|
||||
|
|
6. Вундеркинды Фейетвиллский «Обсервер» от 19 мая 1862 года содержал необычное сообщение, написанное корреспондентом издания Лонгом Грэбсом, побывавшим в Кэмп-Мангуме.
О слепом недоумке, ставшем Слепым Томом, написал и Эдуард Сеген,[160] французский врач, в вышедшей в 1866 году книге «Идиотия и ее лечение психологическими методами» («Idiocy and Its Treatment by the Psychological Method»), в которой он упомянул и о других подобных Тому удивительных людях, которых позже назвали «идиотами-савантами».[161] Этим термином воспользовался и Даролд Трефферт, опубликовавший в 1989 году свою книгу «Странные люди: Идиоты-саванты» («Extraordinary People: Understanding „Idiot Savants“»), в которой тоже пишет о Томе, рабе, проданном полковнику Бетьюну. Вот выдержка из его книги:
А вот что написал Сеген о Томе:
В шесть лет Том стал и сам сочинять музыку. Слух о «слепом гении» быстро распространился, и в семь лет Том дал свой первый концерт, а к восьми годам заработал сто тысяч долларов. В одиннадцать лет он играл в Белом доме перед президентом Бьюкененом. Присутствовавшие при этом известные музыканты, решив, что Том разыгрывает публику, подвергли его трудному испытанию, сыграв два новых произведения, длинных и сложных, которые Том раньше слышать не мог. Он повторил их в точности без особых усилий. Эдуард Сеген отметил и манеру, с которой Том слушал музыку:
Хотя Тома часто называли дебилом и идиотом, его манера поведения, описанная Сегеном, является скорее характеристикой аутизма, болезни, описанной только в сороковые годы XX века. Аутизмом люди, естественно, страдали и раньше. Этим расстройством страдают и в настоящее время люди всех рас и национальностей, всех слоев общества. Однако раньше проявление симптомов этой болезни, особенно у детей, вызывало страх и замешательство окружающих (о ребенке, с таким расстройством, говорили, что он околдован или что его оставили эльфы взамен похищенного). Симптомы этого психического расстройства были описаны почти одновременно в сороковые годы XVIII века Лео Каннером в Балтиморе и Гансом Аспергером в Вене. Оба, независимо друг от друга, назвали это расстройство аутизмом. Суждения Каннера и Асперегера во многом совпали. Оба отметили одним из главных симптомов этого психического расстройства крайнюю форму психического отчуждения, выражающуюся в уходе индивида от контактов с окружающей действительностью и погружении в мир собственных переживаний. Исходя из этого наблюдения, они и назвали это психическое расстройство аутизмом.[162] По словам Каннера, это психологическое отчуждение понуждает ребенка отгораживаться от мира, причем изоляция эта распространяется на людей и не касается неодушевленных предметов. Другими симптомами аутизма Каннер считает склонность ребенка к стереотипным поступкам и ритуализации поведения, а также концентрацию мыслей вокруг нескольких значимых тем, исключающую заинтересованность всем остальным. В одной из своих работ Аспергер продолжает симптоматику детского аутизма:
Добавим, что все эти дефицитарные симптомы парадоксальным образом сочетаются с необычно хорошим моторным развитием, удивительной памятью, высокими достижениями в развитии некоторых специальных интересов. Правда, природная одаренность наблюдается примерно у всего лишь десяти процентов детей, страдающих аутизмом, и еще реже у умственно отсталых детей. В 1768 году, за сто лет до Слепого Тома, в Берне родился Готфрид Майнд. Признаки умственной отсталости, отмечавшейся у ребенка, вскоре переросли в явный показатель дебильности. Однако еще в детстве Готфрид познакомился с красками и вскоре стал замечательно рисовать. Его жизнь описал доктор А. Ф. Тредголд в фундаментальной работе «Text-Book of Mental Deficiency», вышедшей в 1908 году. По словам Тредголда, Готфриду особенно удавались картины с кошками, за что его прозвали «Рафаэлем кошек». Готфрид рисовал и других животных (медведей, оленей, кроликов), а также детей, к которым он стоял ближе всего по умственному развитию. Вскоре он прославился по всей Европе, и одну из его картин купил английский король Георг IV. В XVIII веке внимание ученых привлекали уникумы-математики или чудо-счетчики, как их еще называют. Одним из таких чудо-счетчиков был Джедедая Бакстон. Он был не только неграмотен, но и глуп, однако мог решать фантастические по сложности математические задачи даже во время разговора или работы. Однажды ему задали такую задачу: сколько денег понадобится, чтобы подковать лошадь ста сорока гвоздями, если один гвоздь стоит один фартинг, второй гвоздь стоит в два раза больше первого, третий в два раза больше второго и т. д.? Бакстон дал (почти правильный) ответ: 725 958 096 074 907 868 531 656 993 638 851 106 фунтов, 2 шиллинга и 8 пенсов. Когда его попросили возвести это число в квадрат (2139), он через два с половиной месяца назвал число, состоявшее из семидесяти восьми цифр. Хотя некоторые подсчеты занимали у Бакстона довольно продолжительное время, они не мешали ему работать, жить жизнью обыкновенного человека. Обычно уникальные математические способности проявляются в раннем возрасте, когда ребенок почти не имеет практики арифметических вычислений. Естественно, такие способности обнаруживаются не только у аутичных детей. Джордж Паркер Биддер рос здоровым ребенком, но уже в раннем возрасте отличался уникальной способностью решать в уме сложные математические задачи. Так, он мог взять в уме логарифм любого числа с точностью до седьмого-восьмого знака после запятой и определить множители любого большого числа. Едва отец Джорджа убедился в его необыкновенных способностях, он тут же отправился с ним в поездку по Англии и Шотландии. Джордж Биддер (ставший впоследствии инженером-строителем с мировым именем) неоднократно пытался понять процесс, с помощью которого осуществляются сложные вычисления. Однако сначала сумел лишь отметить, что результат вычисления «неожиданно вспыхивает в сознании с быстротой молнии».[163] Уместно отметить, что и сын Биддера обладал блестящими математическими способностями, хотя и не стал чудо-счетчиком. Почти все идиоты-саванты обладают замечательной памятью. Д-р Дж. Лэнгдон Даун,[164] который и ввел в медицинскую практику в 1887 году термин «идиоты-саванты», отмечал, что «феноменальная память часто сопровождается дефектом мышления». Он привел и пример. Одному из своих пациентов Даун дал прочитать сочинение Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Пациент прочел книгу и запомнил весь текст, упустив одну строчку. Ошибку обнаружили и исправили. «Но даже после этого, — пишет Даун, — пациент, читая снова наизусть текст и доходя до места, где он ошибся, опять пропускал ту же строчку, после чего возвращался назад и уже не делал ошибки». Приведу пример из собственной практики. Мартин А., идиот-савант, о котором я рассказал в своей работе «Ходячий Гроув» («A Walking Grove»),[165] мог прочесть наизусть девять томов «Словаря музыки и музыкантов» (словаря Гроува) 1954 года издания. С текстом словаря Мартина познакомил его отец, и Мартин всегда декламировал этот текст, имитируя голос отца. В работах Дауна и Тредголда, практиковали в лечебницах для умственно отсталых людей, рассказывается о Дж. Х. Пуллене, «гении Эрзвудской психиатрической больницы», который за пятьдесят с лишним лет изготовил большое количество сложных моделей судов и разнообразных машин, в том числе и настоящую гильотину, которая чуть не убила чересчур любопытного медика. Тредголд пишет и о другом идиоте-саванте, который мог разобрать и тут же моментально собрать любой сложности механизм, не имея инструкции. В медицинской литературе также описывают умственно отсталых людей, которые обладали невероятной физической силой и ловкостью и совершали сложные трюки без всякой предварительной подготовки. Я и сам описал подобного человека (идиота Нижинского).[166] В XIX веке необыкновенный дар чудо-счетчиков объясняли гипертрофированными умственными способностями и относились к таким явлениям как к любопытному феномену. Более серьезно к изучению проблемы подошел психолог Фредерик Майерс.[167] В своей работе «Личность человека» («Human Personality») он попытался проанализировать процесс, с помощью которого чудо-счетчики добиваются поразительных результатов. Правда, глубоких выводов он не сделал и только предположил, что при решении сверхсложных задач происходит процесс подсознательных вычислений, после проведения которых полученный результат «сбрасывается» в сознание. Он также отметил, что методы сложных математических вычислений являются идиосинкразическими, индивидуальными у каждого чудо-счетчика. Майерс одним из первых написал о бессознательных и предсознательных когнитивных процессах и предсказал, что дар идиотов-савантов может быть объяснен не только необычайными умственными способностями, но и явлениями, свойственными сфере, которую сейчас называют «когнитивным бессознательным». В сороковые годы XX века, когда появилось понятие «аутизм» (психическое расстройство, описанное в медицинской литературе), выяснилось, что этим недугом страдает большинство идиотов-савантов и что примерно у десяти процентов аутичных людей обнаруживаются необыкновенные дарования. Эти способности могут касаться не только сложных математических вычислений, но и проявляться в музыке, живописи, мнемонике и других наклонностях человека. В 1977 году психолог Лорна Селфе опубликовала книгу «Надия: Необыкновенные способности к рисованию у аутичного ребенка» («Nadia: A Case of Extraordinary Drawing Ability in an Autistic Child»). В книге рассказывается о том, что Надия начала рисовать в три с половиной года, начав с лошадей, а затем рисовала все, что попадало ей на глаза, в том числе и людей. Ее рисунки разительно отличались от рисунков детей ее возраста. Неведомо как она овладела приемами передачи пространства, использовала игру светотени, а рисуя людей, передавала совокупность индивидуальных черт изображаемого человека. Даже дети, у которых с годами обнаруживаются способности к рисованию, начинают с каракулей. Надия миновала этот этап. Способности к рисованию обычно формируются у детей одновременно с развитием мышления и речи. Надия, казалось, просто рисовала все то, что попадало ей на глаза, не осмысливая увиденное. Она демонстрировала не только феноменальную одаренность, беспрецедентно рано развившуюся, но и особенную манеру восприятия внешнего мира и необычные умственные способности.[168] История Надии заинтересовала неврологов и побудила их обратить внимание на необыкновенные творческие способности человека. Если раньше неврологи в течение долгого времени главным образом обращали внимание на недостаточность и расстройства невральных функций, то теперь у них вызвало интерес и противоположное направление: изучение природы одаренности человека и ее биологической основы в мозгу. Идиоты-саванты в этом смысле предоставляют большие возможности для этого изучения, ибо являют собой собрание разнообразных врожденных талантов чисто биологического характера, несравнимо более независимых от внешнего мира, чем умственные способности обычных людей. В июне 1987 года я получил по почте пухлый пакет от английского книгоиздателя. В пакете оказались рисунки с видами Лондона, что весьма заинтересовало меня (я родился и вырос в Лондоне). Я стал не торопясь рассматривать полученные рисунки: Сент-Панкрас, Альберт-Холл, Национальный исторический музей, пагода в Кью-Гарденз.[169] Рисунки не только точно передавали все особенности изображенных объектов, но и были выполнены в самобытной манере, дышали жизнью. Особенно меня поразил рисунок собора Святого Павла во время Великого лондонского пожара,[170] выполненный с исключительным мастерством. В пакете я нашел и письмо от книгоиздателя. Он сообщал, что все рисунки принадлежат Стивену Уилтширу, ребенку, страдающему аутизмом с раннего детства. Присланные мне рисунки (их было всего двадцать шесть) объединялись общим названием «Лондонская азбука»[171] и были выполнены Стивеном в десятилетнем возрасте. Далее в письме сообщалось, что шестьдесят лучших рисунков Стивена (которому в настоящее время тринадцать лет) будут в ближайшем будущем напечатаны в специальном издании. Рисунки Стивена во многом напоминали рисунки моего бывшего пациента Хосе, талантливого художника, страдавшего аутизмом, историю которого я описал в одной из своих работ. Схожесть рисунков Стивена и Хосе понудила меня задаться вопросом: не является ли их увлечение рисованием одной из аутичных форм восприятия внешнего мира? Правда, в положении Стивена и Хосе было и существенное различие: Хосе, несмотря на свои удивительные способности, попал в психиатрическую больницу, а Стивена сей удел миновал. Месяц спустя я отправился в Англию навестить своих родственников. В Лондоне я показал рисунки Стивена своему брату Дэвиду, врачу, практикующему в северо-западной части города. «Стивен Уилтши! — воскликнул Дэвид, — Да это же мой пациент. Я знаю его с трехлетнего возраста». По моей просьбе Дэвид рассказал мне о нем. Стивен был вторым ребенком в семье рабочего. В отличие от своей сестры Аннетт, которая была старше его на два года, Стивен, появившись на свет, медленно физически развивался: стал поздно сидеть, стоять и ходить. Когда Стивену исполнилось три, обнаружились и другие дефекты в его развитии. Он сторонился других детей, при виде них плакал или забивался в какой-нибудь закуток. При общении с окружающими людьми и даже с родителями он не смотрел им в глаза, и, когда с ним разговаривали, часто казалось, что он не слышит, хотя слух у него был хороший (он неизменно боялся грома, даже дальних раскатов). Сам Стивен почти не говорил. В тот год, когда Стивену исполнилось три, его отец, заядлый мотоциклист, разбился насмерть, не справившись с управлением. Потеряв отца, к которому он был наиболее привязан, Стивен еще больше ушел в себя, совершенно перестав говорить. Врачи определили, что он страдает детским аутизмом, и по их рекомендации Стивена отдали в Куинсмилл, специальную школу для недоразвитых детей, в которой он и стал учиться с четырех лет. Лоррейн Коул, заведующая Куинсмиллом, по моей просьбе, написала мне, охарактеризовав Стивена следующим образом:
Сначала Стивен, как мне удалось узнать, рисовал, в основном машины, а иногда — животных и даже людей, включая шаржи на учителей школы — довольно удачные, как сообщила мне Коул. В семь лет Стивен стал рисовать здания Лондона, которые он видел во время школьных экскурсий или на страницах журналов, и постепенно почти полностью переключился на такого вида рисунки. Его приверженность, по существу, одной теме объяснить не так просто, хотя одно-единственное пристрастие и характерно для аутичных людей. Так, Джесси Парк, художница, страдавшая аутизмом, рисовала лишь природные аномалии и звездное небо.[172] Шиохиро Ямамура, тоже аутичный художник, рисовал одних насекомых, а Джонни, также художник, страдавший тем же недугом, по свидетельству наблюдавшей за ним психолога Миры Ротенберг, одно время отдавал предпочтение электрическим лампам, а если рисовал что-то другое, животных или людей, то умудрялся составлять их фигуры из тех же электрических ламп. Когда Стивену было семь, он, правда, иногда отступал от излюбленной темы изображения различных зданий и рисовал картины стихийных бедствий, к примеру последствий землетрясений. По словам Лоррейн Коул, Стивен, когда видел по телевизору драматические сюжеты, посвященные разгулу стихии, неизменно приходил в непомерное возбуждение. Возможно, такие сюжеты ассоциировались у Стивена со своей внутренней нестабильностью, которую он и пробовал передать, рисуя потом картины стихийных бедствий. В 1982 году в школу, в которой учился Стивен, пришел новый учитель, Крис Маррис. Увидев рисунки Стивена, Крис, имевший до этого дело с недоразвитыми детьми в течение девяти лет, был до крайности удивлен. «Стивен меня весьма изумил, — сказал Крис в разговоре со мной. — Все свободное время он только и делал, что рисовал. В школе его прозвали „художником“, и было за что! Он с изумительным мастерством рисовал виды Лондона, в то время как его сверстники, если и рисовали, то это были обычные невразумительные рисунки, больше похожие на каракули». Крис также добавил, что Стивен, хотя и знал имена всех своих одноклассников, свободное время с ними не проводил, держался особняком. Крис также отметил, что Стивен обладал феноменальной зрительной памятью. Едва взглянув на здание, которое он собирался нарисовать, он мгновенно запоминал все особенности, все детали строения. С не меньшим успехом он запечатлевал в своей памяти и заинтересовавшие его телевизионные кадры, изображавшие так волновавшие Стивена сцены стихийных бедствий. Запомнив такую сцену, как последствия урагана, Стивен переносил ее на бумагу во всех мельчайших подробностях. Стивен рисовал и с натуры, но, намереваясь нарисовать что-то по памяти, никогда не делал предварительных зарисовок. Ему хватало одного взгляда, чтобы запомнить взволновавшую его сцену или заинтересовавший его объект. Стивен обладал и другими способностями. У него был дар подражания, и он легко повторял любое подмеченное движение. Кроме того, он обладал абсолютным слухом и, услышав раз песню, ее безошибочно исполнял. Таким образом, когда ему было восемь, Стивен без труда постигал зрительные, словесные, моторные и слуховые паттерны, независимо от их содержания и значения. Уместно отметить, что память одаренных аутичных людей характеризуется прежде всего прекрасным запоминанием частностей, деталей, подробностей, и потому важные существенные события, запечатленные в памяти, загромождаются многими несущественными, незначительными деталями. Для такой памяти (так называемой конкретно-ситуативной или эпизодической) характерны недвижная связь места и времени действия и недвижная связь сути и факта. Поэтому из хранилища такой памяти (хотя и чрезвычайно хорошей) обычно трудно извлечь существенное, необходимое в жизни, ибо аутичные люди выделяют наравне с существенными и второстепенные, скрытые для стандартного мышления признаки. В книге «Человек, который принял жену за шляпу» («The Man Who Mistook His Wife for a Hat») я рассказал и о двух близнецах, чудо-счетчиках, «специализировавшихся» на числах календаря. Так вот, эти люди могли рассказать о каждом событии в своей жизни, начиная с четырехлетнего возраста, но не имели общего представления ни о прожитой жизни, ни о произошедших за это время исторических изменениях. Такая память значительно отличается от нормальной и имеет как необычные преимущества, так и огромные недостатки. Джейн Тейлор Макдоннелл в своей книге «Новости с Границы:[173] Впечатления матери о своем аутичном сыне» («News from the Border: A Mother’s Memoir Her Autistic Son») пишет об этом:
То же, по моему мнению, можно сказать и о Стивене. Его жизненный опыт, казалось, состоял из отдельных моментов, не имевших связи друг с другом, что мешало его развитию. Хотя Стивен и уделял много времени рисованию, о сохранности рисунков он не заботился и мог выкинуть в урну даже прекрасно выполненную работу. Казалось, и к самому рисованию он относится легкомысленно, хотя оно и являлось его любимым занятием. «Сидя с мольбертом у памятника Альберту[174] и рисуя этот мемориал, — рассказывал Крис, — Стивен больше смотрел на проезжавшие мимо красочные автобусы. Тем не менее рисунок ему, как всегда, удался». Крис всячески поощрял увлечение Стивена и при каждом удобном случае старался по мере возможности его вдохновить. Однако это было непросто, ибо Стивен был апатичен, а к похвалам равнодушен. «Его было трудно расшевелить, — сообщил мне Крис, — а понять, что у него на уме, почти невозможно. Стивен был не только апатичным ребенком, но и не воспринимал переживания окружающих, и мог рассмеяться, увидев, что его одноклассник бьется в истерике». (Сам Стивен не закатывал истерик в школе, такие срывы с ним случались лишь дома.) Крис нередко отправлялся с классом, в котором учился Стивен, на прогулку по Лондону, показывал детям достопримечательности города, водил их на Трафальгарскую площадь покормить голубей или ездил с ними к Тауэрскому мосту, когда его разводили или сводили. Такие прогулки пошли на пользу, и когда школьный автобус проезжал мимо знакомых мест, Стивен возбужденно выкрикивал название памятника, моста или здания. (До шести лет Стивен почти не говорил, и только в этом достаточно позднем возрасте для ребенка научился обращаться с просьбой к нужному человеку, используя речь (обычно он просил бумагу для рисования), — до этого он не знал, как попросить что-нибудь даже с помощью жеста. Освоив эту премудрость, Стивен понял назначение речи, вооружившись понятием, которое обычно усваивается детьми на втором году жизни.) Вместе с тем учителя Стивена опасались, что если у него разовьется речь, он может потерять свои удивительные зрительные способности (такое могло случиться, тому примером служит Надия, историю которой описала психолог Лорна Селфе). В то же время и Лоррейн Коул, и Крис задумывались над тем, как сделать жизнь Стивена интереснее, и, естественно, посчитали, что ему могут помочь развитие речи и более тесное общение с окружающими. Чтобы пробудить у Стивена интерес к речи и языку, они решили использовать его увлечение рисованием и попросили выполнить ряд рисунков, названия которых сочетались бы с буквами алфавита. Стивен с увлечением взялся за дело, и вскоре поручение было выполнено. Он нарисовал ряд рисунков, в котором букву «А» представлял Альберт-Холл, букву «В» — Букингемский дворец, букву «С» — Каунти-Холл…[175] букву «Z» — зоопарк. Два из этих рисунков Крис послал на Национальную художественную выставку детского творчества, и один рисунок получил приз. В то же время Крис попросил Беату Хермелин и Нейла О’Коннора, знакомых психологов, оценить физические и интеллектуальные способности Стивена. Подвергнув Стивена тестам, Хермелин и О’Коннор пришли к заключению, что Стивен — один из наиболее одаренных савантов из тех, что «проходили через их руки». Они особо отметили его великолепные зрительные способности и талант рисовать по памяти. Вместе с тем они определили, что ай-кью[176] Стивена равен всего лишь 52. О необычных талантах Стивена прослышали в радиовещательной компании Би-Би-Си, и о Стивене, с согласия дирекции Куинсмилла, сняли телевизионный сюжет для передачи «Дефективные мудрецы». Стивен вел себя на съемках невозмутимо, не робел перед камерой и, казалось, был даже доволен происходившим. Во время съемок он рисовал Сент-Панкрас, повторяя по памяти один из самых сложных своих рисунков. В конце сюжета рисунок сравнили с заранее сделанной фотографией, продемонстрировав будущим зрителям почти полную схожесть рисунка и фотографии. Передача появилась на телевизионном экране в феврале 1987 года и вызвала большой интерес. Рисунками Стивена заинтересовались книгоиздатели, и вскоре его работы были подготовлены к публикации (тогда, в июне 1987 года, я с ними и ознакомился). В тринадцать лет Стивен стал известен по всей Англии, однако он по-прежнему оставался аутичным ребенком с низкими умственными способностями. Он хорошо рисовал, мог нарисовать улицу, но был не в состоянии перейти ее в одиночку. Он мог перечислить достопримечательности Лондона, но не знал, чем и как живут горожане. Он был неспособен поддержать длительный разговор, но мог подойти на улице к незнакомому человеку и понести несуразицу. В тот год Крис на несколько месяцев уезжал в Австралию, а когда, возвратившись в Лондон, узнал об успехах Стивена, нашел, что известность его совершенно не изменила. «Стивен не возгордился своими успехами, — сказал позже Крис в беседе со мной, — хотя было от чего возомнить о себе: он снялся на телевидении, его рисунки напечатали отдельным изданием. Многие дети на его месте задрали бы нос». Пока Крис был в Австралии, Стивен, как сообщила мне Лоррейн Коул, казалось, не скучал по нему, но когда он вернулся, встретил его радостным возгласом и широкой улыбкой. Успехи Стивена не вызывали сомнений, но всего-навсего в рисовании (бывший президент Королевской академии художеств Хью Кэссон назвал Стивена лучшим художником среди английских детей). Умственные способности Стивена по-прежнему оставляли желать много лучшего, как личность Стивен не развивался. Это подтвердили новые тесты, проведенные в конце того года. Но были ли, тем не менее, у него психические и умственные подспудные силы, которые, взаимодействуя с восприимчивостью, могли проявляться в его искусстве? Не было ли искусство проявлением его личности? Может ли художник творить без активно действующей личности, выступающей как целое, в котором познание окружающего осуществляется в единстве с переживанием? Все эти вопросы возникли у меня почти сразу после того, как я ознакомился с рисунками Стивена, и я был бы рад встретиться с ним. Я впервые увидел Стивена в феврале 1988 года, когда он приехал в Нью-Йорк в сопровождении Криса на телевизионные съемки. Стивен пробыл в Нью-Йорке несколько дней и за это время осмотрел город и даже совершил, к своему немалому удовольствию, прогулку на борту вертолета. Естественно, он рисовал и в Нью-Йорке. Узнав эти подробности от Криса по телефону, я пригласил его вместе со Стивеном к себе в гости на Сити-Айленд.[177] Стивен оказался застенчивым, печальным на вид темнокожим мальчиком с маленькой головой, склоненной немного в сторону. Тринадцати ему было не дать, он выглядел лет на десять. На меня он смотрел уголками глаз, напомнив мне аутичных детей, которых я не раз наблюдал. Я спросил Стивена, понравился ли ему город, на что он ответил на кокни:[178] «Очень понравился». Стивен, как я и предполагал, оказался неразговорчивым, но все же я заключил, что речь его развилась. Крис мое суждение подтвердил, добавив, что стоит Стивену возбудиться, он может болтать без умолку, что и произошло в самолете (ранее Стивен никогда не летал). По словам Криса, Стивен от возбуждения вел себя в самолете непринужденно и с удовольствием разговаривал с пассажирами, показывая им книгу со своими рисунками.[179] Стивен показал мне рисунки, сделанные в Нью-Йорке. Они мне понравились, особенно те, что были нарисованы на борту вертолета. Стивен согласно кивал, простодушно, но без застенчивости, поясняя рисунки. Я спросил Стивена, не нарисует ли он что-нибудь для меня — может быть, дом. Стивен кивнул, и мы вышли на улицу. Шел снег, было ветрено и прохладно. Стивен бросил взгляд на мой дом, затем взглянул на дорогу и на море вдали. Поежившись, попросил вернуться в тепло. В комнате, вооружившись карандашом, он принялся рисовать. Взглянув на Криса, я приложил палец к губам. «Не беспокойтесь, — ответил Крис. — Если хотите, можете говорить в полный голос. Стивену шум не мешает. Он не прервет своего занятия, даже если случится землетрясение». Прошло минут пять, и Крис, взглянув на рисунок, сделал Стивену замечание: «Ты нарисовал лишнее, у крыльца нет перил». «Я знаю, — ответил Стивен, — но с перилами гораздо удобнее». Стивен, рисуя мой дом, допустил и другие неточности: он пририсовал выступающую из крыши трубу, но не удостоил вниманием ни три пушистые ели, растущие рядом с домом, ни забор вокруг дома. Все же следовало учитывать, что Стивен взглянул на дом только мельком, однако нарисовал его с изрядной похожестью (чем отличались и все другие его рисунки, чаще всего исполненные по памяти), и потому резонно было считать, что он обладает «фотографической», эйдетической памятью. Вместе с тем большинство работ Стивена не походили на «фотокопии», в свои рисунки он вносил и что-то свое. К тому же он обладал своим собственным стилем, довольно оригинальным и узнаваемым. Но имел ли стиль этот сознательное начало, являлся ли он осознанным? Все же работы Стивена прежде всего поражали тем, что и когда были выполнены по памяти, воспроизводили объект почти что с исключительной точностью, хотя и отличались некоторой наивностью исполнения. Клара Парк, мать художника, страдавшего аутизмом, писала о феноменальной зрительной памяти сына и о его необычной способности рисовать с безукоризненной точностью заинтересовавший его объект, увиденный задолго до этого и «отложенный на потом». Такой же способностью обладал и Стивен. Мельком взглянув, к примеру, на здание, он мог без труда «перенести» его на бумагу спустя несколько дней и даже недель. Хью Кэссон в предисловии к книге с рисунками Стивена написал:
Профессиональные художники также пользуются образами и символами, большая часть которых усвоена ими в детстве, но, кроме того, они пользуются в работе и опытом своих известных предшественников, зачастую исключая «предметность» как категорию в живописи. Так, Клод Моне пишет:
Однако Стивен (если прав Кэссон), так же как Хосе и Надия, в силу образовательных и невральных причин не обладал способностью «предварительной деконструкции», но это не значит, что он не мог быть хорошим художником. Меня также интересовали взаимоотношения Стивена с другими людьми и прежде всего с теми учителями, которые опекали его. В Куинсмилле наибольшее внимание Стивену уделял Крис, но в июле 1987 года Стивена перевели в среднюю школу. Какое-то время Крис продолжал проявлять заботу о Стивене, встречался с ним в выходные, выбирался за город на этюды и даже ездил с ним в Нью-Йорк и Париж. Но в мае 1989 года обстоятельства изменились, и Крис почти перестал встречаться со своим подопечным. Оставшись без попечителя, Стивен почти потерял интерес к рисованию. Похоже, ему был нужен новый наставник, который смог бы «встряхнуть» его. Сам Стивен, казалось, не очень переживал, что Крис оставил его, и в тех редких случаях, когда они все же виделись, особо радостных эмоций не проявлял. Обычный ребенок, перестав контактировать с тем, кто долгое время о нем заботился, как правило, огорчается, тоскует по этому человеку. Со Стивеном ничего подобного не случилось. Кристофер Гиллберг[180] в одной из своих работ рассказал об аутичном подростке, мать которого только что умерла. Когда этого подростка спросили о его чувствах, он спокойно ответил: «Не беспокойтесь, со мной все в порядке. Я страдаю синдромом Аспергера, а этот недуг делает человека менее восприимчивым к потере родных и близких». Стивен в такой ситуации, конечно, никогда бы так не ответил, но все же интересно было бы знать, не воспринял ли он расставание с Крисом с той же апатичностью, с какой пациент Гиллберга отнесся к кончине матери, и не является ли подобная апатичность его характерной чертой при общении с другими людьми. Место Криса заняла Маргарет Хьюсон, ставшая литературным агентом Стивена со времени его съемки на Би-Би-Си и проявившая к нему повышенный интерес. Я впервые увиделся с Маргарет в 1988 году, когда приехал в Лондон в очередной раз. Вместе с ней и со Стивеном мы прогуливались по городу, предоставляя Стивену возможность порисовать. Стивен и Маргарет, положительно, ладили. Хотя Стивен, пожалуй, не был способен на глубокие чувства, он, казалось, инстинктивно тянулся к людям, а Маргарет, без сомнения, притягивала к себе. Она была не только энергичной, но и приветливой женщиной, поощрявшей способности Стивена к рисованию. К тому же она хорошо разбиралась в живописи и была знакома не только с ее историей, но и с техникой рисования. Она была вхожа в любое общество и имела много знакомых. Словом, Маргарет была тем человеком, которому было по силам помочь Стивену расширить круг его жизненных интересов. Под влиянием Маргарет (которой помогал Эндрю, ее муж и коллега) Стивен снова усердно взялся за рисование, и в конце 1989 года вышла в свет его вторая книга рисунков, получившая название «Города». В этой книге впервые появились импровизации — порожденные воображением города, правда, представлявшие собой композиции из различных строений существующих городов. После появления этой книги Маргарет приучила Стивена рисовать красками, и вскоре он освоил эту премудрость. По воскресным дням Эндрю и Маргарет нередко забирали Стивена на прогулки, предоставляя ему возможность порисовать, а потом приглашали к себе домой, где к ним за столом обычно присоединялась их дочь, одиннадцатилетняя Энни. Хьюсоны искренне привязались к Стивену, хотя и не были твердо убеждены, что он отвечает им тем же. Тем не менее они уделяли ему немало внимания и даже брали с собой в неблизкие путешествия. Так, они побывали вместе с ним в Солсбери[181] и дважды на уикэнд ездили с ним в Шотландию. Стивена с детства привлекала вода, он мог без конца смотреть на нее. Возможно, это его влечение возникло по той причине, что он вместе с матерью и сестрой жил в доме на набережной одного из каналов. Гуляя по городу, он иногда рисовал и виды водных артерий Лондона. Это его пристрастие привело Маргарет к мысли издать новую книгу Стивена с видами «плавающих городов» — Венеции, Амстердама и Ленинграда. В конце 1989 года Маргарет, договорившись с миссис Уилтшир, отправилась со Стивеном и Аннетт в Венецию на Рождественские каникулы. Поездка прошла успешно. Тяготы дальнего путешествия Стивен, достигший пятнадцатилетнего возраста, перенес без труда, что было недостижимым всего несколько лет назад. В Венеции Стивен провел за рисованием немалое время. Наиболее удачно, по мнению Маргарет, у него получились рисунки собора Святого Марка и Дворца дожей. Однако когда у него спросили, понравилась ли ему Венеция, Стивен ответил: «Мне больше нравится Чикаго». Причиной тому была не красота зданий этого американского города, а городские автомобили; к американским автомобилям Стивен питал пристрастие и мог перечислить все их марки, выпущенные в стране в послевоенные годы. В начале 1990 года Маргарет, Эндрю и Стивен в сопровождении Лоррейн Коул отправились в Амстердам. Еще до поездки в Голландию Стивену показали фотографии Амстердама, рассмотрев которые, он сказал: «Амстердам лучше Венеции, в нем много автомобилей». В Амстердаме, как и в Венеции, Стивен сделал много рисунков, среди которых наряду с видами достопримечательных зданий (таких, как Вестеркерк[182] и Бегингоф[183]) нашлось место и с большим вкусом выполненному рисунку оригинальной статуи человека с шарманкой. В Амстердаме Стивен чувствовал себя непринужденно, свободно, был общителен и приветлив. Вернувшись из Голландии, Лоррейн Коул мне написала:
Однажды вечером, находясь в Амстердаме, Стивен должен был отправиться на съемки в местную телестудию. Однако случилось, что у Маргарет начался приступ астмы. Увидев ее состояние, Стивен отказался ехать на студию, категорически заявив, что не сдвинется с места, пока Маргарет не оправится. Эндрю и Маргарет были очень растроганы. «Мы впервые стали свидетелями того, что Стивен позаботился о другом человеке», — сообщила мне позже Маргарет.[184] Как случилось, что Стивен, страдающий аутизмом, так изменился? Заинтригованный полученными сообщениями, я решил присоединиться к Маргарет, собиравшейся в мае 1980 года вместе со Стивеном поехать в Россию. Я прилетел в Лондон заранее и встретился с Маргарет, а потом и со Стивеном, которого подвергнул нескольким тестам, инструментом которых служили юмористические картинки. Одни составляли простую последовательность события, а для того чтобы справиться с остальными, нужно было проявить некоторую смекалку и даже понять склад ума персонажей предлагавшегося сюжета. Стивен осилил лишь первый тест, другие не одолел. Это было естественно: вникнуть в чужую логику он не мог. Юта Фрис, разработавшая эти тесты вместе со своими коллегами, в одной из своих работ написала о том, как один из американских психологов составил обзор последних событий в стране, используя карикатуры, напечатанные в «Нью-Йоркере».[185] Однако аутичные люди, даже хорошо образованные, не только не поняли смысла карикатур, но и не нашли их забавными. Затем я попросил Стивена собрать составную картинку-загадку. Он быстро справился с этим заданием. Тогда я предложил ему собрать другую картинку, предварительно разложив ее составляющие изображением вниз. Стивен без труда собрал и эту картинку. Стало ясно, что рисунки для него значения не имеют, и, составляя картинку, он исходит лишь из того, как ее части соединяются между собой. Такое мышление характерно для аутичных людей. Психолог Линн Уотерхаус в одной из своих работ рассказывает о том, что ее пациент, аутичный подросток Дж. Д., составлял картинку-загадку из пятисот составляющих всего лишь за две минуты. Не представляли труда для него и другие головоломки, целью которых было сложить из нескольких компонентов разнообразные геометрические фигуры, при этом на решение этих головоломок у него уходило значительно меньше времени, чем у обычных людей. Стивен, подобно Дж. Д., обладал превосходным абстрактным визуальным анализом, но само по себе это умение не могло объяснить его исключительные способности к рисованию (Дж. Д. рисовал неважно). Видимо, помимо абстрактного визуального восприятия, Стивен обладал и образным восприятием, которое помогло ему в рисовании выработать свой стиль. Но вызвало ли это «картинное» восприятие духовный внутренний резонанс, оставалось неясным. Вкладывал ли он душу в свои рисунки или, рисуя, совершал всего лишь механические движения? Я показал Стивену портрет женщины работы Матисса и попросил перерисовать его (Эндрю и Маргарет Матисса очень любили, и у них было несколько репродукций его картин). Стивен быстро сделал рисунок, допустив некоторые неточности, но стиль художника выдержал. Через час я снова попросил Стивена нарисовать тот же портрет, но теперь только по памяти. Рисунок и на этот раз немного разнился с оригиналом, равно как и с первым рисунком Стивена. Он сделал по памяти еще три аналогичных рисунка, каждый раз с перерывом в час. Все они отличались как друг от друга, так и от первых двух, но, как и первые два, были выполнены в манере Матисса. Таким образом, Стивен сумел извлечь «экстракт» из стиля художника и использовать его при работе. Но было ли это восприятие Стивена чисто зрительным или ему удалось понять манеру Матисса и его индивидуальное видение на более высоком чувственном уровне? Я спросил у Стивена, помнит ли он мой дом и не сможет ли нарисовать его снова. Он кивнул и вскоре показал мне рисунок, который отличался от первого, нарисованного два года назад. На первом этаже дома Стивен нарисовал всего лишь одно окно вместо двух, перила крыльца исчезли, но зато лестничные ступеньки стали отчетливее. Рядом с домом Стивен нарисовал высокий флагшток с поднятым американским флагом — видимо, таким образом он решил подчеркнуть, что я живу в США. И все же, несмотря на произведенные изменения, Стивену удалось сохранить на этом втором рисунке «архитектурный стиль» дома, продемонстрировав снова свою способность схватывать и надолго запоминать главное из увиденного.  Тесты мало что прояснили. Стивен казался одновременно и слабоумным, и талантливым юношей, и у меня возникли вопросы. Существовали ли его недостатки и сильные стороны обособленно друг от друга или они на каком-то высоком уровне взаимодействовали друг с другом? Могут ли качества, присущие людям, страдающим аутизмом, подобные точности и конкретности, являться при определенных условиях сильными сторонами аутичного человека, а при других условиях — его недостатками? Кроме того, меня волновала мысль, что, пытаясь с помощью тестов определить слабости и степень специфической одаренности Стивена, я не сумел раскрыть его личность, оценить его духовные качества. Перед отъездом в Россию я написал Уте Фрит, одной из разработчиков тестов, которыми я воспользовался, и чью книгу «Аутизм. Объяснение загадки» я недавно перечитал: «Завтра еду со Стивеном в Россию. Я подверг его тестам, определив сильные и слабые стороны, но не сумел оценить его личность. Возможно, что неделя, проведенная вместе с ним, поможет мне лучше понять его». Питая такие надежды, я отправился вместе с Маргарет, Стивеном и Аннетт на неделю в Россию. Сидя вместе с нами в зале ожидания Гэтвика,[186] Стивен погрузился в журнал «Классические автомобили». Он разглядывал картинки с большим вниманием, не отрываясь от журнала в течение получаса, удивив меня своей необычной сосредоточенностью. Иногда он подолгу вглядывался в приглянувшуюся картинку, и я решил про себя, что такая картинка надолго запечатлится в его удивительной памяти. В самолете я протянул Стивену открытку с видом Балморала.[187] Взглянув на открытку, Стивен вернул ее мне и принялся рисовать замок по памяти. Он так увлекся своим занятием, что только мельком удостоил вниманием Атлантический океан, простиравшийся внизу под крылом самолета. Когда мы прилетели в Москву и вышли на привокзальную площадь, Стивен стал разглядывать желтые с шашечками такси и черные ЗИЛы, но вскоре оставил это занятие и, несколько раз чихнув, стал недовольно морщиться, чему виной был загазованный воздух в районе аэропорта, — у Стивена было сильно развито обоняние. Мы сели в автобус. Было два часа ночи, и березы, мелькавшие за окнами нашей машины, были освещены серебристым светом луны, представляя собой красивое зрелище. Стивен, прижавшись к стеклу, не отрывал глаз от необычного вида. На следующее утро мы гуляли по Красной площади, освещавшейся приветливыми лучами майского солнца. Стивен вел себя свободно, непринужденно, с любопытством оглядываясь по сторонам и беспрестанно фотографируя Кремль и близлежащие здания. Прохожие останавливали на нем взгляд — видимо, темнокожие люди им были в диковину. Вскоре Стивен нашел подходящее место, устроившись на котором, собирался сделать рисунок Спасской башни Кремля. Маргарет поставила на этом месте раскладной стул, и Стивен принялся рисовать. Пассивный и апатичный во многих аспектах жизни, Стивен преображался, когда дело доходило до рисования, — его лицо просветлело, глаза загорелись. За его работой следили сменявшие друг друга прохожие и туристы, но Стивен не обращал на них никакого внимания — возможно, он их даже не замечал. Бубня что-то себе под нос, он неторопливо водил по бумаге карандашом, зажатым по-детски между безымянным и средним пальцами. Однажды он прервал рисование, неожиданно захихикав, — позже он объяснил, что вспомнил сцену из «Человека дождя».[188] Время от времени Маргарет похваливала его, иногда давая советы, и хотя Стивен, как всегда, рисовал в необычной, только ему присущей манере, он к ним неизменно прислушивался и следовал им. В тот же день мы осмотрели экспозицию Исторического музея, монументального красного кирпичного здания, построенного по проекту английского архитектора. Когда мы вышли на улицу, Маргарет попросила Стивена еще раз взглянуть на здание, чтобы запомнить и позже нарисовать. Однако, когда, вернувшись в гостиницу, Стивен нарисовал здание Исторического музея, то, к моему удивлению, рисунок оказался неточным: Стивен увенчал здание шестью луковичными куполами. Неужели ему изменила память? Озадаченный этой мыслью, я попросил Стивена нарисовать собор Василия Блаженного. Рисунок был готов через пять минут и отличался точностью исполнения. В тот же день Стивен по собственному почину нарисовал Центральный торговый зал ГУМа, в который мы заходили. И этот рисунок был точен, и даже с подписью — ГУМ. Выходило, у Стивена с памятью все в порядке — он даже запомнил написание русских букв. Но тогда почему же нарисованное Стивеном здание Исторического музея не соответствовало действительности? Сам Стивен на это вразумительного ответа не дал. Маргарет высказала предположение, что Стивен плохо всмотрелся в здание, ибо его внимание могло быть отвлечено стоявшими рядом со зданием московскими полицейскими. Я рассудил по-другому: Стивен просто хотел придать заданию большую привлекательность. На следующий день в ресторане гостиницы за завтраком, Стивен встретил меня словами «Привет, Оливер!», произнесенными, как мне показалось, с теплотой и сердечностью. Но затем, поразмыслив, я посчитал, что это проявление дружелюбия могло быть машинальным, автоматическим. Курт Голдштейн, известный невролог, рассказывая в одной из своих работ об аутичном подростке, пишет:
Гуляя по Москве, я купил в «Интуристе» маленький кусок янтаря, а в гостинице, когда ко мне зашел Стивен, с таинственным видом положил этот кусочек на стол. Стивен окинул янтарь равнодушным взглядом. Тогда я натер кусочек сукном, нарвал газетной бумаги и положил янтарь невдалеке от этих кусочков. Бумажки прыгнули и облепили янтарь. Стивен от удивления открыл рот. Я предложил ему повторить опыт. Стивен не отказался, и я стал ему объяснять суть явления. Стивен слушал меня вполслуха и вскоре отложил янтарь в сторону: его интерес угас. Когда я увидел на лице Стивена крайнее удивление (я никогда раньше не видел, чтобы Стивен так удивлялся), его реакция обрадовала меня, но когда его удивление сменилось индифферентностью, равнодушием, я огорчился: быстрая смена его душевного состояния радовать не могла. Общаясь со Стивеном, я заметил, что у него часто меняется настроение: то он казался веселым и возбужденным и в таком приподнятом состоянии с удовольствием рисовал шаржи, находя себе новых жертв (сей участи не удалось миновать и мне), то уходил в себя, замыкался, а если что-то и делал, то делал, казалось, автоматически. Впрочем, такая неустойчивость настроения характерна для аутичных людей, и можно было утешаться лишь тем, что, по словам учителей Стивена, колебания его душевного состояния наблюдались гораздо чаще, когда он был младше. На следующий день мы сели на утренний поезд и поехали в Ленинград. Маргарет взяла с собой корзинку с провизией, и, когда поезд тронулся, все придвинулись к столику, чтобы позавтракать. Когда Маргарет стала выкладывать продукты на столик, Стивен (как мне показалось, непроизвольно) стал их обнюхивать один за другим. Я вспомнил, что точно так же поступали и некоторые мои пациенты, перенесшие энцефалит, а также отдельные люди, страдавшие синдромом Туретта. Когда я припомнил такие случаи, мне неожиданно пришло в голову, что обоняние Стивена, возможно, не уступает своей работоспособностью его зрительной памяти. Жаль, что проверить это суждение не представлялось возможным. Тем временем Стивен недоуменно взглянул на яйца, сваренные вкрутую. Я удивился: неужели ему ни разу не приходилось снимать с яиц скорлупу? Я взял одно из яиц и стукнул им себе по лбу. Стивен заразительно рассмеялся — на этот раз можно было не сомневаться, что он никогда не видел, чтобы скорлупу разбивали таким необычным способом. Уняв смех, Стивен протянул мне другое яйцо. Я поморщился, сделал протестующий жест, и тогда Стивен разбил яйцо о свой собственный лоб. Я не зря затеял такое занятие: мне казалось, что если я проявлю игривость и легкомыслие, Стивен отнесется ко мне с большей доверчивостью, примет за своего. После завтрака я предложил Стивену сыграть в «Отгадай, что я вижу».[189] Он с готовностью согласился, и я, взяв на себя роль ведущего, загадал несколько слов, начинающихся с буквы «К». Называя букву за буквой, он отгадал все слова: кошка, кофе, куст, кролик, капуста, кастрюля. Затем я дал Стивену другое задание. Налив воду в равном количестве в разные по высоте и объему бутылки, я спросил у него, в какой воды больше? Стивен показал на большую бутылку. Я попросил его быть внимательным и повторил свои действия, почти ясно давая понять, что разливаю воду по емкостям в равном количестве. Однако ответ оказался тем же, и мне пришлось с горечью констатировать, что Стивен не сумел ответить на несложный вопрос, с которым, по наблюдениям Пиаже,[190] справляются семилетние дети. Тем временем за окнами поезда мелькали деревянные домики и церквушки небольших деревенек, напоминая толстовский мир, не изменившийся за последнюю сотню лет. Наконец, предоставленный самому себе, Стивен смотрел в окно с неослабным вниманием, и я пришел к мысли, что в его памяти может запечатлеться огромное число различных картинок, но в то же время я сильно подозревал, что все эти красочные картинки не складываются в его разуме в единое целое и не дают общего представления об увиденном. У меня создалось впечатление, что весь видимый мир протекает через Стивена, как река, и река эта не питает, не обогащает его. Хотя Стивен обладал уникальной зрительной памятью, запечатленные в ней образы и картины не вязались между собой, не влияли на предыдущие восприятия и сами не испытывали влияния предыдущего опыта. Память Стивена мне представлялась большим архивом, но только без каталога, — архивом, который не приносил пользу его хранителю. В конце нашего путешествия по железной дороге Стивен принялся рисовать, а я стал записывать свои впечатления от общения с ним. Однако поезд сильно трясло, и я бросил свое занятие. Стивену тряска не помешала, он продолжал с увлечением рисовать, хотя и испытывал неудобства, и я пришел к заключению, что моторное развитие Стивена с годами улучшилось. Я вспомнил, как в Амстердаме он безбоязненно ступил на узкую сходню, когда мы направлялись к лодочной станции. Тогда он мне напомнил другого подростка, также страдавшего аутизмом, который, побывав в цирке, на следующий день натянул у себя во дворе канат и бесстрашно ходил по нему, даже не пользуясь балансиром. Приехав в Ленинград, мы остановились в гостинице, расположенной на набережной Невы. Из окон гостиничных номеров открывался прекрасный вид на величественные низкие здания, построенные в XVIII веке, которые в белую ночь выглядели особенно царственно и парадно. Великолепная панорама произвела впечатление и на Стивена, и он сказал, что на следующий день, как только проснется, сразу примется рисовать. На следующий день Стивен начал рисовать без меня, и позже Маргарет мне сказала, что первый рисунок ему не удался. Он пытался нарисовать знаменитый крейсер «Аврора», поставленный на прикол у набережной Невы, но ему не удалось соблюсти пропорции между размерами корабля и размерами зданий на другом берегу реки. Стивен и сам понял свою ошибку и начал рисовать снова. Он и раньше иногда допускал подобные промахи. Рисуя, Стивен не всегда чувствовал перспективу.[191] В тот же день мы отправились в Александро-Невскую лавру и неожиданно стали свидетелями венчания. Мы пришли к пению хора. Его составляли исхудалые, плохо одетые певчие, но пели они прекрасно; особенно выделялся бассо профундо, хотя он и выглядел как бывший узник ГУЛАГа. Маргарет рассудила, что пение не произвело на Стивена впечатления, а мне показалось наоборот, что пение его тронуло. Такое расхождение в наших оценках говорило о том, как трудно иногда было понять, что чувствует Стивен на самом деле. Потом мы отправились в Эрмитаж. В музее Маргарет обратилась к Стивену с просьбой хорошенько рассмотреть картину Матисса «Танец», чтобы запомнить и позже нарисовать. Стивен смотрел на картину без особого интереса в течение полуминуты. Позже, по возвращении в Лондон, Стивен воспроизвел эту картину по памяти. Он справился с заданием без труда, исполнив работу на очень хорошем уровне. Но только позднее (и опять с помощью мистера Уильямсона) выявился любопытный огрех. Рисунок, сделанный Стивеном, сочетал композицию картины ленинградского Эрмитажа с красками варианта той же картины, выставленного в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Оказалось, что Аннетт, сестра Стивена, годом раньше дала ему открытку с изображением американского варианта картины, и он, конечно, ее запомнил. Можно только догадываться, произошел ли сбой в памяти Стивена, когда он рисовал «Танец» Матисса, исходя из картины, увиденной в Эрмитаже. По крайней мере я рассудил иначе, отнеся огрех Стивена на счет «каприза художника», что явилось, как я подумал, и причиной того, что он увенчал крышу Исторического музея луковичными куполами, а рисуя мой дом, изобразил несуществующую трубу. Подтверждением моей мысли служила и как-то нарисованная Стивеном статуя Прометея, которому он пририсовал пенис. Когда мы вернулись в гостиницу, Маргарет посчитала, что занятия со Стивеном не мешает разнообразить. «Теперь ты станешь учителем, — сказала она ему, — а Оливер будет учеником». Глаза Стивена загорелись, и он задал вопрос: «От двух отнять один, сколько будет?» «Один», — бодро ответил я. «Хорошо, — Стивен благосклонно кивнул. — А от двадцати отнять десять?» Я ненадолго задумался и сказал: «Десять». «Очень хорошо. — Стивен одобрительно улыбнулся. — А если от шестидесяти отнять десять, сколько получится?» Я наморщил лоб, размышляя. «Сорок?» — ответил я неуверенно. «Неправильно, — сказал Стивен. — Подумайте». Я прибегнул к помощи пальцев, приняв каждый за десять, после чего нерешительно произнес: «Пятьдесят?» «Теперь верно, — ответил Стивен, снова одобрительно улыбнувшись. — А теперь ответьте мне на вопрос: сколько будет, если от сорока отнять двадцать?» Я продумал минуту, изображая мучения на лице, и наконец ляпнул: «Десять». «Вы снова ошиблись. Прежде чем ответить, нужно получше сосредоточиться». — Стивен вздохнул, после чего милостиво добавил: «Но вы неплохо считаете». В голосе Стивена слышалась снисходительность, и мне стало не по себе. Ведь с той же самой терпимостью я проверял его умственные способности в Лондоне, относясь к нему как к недоразвитому ребенку. Не вызывало сомнения, он не забыл то занятие и теперь говорил моим снисходительным голосом и имитировал мою тогдашнюю мимику, выражавшую озадаченность. Это был урок для меня, урок для всех нас, кто недооценивал Стивена. Поездка в Россию сама по себе прошла увлекательно, интересно, и все-таки я испытал недовольство. Я надеялся изучить личность Стивена, скрытую под покровами аутизма, но, признаться, в этом не преуспел. Для того чтобы лучше его понять, я рассчитывал на установление с ним доверительных дружеских отношений и обрадовался, когда от него впервые услышал дружелюбное «Привет, Оливер!». Мне хотелось войти в доверие к Стивену или, по крайней мере стать для него значимым человеком, выделяющимся среди его окружения, но этого не случилось. Стивен относился ко мне, пожалуй, как и ко всем: равнодушно, индифферентно, хотя не сказать, что недоброжелательно. Когда я проводил время со Стивеном, мне нередко казалось, что я испытываю те же самые чувства, что испытывают родители при общении с аутичным ребенком, беспрестанно натыкаясь на его отчужденность и замкнутость. Отправляясь со Стивеном в путешествие, я собирался получше узнать относительно нормального человека с определенными недостатками и определенными дарованиями, однако, проведя с ним неделю, я явственно ощутил, что столкнулся с особенным человеком со специфичным складом ума, живущим своей собственной скрытой жизнью, со своеобразными нормами, понять которые затруднительно. Однако я не терял надежды установить со Стивеном более близкие отношения и, приезжая в Лондон, неизменно виделся с ним. Но хотя Стивен и встречал меня, казалось, радостным возгласом «Привет, Оливер!», он по-прежнему оставался замкнутым и малообщительным. И все же мы нашли общую точку соприкосновения. Я знал, что Стивен интересуется автомобилями. Ему особенно нравились большие автомобили с откидным верхом выпуска пятидесятых-шестидесятых годов. Я и сам немного разбираюсь в машинах, но отдаю предпочтение спортивным автомобилям времен моей молодости. Еще тогда мое внимание привлекали «Бристол», «Фрейзер-Наш», «Ягуар», «Астон Мартин».[192] Так вот, однажды, когда мы гуляли по Лондону, я предложил Стивену устроить соревнование: кто больше назовет марок встретившихся машин. Стивен с радостью согласился. Естественно, я дал ему победить, и он остался доволен. Однако оживление его вскоре прошло, и он снова ушел в себя, став таким же неразговорчивым, каким был в начале прогулки. В феврале 1991 года была опубликована третья книга с рисунками Стивена, получившая название «Плавающие города», которая быстро стала бестселлером. Когда Стивену сообщили об этом, он ответил кратко: «Прекрасно» и больше о книге не говорил. В том же году Стивен поступил в кулинарную школу, куда ездил один, начав таким образом привыкать к самостоятельной жизни. Рисования он не бросил, посвящая этому занятию выходные. Размышляя об уникальной зрительной памяти Стивена и о его необыкновенном таланте, я нередко вспоминал Мартина, одного из своих пациентов, которого я наблюдал в восьмидесятые годы. Мартин, умственно отсталый савант, обладал редкостными музыкальными и мнемоническими способностями. Прослушав один раз сложное музыкальное произведение, он легко воспроизводил его без единой ошибки. Отец Мартина был известным певцом, выступавшим на оперной сцене, и Мартин с детства полюбил оперное искусство. По его словам, он знал великое множество опер и каждую мог проиграть от начала и до конца. Но особенно Мартин любил музыку Баха, что меня поистине удивляло: каким образом умственно недоразвитый человек постигает грандиозное монументальное творчество гениального немецкого композитора? Однако с фактами не поспоришь. Однажды, встретившись с Мартином, я дал ему прослушать кассеты, на которых были записаны три произведения Баха: «Магнификат», «Вариации Голдберга»[193] и одна из кантат. Прослушав эти произведения, Мартин музицировал целый вечер с мастерством профессионального музыканта. До знакомства с Мартином я особенно не задумывался о когнитивной структуре удивительной одаренности идиотов-савантов и принимал их способности за проявление механической памяти или механического мышления. Однако, наблюдая за Мартином, я пришел к заключению, что он владеет не только уникальной механической памятью, но и структурной, специфичной архитектурной памятью. Последнее подтверждалось тем, что, играя Баха, он с блеском воспроизводил движение нескольких самостоятельных голосов, образующих одно гармоническое единство, — к примеру, фугу или канон. Добавлю, что он и сам сочинял несложные фуги. Сам Мартин не мог объяснить природу своих необыкновенных способностей, что было немудрено: его таланты носили скрытый характер. После Мартина мне пришлось наблюдать и других савантов (художников, чудо-счетчиков и савантов, «специализировавшихся» на календарных вычислениях). Все они имели исключительные способности, но только эти способности были особого сорта, являясь необычными дарованиями, ограниченными небольшой когнитивной областью. В то же время способности идиотов-савантов являются хорошим основанием для суждения о множестве различных форм интеллекта, потенциально независимых друг от друга. Вот что пишет по этому поводу Ховард Гарднер[194] в своей работе «Границы разума» («Frames of Mind»):
Далее Гарднер пишет о множестве отдельных и отделимых способностях человека — зрительных, музыкальных, лексических и т. д., — характеризуя эти способности как независимые и автономные с присущими им возможностями действовать в своей когнитивной сфере и, говоря о том, что они имеют свои особые «правила» и, возможно, свою собственную невральную базу.[196] Идиотов-савантов с различными формами одаренности в восьмидесятые годы наблюдала Беата Хермелин со своими коллегами. Эта группа ученых установила, что зрительные возможности идиотов-савантов значительно продуктивнее, чем у нормальных людей, при выявлении существенных признаков наблюдаемой сцены или наблюдаемого объекта, что, в частности, помогает при рисовании. Эта группа ученых также установила, что зрительная память таких савантов не фотографическая и не эйдетическая, а категориальная и аналитическая, позволяющая савантам не только воспроизводить запечатленное в ней, но и составлять свои образы, заниматься импровизацией. Хермелин вместе со своими коллегами наблюдала, среди прочих савантов, умственно отсталого Лесли Лемке, обладающего уникальным музыкальным талантом. У Лемке, как и столетие назад у Слепого Тома, феноменальная музыкальная память. Прослушав лишь раз любое произведение, он тут же повторяет его с тончайшими оттенками экспрессии. К тому же, по словам Хермелин, он владеет искусством импровизации, используя произведения композиторов от Баха до Бартока и следуя при этом их стилю. Исследования показывают, что существуют несколько отдельных автономных когнитивных способностей, каждая со своими алгоритмом и правилами, как и предполагал Гарднер. Ранее прослеживалась настроенность считать «творческие» способности идиотов-савантов экстраординарными, странными, однако в настоящее время эти способности, кажется, пытаются отнести к «норме», отличая их от способностей обыкновенного человека только тем, что они обособлены и гипертрофированы. Мне кажется, здесь имеется повод для возражения, и не потому, что саванты резко отличаются от нормальных людей, и даже не потому, что их одаренность проявляется в раннем возрасте, а главным образом потому, что их удивительные способности возникают, минуя предварительные фазы развития. Так, Мартин в двухлетнем возрасте пел отрывки из опер, а Надия в три с половиной года с удивительным мастерством рисовала все, что попадалось ей на глаза, при этом неведомо как овладев приемами передачи пространства. Даже дети, у которых с годами обнаруживаются способности к рисованию, начинают с каракулей. Надия миновала этот этап. Этот этап миновал и Стивен. По свидетельству Криса Марриса, Стивен еще в семилетнем возрасте с ошеломляющим мастерством рисовал виды Лондона, в то время как его сверстники, если и рисовали, то это были обычные невразумительные рисунки. Таланты савантов проявляются очень рано, но способности эти могут в дальнейшем не развиваться, а могут и вовсе сойти на нет. Так, когда Стивену было семь, его способности к рисованию признавались феноменальными (естественно, для своего возраста), однако через десять-двенадцать лет он рисовать лучше не стал, хотя и расширил свой кругозор. Кроме того, необыкновенные таланты савантов более автономны, чем дарования нормальных людей, и даже обладают автоматичностью. Когда Стивен рисовал, он мог слушать плейер, разговаривать или петь — другое занятие ему не мешало. Джедадая Бакстон мог решать фантастические по сложности математические задачи даже во время разговора или работы. Хотя некоторые подсчеты занимали у него довольно продолжительное время, они не мешали ему работать, жить жизнью обыкновенного человека. Можно предположить, что невральный механизм савантов коренным образом отличается от неврального механизма обыкновенных людей, с помощью которого они развивают свои умственные и творческие способности. Все это наводит на мысль, что у савантов может находиться в мозгу специфический высокоразвитый «нейромодуль», который «включается» при воздействии на него надлежащих стимулов, после чего работает на полную мощь. Так, близнецы-саванты, «календарные счетчики», увидев календарь в шестилетнем возрасте, стимулировали свою потенциальную одаренность, установив на бессознательном уровне алгоритм и правила, которые позволили им понять закономерности в структуре календаря, в результате чего они могли «жонглировать» его числами — например, установить, какой день недели придется на определенное число даже в неблизком будущем. Для того чтобы провести подобное вычисление, нормальному человеку придется (если только он сможет) также разработать подобный алгоритм (но только на сознательном уровне), на что уйдет много времени и труда. Необычайные умственные и творческие способности как саванта, так и нормального человека с возможностями саванта, могут неожиданно бесследно исчезнуть. Так, Владимир Набоков, помимо прочих талантов, обладал в детстве необыкновенными математическими способностями, однако после перенесенной в семилетнем возрасте лихорадки, сопровождавшейся делирием, эти способности полностью растерял. Набоков пишет, что этот необыкновенный математический дар, неведомо как появившийся и потом таинственно сошедший на нет, имел мало общего с его личностью и, казалось, подчинялся своим собственным правилам поведения, отличаясь от других его дарований, также проявившихся еще в детстве. Таланты нормального человека развиваются постепенно, внедряясь в разум и становясь частью личности. Им чужды необычная изоляция и автоматизм дарований савантов.[197] Но разум не только собрание различных талантов, и он не может состоять из набора отдельных модулей, как полагают некоторые неврологи и психологи. Такое устройство разума исключает его основное достоинство — назовем его «кругозором», который присущ каждому нормальному человеку. Разум, скорее, имеет супрамодульный вид, который и помогает развиваться настоящим талантам. Модульная структура разума исключает становление личности, становление «Я». Поэтому позволительно утверждать, что разум нормального человека наделен согласующей силой, объединяющей все отдельные способности разума, в том числе способность анализировать и обобщать чувственный опыт. Именно эта сила делает разум конструктивным и рефлексивным, ориентированным на социальные силы высшего уровня. Эту универсальную единую силу Курт Голдштейн назвал «абстрактно-категориальной способностью» организма. Исследуя повреждения мозга, он нашел, что при значительном его повреждении (например, при поражении лобных долей), кроме специфических расстройств организма, наблюдается и нарушение абстрактно-категориальной способности человека. Голдштейн также исследовал проблемы развития человека и вместе с Евой Ротман и Мартином Ширером в 1945 году опубликовал заслуживающую внимания работу «История идиота-саванта. Экспериментальное изучение индивида» («А Case of „Idiot Savant“…»). В этой работе авторы рассказывают об аутичном подростке Л., обладавшем удивительной памятью и необыкновенными музыкальными и математическими способностями. Отмечая его дарования, авторы работы указывают на то, что способности Л. «независимы друг от друга». «Теоретически он мог бы стать профессиональным музыкантом или математиком, — пишут исследователи, — однако Л. не стал ни тем, ни другим, несмотря на свои таланты и регулярные упражнения». Характеризуя его, авторы пишут о неспособности Л. к абстракции, одной из основных операций мышления. Далее авторы пишут о последствиях этого дефекта развития:
Если выводы, которые сделал Голдштейн вместе со своими коллегами, исследуя внутренний мир идиота-саванта, достаточно обоснованы, и если допустить, что и Стивен не способен или относительно не способен к абстракции, то можно задаться несколькими вопросами. Насколько Стивен может развиться как личность? В какой степени доступны для его понимания внутренние психические акты и состояния? В какой мере ему по силам анализировать и обобщать чувственный опыт? В каких пределах он может абсорбировать культурные ценности? В свете выводов, сделанных вышеперечисленной группой исследователей, возникают не только эти, но и многие другие вопросы, с которыми сталкиваешься при ознакомлении с парадоксом удивительных одаренностей, присущих идиотам-савантам с их аномальным разумом. В октябре 1991 года я встретился со Стивеном в Сан-Франциско. За то время, что я не видел его, он заметно изменился. Он вырос, похорошел, голос его окреп. Когда мы с ним встретились, Стивен первым делом стал рассказывать мне о показанных по телевизору сценах землетрясения, произошедшего в Сан-Франциско в 1988 году. «Земля в расщелинах. Кругом разрушенные дома. Мосты снесены. — Стивен говорил короткими фразами, напоминавшими хайку.[198] — Машины искорежены. Пожарные гидранты тушат огонь». В тот же день мы со Стивеном в сопровождении Маргарет отправились на прогулку по Тихоокеанским высотам. Во время прогулки Стивен, устроившись на раскладном стуле, принялся рисовать Бродерик-стрит, петлявшую по склонам холма. Рисуя, Стивен время от времени оглядывал улицу, но больше, как мне казалось, уделял внимание плейеру. Прежде чем он приступил к рисованию, Маргарет спросила его, почему улица так извивается. Ответить на, казалось бы, несложный вопрос Стивен не смог, а когда Маргарет пояснила, что улица извивается, потому что поднимается в гору, обходя крутые участки, Стивен кивнул и бессмысленно повторил слова Маргарет, являя несомненный признак эхолалии. Ему было уже семнадцать, но его умственные способности не улучшились. Когда мы гуляли, нам внезапно открылась прекрасная панорама залива, усеянного корабликами, меж которых высился Алькатрас.[199] Однако сначала я принял увиденное за сложный замысловатый многоцветный рисунок, похожий на абстрактную живопись, которая обычно вызывает у меня смятение чувств. Осмыслив открывшуюся картину, я поинтересовался у Стивена, какое впечатление произвела на него красивая панорама, но внятного ответа не получил. Зато Стивен меня поистине удивил, когда мы продолжили разговор. Мы заговорили о Сан-Франциско, и оказалось, что его любимое здание в городе — Трансамериканская пирамида. Когда я спросил Стивена «почему», он ответил, что ему нравятся ее формы. «Она состоит из равнобедренных треугольников», — заключил он. Хотя ответ и не отличался геометрической точностью, меня поразило, что Стивен, речь которого обычно носила примитивный характер, использовал в разговоре математический термин. Я, правда, знал, что аутичные люди, особенно в раннем детстве, гораздо лучше осваивают геометрические понятия, чем личностные и социальные представления.[200] Стивен имел весьма смутное представление об аутизме, своем недуге. Это выяснилось случайно, при любопытных обстоятельствах. Когда после прогулки мы подходили к своей машине, рядом стояла другая с номерным знаком, на котором, к моему великому удивлению, было начертано «АУТИЗМ»[201] (шанс встретить такую машину я расценил как отношение один к миллиону). Обратив внимание Стивена на необычный номерной знак, я попросил его прочесть надпись. Он прочел надпись по буквам: «А-У-Т-И-З-М». «Попробуй прочесть слитно», — попросил я. «У…У…Утизм», — выдавил из себя Стивен. «Не „утизм“, а „аутизм“, — поправил я. — Ты знаешь, что это значит?» «Это то, что написано на номерном знаке», — ответил он. На том разговор и закончился. И все-таки было ясно: он понимал, что отличается от обычных людей. Его любимым кинофильмом был фильм «Человек дождя», и мне казалось, что Стивен отождествляет себя с героем этого фильма, аутичным савантом, роль которого сыграл Дастин Хофман. У Стивена была звуковая запись этого фильма, и он ее нередко прослушивал с помощью плейера и в конце концов даже выучил наизусть несколько диалогов, которые иногда декламировал, сохраняя нужные интонации. С плейером Стивен почти что не расставался, однако это не мешало ему рисовать. Он мог погружаться в это занятие, даже слушая музыку. Но увлечение плейером мешало ему контактировать с окружающими, развивать речь. Находясь под впечатлением от своего любимого фильма, Стивен захотел побывать в Лас-Вегасе, а когда мы приехали в этот город, он потянул нас с Маргарет в казино, воспылав желанием последовать примеру Человека Дождя и провести время за игральным столом. Из Лас-Вегаса мы отправились в Аризону, взяв напрокат «Линкольн-континенталь». Стивен хотел отправиться в путешествие на «Шевроле Импала», но, к его сожалению, такого автомобиля в прокате не оказалось. Приехав в Аризону и устроившись в одной из гостиниц Финикса,[202] мы направились к Большому каньону. Я припарковал машину у места, откуда открывался прекрасный вид на ущелье. Едва взглянув на каньон, Стивен принялся таращить глаза на находившиеся на стоянке автомобили. Оторвав его от этого увлекательного занятия, я спросил у него, нравится ли ему редкое зрелище, показав рукой на ущелье. Стивен перевел взгляд на каньон и, подумав, ответил: «Прекрасный вид». «А что напоминает тебе это ущелье?» Последовало неожиданное суждение: «Оно похоже на огромное здание». Удовлетворившись этой приятной мыслью, Стивен принялся рисовать. Правда, на этот раз он водил рукой не слишком уверенно (каньон, как-никак, мало похож на здание), и все-таки рисунок ему удался. «Ты — гений», — восхищенно сказала Маргарита. Стивен улыбнулся и буркнул: «Да». Полюбовавшись рисунком Стивена, мы решили предоставить ему возможность обозреть каньон с высоты, устроив прогулку на вертолете. В воздухе пилот вертолета стал рассказывать об истории Большого каньона, о его геологии, но было заметно, что Стивен его не слушает, предпочтя крутить головой и осматривать примечательное ущелье. Оставив Большой каньон, вертолет полетел над каменистой пустынной местностью, наиболее примечательной видимой растительностью которой были цереусы, гигантские кактусы. По левому борту отчетливо виднелся Брадшо, горный кряж, в котором в восьмидесятые годы обнаружили залежи драгоценных металлов. Вскоре характер местности изменился. Теперь внизу лежала равнина, усеянная опунциями.[203] Кое-где паслись лошади и ослы и даже вилорогие антилопы. «Прекрасный ландшафт, — сказал Стивен, — но здесь не хватает автомобилей». Его реплика меня раздосадовала: оценить по достоинству «прекрасный ландшафт» Стивен не смог. Тем временем он, вооружившись карандашом и бумагой, за неимением своих любимых автомобилей стал рисовать кактусы, которые, видно, счел символами Запада,[204] как раньше признал гондолы главной достопримечательностью Венеции, а небоскребы — главной достопримечательностью Нью-Йорка. Внезапно внизу я увидел небольшого зверька. «Койпу!»[205] — непроизвольно воскликнул я. По всей вероятности, звучание этого слова привлекло внимание Стивена, ибо он, оторвавшись от рисования, с видимым удовольствием воскликнул следом за мной: «Койпу! Койпу! Койпу!», после чего вернулся к рисунку, который выполнил превосходно. В тот же день Стивену удалось особенно отличиться. Во второй половине дня мы отправились на машине к каньону де Шелли. Приехав к ущелью, мы познакомили Стивена с повстречавшимся нам индейцем-навахо, тоже художником, как раз собиравшимся рисовать. Индеец пригласил Стивена присоединиться к нему и привел в место, откуда открывался наилучший вид на каньон, — вид, позволявший, по его утверждению, слиться с таинствами ущелья, являвшегося священным местом индейцев. Рисуя, индеец стал рассказывать Стивену об истории и обычаях своего племени, но Стивен, похоже, его не слушал да и своему рисованию, казалось, не уделял пристального внимания, ибо почти беспрерывно крутил головой, что-то нашептывая. И все-таки, как ни странно, ему каким-то неведомым образом удалось придать своему рисунку таинственность, магическую окраску (что признал и индеец), хотя Стивен, по моему разумению, был лишен всяких идолопоклоннических эмоций и просто рисовал то, что видел. Маргарет сочла по-другому. Она предположила, что Стивену удалось испытать нечто вроде благоговения перед древним святилищем, ощутить его ауру. Наши мнения опять не сошлись, как в то время, когда мы оценивали впечатления Стивена от пения хора в ленинградском монастыре. Тогда я посчитал, что пение задело Стивена за живое, а Маргарет рассудила, что он отнесся к пению безучастно. Новое расхождение в наших оценках лишний раз подтвердило, как трудно иногда было понять, что чувствует Стивен на самом деле. И все же, наблюдая за Стивеном, я в конце концов пришел к заключению, что его чувства, эмоции радикально отличаются от чувств нормальных людей — и не силой их проявления, а прежде всего локальным характером. Его эмоции казались мне простым поверхностным выражением ощущений от случившегося события, подмеченной сценки или увиденного предмета — ощущений, которые глубоко не затрагивали его. Он мог реагировать на какое-то происшествие точно так же, как и другие, но проявление этих чувств скорее объяснялось его наблюдательностью и в отдельных случаях подражанием, а не повышенной восприимчивостью к внешним воздействиям, которую обычно называют «чувствительностью». Стивен мог нарисовать прекрасный рисунок, не имея эстетических чувств, он мог оценить церковное песнопение или передать «таинство» каньона де Шелли, не имея никаких собственных верований. На следующее утро, проснувшись, я услышал в соседней комнате номера, предоставленной Стивену, звуки музыкального инструмента. Оказалось, что эти звуки издает Стивен, придав рукам чашеобразную форму и поднеся их ко рту. «Что это?» — спросил я. «Кларнет», — улыбнувшись, ответил Стивен. Затем я услышал звуки тубы, трубы, флейты и саксофона. Вернувшись к себе, я погрузился в раздумье, размышляя о предрасположенности Стивена к имитации. В детстве он был расположен к эхолалии, зачастую повторяя слово или слова, только что произнесенные другим человеком. Это явление наблюдалось и по сей день, проявляясь, правда, значительно реже — обычно в то время, когда Стивен был утомлен или чем-то расстроен. Эхолалия — непроизвольное, рефлекторное, не окрашенное эмоциями явление, и может проявляться даже во сне. У Стивена в последнее время эхолалия проявлялась иначе. Когда в вертолете он повторял за мной: «Койпу!», то придал этому восклицанию свою интонацию, окрашенную собственными эмоциями. Он нередко декламировал с чувством и диалоги из «Человека дождя», но вместе с тем иногда произносил тот же текст автоматически, рефлекторно, без выражения, что я принимал за проявление болезненной «одержимости», зависимости от неотвязного раздражителя. Такая «одержимость» может быть присуща и людям, перенесшим энцефалит или страдающим синдромом Туретта. Автоматическое, машинальное имитирование является проявлением физиологической силы низшего уровня, берущей верх над разумом индивида. Такая сила может обусловливать и большинство автоматических проявлений аутичного имитирования. Влечение к имитации может выразиться и на более высоких уровнях жизнедеятельности, обернувшись потребностью подражать чьим-то достоинствам и даже их превзойти. В этом смысле Мира Ротенберг иногда сравнивает аутичных людей с решетом, постоянно соприкасающимся с достоинствами других, но не способном эти достоинства удержать. Вместе с тем, по ее суждению, основанному на многолетних исследованиях, аутичные люди все же не лишены собственной личности. На следующее утро, в последний день пребывания в Финиксе, проснувшись в половине восьмого, я вышел на балкон полюбоваться восходом солнца. «Привет, Оливер!» — услышал я голос Стивена, стоявшего на соседнем балконе. «Прекрасное утро», — улыбнувшись, добавил он и, наведя на меня объектив поляроида, щелкнул затвором. Этот дружеский жест я воспринял как прощание с Аризоной. Когда мы вышли из отеля на улицу, Стивен, оглянувшись по сторонам, приподнято произнес: «До свидания, цереусы и опунции. Надеюсь, еще увидимся». Поездка в Аризону мне многого не дала. Прийти к определенному заключению о подоплеке парадоксальных способностей Стивена я не сумел. Зато Маргарет была в восхищении от поездки и все время хвалила Стивена, добавляя, что своими рисунками он доставляет нам огромное удовольствие. В душе я с Маргарет соглашался: рисунки Стивена были великолепны, но только было неясно, доставляют ли они удовольствие ему самому, или он радуется только тогда, когда его хвалят. На обратном пути мы заехали в «Деари Куин».[206] В ресторане Стивен приметил двух девушек и время от времени бросал на них горячие взгляды. В конце концов он отважился к ним подойти. На первый взгляд, он производил впечатление нормального человека, и когда он подошел к девушкам, они мило улыбнулись ему, но стоило ему с ними заговорить в своей обычной, наивной детской манере, они переглянулись и захихикали, после чего демонстративно заговорили между собой, вынудив Стивена удалиться. За то время, что я не видел его, Стивен не только вырос, но окреп физически, возмужал, и в том, что его стали занимать девушки, не было ничего удивительного. Маргарет поведала мне также о том, что Стивен стал следить за своей внешностью и одеждой. Она нередко заставала его у зеркала, которым он раньше почти не пользовался. В том, что Стивен стал разборчив в одежде, я убедился и сам, когда он при мне сказал: «Мне нравятся светло-голубые ковбойки, полинявшие джинсы и черные ботинки, что носят на Западе». «А что скажешь о ботинках Оливера?» — лукаво спросила Маргарет. «Довольно невзрачны», — ответил Стивен, едва взглянув на мою новую обувь. Неудача Стивена при встрече с девушками в «Деари Куин» легко объяснима. Обладая ограниченными умственными способностями, в обществе посторонних, чужих людей он терялся или нес околесицу. Приятелей у него было мало, и время по большей части он проводил в семейном кругу, в обществе матери и Аннетт, которых очень любил. Дома он чувствовал себя настоящим мужчиной, защитником матери, хотя и сам нуждался в опеке. В свободное время Стивен главным образом рисовал или, насколько я рассудил, имея тому немалые доказательства, предавался фантазиям. Приведу пример. Стивен был в восторге от телевизионного сериала «Беверли-Хиллз, 90210». Однажды он мне признался: «Я влюблен в Дженни Гарт. Она самая красивая девушка в Лос-Анджелесе. Она красит губы красной помадой. Ей двадцать один. Она из Иллинойса. Она снимается в „Беверли-Хиллз, 90210“. Я влюбился в нее еще в 1991 году. В сериале она исполняет роль Келли Тейлор». Из дальнейших разговоров я выяснил, что Стивен питает симпатию не к одной Дженни Гарт, а ко всем артистам, занятым в сериале. «Я коллекционирую их фотографии, — сказал Стивен, — а недавно выслал артистам несколько своих лучших рисунков». Далее он мне рассказал, что проектирует для своих любимых артистов пентхаус на Парк-авеню.[207] Тогда он будет жить вместе с артистами, став членом их творческого союза. По вечерам, после работы на телестудии, они будут собираться в пентхаусе и есть за одним столом. Все эти воображаемые картины Стивен перенес на бумагу. Однажды Маргарет, совершая со Стивеном очередную поездку, случайно обнаружила в его гостиничном номере и другие рисунки, тоже плод фантазии Стивена, — рисунки, изображавшие обнаженных девиц. Эти рисунки хранились в отдельной папке, чему Маргарет удивилась, ибо, хотя Стивен и уделял много времени рисованию, о сохранности рисунков он не заботился — мог их испачкать, помять или просто выкинуть в урну. Однако в том не было ничего удивительного, что Стивен хранил эротические рисунки в отдельной специальной папке. Эти рисунки он рисовал лишь для себя, и Маргарет действительно увидела их случайно — Стивен, понятно, оставил папку неприбранной по забывчивости. Обычно он, несомненно, прятал папку в укромном месте, подальше от чужих глаз, ибо рисунки эти отображали его интимный, внутренний мир, его нужды и помыслы, в отличие от его обычных рисунков, являвшихся простой репродукцией увиденных объектов и сценок. Фантазии Стивена, нашедшие воплощение в эротических зарисовках, были вполне естественными, но в то же время говорили о том, что повзрослевшему Стивену не хватает женской любви. Но самое печальное было в том, что этой любви он мог не дождаться, и неизвестно, догадывался ли об этом сам Стивен. В июле 1993 года мне позвонила Маргарет, сообщив возбужденным голосом, что у Стивена обнаружилось музыкальное дарование. «Необыкновенный талант, — добавила она горячо. — Вы должны приехать и убедиться». Я удивился, но больше всего тому, что обычно невозмутимая Маргарет была так взбудоражена. Музыкальные способности Стивена, так же как и его способности к рисованию, проявились еще в раннем детстве. Лоррейн Коул однажды мне сообщила, что Стивен, когда еще едва говорил, прекрасно имитировал различные звуки. В одном из писем Коул мне написала:
О другом случае проявления тех же способностей Стивена рассказала мне как-то Маргарет. Стивен вместе с ней ездил на несколько дней в Японию и за это время перенял у японцев их жесты и интонации, чем так рассмешил Эндрю, приехавшего в аэропорт встречать возвратившихся путешественников, что тот едва не разбил машину. Словом, я был прекрасно осведомлен о способности Стивена к имитации, знал я и о его любви к музыке, которая доставляла ему, пожалуй, даже большее удовольствие, чем занятие рисованием. О пристрастии Стивена к музыке прекрасно знала и Маргарет, но из одного лишнего случая его проявления (пусть даже неожиданного и яркого) она не стала бы меня срывать с места. Видно, Стивен и впрямь привел ее в удивление своей способностью к музыке, тем более что Маргарет сообщила мне и о том, что Стивену нашли опытную учительницу, некую Еву Престон, с которой он занимается раз в неделю. Получив эту интересную информацию, я решил съездить в Лондон, приурочив приезд ко дню, в который Стивену давали урок. Со мной согласилась поехать моя родственница, Лиз Чейз, профессиональная пианистка, не только искусный практик, но и знаток теории музыки. «Привет, Оливер!» — как обычно, поздоровался со мной Стивен, а затем поприветствовал и Лиз Чейз, которую я представил ему. Поздоровавшись с нами, он немедленно уселся за пианино и по заданию Евы Престон стал играть гаммы, а затем перешел к аккордам, начав с мажорных трезвучий. Стивен играл легко и непринужденно, весьма довольный своим занятием. Казалось, терции и квинты — интервалы Пифагорейского музыкального ряда — знакомы ему с рождения. «Этому я его не учила», — заметила Ева. «А теперь октавы, пожалуйста», — попросила она. Стивен кивнул и радостно улыбнулся, словно ему пообещали дать шоколадку. «А теперь вместе сыграем блюз, — продолжила Ева. — Ты играй в верхнем регистре, а я буду играть в басовом». Стивен начал импровизировать в высоком диапазоне, ограничивая сначала импровизацию нижней половиной октавы, но затем, осмелев, заиграл в более широком диапазоне, а в последней импровизации поднялся до самой высокой ноты. «Импровизировать довольно легко, для этого много ума не надо, — заметила Лиз. — Если человек одарен и владеет композиционными приемами вариации, то умение варьировать является почти что автоматическим». Вместе с тем она похвалила Стивена, отметив, что он играл «с большим чувством». Затем Стивен сыграл «What a Wonderful World». Когда он кончил играть, Ева попросила его проанализировать аккорды мелодии с позиций гармонии. Он выполнил это задание без труда. Затем Ева предложила Стивену прослушать музыкальную пьесу, после чего дать ее толкование. Подобной интерпретацией Стивен занимается на каждом уроке, пояснила она. На этот раз Ева сыграла «Traumerei»[208] Шумана. Стивен слушал внимательно, а когда Ева оставила пианино, он задумчиво произнес: «В этом музыкальном произведении рассказывается... о ласковом солнце... о весело журчащем ручье... о саде с пышными розами... о бледно-желтых нарциссах... об играющих детях». Выслушав пояснения Стивена, я задумался. Действительно ли, слушая музыку, он «видел» картины, о которых нам рассказал (ведь Стивен не отличался ярким воображением)? Или он научился «расшифровывать» музыку, понимая, что одна, к примеру, является «пасторальной», а другая несет драматическое начало? Позже я поделился своими мыслями с Евой, и она мне сказала, что сначала ассоциации Стивена были ошибочными или эгоцентрическими, не относящимися к теме произведения, но после того как она ему объяснила, какие чувства и образы соответствуют различным по форме музыкальным произведениям, он стал лучше понимать музыку, но она полагала, что Стивен и «чувствует» музыку. Затем Ева предложила Стивену спеть любую песню по его усмотрению. Он выбрал «It’s Not Unusual», песню, в которой мог себя по-настоящему проявить. Он пел с душевным подъемом, чуть пританцовывая и «держа» в руке воображаемый микрофон, представляя себе, что выступает в концертном зале, полном народу. «It’s Not Unusual» — коронная песня английского певца Тома Джонса, но, исполняя ее, Стивен подражал Джонсу только телодвижениями, а в голос вкладывал интонации, присущие Стиви Уандеру.[209] Я не верил своим глазам: Стивен преобразился. Его вечно набок склоненная голова неожиданно выпрямилась, обычно тусклые невыразительные глаза зажглись вдохновением, а скованность и апатия улетучились. Казалось, от аутизма и следа не осталось. Однако, закончив петь, Стивен снова ушел в себя, склонив голову набок. Урок музыки, за которым я наблюдал, стал откровением для меня, и не потому, что я убедился в новой одаренности Стивена (случается, что человек, страдающий аутизмом, наделен разными дарованиями), а главным образом потому, что Стивен во время урока жил необычной для себя жизнью, проявляя эмоции, которых я не ожидал от него. Эта необычайность особенно проявилась во время пения. Когда Стивен пел, то казалось, он вовлекает в это занятие все свое тело со всем репертуаром движений, жестов и мимикой. Правда, для меня так и осталось неясным, подражал ли Стивен при пении известным ему певцам или сумел «войти в образ», понять замысел сочинителя. Я вспомнил, как Стивен по памяти рисовал портрет женщины работы Матисса. Тогда Стивен сумел извлечь «экстракт» из стиля художника и использовать его при работе. В то время я задался вопросом: было ли восприятие Стивена чисто зрительным или ему удалось понять манеру Матисса и его индивидуальное видение на более высоком чувственном уровне. Похожий вопрос возник у меня и позже, когда я узнал о том, что Стивен декламирует диалоги из «Человека дождя». Тогда мне казалось, что Стивен отождествляет себя с героем этого фильма, аутичным савантом, но вероятен и другой вариант: постоянная декламация одного и того же текста могла являться симптомом эхолалии. Из всех этих недоумений вытекал главный вопрос: были ли одаренности Стивена обычными «идиотическими талантами» (в терминологии Курта Голдштейна) или они являлись продуктом его рассудка, его собственной личности? Голдштейн считает «разум» абстрактно-категориальным, концептуальным образованием и все другие его проявления называет «патологическими», «стерильными». Возражая Голдштейну, замечу, что, помимо концептуальных, существуют и другие полезные проявления разума, хотя неврологи и психологи редко вспоминают о них. Одними из таких проявлений разума являются мимика и пантомимика, позволяющие человеку выражать свои чувства, — способности, не менее важные, чем умение говорить. Мерлин Дональд[210] в своей работе «Происхождение современного разума» пишет о том, что выразительные движения человека, проявляющиеся в мимике и пантомимике, в течение миллиона или более лет служили специфическим кодом для передачи чувств, оценок, отношений к событиям и явлениям человеку прямоходящему, пока, не научившись абстрактно мыслить и говорить, он не превратился в человека разумного.[211] Наблюдая за тем, как Стивен поет, сопровождая пение выразительными движениями, я подумал о том, почему бы по крайней мере некоторые аспекты аутизма и савантизма не отнести к категории нормального развития личности (пусть даже гипертрофического), основанного на выразительных движениях человека и сопряженного с неполноценным развитием абстрактно-символической базы. Однако затем я решил: если такое суждение и возможно, оно касается частностей, и при оценке личности Стивена не стоит уходить в сторону. Стивен — не человек прямоходящий, не «чудо-счетчик» и вовсе не идиот. Развитие Стивена с раннего детства было своеобразным, качественно отличным как от развития нормального человека, так и от развития идиота-саванта. Он конструировал мир своеобычным путем, и его дарования развивались совместно с его способами познания, с его собственной личностью. Я так и не смог в полной мере установить, как думает Стивен, как текут его мысли, какими путями и как он конструирует мир, какие силы использует при проявлении своих дарований. Однако можно определенно сказать, что, несмотря на недостаточную способность к абстракции (одной из основных операций мышления), Стивен преуспел в подражании, которое помогало ему, к примеру, при рисовании воспринимать конкретные образы и рисовать «явь» (хотя, вероятно, бывали случаи, когда значение этой «яви» ему было не уяснить), и «явь» эту он рисовал с неподражаемым мастерством, проявляя своеобразный талант. Однако о наличии подлинного таланта следует судить по результатам деятельности человека, которые должны отличаться принципиальной новизной, оригинальностью подхода. Талант человека выражается потребностью в творчестве, которое предполагает наличие у индивидуума не только способностей, но и мотивов, воображения, интуиции. Талант выражается и в потребности человека раскрыть и расширить свои созидательные возможности. Творчество связано с внутренней жизнью личности, с потоком новых идей и сильными чувствами. Творчество в таком его понимании, вероятно, навсегда останется для Стивена недоступным. Но и отображение «яви» с недюжинным мастерством — не меньшая одаренность, чем «подлинные» способности, имеющие творческое начало. Рассказывая в одной из своих работ о Хосе, страдавшем аутизмом художнике, я отмечал, что он живет в своем собственном особенном мире, состоящем из многочисленных, но не связанных между собой (хотя ярких и образных) частностей — или, говоря словами Марселя Пруста, состоящем из «собрания отдельных моментов», не связанных с прошлым и не воздействующих на будущее. Но и такое восприятие мира не мешало Хосе замечательно рисовать. Особенно хорошо ему удавались рисунки растений, которые даже использовались в качестве иллюстраций книг по ботанике. (К слову сказать, я слышал об аутичном художнике, выполнявшем заказы Королевского ботанического сада.) При наблюдении одаренных аутичных людей нередко возникает вопрос: влияет ли аутизм на их удивительные способности и в частности на способности к рисованию? У большинства аутичных людей отсутствуют яркие способности к рисованию, а большинство художников не подвержено аутизму, но если у аутичных людей проявляется такой дар, то, вероятно, существует взаимосвязь между этим удивительным даром и аутизмом. Если такая связь действительно существует, то обоснованно утверждать, что искусство аутичных людей приобретает как сильную, так и слабую сторону аутизма: исключительную способность к обстоятельной репродукции и верность стереотипу. Однако я не уверен, что можно говорить об «аутичном искусстве». Едва ли можно говорить и о том, что искусство повлияло на развитие Стивена, изменило его характер или кардинально сказалось на его интеллектуальных способностях. Но в этом, вероятно, нет ничего особенно удивительного. Многие художники, даже с мировым именем, жили ничем другим не примечательной жизнью. Вместе с тем нельзя не сказать о том, что Стивен избежал участи многих аутичных людей (пятьдесят процентов которых не используют речь, отказываясь от общения с окружающими, а девяносто пять процентов ведут бесцветную жизнь), — и тому в немалой степени помогло постоянное занятие рисованием. Но главную помощь Стивену оказали, конечно, люди. Без поддержки со стороны одного дарования недостаточно. Хосе, не менее одаренный, чем Стивен, не получив необходимой поддержки, остался на обочине жизни. Стивену, в отличие от Хосе, помогли многие люди и прежде всего Лоррейн Коул, Крис Маррис и Маргарет Хьюсон, которые не только поддерживали его интерес к рисованию, пытаясь развить его одаренность, но и старались развить его самого. Маргарет часто брала его с собой в путешествие, чтобы показать ему мир, а в 1993 году устроила его в художественное училище. Однако его пассивность, апатия не пропали, и, на мой взгляд, Стивен и дальше будет нуждаться в помощи, подобно Слепому Тому, которого постоянно опекал и поддерживал полковник Бетьюн. И все же способности Стивена к рисованию могут не получить последующего развития, да и сам Стивен может не развиться как личность. Но это не принижает его, как и не умаляет его таланты. Его недостатки, как это ни удивительно, приносят и пользу. Его видение мира имеет свои достоинства, ибо, не приемля концептуальности, отображает «истинную» действительность, пусть и статичную. Да, Стивен ограничен в своих возможностях, он странен, недоразвит и аутичен, но у него имеются силы для постижения и изображения мира, что дано далеко не каждому.           
Примечания:1 Фейетвилл — город в Северной Каролине. — Примеч. перев. 2 Это на самом деле проблема в неврологии, и ее не решить даже в общих чертах без разработки теории психологических функций мозга и возможности показать связи между микроструктурами, производящими кратковременные нервные импульсы, с макроструктурами, отвечающими за жизнедеятельность человека. Несколько лет назад невральная теория личности была разработана Джеральдом М. Эдельманом в рамках теории «неврального дарвинизма». — Примеч. авт. 15 В изданном в 1911 г. фундаментальном труде Гельмгольца «Физиологическая оптика» («Physiological Optics») о церебральном происхождении цветовой слепоты даже не упоминается, хотя самой болезни посвящен целый раздел. — Примеч. авт. 16 Правда, и до этого появлялись отдельные публикации, посвященные ахроматопсии, но они оставались незамеченными. Так, Курт Голдштейн отмечал, что наблюдал несколько случаев церебральной ахроматопсии, не сопровождавшейся другими дефектами зрения. Однако он не включил результаты своих наблюдений в свой главный труд по нейролингвистике «Язык и языковые нарушения» («Language and Language Disturbances»), изданный в 1948 г. 17 Подобный феномен описал Кнут Нордби. В одном из своих трудов он упомянул о том, как однажды, когда он учился в первом классе, учитель принес с собой алфавит, в котором гласные были красными, а согласные черными. Такой алфавит видел и я, я им пользовался и дома. И вот однажды осенним утром при электрическом освещении я с удивлением увидал, что гласные буквы красного цвета стали неожиданно темно-серыми, в то время как цвет согласных не изменился. Этот случай помог мне понять, что восприятие цвета зависит от освещения. Пользуясь научной терминологией, скажем так: цвет обусловлен действием на орган зрения лучей света определенного спектрального состава. Осветив красный предмет белым светом, мы потому будем видеть его красным, что из всех спектральных лучей, содержащихся в белом свете, от него преимущественно отразятся лучи, производящие ощущение красного цвета. Если осветить тот же предмет другим светом, он будет выглядеть по-другому. — Примеч. авт. 18 Продемонстрировав цветное изображение, полученное от одновременного проецирования на экран красного, зеленого и фиолетового диапозитивов, Максвелл доказал этим справедливость трехкомпонентной теории цветного зрения и одновременно наметил пути создания цветной фотографии. Вначале для этой цели использовались громоздкие фотокамеры, которые расщепляли падающий на них свет на три луча и пропускали их через фильтры трех основных цветов. В шестидесятые годы XIX столетия получением цветного изображения занимался и Дюко дю Орон, а в 1907 г. братья Люмьеры разработали процесс «автохром», при котором использовались растры из окрашенных в красный, зеленый и фиолетовый цвета зерен крахмала, которые располагались между стеклом или пленкой и светочувствительным слоем. При съемке со стороны стекла окрашенные элементы растра служили цветоделящими микросветофильтрами, а в позитивном изображении, полученном путем обращения, — элементами цветовоспроизведения. В сороковые годы XX века, когда я был юношей, все еще были в ходу процессы получения цвета методами Люмьеров, Дюфе и Финлея, и эти работы пробудили у меня интерес к природе цвета. — Примеч. авт. 19 В соседней зоне коры Зеки нашел клетки, которые, как он счел, отвечают за зрительное восприятие движения. В 1983 г. интересное сообщение о полном невосприятии движения пациентом было сделано Зилем, фон Крамоном и Маем. Пациентка, за которой они наблюдали, потеряла способность воспринимать движение объектов во всех трех измерениях. К примеру, она затруднялась налить чай или кофе в чашку, потому что жидкость казалась ей замороженной. Когда все же она решалась произвести это действие, она не могла его своевременно прекратить. Пациентка также жаловалась на то, что ей трудно вести беседу, ибо не может уследить за движением губ собеседника. В многочисленной компании женщина старалась не находиться — неожиданная смена людьми их месторасположения ее раздражала. Серьезные неудобства она испытывала и на улице. Перейти дорогу для нее стало проблемой. «Когда я вижу автомобиль, мне кажется, что он далеко, — жаловалась она, — но едва я соберусь перейти улицу, как эта машина неожиданно оказывается вблизи». В конце концов она научилась определять расстояние до двигающейся машины по производимому ею шуму. — Примеч. авт. 20 По этому поводу Дамазио заметил, что описанные Холмсом случаи касаются повреждений дорсальной части затылочной доли мозга, что не могло вызвать ахроматопсии. — Примеч. авт. 21 Большую работу в этой области проделали Антонио и Ханна Дамазио и их коллеги в университете Айовы. Их отчеты о проведенных исследованиях весьма обстоятельны и убедительны. — Примеч. авт. 156 «Хорнпайп» — английский матросский танец. — Примеч. перев. 157 «Янки Дудл» — популярная американская песня, появившаяся в XVIII веке. С 1972 г. — официальная песня штата Коннектикут. — Примеч. перев. 158 «Дикси» — официальная песня южан во время Гражданской войны. — Примеч. перев. 159 Манассас — город на северо-востоке Виргинии. В 1861–1862 гг. в ходе Гражданской войны в районе Манассаса на реке Бул-Ран произошли два крупных сражения между армиями Севера и южан. Оба этих сражения южане назвали «битвой при Манассасе», а северяне — «сражением на реке Бул-Ран» — Примеч. перев. 160 Сеген, Эдуард (1812–1880) — французский врач и педагог, один из основоположников олигофренопедагогики, автор медико-педагогической системы воспитания и обучения глубоко умственно отсталых детей. — Примеч. перев. 161 Идиоты-саванты (англ. idiot savants) — этот термин в отечественной научно-популярной литературе иногда переводится словосочетанием «идиоты-гении»; «savant» в переводе с английского на русский язык — «ученый». — Примеч. перев. 162 Слово «аутизм» происходит от греческого auto — сам. — Примеч. перев. 163 Позже Биддер все же описал алгоритм сверхбыстрых математических вычислений, отметив, что процесс главным образом происходит на бессознательном уровне. Стивен Б. Смит в своей книге «Чудо-счетчики» («Calculating Prodigies») приводит слова А. К. Айткена, современного уникума-математика: «Я замечал, что разум иногда опережает намерение, ибо неоднократно получал результат еще до того, как собирался произвести вычисление. Я проверял таким странным образом полученный результат и удивлялся тому, что он оказывался правильным. Я полагаю (хотя, возможно, пользуюсь некорректной терминологией), что вычисление происходит вне сферы сознания на нескольких бессознательных уровнях, и верю, что каждый из этих уровней обладает собственной скоростью, намного превышающей скорость мышления человека в обыденной жизни». — Примеч. авт. 164 Даун, Дж. Лэнгдон (1828–1896) — английский врач. — Примеч. перев. 165 Гроув, Джордж (1820–1900) — английский литератор, музыковед-лексикограф и музыкальный писатель, положивший начало «Словарю музыки и музыкантов», который неоднократно дополнялся после смерти писателя и получил его имя. — Примеч. перев. 166 Тредголд также встречал умственно отсталых людей, обладавших чрезмерно развитыми внешними чувствами (кто обонянием, а кто — осязанием). В одной из своих работ он пишет: «Доктор Дж. Лэнгдон Даун рассказал мне о мальчике из Нормансфилда (больница в пригороде Лондона. — Примеч. перев.), который обладал таким исключительным осязанием и такими ловкими и проворными пальцами, что мог расслоить на две части лист чертежной бумаги». — Примеч. авт. 167 Майерс, Фредерик (1843–1901) — английский философ, психолог и писатель. — Примеч. перев. 168 Хотя необыкновенные творческие способности (например, музыкальные) проявляются иногда в раннем детстве (как у многих выдающихся композиторов), Пикассо однажды сказал, что «не существует вундеркиндов в искусстве». (Сам Пикассо стал великолепным рисовальщиком в десять лет, но не в три с половиной года, как Надия.) И все же необыкновенные творческие способности иногда развиваются очень рано, но для этого необходимы неврологические и когнитивные предпосылки. Так, у Яны, неаутичной китайской девочки, очень рано обнаружились незаурядные способности к рисованию (к шести годам она нарисовала сотни рисунков). Яна была одаренной восприимчивой девочкой, но, кроме того, ее способности к рисованию постоянно поощрялись отцом, который упражнял девочку, что способствовало ее ускоренному развитию. Ее рисунки совершенно непохожи на «недетские» рисунки одаренных аутичных детей, каким был, к примеру, Стивен Уилтшир, о котором речь в этой истории. — Примеч. авт. 169 Сент-Панкрас — крупная конечная железнодорожная станция в Лондоне, также станция метро. Альберт-Холл — большой концертный зал в Лондоне. Кью-Гарденз — ботанический сад в Лондоне. — Примеч. перев. 170 Этот пожар произошел в 1666 г. — Примеч. перев. 171 Название «Лондонская азбука» Оливер Сакс поясняет ниже. — Примеч. перев. 172 Я показал рисунки Джесси своему знакомому, Бену Оппенгеймеру, астрофизику. Он похвалил рисунки, отметив их астрономическую четкость и безошибочность, а затем рассказал об австралийском астрономе-любителе Роберте Эвансе. Эванс в течение пяти лет, пользуясь небольшим телескопом, наблюдал сверхновые звезды в 1017-ти ярких галактиках, руководствуясь каталогом Шепли-Эймса. Проделав столь титанический труд, он пришел к выводу, что существует необходимость введения нового типа сверхновых в старую систему классификации (его соответствующая работа в соавторстве с Макклюром и Ван ден Бергом опубликована в «Астрономическом вестнике»). У Эванса не было ни фотографического, ни электронного оборудования, и ему приходилось держать в памяти карту звездного неба с узорами всех изучаемых им галактик. Похоже, что Эванс обладает эйдетической памятью, хотя аутизмом, по всей вероятности, не страдает. — Примеч. авт. 173 Имеется в виду граница между Англией и Шотландией. — Примеч. перев. 174 Памятник Альберту — огромный мемориал в честь принца Альберта (1819–1861), супруга королевы Виктории. В центре — статуя под высоким неоготическим каменным балдахином; высота 55 м. — Примеч. перев. 175 Каунти-Холл (англ. County Hall) — до 1986 г. центральное здание Совета Большого Лондона. — Примеч. перев. 176 Ай-кью (англ. IQ) — индекс интеллектуальности, коэффициент умственного развития; средний показатель колеблется между 90 и 110. — Примеч. перев. 177 Сити-Айленд — район в Нью-Йорке. — Примеч. перев. 178 Кокни — лондонское просторечие, для которого характерны особое произношение, неправильность речи и рифмованный сленг. — Примеч. перев. 179 Крис также мне рассказал, что перед отлетом из Лондона Стивен ему с возбуждением заявил: «Я буду пилотировать джамбо-джет (пассажирский лайнер „Боинг-747“. — Примеч. перев.) и увижу сверху небоскребы Манхэттена». 180 Гиллберг, Кристофер — современный шведский психиатр. — Примеч. перев. 181 Солсбери — город на юге Англии. — Примеч. перев. 182 Вестеркерк (нидерл. Westerkerk) — протестантская церковь в Амстердаме. — Примеч. перев. 183 Бегингоф (нидерл. Begijnhof) — «Вдовий приют»; монастырь бегинок. Бегинки объединялись в женские светские религиозно-благотворительные союзы, существовавшие в XII–XVIII вв. в Нидерландах и Германии. Находились под подозрением у инквизиции. — Примеч. перев. 184 Навещая как-то раз Джесси Парк, художницу, страдавшую аутизмом, я заметил, с какой нежностью и заботой относятся к ней родители. «Видно, что вы очень любите свою дочь, — сказал я отцу Джесси. — А как она относится к вам?» «Она любит нас как умеет», — ответил он. — Примеч. авт. 185 «Нью-Йоркер» — литературно-публицистический журнал-ежемесячник, издаваемый в Нью-Йорке. — Примеч. перев. 186 Гэтвик — крупный международный аэропорт к югу от Лондона. — Примеч. перев. 187 Балморал — замок в графстве Абердиншир; построен королевой Викторией. С 1852 г. официальная резиденция английских королей в Шотландии. — Примеч. перев. 188 «Человек дождя» — кинофильм режиссера Барри Левинсона, вышедший на экраны в 1988 г. — Примеч. перев. 189 «Отгадай, что я вижу» — детская игра в слова: по первой букве отгадывается название задуманного предмета. Название игры происходит от начальных слов стишка: I spy 190 Пиаже, Жан (1896–1980) — швейцарский психолог. — Примеч. перев. 191 Такие погрешности Стивена обнаружил и мой корреспондент Джон Уильямсон из Браунсвилла (Техас), который ознакомился с рисунками Стивена, купив его книгу. — Примеч. авт. 192 «Бристол» — марка легкового автомобиля одноименной компании; выпускается с 1947 г.; «Фрейзер-Наш» — модель спортивного автомобиля с цепной передачей, выпускалась с 1924 по 1939 г. «Ягуар» — марка дорогого легкового автомобиля компании «Роувер груп»; «Астон Мартин» — марка дорогого спортивного автомобиля компании «Дейвид Браун»; выпускалась до 1975 г. — Примеч. перев. 193 Голдберг — известный музыкант XVIII в., исполнявший на клавесине сложные композиции Баха. Часть таких композиций вошла в историю как «Вариации Голдберга». — Примеч. перев. 194 Гарднер, Ховард (р. 1943) — современный американский психолог. — Примеч. перев. 195 Возможно, Гарднер использовал выражение «блестящая изоляция» по ассоциации с термином «политика блестящей изоляции», которую проводила Англия во второй половине XIX в. — Примеч. перев. 196 У детей, страдающих синдромом Уильямса (врожденным недугом), наблюдаются ярко выраженные музыкальные и речевые способности, сочетающиеся с недостаточностью умственного развития. Однако эта умственная отсталость выявляется постепенно, не давая о себе знать в первые годы жизни. Нейроанатомические причины синдрома Уильямса в настоящее время исследуются Урсулой Беллуджи и ее коллегами. — Примеч. авт. 197 Таланты саванта и нормального человека могут сосуществовать, иногда в разных сферах (как у Набокова), а иногда в той же сфере. Я пришел к этому заключению, наблюдая за чрезвычайно одаренным молодым человеком, которого знаю с его раннего детства. В два года Эрик У. мог бегло читать, но это не была гиперлексия — он читал, понимая текст. В том же возрасте он мог повторить услышанную мелодию, спев ее «с выражением», понимал фуги с присущим им движением нескольких самостоятельных голосов. В три года он стал замечательно рисовать, овладев приемами передачи пространства. В девять лет Эрик написал свой первый струнный квартет. В юношестве он увлекся естественными науками, а сейчас, когда ему двадцать, занимается фундаментальными химическими исследованиями. Эрик никогда не страдал аутизмом — в детстве он был жизнерадостным и общительным, и эти качества сохранил до сих пор. Если бы у него были одни таланты саванта, они не смогли бы ни достичь значительного развития, ни составить единое целое. А если бы у него были только одаренности нормального человека, они не смогли бы иметь окраску необыкновенных способностей, присущих саванту. Эрик У. — своеобразный, особенный индивид, наделенный талантами как саванта, так и нормального человека. — Примеч. авт. 198 Хайку — японское лирическое трехстишие. — Примеч. перев. 199 Алькатрас — остров вблизи Сан-Франциско. — Примеч. перев. 200 Фримэн Дайсон, который знал Джесси Парк с ее раннего детства, пишет: «Джесси разительно отличалась от нормальных детей. Она не имела даже общего представления о своей собственной личности, не могла уяснить различия между местоимениями „ты“ и „я“, да и толком не понимала взаимоотношений между людьми. Зато когда разговор заходил о чем-то абстрактном, к примеру о математике, она легко поддерживала его. Мне кажется, что при наблюдении аутичных людей следует исследовать неврологический базис личности». 201 Как и в истории «Живопись его сновидений», речь идет о номерном знаке автомобиля, в котором набор цифр и букв за особую плату подобран в соответствии с амбициями владельца автомобиля. — Примеч. перев. 202 Финикс — столица и крупнейший город штата Аризона. — Примеч. перев. 203 Опунция — род кактуса. — Примеч. перев. 204 Запад — район США; включает Юго-Запад, Горные штаты и Тихоокеанское побережье. — Примеч. перев. 205 Койпу — то же, что выдра. — Примеч. перев. 206 «Деари Куин» — фирменное название ресторанов быстрого обслуживания, специализирующихся на молочных продуктах. — Примеч. перев. 207 Парк-авеню — улица в Нью-Йорке, ставшая символом роскоши и богатства. — Примеч. перев. 208 «Traumerei» (нем.) — «Грезы». — Примеч. перев. 209 Уандер, Стиви (р. 1950) — негр, американский эстрадный певец, автор песен и музыкант, слепой от рождения. — Примеч. перев. 210 Дональд Мерлин (р. 1940) — современный американский невролог. — Примеч. перев. 211 Джером Брунер (Брунер Джером (р. 1915) — американский психолог и невролог, специалист в области исследования когнитивных процессов. — Примеч. перев.), тщательно изучал развитие детских когнитивных способностей, в одной из своих работ говорил о наличии у детей «постановляющих» представлений и образов, которые, хотя и дополняются впоследствии развитыми формами знаний и представлений (названные им «иконическими» и «символическими»), не подавляются ими, а остаются пожизненно эффективными. Так и выразительные движения, о которых говорит Дональд, не пропали при развитии человека прямоходящего, а остались на службе человека разумного. Этими выразительными движениями пользуются все люди, в особенности мимы, актеры, глухонемые. — Примеч. авт. |
|
||
|
Главная | Контакты | Нашёл ошибку | Прислать материал | Добавить в избранное |
||||
|
|
||||
