• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Если бы наши лидеры были рядовыми гражданами, их давно отправили бы на пенсию по инвалидности. К такому выводу пришло общество, немало узнав в постсоветские времена о здоровье кремлевских вождей.

А толчком послужила ситуация августа 1991 года в Форосе. Был ли болен президент СССР Горбачев? Увы, на этот вопрос ответа до сих пор нет. И не потому, что есть что скрывать. Просто у нас нет традиции, существующей во многих странах мира. Имеется в виду право населения на информацию о здоровье первых лиц государства.

Быть может, у нас очень жесткие требования к соблюдению врачебной тайны? Хотя и в США они не мягче. И тем не менее вспомним май 1991 года, когда из-за океана пришло сообщение о внезапной болезни Джорджа Буша. Американского президента поместили в военно-морской госпиталь. Прямо оттуда шла трансляция пресс-конференции лечащих врачей Буша. Виднейшие кардиологи страны рассказывали о возможных осложнениях болезни и лечении президента. Это свидетельствует о том, что здоровье лидера государства принадлежит не только ему, но и всему обществу. Что касается нас, то нам практически ничего неизвестно о здоровье руководителей страны. А аппарат Белого дома публикует заключения по итогам регулярных медицинских обследований президента США. Поразительно, не так ли?

Впрочем, нам этого не понять. Все, что касается частной жизни наших вождей, всегда было окутано тайной. И Горбачев здесь, к сожалению, не исключение. Чего греха таить — значительная часть населения поверила ГКЧП, отстранившему президента страны от власти «в связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения своих обязанностей». Такую доверчивость можно объяснить лишь неинформированностью людей. В любой демократической стране этот номер не прошел бы ни за что. Абсолютное, почти стопроцентное неведение населения о состоянии здоровья Горбачева едва не сыграло с ним злую шутку.

Заявлениям членов ГКЧП поверили даже такие люди, как Щербаков, первый заместитель премьер-министра. А ведь он входил в ближайшее окружение президента. Что же тогда говорить о рядовых гражданах? Многим, наверное, запомнилось выступление Щербакова на внеочередной сессии Верховного Совета СССР в конце августа 1991 года. Он сказал тогда, что не понимал происходящего. И сделал вывод, что с Горбачевым что-то случилось. На основании рассказа Павлова. А Павлов рассказал ему следующее.

Вызвали его из дома в Кремль. Приехал. Входят Бакланов, Шенин, Плеханов и, самое главное, Болдин. Говорят, что они только что из Крыма, что час ждали президента в приемной. Не могли зайти, потому что у него врачи. Раиса Максимовна тоже не в состоянии говорить. Так сказать, тяжелейшая обстановка. Их пустили на пятнадцать минут. Президент лежит, по словам врачей, — то ли инсульт, то ли инфаркт, то ли все вместе, не знают. В общем, им стало ясно, что президента какое-то время не будет.

В печати тогда было много предположений о характере болезни президента. Называлась даже болезнь шейных позвонков, из-за которой он потерял возможность двигаться. Во что только не поверишь, если нет достоверной информации.

Газета «Комсомольская правда» 19 августа попыталась что-либо узнать о здоровье президента. Ничего не получилось.

Академик Евгений Чазов, бывший начальник 4-го Главного управления при Минздраве СССР, заявил корреспонденту, что ни о тогдашнем состоянии Горбачева, ни о его истории болезни он ничего не знает. Министр здравоохранения страны Игорь Денисов сказал, что аппарат президента обслуживает лечебно-оздоровительное объединение при кабинете министров СССР. Заместитель начальника объединения Валерий Кутов рассмеялся:

— Вы странные люди. Кто же будет говорить по телефону о здоровье президента? И вообще об этом известно только лечащему врачу Михаила Сергеевича…

Газета задала правомерный в этой ситуации вопрос: теоретически какие из болезней Горбачева могли бы обостриться? И что ответил руководитель медсанупра Кремля?

— Не хочу гадать на кофейной гуще, — сказал он. — Вчера видел человека здоровым, а сегодня узнаешь, что он попал в больницу. Ждите специального сообщения.

Однако оно так и не появилось.

В этом многие увидели крупную ошибку Горбачева и его окружения.

Отсутствие информации всегда вызывает массу домыслов и предположений. Кутов, допустим, действовал согласно установленному правилу, по которому здоровье советских руководителей было одной из самых охраняемых тайн. Для этого и была создана — уже в феврале 1919 года — закрытая система медицинской помощи для высших партийных и государственных чиновников. Работник этой системы не мог давать по телефону сведения о здоровье руководителя страны частному лицу, пусть и представляющему орган печати. Отказ можно объяснить тем, что огласка этих сведений — нарушение принципов медицинской этики. Но ведь бюллетень-то можно было опубликовать. И все слухи развеялись бы сами…

Действительно, печатались же в свое время бюллетени о состоянии здоровья Ленина, Троцкого. Но потом эти сведения стали государственной тайной. Пожалуй, единицы из наших соотечественников видели истории болезни Ленина, Сталина, Брежнева, Черненко, других государственных деятелей. Более того, руководителями страны становились лица, о здоровье которых ничего не было известно. Не случайно о Сталине говорили, что он был параноиком, то есть психически неполноценным. Что касается других руководителей, то об их здоровье народ мог судить разве что по внешнему виду, притом не всегда блестящему.

Да уж, советские люди порядком насмотрелись спектаклей на своем веку. Одно голосование Черненко в палате Центральной клинической больницы чего стоило. Чтобы скрыть истинное положение вещей, система и не такое придумывала. По ее заказу врач Розанов, наблюдавший Ленина в последние годы его жизни, написал: «Колоссальный склероз мозговых сосудов, и только склероз. Приходилось дивиться не тому, что мысль у него работала в таком измененном склерозом мозгу, а тому, что он так долго мог жить с этим мозгом». Сегодня, отрешившись от многих мифов и заблуждений, мы вправе спросить себя: врач удивляется, как Председатель Совнаркома мог биологически жить с больным мозгом, а ведь в это время он написал массу статей, подписал множество директив и постановлений правительства, которые претворялись в жизнь.

А что знал народ о здоровье Брежнева? Только из опубликованного заключения о болезни и причине смерти стало известно, что Леонид Ильич «страдал атеросклерозом аорты с развитием аневризмы брюшного отдела, стенозирующим атеросклерозом коронарных артерий, ишемической болезнью сердца с нарушениями ритма, рубцовыми изменениями миокарда после перенесенных инфарктов».

А другой лидер — Андропов, столь популярный и любимый в народе? Вот выдержка из медицинского заключения о причине смерти: «Интерстициальный нефрит, нефросклероз, вторичная гипертония, сахарный диабет, осложнившийся хронической почечной недостаточностью. С февраля 1983 года находился на лечении гемодиализом». Рядовой гражданин страны, имея такие заболевания, непременно получил бы группу инвалидности, был бы освобожден от работы и незамедлительно отправлен на пенсию.

Вот именно — рядовой. А Андропов таковым не являлся. Поэтому страна не знала, что ее лидер неизлечимо болен. После его смерти прошло много лет, нет больше державы, которой руководил Андропов, нет политического строя, которому присягал Герт Петрович Кулаков — центральная фигура в лечебном процессе Андропова, но никто никогда не слышал ни интервью, ни воспоминаний этого кремлевского врача о том, как протекала болезнь тогдашнего генсека. «Все, что я увижу в доме больного, — тайна». Фраза, произнесенная Гиппократом, для Кулакова — святая.

О пресловутой «кремлевской геронтократии» в народе сочинено немало метких анекдотов. Болели многие — Брежнев, Суслов, Устинов, Черненко, Кириленко. Но тогдашний главный партийный врач академик Чазов установил такой режим охраны интересов высокопоставленных пациентов, что исключалась любая, в том числе случайная, утечка информации об их здоровье. Чазов исходил из того, что все больничные тайны, все ощущения больного — личная собственность пациента.

Когда в годы горбачевской перестройки к власти пришли молодые политики, по внешним данным можно было говорить об отсутствии у них тяжелых заболеваний. Тем не менее официальной информации о состоянии их здоровья не было. Вспомним выборы президента России летом 1991 года. Из всех претендентов на пост главы государства население имело более-менее ясные представления о здоровье только двоих — Ельцина и Рыжкова.

Надо отдать должное Борису Николаевичу — тогда его команда действовала по европейским стандартам. В самом массовом издании — еженедельнике «Аргументы и факты» — было опубликовано интервью с лечащим врачом Ельцина А. Григорьевым. Материал в «Известиях» о здоровье Рыжкова скорее всего был вызван слухами о его недомогании. Слухи надо было развеять, и газета поместила информацию о том, что, прежде чем баллотироваться на пост президента России, Рыжков прошел медицинское обследование и убедился, что здоровье полностью восстановлено. Оно, как помнит читатель, было подорвано инфарктом миокарда, перенесенным им после смещения с поста премьера. Что же касается состояния здоровья других кандидатов на пост президента, то сведениями об этом общественность не располагала.

И все же тогда, похоже, перелом в этом щекотливом вопросе наметился. Преодолевалась ложная щепитильность, у претендентов на государственные посты открыто спрашивали, как у них со здоровьем. Многим запомнился вопрос народного депутата СССР Ю. Андреева, который он задал на IV съезде народных депутатов страны кандидату в вице-президенты Г. Янаеву.

Андреев спросил:

— Когда вы шли к трибуне, мне показалось, что в ваших движениях некоторая заторможенность. Скажите, пожалуйста, Геннадий Иванович, как у вас со здоровьем? Нам небезразлично, какое здоровье у вице-президента…

Над ответом Янаева потешалась вся страна: жена, оказывается, была в восторге от его здоровья. Второе лицо в государстве прилюдно признавался, что болеет теми же болезнями, которыми болеют «настоящие» мужчины.

Похоже, за три августовских дня девяносто первого года советские люди узнали о здоровье своих руководителей больше, чем за все предшествовавшие годы. Пресс-конференция членов ГКЧП 19 августа показала, чем болел вице-президент СССР. Дрожащие руки дополнили заторможенность его походки, бросившейся в глаза депутату Андрееву. Выяснилось, что болен и премьер-министр Павлов — при его конституции вполне закономерны гипертонические кризы.

И наконец стала известна еще одна государственная тайна — чем болел советский президент. Правда, не вся.

По свидетельству Г. Шахназарова, помощника Горбачева, у Михаила Сергеевича был радикулит. 18 августа около 14 часов Михаил Сергеевич позвонил Георгию Хосроевичу и сказал, что все в порядке, немного подлечили, чувствует он себя хорошо. Президент Научно-промышленного союза СССР А. Вольский 21 августа сделал заявление о том, что слухи, будто Михаил Сергеевич находился в плохом состоянии здоровья и был не в состоянии действовать, — ложь. Вольский говорил, основываясь на беседе, которую имел с Горбачевым во второй половине дня 18 августа. Горбачев позвонил Аркадию Ивановичу на дачу по обычному телефону. Единственное, что его беспокоило тогда, — боли в пояснице, что для него обычно.

Однако за рубежом в те дни распространялись и другие сведения. Французский журнал «Пари-матч» опубликовал сведения, согласно которым советский президент имел предрасположение к диабету. Поэтому ему приходилось соблюдать режим, исключавший не только употребление сахара, но также избыточное количество мяса и жира. Он питался в основном овощами и фруктами. Совсем не употреблял спиртного, из-за чего, как утверждали злые языки, развернул антиалкогольную кампанию.

Не мог ли радикулит иметь «дипломатические» причины? Эта версия широко обсуждалась на Западе. В частности, там не сомневались, что катар верхних дыхательных путей в августе 1986 года действительно помешал Горбачеву принять генерального секретаря компартии Японии. А вот относительно простуды в июне 1990 года, когда из-за нее он не принял Казимеру Прунскене во время политического кризиса в Прибалтике, строились многочисленные догадки.

Разрабатывалась и версия «дипломатического» радикулита в Форосе в августе 1991 года. Зарубежные средства массовой информации располагали о советском президенте большими сведениями, чем на его родине. Западная печать исключала возможность наследственных болезней. Отец президента Сергей Андреевич Горбачев всю жизнь проработал в сельском хозяйстве, воевал на фронте, был ранен. Он умер в 1976 году в возрасте 67 лет от приступа гипертонии. Мать, Мария Пантелеевна, в свои 80 лет чувствовала себя хорошо, самостоятельно вела домашнее хозяйство. Лечилась в основном от артрита — болезни суставов. По мнению местных медиков, нет никаких оснований предполагать в семье Горбачевых наличия каких-либо наследственных заболеваний.

«Удивительная эпидемия охватила советское руководство», — сказал госсекретарь США Джеймс Бейкер, узнав о недомогании премьер-министра Павлова. Вслед за Валентином Сергеевичем срочно взял больничный министр иностранных дел Бессмертных. Он даже врача на пресс-конференцию притащил — для пущей убедительности.

И население, похоже, склонно было поверить им. Это немудрено — информация о состоянии здоровья высшего руководства у нас настолько редкое и из ряда вон выходящее явление, что любые сведения принимались за чистую монету. За рубежом научились распознавать дипломатические увертки, у нас — нет. Народ верил своим вождям. Во всяком случае, это относилось ко многим слоям населения, проживавшего в глубинке. Там не имели ни малейшего представления о том, что последний премьер и первый, и последний, вице-президент СССР питали слабость к тому, о чем в истории болезни пишут в разделе «вредные привычки».

Такие «привычки» имели многие советские государственные деятели. Предрасположенными к чрезмерному употреблению алкоголя были Молотов, Куйбышев, Жданов, Щербаков, в недавние времена — Брежнев, Щелоков. А скольких мы еще не знаем. В этот перечень можно с полным основанием внести Рыкова, Калинина, Ворошилова, Хрущева, Маленкова, Булганина, Подгорного. Это если считать крупняк — глав правительства, членов Политбюро. А сколько алкоголиков, лиц с ярко выраженным похмельным синдромом было среди деятелей калибром помельче — министров, начальников главков, военных деятелей. Это в Москве. А на местах — в республиках, краях, областях? Такое возможно было только в нашей стране. Объективной информации о здоровье лидеров как не было, так и нет. Ею обладает узкий круг лиц — лечащие врачи.

Горбачев тоже не сделал выводов из форосского урока. Логика действий президента, вырвавшегося из крымского заточения, вроде бы понятна и обоснованна. Что сделал Горбачев? Первым делом разукрупнил КГБ — вывел из подчинения комитета бывшую «девятку», занимавшуюся охраной руководителей государства, переподчинил ее лично себе. Выделил в самостоятельную структуру службу правительственной связи, которая тоже вошла в непосредственное подчинение президенту. Горбачев замкнул на себе многие специфические организации, которые раньше входили в систему КГБ. С какой целью это сделано? Чтобы исключить возможность повторения того, что произошло с ним в Форосе. Решения правильные, они продиктованы соображениями безопасности первых лиц государства, предотвращения каких бы то ни было попыток военного переворота.

Вот только неясно, почему не были разработаны механизмы ознакомления населения с объективными данными о здоровье высших должностных лиц. Сама ситуация требовала того, чтобы было обнародовано медицинское заключение о состоянии здоровья президента. И тогда Горбачев первым среди советских лидеров заложил бы цивилизованную, принятую в большинстве демократических стран традицию.

Речь идет не о том, чтобы предавать огласке конкретные диагнозы, — действительно, это можно расценить как вмешательство в личную жизнь, как нарушение врачебной тайны. Речь идет о документе, в котором комиссия независимых специалистов констатировала бы свое мнение о способности претендента занимать высокий пост. Мысль разумная, особенно если учесть, сколько людей, ущербных физически, психически и нравственно, безудержно рвется к власти.

Самое страшное то, что многие действительно оказываются на самой вершине этой власти. Последствия их деятельности налицо. Медицинское обследование с оценкой соответствия высоким требованиям и последующей публикацией в печати заключения комиссии было бы гарантией того, что высокий государственный пост не займет очередной проходимец, «болеющий теми болезнями, которыми болеют настоящие мужчины».

Состояние здоровья крупных государственных деятелей — несомненно, важнейший фактор, который оказывает воздействие на политическую жизнь страны. Достаточно вспомнить две нашумевшие болезни 1991 года: американского президента Дж. Буша и советского Михаила Горбачева. И если в США болезнь президента стала темой номер один всех средств массовой информации, если ведущие американские кардиологи в прямом эфире вели рассказ о причинах возникновения, особенностях болезни и способах лечения своего лидера, то о болезни советского президента люди ничего толком не знали. Кроме того, что эти слухи — наглая ложь и что он в состоянии исполнять свои обязанности. Притом такие заявления делали люди, которые разговаривали с Горбачевым в те дни по телефону. Конечно же они не были специалистами в медицине.

Итак, Горбачевым были предприняты все меры, исключавшие возможность повторения Фороса, кроме медицинской. Почему? На это обстоятельство многие обратили внимание. В девяносто первом году об этом говорили и писали открыто.

Может, и мы когда-нибудь узнаем правду. Или наши потомки. Через несколько поколений, как пообещал в октябре 1991 года А. Оболенский, председатель парламентской комиссии по расследованию причин и обстоятельств государственного переворота в СССР.

«Это правительство должно уйти в отставку в полном составе!» — решительно заявил Горбачев на встрече с народными депутатами РСФСР 23 августа 1991 года.

Заявление неожиданное, если учесть, сколько труда приложил Михаил Сергеевич для того, чтобы сформировать кабинет министров именно в этом составе. И вдруг — такая немилость сразу ко всем членам правительства.

Что послужило поводом для требования их отставки? Как впоследствии выяснилось, несколько блокнотных страничек с краткими записями о том, что говорили члены кабинета министров СССР на своем заседании 19 августа 1991 года.

Эти странички старательно заполнял не самый влиятельный член правительства, но они сыграли роковую роль в судьбе всего кабинета министров. Автором записей был председатель Государственного комитета по охране природы Николай Николаевич Воронцов. Как только Горбачев вернулся из Фороса, Воронцов нашел возможность передать президенту листки, свидетельствующие о его непревзойденном стенографическом таланте.

По словам выдающегося стенографа, о перевороте он узнал от своего шофера. Тут же позвонил в свою приемную. Там сказали, что никаких вызовов не зафиксировано. Руководитель природоохранного ведомства провел в своем кабинете весь день, но никому не понадобился. И только ближе к вечеру ему сообщили, что в 18 часов состоится внеочередное заседание кабинета министров.

Воронцов приехал за пятнадцать минут до начала заседания. Многие его коллеги — министры — не знали, что происходит, и надеялись получить исчерпывающую информацию. Те, кто наверняка был в курсе, отсутствовали: министры обороны, иностранных и внутренних дел, председатель КГБ. Впрочем, они и раньше не приходили на заседания правительства, поскольку напрямую подчинялись президенту-генсеку.

Открыл заседание премьер-министр Павлов.

— Готовы ли вы работать в условиях чрезвычайного положения? — обратился он к членам правительства. — В принципиальном плане мы с вами уже договорились. Но сегодня обстановка такова: то, что мы решали, не выполняется. И мы придем к тому, что производство остановится. Нас не интересуют лозунги политические. Согласны ли вы с заявлением Президиума кабинета министров?

Двумя днями раньше, поздно вечером в субботу, 17 августа, состоялось заседание Президиума. Участвовал узкий круг лиц — премьер, его замы, министр финансов, управделами. Было высказано неудовольствие, что кабинет министров не получил текста Союзного договора, даже премьер ознакомился с ним из газет.

Что решил Президиум кабинета министров, Воронцов не знал. Он, как и другие члены правительства, не получил текста заявления Президиума. «Не связано ли это с подготовкой к путчу?» — делает предположение Воронцов.

Первым слово попросил министр внешнеэкономических связей К. Катушев:

— Провели расширенное заседание коллегии, заслушали заявление руководства, приняли к действию. Выполняем задачи, поставленные перед нами ГКЧП. Довели эти сведения до торгпредств.

Орлов, министр финансов:

— Мы работаем в режиме особой охраны, чтобы не допустить расхищения ценных бумаг.

Сычев, Госстандарт:

— Никто не должен отказываться от общесоюзной системы стандартов… Сильно запоздали с введением чрезвычайного положения.

Лев Иванович (кто-то из новых министров, пометил в блокнотике Воронцов):

— Мы с вами, наше общество нуждается в порядке. Этого шага мы давно ждали.

Давлетова, Комитет легкой промышленности:

— Легкая промышленность на грани остановки из-за суверенитетов. Директора предприятий возмущены, что легкой промышленности не было в тексте Союзного договора.

В. Гусев, председатель Госкомитета по химии и биотехнологиям:

— Обзвонил сто предприятий. Все поддерживают воззвание ГКЧП. Легкомысленно оценивать, что все хорошо. Беспокоюсь за кемеровское предприятие «Азот», за башкирские предприятия, там могут начаться забастовки. О политике: если мы отступим хоть на йоту, мы пожертвуем службой, жизнью, больше шансов у нас не будет.

Панюков, министр гражданской авиации:

— Мы поздно ввели чрезвычайное положение. Надо соблюдать закон и порядок в стране.

Из Министерства машиностроения (Воронцов не уловил фамилию):

— Все машиностроители Советского Союза, АН СССР, инженерная академия — все за. Мы видели, что было у Манежа — всего каких-то человек семьсот. Нам надо двигаться решительней.

Наверное, представитель этого министерства сказал что-то о необходимости танков, потому что премьер Павлов подал реплику:

— А я против танков! Пусть люди погуляют, поговорят…

Еще один министр (Воронцов не указывает фамилию):

— До обеда в отрасли было все нормально, а после обеда начались листовки от России…

Сычев, Госстандарт:

— Слава Богу, что так произошло.

Павлов:

— Да, есть шелопуты, которые ходят сейчас по Манежной площади. Но нельзя сравнивать ЗИЛ, Уралмаш с Манежной площадью…

Замминистра энергетики (фамилия Воронцовым не указана):

— Настроение нормальное, аварий нет, московские электростанции взяты под охрану. Все без эксцессов.

Замминистра сельского хозяйства и продовольствия (фамилия отсутствует):

— Трудно будет с продовольствием. Нужна инвентаризация. Запад нам ничего не даст.

Представитель Министерства путей сообщения:

— В отрасли порядок.

Тизяков, член ГКЧП:

— За порядок… Демократия нас довела…

Н. Воронцов, председатель Госкомприроды:

— Наша коллегия приняла меры по бесперебойному функционированию экономического механизма. Единое экономическое, в том числе экологическое, производство требует единения с республиками. О моей позиции в связи с происшедшим. Я задаю себе вопрос: в каком положении я нахожусь? Я рекомендован Верховным Советом СССР, назначен на должность президентом Горбачевым. Такой вопрос могут задать все министры. Непонятно, почему мы обходим этот вопрос. В Белом доме принят ряд постановлений, которые говорят о незаконности этого дела. Поскольку я единственный из членов правительства являюсь российским депутатом, готов установить челночные связи между Белым домом и кабинетом министров, чтобы избежать дальнейшего ухудшения обстановки.

Однако предложение Воронцова членами правительства было проигнорировано.

Далее выступил вице-премьер Щербаков:

— Народное хозяйство должно работать в любых условиях. Мы не получим кредитов в ближайшие часы и дни. Надо перейти на график работы в чрезвычайный период. Нельзя вызывать директоров с мест, за исключением Москвы, чтобы не развалить хозяйство. Никто из нас не приходил работать с конкретной личностью. Пока мне неясна линия руководства ГКЧП. Я буду честно работать, но свою личную позицию определю позже. Я за дисциплину, но без возврата к методам двадцать девятого года.

Вице-премьер Маслюков:

— Должна быть хозяйственная и финансовая поддержка. Давайте прекратим сокращение штатов…

Павлов не соглашается со своим замом, между ними вспыхнула полемика.

Вице-премьер Рябев:

— Надо максимально двигаться в сторону Конституции…

Вице-премьер Догужиев:

— Я за Союзный договор, но он нуждается в доработке. Мы говорили о необходимости чрезвычайных мер много раз несколько лет. То, что произошло, не означает возврата к тоталитаризму. Центр должен взять на себя гарантии прав человека, включая экономические права. Крутые меры в экономике принимаются и в капстранах… Надо пересматривать подходы к плану 1992 года, усилить централизацию.

Губенко, министр культуры:

— Моя отрасль не имеет производственного потенциала, но у нее нравственный, духовный потенциал. Среди творческой интеллигенции есть и провокаторы, которые хотят пролить кровь, но я говорю не о них. Пока все это находится за рамками закона.

Щадов, министр угольной промышленности:

— Обстановка в стране очень сложная, некоторые товарищи ее упрощают. Ситуация меняется по часам. Если сегодня в Кузбассе, Воркуте не ввести чрезвычайное положение, то завтра лягут шахтеры и прольется их кровь. Принято решение о забастовке шахтеров Кемеровским облсоветом.

— Товарищи! — сказал премьер Павлов. — Зачем говорить о политике? Вот будет съезд народных депутатов, он все и определит. Мы должны поддержать Союзный договор, но нужны оговорки. У нас, профессионалов, есть взгляды на единое экономическое пространство, на необходимость дать стране хлеб, тепло. У нас нет кукурузы. Перерезано 5 процентов коров и 10 процентов свиней…

Получив от доброхота-стенографиста эту информацию, Горбачев принял решение отправить весь кабинет министров в отставку.

Чем был вызван поступок Воронцова? Приверженностью идеям перестройки? Или меркантильным стремлением не упустить свой шанс?

Председатель Госкомприроды оказал большую услугу союзному президенту, открыв ему глаза на членов кабинета министров, которые в большинстве своем поддержали ГКЧП. Однако уже через несколько дней он переметнулся на сторону Ельцина, покинув Горбачева, ради которого фактически сдал недавних коллег. Двойная сдача — сначала правительства, а потом и президента.

Почему? Да потому, что невооруженным глазом было видно: власть ускользает от Горбачева и переходит к Ельцину.

Дальнейшая судьба выдающегося стенографа конца ХХ века такова: незначительные должности у победивших демократов, а затем — забвение.

23 августа 1991 года руководитель группы антитеррора КГБ СССР генерал Виктор Карпухин, опровергая слухи об участии его подчиненных в известных событиях вокруг российского Белого дома, заявил журналистам:

— «Альфа» в путче не участвовала. Я сам лично никаких распоряжений от Крючкова не получал и, соответственно, не выполнял. Группа работала в обычном режиме. То же самое касается и других групп спецназа КГБ СССР. Об участии других спецназов, например ГРУ Генштаба, информации, фактов у меня нет.

За что же тогда буквально на другой день «Альфа» была выведена из состава КГБ и переподчинена непосредственно президенту Горбачеву, а ее руководитель генерал Карпухин отстранен от своей должности? Говорили, будто приказ на штурм Белого дома «Альфа» получила, но, придя на общее собрание, ее сотрудники заявили: хватит с нас Вильнюса, больше никаких штурмов не будет.

А как было на самом деле?

По словам руководителя Управления КГБ СССР, в состав которого входила «Альфа», генерал-лейтенанта Е. Расщепова, группе в дни августовского кризиса ставилось несколько задач.

На начальном периоде «Альфа» должна была обеспечить безопасность встречи кого-либо из членов ГКЧП с президентом России Ельциным, для чего планировалось нейтрализовать его охрану. Группа прибыла в Архангельское, где ночевал Ельцин, скрытно взяла в кольцо президентскую дачу, но никто из членов ГКЧП для переговоров с Борисом Николаевичем не приехал. Утром Ельцин спокойно отбыл в Москву, в Белый дом. Команда на его задержание не поступала.

В ночь с 20-го на 21-е «Альфа» должна была осуществить штурм здания Верховного Совета РСФСР.

— С учетом того, что в здании находились несколько сот вооруженных защитников, — рассказывал 25 августа 1991 года генерал Расщепов, — подобную операцию можно было бы осуществить только крупными силами, с использованием современных средств подавления. В частности, прорабатывался вопрос использования огневых средств, автоматического оружия, гранатометов, специальных средств. Планировался захват первых двух этажей здания Белого дома с подавлением сопротивления.

— Почему все-таки штурм не был предпринят?

— Здравая оценка обстановки, невозможность осуществления операции без огромных человеческих жертв — все это породило серьезные сомнения в целесообразности проведения подобной акции. Сотрудники группы выразили несогласие с этой жестокой акцией. Об этом было доложено тогдашнему председателю КГБ СССР, который не стал настаивать на проведении операции.

И опять слово — бывшему командиру «Альфы» Виктору Карпухину. Спустя несколько лет после августовского кризиса.

— Наши агенты постоянно находились среди оборонявшихся. Ночью вместе с генералом Лебедем мы объехали все баррикады. Они были игрушечными, взять их можно было малыми силами.

— И какой был бы сценарий?

— В три часа ночи подразделения ОМОНа очищают площадь, с помощью слезоточивого газа и водометов раскидывают толпу. Наше подразделение выходит за ними… С земли и с воздуха с использованием вертолетов, гранатометов и спецсредств мы занимаем Дом Советов. Мои ребята практически неуязвимы. Все это длилось бы минут пятнадцать. В этой ситуации все зависело от меня. Слава Богу, у меня не поднялась рука. Была бы бойня, кровавое месиво. Я отказался.

По-разному можно оценивать отказ командира выполнять приказ. Кстати, бойцы «Альфы», уже без Карпухина, в октябре 1993 года тоже отказались штурмовать Белый дом.

Провал плана ГКЧП, наверное, займет подобающее место в учебниках по спецдисциплинам. Над причинами неуспеха этой военной акции будут размышлять историки новых времен.

Одна из причин (увы, банальная) — отсутствие в составе ГКЧП сильной, волевой, влиятельной личности.

Из протокола допроса вице-президента СССР Г. Янаева от 22 августа 1991 года:

— Что вам известно о мерах, предпринятых по блокированию Горбачева?

Ответ:

— Мне абсолютно об этом не было известно. Я не знал, что Горбачев и его окружение лишены связи и свободы передвижения. Это лишний раз говорит о том, что я нужен был как легальная рубашка при нелегальной игре.

Создание ГКЧП, на мой взгляд, было инициировано руководителями трех основных ведомств — КГБ СССР, Министерства обороны СССР, МВД СССР. Премьер-министр Павлов являлся сторонником жесткой линии, и поэтому создание ГКЧП отвечало его воззрениям…

Из протокола допроса председателя КГБ СССР В. Крючкова от 22 августа 1991 года:

— Скажу следующее: сказать, что затея полностью провалилась, я бы с этим не согласился. Во-первых, она кое-что показала. Она показала, что порядок есть порядок, его надо соблюдать и, главное, можно поддерживать. Дальше. Предприятия все работали, и объявление чрезвычайного положения нам раскрыло ситуацию в стране…

Феноменально: для того чтобы узнать ситуацию в стране, надо было вводить чрезвычайное положение! Как будто руководитель одной из сильнейших в мире спецслужб не знал, что происходило в отечестве…

Невозможно не вспомнить покаянное письмо от 25 августа 1991 года председателя КГБ Горбачеву из «Матросской тишины»:

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Огромное чувство стыда — тяжелого, давящего, неотступного — терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.

Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна. Хотя, конечно, виновата не она.

18.8 мы последний раз говорили с Вами по телефону. Вы не могли не почувствовать по моему голосу и содержанию разговора, что происходит что-то неладное. Я до сих пор уверен в этом. Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущал Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом.

За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения. Я не могу рассчитывать на ответ или какой-то знак, но для меня само обращение к Вам уже стоит что-то.

Михаил Сергеевич! Когда все это задумывалось, то забота была одна — как-то помочь стране. Что касается Вас, то никто не мыслил разрыва с Вами, надеялись найти основу сотрудничества и работы с Б. Н. Ельциным. Кстати, в отношении Б. Н. Ельцина и членов российского руководства никаких акций не проводилось. Это было исключено.

В случае необходимости полагали провести временное задержание минимального числа лиц — до 20 человек. Но к этому не прибегли, считали, что не было нужды.

Было заявлено, что в случае начала противостояния с населением операции немедленно приостанавливаются. Никакого кровопролития. Трагический случай произошел во время проезда дежурной военной машины „БМП“ по Садовому кольцу. Это подтвердит следствие.

К Вам поехали с твердым намерением доложить и прекращать операцию. По отдельным признакам уже в Крыму мы поняли, что Вы не простите нас и что нас могут задержать. Решили доверить свою судьбу Президенту. Войска из Москвы стали выводить еще с утра в день поездки к Вам. Войска в Москве просто были не нужны.

Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, — было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б. Н. Ельциным.

Понимаю реальности, в частности мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. Но прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.

С глубоким уважением и надеждами

(В. Крючков».)

Не менее интересно и письмо заключенного под стражу председателя КГБ Крючкова своему преемнику Бакатину:

«Уважаемый Вадим Викторович!

Обращаюсь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас, если сочтете возможным довести до сведения, к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление.

Разум и сердце с трудом воспринимают эту явь, и ощущение пребывания в каком-то кошмарном сне ни на минуту не покидает.

Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб своей Отчизне, которой в течение полувековой трудовой жизни отдавал себя полностью. Комитет госбезопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию.

Мне сказали, что в КГБ СССР была Коллегия, которая осудила попытку государственного переворота и мои действия как Председателя КГБ. Какой бы острой ни была оценка моей деятельности, я полностью принимаю ее. Очевидно, что необходимые по глубине и масштабам перемены в работе органов безопасности по существу и по форме еще впереди.

Уважаемый Вадим Викторович!

После всего происшедшего, да и в моем положении заключенного, считаю в моральном отношении не вправе обращаться к коллективу органов безопасности, доверие которого не оправдал, с просьбой о каком-либо снисхождении. Но убедительно прошу не оценивать всю мою жизнь только по августу 1991 года.

С уважением

(В. Крючков) (24.8.91».)

Из записей министра обороны Д. Язова в «Матросской тишине»:

«23.8.91 — пятница.

Всему конец, имею в виду собственную жизнь. Утром снял мундир Маршала Советского Союза. Поделом! Так и надо. Чего добивался? Прослужив 60 лет, я не отличил от политической проститутки себя — солдата, прошедшего войну.

24.8.91.

Слушаю в одиночной камере радио о событиях 19, 20, 21 в Москве. Понял, как я был далек от народа. Сформированное мнение о развале государства, о нищете — я полагал, что это разделяет народ. Нет, народ не принял Обращения. Народ политизирован, почувствовал свободу, а мы полагали совершенно обратное. Я стал игрушкой в руках политиканов!..

М. С. Горбачев: „Прощения не будет!“ — комментарии излишни. Осуждают все. Хорошо, что идет единение народа».

Из протокола допроса Председателя Верховного Совета СССР А. Лукьянова от 24 августа 1991 года:

— Что вам известно о событиях, которые происходили в стране с 18 августа по сегодняшний день? Какова ваша роль в этих событиях?

— Я начну с роли. Я должен сказать честно, что никаким организатором, а тем более идейным вдохновителем заговора, как пишет пресса, я не был и быть не мог. Меня не было здесь с 30 июля до 18 августа. Я находился сначала в командировке, а потом сразу же вылетел с разрешения Михаила Сергеевича в отпуск на Валдай.

Свидетельствует Д. Язов:

— Я ответил Лукьянову, что никакого у нас плана нет. «Но почему же, есть у нас план», — сказал Крючков. Но я-то знал, что у нас ничего нет, кроме этих шпаргалок, которые зачитывались в субботу на «АБЦ». Я вообще не считал это планом и знал четко и ясно, что на самом деле у нас никакого плана нет…

Свидетельствует исполняющий обязанности премьер-министра Украины К. Масик:

— Варенников вынул из папки ксерокопию постановления ГКЧП номер один и стал в солдафонской манере излагать его отдельные статьи. Он потребовал от нас сплотиться как никогда. Организовать движение транспортных средств и проводить их досмотр, вводить комендантский час. Я сослался на закон СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения в СССР», который предусматривает введение ЧП в союзных республиках только с согласия Верховных Советов этих республик. Варенников оборвал меня и заявил: «Вы не обратились, так мы поможем». Далее он дословно сказал: «На Западной Украине нет советской власти, сплошной „Рух“. В западных областях надо ввести чрезвычайное положение. Прекратить забастовки. Закрыть все партии, кроме КПСС, их газеты, прекратить и разгонять митинги. Вам надо принять экстренные меры, чтобы не сложилось мнение, что вы идете прежним курсом…»

Свидетельствует главный конструктор КБ «Новатор» В. Смирнов:

— В начале февраля 1991 года я вместе с Тизяковым летел в одном самолете в командировку в Москву. Тизяков сидел в кресле, расположенном впереди меня. Он что-то сосредоточенно писал. В просвет между креслами я увидел раскрытую страницу блокнота. На ней по пунктам излагался план заговора с целью реорганизации структуры управления страной. Как я понял, вся власть в СССР должна была перейти к ВКУ (Временный комитет управления СССР — первоначальное название ГКЧП), президент должен был только исполнять волю этого органа. Когда Тизяков перелистывал страницу блокнота, мое внимание под пунктом 19 привлекла запись: «Нападки на армию, КПСС, КГБ, МВД. Выяснить, кто. Составить списки». После того как полет закончился, я поделился увиденным с главным инженером КБ «Новатор» Вячеславом Горбаренко.

Свидетельствует заместитель министра обороны СССР генерал-полковник В. Ачалов:

— Перед коллегией Министерства обороны, назначенной на восемь утра Язовым, я стал свидетелем его разговора с Крючковым. Разговор был жесткий. Язов говорил в трубку: «Я выхожу из игры. Сейчас собирается коллегия, которая примет решение о выводе войск из Москвы. Ни на какие совещания к вам я не поеду!»

Из протокола допроса Д. Язова:

— …Бакланов возмутился: зачем, дескать, в таком случае надо было начинать? «Что ж, мы начали, чтобы стрелять? — спросил я и сказал: — Умели напакостить, надо уметь и отвечать…»

— Как он реагировал на это?

— Бурно. Все реагировали очень бурно.

— Как вы думаете, в чем заключалась миссия приехавших?

— Уговорить меня продолжать действовать.

— Кто конкретно призывал к этому?

— Крючков призывал, говорил, что не все потеряно, что нужно вести какую-то «вязкую борьбу». Тизяков, несколько нервничая, высказал в мой адрес целую тираду: «Я… воевал, прошел фронт. У меня нет никого. Только приемный сын. Он один проживет. Я готов на плаху. Но то, что вы, Дмитрий Тимофеевич, сделали, — это подлость…» Прокофьев начал: «Я провел совещание, обнадежил людей, а вы предаете…» Спрашиваю: «Ну, хорошо, скажи, что делать? Стрелять?..» Предложил лететь к Горбачеву. «Другого выхода нет, не понимаете, что ли?» — спрашиваю их. Кто-то вспомнил о Лукьянове, дескать, надо с ним обсудить обстановку. Я Крючкову говорю: «Вы все знаете, кто где находится. Звоните ему». Ну, в общем, переругались. Подтверждаю слова Ельцина: «Как пауки в банке». Прокофьев все петушился: «Дайте мне пистолет, я лучше застрелюсь…»

Из показаний заместителя министра внутренних дел СССР генерала Б. Громова:

— В 20 часов 30 минут я вместе с Шиловым зашел в кабинет Пуго. Мы сказали, что никакие его распоряжения и приказы выполнять не будем. Пуго улыбнулся, пожал плечами и сказал: «Какой я дурак, что поверил Крючкову и послушал его». Мы с ним попрощались и ушли. Это была моя последняя встреча с Пуго…

Можно представить, что испытали бы при чтении приведенных выше выдержек из многотомного следственного дела ГКЧП Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов.

Хрущев свалил Берию, возглавлявшего государственную безопасность, с помощью одних только военных. ГКЧП имел в своем распоряжении обе силы — КГБ и Министерство обороны — и не сумел удержать власть. Система вырождалась? Или ей помогали умереть?

Термин «пятая колонна» возник в ХХ веке с легкой руки франкистского генерала Э. Мола, который во время гражданской войны в Испании (1936–1939) командовал четырьмя колоннами, наступавшими на Мадрид.

— У меня есть еще пятая колонна в самом городе, — заявил по радио мятежный генерал.

Он имел в виду свою агентуру, которая занималась сбором различных сведений, диверсиями, саботажем и в решающий момент должна была нанести удар с тыла.

Была ли «пятая колонна» в СССР накануне августовского кризиса девяносто первого года?

Слово — бывшему руководителю аналитического управления КГБ СССР генерал-майору В. Широнину:

— В то время широко распространялась брошюра под названием «Что делать?». Явно подражая Ленину, а может быть, и Чернышевскому, ее автор Гавриил Попов излагал план перестройки СССР, лукаво предлагая создать вместо единого Союза конгломерат из 40–50 государств, расчленив не только территорию страны, но и хозяйственный комплекс. Суть плана — уничтожить все, на чем могла бы в той или иной форме возродиться держава. Случайно ли, что в США вышло восьмитомное собрание сочинений Г. Попова? Люб американцам Гавриил Харитонович, люба американцам его писанина. Да и как же его не издавать, если каждое слово Гавриила Харитоновича — вода на американскую политическую, идеологическую и экономическую мельницу…

Такое вот мнение было высказано в 1997 году. Аналитик КГБ, хотя и бывший, зря слов на ветер не бросит. Наверное, у него есть основания для смелых предположений.

И действительно, четырьмя годами раньше, в феврале 1993 года, газета «Вашингтон пост» написала:

«В разгар политического кризиса в Советском Союзе в июне 1991 года мэр Москвы нанес незапланированный визит в посольство Соединенных Штатов. После нескольких минут тривиальной беседы, предназначенной для подслушивающей аппаратуры КГБ, Гавриил Попов взял лист бумаги и написал: „Мне нужно срочно передать послание Борису Николаевичу Ельцину. Возможен переворот. Ему следует немедленно вернуться в Москву“. (Новоизбранный президент РСФСР тогда находился с визитом в Вашингтоне. — Н. З.).

Продолжая беседу как ни в чем не бывало, американский посол Джек Мэтлок взял ручку и вывел одно слово: „Кто?“ В ответ Попов написал имена трех лиц: премьер-министра Валентина Павлова, председателя КГБ Владимира Крючкова и министра обороны Дмитрия Язова. „Я немедленно сообщу в Вашингтон“, — написал в ответ Мэтлок».

Американский журнал «Атлантик мансли» в 1994 году сообщил, что во время августовского путча 1991 года американскому Агентству национальной безопасности удалось узнать о содержании телефонного разговора заговорщиков Владимира Крючкова и Дмитрия Язова. Как утверждает журнал, содержание разговора было передано непосредственно Ельцину, который этой информацией успешно воспользовался. Корреспондент Би-Би-Си Д. Люцернов попросил профессора новейшей истории Кембриджского университета, специалиста по советской разведке Кристофера Эндрю прокомментировать статью в «Атлантик мансли».

Эндрю. Действительно, это очень любопытный факт. Следует отметить, что на протяжении всей истории Соединенных Штатов ни один президент не имел такой власти над разведкой, какую имел Буш. Джордж Буш был первым западным лидером, ставшим одновременно и главой разведки и контрразведки, всех их подразделений. В августе 1991 года Буш оказался перед трудным решением: сказать Ельцину о планах заговорщиков и раскрыть, таким образом, тайну проникновения в святая святых советских секретов, или не сказать и подвергнуть Горбачева и Ельцина большому риску.

Люцернов. Но, наверное, тогда коды были сменены и американцы потеряли бесценную возможность получения секретной военной информации?

Эндрю. Скорее всего, это так и случилось. Вообще расшифровка советских кодов, предназначавшихся для защиты информации такого уровня, была делом чрезвычайно сложным, и удавалось это сделать, как правило, только благодаря каким-то особым ситуациям. Насколько мне известно, одной из таких удач была расшифровка кодов радиосвязи между правительственными машинами. Но были, наверное, и другие.

Люцернов. Из статьи в «Атлантик мансли» следует, что и Горбачев, и Ельцин были крайне признательны американцам за переданную информацию?

Эндрю. Да. Ситуация обязывала их выразить большую благодарность. Но неизвестно, насколько практически полезной оказалась эта информация.

И снова послушаем генерал-майора КГБ В. Широнина:

— Поразительно, как синхронно и отлаженно были скоординированы в те дни действия Горбачева, таких заводил, как Калугин, и митингующих людей. Никто не задумывался о последствиях, о возможных жертвах и кровавой вакханалии, наоборот, организаторы беспорядков намеренно подталкивали бушующие толпы к расправе над сотрудниками госбезопасности. На плечи памятника Железному Феликсу забрались опытные скалолазы, набросили металлические тросы на его шею. Взревев, толпа ошалело потянула тросы в разные стороны, но памятник не шелохнулся. Тогда сквозь беснующихся людей к постаменту протиснулись грузовик и машина «скорой помощи». Пока к грузовику цепляли тросы, из «скорой» раздавали бутылки водки — все было продумано!

Кто и как продумывал, станет ли когда-нибудь известно?