• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Мир был еще таким новым, что многие вещи не имели названия, и на них приходилось показывать пальцем.

(Габриэль Гарсия Маркес)

«.. Надо, однако, остерегаться медлительности и вялости в походке, дабы не походить на носильщиков в шествиях, как и чрезмерной быстроты и спешки, так как, когда ее допускают, появляется одышка, изменяется выражение лица, искажаются его черты; все это ясно указывает на отсутствие стойкости. Итак, подобно тому, как при игре на лире ухо музыканта воспринимает даже малейшую фальшь, так и мы, желая быть зорки и внимательны и уметь замечать недостатки, часто будем делать важные выводы на основании мелочей. Но по тому, как люди смотрят на нас, как они хмурятся или перестают хмуриться, по их печальному или веселому виду, смеху, говорливости или молчаливости, повышению или понижению голоса и другим подобным признакам мы легко сделаем вывод, что им подходит и что не соответствует долгу и природе» (Цицерон, «Об обязанностях», I век до н. э.).

Так что проблема совершенствования коммуникативного поведения, как и многие другие проблемы, не нова. Она решалась когда-то усилиями традиционного воспитания; для человека, которому посчастливилось вовремя обзавестись хорошими манерами и раскованностью, многие вопросы отпадали еще в детстве. Решалась и решается эта проблема и за счет предоставления информации, правил и советов – частью основанных на научных данных, частью опирающихся на старые руководства.

С эффективностью этого «просветительского» направления дело обстоит, на наш взгляд, не так уж благополучно. Причиной тому не качество и достоверность самой информации, а целый ряд уже описанных свойств самой сферы живого коммуникативного поведения. Если напомнить и обобщить хотя бы некоторые из них, становится понятно, почему и самый хороший совет часто не только невыполним – его даже нельзя корректно сформулировать.

Во-первых, адекватность и эффективность коммуникативного поведения зависимы от «плавающего», изменчивого контекста; общие рекомендации способны лишь зафиксировать какие-то неподвижные точки и при этом часто оказываются неверными для множества конкретных ситуаций (напомним коварство требования «всегда смотреть в глаза собеседнику»).

Во-вторых, реальность наблюдаемого коммуникативного поведения переводится на язык словесного описания громоздко и неточно, что связано с принципиальным устройством «несловесных языков» с присущей им разноканальностью. Тем более рискованна однозначная интерпретация увиденного: невозможно в каждом случае с уверенностью сказать, с каким из «слоев луковицы» мы имеем дело.

В-третьих, и это тоже важно, особенности коммуникативного поведения в значительной своей части автоматизированы и не осознаются. (Для иллюстрации этого положения попробуйте вспомнить 10–15 своих характерных жестов, не помогая себе «предлагаемыми обстоятельствами», то есть не вызывая образа ситуации или состояния, в которых мог бы появиться тот или иной жест. Трудно…)

Более того, попытка задать какую-то позу или жест по элементам, как это делается при разучивании комплексов утренней гимнастики, вызывает ощущение комической неловкости, неестественности. Вот, например, одно из описаний «правильной и удобной манеры стоять»: «Ноги расставлены на пять-шесть дюймов в зависимости от роста; носки слегка раздвинуты; одна нога выставлена чуть вперед; упор неодинаков на обе ноги и по крайней мере в наиболее выразительных местах речи делается более на носок, чем на пятку; колени гибки и податливы; в плечах и руках нет напряжения; руки не притиснуты плотно к грудной клетке; голова и шея несколько выдвинуты; грудь выставлена, живот подтянут, но не настолько, чтобы это мешало свободе дыхания». Человек, честно пытающийся все это выполнить, оказывается в положении сороконожки, которая вдруг стала думать о том, в каком порядке действуют ее ноги и, как известно, всюду опоздала.

В-четвертых, в человеческом коммуникативном поведении единичное, атомарное и как бы случайное движение вообще не имеет собственных категорий описания и, видимо, не может их иметь – так же, как в кровеносной системе имена и точную топографию имеют только крупные сосуды, а капиллярная сеть, жизненно необходимая для функционирования системы, не предполагает отдельного обозначения для каждого капилляра. Так, наряду с движениями, ориентированными на прочтение наблюдателем, можно выделить те, которые сами по себе и в отдельности ничего не значат, но создают окраску коммуникативного поведения, его настройку и сопровождение; наряду с движениями заметными существует целый ряд незаметных – тех, которые создают видимое целое только в совокупности (подобно тому, как складываются в нашем восприятии отдельные мазки картины). Наконец, к той же области «капиллярного» примыкают феномены «внутреннего движения», служащего незримой опорой всему наблюдаемому извне – по известному положению К.С.Станиславского о том, что «внешняя пластика основана на внутреннем ощущении движения энергии».

Видимо, эффективное совершенствование коммуникативного поведения требует чего-то иного, чем традиционный дидактический подход. Эта другая система, к которой относится и микроструктурный тренинг, – так называемое активное социально-психологическое обучение (АСПО).

Хотя сегодня многие знают о группах развивающего личностного тренинга, марафона общения и других вариантах АСПО «для всех», напомним, что основное их отличие от традиционного обучения состоит в том, что основным обучающим (развивающим) механизмом здесь является само взаимодействие участников тренинговой группы. Все методики групповой работы – лишь формы организации этого взаимодействия.

Пытаясь определить специфику разрабатываемого нами микроструктурного тренинга общения и его место в ряду других разновидностей обучающей, развивающей и психокоррекционной групповой работы, отметим несколько важных моментов.

Микроструктурный тренинг не является альтернативой по отношению к другим вариантам АСПО – это, скорее, инструмент, естественно встраивающийся в решение более общих задач (подобно тому, как в медицине представление о микроструктуре тканей и органов не заменяет, а дополняет знание других уровней функционирования организма и работу с ними). Микроструктурный тренинг предполагает особое внимание к несловесным составляющим общения, в том числе непосредственным телесным ощущениям участников группы, и включает подробную поканальную проработку и раскрепощение отдельных выразительных возможностей (коммуникативные каналы вычленяются не по упрощенной классификации, к которой мы вынуждены были прибегнуть при описании, а вплоть до мельчайших деталей единичного коммуникативного акта).

Важно подчеркнуть, что жесткие эталоны «правильного» общения не внедряются – напротив, особое значение придается деавтоматизации готовых «блоков» восприятия и поведения за счет действенного игрового анализа их внутреннего устройства. Понятно, что характер таких «блоков» или коммуникативных штампов существенно различается в зависимости от состава конкретной группы. Авторам приходилось проводить циклы занятий с группами юристов, актеров, психиатров, спортсменов, а также с неоднородными в профессиональном отношении группами и встречать достаточно яркие и непохожие формы стереотипизированного коммуникативного поведения. Их деавтоматизация вовсе не означает отказ от имеющихся навыков общения (возможно, весьма эффективных), а лишь ведет к большей свободе и гибкости внутри имеющегося рисунка поведения. Оказалось, что очень интересно и продуктивно искать новое не «на стороне», а разрабатывая в деталях внутреннее «устройство» того, чем человек уже владеет (хотя может об этом и не знать).

В отношении принципиальной важности того процесса, который здесь назван «дезавтоматизацией», мы, конечно, не претендуем на оригинальность. Уход от стереотипного, автоматического (будь то восприятие, чувствование, мышление или действие) занимает видное место в русле многих древних и почтенных традиций. В их числе и традиция понимания волшебных сказок, к которой авторы особенно неравнодушны. То, что связь между мифопоэтическим миром и простыми реалиями человеческого бытия действительно существует, вполне доказуемо и может быть обосновано с привлечением «тяжелой артиллерии» психологии, культурологии и семиотики. Вместо всего этого позволим себе привести лишь одно высказывание Дж. Р.Р.Толкиена – светлого и глубокого мыслителя, лучше других, может быть, понимавшего потребность обычного современного человека в сохранении связи с «тем берегом».[8] А сказал он вот что: «Мы нуждаемся в восстановлении. Мы должны суметь заново взглянуть на зелень; синее, красное и желтое должны снова ошеломить (но не ослеплять) нас. Мы должны встретить кентавра и дракона; а потом, как древние пастухи, внезапно увидеть лошадей и собак – и волков. Сказки и помогают нам в подобном восстановлении. В этом смысле, только интерес к ним может вернуть нас в детство (или задержать нас в нем).

Восстановление (которое включает в себя возвращение и обновление жизненных сил) – это вновь-обретение: обретение ясности взгляда. В любом случае, нам надо помыть окна; надо, чтобы ясно видимые вещи были очищены от темного налета обыденности, привычности, от того, что мы привыкли обладать ими. Нам труднее всего сыграть фантастическую шутку именно с хорошо знакомыми людьми, нам всего труднее увидеть их свежим взглядом, заметить, что все они похожи и различны; все они люди, но каждый из них – уникален».

К этому почти ничего не прибавить – разве только то, что творческий взгляд сквозь «вымытые окна» возможен и на собственные проблемы, и тогда порой (хотя и реже, чем хотелось бы) спадают давно наложенные «заклятья», и отношение человека к своей жизненной ситуации, особенностям связи с другими становится более… пожалуй, здесь лучшим словом будет «авторским» (то есть, кроме всего прочего, и более ответственным).

Пусть не покажется слишком резким контраст этой «высокой ноты» и мелкой, прозаической групповой работы с различными деталями коммуникативного почерка, описанной дальше. Ведь в сказках сплошь и рядом для того, чтобы осуществилось «большое волшебство», герой должен смиренно и терпеливо переделать множество маленьких дел. Воевать с драконами, конечно, почетно – но бывает нужно и сплести одиннадцать кольчуг из крапивы или просто пройти длинным нелегким путем, всех обстоятельств которого ни один волшебник не может знать заранее.

Кажется, настало время закончить описание микроструктурного тренинга «в общих чертах». Оно все равно не передает фактуры и оттенков происходящего в тренинговой группе; любое абстрактное описание «принципов» и «специфики» чревато расплывчатостью и вызывает законный вопрос: что же там, в конце-то концов, происходит? Поэтому вниманию читателя предлагается развернутый пример-иллюстрация – «о чем нельзя теоретизировать, о том следует повествовать».

Иллюстрацией послужила методика пластического «зеркала». Само название указывает, что объектом поканальной проработки является двигательная экспрессия, а средством – то самое уподобление,[9] имитация, о чем говорилось и раньше. Важно подчеркнуть неслучайность обращения именно к этому принципу, этой идее. Дело в том, что любая тренинговая группа сама по себе во многом «зеркальна»: участники отражают друг друга на самых различных уровнях.

Мысль о том, что человек является зеркалом другого человека, достаточно общеизвестна и имеет основательную философскую традицию. Нас в данном случае интересуют прежде всего конкретные возможности превращения зеркального взаимодействия в систему интенсивного погружения в мир мелких пластических свойств (пластических деталей) и всего, что может быть с ним связано. Одной из важных сторон такого погружения является развитие способности к углубляющемуся пластическому уподоблению, происходящему не за счет показа внешних особенностей другого, а за счет проникновения в его внутреннюю пластику.[10]

Прежде чем перейти к их описанию, необходимо коснуться ряда подготовительных упражнений. Очевидно, что в пластическом «зеркале» (точно так же, как и в реальном, предметном) человек может увидеть лишь то, что уже готов увидеть – прочее не замечается или отторгается. В то же время его собственные действия перед зеркалом обычно складываются из знакомых блоков (фрагментов) – как правило, довольно крупных. В своем традиционном виде упражнение «зеркало» вызывает поток таких бытовых действий (одевание, умывание, причесывание и т. п.). Каждое движение (особенно привычное, характерное) имеет за собой историю многократных повторений; поза или жест – это уже устоявшаяся, стабилизировавшаяся форма, поиск и предыстория которой в значительной степени стерты, а детали не читаются.

Для того чтобы стало возможным появление новых и в то же время естественных для данного человека движений, как и для раскрепощения его двигательной памяти, требуется некоторая дополнительная работа по деавтоматизации привычного: необходимо вернуть собственному движению ощущение новизны, непредсказуемости, спонтанности. Потребность в таком «освежении» поведения очевидна; существуют и психотерапевтические подходы, основанные на целенаправленном применении необычных движений, выходящих за рамки обжитого «накатанного» двигательного стереотипа: «…Когда в заученном движении мышечная система используется в соответствии с единственным образцом возникновение новых движений затрудняется… В сериях оригинальных упражнений Feldenkrais показывает, как ограничены движения нашего тела, в каких жестких рамках пребывают наши возможности. В то же время он полагает, что совершая необычные движения, мы посылаем новые импульсы нашей нервной системе; это дает возможность снять некоторые ограничения, позволить своему телу больше свободы и подвижности. Многие участники экспериментов Feldenkrais сообщали, что вместе с этой телесной свободой у них возникает чувство психологического раскрепощения».

В случае работы с «деловыми людьми» возвращение движению спонтанности приобретает особое значение, так как сама природа их труда предполагает частое пребывание «на виду», куда обычно выносятся только движения оформившиеся, обладающие определенной выразительностью (то есть смыслом и ценностью для наблюдателя). Именно поэтому важно дать участникам группы почувствовать иную природу взаимодействия на занятии, снять естественное для них желание допускать «на поверхность» только законченные, выразительные формы, переориентировать с результата на процесс.

Многие упражнения на деавтоматизацию привычных движений, ощущений и субъективной схемы тела, описанные ниже, лучше выполнить с закрытыми глазами. Даже когда это не так, участникам все равно предлагаются принципиально «невыразительные» действия, не имеющие целью достижение внешне читаемого, «понятного» результата. Многие предложения сформулированы как «невозможные задачи»: их смысл состоит не в том, чтобы инструкция была выполнена, а в том, чтобы при попытке выполнения возникали некоторые новые ощущения.

Все подобные упражнения следуют без контроля, без оценок и комментариев со стороны ведущего группу: он даже не должен пристально рассматривать участников в этот момент, поскольку ориентирует их на существование «без наблюдателей», на право каждого перебирать, пробовать самые смутные и странные двигательные варианты, как бы заново знакомясь со своим телом и его возможностями. От того, как предлагаются эти упражнения, во многом зависит успешность последующего взаимодействия. Интонация ведущего ровна, нейтральна; главное и второстепенное не выделяется голосом – нет той четкости, которая присуща упражнениям, направленным на завершенное, конечно действие. Все задания следуют «через запятую», с тем, чтобы каждое новое слегка захватывало окончание предыдущего. Благодаря этому участники занятия находятся в непрерывном движении, лишенном четкой разметки «инструкция – выполнение».

В формулировках важен оттенок продолжительного, разворачивающегося действия – даже в ущерб стилистической стороне, – поэтому чаще используются глаголы несовершенного вида («подвигаться», «поделать»). Некоторая странность и несовершенство словесного оформления предлагаемых упражнений неизбежна, поскольку речь идет о таких движениях, для которых нет общепринятых названий. «Все страньше и страньше», – как сказала Алиса; в нашем случае это относится и к самим движениям (неспортивным, не танцевальным, не бытовым – неизвестно каким), и к тому, что говорит ведущий.

Более того, «нескладные» задания (также, как и отсутствие комментариев, поправок) создают возможность «выворачивания наизнанку», карнавализации образа экзамена, контрольной, всякого обучения «по правилам». (В настоящей экзаменационной ситуации неправильный ответ или неверное движение наказуемы, в нашем случае «неправильно» задание, а выполнение легко, всегда успешно и не оценивается).

Подготовительные «дозеркальные» серии, подобные описанным дальше, могут касаться любой части тела, а также «непространственных» проявлений (взгляда, голоса, дыхания и т. д.). Не ставя перед собой задачи описать все возможные случаи, мы попытаемся на примере серии упражнений, деавтоматизирующих привычные движения лба, нижней челюсти, губ, шеи, плеч показать лишь сам принцип построения этой «разминки» и масштаб предлагаемых действий – собственно ориентацию на микроструктуру.

Участников тренинговой группы просят сесть удобно, расслабиться, отключиться от присутствующих и сосредоточиться на собственных ощущениях. Затем следует серия коротких упражнений, направленных на «необычные движения». Например, ведущий предлагает слегка подвигать отдельно правой и левой сторонами лба; представить себе, что по спокойному, ненапряженному лбу проходят медленные волны движения…

«…А теперь попробуем сделать съеженный, сжатый лоб… поделаем движение, которое как бы расширяет его в стороны, разводит к вискам… попытаемся пошевелить „скальпом“, начиная с верхней части лба, с границы волос… спокойно и медленно подвигаем лбом… представим себе, что движениями лба что-то как бы отталкиваем от себя, но не резко, спокойно…»[11]

После этого, минуя «центр лица», происходит переход к нижней челюсти, а затем – к губам, при этом их проработка становится длительней и еще подробнее. Серии начинаются с простых (то есть не предполагающих определенного значения и эмоциональной окраски) движений: например, губы предлагается растянуть, поднять и опустить, надуть, поджать, втянуть или выпятить, сдвинуть в одну или другую сторону и то есть При этом движения, требующие напряжения и некоторых «крайних позиций» (скажем, предложение «сильно выдвинуть вперед нижнюю челюсть») чередуются с более мягкими, спокойными, как бы возвращающими часть тела (лица) в их нейтральное, «никакое» состояние.

Другая закономерность разминки состоит в том, что каждая часть проходит ряд своих возможных положений по возможности полно: верх и низ, сжатость и расправленность, симметрия и асимметрия, движение вперед и назад и то есть При этом в начале разминки, когда просят, например, выдвинуть вперед челюсть, это никак не связывается с агрессией, угрозой; во второй же раз у аналогичного движения появляется «окраска»: «Попробуйте выдвинуть вперед вашу нижнюю челюсть так, как будто нападаете, „собираетесь укусить“… а теперь попробуем побояться – тоже только нижней челюстью…»

Третье правило требует нарастания подробности проработки каждой части.

Например, при работе с губами предлагается: «почувствовать мягкую „манжетку“ вокруг рта, надувая ее в разных местах, как бы размять воздухом изнутри… так же почувствовать щеки, по-разному их надувая… прикусить нижнюю губу… потрогать изнутри языком… поджать… отпустить… сделать прямой, жесткий рот… большую зубастую пасть… скривить рот… чуть выпятить мягкие, чуткие губы… слегка подать назад, чтобы они прижались к зубам… сузить губы „в ниточку“… вытянуть хоботком…» и т. д.

В последующей проработке отмечаются новые «мелочи» в движении губ, например, левый уголок рта предлагается «потрогать языком… чуть втянуть… отпустить… пошевелить им вверх-вниз… как бы выпятить – чтобы окружающие обратили внимание именно на эту часть… представить себе, что по губам идут волны движения и заканчиваются как раз в левом уголке, от чего он слегка подрагивает, пульсирует…» Правый угол рта получает другие «предложения»: растянуться, посвистеть, очень сильно напрячься («окаменеть»), расслабленно отвиснуть, брезгливо сложиться и т. д. Отмечается центральная область (середина) губ, разные варианты их соприкосновения друг с другом, отдельно верхняя и нижняя губа. Эти, казалось бы, технические задания за счет своей дробности, «мозаичности» и значительного объема делают возможным переход к более сложным действиям. Например, в дальнейшем для губ предлагаются такие упражнения: «Попробуйте представить себе, что ваши губы – это лепестки цветка, которые находятся близко друг от друга, но расположены слоями и друг другу не мешают… попробуйте подвинуть губами, мягко и спокойно, чтобы возникло чувство постепенного, разнообразного, „распускающегося“ движения – каждое маленькое движение попадает как бы чуть-чуть на другое место, они друг другу не мешают… Пятью-шестью разными способами подуйте на что-то… Не спеша прикоснитесь к губам пальцами, „послушайте“ их…»

Постоянно должно сохраняться ощущение, что ряды можно углублять и делать все точнее и подробнее, что нет иссякания. Повторы в принципе возможны, но служат более ясному восприятию новизны других предложений: важно чувство разнообразия, возможность многое извлечь из, казалось бы, давно знакомого. Ближе к окончанию разминки можно повторить какое-нибудь из первых упражнений – оно выполняется совсем иначе, чем в начале, и замыкает круг сделанного.

Все наши серии следуют своего рода «дереву», ветви которого разделяются на все более мелкие, вплоть до упоминавшейся «капиллярной сети». Различные части тела как бы получают право на свою отдельную и разнообразную «внутреннюю жизнь». Когда впоследствии на занятиях группа переходит к перемещениям в пространстве, важно сохранить эти оттенки ощущений, которые обычно в «больших» двигательных фрагментах пропадают, теряются из вида.

Есть еще одна существенная проблема, возникающая при работе с субъективной схемой тела – это «исчезновение» целых областей, которые как бы не предназначены для выражения чего-либо, поэтому разработаны значительно меньше, чем привычно «говорящие» части тела (как, например, руки). Эти области имеют лишь общие имена, от них ожидается малое количество ощущений, и в лучшем случае им предписывается лишь несколько фиксированных позиций (скажем, подтянутый или расслабленный живот). Приведем два примера из ряда упражнений, адресованных таким «немым» частям тела и служащих заполнению «белых пятен» на их субъективных картах.

Первое касается внешне не читаемых действий, создающих более дифференцированные ощущения и движения в области живота:

«…Попробуем спокойно, мягко подвигать животом… сделать по несколько движений отдельно правой и левой сторонами… Представьте себе, что животом что-то отталкивается, не сильно, но отчетливо… попытаемся отдельно подвигать верхом… серединой… нижней частью живота и так же отдельно их почувствовать… сделаем мягкий, рыхлый живот… напряженный, защищенный… втянутый… пульсирующий, по которому проходит волна движения… положим на живот чуткую спокойную ладонь, чтобы она к нему прислушалась… а теперь попробуем сделать так, чтобы не ладонь прикасалась к животу, а живот – к ладони, чтобы он ей „задавал вопросы“, диктовал условия и вообще был активнее… несколько раз изменим позу с единственной целью – найти самое удобное положение для живота… усмехнемся животом, просто глубоко вздохнем несколько раз, почувствовав животом этот вздох…» и т. д.[12]

Вторым примером обращения к «забытым» частям тела может служить одна из пауз в ходе занятия:

«Попробуем сесть удобно, как можно непринужденнее и спокойнее, закрыть глаза и изнутри проверить это состояние в разных, заранее не фиксированных, областях и точках своего тела, обращаясь к ним в той последовательности, в которой захочется…»

Раз от раза (такие паузы предлагаются в ходе занятия неоднократно) происходит спонтанное замедление этого внутреннего «оглядывания», оно становится все более полным и подробным, в то время как первоначально опускались целые области, где как бы «не за что зацепиться» и от которых не было дифференцированных ощущений. Прежде всего это те части тела, которые никак не отмечаются для внешнего наблюдателя и потому не выделяются. Подобные паузы помогают сосредоточению участников группы на ощущениях, «оживших» в предшествующей проработке пластических деталей.

Остановимся еще на одном важном типе упражнений. Им также обычно предпослана некоторая разминка; осваиваются они в первый раз на пальцах правой руки, легко совершающих тонкие, точные движения. Итак:

«.. Наметим произвольно любую точку на кончике расслабленного указательного пальца. Вращая им, опишем этой точкой – медленно, равномерно – круг, центром которого будет ее первоначальное положение. Сделаем примерно то же в другой плоскости вращения… в третьей… Проследим, чтобы круги не были предельно большими по радиусу, и тем самым наметим разные перемещения точки в объеме некоторого шара… Продолжаем вращение точки вокруг среднего положения… изменим радиус – например, уменьшим его… не забываем менять плоскости вращения… изменим степень замедления…» и т. д.

Очевидно, что в отличие от привычных прямолинейных и более резких движений, прочие точки пальца, сейчас не отмечаемые специально, движутся по иным, чем всегда, орбитам: более округлым, плавным, слегка меняя взаимные положения и жесткость соотнесения друг с другом. Затем движение, организованное таким же образом, может предлагаться для другой области:

«Выберем точку на плече – например, крайнюю – и представим, что мы не знакомы с привычным маршрутом ее перемещения, как не знаком с ним маленький ребенок. Представим себе, что можно двигать этой точкой как угодно, без ограничений анатомической связанностью. Попробуем повращать ею, как раньше вращали точкой на пальце, в разных плоскостях: от себя… к себе… вперед… назад… под разными углами…»

Тем самым в данной области создается «шар возможностей», в пределах которого размыты и пульсируют возможные траектории как основной, выбранной нами, так и связанных с нею точек. Важно напоминать время от времени, что остальные части тела не должны напрягаться, что иногда случается при непривычном сосредоточении на движении в ограниченной области.

Лучший способ оживить для себя чтение подобных скучноватых фрагментов, неизбежных при знакомстве с «кухней», – попытаться делать упражнения. Конечно, вне естественного и полного контекста занятия это тоже «не то», но все же интереснее, чем просто читать про точку. Кстати, приводимые нами упражнения на движение точек по замкнутым траекториям могут использоваться как психотехнические: они хорошо уравновешивают и «очищают» внутренние состояния и в этом плане могут рассматриваться как разновидность двигательной медитации.

Так может браться ряд точек, более или менее подвижных, совсем не обязательно крайних или «основных» для данной части тела. При стремлении к кругу он может не отвечать требованиям геометрической правильности – важнее медленность движения, его равномерность и замкнутость контура. В дальнейшем выбираются все менее заметные точки, возможно, с совсем малым запасом собственной подвижности; они могут браться на поверхности или внутри тела. Масштаб движения может варьироваться в широких пределах; например, предлагается вращение всего корпуса в различных плоскостях вокруг воображаемой центральной точки, которая может перемещаться – возникают переходящие друг в друга циклы движения.

Этот тип упражнений вызывает целый комплекс «ощущений движения», необходимых для дальнейшей работы: чувство своих пластических навыков как возможных, но не единственных; вычленение в пределах одного действия множества микросоставляющих и обертонов; наконец, внимание к «движению для себя», не направленного на достижение внешнего результата.

Вернемся к описанию «дозеркальной» проработки отдельных частей тела,[13] придерживаясь логики построения конкретного занятия. При переходе к областям с менее дифференцированными движениями (шея, плечи) подробность предлагаемых упражнений сохраняется:

«Попробуйте мысленно разделить шею на две части – ближе к голове и ближе к плечам – и пошевелить ими по отдельности, как если бы они могли двигаться независимо… теперь поделаем вялую, слабую шею, для которой собственная голова слишком тяжела… изогнутая, плавно кивающая лебяжья шея… вытягивающаяся, как у жирафа – в ней множество позвонков, она тянется и тянется… укорачивающаяся, уходящая в плечи шея, сжимающаяся, как гармошка… опять вытягивающаяся, но на этот раз спокойно, только в верхней части и не до предела… красивая, показывающая себя со всех сторон… делающая много бестолковых движений… все позвонки срослись, повернуть голову невозможно, шея как палка… несколько любых медленных плавных движений… теперь выберем на шее точку – так, как мы сегодня делали с точкой на пальце – и повращаем вокруг нее… изменим плоскость вращения… еще раз… возьмем другую точку… Нижняя часть шеи: представим себе, что мы можем передвигать шею к плечу, как бы переставляя ее… и к другому… за счет только нижней части отодвинем шею назад… выдвинем вперед… уроним голову вперед… назад… в стороны… почувствуем какой-нибудь позвонок и его напряжения при разных движениях… несколькими разными способами напряжем и расслабим шею… покажем открытое, незащищенное горло… надутый лоб… пружинисто изогнем шею, как лошадь… почувствуем то место, где шея переходит в затылок, и подвигаемся так, чтобы все время его ощущать… спокойно и плавно пошевелим шеей то в одном сегменте, то в другом – по-разному, как захочется…»

При таких игровых попытках выполнить всякие «нереальные операции» незаметно размываются границы двигательного стереотипа – он как бы раскачивается изнутри. Кроме того, упражнениями с «невозможной задачей» исподволь вводится мысль об относительности, условности словесной инструкции в двигательной сфере (задание – не более чем подсказка).

Переходя к «зеркалу» пластических проявлений, сделаем несколько вводных замечаний. Принцип зеркального уподобления к тому занятию, которое послужило для нас источником примеров, обычно бывает вполне освоен на более простых движениях, поэтому предложение «как можно более точно повторить движение каждого участника» уже не требует дополнительной настройки, пояснений, а, скорее, воспринимается, как напоминание чего-то знакомого.[14] Второе соображение состоит в том, что за время достаточно длительной, молчаливой и сосредоточенной работы с телом, не предназначенной для наблюдения, у группы возникает и накапливается желание общаться, говорить. Ведущий не позволяет этой потребности в общении разрядиться в форме комментариев «в сторону», шуток, просьб о перерыве – в тот момент, когда работа с собственными пластическими проявлениями уже требует какой-то паузы, перемены, он предлагает сделать «зеркало». Накопившаяся потребность в общении, не найдя привычного выхода, разряжается внутрь круга, в само задание, создавая как бы дополнительное освещение всему, что происходит перед «зеркалом» и в нем самом. При опоре на только что проработанные (как бы заново «обжитые») возможности той или иной части тела движения, совершаемые перед «зеркалом», оказываются разнообразнее и часто неожиданнее для самого человека, чем при действиях автоматизированных, типичных.

Приведем пример серии подготовительных упражнений, переходящих в «зеркальное» взаимодействие:

«Попробуем, не спеша, по-разному пошевелить плечами… внимательно ощупать свои плечи, лопатки, ключицы… пошевелиться, как бы демонстрируя „погон“, который на плече сверху… отдельно подвигать той частью плеча, которая ближе к груди… к шее… представить себе, что плечи стали на двадцать сантиметров шире, массивно ими подвигать… оглядеть свои широкие плечи и подвигаться, как бы показывая свою мощь. Попробуем „поерзать“ вертлявыми, развинченными плечами… напрячь их, как бы ожидая чего-то неприятного сзади… медленно расправить, потянуться, представить себе, что есть крылья, растущие от лопаток – подвигаем сильными крыльями большого размаха… узкими, мягко рассекающими воздух… маленькими крылышками, на которых хорошо не парить, а порхать – воробьиными… Поникшие плечи, как у тряпичной куклы… суетливые, чего-то опасаются… капризные плечи…

Давайте теперь попробуем по очереди, по кругу поделать разные капризные плечи, а все остальные будут отражать эти движения, как в зеркале, стараясь быть как можно точнее…»

Итак, каждому участнику группы предлагается по очереди «покапризничать» одними плечами.[15] Поскольку «Зеркало» действует практически синхронно, возникает задача предвидения следующего движения, которое еще не наступило, но вытекает из предыдущего. Невольно, без называния – оно вряд ли возможно на этом этапе – начинается проникновение в закономерности индивидуального пластического почерка, взятого в изолированном фрагменте двигательного поведения – скажем, в движении плеч. Важно, чтобы происходящее носило развернутый характер, то есть, чтобы движение каждого было не «жестом», а некоторой последовательностью, заставляющей искать непривычных способов выражения.

Что касается предложения именно «покапризничать», то оно может быть и иным – например, плечами «постесняться» или «поупрямиться». В предлагаемом действии, во-первых, важна его новизна, (скажем, предложение «выразить плечами недоумение» не годится, так как существует достаточно общепринятый и культурно означенный жест), а во-вторых, существенно, чтобы для выполнения время от времени предлагалось нечто, не предназначенное для рассмотрения и выражения – то, чего как бы и нет. В силу запретности, неуместности как раз такие проявления часто приобретают скрытый, изощренный и разлитый характер, окрашивая исподволь многие другие. Взятые в отдельности, рассмотренные «при свете дня», они придают зеркальному взаимодействию дополнительный смысловой оттенок: мы не решаем, кто «капризен», а кто – нет; каждый «капризничает» как хочет, как умеет, а «зеркало» только схватывает, своим многократным (умноженном на число участников) повторением проявляет, сравнивает особенности «капризных плеч» одного, второго, третьего участника группы…

Мелкие, в том числе и негативные проявления перестают быть запретными, получают право на существование и тем самым «приручаются». На следующих кругах можно предложить сделать и увидеть через «зеркало», скажем «угрожающие, агрессивные плечи… тупые… вкрадчивые, от чего-то ускользающие… ленивые… раздраженные плечи… нудные, монотонные… любующиеся собой…» и т. д. Во всех подобных упражнениях не так уж важно, соответствует ли действие некоторому пластическому эталону «вкрадчивости» или «раздражения»: никому не известно, каковы должны быть «раздраженные плечи». Важно другое – то, что будучи лишенным почти всего привычного «запаса», человек легко находит дополнительные выразительные возможности. Одновременно он и получает представление о том, как выглядят его попытки со стороны, и сам «примеряет» десяток вариантов, принадлежащих другим участникам. В хорошо «размятой» группе легко получаются, более того, оказываются интересными совершенно невероятные варианты: «сонный палец», «кокетливая поясница», «смешливые ноги» и т. п. (Разумеется, непривычность словосочетаний при этом не самоцель).

Поскольку до начала зеркального взаимодействия были проработаны более грубые, утрированные, крайние позиции (как бы была обозначена «зона возможностей» плеча), а затем происходила их разработка вглубь и детализация, все последующее общение через «зеркало» опирается на эти недавние, еще не стершиеся ощущения. В «дозеркальной» разминке становится очевидным: есть способы движения, отличные от привычного; эти возможности доступны в любой момент и не используются лишь в силу автоматизма, а вовсе не из-за каких-то физических ограничений; они могут быть найдены практически в любой точке человеческого тела; они не умозрительны, а легко ощутимы. Еще раз подчеркнем, что применяемые нами техники не направлены на отказ от привычного способа движения (который сам по себе, может быть, и хорош), а только размывают его жесткие границы, дают возможность лучше почувствовать «капилляры» его внутреннего устройства.

Одной из линий, вводимых также еще в «дозеркальные» части занятия, является развитие спонтанности действия. Возникает ясное ощущение, что вовсе не обязательно знать заранее, как и зачем должно происходить то или иное локальное движение – его потенциальное многообразие, право и потребность что-то искать в нем самом позволяют положиться на свои непосредственные, ожившие ощущения от данной области и следовать за ними, а не за безопасными двигательными стереотипами.

Стоит сказать несколько слов еще о некоторых свойствах «зеркала». Каждый участник «отвечает» за свое движение очень недолго, успевая при этом почти незаметно для себя сделать что-то новое, но не успевая растеряться почувствовать исчерпанность того, что делает. Впрочем, если «в кадр» попадают движения, которыми человек как бы соображает, что бы тут еще такое сделать, или выполняющие роль знаков препинания (ведь в двигательной экспрессии есть свои многоточия, восклицательные знаки и даже кавычки), – тем лучше. Хорошее «зеркало» непрерывно и схватывает не картинку напоказ, а реальное поведение, в том числе и то, которое бывает до начала и после окончания более или менее осознанного действия. Инициатива при выполнении «зеркала» передается по кругу, о чем при необходимости напоминает ведущий; возникает своеобразная «воронка»: внимание группы, постоянно перемещаясь от человека к человеку, сильно концентрируется. Благодаря этой собранности легки переключения в пределах происходящего в кругу непрерывного взаимодействия.

К специальным приемам усиления через «зеркало» относятся, например, повторение с сильным замедлением или синхронное отражение с «увеличением», укрупняющее первоначальное движение и позволяющее вычленить его детали. Но даже без специальных приемов «зеркало» может работать как своего рода усилитель: собственные повторяющиеся, привычные движения, например, в жизни мало замечаются-десятикратное умножение делает каждый повтор заметным, позволяет «поймать» его. Таким образом, зеркальному взаимодействию присущи некоторые свойства «увеличительного стекла», позволяющего рассматривать любое двигательное проявление каждого из участников «до мелочей»; границы представлений о возможной нюансировке способов выражения расширяются. Действие, состоящее в обычной жизни из нескольких «готовых блоков», как бы раскладывается спектрально, распадается на составляющие, варианты, оттенки.

Несколько кругов зеркального повторения движений отдельной части тела – скажем, плеч – приводят к естественному, но редко осознаваемому в других ситуациях выводу: у разных людей плечи двигаются по-разному, притом не за счет внешней «характерности», которая сама есть только фиксация крайних пластических проявлений, а в силу разной внутренней организации движения. Важно, что этот вывод делается, так сказать, не головой, а тоже плечами: в ходе многочисленных наслаивающихся друг на друга уподоблений плечам каждого участника. Это ощущение чужих особенностей нарастает постепенно, исходя и от непосредственного телесного, мышечного чувства, и от глаза: одновременно расширяется и возможность видеть, как «устроено» движение у другого человека. Предложение просто наблюдать не произвело бы такого эффекта: именно сочетание с пластическим уподоблением дает взгляду ту опору в двигательном опыте, которая позволяет ему проникать за пределы внешнего рисунка движения – становиться проницательным.[16]

Взаимодействие через «зеркало», как и всякое общение, требует пауз, возможности иногда «побыть одному». Поэтому время от времени (исходя из состояния участников, степени их включенности в происходящее) предлагаются какие-либо действия без «зеркала», позволяющие затем к нему вернуться. Точно так же и при зеркальной работе с отдельной частью тела в качестве перебива, переключения могут вводиться упражнения, направленные на двигательные проявления, не входящие непосредственно в то, которое разрабатывается. Приведем для иллюстрации фрагмент того же занятия, где одно за другим следует несколько таких предложений, а затем происходит переход к качественно новой функций «зеркала».

После работы с плечами группе предлагается «поделать любые мягкие, неторопливые движения рукой, начиная с одних пальцев – каждый следующий человек в кругу чуть-чуть укрупняет это движение…» Постепенно в него включается вся кисть, запястье, локоть, наконец, плечо, ключицы, лопатка, и «Зеркало» фиксирует все эти переходы. На втором круге движение снова возвращается к плечу, то есть из него постепенно исключаются пальцы, кисть и т. д.

Благодаря недавно проделанным упражнениям достигается значительно большая свобода включения плеча в движения рук, чем было в начале занятия. Поскольку эти два круга относительно просты и служат, скорее, паузой, бывает уместно еще раз напомнить участникам о точности отражения в «зеркале», о его объемности – способности встраиваться внутрь движения, передавать незаметные напряжения, их распределение и динамику.

Затем «зеркало» на время выключается, и внимание возвращается к плечам: «…Представьте себе, что у вашего правого и левого плеча различные свойства: они имеют разную подвижность, существуют в разных темпах, наконец, у них сейчас разное настроение. Попробуйте одновременно так ими и подвигать, стараясь чувствовать ту область, где они приходят в соприкосновение изнутри…»

«…А теперь вернемся к „зеркалу“ и перед ним вспомним манеру двигаться, привычки, темперамент и настроение, скажем, правого плеча… левого…» (Отдельный интерес может представлять то, какие именно контрастные пары – состояний, темпераментов – берет каждый из участников. Естественно, никакие характеристики движения и выбор состояний не обсуждаются, единственный способ прикоснуться к содержательной стороне заключен все в том же зеркальном уподоблении).

«.. Расслабимся, слегка переменим позу, устроимся поудобнее, спокойно подышим… а теперь попробуем пошевелить плечами по-разному – но так, как это мог бы делать N».

На этом круге «зеркало» приобретает несколько новых качеств. Так, оно становится отсроченным: впитав в течение предшествующих серий самые разные особенности N, «зеркало» реализует свою способность запоминать и возвращать запомнившееся. Во-вторых, оно теряет свою слаженность, синхронность: каждый вспоминает или представляет себе плечи N по-своему, при этом N получает десяток даже не портретов, а одновременно показываемых «фильмов» про свои плечи. Конечно, для того, чтобы это действительно были десять разных «фильмов», то есть чтобы участники в этот момент соотносились только со своей пластической памятью и полагались на себя, необходима вся предшествующая подготовка.

В ней, включая и ее «дозеркальные» ряды, накапливаются некоторые существенные особенности взаимодействия: группа постепенно привыкает к продолжительной работе на уровне части тела, у которой как бы нет разработанной выразительности; движение без предсказуемого внешнего результата начинает доставлять удовольствие. Когда на глазах рождается целый поток явно разных, но не называемых, не комментируемых, не оцениваемых движений, возникает настоящая, а не декларативная безоценочность. Постепенная концентрация на конкретной области позволяет в течение довольно длительного времени пользоваться «ее языком», не утомляясь и не иссякая. Появляются пластические отражения уже не только внешних, «характерных» штрихов, но и не видимых постороннему наблюдателю глубинных особенностей.

В каком-то смысле так построенная работа с отдельным коммуникативным каналом является серией «чудес»: там, где на первый взгляд находилось что-то одно (одно движение, например) или вообще ничего не находилось, оказывается возможным рассмотреть целый спектр переходящих друг в друга проявлений, свой микромир. Мы «достаем» из части тела ее скрытые возможности, как фокусник – бесконечные платки из цилиндра. Чтобы все происходившее не исчезло для участников бесследно, не оказалось только «фокусом», важны условия, в которых может припомниться, соотнестись и как бы «отстояться» все полученное. Последняя описанная серия, в частности, обладает таким свойством памяти: каждому человеку его живое «зеркало» возвращает разные грани всего, что с ним происходило.

Возможен еще один «виток» занятия, также усиливающий свойство групповой памяти, но выводящий ее из пластического мира в мир слов: предлагается «по горячим следам» дать по 5–6 ассоциативных определений, относящихся к плечам каждого. В этих ассоциациях отражаются не только отличия одних плеч от других, но и воспроизводятся их множественные состояния для одного человека: он получает 50–60 определений, служащих связкой между миром смутных, безымянных проявлений и того, что уже можно назвать, описать, выразить словом. Тем самым снова подтверждается «право на жизнь» мелочей пластического почерка, во многом определяющих оттенки восприятия. Так с помощью других средств (словесных ассоциаций в данном случае) проявляется способность «зеркала» добывать новое знание, не отходя от той «натуры», которая перед ним, а внутри ее, всматриваясь и углубляясь.

Наш опыт проведения занятий с разными группами показывает, что двигательная разработка облегчает и «освежает» ассоциативное мышление, а ассоциирование, в свою очередь, закрепляет новое в движении.

Ассоциативное описание может предлагаться по-разному. Иногда бывает продуктивнее использовать не прилагательные, а глаголы, причем недостающие выдумываются тут же, сходу.

Симпатичным примером может послужить описание манеры шевелить плечами человека, который, по словам одной из участниц его группы, «бычится», «бучится» и «бочится». «Бык», «бука» и «боком» очевидны, сходство с глаголами типа «тужиться» и «пыжиться» – тоже. Интересно также звуковое подобие всех трех слов, которое в этом случае отражало изрядную монотонность поведения того, о ком шла речь, – застревающий, «буксующий» характер его пластики. (Надо ли говорить, что не только пластики?!)

В каких-то случаях ассоциации даются в еще более игровом ключе – так мы обычно делаем тогда, когда от работы с отдельными бусинками-штрихами приближаемся к «нитке», то есть, говоря наукообразно и маловразумительно, к пластическому и темпоритмическому инварианту индивидуального коммуникативного почерка. Тогда речь идет об описании всего человека, но под определенным углом, вызывающим образы разных его «ипостасей». Например, предлагается подробно описать каждого как ландшафт, или детскую игрушку, или дом – вариантов ассоциативных задач множество. Связь с «бессловесной» частью занятия, конечно, есть всегда – хотя не обязательно прямая. В ассоциативных «входах» мы стараемся избежать всего того, что может подтолкнуть к мышлению «готовыми блоками», пусть даже и очень выразительными (например, никогда не ассоциируем с книгами или фильмами), потому что важно сохранить близкую связь порождаемых образов с непосредственно воспринимаемыми, «фактурными» свойствами человека и не ускорять появление обобщений, до поры до времени довольно поверхностных.

И еще одна деталь: ассоциативное описание никогда не делается «раз и навсегда», поскольку человек в группе проявляется по-разному, относятся к нему и видят его тоже по-разному. Так что для действительного расширения и переструктурирования представлений участников о себе и о других нужно постоянное вызывание потока образов, в который, как и во всякий поток, «нельзя войти дважды».

Что же дает внятное разделение своих проявлений на относительно независимые и как-то дополняющие друг друга слои со всей разнокалиберностью их деталей и зачем человеку нужно погружение во множество образов своего поведения? (Разумеется, пластическое «зеркало» – только одна из линий микроструктурного тренинга, но попытаемся воспользоваться этим примером для того, чтобы ответить на вопросы, которые возникают и по поводу всего тренингового цикла).

Авторам случилось несколько раз попасть в сложное положение как раз в духе вопроса: «Зачем все это нужно?», – только поставленного неожиданно и острее, чем это обычно бывает в группах. Один из наиболее невинных, но достаточно ярких примеров таков.

В кулуарах представительной профессиональной конференции, разговорившись с уважаемым коллегой и несколько (был грех!) увлекшись, мы позволили себе минуты две подробно говорить о его жестах – весьма, надо сказать, отточенных и выразительных. Не обошлось и без кое-какого беглого «зеркала»: как уже было сказано, словесное описание неточно и громоздко.

«Зачем вы это мне рассказали, – такова была реакция, – я теперь буду об этом помнить и потеряю непосредственность». Со временем этот ответ перестал казаться курьезным, хотя, как нам до сих пор кажется, непосредственность от одного разговора еще никто не потерял. Но подобные эпизоды заставили всерьез поразмыслить о том, какие опасности содержит Зеркало[17] (пластическое ли, ассоциативное или какое-нибудь еще), а стало быть, и о противоядиях.

Одна из сил, могущих, как мы видели, отталкивать от Зеркала – это страх и нежелание начать видеть лишнее, зафиксироваться на ранее не осознававшихся («непосредственность») моментах в своем или чужом поведении. Эта опасность увидеть «механику» того, что казалось целостным и единственно возможным, утонув при этом в хаосе деталей, описана (и как!) в повести «Импровизатор», принадлежащей перу В.Ф. Одоевского. Бедный поэт Киприяно становится несравненным профессионалом, заключив дьявольский договор с ужасным доктором Сегелиелем; цена – удел пожизненно «все знать, все видеть, все понимать»: «Несчастный страдал до неимоверности; все: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, – все чувства, все нервы его получили микроскопическую способность, и в известном фокусе малейшая пылинка, малейшее насекомое, не существующее для нас, теснило его, гнало из мира; щебетание бабочкиного крыла раздирало его ухо; самая гладкая поверхность щекотала его; все в природе разлагалось пред ним, но ничто не соединялось в душе его: он все видел, все понимал, но между им и людьми, между им и природой была вечная бездна; ничто в мире не сочувствовало ему». Насколько же реальная опасность «потерять непосредственность» и не грозит ли наше увеличивающее «зеркало», да и весь микроструктурный подход муками несчастного импровизатора?

К счастью, без договора с дьяволом или его полномочным представителем это невозможно. Запас разнообразия (и в действии, и в восприятии) велик; осознавая множество особенностей своего и чужого поведения, человек не только не превращается в несчастный автомат, а пожалуй что и наоборот. Затертое, привычное – то есть, автоматическое – как бы зацветает новыми смыслами, связями, сравнениями. Ведь ужас положения Киприяно состоял в том, что он стал не просто видеть строение всего вокруг, а видеть его во многом глазами своего «благодетеля», то есть бессмысленным набором шевелящихся элементов, лишенным любви и света.

В отличие от доктора Сегелиеля, презиравшего, как и следует бесу, род людской, мы полагаем обратное: каждый фрагмент поведения при внимательном и непредвзятом рассмотрении «с увеличением» оказывается не абсурдным копошением, а по-своему стройным микрокосмосом, где дух порой захватывает от богатства неожиданной жизни, которая потенциально-то всегда здесь была, но для реализации нуждается в «оптике».

Давным-давно работая с группами, мы до сих пор не знаем, какими «цветами» заиграет вот эта рука вот этого обычного человека. Он и сам этого не знает. Но вместе мы можем это увидеть – разумеется, если правильно настроить «мелкоскоп». О некоторых правилах речь уже шла, хотя мы хорошо понимали, что пишем не учебник для профессионалов. Есть, пожалуй, еще одно обстоятельство, заслуживающее упоминания в разговоре об опасностях и противоядиях. Рассмотрение движения (или любого другого проявления) с сильным увеличением – это рабочий инструмент, и только. Такое видение не остается в неизменности с участником группы «на всю оставшуюся жизнь»: оно как бы вступает в реакцию синтеза с привычным взглядом на вещи или способом действия и изнутри меняет его, но и само при этом перестает существовать в чистом, «лабораторном» виде.

Здесь мы вплотную подходим к еще двум опасностям, таящимся в Зеркале. Страшно не найти из Зазеркалья дороги назад – но страшно и вернуться ни с чем, потерять всякую связь с «тем берегом». В сказках феи и русалки часто не хотят отпускать героя обратно к людям, соблазняя его красотами и сокровищами волшебного мира, а то и просто лишая памяти. Но и благополучно вернувшийся герой оказывается перед серьезным вопросом: что же с ним было и какое это имеет отношение к его обычной, «неволшебной» жизни. Хорошо, если ему оставлен знак «всамделешности» его путешествия – хрустальный башмачок в кармане передника или те «вещественные доказательства», на которые была щедра Мэри Поппине. Хуже, если в обычной жизни ему только остается, что вспоминать и тосковать – как в печальных шотландских сказках тоскуют те, кто однажды неосторожно свел знакомство с эльфами.

Если же говорить прозой, то все это соответствует вполне земным проблемам соотношения реальности группового взаимодействия (а оно в микроструктурном тренинге, как мог заметить читатель, намеренно непрагматично) – и просто реальности. Как таковой.

Честно говоря, нам довольно редко приходилось отвечать на вопросы о том, как связать с «обычной жизнью» происходящее на занятиях. Видимо, участники групп это хорошо чувствуют сами – отчасти и потому, что в самих методиках микроструктурного тренинга и, в частности, в «зеркале» заложен принцип свободного перемещения «туда и обратно». Уподобление другому человеку, внутренний обмен позициями и временное «влезание в чужую шкуру» действительно являются важными и достаточно универсальными механизмами, встроенными даже в повседневное общение. В первом разделе уже говорилось о том, что в этом процессе буквальное, физическое уподобление является в каком-то смысле первичным элементом. Напомним и то, что сформировавшиеся двигательные особенности обычно не осознаются, как и «типичное поведение», послужившее их источником. Мы можем – с опозданием, когда ситуация общения уже закончилась – сказать, что с нами говорили «тепло» или «натянуто», что кто-то «тяжел», а кто-то «держится на дистанции». Но понять (почувствовать), откуда взялось впечатление тепла или дистанции, что именно его породило и составило, мы обычно уже не можем, а большинство людей и не пытается. В языке, как правило, даже нет названий для оттенков и отпечатков в телесных проявлениях душевных свойств – вернее, этих названий мало для серьезного разговора.

Погружаясь в безымянное множество «оттенков и отпечатков», удается накопить вначале смутный, но развивающийся опыт переживания чужого «положения» и «шкуры» совсем иначе, чем при попытке подыскать соответствующие названия этикетки и опоре на рациональное. Период бессловесного, размытого, конкретно-чувственного «понимания телом» в нашей работе обладает и собственной ценностью, но к тому же является подготовительным, «инкубационным». Его длительность связана с потребностью создать условия и среду, в которой могли бы дозреть, выкристаллизоваться и родиться отчетливые элементы узнавания, а затем и точные описания другого, возможность иных суждений.

Разумеется, определенное место в работе занимает и традиционное для тренинговых групп обсуждение того, «что сейчас происходило», и буквальное разыгрывание более крупных и жизнеподобных фрагментов поведения. Однако при этом нам представляется важным сначала насытить непосредственный чувственный опыт участников таким объемом новых впечатлений непривычного для них масштаба – будь то проявления пластические, голосовые или любые другие, – чтобы переход к обсуждению также мог вызывать появление нового языка для описания происходящего.

Некоторый период «немоты и странности» на занятиях сам по себе не вызывает напряженности – напротив, он как бы дает участникам право забыть или вовсе не знать, «как это называется». В этом смысле многие упражнения микроструктурного тренинга направлены, кроме всего прочего, и на то, чтобы на время лишить «вещи» – «названий».

Критерием подлинности происходящего процесса является повышение «качества взаимодействия»: меньше лишних слов и неточных коммуникативных действий; вместо соревновательного «не хуже других» появляется настоящий интерес к тому, как у другого; возникает удовольствие от движения; многое замечается и решается на несловесном уровне – отсюда масса коротких взаимодействий взглядом, изменением позы, положения в пространстве и т. д.; вместо усталости с течением времени занятия открываются всегда существовавшие, но не использовавшиеся запасы энергии. В общении происходит, в известном смысле, то же, что и в разработанном до нюансов собственном движении. Другой человек не утомляет, потому что в нем много разного; собственное движение перестает быть «скучным» поэтому же. Спокойное, не стремящееся к немедленному результату переключение внимания и действия внутри очерченной области – будь то движение собственного плеча, следование за рисунком напряжений чужого тела или оглядывание всех сидящих в кругу – создает эффект, подобный эффекту паруса или лыж в физическом мире. Во много раз возрастает «площадь опоры», каждое конкретное действие становится «одним из», за счет чего его собственное внутреннее напряжение снижается, распределяясь между разными возможностями, каждая из которых доступна.

«Зеркало» позволяет приблизиться еще к одной проблеме, затронутой в первой части. Начиная имитировать других и попадая в непрерывный поток различий и сходств в конкретном и малом, легче понять (сначала почувствовать), как много в собственном поведении отпечатков чужих, невольно когда-то заимствованных, особенностей. Эти пластические цитаты (часто – целые блоки заимствований) могут засорять также уровни общения, о существовании которых человек и не подозревает. Двигательные привычки «с чужого плеча» обычно составляют некоторый слой поведения, занимающий место возможных индивидуальных реакций и не дающий им проявиться, «прорасти». Попадание в орбиты этих стереотипов часто происходит неосознанно, не носит демонстративного характера, не рассчитано на прочтение. В незаметности и заключается «сила» их утомительности. С помощью «зеркала», служащего, как мы помним, и увеличительным стеклом, они не только высвечиваются, но и часто позволяют вспомнить об источниках возникновения – людях или ситуациях. В таких идущих от движения воспоминаниях, самоанализе, часто происходит разрядка (отреагирование) этих «малых стереотипизированных форм», за счет чего поведение становится более индивидуальным, очищается от невольных заимствований.

Между тем, история опасностей, таящихся в Зеркалах, не окончена. Сказочный мотив Зеркала содержит довольно грозное предупреждение: «получение обратной связи» (говоря унылым техническим языком) – испытание, а не повод для безответственного любопытства. «Чудесное стекло» мифов и легенд одновременно притягивает и страшит, и неспроста. Прогулка в Зазеркалье может обернуться экскурсией по замку Синей Бороды – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Из глубины порой являются отнюдь не безобидные образы («О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать»[18]). Не случайно зеркальный двойник в литературных сюжетах часто грозит герою серьезной бедой: «Под наваждением странного зеркала Алексей чувствовал себя каким-то другим. Все элементы его сущности, которые он научился с годами подавлять, с неожиданной силой и бурностью проявились вновь. Какая-то страшная сила тянула все ближе и ближе к пожелтевшей поверхности тусклого стекла. Вдруг он вздрогнул, с ног до головы покрылся холодным потом и, как в подвалах канала Gracio, увидел перед собою два устремленных на него исступленных, совершенно чужих глаза.

В то же мгновение почувствовал резкий толчок. Его зеркальный двойник схватил его правую руку и с силой рванул внутрь зеркальной поверхности, заволновавшейся кругами, как волнуется поверхность ртути».

Этот отрывок из романтической повести Александра Чаянова «Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека» позволяет говорить даже сразу о нескольких угрозах, исходящих or Зеркала. И первая – попасть в Зазеркалье, на этот раз мрачное и призрачное, без пути назад (а это, согласитесь, не совсем то же самое, что просто прельститься чудесами «того берега»: разница такая же, как между склонностью к фантазиям и настоящим безумием, полной потерей связи с реальностью). Здесь герой, попадая во власть мрачных чар, еще и теряет чувство самоидентичности – из зеркала глядят «совершенно чужие глаза». И, наконец, главная зеркальная опасность: выпустить на волю Двойника-чудовище, свое неприемлемое, отторгаемое «я». Двойник хочет вырваться из заточения, заменить собой героя и является, как мы видим, материализацией подавленных «элементов сущности». В реальной жизни человек часто тратит огромные силы на то, чтобы чего-то о себе не знать – замуровать Двойника, отделаться от него, жить так, как будто его нет.

Вопрос: «Стоит ли все это знать про себя?» – еще одна из самых мягких реакций по поводу возможной встречи. Пугает не только страшное, но и просто неизвестное: стоит напомнить, как болезненно может быть новое представление о себе, к которому человек не готов, на месте которого есть нечто более устраивающее его (как правило, более общее, размытое, так как всякая подробность рассмотрения чревата какими-то новыми сведениями). Правдивость и точность представления о себе может ранить тем сильнее, чем неожиданнее оказывается. Может быть, Двойник вовсе и не чудовище, но насильственная встреча с ним все равно мучительна. При этом неприятие, отталкивание, уничтожение нового образа себя может вызывать к жизни такие формы психологической защиты, что позитивные цели «знакомства с собой» могут быть достигнуты лишь с большим трудом и потерями.

Привлекательной стороной «зеркала» в микроструктурном тренинге является как раз то, что за счет дробности, капиллярности рассматриваемых в нем проявлений, дозы получаемых о своем поведении знаний делаются переносимыми. Своеобразие нашей ситуации создается и тем, что групповым «зеркалом» принимается, пробуется и примеряется любое – даже мельчайшее, даже случайное движение каждого. Такое внимание без искажении и без оценок в значительной степени снимает ощущение потенциальной опасности узнать о себе что-то «не то», поскольку снимается и сама постановка вопроса, подразумевающая существование в человеческом поведении «лица» и «изнанки». Каждый зеркальный шажок, будучи малым, постепенно приучает к нормальности, «законности» обращения к оттенкам проявлений, не наблюдаемых и как бы не существующих для обыденного сознания и самовыражения. Часто оказывается, что Двойник по-настоящему страшен только до тех пор, пока сидит под замком впотьмах и объявлен несуществующим (а у кого бы не испортился характер в таких условиях?!). Когда он получает разрешение проявляться маленькими «порциями» то здесь, то там, картина меняется. Какие-то его качества остаются нелюбимыми, неприятными, но о них уже можно думать и даже говорить; можно почувствовать их связи с другими свойствами и, приняв как часть себя, найти для этих «изгнанников» какие-то более достойные формы существования.

На конечное решение проблем такого масштаба «зеркало», разумеется, не претендует – но с его помощью создается своего рода оптика, позволяющая все легче и точнее «влезать в шкуру» другого человека и без страха всматриваться в мелочи собственного поведения. Многие явления перестают настораживать и отторгаться, получают «место под солнцем» в контексте индивидуального почерка, принадлежащего в равной мере телесной и психологической сферам.

В микроструктурном тренинге создается возможность щадящего, дозированного контакта с тем страшноватым, что «мерещится в зеркалах» (кстати, было бы наивно полагать, что там водится один Двойник: зазеркальное общество гораздо разнообразнее). Групповая работа, подобная той, которая взята здесь в качестве примера, достаточно безопасна и обычно не вызывает разрушительно-сильных защитных реакций – в отличие, скажем, от упомянутой во второй части методики «зеркального автопортрета», где встреча с образами самого себя происходит в гораздо более жестких условиях (из-за длительности, «концентрации», всеобщего внимания и неигрового характера ситуации) и часто становится нелегким испытанием. А при использовании технических средств обратной связи проблема психологической защиты может вставать еще острее.

Кстати, иногда нам задавали вопрос: не является ли «зеркало» своего рода «фанерным самолетом» – вынужденным следствием недостаточного технического обеспечения? При всем глубоком почтении к возможностям, например, видеотренинга ответ будет отрицательным (хотя сочетания микроструктурной работы и технических средств обратной связи возможны, интересны и в ряде случаев нами применялись). Однако никакая аппаратура, даже при самом профессиональном ее использовании, сама по себе не заменяет того особого резонанса, который возникает в живом «зеркале», превращает обмен информацией в нечто большее, развивается и придает общению участников новое качество, новую глубину.

Подлинное знакомство с любыми своими особенностями, видимо, возможно только в процессе активного сравнения различных их аспектов с аналогичными проявлениями у других людей. Этот механизм одновременно является действенным противоядием чрезмерной эгоцентрической увлеченности собой и собственными проблемами, что бывает вовсе не чуждо участникам тренинговых и психокоррекционных групп и имеет свой мифологический прообраз (предупреждение!) – невеселую историю Нарцисса, который предпочел свое отражение всему и всем на свете. Множественный и постоянный обмен позициями «я как я» – «я как зеркало другого» помогает развеивать бледный и холодный призрак Нарцисса, нередко витающий над человеческим общением. Между тем, опыт пребывания «в чужой шкуре» и «отдавания своей» взаимосвязан, и именно эта связь позволяет говорить о самоанализе в процессе зеркального взаимодействия. Если бы мальчик из рассказа Эдгара По захотел лучше узнать, что происходит в его собственной голове, ему понадобился бы второй, пользующийся тем же методом, что и он.

В группе микроструктурного тренинга возникают специфические благоприятные условия, облегчающие этот процесс и придающие ему новое качество – равновесия между получением знания о себе и вглядывания в другого, дополнительности и взаимной необходимости обоих явлений. Живое групповое «зеркало» справедливо, но не бесстрастно – это не только инструмент познания, но, прежде всего, форма человеческого взаимодействия, диалога каждого участника со всеми остальными, с «хором». При большой точности отражения «зеркало» может одновременно сострадать, любоваться, сердиться, иронизировать – ведь в «хоре» отчетливо выделяются лица и их отношения.

Эти свойства происходящего на занятиях взаимодействия принципиально важны; велико искушение углубиться в тему «зеркала» как группового механизма, опосредующего отношения и формирующего атмосферу… но все это далеко выходит за пределы, поставленные темой и задачами главы. Обещанная развернутая иллюстрация с подробным комментарием дана – что делать, если ее рамки не вмещают ни других проблем, ни множества других методик, техник и форм микроструктурного тренинга общения. Система пластических «зеркал», которую мы попытались описать и проанализировать, составляет лишь одну из линий работы и выбрана в качестве удобного примера, на котором можно было показать специфику микроструктурного подхода, дать читателю возможность заглянуть в его «кухню».[19]

В этой «кухне» есть еще много разного: целое занятие на 2–3 часа может быть построено вокруг… ну, скажем, всего того, что бывает в общении со спиной (а ей, конечно же, есть что сказать, только обычно никто не слушает). Случается и рисовать, и рассказывать истории, и двигаться (много!), и медитировать… Или, к примеру, немного угадывать мысли – они отлично угадываются при сильной настройке на телесно-пластический почерк другого человека; такие вещи быстро перестают удивлять (и в самом деле, что особенного?). Угадываются и другие обстоятельства: мы не раз видели на занятии, как «вошедшая в резонанс» группа рассказывала то, чего знать из житейских источников никак не могла. Случалось, это были до странности точные описания комнаты, в которой живет кто-то из участников… или особенного душевного состояния, в котором здесь его никто не видел и которое, возможно, не посещало его давно… или чьего-то смирно висящего в шкафу любимого платья… или чужого сна…

Вот такая, не вдруг открывающаяся, возможность выходить за границы стертого, автоматического восприятия других людей и столь же автоматического общения с ними – это и есть волшебное вознаграждение за терпеливое внимание к «мелочам». Как всякое творчество, оно содержит в себе и «кухню» (технику), и тайну, которую ни через какие технические описания передать нельзя, да и незачем.

Премудрый Бальтасар Грасиан, конечно, знал, что в «искусстве обхождения» описать и, тем более, регламентировать можно не все. Есть у него изящный пассаж, посвященный вот этому таинственному качеству общения, которое авторы все пытались назвать то «невидимой нитью», то «атмосферой», то «почерком» – он же прямо и без затей именует его «не знаю что»:

«Без него все мертво на свете происходит, и самыя лучшия вещи ничто оное лучше чувствовать, нежели узнать можно, и ежели б люди знали, что оно, то уж не было бы „не знаю что“, ему надобно быть непостижну и несказанну..; „Не знаю что“ есть вид и приятность с природы любезная, которая мешается во всякие дела, в слова, в поступки, в речи, в смехи и в малейшие взоры человеческие, так что всякое рассуждение и слово о себе превозвышает».

Может быть, эту загадочную суть живого общения – «непостижну и несказанну» – мы и искали в нашей книге?