо от волеизъявления на этот счет государства. Между тем Чеченская Республика не представляет собой суверенного государства, а является субъектом Российской Федерации. А сам факт инициативного обращения Российской Федерации в Совет Безопасности с просьбой об учреждении соответствующего трибунала означал бы признание того, что страна не может своими силами контролировать ситуацию и восстановить правопорядок на конкретной части российской территории.

Учитывая изложенные и иные обстоятельства, Генеральная прокуратура России высказала мнение об отсутствии оснований учреждения международного трибунала по Чеченской Республике.

Однако такая позиция вовсе не исключала возможности рассмотрения альтернативных вариантов участия специализированного международного судебного органа в уголовном преследовании чеченских террористов в случае их причастности к террористической деятельности на территории России или в отношении других государств. Оценка действий террористов и участников бандформирований на территории Чечни в рамках стандартов, установленных статутом Международного уголовного суда, может быть исключительно полезна для целей опровержения доводов защиты, а также для доказывания повышенной общественной опасности преступлений, совершенных боевиками.

Систематические нападения в Чечне на гражданских лиц нечеченской национальности, выражавшиеся в убийствах, насильственном перемещении и исчезновении, — серьезные нарушения Женевских конвенций от 12 августа 1949 года (умышленные убийства, пытки и бесчеловечное обращение, умышленное причинение страданий или телесных повреждений, ущерба здоровью, взятие заложников), другие нарушения законов и обычаев, применимых в вооруженных конфликтах немеждународного характера в установленных рамках международного права (посягательство на жизнь и личность, в частности убийство в любой форме, причинение увечий, жестокое обращение и пытки; посягательство на человеческое достоинство, в частности оскорбительное и унижающее обращение, взятие заложников, вероломное убийство или ранение комбатанта неприятеля), все эти признаки составов преступлений характеризовали зверства террористов и бандитов в Чечне и на Северном Кавказе в целом.

Чеченским бандитам, прежде всего их руководителям, с полным основанием могут быть предъявлены обвинения по всем группам преступлений, зафиксированных в Уставе Нюрнбергского трибунала, а также на основе других международных актов, ибо терроризм — это крайняя жестокость в отношении военнопленных и заложников, пытки, убийства и похищения людей.

Очень часто преступники в свое оправдание выдвигают тезис — «на войне как на войне, а я всего лишь добросовестно выполнял приказ» (так заявлял, пытаясь убедить следствие и суд Салман Радуев). Не случайно в Мерах по борьбе с терроризмом, принятых VIII Конгрессом ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями, особо подчеркивалось, «что такие аргументы, как подчинение приказам сверху, действия в интересах государства и другие иммунитеты, предоставленные в оправдание совершения преступления, не должны применяться в отношении лиц, нарушивших международные конвенции, запрещающие акты террористического насилия».

С того момента, как перестала существовать как таковая армия самопровозглашенной Чеченской Республики, а федеральным силам стали противостоять разрозненные бандформирования, подразделения иностранных наемников и группы террористов, говорить о наличии даже признаков вооруженного конфликта немеждународного характера едва ли правомерно. Мы имеем дело лишь с конкретными преступными акциями против действующих на территории Чечни представителей федеральной и республиканской власти, а также против органов местного самоуправления и гражданского населения республики.

Для оценки событий в Чеченской Республике в течение последних десяти лет мне представляется, что очень важна официальная позиция Международного уголовного трибунала по Руанде, установившего, что военные преступления в ходе немеждународных вооруженных конфликтов могут совершаться как военнослужащими, так и гражданскими лицами. Установлено, что на примере Токийского процесса гражданские лица могут привлекаться к ответственности за нарушения международного гуманитарного права. Хирота, бывший министр иностранных дел Японии, был осужден в Токио за преступления, совершенные в ходе резни в Нанкине… Другие процессы, проходившие после Второй мировой войны, недвусмысленно говорят о том, что гражданские лица, в тех случаях, когда они связаны с одной из сторон в конфликте, несут персональную уголовную ответственность за военные преступления. О привлечении гражданских лиц к ответственности за нарушения права войны говорит документ Женевских конвенций и дополнительные протоколы, а именно: необходимость защиты жертв войны от жестокостей. Эта позиция проявляется при оценке действий представителей власти самопровозглашенной Чеченской Республики во время правового беспредела, характеризовавшего внутреннюю ситуацию в Чечне, дерзких угроз в адрес России, террористических актов на территории разных субъектов Федерации.

С точки зрения международного уголовного права, действия чеченских боевиков, запятнавших себя кровью заложников и военнопленных, а также действия лиц, стоявших за непосредственными исполнителями, можно квалифицировать как пытки. Состав преступления «пытки» в условиях вооруженного конфликта включает следующие элементы: причинение посредством действия или бездействия сильной боли или страдания, как физических, так и психических; при этом действие или бездействие должно быть умышленным; его цель должна заключаться в получении сведений или признания, в наказании, запугивании, унижении, принуждении жертвы или третьего лица к чему-либо или в проведении дискриминации на любом основании жертвы или третьего лица; действия должны быть связаны с вооруженным конфликтом; по меньшей мере, одно из лиц, участвующих в осуществлении пыток, должно быть государственным служащим или, во всяком случае, действовать не в личном качестве, то есть выступать в качестве представителя государственного органа или любого другого образования, обладающего властью.

Согласно международному праву и стандартам международного уголовного суда, лидерам самопровозглашенной Чеченской Республики и руководителям незаконных вооруженных формирований, по чьим приказам (либо с чьего молчаливого согласия) осуществлялись массовые захваты заложников в Кизляре или Первомайском, эти действия могут быть вменены в вину как военные преступления.

Запрет взятия заложников содержится в общей статье 3 Женевских конвенций и повторяется в статье 4(2)(с) Второго Дополнительного протокола к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, в статье, касающейся защиты жертв вооруженных конфликтов немеждународного характера, от 8 июня 1977 года.

Несомненно, исключительно важно и необходимо в будущем станет решение о расширении компетенции Международного уголовного суда по различным преступлениям террористической направленности.

В пользу такого решения говорит и то обстоятельство, что в результате терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне пострадали граждане многих стран, в том числе и России. И эти государства так же, как и США, обладают юрисдикцией в отношении совершенных преступлений. Более того, причастность Усамы бен Ладена и членов Аль-Каиды к террористической деятельности не ограничивается границами США или Афганистана (убийство Ахмадшаха Масуда). Бен Ладен причастен к организации и финансовой поддержке многих терактов на территории Ближнего Востока. Установлена и прямая связь между террористической деятельностью подконтрольных бен Ладену террористических организаций с чеченскими террористами и наемниками на территории Чечни.

В 1999 году бен Ладен финансировал проникновение боевиков, вступление арабских и афганских моджахедов в чеченские бандформирования, проникшие на территорию Дагестана. В июле 1999 года, по некоторым данным, было отмечено появление бен Ладена на территории Чечни в полевом лагере «Сайд ибн Абу Вакас», контролируемом Хаттабом.

По словам официального представителя ЦРУ в интервью журналу «Тайм», взрывчатые устройства, обнаруженные спецслужбами в России, того же происхождения, что применялись ранее боевиками бен Ладена в других странах. Тот же представитель сообщил: имеются сведения, указывающие на то, что на территории Чечни действует сеть тренировочных лагерей, где исламских террористов обучают подрывному делу иностранцы, присланные лично бен Ладеном.

«Мы передали американцам химический состав вещества, которое применялось террористами в Москве, Буйнакске и Волгодонске, — заявлял начальник ЦОС ФСБ. — Оказалось, что подобное вещество уже имелось в руках американских спецслужб и его след ведет к бен Ладену».

Одиозная тень, связь бен Ладена с США берет начало еще со времен афганской войны. Вначале США активно поддерживали бен Ладена в борьбе против Советской Армии, затем, в благодарность за прежние заслуги, в Вашингтоне упорно закрывали глаза на его криминальные интересы в России (в том числе поддержку чеченских террористов) и, наконец, приобрели в его лице главного врага, каковым его уже давно считает и Россия в связи со спонсируемой им кампанией терроризма.

Отношение бен Ладена к американцам трансформировалось и приобрело характер фанатической ненависти. Следствием этой ненависти стали дерзкие террористические акты, осуществленные, по утверждению США, боевиками подконтрольных бен Ладену исламских группировок: нападение на американских военнослужащих в Сомали и Йемене; взрыв в Международном торговом центре в Нью-Йорке; теракты против американских объектов в Саудовской Аравии; подготовка покушения на президента Б. Клинтона во время его визита на Филиппины в 1995 году; взрывы у зданий посольств США в Кении и Танзании в августе 1998 года.

Экстремистские устремления бен Ладена и его террористические планы простираются на обширные территории, посягают на интересы и безопасность многих государств, близлежащих к Афганистану и Пакистану.

Аль-Каида имеет многочисленные филиалы в различных странах, опирающиеся на местные исламские общины. И это не единственная организация, которую возглавляет бен Ладен. После разрыва отношений с администрацией США он основал организацию под названием «Международный исламский фронт» (иногда представляется также как «Всемирный исламский фронт борьбы с иудеями и христианами»). Цель организации — провозглашение «объединенного исламского государства», установление в мире «нового исламского порядка», основанного на верховенстве духовной власти и шариатского права. Средством для утверждения новой власти признавалась вооруженная борьба, прежде всего террористические акты. Организация, что очевидно из ее названия, призвана также вести «священную войну» против евреев и «крестоносцев» — то есть христиан.

Если бы Усама бен Ладен предстал перед специально созданным международным трибуналом, это не только позволило бы объективно оценить всю совокупность актов его террористической деятельности, направленной против многих государств, но и, по примеру Нюрнбергского, Токийского и других международных трибуналов, продемонстрировало бы действительную решимость лишить террористов убежищ в любом конце света и определять сущность терроризма вне политической конъюнктуры — исключительно по его преступным действиям и их последствиям.

Терроризм — это вызов обществу. Экстремисты рассчитывают использовать демократические свободы с целью разрушения демократии. Но в современной истории не было случая, чтобы европейская или американская демократия была бы разрушена террористической группой и заменена протеррористическим режимом. Но даже в такой ситуации ясно, что длительный и интенсивный терроризм может пагубно сказаться на судьбе демократических правительств и обществ. Об этом, например, говорит история «красных бригад» в Италии, судьба итальянского премьера, христианского демократа Альдо Моро, судьба политиков и экономистов, погибших в Риме и Болонье в 1999–2002 годы. Вот только одно совсем «свежее» злодеяние.

Болонья. На месте преступления полиция нашла труп 51-летнего Марко Бьяджи. Три пули были выпущены в упор, в затылок. Это произошло в 20 часов 19 марта 2002 года. Когда Бьяджи собирался вытащить из кармана ключ от входа в подъезд, раздались выстрелы. Орудие убийства — пистолет Макарова чехословацкого производства — оставлен на месте преступления. Пока это единственная улика, но без отпечатков пальцев. На следующее утро в редакции газет и полицейские отделения Болоньи поступило сообщение, что ответственность за совершенное убийство берет на себя боевая группа «Новых красных бригад».

Марко Бьяджи — экономист по профессии, советник министра труда в правительстве Сильвио Берлускони, обозреватель миланской газеты «Иль Соле 24 Оре», один из авторов программы реформирования рынка труда в Италии, составитель манифеста в поддержку либерализации увольнений служащих, за отмену ограничительной 18-й статьи Трудового кодекса, оказался далеко не случайной жертвой. Нет, убийство произошло не по причине какой-то лютой мести за то, что способный человек, придерживавшийся когда-то левых взглядов, переметнулся в стан правых. В данном случае произошел «спекулятивный эпатаж», когда террористы как бы желали показать, что их расправа над Бьяджи — это их «путь», как бы параллельный с массовым профсоюзным движением, только методы самовыражения иные, более радикальные, бескомпромиссные — наказание пулей…

Всего три года отделяют это преступление в Болонье от предыдущего аналогичного кровавого акта «красных бригад» в Риме 20 мая 1999 года. Тогда в 8 часов 20 минут утра был убит 51-летний юрист, советник министерства труда (тогда правительство было не правое, а напротив, левоцентристское) Массимо Д’Антона. Ответственность за убийство взяли на себя бойцы «красных бригад». Задержаниям и допросам подверглись 120 подозреваемых, но всех отпускали за неимением улик или недоказуемостью состава преступления.

Из Америки по каналам Интерпола, ФБР и ЦРУ пришли сведения, что в Италии готовятся теракты, возможны вылазки «красных бригад» на Пасху и национальный итальянский праздник 25 апреля 2002 года. На католическую Пасху — 31 марта, можно сказать, «пронесло» — все прошло без эксцессов, спокойно. Но 25 апреля? Ожидались беспорядки в четырех городах — культурных центрах Италии: в Милане, Венеции, Флоренции, Вероне. Сюда были стянуты значительные дополнительные силы полиции, финансовой гвардии, карабинеров, тайных агентов, армейских подразделений, вплоть до авиации и бронетехники.

Не излишне ли все эти чрезвычайные меры безопасности и не по воробьям ли вообще огонь?

События 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке подстегнули активность террористов всех кланов. Посудите сами, что происходило в Европе за прошедшие полгода: в Риме возникала угроза отравления городского водопровода цианидом калия, затем обнаружили подкоп под здание американского посольства, а сколько поступало сигналов о закладке мин и взрывчатки на вокзалах, железных и автодорогах, в школах, в местах массового скопления людей, вплоть до площади Святого Петра перед Ватиканом. А что означают одни только угрозы взорвать парижскую Эйфелеву и Пизанскую башни в Италии — шедевры мирового искусства, и многое другое? А взрыв рядом с флорентийским музеем Уффици?

В условиях непрекращающегося и все нарастающего израильско-палестинского конфликта экстремистские террористические организации официально своих позиций не высказывали, но традиционно оказывали поддержку исламистам, фундаменталистам, различным движениям, ведущим антиимпериалистическую и антиамериканскую борьбу. Другими словами — на политической стороне Организации освобождения Палестины. Пока нет документальных свидетельств, что «красные бригады» участвовали в организации взрывов во Франции в синагогах Марселя, Лиона, Тулузы, устраивали массовые беспорядки в Турине, Риме, но подозрения об активизации действий «красных бригад» существуют.

Потеряв социальную опору, руководители и идеологи бригадистов планировали редкие, но громкие целенаправленные вылазки. Они не могут одновременно совершать четко отработанные теракты сразу в нескольких больших городах Италии. Но жертвами становятся политики и деятели, так сказать, среднего звена, то есть те, кто не имеет официальной государственной охраны, не обладает правом ношения огнестрельного оружия и может стать легкой добычей террористов.

Есть и другой характерный момент в действиях «красных бригад». После каждого покушения бригады распространяют документы, в которых объявляют себя ответственными за совершения терактов, излагают свои цели и задачи в надежде привлечь к себе не только внимание общественности, но и рассчитывая почерпнуть новые силы в среде деклассированных элементов, умственно «продвинутой молодежи», которая еще, увы, не излечилась от гангстерской романтики, от «препотенции» оружия, диктата свинца при различных политических и других разборках. Но желающих оказаться в рядах стрелков — членов «красных бригад» насчитывается все меньше и меньше. По сведениям полиции, их ныне не более двух-трех десятков активных бойцов. А в 60-80-х годах бригадистов были сотни, а вместе с теми, кто их поддерживал, прикрывал, оказывал материальную и моральную помощь, содержал явки, склады с оружием и разными припасами, снабжал транспортом, предоставлял ценную информацию по конкретным вопросам, было до 25 тыс. человек. Из этого видно, как сузилось поле деятельности и подпитки «красных бригад». Обрезаны и международные контакты бригадистов, которые поддерживали связь с коллегами во Франции, проникали в стены университетов и других учебных заведений, контактировали с баскскими террористами, прощупывали почву в Ольстере, совершали поездки в Никарагуа, кооперировались с наркоторговцами из Колумбии и разными псевдореволюционными группами в Латинской Америке, Африке и Азии. Ныне таких возможностей у «красных бригад» больше нет.

Часто задают вопрос: были ли спецорганы стран Варшавского Договора связаны с «красными бригадами», оказывали ли они террористам реальную помощь? В частности, более конкретно: проходили ли члены «красных бригад» подготовку и учебу в Восточной Европе, в Китае, в Советском Союзе? Бывший полковник КГБ «архивариус» Митрохин, вывезший на Запад «мешки» с секретными документами Лубянки, многие из которых теперь и гроша ломаного не стоят, в свое время утверждал, что «красные бригады» на Востоке Европы замыкались на связях в Чехословакии, откуда, мол, и стрелковое оружие у бригадистов чешского производства.

Были сведения о том, что «красными бригадами» интересовались в ГДР, Польше, Болгарии. Разрабатывалась версия связи «красных бригад» с турецкими «серыми волками», в частности с Али Агджой, покушавшимся 13 мая 1981 года на жизнь Папы Римского Иоанна Павла II на площади Святого Петра в Риме. Позже Папа Римский и бывший итальянский премьер-министр Джулио Андреотти скажут, что ни в деле о покушении на понтифика, ни в связях с «красными бригадами» ни СССР, ни его КГБ не были замешаны ни с какой стороны.

Вспоминается громкий скандал, который разразился в Италии в связи с интервью, которое дал газете «Коррьере делла сера» один советский генерал, бывший резидентом политической разведки в Риме в 70-х годах. «В Италии было только три важных агента КГБ и один в Ватикане, — заявил он тогда. — С «красными бригадами» и их лазутчиками КГБ дела не имел». «Красные бригады», их роль, сила и значение в Италии получили должную оценку на Лубянке. «Мнение» было подготовлено и доложено по инстанциям в ЦК, на Старую площадь. Общий вывод был следующим: никаких контактов с «красными бригадами», с сеятелями террора и массовых беспорядков…

Если в других странах Восточной Европы в спецслужбах считали иначе, то это было их делом, не связанным с Москвой, и СССР никакой ответственности за контакты с «красными бригадами» не нес. Впрочем, и сами тактические и стратегические цели «красных бригад» никогда не разделялись Москвой, расценивались как абсурдные, нереальные, подрывные, террористические.

Выстрелами, самопожертвованиями напоказ бойцы BR («красных бригад») надеялись заполучить симпатии народных масс. Добились обратного: породили ненависть, страх, всеобщее осуждение. В этих условиях BR пошли по самому опасному пути — усилению террора, нагнетанию политики публичных расправ.

Пик деятельности «красных бригад» приходился на 1977–1981 годы, когда террористов возглавлял некто Марио Моретти. (Он умер в 2001 году.)

С 1980 года раскаявшиеся террористы начали давать сенсационные показания. Это позволило полиции арестовать многих террористов. Первым «раскаявшимся» был П. Печи, занимавший высокое место в иерархии BR. После освобождения в 1982 году американского генерала Доузера за несколько недель были схвачены 300 террористов. Были разгромлены туринская, миланская, римская, венецианская «колонны». К 1983 году арестованы 1000 террористов. С 1982 по 1986 годы состоялось пять судебных процессов, на которых приговоры получили десятки террористов, 32 из них были осуждены на пожизненное заключение.

К 1985 году на свободе находились не более 300 террористов. Из них активно действующих — около 100. В 1986 году произошло 20 террористических актов и одно убийство — это был самый спокойный год после 1969 года. 1989 год стал последним, когда «красные бригады» представляли какую-либо реальную опасность.

Но при этом встал вопрос, как «красные бригады» поддерживают связь с заключенными в тюрьмах, где содержатся еще около десятка бригадистов, осужденных на пожизненное заключение?

…Или бригадистов гораздо больше, чем мы думаем?

А сколько боевиков у басков, палестинцев, курдов, наконец, в Афганистане и Чечне? Точного ответа нет.

Несмотря на неоднократные призывы различных политиков дать оценку событиям в Чечне, за время, прошедшее с 1990 года, официальная точка зрения по данному вопросу так и не сформулирована. Если не считать, конечно, отдельных фраз, разбросанных в различных постановлениях, указах и иных актах законодательной, исполнительной и судебной власти. С одной стороны, такую ситуацию можно объяснить тем, что до восстановления нормальной жизни в республике невозможно действительно объективно, с учетом мнения всех сторон конфликта как внутри Чечни, так и за ее пределами, составить цельную картину происшедшего. С другой, даже сейчас существует огромный спектр самых противоположных оценок вооруженного конфликта в Чечне.

Так, по мнению Института анализа и управления конфликтами, в Чечне имел место «политически легитимный конфликт», который в мировой практике оценивается как «мятеж» или «восстание». Некоторые официальные источники расценили происшедшее как государственный переворот, поскольку было установлено, что в 1991 году в бывшей Чечено-Ингушской Республике в результате действий ряда экстремистских группировок конституционные органы были отстранены от власти.

Вывод об утрате федеральным Центром властных полномочий на территории субъекта Федерации в ходе насильственных действий со стороны экстремистски настроенных местных политиков сделал Конституционный суд. В планировании и координации акций террористов прослеживался очевидный интерес отдельных зарубежных стран. То есть речь шла о фактическом государственном перевороте на территории Чеченской Республики, поэтому Конституционный суд и расценил как правомерные ответные шаги российской исполнительной власти: «В 1991–1994 годах на территории Чеченской Республики, являющейся субъектом Российской Федерации, сложилась экстраординарная ситуация — отрицалось действие Конституции Российской Федерации и федеральных законов, была разрушена система законных органов власти, созданы регулярные незаконные вооруженные формирования, оснащенные новейшей военной техникой, имели место массовые нарушения прав и свобод граждан», говорилось в Постановлении Конституционного суда РФ от 31 июля 1995 г. № 10-П «По делу о проверке конституционности Указа Президента Российской Федерации от 30 ноября 1994 года № 2137 «О мероприятиях по восстановлению конституционной законности и правопорядка на территории Чеченской Республики», Указа Президента Российской Федерации от 9 декабря 1994 года № 2166 «О мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского конфликта», Постановления Правительства Российской Федерации от 9 декабря 1994 года № 1360 «Об обеспечении государственной безопасности и территориальной целостности Российской Федерации, законности, прав и свобод граждан, разоружения незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и прилегающих к ней регионов Северного Кавказа», Указа Президента Российской Федерации от 2 ноября 1993 года № 1833 «Об Основных положениях военной доктрины Российской Федерации».

Итак, большинство исследователей и наблюдателей склонны были считать все происшедшее как локальный конфликт. Причем, такой точки зрения придерживались представители обеих сторон. Отличия заключались лишь в оценочных характеристиках этих действий сторон.

Некоторые называли случившееся войной ради политических целей, то есть в классическом понимании войны Клаузевицем (как продолжения политики другими средствами). Однако они подчеркивали, что средства эти не традиционные или конвенционные, а уголовные: «В Чечне идет длительная война Центра страны с хорошо организованными и экипированными экстремистскими группировками, подлинными бандформированиями, преступными по своим методам и средствам достижения сепаратистских целей. Действия чеченских боевиков относятся к уголовно-правовым деяниям, и только исходя из их уголовно-правовой оценки они могут быть рассмотрены, причем решение по ним правомочен выносить только суд»1.

Сложность чеченских событий, их пограничное состояние между широкомасштабным терроризмом и локальным вооруженным конфликтом немеждународного характера, осуществляемым преступными по всем общепризнанным меркам методами, заключалась в том, что в террористических актах на Северном Кавказе принимали участие большие группы людей. Очень часто теракты проводились в ходе широкомасштабных боевых действий. Теснейшим образом переплелись между собой политический и криминальный терроризм, дополняя и поддерживая друг друга. Таким образом, терроризм на Северном Кавказе, в частности в Чечне, получил государственный статус, террористические акты на первом этапе здесь совершались открыто, практически безнаказанно для их участников. О непосредственно террористической направленности конфликта говорило и то, что в Чечне использовались все виды террористической деятельности — угоны наземного и воздушного транспорта, захваты заложников, убийства и похищения людей с целью выкупа, взрывы жилых домов, государственных и общественных строений, транспортных средств и т. д. Общей отличительной особенностью террористических актов были редкая дерзость их исполнителей, крайняя жестокость, вероломство, беспощадность по отношению к жертвам, кровная месть.

Тем не менее, разброс мнений в сознании общественности в отношении того, как характеризовать ситуацию в чеченском конфликте с правовой и политической точек зрения, был достаточно велик. И неудивительно. Мы живем в эпоху острых разногласий и противоречивых мыслей.

По мнению Пола Уилкинсона, для правильной оценки террористического движения необходимо учитывать ряд основных критериев, таких как: природа террористического движения, идеология, стратегические цели, тактические цели, размеры и социальная база терроризма, оружие, финансовые ресурсы боевиков, дисциплина, техническая и организационная компетенция, внутренние и внешние союзники.

Как мы оценивали ситуацию, сложившуюся в Чечне, а также каков был ответ на этот вопрос федерального Центра? К началу 90-х годов XX века в республике существовало два потенциальных конфликтогенных очага, связанных с противоречиями как внутри чеченского общества, так и между Центром и регионом.

Немного истории, небольшой экскурс в недалекое прошлое.

Осенью 1991 года был разогнан законно избранный Верховный совет республики. Проведенные 27 октября 1991 года новые выборы в высший орган государственной власти и выборы президента республики были признаны незаконными (2 ноября 1991 года на пятом Съезде народных депутатов РСФСР), а принятые ими акты — не подлежащими исполнению. Оценка этих событий как антиконституционных и имеющих тяжелые последствия была дана седьмым Съездом народных депутатов Российской Федерации 10 декабря 1992 года в Обращении к народу, органам власти и управления Чеченской Республики, в других документах федеральных властей. Решения Съезда подтверждены Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации 23 декабря 1994 года, в Заявлении в связи с резолюцией о положении в Чеченской Республике, принятой Европейским парламентом.

В дальнейшем внутриполитическая обстановка в Чеченской Республике продолжала обостряться. Осенью 1994 года на ее территории между враждовавшими группировками произошли вооруженные конфликты, грозившие перерасти в гражданскую войну. Незаконное с точки зрения действовавшего российского законодательства самопровозглашение суверенитета ЧРИ и избрание ее президентом Д. Дудаева оспаривалось как федеральным Центром, так и частью местной политической общественности.

25 мая 1995 года парламент Чечни, назначенное им правительство, муфтият ЧР в обращении к гражданам Чечни призвали «встать на защиту конституции, восстановить в республике законную власть». Как указывалось в обращении, «в республике установлен по существу незаконный авторитарный режим, приведший к небывалой в истории чеченского народа конфронтации одной части населения с другой». 28 мая 1995 года Конституционный суд Чечни вынес решение о признании действий Д. Дудаева преступными, совершенными с целью незаконного захвата власти, лишения парламента полномочий, создания неконституционного правительства.

Руководство самопровозглашенной Чеченской Республики пыталось убедить мир в своей легитимности, а также в том, что контролировало ситуацию в республике, владело всей полнотой власти, а значит, и несло ответственность за все происходившее здесь, и с ним, в качестве полноправного субъекта международного права, можно было якобы вести любые переговоры как с цивилизованным и равным партнером.

«С 1991 года в республике действовало распоряжение об особом контроле за преступлениями, совершенными против представителей русскоязычного населения», — утверждал Д. Дудаев. Он отмечал, что в республике якобы не было зарегистрировано преступлений против русских на межнациональной основе.

Но многочисленные факты свидетельствовали об обратном. В результате действий режима Дудаева по «выдавливанию» нечеченского населения, начиная с 1991 года, стал увеличиваться поток эмигрантов из Чеченской Республики. Только в период до 1995 года в различные регионы России переехали 250 тысяч человек, более 80 % из них — русские. Однако шел отток населения и других, «нечеченских» национальностей — армян, украинцев, татар, евреев.

Широко известны факты коллективных обращений к Президенту России жителей ряда поселков Наурского, Сунженского и Шелковского районов. В них сообщалось о частых случаях ограблений, угонов автомобилей и скота, изнасилований и избиений русских и русскоязычных граждан. В результате чего за два года русское население казачьей станицы Ассиновской Сунженского района уменьшилось в три раза — с 7200 до 2400 человек.

О различных насильственных преступных действиях, совершенных на национальной почве, говорили сообщения из районов Чечни, традиционно заселенных казаками: многие семьи подверглись разбойным нападениям, избиениям, люди гибли от рук преступников или исчезали в неизвестном направлении. Каков мог быть на это ответ?

«Демократия» в Чечне начиналась с того, что Дудаев открыл двери тюрем для тысячи уголовников, а еще полторы тысячи стеклось «под флаги президента» со всей России. Республика превратилась в уголовный отстойник. Власти совместно с криминальными элементами образовали единый преступный синдикат, пользовавшийся абсолютной безнаказанностью в своей незаконной деятельности.

Превысили мировые аналоги масштабы похищения денежных средств с использованием фальшивых кредитовых авизо и чеков «Россия» (на сумму от 600 млн до 4 млрд. долларов США). Аферы с фальшивыми авизо стали возможны из-за несовершенства системы безналичного денежного обращения, а также отсутствия реального контроля за финансовыми потоками в республике. По сведениям ГУЭП МВД, почти половина (42 %) преступлений с фиктивными платежными документами, зафиксированными по всей России, происходила при непосредственном участии жителей Чечни. По различным оценкам, большинство фальшивых банкнот, находившихся в обороте в то время в России, были чеченского происхождения. Дудаевский «экономический порядок» характеризовался отсутствием на территории Чеченской Республики государственных механизмов финансового, налогового, таможенного контроля. И это при фактически открытых границах с другими субъектами Российской Федерации и с зарубежными государствами, при отсутствии в республике реально действующих правоохранительных органов, при неконтролируемом распространении на территории Чеченской Республики и далеко за ее пределами большого количества оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ, наркотиков, фальшивых денежных знаков, контрабанды.

Преступления чинились повсеместно. Подвергались разграблению железнодорожные поезда, следовавшие по территории «независимой республики». Всего за период с 1992–1994 годов на территории Чечни было совершено 1354 нападения на подвижные составы, зафиксировано около 70 разбойных нападений на пассажирские поезда. Налетчики применяли огнестрельное оружие, были многочисленные человеческие жертвы. В период правления Д. Дудаева в результате нападений на поезда на Грозненском отделении Северо-Кавказской железной дороги только за 1993–1994 годы был нанесен ущерб в 4 млн долларов США.

По фактам бандитизма на железнодорожном транспорте в органы внутренних дел Чеченской Республики Северо-Кавказским ГУВДТ для расследования было направлено 600 уголовных дел. Однако ни одно из них к производству принято не было, все дела возвращены в ГУВДТ. Это было прямое пособничество бандитизму со стороны органов власти Чечни.

Банды грабили не только проходившие по территории Чечни поезда. Их преступные устремления простирались и за пределы республики. Награбленное личное и государственное имущество из соседних с Чечней регионов вывозилось автомобильными фурами, скот угонялся целыми стадами.

Однако подлинным бичом для соседей стали массовые похищения людей ради получения выкупа, который превратился в важнейшее средство накопления финансов для обеспечения терроризма. Эта преступная практика охватила все сопредельные регионы вокруг Чечни. В Дагестане, Кабардино-Балкарии, Ингушетии, Северной Осетии, Ставропольском крае количество тяжких преступлений с корыстной целью постоянно возрастало. По данным российского МВД, в 1995 году были похищены и уведены в Чечню 272 человека, в 1997-м — 1140 человек, в 1998 году — 1415 человек. «Стоимость» заложника, как сообщала пресса, составляла от 10 тыс. до 4 млн долларов.

С одной стороны, эти масштабные криминальные акции корыстной направленности нанесли серьезнейший удар по экономике России, а с другой — создали мощную финансовую базу для террористической деятельности и формирования в республике хорошо оснащенных боевых подразделений — незаконных вооруженных формирований с привлечением наемников-иностранцев.

Основные источники получения финансов: средства, выделяемые на нужды республики, в том числе на выплату пособий, пенсий, компенсаций, а также на восстановление экономики Чечни из федерального бюджета; деньги от представителей чеченской диаспоры в различных городах России; выкуп за похищенных людей (на сумму от 200 до 300 млн долларов США); поступления от незаконной добычи и транспортировки каспийской нефти, приносившие Чечне от 500–600 млн до нескольких миллиардов долларов ежегодно; финансовые пожертвования зарубежных государственных и частных спонсоров, помощь различных мусульманских неправительственных организаций; доходы от наркобизнеса, других видов преступной деятельности.

При детальном рассмотрении способов получения таких средств очевидно, что ни о каком «новом экономическом чуде» в Чечне речь идти не могла. Подавляющее большинство средств имело криминальное происхождение, причем в значительной части было связано с насилиями над людьми.

Если судить с точки зрения международного права, действия чеченских властей можно было расценить как косвенную (в виде отдельных террористических актов) и прямую экономическую агрессию. Правовой анализ показал, что в отношениях между Россией и ее частью — Чечней в начальной стадии происходил внутригосударственный политический конфликт, нелегитимный по средствам и методам его проведения, конфликт, переросший в стадии ответа федеральных властей в вооруженные действия немеждународного характера.

Как отметил Конституционный суд Российской Федерации, оценивая законность решений и действий федерального Центра в конфликте с чеченскими властями, «государственная целостность — одна из основ конституционного строя Российской Федерации». Она составляет важное условие равного правового статуса всех граждан независимо от места их проживания, одну из гарантий их конституционных прав и свобод. Конституционная цель сохранения целостности Российского государства согласуется с общепризнанными международными нормами о праве народа на самоопределение… С учетом этого федеральными властями (Президентом, Правительством, Федеральным Собранием) неоднократно предпринимались попытки преодолеть возникший в Чеченской Республике кризис. Однако они не привели к мирному политическому решению.

Дальнейшее развитие конфликта представляло реальную и непосредственную опасность не только внутригосударственной стабильности и правопорядку, но и миру, международной безопасности. Действия руководителей Чечни поставили под угрозу добрососедские отношения России с другими государствами региона из-за вероятной опасности переноса военного пожара с территории ЧР, являющейся по нормам международного права территорией Российской Федерации.

В Обращении первого Президента РФ Бориса Ельцина к гражданам России от 31 марта 1996 года подчеркивалось, что в планы Дудаева входило создание «кавказской республики», охватывающей не только южные регионы России, но и Грузию, Азербайджан, Армению. Это признавал сам Дудаев в книге, вышедшей в 1993 году. Другие чеченские лидеры также не отрицали своих агрессивных намерений, что проявилось в вооруженном нападении на Дагестан.

Но выявилось и другое. А именно: агрессивные планы ряда зарубежных стран, которые пытались подорвать позиции России, реализовать свои намерения руками чеченских экстремистов. Они поощряли терроризм, предоставляли финансы, оружие, людей. Как указывалось в Постановлении Государственной Думы «О ситуации в Республике Дагестан, первоочередных мерах по обеспечению национальной безопасности Российской Федерации и борьбе с терроризмом» № 4293-II ГД от 15.09.1999 г.: «Все отчетливее проявляются захватнические цели определенных сил в мире, которые, прикрываясь знаменем воинствующего панисламизма и используя его приверженцев, силой оружия пытаются отторгнуть от России Прикаспийский регион».

Наемники в подразделениях Хаттаба до последнего времени получали огромные деньги. При этом зарубежными спонсорами были определены четкие расценки за каждый вид «работы»: установку фугаса, расстрел машины с российскими военнослужащими, взрывы жилых домов и т. п., а также определена система отчетности — видеозаписи с результатами терактов, расправ с военнопленными или заложниками.

Перед первой чеченской кампанией в ЧР шел настоящий разгул беззакония: из республики были вытеснены остатки федеральной армии, базировавшейся на ее территории; боевики отбирали у солдат личное оружие и тяжелое вооружение, захватывали склады. Начали создаваться «свои» государственные структуры и воинские формирования; люди перестали получать социальные пособия и пенсии; школы переоборудовались под казармы, военные училища; в разных российских городах появились беженцы из Чечни (или, как принято сейчас их называть, вынужденные переселенцы). Особенно резко увеличилось хищение оружия.

Конечно, учитывая количество похищенного оружия в начале 90-х, сейчас можно сделать вывод, что работа правоохранительных органов по выявлению и пресечению преступлений была на низком уровне. Но правоохранительная система не существует автономно, независимо от других частей общества. При общей слабости власти, недостаточности финансирования как армии, так и правоохранительных органов, в условиях общего правового упадка, при отсутствии четкой государственной политики по вопросам обороны и безопасности, правоохранительная система оказалась не готовой ни с правовой, ни с чисто функциональной точек зрения к оперативным превентивным и карательным мерам для контроля над сложившейся ситуацией.

Таким образом, к началу первой операции по восстановлению конституционного порядка «армия Дудаева» по численности и вооружению была сравнима с хорошо оснащенной воинской группировкой. На вооружении у дудаевских боевиков было более 100 танков марки Т-62 и Т-72, около 150 орудий и минометов, 260 самолетов, способных вести боевые действия, и несколько боевых вертолетов, около 100 зенитно-пулеметных установок, 18 реактивных установок залпового огня «Град», около 60 тыс. единиц стрелкового оружия.

Оценки численности «армии Дудаева» варьировались от 6 до 30 тыс. боевиков. (Я склонен к последней цифре.)

В качестве основного противника Дудаев рассматривал Российскую Федерацию. В своем указе от 8 ноября 1991 года он прямо говорил: «Обращаюсь ко всем мусульманам, проживающим в Москве, с призывом превратить Москву в зону бедствия во имя нашей общей свободы от куфра (безбожия, неверия)». Города Москва и Санкт-Петербург были объявлены особыми зонами.

В сентябре 1994 года Дудаевым был подписан приказ приготовить к 20 сентября 1994 года необходимые документы по плану «Лассо», в частности график «распределения стратегических объектов противника для ударов штурмовой авиации ЧРИ» с указанием носителей вооружения, средств поражения и исполнителей боевых задач. Были назначены и командиры боевых экипажей. Цель атак — Россия. Таким образом, в период до первой чеченской кампании стало очевидно, что сам конституционный строй России находился в опасности. Ему угрожало разрастание по всему Северному Кавказу локального вооруженного конфликта, граничившего часто со скрытой агрессией других государств. Промедление с ответными действиями со стороны федерального правительства ставило под угрозу не только жизни граждан России, но и само существование Российского государства. Опасность распространения терроризма и экстремизма на соседние регионы требовала незамедлительного принятия ответных мер. Иначе насильственный конфликт, мотивированный национальными или религиозными разногласиями, мог бы захлестнуть весь регион, а затем и республики Поволжья.

В такой обстановке, согласно нормам международного права, Россия имела полное право защитить и отстоять свой суверенитет и исполнить «обязанность всеми законными средствами поддерживать или восстанавливать правопорядок в государстве, защищать национальное единство и территориальную целостность государства». Наряду с защитой внутригосударственных прав и обязанностей российские власти выполняли также свои международные обязательства по борьбе с терроризмом. Чечня стала не только базой международного терроризма, но и ее руководство превратилось в проводника политики государственного терроризма. Президент России Б. Н. Ельцин так оценил сложившуюся ситуацию в Обращении к гражданам России от 31 марта 1996 года: «Дудаев (и его режим) начал терроризировать народ. Промышленность остановилась, нефтедобыча остановилась, пенсии три года не выплачивались, заработная плата не выплачивается, и так далее. Там просто стал регион криминального сосредоточения. И этот криминальный путь завел в тупик народ Чечни. Но он был выгоден мощным структурам организованной преступности, которые, по сути дела, превратили этот регион в криминальную зону всей России. Здесь отмывались деньги, которые тоже шли со всей России, прокладывались маршруты транспортировки наркотиков и оружия. Это было выгодно целому ряду влиятельных кругов за рубежом России. Богатые нефтегазовые ресурсы Прикаспия, транспортные и трубопроводные коммуникации всегда были для них лакомым куском. Вывести такого мощного конкурента, как Россия, из строя, создать долговременные очаги напряженности на юге России — вот о чем мечтают те, кого не устраивает экономическое развитие Северного Кавказа в рамках Российской Федерации».

Таким образом, в республике сошлись интересы чеченских экстремистов (а также криминалитета) с шовинистическими устремлениями ряда зарубежных политиков. И наиболее эффективным путем достижения общей цели — ослабления России и отторжения от нее ряда южных территорий — стал широкомасштабный терроризм.

19 февраля 1995 года Д. Дудаев официально заявил «о переносе войны в российские города». В том же году 14 июня чеченские боевики численностью около 100 человек под руководством Ш. Басаева провели захват заложников в Буденновске. Захвачены телефонный узел, здания местной администрации и горбольницы, в которых удерживались 1000 заложников, разгромлена часть зданий.

15 декабря 1995 года террористами, не согласными с выбором президентом ЧР Д. Завгаева, захвачен ряд административных зданий в Урус-Мартане.

9 января 1996 года более чем 400 боевиков под командованием С. Радуева вошли в дагестанский город Кизляр, захватили больницу и удерживали в ней заложников.

16 января 1996 года боевиками захвачены в заложники 29 ставропольских монтажников на Грозненской ТЭЦ-2 и в этот же день произведен захват парома «Аврасия» террористами «Внуки Шамиля имама» во главе с М. Токджаном, воевавшим в батальоне с Ш. Басаевым.

15–18 января 1996 года — противостояние федеральных сил и групп Радуева продолжено в дагестанском селе Первомайское. В планы Дудаева входил также захват Астрахани, Прохладного и Моздока. Но обо всем этом далее со всеми подробностями.

26 января 1996 года последовал призыв представителя Д. Дудаева в Дагестане к началу боевых действий против российских войск: «Вставай, Дагестан, на газават»…

И это только отдельные, самые крупные акции. Стали почти будничными случаи похищения людей, казни военнопленных, разбойные нападения как в Чечне, так и за ее пределами. Звеньями в цепи единой преступной политики выглядели терроризирование общественности сначала в регионе, а затем и по всей стране. Лидеры чеченских боевиков заявляли, что их действия — это только часть войны против всей России.

Чеченские бандформирования продемонстрировали всему миру свою беспримерную жестокость. В Нью-Йорке правозащитная организация «Хьюман райтс уотч» привела подробный список преступлений исламских боевиков, жертвами которых становились как пленные российские солдаты, так и мирные жители. По мнению экспертов «Хьюман райтс уотч», использование мирного населения в качестве «живого щита» стало с некоторых пор излюбленной тактикой исламистов. Приобрели массовый характер надругательства боевиков над трупами российских военных, отрезание ушей и рук, выкалывание глаз у мертвых и живых военнопленных, отсечение голов (в том числе у мирных граждан западных стран, приехавших в Чечню с гуманитарными целями), надругательства над женщинами. Все эти злодеяния были нацелены на то, чтобы сеять страх и панику среди русскоязычного населения в самой Чечне и приграничных регионах, а через СМИ оказывать давление на руководство федерального Центра.

Действия руководителей дудаевского режима квалифицированы как соучастие в преступной деятельности в составе террористической организации, каковой фактически стал так называемый «Общенациональный конгресс чеченского народа» (ОКЧН).

Поддержку террористов и координацию террористических действий со стороны руководства прямо или косвенно подтверждали сами лидеры Ичкерии. Так, в заявлении Государственного комитета обороны ЧРИ от 04.08.96 сказано: «Руководство Чеченской Республики официально заявляет, что оно уже не в первый раз предупреждено Военно-политической организацией «Чеченская Армия Свободы», «Национальное возмездие» и некоторыми другими чеченскими группами о намерениях начать ответные действия на продолжающееся уничтожение чеченского народа с развертыванием широкомасштабных диверсионных актов на всей территории России и других регионах проживания российских граждан». Кроме республик Северного Кавказа Дудаев ставил задачу распространить тактику терроризма в глубь России. Задолго до ввода российских войск в республику и вообще каких-либо активных действий федерального Центра в связи с ситуацией в Чечне генерал утверждал, что «это будет война без правил», и на своей территории он воевать не собирался.

Пытаясь подвести идеологическую основу под террористические методы борьбы с российскими властями, чеченские лидеры обосновывали легитимность своих действий по отторжению части территории России (включающей Чечню, а также иные субъекты Федерации) и уничтожению населения России «преступной природой самого Российского государства, его внешней и внутренней политики». Тем самым разжигалась межнациональная рознь и ненависть, оправдывались любые действия по борьбе с «империей зла» — Россией. Распространение такой идеологии было признано пропагандой войны и насилия, преследуемой в уголовном порядке, а вторжение незаконных вооруженных формирований из Чеченской Республики на территорию Республики Дагестан стало особо опасной формой терроризма с участием иностранных граждан, направленной на отторжение Республики Дагестан от Российской Федерации.

Ответные действия руководства России с точки зрения международного опыта проведения контртеррористических операций считаются легитимными. Неоднократно предпринимались попытки переговоров, но они неизменно срывались чеченской стороной из-за ее нежелания обсуждать две ключевые позиции: разграничение полномочий между федеральным Центром и субъектом Федерации, каковым была ЧР, а также о разоружении незаконных вооруженных формирований. В такой ситуации мирное решение исключалось. Это подтверждал опыт всех стран, где проходили аналогичные локальные конфликты террористической направленности: в Северной Ирландии, Израиле, Индии, на Филиппинах и т. д.

До начала первой контртеррористической операции в Чечне в конце ноября — декабре 1994 года был предпринят ряд мер правового характера с целью урегулировать ситуацию с учетом эскалации внутричеченского конфликта.

30 ноября 1994 года Президент России подписал Указ № 2137с «О мероприятиях по восстановлению конституционной законности и правопорядка на территории Чеченской Республики», которым было одобрено применение вооруженных сил. Сами войска были введены лишь через две недели, на основании Указа Президента РФ «О мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского конфликта» (незамедлительно в Грозный с трех направлений двинулась боевая техника и личный состав подразделений Вооруженных Сил и Министерства внутренних дел России. С 16 декабря 1994 года на территорию ЧР были введены российские федеральные войска).

Однако непоследовательность в действиях при осуществлении контртеррористической операции, стратегические провалы, и прежде всего проигрыш в информационной войне, попытка решить любой ценой конфликт «по-мирному», забывая о том, что террорист — не воин, не честный политик, и никакие соглашения с ним невозможны, — привели к неудаче первой контртеррористической операции. Мировой опыт отказа от любых уступок террористам, к сожалению, Россия проигнорировала в угоду сиюминутной политической конъюнктуре, что вылилось несколько лет спустя еще большими затратами людских и финансовых ресурсов.

Непосредственно после Хасавюртовских соглашений в обращении Народного Собрания Чеченской Республики на имя Генерального прокурора Российской Федерации от 6.08.1996 года указывалось: «В результате заключения названного соглашения в г. Грозном деятельность законных органов власти Чеченской Республики проходит в чрезвычайно сложных условиях. Город отдан на полное разграбление незаконным формированиям и мародерам, идет массовое уничтожение мирного населения в т. ч. по политическим причинам. Большое число людей похищается с целью выкупа. По составленным спискам идет активное выявление и расправа с работниками органов государственной власти, десятки которых убиты на месте. В числе расстрелянных заместители Главы администрации г. Грозного Таштамиров Л.-А., Хамастханов А. Самосуд творят так называемые «шариатские суды»».

Генеральной прокуратурой Российской Федерации в письме на имя Председателя Правительства Российской Федерации от 17.09.1996 года по результатам изучения документов по урегулированию ситуации в Чечне был сделан вывод, что как по форме, так и по содержанию эти акты не представляют собой схему урегулирования вооруженного конфликта, самостоятельного правового значения иметь не могут. Однако из-за непродуманности и неопределенности отдельных положений эти документы могут быть использованы и уже используются для неконституционного переустройства системы органов власти и управления в Чеченской Республике. Провозглашенный принцип самоопределения народа сформулирован в отрыве от конституционного положения о целостности и неприкосновенности территории Российской Федерации. Принципы формирования законодательства Чеченской Республики определены без учета требований статьи 4 Конституции России о верховенстве на всей территории Российской Федерации Конституции Российской Федерации и федеральных законов.

Постановлением Совета Федерации ФС РФ «О ситуации в Чеченской Республике» от 8.10.1996 года документы, подписанные 31 августа 1996 года в городе Хасавюрте, признаны свидетельствующими о «готовности сторон разрешать конфликт мирным путем», однако «не имеющими государственно-правового значения».

Со своей стороны Государственная Дума в Постановлении «О ситуации в Республике Дагестан, первоочередных мерах по обеспечению национальной безопасности Российской Федерации и борьбе с терроризмом» № 4293-II ГД от 15.09.1999 года указала: «Огромный ущерб обеспечению национальной безопасности Российской Федерации нанесла политика властей по отношению к Чеченской Республике в результате подписания Хасавюртовских соглашений, основные положения которых преднамеренно не выполнялись чеченской стороной с момента их подписания. Тем самым были созданы выгодные условия для наращивания сил и подготовки незаконных вооруженных формирований к вторжению на территорию Республики Дагестан и распространению террора по всей территории России».

События в Чечне, связанные со зверским убийством трех англичан и новозеландца, дерзкое похищение (5 марта 1998 г.) милицейского генерала Шпигуна лишний раз подтвердили тот факт, что Масхадов не контролирует ситуацию в ЧРИ. Закон «Об оружии», принятый парламентом ЧРИ в ноябре 1997 года и вступивший в силу 25 февраля 1998 года, повис в воздухе и не выполнялся. Все указы президента республики, изданные после гудермесских событий, о разоружении незаконных формирований, о выдворении с территории Чечни наемников, известных террористов, остались на бумаге. Ш. Басаев, С. Радуев, А. Бараев, Хаттаб и многие другие полевые командиры демонстрировали свое пренебрежение к указам и постановлениям высших органов власти. Разоружение незаконных вооруженных группировок оказалось задачей, по всей видимости, непосильной для правительства Масхадова. Урус-Мартан стал самостоятельной ваххабитской вотчиной внутри ЧРИ, и Масхадов ничего с этим поделать не мог. Более того, накопив достаточно сил, ваххабиты во главе с Басаевым и Хаттабом объявили «джихад» на территории Дагестана. А президент Чечни не отмежевался от их действий. Исламский экстремизм прижился в регионе. Де-факто названная независимой Чечня была превращена в опорный пункт ваххабитов, и ситуация обещала только ухудшаться.

Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» указывал, что «при проведении контртеррористической операции в целях сохранения жизни и здоровья людей, материальных ценностей, а также изучения возможности пресечения террористической акции без применения силы допускается ведение переговоров с террористами». Однако в «качестве условия прекращения ими террористической акции не должны рассматриваться вопросы о выдаче террористам каких бы то ни было лиц, передаче им оружия и иных средств и предметов, применение которых может создать угрозу жизни и здоровью людей», а также не обсуждается и вопрос о выполнении политических требований террористов.

Ведение переговоров с террористами не может служить основанием или условием их освобождения от ответственности за совершенные преступления. Таким образом, ведение переговоров иных, чем переговоры о прекращении огня и сдаче оружия, с террористами быть не может.

Такие положения отвечали законодательным стандартам большинства западных стран, в том числе европейских. Требовать же от России в очередной раз идти в одностороннем порядке на уступки — ценой человеческих жизней, окончательной утраты населением Чечни веры в возможности и желание федерального Центра восстановить нормальную жизнедеятельность в республике, остановить правовой беспредел и терроризм, — не только не гуманно, но и аморально.

«Российская Федерация ведет антитеррористическую операцию, освобождая территорию Чеченской Республики от незаконных вооруженных формирований, — говорилось в Постановлении Государственной Думы России от 17 ноября 1999 года. — Однако некоторые политические силы при поддержке определенных кругов за пределами России прилагают усилия для того, чтобы остановить данную операцию, инициировать переговоры Правительства Российской Федерации с Правительством Чеченской Республики». Ставилась цель сохранить террористические бандформирования на территории Чеченской Республики, дать им передышку, что еще более осложнит ситуацию на Северном Кавказе и приведет к разрастанию международных конфликтов. И это понимали в Москве.

Полностью обоснованной с правовой (в том числе с международно-правовой) и оправданной с моральной точек зрения стала позиция руководства Российского государства, заявившего о решимости «покончить с терроризмом и преступностью в Чеченской Республике не только силовыми методами, но и путем диалога с политическими силами как в самой Чеченской Республике, так и за ее пределами».

Эта позиция наполнилась конкретным содержанием в сформулированных Президентом Российской Федерации В. В. Путиным принципах переговоров: в частности, Президент предложил «всем участникам незаконных вооруженных формирований и тем, кто называет себя политическими деятелями, немедленно прекратить все контакты с международными террористами и их организациями, в течение 72 часов выйти на официальных представителей федеральных органов власти для обсуждения следующих вопросов: порядок разоружения незаконных вооруженных формирований и групп, порядок их включения в мирную жизнь в Чечне. От имени федеральных властей для осуществления этих контактов назначался Виктор Казанцев — полномочный представитель Президента Российской Федерации в Южном федеральном округе, куда входит Чечня». Таким образом, четко сформулированы две базовых позиции России: Чечня — субъект Федерации, следовательно, ни о каких переговорах «двух субъектов международного права» речь идти не может, а с террористами и бандитами переговоры невозможны в принципе.

Исламский экстремизм движется с Ближнего Востока через Центральную Азию на Северный Кавказ

Исламский фундаментализм — это и политика, и религия. Таким образом, он имеет двойственную природу. Анализировать его только как движение, имеющее политическую природу, было бы ошибкой, поскольку фундаментализм одновременно и религия. Поэтому, оценивая природу социальных конфликтов, на почве которых существует и развивается терроризм, особенно терроризм, основанный на различных интерпретациях ислама, или, как его часто неверно называют, исламский терроризм, следует понять религиозный фактор как существенную детерминанту социально-политических процессов в исламских обществах.

Исламские и мусульманские экстремистские движения особенно развились в последние три десятилетия как следствие распространения мнения о некой глобальной культурной войне против арабского и мусульманского мира, против их религии, культуры и образа жизни. Концепции, которые питают такие настроения, воспринимаются на Западе как терроризм и политическое насилие. В исламском же мире они расцениваются как исламский религиозный долг. Такие концепции включают «джихад» («священная война»), «такфир» (опровержение), «истишхад» (мученичество, включая суицид) и «шахид» (страдание). Центральное понятие, общее для большинства исламистских движений и групп, проповедующих терроризм и политическое насилие, оправдывающее их и создающее благоприятную для них атмосферу, — это так называемое «нахождение в осаде», которое призывает к самозащите. Для последователей этой концепции конфронтация оправдывает использование любых средств. Особенно если эти средства обладают религиозной легитимностью.

Многие исламистские и исламские движения и группы преуспели в убеждении людей в исламском мире, что именно они представляют и передают подлинную интерпретацию ислама. Более того, большинство из этих групп развивало мысль о необходимости возвращения к фундаментальным истокам ислама.

Значительная часть исламских движений и групп, возникших особенно после 1960-х годов, были основаны на ортодоксальном исламе. Они побуждали своих последователей к симпатии и поддержке движений и групп, якобы являвшихся защитниками слабых слоев общества. Во многих случаях в такой пропаганде использовались элементы социального, культурного и экономического протеста. Это придавало видимость противостояния глобальным врагам: США, Израилю, западной «еретической» культуре «крестоносцев».

Многие такие группы пытались представить свои действия как конфликт цивилизаций или как борьбу «ислама против Запада». Однако сам по себе официальный ислам таких догм не содержит и ссылки на него как на идеологию террористов неправомерны. Это неоднократно служило поводом как для восточных, так и для западных политиков подчеркнуть, что нет такого понятия, как исламский терроризм. Можно говорить об исламском экстремизме или исламском радикализме в той мере, в какой любой религии присущи экстремистские и радикалистские течения.

По этой причине многие исследователи в отношении террористов и террористических групп, действующих под прикрытием исламских лозунгов, предпочитают использовать термин «исламисты», или «исламистские террористические группы».

Термин «исламист» часто используется исламскими радикальными группами и исследователями исламского возрождения для того, чтобы подчеркнуть различия между ортодоксальными исламскими группами и движениями, исповедующими традиционный ислам, и радикальными или фундаменталистскими группами. Употребление этого термина объясняется также заявлениями многих мусульман и мусульманских организаций о том, что феномен подобных групп радикалов и экстремистов не представляет истинного ислама, а является следствием ложной интерпретации религии, ересью, поскольку сам ислам не может использоваться для террористической деятельности в силу его миролюбивых основ.

Вспоминаются слова председателя Центрального духовного управления мусульман России и стран СНГ Талгата Таджутдина: «К великому сожалению, разжигание национальной и религиозной нетерпимости становится распространенным явлением сегодняшней действительности. Террористы, извращая в своих низменных интересах Коран, пытаются бросить тень на святую веру мусульман». Потому он убежден, что джихад против русских, объявленный чеченскими террористами-фанатиками и их бандитской верхушкой, не может вестись против собственного государства. Джихад объявляется только высшим духовенством в целях защиты страны от иностранного нашествия. «И помогайте друг другу в добре и благости, но не сотрудничайте во зле и вражде», — так гласит сура 5 аят 3 Корана.

Неуважение к религиозным ценностям самого ислама не раз демонстрировали чеченские боевики. 18 октября 1999 года на перевал в районе сел Первомайское и Кежа-Юрт (Терский хребет) поднялся местный муфтий. Он обратился к боевикам с просьбой подумать и не воевать. Его избили, затем перерезали горло, а его спутников расстреляли. Вот вам и весь «джихад»…

До тех пор пока исламский фундаментализм и радикализм имеют поддержку среди населения — все равно, в качестве идеологии или в форме организаций и движений, — их воздействие на значительную часть мусульманского мира придает им вид легитимности для ведения войны, воспринимаемой как война между Западом и исламским миром. Корни этого феномена лежат порой в неспособности широких слоев населения этих стран принять технологические, культурные или экономические аспекты западной модернизации. Это спровоцировало тенденцию клеймить светские режимы и призывать к возвращению к славному прошлому и истокам ислама, что и стало основой своеобразного мессианства, дало надежду на «лучшую жизнь».

В последнее десятилетие стало все очевиднее распространение исламистского террористического влияния с Ближнего Востока на другие регионы — прежде всего на Центральную и Южную Азию. Существуют различные объяснения этого явления: распад СССР, начало переговорного процесса между Израилем и Палестиной, подъем национальных и националистических чувств в Южной Европе и на Балканах, многое другое и разное.

Все это послужило причиной смещения центра исламистской террористической деятельности с Ближнего Востока на Балканы — в Боснию, Албанию и Косово; на Кавказ — в Чечню и Дагестан; и в Азию — в Узбекистан, Кашмир, Афганистан и даже на Филиппины. Волна исламистского терроризма докатилась даже до Западного Китая, где она представлена уйгурскими националистами и исламистами.

Этот сдвиг — часть другого процесса: глобализации исламистской борьбы. Наиболее яркими свидетельствами этого процесса стали феномен «Афганских последователей» (или «афганских арабов» — арабов, воевавших с советскими войсками в Афганистане, а затем включившихся в вооруженную борьбу сепаратистов на пространстве бывшего СССР) и «распространение исламистского суицидального терроризма как религиозно легитимного образа действия — от Ливана и Израиля до Турции и — в последнее время — до Чечни и Кашмира.

Основные тенденции, связанные с расширением исламистского терроризма в последнее десятилетие, выразились в консолидации сил «Фронта джихад» вокруг организации Аль-Каида в Афганистане. Кроме того, несколько небольших групп исламистов присоединились к ней в целях получения финансовой помощи, возможностей подготовки и тренировки в лагерях в Афганистане.

В последнее время значительно увеличилось количество вылазок исламистских террористов по всему миру, вырос сбор средств для исламистских организаций и движений. Причем часто невозможно отделить средства, собираемые для социальных нужд, от тех, что предназначаются для финансовой подпитки терроризма. Одновременно возросла поддержка мусульманскими правительствами различных исламистских групп и проектов в целях контроля над ними или по крайней мере оказания влияния на них.

Но есть и другой момент: обозначилось сотрудничество между мусульманскими правительствами в борьбе с терроризмом. Это ответная реакция со стороны заинтересованных государств.

Первостепенную роль в глобализации действий исламистов до последнего времени играла Аль-Каида. Как показал процесс над террористами, взорвавшими Всемирный Торговый Центр в Нью-Йорке в 1993 году, Аль-Каида служила прикрытием, была организацией-зонтиком, под которым объединился широкий круг исламистских групп, включая «Хэзболла» (Ливан), «Исламский Джихад» (Египет), «Вооруженную Исламскую группу» (Алжир), а также множество иракцев, суданцев, пакистанцев, афганцев и иорданцев. Каждое из звеньев этой группы обладало возможностью независимого осуществления вербовки и операций. Деятельность группы координировалась через «Совет Шуры» Аль-Каиды — своего рода «совет директоров», который включал представителей многих групп, встречавшихся на регулярной основе в Афганистане для обсуждения планов предлагаемых операций.

Судебный процесс продемонстрировал также, что Аль-Каида — это не организация, управляемая одним человеком, а «глобальный исламистский «Интернет» с выходами и местами доступа по всему миру».

Очевидно и то, что у нее широкие возможности вербовки по всем континентам, особенно в среде эмигрантов, что уже стало предметом пристального внимания правоохранительных органов многих стран.

В последние годы усилиями бен Ладена, стоящего во главе Аль-Каиды, вновь ожили поселения «военно-трудовых коммун» на территории Пакистана. Их главная задача — подготовка «исламских сил быстрого реагирования», способных в любой момент провести террористическую акцию в любой точке света, на которую укажет бен Ладен. Сейчас в этих тренировочных лагерях сосредоточены исламисты из Судана, Египта, Саудовской Аравии, Алжира и Афганистана. Бывали там и чеченские полевые командиры со своими боевиками.

В 1980-е годы бен Ладен построил на территории Судана три лагеря для военной и специальной подготовки исламистов различных национальностей. Он взял на себя расходы по содержанию этих лагерей. К 1995 году в стране уже было более 20 военно-тренировочных лагерей подобного типа. В качестве инструкторов использовались опытные боевики из числа «афганских арабов».

Сам бен Ладен часто посещал тренировочные лагеря, встречался с новобранцами, которые приезжали из Египта, Йемена, Бахрейна, Саудовской Аравии, Таджикистана, Турции, Чечни и Пакистана. В лагерях их обучали, как ставить мины, пользоваться всеми видами стрелкового оружия, минометами, артиллерийскими орудиями и реактивными установками.

Однако лишь в последние годы (после того, как стало ясно, что именно Аль-Каида стоит за рядом терактов против США) возникло повышенное международное внимание к фигуре Усамы бен Ладена как к «террористу номер 1».

События последнего времени свидетельствовали, что стала очевидной отрицаемая ранее реальность: ныне мы имеем дело не с отдельно взятой личностью, террористической группировкой или даже мощной организацией — террористы из различных стран объединились для того, чтобы терроризировать даже не отдельное правительство, а весь мир.

Так идея «исламистского интернационала» обрела плоть. Это подтвердили доказательства, полученные в Европе после взрывов в Нью-Йорке и Вашингтоне.

В сферу интересов этого «интернационала» вошла и Чечня. Вмешательство исламистов — один из важнейших факторов, усиливших эскалацию конфликта в республике. Об этом не раз заявляло руководство России. Оно обращало внимание мирового сообщества на то, что действия международных террористов на территории Чечни — это звенья в той же цепи исламского экстремизма и фундаментализма, рост влияния которых так пугает Запад. Выступая в Берлине 15 июня 2000 года, Президент России Владимир Путин заявил, что «интернационал террористов, финансируемых из-за границы, использует Чечню как плацдарм для атак на Россию». Он обратился к Европе с просьбой о «моральной поддержке» в борьбе с террористами на Кавказе. Еще недавно такие заявления воспринимались бы как преувеличение, желание оправдать жесткие силовые действия в отношении сепаратистов. Теперь наступают новые времена.

Россия раньше других на собственном опыте осознала, что серьезная угроза национальной безопасности и территориальной целостности исходит от международных радикальных исламистских и националистических террористических группировок, пытающихся укрепить свои позиции в регионах компактного проживания мусульман. Наиболее активно действуют зарубежные экстремистские организации, преследующие панисламистские и пантюркистские цели.

Одной из отличительных особенностей политического терроризма на Северном Кавказе является присутствие «в нем идеологии и практики исламского «зеленого интернационализма»», в своей деятельности сделавшего ставку на террор и насилие. Так, ими с помощью ссылок на религиозные источники обосновывалась правомерность казней военнопленных, обмена их на мусульман, включая осужденных, а также расчленения тел солдат — для устрашения, терроризирования всего населения России.

С циничностью и самодовольством террористы на одном из своих сайтов в Интернете заявляли: «Во время войны в Чечне мы обменяли головы 14 российских солдат на тела трех наших братьев. Мы не видим в этом ничего неправильного. Ничего такого, что могло бы согласно Корану быть незаконным».

Нужны ли комментарии? Вряд ли. Мы имеем дело с террористами на Северном Кавказе. Это в массе своей головорезы-сепаратисты, сумевшие сколотить на щедрое финансирование извне крупные и хорошо вооруженные бандформирования, пролившие потоки крови ради своих авантюристических сепаратистских планов. И они должны ответить перед Законом.

В настоящее время Россия — участница многих международных и региональных соглашений по борьбе с терроризмом, почти всех действующих конвенций и протоколов ООН. Перечислим главные из них. Европейская конвенция о пресечении терроризма (1977 г.) и Договор о сотрудничестве государств — участников СНГ в борьбе с терроризмом (1999 г.). Конвенции: О преступлениях и некоторых других актах, совершаемых на борту воздушных судов (1963 г.); О борьбе с незаконным захватом воздушных судов (1970 г.); О борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности гражданской авиации (1971 г.) (включая Дополнительный протокол о борьбе с незаконными актами насилия в аэропортах, обслуживающих международную гражданскую авиацию (1988 г.); О предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов (1973 г.); О борьбе с захватом заложников (1979 г.); О физической защите ядерного материала (1980 г.); О борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности морского судоходства (1988 г.); О маркировке пластических взрывчатых веществ в целях их обнаружения (1991 г.); О борьбе с бомбовым терроризмом (1997 г.); а также Протокол о борьбе с незаконными актами, направленными против безопасности стационарных платформ, расположенных на континентальном шельфе (1988 г.).

Организация Объединенных Наций проводит активную работу в рамках Антитеррористического комитета по выработке универсальной стратегии противодействия терроризму и комплексной программы международного сотрудничества в данной области. И Россия в этом важном деле — заинтересованная сторона и партнер. Обо всем этом должен быть информирован читатель, желающий разобраться в истоках, развитии и возможных путях выхода из чеченского конфликта.

Как говорил М. Салтыков-Щедрин, в России обилие дурных законов компенсируется необязательностью их исполнения. Иными словами, с уверенностью можно утверждать, что даже самые лучшие законы при неэффективности их исполнения бессильны в борьбе с терроризмом. Поэтому наряду с совершенствованием законодательной базы требуется также выделение государством надлежащих сил и средств для целенаправленного и постоянного контроля за соблюдением законодательства в сфере противодействия терроризму. Только продуманная, постоянно совершенствуемая система государственных институтов способна выполнить сложную задачу обеспечения безопасности в ситуации потенциальной угрозы терроризма.

Как указывалось в Федеральной целевой программе по усилению борьбы с преступностью на 1999–2000 годы, главная цель борьбы с терроризмом — создание и обеспечение эффективного функционирования единой государственной системы борьбы с терроризмом, позволяющей поддерживать высокую степень готовности правоохранительных органов и других заинтересованных министерств и ведомств по выявлению, предупреждению и пресечению фактов терроризма, а также ликвидации их последствий и своевременному раскрытию и расследованию указанных преступлений.

Российская система противодействия террористической деятельности сложилась за короткий срок — формально с 1998 года — после законодательного ее оформления, а на практике — на опыте неудач первой чеченской кампании, во многом обусловленных именно функциональным несовершенством контртеррористических мер. В то же время важно учитывать, что система эта развивающаяся и продолжает совершенствоваться. Две основные особенности, характеризующие этот процесс, — развитие новых функций (прежде всего — разведки) и улучшение координации деятельности различных структур системы.

Разрастание глобального фактора террористической деятельности, прежде всего в сфере ее финансового обеспечения, потребовало срочной адаптации к новым задачам — выявления и пресечения каналов такого финансирования — деятельности государственных субъектов, участвующих в борьбе с терроризмом. В отсутствие до последнего времени в России аналогов финансовой разведки, действующей во многих странах мира, функции выявления источников финансовой подпитки террористов исполняли в той или иной степени все субъекты, указанные в ст. 6 ФЗ «О борьбе с терроризмом». Однако основной груз оперативной работы ложился на ФСНП и ФСБ РФ.

В частности, в рамках комплекса организационных и оперативных мероприятий по выявлению и пресечению каналов финансирования незаконных вооруженных формирований (НВФ) в ЧР, в 2001 году была проанализирована информация о возможной причастности лиц и организаций к их финансированию. Регулярно проводились и проводятся оперативно-розыскные и проверочные мероприятия в отношении лиц, занимающихся финансово-хозяйственной деятельностью в кредитно-финансовой сфере и в отношении которых есть оперативные данные о контактах с представителями экстремистских и террористических формирований; сопоставляются данные о лицах, подозреваемых в причастности к террористическим и экстремистским формированиям, с данными государственного реестра налогоплательщиков.

Кроме того, ФСБ и ФСНП РФ во взаимодействии с СВР, МВД и ГТК России осуществляют целенаправленную работу по выявлению и пресечению незаконной деятельности на территории Российской Федерации представительств иностранных организаций и фирм, оказывающих финансовую помощь незаконным вооруженным формированиям и террористическим группам на территории Чеченской Республики.

Поскольку одним из источников такого финансирования в прошлые годы были хищения бюджетных средств, выделяемых на восстановление социальной сферы и экономики Чеченской Республики, сейчас, с одной стороны, совершенствуется система контроля за крупными бюджетными потоками в республике, а с другой — усилена оперативная деятельность, направленная на выявление, пресечение и раскрытие крупных хищений и злоупотреблений со стороны должностных лиц. В этих целях создана и действует Межведомственная рабочая группа по контролю за прохождением и целевым использованием финансовых средств и материально-технических ресурсов, направляемых в ЧР.

Во исполнение решения Координационного совещания руководителей правоохранительных органов РФ от 12 мая 2000 года, окончена работа над межведомственным Планом мероприятий по выявлению и перекрытию каналов финансирования экстремистских и террористических формирований.

В целях создания действенной системы контроля за целевым использованием бюджетных средств проработаны проекты Федерального закона «О государственном финансовом контроле» и совместного приказа Минфина, МВД и ФСБ России «О порядке взаимодействия подразделений КРУ Минфина России и правоохранительных органов».

Прежде в отсутствие национального органа финансовой разведки значительную работу по выявлению финансовых потоков, предположительно связанных с террористической деятельностью, проводила Федеральная служба налоговой полиции России.

С 2000 года при Главном оперативном управлении ФСНП России действует специализированное подразделение — так называемый отдел «Т», основными задачами которого являются: координация деятельности оперативных подразделений федеральных органов налоговой полиции по выявлению и пресечению налоговых и иных экономических преступлений, совершаемых юридическими и физическими лицами, причастными к финансированию террористических и экстремистских формирований; выявление и перекрытие каналов финансирования незаконных вооруженных формирований Северо-Кавказского региона; выявление, предупреждение и пресечение налоговых и иных экономических преступлений, связанных с расходованием бюджетных средств, направленных на восстановление Чеченской Республики; организационное и информационно-аналитическое обеспечение деятельности оперативного штаба ФСНП России и оперативных подразделений территориальных органов налоговой полиции по комплексной обработке юридических и физических лиц, причастных к деятельности преступных сообществ, террористических и экстремистских формирований.

Кроме того, непосредственно в Северо-Кавказском регионе действует временная оперативная группа отдела, постоянно дислоцирующаяся в Пятигорске.

По состоянию на 1 января 2001 года в федеральных органах налоговой полиции на оперативном учете состояли 4244 юридических и физических лица, подозреваемых в связях с преступными сообществами, террористическими и экстремистскими организациями.

В результате мероприятий, проведенных в 2001 году органами налоговой полиции, получено 1834 сообщения в отношении юридических и физических лиц, причастных к деятельности исламских экстремистов и террористических формирований. В процессе реализации дел оперативного учета возбуждено 305 уголовных дел (в суд направлено 144). 370 оперативных материалов направлено для организации дальнейшей проверки в другие правоохранительные органы. Сумма причиненного правонарушителями ущерба по реализованным оперативным материалам составила 81,3 млн руб., реально возмещено 40,5 млн руб.

В целях профилактического воздействия на криминальные структуры, выявления и пресечения фактов незаконного оборота нефти и продуктов ее переработки и недопущения финансирования террористических формирований правоохранительными органами на территории Южного федерального округа в 2001 году проведено девять межрегиональных операций в сфере топливно-энергетического комплекса, оборота алкогольной продукции и внешнеэкономической деятельности. По их результатам выявлен причиненный государству ущерб на общую сумму 1248,7 млн. руб., возбуждено 431 уголовное дело. В процессе расследования государству возмещено 873,3 млн руб.

Вместе с тем, как уже отмечалось, непосредственно за соучастие в террористической деятельности в форме пособничества (путем предоставления финансовых средств для осуществления террористической деятельности) никто из руководителей или владельцев соответствующих фирм, а также частных лиц к уголовной ответственности не привлекался, что связано как с несовершенством действующего законодательства (прежде всего уголовного), так и с отсутствием методик оперативной разработки расследования соответствующих преступлений и специалистов, способных проводить эту работу.

1 ноября 2001 года Указом Президента РФ создан российский аналог финансовой разведки, федеральный орган исполнительной власти по противодействию легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, — Комитет по финансовому мониторингу (КФМ России). Но его компетенция прямо не предусматривает осуществления деятельности по выявлению финансовых потоков, используемых для финансирования террористических организаций.

В последнее время общая практика выявления, пресечения и раскрытия финансовых операций, тем или иным образом связанных с преступной деятельностью, все чаще демонстрирует необходимость использования финансового контроля для предупреждения и расследования не только фактов легализации «грязных» денег, но также и финансирования терроризма, уклонения от налогообложения, различных финансовых мошенничеств и т. п.

Однако как свидетельствует практика российских правоохранительных органов, в большинстве случаев субъекты — юридические и физические лица, непосредственно осуществляющие финансирование террористов, — на учете в налоговых органах не состоят и получают наличную валюту из-за рубежа по различным финансовым каналам.

В этой связи на первый план выступают функции не только финансового мониторинга, но и оперативно-розыскной, а также разведывательной деятельности.

Поэтому упрощенческий подход к решению проблемы определения ведущего органа по вопросам борьбы с финансированием терроризма — наделение соответствующего органа функциями, ему не свойственными ни по структуре, ни по целям общей деятельности (фактически это означает ведение оперативно-розыскной и участие во внешней и внутренней разведывательной деятельности), чреват либо созданием налогового силового ведомства, дублирующего функции других, либо заведомо некомпетентной и неработоспособной структуры. Поэтому до законодательного урегулирования различных аспектов деятельности по борьбе с финансированием терроризма (ратификации Россией Международной Конвенции ООН по борьбе с финансированием терроризма 1999 г.) и внесения в связи с этим необходимых дополнений и изменений в действующее законодательство, принятия федерального закона «О государственном финансовом контроле» поспешность в определении компетентного ведомства по данным вопросам может негативно отразиться на общей эффективности борьбы с терроризмом.

Система координации контртеррористической деятельности в России складывалась достаточно долго — в течение последних десяти лет с момента принятия Закона РФ «О безопасности» — и совершенствуется до сих пор. Сейчас система включает различные уровни и направления координации.

Законодательная власть осуществляет координацию контртеррористической деятельности в рамках законотворческой деятельности как палат в целом, так и специализированных комитетов обеих палат (комитетов по безопасности). Такая координация реализуется в форме заслушивания отчетов руководителей федеральных ведомств по конкретным проблемам борьбы с терроризмом, направления депутатских запросов, работы над специальными постановлениями и заявлениями по вопросам противодействия терроризму, а также непосредственно над соответствующими законопроектами.

Учитывая опыт других стран, было бы целесообразно периодически создавать специальные совместные комиссии на уровне обеих палат, как это делается, например, конгрессом США (Национальная комиссия по терроризму). Эта комиссия анализирует и оценивает эффективность действующего законодательства, подзаконных актов и политических директив с точки зрения соответствия действительным угрозам и конкретным требованиям ситуации в стране, а также вырабатывает рекомендации по изменению контртеррористической политики государства. Соответствующие отчет и выводы, составляемые по результатам полугодовой работы с привлечением наиболее авторитетных национальных и зарубежных ученых и практиков, представляются президенту и конгрессу.

Федеральная исполнительная власть (в лице Президента и Правительства РФ) определяет общую стратегию по противодействию терроризму и устанавливает основные цели, методы и средства реализации стратегии посредством таких коллегиальных органов, как Совет Безопасности и Федеральная антитеррористическая комиссия.

Как указано в Законе РФ «О безопасности» (ст. 13), Совет Безопасности (далее — СБ) является конституционным органом, осуществляющим подготовку решений Президента РФ в области обеспечения безопасности.

Этим же законом, а также Указом Президента РФ «Об утверждении Положения о Совете Безопасности Российской Федерации» определены его основные задачи и задачи комиссий, входящих в него.

Их реализация применительно к сфере борьбы с терроризмом осуществляется в рамках различных комиссий, а также управлений аппарата СБ (в числе которых прежде всего управления государственной и общественной безопасности, проблем информационной, международной, военной безопасности, а также безопасности в Северо-Кавказском регионе). Функции комиссий сводятся большей частью к аналитическим, прогностическим и консультативным, а также к формулированию на основании полученной информации общих предложений стратегического характера. Комиссии также оценивают эффективность программ по обеспечению безопасности, вырабатывают рекомендации по совершенствованию функционирования системы обеспечения безопасности Российской Федерации, а также осуществляют общий контроль исполнения решений СБ.

Специализированной комиссии по противодействию терроризму не предусмотрено. Соответствующими проблемами в рамках своей компетенции занимаются межведомственные комиссии СБ по общественной безопасности, борьбе с преступностью и коррупцией, а также по конституционной безопасности. Исходя из их функций можно определить, что вопросы противодействия терроризму и экстремизму СБ относит к различным областям правового регулирования. Такое разделение во многом определяется спецификой этих социально-политических явлений. Поскольку конечным адресатом деятельности комиссий является СБ, который синтезирует в своих решениях результаты работы различных комиссий и комитетов по данной тематике, рассматриваемая специализация выглядит логичной и оправданной.

Второе направление координации борьбы с терроризмом — деятельность Федеральной антитеррористической комиссии, которая призвана обеспечить взаимодействие субъектов, осуществляющих борьбу с терроризмом, то есть субъектов, указанных в ФЗ «О борьбе с терроризмом». Как видно из названия комиссии, функции ее более адресные и связаны непосредственно с противодействием террористическим угрозам. Одновременно по сравнению с межведомственными комиссиями СБ круг ее участников более широк. Но при этом и деятельность ее осуществляется на более регулярной основе, в соответствии с утвержденным планом.

Однако по своим задачам Федеральная антитеррористическая комиссия и СБ частично дублируют друг друга. Если учесть их структурную независимость и то, что в Положении о Федеральной антитеррористической комиссии нет каких-либо ссылок на ее организационное и функциональное взаимоотношение с СБ, то налицо пробел в разграничении и уточнении компетенции в сфере борьбы с терроризмом.

Более последовательно решен вопрос соотношения в сфере противодействия экстремизму функций Межведомственной комиссии СБ по конституционной безопасности и Комиссии по противодействию политическому экстремизму при Президенте РФ.

Последняя — консультативный орган по аналогичным вопросам, что отражается, прежде всего, на ее составе и компетенции, характере принимаемых решений.

Третье направление — общая тактическая (в отличие от политической и стратегической) координация деятельности по борьбе с терроризмом, осуществляемая в соответствии с Законом о прокуратуре.

Такая координация осуществляется как в процессе расследования конкретных уголовных дел террористической направленности, так и в рамках надзорных функций прокуратуры — за исполнением правоохранительными органами уголовного и уголовно-процессуального законодательства в ходе предупреждения, выявления и пресечения террористической деятельности, а также за исполнением всеми исполнительными органами субъектов Федерации и органами местного самоуправления требований Федерального закона «О борьбе с терроризмом» и иных нормативных актов, регулирующих этот вопрос.

В ходе осуществления этих функций органами прокуратуры неоднократно указывалось на взаимосвязь между низкой раскрываемостью преступлений террористического характера и недостатком необходимой оперативной информации и обмена ею между заинтересованными ведомствами. Во многом по причине отсутствия единого статистического учета преступлений террористического характера затруднено ведение аналитической работы, изучение существующих проблем, отслеживание развивающихся процессов, а следовательно, и подготовка предложений по их блокированию.

И наконец, еще один уровень координации — разграничение полномочий и координация деятельности на уровне самих субъектов контртеррористической деятельности. Так, МВД и ФСБ России разработан приказ о разграничении компетенции органов Федеральной службы безопасности и органов внутренних дел Российской Федерации в сфере борьбы с терроризмом, которым определены объекты ответственности при проведении контртеррористических операций.

Как правило, многоаспектная система координации деятельности различных органов власти, участвующих в борьбе с терроризмом, повторяется и на региональном уровне.

Собственно региональная система ведомств, задействованных в сфере противодействия экстремизму и терроризму, была апробирована еще четыре года назад в Северо-Кавказском регионе, когда ряд федеральных ведомств создали здесь специальные региональные подразделения, чья компетенция распространялась на все субъекты Федерации, расположенные в регионе. Вспомним, что происходило это в условиях резкого обострения ситуации в регионе, особенно в Дагестане, а также кризиса доверия местного населения к республиканской власти.

В связи с этим силовые ведомства федерального уровня пришли к выводу о необходимости постоянного присутствия в регионе своих оперативных групп, управлений, представительств и штабов. И первой такой форпост на Северном Кавказе создала Генеральная прокуратура России, образовав специальное управление по надзору за исполнением законов о федеральной безопасности и национальных отношениях на Северном Кавказе. Одновременно была создана специальная межведомственная следственно-оперативная бригада (ее возглавил заместитель министра внутренних дел).

Как показало время, деятельность таких региональных структур была эффективна.

Одна из наиболее положительно зарекомендовавших себя форм взаимодействия в раскрытии преступлений — совместные межведомственные следственно-оперативные группы и оперативные штабы. Такая работа проводилась по совершенным терактам в республиках Дагестан, Северная Осетия-Алания, Карачаево-Черкессия, Ставропольском крае, Ростовской и Волгоградской областях, Москве. В ходе нее за преступления террористической направленности из числа объявленных в розыск только в 2000 году задержан 31 человек. Продолжается розыск 93 преступников. В основном это лица, участвовавшие в нападении на Цумадинский, Новолакский и Карамахинский районы Дагестана. Все они объявлены в федеральный и международный розыск.

Говоря о координации борьбы с терроризмом применительно к Северо-Кавказскому региону, особо следует отметить влияние на нее военной составляющей контртеррористической операции.

Напомню, что еще Постановлением Правительства РФ от 9 декабря 1994 года «Об обеспечении государственной безопасности и территориальной целостности Российской Федерации, законности, прав и свобод граждан, разоружения незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и прилегающих к ней регионов Северного Кавказа» была создана специальная военно-милицейская система органов, на которую возложены соответствующие задачи. Однако необходимо признать обоснованность претензий по поводу нечеткого разграничения компетенции и несогласованности действий субъектов контртеррористической деятельности, а также фактического отсутствия единой функциональной системы таких субъектов в ходе первой чеченской кампании. Учтя прежние ошибки, руководство страны в ходе текущей операции по защите конституционного строя и восстановлению законности на территории Чечни последовательно определило порядок координации действия субъектов данной операции.

В частности, Президентом России была четко обозначена позиция о поэтапном выводе войсковой группировки из Чечни и переносе акцента на специальные адресные операции.

Вместе с тем ни совершенствование правовой базы, призванной обеспечить контроль над терроризмом, ни специальная подготовка органов, ответственных за осуществление противодействия угрозам терроризму, не смогут создать полноценную систему защиты государства и общества от террористических проявлений, если только государством не будет определена приоритетность соответствующей деятельности и на эти цели не будут выделены надлежащие средства. Эффективная система противодействия угрозам терроризма очевидно несовместима с остаточным принципом ее финансирования, что важно учитывать при разработке любых, самых совершенных контртеррористических стратегий.