• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Сначала — о предмете. Здесь будет говориться о личности с точки зрения политической философии. Но почему политическая философия, а, скажем, не экономическая? Только самые наивные и малообразованные наши современники еще могут думать о какой то специфически экономической философии — вроде экономического марксизма или теории свободного рынка. Ведь даже классическая политэкономия уже давно отпала как метод и способ теоретического мышления о реальной экономике. Те, кто, как попугаи, повторяют пошлости об «экономике либерализма», забывают, что слово «либерализм» — это термин политической философии, не имеющий экономического смысла. Кто знает, может быть, будущее — за пока нам неизвестной антропологической философией, которая в своей трактовке отношений людей в сфере экономики будет исходить из аксиом более общих и фундаментальных, чем политические. (Заметим, что сегодня «корпорация» является господствующей формой экономических отношений, именно экономических, а не производственных, как в классической политэкономии. Отношения же субъектов корпоративного управления остаются по преимуществу политическими. Но это только частный случай необходимости политической философии.)

Это приложение будет стоять особняком, поскольку личность как понятие и феномен занимает совершенно особое положение как в философии вообще, так, в первую очередь, и в политической философии. С этой особости положения личности мы и начинаем наше рассуждение. Наиболее существенным моментом этой особости личности, моментом чрезвычайно трудным для феноменологического анализа является то, что понятие личности по своему содержанию одновременно и уже, и шире, чем понятие субъекта политического действия и политической рефлексии. На первый взгляд — шире, потому что в ее нормальном повседневном понимании личность может быть субъектом каких угодно или скольких угодно действий и рефлексий. Но здесь надо учесть, что политическое действие является элементом структурной деятельностной целостности, условно называемой политической системой и включающей в себя не только внешне наблюдаемую и уже актуализированную политическую деятельность, но и все сопутствующие ей и связанные с ней когнитивные, психологические и идеологические моменты. Именно с учетом этих моментов личность здесь будет рассматриваться как особый случай субъекта политической рефлексии или даже как отдельный подкласс класса политических действователей.

Здесь неизбежно возражение: чтобы кому-то быть личностью в политике, экономике, бизнесе, культуре, ему надо сначала быть личностью вообще, личностью самому по себе. Но в том-то и дело, что, говоря о личности, мы прежде всего должны будем исключить все «сначала» и все «самому по себе». Потому что личность в нашем рассуждении всегда будет являться — и как феномен, и как понятие — вторичной, производной. Вторичной, производной — от че го? От ситуации, в нашем случае от политической ситуации. Дуализм личности и ситуации несомненен и продолжает быть общим местом в любом рассуждении о любой деятельности. Здесь мы произвольно выбираем политический контекст, полагая его наиболее показательным, демонстративным для понимания личности в ее отношении к ситуации. Показательным и демонстративным именно потому, что в политике любое высказывание не только становится, но и уже является политическим действием. И в этом смысле фраза Джорджа Вашингтона «Я воюю — и это моя политика» и фраза Бенджамина Франклина «Я философствую — и это моя политика» нисколько не противоречат друг другу, ибо принадлежат одной и той же политической ситуации, в которой действовали, говорили и мыслили обе эти личности.

Однако отношение личности и ситуации обладает своей собственной структурной сложностью, — и только в рамках структуры «личность — ситуация» мы можем говорить о политической личности в ее отличии от субъекта политической рефлексии или политического действия. Отметим четыре основных признака этой структуры.

Первый признак. Личность здесь выступает как такой (и только такой) субъект политической рефлексии, который отмечает данную ситуацию не просто как особую, но как особую для него самого, как его или, даже лучше, как свою (либо как не свою) ситуацию. При этом не имеет значения, была ли эта ситуация уже отмечена другим или другими субъектами политической деятельности, поскольку здесь эта отмеченность является не только внешней (декларируемой и демонстрируемой), но и внутренней, связанной с эмоцией, волей и мышлением данного субъекта. Ибо, отмечая данную ситуацию, он отмечает в ней и себя. Тем самым он и объективно отделяет себя от всех остальных участников данной ситуации.

Второй признак. Действуя в этой ситуации, субъект политической рефлексии отождествляет себя с ней, но делает это, опять же, своим единственным образом, другим, чем образы отождествления с этой ситуацией любых других ее участников или посторонних лиц. Добавим в порядке оговорки, что и другие участники этой ситуации или ее посторонние наблюдатели могут следовать за ним в его отождествлении или неотождествлении себя с данной ситуацией и считать его как бы «личностью в данной ситуации».

Третий признак. Тогда предельным случаем сказанного выше может явиться обратное отождествление субъектом политического действия этой ситуации с самим собой. В этом случае субъект политического действия как субъективно, в своих мыслях и намерениях, так и объективно, в своих поступках и высказываниях, будет отрицать свою вторичность и производность в отношении ситуации, а иногда и прямо утверждать свою первичность как ее создателя, инициатора или, по-крайней мере, «первого осмыслителя».

Четвертый признак претендует на большую объективность и, тем самым, является наиболее трудным для наблюдения. В этом случае субъект политического действия оказывается (или полагает себя, но, заметим, здесь «или» никак не обозначает того, что одно исключает другое!) постоянно действующим фактором в воспроизведении и продолжении данной ситуации во времени. Это, однако, будет теснейше связанным с объективным хронологическим временем существования данной ситуации, которая в некоторых случаях просто не может полностью реализоваться из-за недостатка времени. Тогда, в принципе, можно было бы даже говорить о необходимости соразмерности времени существования ситуации со временем жизни или деятельности личности как действователя или мыслителя. Приведем яркий пример совпадения времени ситуации со временем жизни личности: ситуация китайской революции и жизнь Мао Цзэдуна. Здесь совмещение личности и ситуации во времени оказывается весьма точным — если не сказать, что именно эта личность пережила свою ситуацию лет на десять.

При этом, однако, следует понять, что никакой простой логической операции дедуктивного выведения личности из ситуации нет и быть не может. Равным образом невозможна феноменологическая редукция личности к ситуации. Личность — это сложнейший (в смысле составляющих ее элементов и определяющих ее структуру параметров) психосоциальный феномен, который в политической действительности дан нам всегда в синхронной связи с ситуацией. При таком подходе личность может явиться и «полем», точнее, исходным местом для проб, поисков и экспериментов в политической интуиции исследователя. Теперь переходим к нескольким интуициям относительно личности в политической философии.

Первая интуиция будет иметь форму феноменологической оговорки. Наше представление о личности, основанное на повседневном восприятии личности вместе с повседневным языком, охватывающим всю сумму смыслов, значений и контекстов, где личность фигурирует или описывается, является апостериорно- синтетическим. Ни в политической философии, ни в философии вообще пока не сформулированы ни аксиомы личности, ни правила вывода из таких аксиом. К этому можно добавить, что буквально начиная с первых текстов, где личность фигурирует как логически выделенное понятие, и до текстов наступившего XXI века личность всегда оказывается в своего рода «междисциплинарном пространстве». Сначала — между теологией и философией, затем — между философией и психологией, сегодня — между психологией, социологией и политической философией. Мы думаем, что именно в последней личность может обрести свою, пусть пока пробную, феноменологию. Но для того чтобы это случилось, необходимо выполнение одного важнейшего условия, к чему, по существу, и сводится первая интуиция относительно личности: чтобы понимать личность, нужно безжалостно отбросить не только всю сумму ее повседневных пониманий, но и весь комплекс наших собственных субъективных (эмоциональных, волитивных и т.д.) установок в отношении личности. Ибо наша субъективность не может быть ни основанием для понятия личности, ни местом рождения новых интуиций относительно личности.

Вторая интуиция. Феномен личности в политической философии не может рассматриваться вне корреляции с контингентом субъектов политической рефлексии. Здесь следует заметить, что корреляция личности с этим контингентом имеет совсем другой характер, чем ее соотношение с политической ситуацией. Дело в том, что политическая ситуация может возникать, спонтанно или целенаправленно, совершенно не политическим, а, в принципе, каким угодно образом — в порядке нарастания и аккумуляции порою совершенно незначительных изменений (флуктуаций) экономического, культурного либо чисто психологического характера. Политический контингент не может возникнуть спонтанно и неполитически. Его формирование требует времени, исчисляемого в периодах политической истории, но прежде всего в сменяющихся поколениях. Это время является временем трансляции и коммуникации политических принципов, убеждений и образов действия, словом, передачей (а зачастую и переводом) форм политической рефлексии. Более того, это время является временем воспитания, культивирования политического субъекта на основе этих принципов и образов. Здесь важно подчеркнуть самостоятельное значение времени, потому что история дает нам немало примеров, когда были налицо, казалось бы, все условия для формирования политического контингента, который не возник только потому, что не хватало времени для реализации этих условий. Это, конечно, крайне упрощенная схема генерации контингента субъектов политического действия, при отсутствии которого появиться политической личности трудно или невозможно. Этот контингент мы (вместе с Аленом Бадью и другими так называемыми «новейшими» французскими философами-онтологами) условно назовем политическим «мы». Именно «мы», а не «вы» и не «они». Ведь в любом политическом действии или мышлении необходима автореферентность, возобновляемое обращение политического субъекта к самому себе как к члену политического контингента. Заметим, этот контингент может быть реальным или воображаемым, многочисленным или состоящим из двух субъектов, гомогенным или разнородным социально, идеологически или даже политически. «Мы» здесь — это символ политического контингента. Особенно интересно то обстоятельство, что политическая личность и политический контингент находятся в отношении символического взаимоиспользования и это взаимоиспользование реализуется только посредством «мы». Контингент превращает ту или иную политическую личность в конкретный символ своего «мы», а политическая личность использует то же самое «мы» как символ того мира, в котором она уже отрефлексировала себя политически и в котором разворачивается ее политическая деятельность. В конце концов не так уж неправ тот же Бадью, когда утверждает, что коммунизм как политический феномен умер не тогда, когда умерли его «символические личности» (Ленин, Троцкий, Мао и т.д.), и уж совсем не тогда, когда развалилась советская империя, а тогда, когда полностью исчезло «мы» коммунистической политики. Все это можно было бы переформулировать, сказав, что только в «мы» контингента субъектов политического действия политическая личность обретает свое символическое измерение. Без этого измерения невозможно говорить о личности ни в политике, ни в экономике, ни в культуре или искусстве. Заметим в этой связи, что достаточно вульгаризированное понятие «харизматичности» элементарно редуцируется к символизму политического «мы», в отсутствие которого (или которых — «мы» может быть несколько) никакой субъект политического действия не может стать политическим деятелем, а субъект политической рефлексии — политическим мыслителем.

Третья интуиция — об историческом измерении личности. Все равно о какой истории идет речь — истории страны, фирмы, семьи или мира. Здесь решающим является вот что. Когда мы говорили о личности в ее отношении к ситуации, то отметили, что личность апроприирует ситуацию, делает ее своей собственной. Аналогичным образом можно будет сказать, что политическая личность апроприирует историю. И не только в узком смысле — историю как время существования политического контингента или сколь угодно затянувшейся политической ситуации, а как историю вообще, в данном случае политическую историю, которая превращается в «предысторию» ее, этой личности, собственной политической деятельности. Любопытно заметить, что имеющее широкое хождение выражение «историческая личность» является метафорой исторического измерения личности. Но говорить об этом измерении можно только тогда, когда существует историческое мышление или историзм как общий признак апперцепции, присущей не только данному политическому контингенту, но и данной культуре в целом.

Теперь переходим к тому, что можно было бы условно назвать модальностями личности в политической философии. Мы вводим в разговор о личности понятие модальности, потому что пока не считаем возможным философский разговор об онтологии личности. Возможно, разумеется, сформулировать аксиоматическим образом какие-то онтологические условия введения личности в наше философствование, но как философское понятие — если мы оставим в стороне теологию — личность не нуждается в онтологизировании. Модальность личности будет рассматриваться чисто операционально. Сама модальность будет фигурировать как способ понимания личности теми лицами — в данном случае субъектами политического действия, — которые совпадают с личностью в месте и времени своей политической деятельности, то есть в политической ситуации. Здесь оговорим, что и сама личность, о которой идет речь, является одним из этих лиц. При этом понятие модальности предполагает рефлексию о личности в данном контингенте уже произведенной или, во всяком случае, принципиально возможной. Тогда самосознание личности будет нами полагаться частным случаем личностной рефлексии вообще. Говоря о личности, мы выделяем три модальности.

Первая модальность — когнитивная. Личность воспринимается как субъект особого знания, особого в двух смыслах — она знает не то, что другие, и не так, как другие. Эта «особость» знания личности имеет два аспекта — относительный и абсолютный. В относительном аспекте личность может знать больше, глубже или точнее, чем другие, но в общем ее знание сопоставимо и сравнимо со знанием других. В абсолютном аспекте личность воспринимается (и не редко воспринимает себя) как тот, кто знает истину — в принципе, все равно о чем: о себе, о тебе, о ситуации, о мире. Именно знание такой истины имел в виду Карл

Маркс, когда говорил: «Я творю суть истории и воздаю каждому должное», или Жак Лакан, сказавший, открывая свой восьмой семинар: «Запомните, начиная с первого слова этого семинара, все, что я говорю, есть истина — полная и абсолютная». Заметьте, это совсем не курьез, ибо и Маркс, и Лакан, каждый в своей аудитории, обращались к лицам, уже воспринимавшим их как личностей, обладающих особым знанием. И где бы ни находился носитель особого знания — в штаб-квартире избирательной кампании, в генеральном штабе армии, в ученом совете университета, в офисе банка или в своей собственной семье — он является для окружающих не только носителем своего особого знания, но и, по крайней мере в данный момент и в данном месте, его единственным воплотителем и выразителем. Более того, в апперцепции данной личности окружающими ее людьми обычно происходит то, что мы называем эпистемологическим «поворотом». Субъекты политического действия хотя и продолжают считать знание личности особым, но вместе с тем начинают включать и себя самих в это знание как участвующих в нем или разделяющих его с личностью. Тогда знание в их восприятии превращается из знания «о том, что есть» в знание, «которое само есть». Иначе говоря, знание о любом факте или событии приобретает силу самого этого факта или события или превышает ее. Разумеется, что в этом одна из разгадок секрета магии личности. Но ведь случаются и ошибки. Одним из весьма курьезных последствий развития когнитивной модальности личности является перевод этих ошибок из субъективности знания в объективность действительности. Тогда наиболее тривиальным объяснением будет — «что ж, так и должно было случиться, ибо ошибка здесь не в знании, а в природе вещей». Другим подобного рода объяснением будет, что «знание по своей собственной природе включает в себя ошибку». В обоих случаях ошибка объективируется.

Вторая модальность личности — конативная. Воспринимаемая в этой модальности личность является носителем, воплотителем или выразителем особой энергии изменения. Здесь слово «энергия» лучше понимать как интенсивность и напряжение воли и желания прервать обычный, рутинный порядок жизни, деятельности и мышления. Личность в этой модальности прерывает продолжающуюся ситуацию, заменяет ее другой, то есть можно было бы сказать, что она является генератором ситуации как в положительном, так и в отрицательном смысле этого слова. Здесь, однако, значение конативности выходит за пределы отношения личности к ситуации. Теперь личность воспринимается как активная причина изменения людей — в нашем случае субъектов политического действия — как фактор смены их психических стереотипов и изменения их сознания. Можно было бы пойти дальше и сказать, что в своей конативной модальности личность «борется» с психизмом людей, стремится его редуцировать к осознанию данной ситуации, данной эпохи. В предельном случае конативная модальность личности может рассматриваться не только как способность личности видеть другого человека «другими глазами», но и как воля, стремление к активному личному (эмоциональному, интеллектуальному и т.д.) отношению к другому человеку как к уже измененному самой этой личностью.

Третья модальность — этическая. Дело в том, что любое понимание этики — от вульгарного и синтетического до философского и аналитического — невозможно без либо сформулированных, либо подразумеваемых первичных аксиом, которые как по своему содержанию, так и по правилам их вывода и применения в теории и практике находятся за пределами политической философии и любой другой нерелигиозной философии, так же как и науки. Апперцепция личности по необходимости будет в себя включать самые различные и нередко противоречащие друг другу этические моменты. Наиболее фундаментальным из них здесь является то, что личность нам всегда дана в ее принципиальной положительной, отрицательной или нейтральной оценке. Здесь аксиология личности может оказаться за скобками ее действительного восприятия в конкретных политических ситуациях.

Самый поверхностный критический анализ идеологий XX века — анализ до сих пор не реализованный в политической философии — показывает неприложимость этических критериев к оценке какой бы то ни было идеологической системы, включая и те случаи, когда система открыто декларирует неприменимость к ней этики. Именно это обстоятельство определило двойственность, господствующую в отношении к личности в трех наиболее сильно выраженных политических идеологиях — в коммунизме, фашизме и «усредненном» глобальном либерализме (мы не упоминаем в этой связи политическую идеологию анархизма, целиком еще не ставшую политической идеологией, идеологию психоанализа и до сих пор локальную политическую идеологию клерикального фундаментализма). Начнем с коммунизма. Здесь теория личности, во всяком случае в ее исторической ретроспективе, сводилась к роли личности в истории, которая могла быть либо положительной, либо отрицательной. Интересно, что в этом вопросе коммунистическая идеология полностью исходила из классических критериев этики. Но будет интересно вспомнить и о том, что в своих утопических истоках (которые оказали очень сильное влияние на Маркса, Ленина и Плеханова) эта идеология относилась к личности решительно отрицательно. Перелом в отношении к личности произошел в сталинистской и маоистской версиях коммунистической идеологии, где выделяется специальный подкласс личностей-вождей, как бы воплощающий в себе этику эпохи, страны или класса и, таким образом, не подлежащий этическим оценкам. Фашистская политическая идеология — во всяком случае в ее нацистской версии — относилась к личности абсолютно отрицательно. В политической идеологии глобального либерализма личность выступает как этически «слабоположительная». В этом смысле она контрастирует с «сильноположительной» личностью протестантской этики. Не будет преувеличением сказать, что этическая модальность личности претерпела значительные изменения в первой половине XX века под влиянием развивающихся экономических философий, начиная с кейнсианства. Настоящий период времени, с нашей точки зрения, характеризуется — и это важнейший момент в современном мировоззрении вообще — эквивалентностью субъекта экономического действия субъекту политического действия. Последствием этого, хотя это не более чем гипотеза, неизбежно явится развитие идеи этически нейтральной личности.

Главной проблемой в этической модальности личности остается свобода личности, в первую очередь свобода от ограничений, налагаемых на личность данной политической ситуацией. Однако говорить об этой условной относительной свободе можно только с двумя оговорками. Первая оговорка. Такая свобода является фактом самосознания личности и не ставит под вопрос ее тождественность данной ситуации. То есть личность остается в данной ситуации, но освобождается от этики данной ситуации. В то время как этика других субъектов политического действия остается ситуативной. Вторая оговорка. Личность этически независима от данной ситуации только в той мере, в какой она в своем самосознании и политическом действии готова к изменению данной ситуации и переходу к следующей. Отсюда берет свое происхождение уже давно ставшая мифической идея о том, что у личности якобы нет этики. При этом следует учесть еще одно важнейшее обстоятельство: не только в любой политической идеологии, но и в любой практической политике могут быть свои этические аксиомы. И здесь задачей политической личности будет корректировка этих аксиом в рамках каждой изменившейся или новой политической ситуации. Все это, конечно, не может не произвести впечатления этического релятивизма, если не сказать цинизма политической личности. Однако на самом деле это не так, потому что этика политической личности существует только постольку, поскольку эта личность продолжает восприниматься другими как этическая личность в их смысле, хотя эта личность в своем самосознании может полагать эту этику только своей собственной. Поэтому лучше будет назвать личность в этой модальности не этическим релятивистом или циником, а этически автономным субъектом. И, наконец, можно было бы заключить, сказав, что в политической философии этическая автономность личности эквивалентна ее этической нейтральности.

Эта трактовка личности в политической философии, в отличие от субъекта политического действия вообще, не является ни классической, ни неклассической, и вот почему. Невозможно сослаться ни на одну философскую трактовку личности как на «классическую». Если говорить о личности как термине и понятии политической (или в такой же мере экономической) философии, то это понятие, которое ждет своей перетрактовки в будущем. Мы думаем, что предварительным условием принципиально нового понимания личности будет решительный отказ от привычных оппозиций, таких как «общее/особенное», «нормальное/исключительное» и прежде всего, конечно, «статистически редкое/статистически частое», а это, в свою очередь, вызовет необходимость какой-то новой аксиоматики.