• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

James Hillman. The Feeling Function. 1971

Представленные главы представляют собой записи лекций, прочитанных в течении 1962-63 гг. в Лондоне, Бостоне и Хьюстоне на тему «Чувство», а затем в Институте К.Г.Юнга в Цюрихе в течение летнего семестра на тему "Чувствующая функция".

Функция — это деятельность, работа, процесс. Само слово происходит от латинского fungi, fungor (исполнять), а его санскритский корень (bhungj) означает «удовольствие». Латинское functus тоже ассоциируется с удовольствием. Выполнение определенной функции доставляет удовольствие, как и исполнение физических упражнений и вообще занятие любой деятельностью, в которой человек проявляет свою силу и умение.

Юнг использует термины «функция» и «орган» так, как их используют в физиологии: каждый орган выполняет свойственные ему функции. Но при этом он настаивает на том, что по отношению к органу функция является первичной, ибо, как сказал Аристотель в своей «Этике», мы становимся добрыми, творя добро. И навыки мы приобретаем, выполняя работу. Я упоминаю об этой стороне функции, дабы читатель все время помнил, что относительно унифицированный, последовательный и привычный способ исполнения сам по себе доставляет удовольствие и вызывает желание его применять. Поскольку функции могут быть поняты только в процессе их развития, в юнговской психологии они определяются как функции сознания. Функции участвуют в развитии сознательной личности, формируя роль, которую играет эго, — его согласованность, его привычки, единство и память, свойственный ему способ выполнения действий. Функции играют роль и в направленности сознания, показывая, как оно действует, как проявляет свой смысл, реализует свои намерения, выражает свой характер.

Функции формируются у индивида позднее комплексов. Комплексам также присущи привычные реакции — нажмешь на ту же кнопку, получишь тот же ответ. Однако классически в теории Юнга дифференциация чувства, отлившая эту функцию в приемлемые формы, которые и теперь мы считаем этически правильными, эстетически приятными и благопристойными. Другими словами, наши понятия о "чувстве прекрасного" во вкусах или о глубоком "религиозном чувстве" во многом являются результатом развития исторического процесса.

В восемнадцатом веке писатели и поэты стали увлекаться изысканными подробными описаниями состояний чувства. Во времена Романтического периода, последовавшего сразу за Возрождением, появились утверждения типа: "чувство — это все" или "красота — это истина". Мало от всего этого осталось в наше время и в философии, и в психологии, а литература занимается более грубыми страстями, описывая их гораздо примитивнее или с бесчувственным равнодушием обезличивая героев. Психотерапия и некоторые новые направления в теологии, похоже, остаются единственными областями, где сейчас чувству отводят достойное место и даже почитают его как цель жизни.

Для рассмотрения исторического развития чувствующей функции как концепции следует обратиться к трудам философов. Ведь психология вышла из философии; эти две науки исторически разделились совсем недавно. Платон, Аристотель, схоласты, Декарт, Спиноза, Юм, Кант — все они занимались проблемами эмоциональной жизни и рассматривали их как важнейшую часть своих философских учений. Действительно, старая гуманистическая традиция всегда была связана с пониманием чувств человека, и современный раздел между естественнонаучными и гуманитарными дисциплинами, главным образом, определяется тем, какое место отводится в них чувствующей функции, которая не соответствует сегодняшней парадигме естественных наук. Теоретическая и клиническая психология в своем стремлении к научности и объективности, игнорируя свои исторические корни, уходящие в философию и теологию, рискуют утратить связь с человеческим чувством. Психопатология, как и научные или медицинские подходы, используемые в клинической практике, играют далеко не первую роль в клинической психологии. Чтобы понять чувствующую функцию, следует начать с изучения материалов, появившихся задолго до того, как современная психиатрия начала описывать специфические проблемы, связанные с этой функцией. Мы должны, прежде всего, обратиться к гуманизму философов и эссеистов, писателей и драматургов, богословов и мистиков, занимавшихся вопросами морали, а не к концепциям современных психологов.

Концепция чувства как отдельного свойства психического появляется в современных воззрениях в университетской психологии восемнадцатого века. Тогда в психике выделяли три отдельных свойства: мышление, желание и чувство. Возможно, историки когда-нибудь подробнее расскажут нам о рождении в восемнадцатом столетии концепции чувства, ведь оно в то время носилось в воздухе: вспомним интроспективный пиетизм, Руссо, сентиментальные романы и модное слово «сентиментальный», культуру и этикет королевских дворцов, городов, салонов и кофеен, утонченность литературного языка и интерес к акцентам и интонациям речи, развитие музыки, зарождение Романтизма, энтузиазм революционеров и религиозных реформаторов. В то же самое время концепция чувства как отдельного свойства психического входит в психологию как равноправный элемент в триаде мышления, желания и чувства — такое разделение на три части до сих пор формирует каркас университетских курсов психологии на Европейском континенте. Для описания отдельного свойства психики термин «чувство» был впервые введен Мозесом Мендельсоном в 1766 году. А в 1755 году он уже написал: "Wir fuhlen nicht mehr sobald wir denken" ("Мы перестаем чувствовать, как только задумываемся" — Philosophische Schriften, 1,9). В описании чувствующей функции Юнга можно найти идентичное по сути утверждение.

Слово «feelings» (чувства) стало употребляться в английском языке для обозначения эмоций, симпатий и восприимчивости в 1771 году. Это было время, когда чувства имели примерно такое же большое значение, как и в наши дни. Каждый говорил о состояниях своей души как о чувствах. Чувствующая функция завоевывала новые слова. Вошли в язык слова «интересный» и «скучный», причем первое пришло из появившегося в 1768 году "Сентиментального путешествия" Стерна. Смит отмечает появление в восемнадцатом веке в английском языке также слов "ennui, chagrin, home-sickness, diffidence, apathy"[3] и начало употребления для описания внутренних переживаний слов "excitement, agitation, constraint, embarrassment, disappointment"[4] (L. P. Smith, The English Language, London). Как указывает Перселл Смит, это вовсе не означает, что люди до восемнадцатого столетия не испытывали тоски по дому или апатии, не обладали чувствами и эмоциями, не были сентиментальны, но это было время в психологической истории, когда сознание начало отражать чувства в такой форме. Кроме того, тогда же, в конце восемнадцатого столетия, в названиях учебников появилось слово «психология». Различие между более старым набором слов, употреблявшихся для описания чувств, и современным (из которого и родилась психология), заключается в перенесении описаний чувства из внешних проявлений ("злобный", «мрачный», "милосердный") во внутренние.

Когда сегодня мы говорим о событии, что оно забавно или интересно, то обычно имеем в виду чувства, возникшие в нас самих (см. О. Barfield, История английских слов, London, 1953). Рождение современной психологии тесно связано с интроспекцией и переносом чувства из внешнего мира во внутренний. В течение последних пятидесяти лет гештальт-психология пыталась снова вынести чувства «наружу», вписать их во внешний пейзаж как объективные качества сцены, возникающие из «чувства» линий, цветов и форм.

Выделение эмоционального опыта и попытки его упорядочения и классификации, главным образом, с помощью метода интроспекции — громадная заслуга немецкой и, в меньшей степени, французской и британско-шотландской психологических школ. Предложенное Мендельсоном разделение психики на три части получило широкое признание после работ Тетенса, а затем «Антропологии» Канта. Как только эта идея была представлена Кантом, она приобрела официальный и ортодоксальный характер и утвердилась на столетия. Третья часть психики включала все виды аффектов: эмоции, ощущения, удовольствие, боль, чувство добра, моральные и эстетические ценности, сентименты, страсти — все, что не относилось ни к мышлению, ни к воле.

К несчастью, такое разделение поглотилось более древней моделью, все еще дремлющей в нашей психике, — разделением души на три части, данным Платоном в его «Республике». Можно сказать, что трехчастная модель, используемая для иерархического описания сознания, является западным архетипом, появившимся в разное время в различных формах. Влияние деления Платона (Голова и Золото, Сердце и Серебро, Печень и Бронза) на концепцию чувства было, несомненно, негативным. Аффективность была опущена на нижний уровень, ее границы размыты, ее спутали с темными страстями, самыми низменными формами сексуальности, грехом, иррациональными, женственными и материалистическими проявлениями. Чувство, которое отнюдь не то же самое, что страсть или эмоция, благодаря коллективному подавлению, приведшему к недостаточной его дифференциации, смогло стать и стало страстным и эмоциональным.

Происходившее в истории коллективное сдерживание аффективной стороны психического и последующее ее раскрепощение, сопровождающееся в наши дни размахиванием флагами «чувств» в церкви, в сфере образования, в групповой терапии, в рекламе — повсюду, породило в нас ощущение потерянности. Потерянность стала сейчас главной характерной чертой чувства: мы находимся в растерянности, не зная, как следует чувствовать, где проявлять свои чувства, почему нужно чувствовать, не представляя даже, чувствуем ли мы что-нибудь. Произошла утрата стиля и формы индивидуального чувства, как если бы эта способность пришла в негодность. Мы остались с тем, что Т. Эллиот назвал в своих "Четырех квартетах" "всеобщим хаосом сознанья /сумятицей чувств". Поэтому нашу задачу можно определить словами из другого отрывка того же произведения Т. Эллиота:

Остается борьба овладенья утраченным,

И найденным, и утраченным снова и снова; именно ныне, когда

Это почти безнадежно.

[Перевод С. Степанова]

Чувство стало настолько значительной проблемой нашего времени, что можно прийти к абсурдному утверждению, что источником всех психических расстройств являются неадекватные действия чувствующей функции. Наши личные проблемы в сфере чувств частично являются следствием существовавшего веками их коллективного подавления; разрешить их никоим образом не смогли ни беспорядочный энтузиазм восемнадцатого века, ни порнографические удовольствия середины двадцатого. Эти проблемы являются коллективными, и для их разрешения нужны новые концепции. Для этого недостаточно воздействовать на них только прямым способом, пытаться создать новую доктрину чувства и во имя ее совершить революцию. Лозунги нашего века — соединяйтесь, общайтесь, будьте человечны, искренни, сочувствуйте, — но как это делать? И что означают эти призывы?

Психологи-классики, за исключением некоторых особо выдающихся, предпочитали не касаться сферы чувств, оправдывая свою позицию утверждением, что чувство не поддается анализу. По их словам, чувство — это поток, который нельзя разрезать на части и в который нельзя заглянуть; первый же вопрос, который задают при любом обследовании, останавливает чувство. Такая точка зрения особенно характерна для представителей немецкой школы, которые, однако, вопреки собственным аргументам, продолжают писать о чувстве. Они указывают на то, что в повседневной жизни словесное содержание ответа на вопрос "Как ты это чувствуешь?" отличается от самого чувства. Приложение аналитического мышления к исследованию чувства разрушает объект исследования — он расплавляется буквально на глазах. Из этого следует — продолжают они свою аргументацию, — что чувствующую функцию, как подземную силу, лучше оставить в темноте, ее надо чувствовать, а не формулировать.

Изучение чувства кажется субъективным занятием из-за того, что существует мало поддающихся рассмотрению объективных его проявлений. Психологи понимают это и в нашем столетии уже три раза проводили специальные симпозиумы на тему "Чувства и эмоции". Первый, Виттенбергский симпозиум, проходил в 1927 году, в нем приняли участие многие блестящие психологи — Альфред Адлер, Бехтерев, Жане, Пьерон, Бретт. Каждый изложил свою точку зрения на чувство и эмоцию. В 1948 г. подобный симпозиум, посвященный чувствам и эмоциям, был организован Чикагским университетом. Маргарет Мид, Карл Роджерс, Дэвид Кац, Джеселл, Френч, Байтенджик, Гарднер Мерфи и два десятка других ученых представили свои теории и результаты исследований в многочисленных направлениях. Двадцать лет спустя, осенью 1968 г., в Лойоле состоялся третий симпозиум. На нем я представил краткий обзор и анализ взглядов Юнга. Три тома трудов этих симпозиумов являются основой для более полного изучения этой области…

Но изучение чувства выводит исследования за пределы психологии, заставляет обратиться к социальной истории, изучать биографии, семейные и дружеские отношения, литературу, поэзию, политику и дипломатию — все те области, в которых психолог обычно начинает нервничать. Многие годы я собирал научную литературу по этому вопросу — таков мой окольный путь к чувству — и могу сообщить, что во всех этих трудах очень мало фантазии, читать их тяжело и скучно.

Юнг оставил нам ключ к решению проблем чувства, который не назовешь скучным, потому что он имеет прямое отношение к нашей реальной психической жизни и к влиянию на нее комплексов. Если определить комплексы как группу окрашенных чувством идей, то обязательным компонентом любого комплекса является чувство, а один из путей изучения каждого комплекса проходит через исследование входящих в него чувств. Существование комплекса можно обнаружить посредством снов, с помощью ощущений и воспоминаний, проекций, путем анализа идей — и через чувства. Подход, основанный на анализе чувств, применим и к исследованию снов, являющихся выражениями комплексов. Отбор и оценка значимого содержания снов и чувств, которые в снах выходят из-под контроля, открывают пути исследования комплексов; чувство можно назвать via regia[5] не только к бессознательному в личной жизни индивида, но и к более широким архетипическим доминантам, которые через чувство предъявляют нам свои обезличенные требования. Это значит, что наши чувства, казалось бы, столь интимные и принадлежащие "нам лично", имеют также свой архетипический обезличенный аспект, заслуживающий на этом уровне признания.

Позвольте мне снова подчеркнуть эту мысль: чувства не являются только личными; они отражают универсальные явления в историческом контексте. Они имеют общую, коллективную основу. Потребность, кажущаяся сугубо личной, может выражать общую потребность окружения, групповую потребность семьи, социального слоя, даже определенной возрастной группы. Наши чувства не являются только «нашими». Так например, в национальных и религиозных чувствах мы лишь принимаем участие. В этом смысле они представляют собой не только что-то существующее внутри нас, но также и что-то, в чем существуем мы сами и с чем чувствующая функция помогает нам разобраться. Уверенность в том, что чувства являются «моими», личными, раскрывающими мою сущность, мои установки, мои желания, — в значительной степени иллюзия чувствующего эго. Чувства разных людей так же мало варьируются, как и их ощущения вкуса и запаха, или мысли, приходящие в голову членам коллективного общества, и сами процессы их мышления. Оригинальный стиль дифференциации индивидуального чувства встречается так же редко, как и оригинальность любой другой функции. Вследствие того что психотерапевты иногда игнорируют безличную коллективность чувств, пациентов приводят к вере в то, что, если только им удастся полностью выразить свои чувства, они смогут обрести достоинство и равновесие. Чувствующая функция является инструментом, посредством которого мы отделяем реальные чувства от поддельных, — нелегкая задача, может быть, даже неразрешимая. В любом случае не следует взваливать на эту функцию все проблемы самораскрытия и ожидать, что лишь чувство превратит вас в подлинную, аутентичную личность.

Кроме погружения в область «глубоких» чувств, существуют и другие пути самоуглубления. Из-за того, что в наше время важность чувства оказалась преувеличенной, люди начали воспринимать его как панацею. Но я бы выбрал другой путь: не лечить с помощью чувства, а лечить само чувство, пытаться осознать действие чувствующей функции.

В идеале чувствующий тип должен испытывать удовольствие, рассказывая о том, как он действует. Но обычно это не возбуждает фантазию чувствующего типа. У него нет проблем с чувством, а потому в этой сфере и не возникает богатых фантазий. Например, я сам оказался бы в таком же положении, если мне пришлось бы распространяться на тему о природе интуитивного мышления, которое для меня является автоматическим и не требует умственных усилий.

Итак, я с самого начала вношу ясность. Лекционное обучение всегда оказывается несколько искаженным. Лишь некоторые люди обладают даром понимать слова, а потому мы получаем знания, как бы профильтрованные через устройство, передающее слова в сознание. Но познание чувства не приходит к человеку непосредственно из прочитанного или услышанного на лекциях, и вообще из каких-либо слов, так что предлагаемые главы парадоксальны во многих отношениях: я не считаю себя способным учить чувству; выбран не лучший способ обучения; возможно, сам предмет изучения не поддается формулировке. И все же я чувствую, что стоит попытаться.

Я считаю, что Юнг много сделал для воскрешения концепции чувства и очистки ее от общих предрассудков. Ни Блейлер, ни Фрейд, эти два великих психолога, с которыми Юнг был наиболее тесно связан, не отделяли четко чувство от эмоции, от страсти, от аффектации. В современной психиатрической и психоаналитической литературе чувствующая функция все еще погребена под общим понятием эмоции, в то время как Юнг уже в 1921 г. в работе "Психологические типы" рассматривал чувство как функцию сознания, равноценную мышлению, ощущению и интуиции.

Создав концепцию чувства и определив ее как функцию сознания, Юнг внес главный вклад в теорию чувства. При оценке работ Юнга по типологии это его достижение часто не замечают, в результате чего пренебрегают важнейшим аспектом юнгианской психологии, что порождает множество бесплодных споров. Для понимания его трудов совершенно необходимо опираться на чувство. Мы не можем читать Юнга, пользуясь лишь интеллектом. Сознательная оценка в юнгианской психологии означает как раз оценку чувством. Все главные концептуальные символы (как, например, интроверсия, тень, архетип, самость, синхрония) также являются результатами чувственного опыта.

Комплекс наиболее просто можно определить как группу идей, окрашенных чувством; символ распознается по его влиянию на чувство в той же мере, как по его воздействию на ощущение, его интуитивному смыслу и идейному содержанию. Даже главная цель юнгианского анализа — установление взаимосвязей эго-сознания и бессознательных доминант — достигается во многом с помощью чувствующей функции. Юнгианская терапия не ставит, как ошибочно полагают многие, во главу угла самознание. Самореализация — это процесс реализации чувства, достижения понимания того, что мы чувствуем, и чувства того, что мы собой представляем. Этот процесс начинается с первого терапевтического сеанса, на который человек часто приходит из-за тревожного состояния чувств и который обычно начинается с вопроса: "Как вы себя чувствуете?"

Чувство оказало влияние и на более поздние работы Юнга, особенно на его концепцию анимы и исследования многомерного «женственного» полюса психического. Признание роли чувства проявилось и в его довольно свободной и открытой манере проведения терапии, не злоупотребляющей жесткими ограничениями, налагаемыми на нее интеллектом. Поэтому его психология была быстро воспринята женщинами и деятелями искусства и в то же время встретила отторжение, правда с заметными исключениями, у специалистов, работающих в тех областях человеческой деятельности, где чувство недооценивается, — в современной теоретической медицине и психологии и в академической среде.

Юнг пришел к заключению о роли чувства чисто экспериментально; его самые ранние описания чувства родились из анализа результатов его опытов по ассоциациям, в которых он обнаружил, что на слова-стимулы чаще следуют чисто аффективные ответы ("да", "это плохо", "это мне нравится" и т. п.), чем ассоциативные в строгом смысле этого слова. Уже в его ранних трудах первого десятилетия века мы можем проследить два аспекта концепции чувства: с одной стороны, чувство — функция, посредством которой человек «любит», соотносит, судит, связывает, отрицает, оценивает; с другой стороны, чувства — эмоции (надежды, желания, вспышки гнева), которые действуют в ассоциативном тесте как факторы, облегчающие или затрудняющие возникновение ассоциаций. В своих первых попытках (1913, 1916, 1917) создать теорию типов и концепцию психологических функций Юнг не отличал интроверсию от мышления (с его психопатологическим проявлением в шизофрении) или экстраверсию от чувства (с его психопатологическим проявлением в истерии). Причиной этих его ранних заблуждений могло быть отчасти и его собственное психологическое состояние.

Прежде чем вернуться к юнговскому описанию чувствующей функции, мы обязаны, ради ясности изложения, разобраться с некоторыми неправильными толкованиями самого слова «чувство».

Во-первых, мы обычно путаем чувство с ощущением. Изначально боль и наслаждение — ощущения (чувство комфорта, чувство зуда, чувство изнеможения). Однако боль, кроме чистого ощущения, имеет дополнительную размерность чувства, поскольку она связана с неудовольствием. (Unlust — на языке немецких психологов.) Удовольствие также имеет размерность чувства (например, радость), так что мы можем ощущать себя несчастными или разочарованными из-за болезненного наказания или довольными после превосходного обеда. Мы часто используем выражение "Я чувствую", когда имеем в виду (если выражаться более точно) "Я ощущаю". Например, чувство холода, хорошее самочувствие, чувство удовольствия от прикосновения к гладкой поверхности ткани — первично все это ощущения, независимо от того, является ли их источник внутренним или внешним. Академическая психология пыталась концептуально разделить чувства и ощущения в терминах внутреннего и внешнего. Согласно этой концепции, мы чувствуем субъективные состояния и ощущаем внешние объекты. Но использование Юнгом терминов «чувство» и «ощущение» более изощренно: мы можем чувствовать события как объективные внешние явления, например, поступая из этических соображений или наслаждаясь произведениями искусства, и ощущать наши собственные субъективные процессы.

Кроме того, мы часто смешиваем ощущения и чувства, когда, например, говорим о ком-нибудь, что он «чувствительный»[6] на самом деле имея в виду утонченность его чувств, обидчивость, повышенную впечатлительность. В парапсихологии «чувствительными» называют людей, обладающих изумительно развитой функцией интуиции. Таким образом, мы имеем дело с любопытной смесью терминов, в которой чувство, ощущение и интуиция являются почти синонимами. Различия между этими словами невозможно определить четко, как бы хотелось нашему интеллекту, так как правда языка не логическая, а психологическая. Очевидно, что и различия между самими функциями не являются достаточно точно определенными. Например, по-французски слово «sentir», от которого произошло слово «сентименты», означает и «чувствовать», и «ощущать», и «предвидеть» ("чувствовать интуитивно"). Метафоры, употребляемые для описания чувств, используют словарь ощущений; описывая чувства, мы говорим: «мягкий», "сладкий", «горький», отождествляя сенсорное содержание чувства с самой чувствующей функцией.

Близость понятий «чувство» и «ощущение» лингвистически вполне оправдана. Этимологическим корнем слова feeling (чувство) является тевтонское слово fol; англосаксонское слово fol — m, имеющее тот же корень, означает «ладонь». От того же корня происходит и исландское слово fal — ma — «ощупывать». Этимологический словарь Скита фактически определяет слово «чувствовать» (feel) просто как "воспринимать при касании". Связь между чувством (в более широком смысле этого понятия) и рукой можно вывести и другим путем: греческий термин orexis, который переводится как «аппетит», "желание" или "страстное стремление", означает также действие, при котором чего-то достигают, до чего-то дотягиваются, действие, в котором участвует рука. Рискованно на основе этимологии делать далеко идущие выводы, но чувство явно когда-то означало прикосновение.

Во-вторых, чувство часто путают с интуитивной оценкой. Чувство уверенности, правоты, как и чувство гнилости или сомнительности чего-то, являются проявлениями интуиции. Обычно мы предпочитаем говорить "Я чувствую", а не "Я вижу" или "Я нахожу", или "Мне кажется", хотя эти выражения гораздо больше соответствуют интуитивным утверждениям. Высказывания "Он хорошо чувствует живопись" или "Он может почувствовать подноготную человека" скорее характеризуют не чувства, а интуицию.

В-третьих, чувство часто не отличают от эмоции, аффекта или страсти (чувство гнева, волнения, влюбленности, грусти). Как я в какой-то степени показал в своей книге «Эмоция», демаркация границы между этими понятиями является главной проблемой психологии. Юнг обычно не различал понятия аффекта и эмоции (сравни "Психологические типы", том 6, пар. 685). Различия же между чувством и эмоцией (аффектом) имеют у него в основном количественный характер (там же): чувства превращаются в аффекты, когда они дают выход физическому возбуждению. Однако Юнг не заходит слишком далеко в своих выводах, и изучение научной литературы (см. "Эмоция") дает некоторое основание для определения аффекта, скорее, как изначального, частичного и одностороннего механизма выхода энергии, близкого к тому, который ученые, исследующие поведение животных, обозначают термином "врожденные (инстинктивные) реакции", а психиатры — термином "примитивные реакции". Аффект понижает ментальный уровень до отметки, которую Жане назвал низшей частью функции. С другой стороны, эмоция представляет собой суммарную реакцию личности, которая может основываться на аффекте или иметь аффективную компоненту, но при этом содержит и чувственное измерение. Активизируются многие уровни, и сознание через эмоцию трансформируется в сознание символической природы. Эмоции — очень важные состояния: они придают глубину и привносят значение, одновременно разрушают и создают, дают человеку опыт осознания своего тела. Короче говоря, эмоция включает в себя как аффект, так и чувство, и не только их: чувство представляет собой часть активности, связанную, главным образом, с сознанием; аффект, в основном, является физиологическим проявлением.

В-четвертых, чувствующая функция отличается от чувств, которые мы испытываем. Можно испытывать чувства, но при этом не обладать способностью управлять ими, способностью использовать чувствующую функцию. (Подобным образом можно что-то интуитивно чувствовать или о чем-то думать, но при этом не пользоваться преимущественно функцией интуиции или функцией мышления: например, можно иметь в голове мысли, но не быть способным доводить их до логических заключений). Чувствующая функция может оценивать мысли, объекты, вызывающие ощущения, и любое психическое содержание. Она не ограничена только чувствами. Чувствующая функция чувствует (оценивает и определяет свое отношение к ним) не только чувства. Мы можем чувствовать свои мысли, определять их ценность и значение. Мы можем почувствовать, что даже наиболее сильные ощущения или интуитивные озарения на самом деле малозначащи или не заслуживают внимания. Точно так же мы можем думать и рассуждать о чувствующей функции и чувствах — чем мы и занимаемся в этой лекции. С самими чувствами — раздражением, радостью, скукой — можно обращаться адекватно или неадекватно, оценивать их с помощью чувствующей функции положительно или отрицательно. Мы возвратимся к этой теме несколько позже, при рассмотрении работы подчиненной функции. Итак, человек, который многое чувствует и буквально переполнен чувствами, может не принадлежать к "чувствующему типу", в то время как чувствующий тип, хладнокровно управляющий своими чувствами, может показаться совершенно лишенным чувств, отстраненным и безразличным. Между чувствами и чувствующей функцией такая же разница, как между содержанием и процессом, который организует и выражает это содержание. Однако, после того как мы установили указанное различие, не следует придавать ему слишком большое значение. Фактически постоянный субъективный процесс чувствования является пассивным фоном для чувствующей функции.

В-пятых, чувство часто легкомысленно смешивают с концептуальными символами «анима» и «Эрос». Эрос является атрибутом союза, привлечения, привязанности, связи, взаимоотношений, увлеченности, связывающих людей друг с другом. Он имеет свои корни в желании и таких специфических аффектах, как непреодолимое влечение, сжигающая страсть, воспарение, умирание; его специфические символы: крылья, стрелы, дитя, огонь, лестница. Как архетипическая доминанта, Эрос отличается и от анимы (психологического комплекса), и от чувства (психологической функции), хотя они могут брать на себя роль тени Эроса и подпадать под его влияние; в этом смысле Эрос — метапсихологическое явление, он Бог или Демон и является более широкой категорией, чем анима или чувство.

Анима, по определению, есть женский аспект личности мужчины и всегда женственна. Однако Эрос — всегда мужчина; его образы в различных культурах подтверждают это. Кама, Эрос, Купидон, Фрей, Адонис, Таммаз — все они мужчины. Являющиеся олицетворением просветленной любви Кришна, Будда и Иисус, при всей их мягкости и воздержанности по отношению к сексуальной функции воспроизведения рода, также мужчины. Эротический принцип активен и целеустремлен; проповедовать, учить, странствовать, вести души к искуплению, а героев и мужей к судьбоносным испытаниям, поражать плоть стрелами, любовь — это мужское дело, требующее мужской силы. Эрос воздействует на мир и на душу. Вне зависимости от того, в каком направлении происходит движение: снисходит ли свыше благодать или душа стремится ввысь от несовершенства к совершенству, эрос в каждом контексте, христианском или любом другом, остается духовным творческим мотором, первичной движущей силой.

Хотя чувство можно рассматривать как проявление эроса внутри сознания, а чувствующую функцию считать происходящей из архетипического Эроса, принцип эроса все же значительно отличается от чувства в том отношении, что чувство — категория человеческая. Чувство — индивидуальное свойство сознания, ограниченное пространственными и временными рамками. Эрос же, как говорят нам письменные источники, всегда универсален и безличен, даже бесчеловечен и демоничен. И в роли сексуальной побудительной силы, и в роли космогонической силы, сохраняющей единство Вселенной, эрос остается безличным — силой, а не чувствующей функцией.

Следовательно, мы в праве говорить как о людях с сильным эросом и слабой чувствующей функцией, так и о людях с дифференцированным чувством и слабым эросом. Если вспомнить, что эрос можно представить как жизненную силу, швыряющую нас в водоворот жизни, поднимающую со дна всю грязь и вовлекающую душу человека в материи, выходящие за пределы его понимания, то сможем постигнуть, как мало общего имеет эрос с дифференцированной чувствующей функцией. Любовники могут вступать в связь, не испытывая никаких чувств; достаточно эроса, чтобы наплодить любое потомство, соединить в символические единства все виды противоположностей. С другой стороны, обаятельный "чувствующий человек" или интроверт с "глубоким чувством" может оказаться совершенно не затронутым архетипом эроса. Исследуя истерию, социопатию и шизоидную отстраненность, можно хорошо понять различие между эросом и чувством. Чувство может функционировать, хорошо приспосабливаясь к психопатическому аспекту комплекса, очаровывая и проявляя все признаки заинтересованности в отношениях, и при этом под такой маской будет скрываться стремление к власти и выгоде, а не эрос. Множество грехов, связанных с отсутствием эроса, покрываются словами «интроверсия» или "чувствующий тип", так что глубоко чувствующий интроверт может прожить жизнь, в которой ни страстные ошибки эроса, ни его стремительные порывы никогда не затронут его личность.

На семинарах Юнга ("Анализ сновидений", том II, 1929–1930, 3-е издание, 1958, Клуб психиатров Цюриха, стр. 292, 293)[7], которые так и не были изданы в авторской редакции, в связи с чем их нельзя цитировать. Юнг определяет некоторые различия между чувствующей функцией, любовью и эросом. Он указывает на то, что любая функция, а не только чувствующая, может находиться под влиянием эроса. И все же он пытается рассматривать проявление высочайшей степени развития чувствующей функции посредством любви. Трудности, с которыми мы сталкиваемся при различении этих терминов, отражают трудности, существующие изначально внутри нашего чувства, любви и эроса. Эрос есть Бог; утратив с ним связь, мы оказываемся в замешательстве и спорим, выясняя значение понятий agape (христианская любовь), philia (человеколюбие), caritas (милосердие) и amicus (дружба). И это неудивительно: в конце концов, кто же знает, что такое любовь?

Противоречия между логосом и эросом, между мужским и женским началом, между любовью и властью и многие другие знакомые нам противоречия необходимо понять в первую очередь как иллюзию противоположностей. Существуют методы представления вещей разделенными, противоречащими одна другой, различающимися; такие методы полезны для познания природы разумом, всегда нуждающимся в таких упрощениях, так как он никогда не бывает вполне готовым постигнуть сложную природу психической реальности, которая всегда комплексна. Поэтому позволим себе не слишком настаивать на принципах противостояния — логос против эроса. В эросе присутствует логос, как в духовном начале присутствует эрос. Эти принципы мышления являются символическими идеями, и сущность каждой из них необходимо понять соответствующим ей способом, а не относиться к ним как к фишкам в игре противоположностей.

Маскулинность эроса нужно всегда четко отличать от его женского двойника, с которым он обычно тесно связан. Отсюда и возникают мифологические фигуры Матери и Сына как аспекты одного образа в другом: сын усваивает и приводит в действие материнские качества. Великая Богиня и все ее вариации, такие как Куан-Уин, Деви, Астарта (Иштар), Кибела, Афродита, Венера, Фрейя или Мария обладают другим свойством. Сущность ее любви более пассивна, более терпима, менее дифференцирована. Негативным выражением этой сущности является ее хорошо известный промискуитет, позитивным — ее бесконечное плодородие и всеобъемлющее милосердное сострадание.

Нельзя забывать, что любая современная дискуссия о чувствующей функции и о том, что именно она чувствует, всегда будет осложнена недостатками нашего языка и нашей культуры, в которых господствуют ошибающееся чувство и неуправляемые эмоции. Сжатие субстанции всегда приводит к соединению элементов и превращению ее под воздействием тепла и давления в липкую смесь. Там, где подавляется женское начало, чувства и эрос, их выразителями становятся женщины. Но без тщательного анализа мы не можем определить, какие свойства присущи полученной смеси. Индивидуальный психотерапевтический анализ при удачном стечении обстоятельств способен привести к разделению этих различных качеств. Затем Эрос может быть освобожден от отождествления с пассивно-женственной и неразборчивой Великой Богиней, анима-комплекс — от доминирования эротизма, а женщины — от бремени бессознательной женской стороны мужчин и обязанности нести чувствующую функцию мужчин и их аутентичную и необходимую зависимость от эроса.

Юнговское определение чувства следовало бы привести целиком, но мы можем выбрать из него несколько отрывков (см. "Психологические типы". СПб. 1995):

Чувство — есть прежде всего процесс, происходящий между эго и каким-нибудь данным содержанием, притом процесс, придающий содержанию известную ценность в смысле принятия или отвержения его ("удовольствие" или "неудовольствие"), но далее это также процесс, который помимо определенного содержания сознания или ощущений данного момента может возникнуть изолированно, в качестве настроения.(834).

…Чувство есть также разновидность суждения, отличающаяся, однако, от интеллектуального суждения, постольку, поскольку его цель состоит не в установлении логической связи, а в установлении субъективного принятия или отвержения. Оценка при помощи чувства распространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было. Если интенсивность чувства повышается, то возникает аффект, который есть состояние чувства с заметными телесными иннервациями. (835).

Чувство, подобно мышлению, есть функция рациональная, ибо, по свидетельству опыта, ценности, в общем, устанавливаются по законам разума точно так же, как понятия, в общем, образуются по законам разума.

Понятно, что вышеприведенные определения не характеризуют сущности чувства, а дают лишь внешнее описание его. Интеллектуальная способность понятий оказывается неспособной формулировать на языке понятий сущность чувства, потому что мышление принадлежит к категории, несоизмеримой с чувством… (837, 838). Когда общая установка индивида ориентируется чувствующей функцией, то мы говорим о чувствующем типе (839).

Чувствующая функция — это протекающий в нашем сознании психологический процесс оценки. Посредством чувствующей функции мы оцениваем ситуацию, личность, объект, момент времени с точки зрения их значимости. Предпосылкой для чувства, следовательно, является структура чувственной памяти, шкала ценностей, которую можно приложить к оцениваемому событию. (Отсюда мы сразу можем понять, насколько важен анализ детских воспоминаний для раскрытия родительского влияния на структуру чувственной памяти и формирование шкалы ценностей.) Некоторые авторы особо подчеркивают структуру чувственной памяти, основанную на впечатлениях прошлого, и предпочтение чувствующими типами былого настоящему. Этот довольно схематичный способ построения теории психологических типов по их отношению ко времени дает положительный эффект, подчеркивая важность времени в отношении функций и, особенно, важность аккумуляции чувственного опыта как основы чувствующей функции. (См. Н. Mann, M. Siegler, H. Osmond, "Миры Времени", J. Analyt. Psychol. 13:33 ff.)

Как непрерывно продолжающийся процесс, который придает чувству определенный тон или получает его, даже если тон чувства — безразличие, чувствующая функция связывает субъект с объектом (задавая его цену) и объект с субъектом (включая его в шкалу ценностей субъекта). Следовательно, эта функция служит для определения отношений, и ее часто так и называют "функцией отношений". Когда черная кошка перебегает мне дорогу и я замедляю шаг, хмурюсь и ощущаю страх, то реагирую на это событие не только физиологически. Это событие, также как и кошка, оценивается в терминах моей субъективной системы ценностей, которая устанавливает значение возникшей ситуации. Чувствующая функция связала меня с этим событием, вызвав беспокойство и негативное суждение. События, которые не были оценены, а просто восприняты и зарегистрированы или поселились в мозгу в виде причудливых интуитивных впечатлений, не были прочувствованы, а потому нельзя сказать, что я имею к ним какое-либо отношение, как и они ко мне. Я могу видеть яркие сны, вести изнурительную борьбу, не чувствуя их ценности, а потому они не имеют отношения к моему сознанию. Итак, подводя итоги, можно сказать, что чувство формирует отношение субъекта к объекту, в содержимом психики появляется его оценка и возникает общий чувственный тон, настроение.

Как процессу, чувству требуется время, больше времени, чем необходимо для восприятия. Подобно мышлению, оно должно рационально организовать впечатления и составить о них суждение; в отличие от мышления, это суждение принимает форму оценки. Чем более дифференцирован и богат набор оценок, тем медленнее может протекать чувственный процесс. (Подобное происходит и с мышлением: чем более дифференцирован мир идей, тем медленнее может протекать процесс оформления новой мысли). Составляя суждение об объекте, чувствующая функция подводит баланс оценок, сравнивает тона и качества, взвешивает его важность и, наконец, выносит решение об открытых ею ценностях. На более примитивном уровне чувствующая функция оперирует в основном реакциями: да — нет, нравится — не нравится, принять — отвергнуть. По мере ее развития у нас постепенно формируется более тонкое отношение к ценностям и даже к системам ценностей. При этом суждения нашей чувствующей функции начинают все в большей степени опираться на рациональную иерархию ценностей, независимо от того, относится ли это к сфере эстетического вкуса, этических ценностей, социальных форм или человеческих отношений. Хотя эти системы ценностей и суждения, основанные на них, не являются логическими, они рациональны. Развитая чувствующая функция — это разум сердца, не вполне понятный разуму ума.

Разница между логическим и рациональным по отношению к чувству, возможно, заслуживает более подробного описания. Хотя чувство не прибегает к силлогизмам, в его действиях есть и точность, и очевидная разумность. Например, можно обладать вкусом/который нельзя логически объяснить или проверить экспериментально, но который тем не менее отличается последовательностью и систематичностью. Способность правильно подойти к разрешению проблемы или разговору с человеком свидетельствует о рациональном выборе и регулировке необходимых действий. Но при этом эти действия могут не быть рассудочными. Человек говорит разным людям разные вещи в соответствии с ситуацией и тем, что собеседник хочет услышать. Ответы на вопросы могут оказаться неверными, некорректными, но с точки зрения чувства абсолютно правильными. Когда ребенок просит что-то объяснить ему, ответ может диктоваться или мышлением, или чувством; иногда успокаивающая выдумка может оказаться «правдивее» разумного разъяснения. Попасть ответом точно в цель не всегда значит сообщить фактическую или логическую истину. В терапевтической практике часто оказывается, что мастерски рассказанный абсурдный анекдот или притча помогают разрешить психологическую проблему лучше, чем логически безукоризненное убеждение. При разрешении конфликта часто важнее нарисовать цельную картину примирения, чем прибегать к логике и опираться на факты. Чувствующая функция создает ситуацию, в которой рациональное сочетание различных точек зрения может быть достигнуто несмотря на то, что стороны не урегулировали все спорные вопросы и не пришли к логически разумному компромиссу. Можно ощущать иррациональное недовольство предстоящей встречей или необходимостью выполнения какого-либо обязательства и в то же время пребывать в полной гармонии со своими оценками и настроением. Проснувшись утром, мы получаем от чувства сведения о том, как мы себя чувствуем независимо от внешних реалий: погоды, времени на часах, дневного расписания, состояния нашего тела. И самое главное — именно чувство вносит в любовь порядок и логику.

Существует ощущение времени, связанное с чувствующей функцией, которое не описано в литературе, но тем не менее является частью ratio (разумного) в чувствующей функции. Ощущение времени и ритма, даваемое чувствующей функцией, часто вступает в противоречие с логическими доводами и заставляет совершить правильный поступок в неподходящий момент. Существует чувство каждого отдельного момента времени и каждой цепочки таких моментов. Каждую жизнь характеризует свое чувство времени, ощущающее, как оно течет. Это чувство превращает историю фактов в историю человеческой души, а цепи событий придает определенный ритм. Биография — это представление состояний чувства во времени, чувства отдельной личности и эпохи.

Несмотря на то, что чувство является оценочным процессом, несмотря на то, что Юнг обнаружил факты, приведшие его к определению чувства, в оценочных ответах при проведении ассоциативных тестов, даже несмотря на то, что обычно можно построить оценочную шкалу, чувство нельзя упростить настолько, чтобы оно соответствовало системе "боль — удовольствие" или "нравится — не нравится". Некоторые теоретики, используя свою логику, пытаются свести чувство к паре жестких гедонистических координат. Но все шкалы дифференциации эстетического чувства (прекрасно — безобразно), нравственного чувства (хорошо — плохо), человеческого чувства (любовь — ненависть, приподнятое настроение — депрессивное), биологического чувства (притяжение — отталкивание, отступление — экспансия) находятся за пределами простых гедонистических предпочтений "нравится — не нравится". Сведение чувства к чисто гедонистическому понятию неизбежно приводит к гедонистической философии, в которой иерархия чувственных оценок и суждений втиснута в рамки удовольствия и боли. Затем вводится количественная мера, и чувство покоряется организованному мышлению.

Природа чувствующей функции более сложная. Она зарождается не из простейших элементов. Подобно музыке, она начинается скорее как Gestalt (целостный образ) мелодии, чем как ряд элементарных тонов. Чувство играет мелодию, и в каждой ситуации звучит своя мелодия, отвечающая ценностям этой ситуации. Как говорят в эстетике: мы судим произведение искусства по его законам, в соответствии с целями, ради достижения которых оно было создано.

Даже в процессе анализа или консультирования попытка раскрыть чувство с помощью вопроса "Он вам нравится?" или "Это вам нравится?" оказывается неправильной и бесполезной. Если следует вялый ответ «Да» или «Нет», он обычно является выражением не истинного индивидуального чувства, а чего-то более детского и механического, может быть, принятой в семье точки зрения. Это аффективная реакция комплекса, а не сознательное чувственное суждение. «Нравится» и "Не нравится" — сложные утверждения, требующие взвешенного анализа. Нормальный ответ чувства на вопрос "Он вам нравится?": "Это зависит…". Это зависит от ситуации, от того, что я подразумеваю под словом «нравится», от того, о каких качествах человека меня спрашивают, и т. д. Чувствующая функция сортирует все эти факторы, как говорил Юнг, это — процесс. Приведение понятия чувства к простой альтернативе "нравится — не нравится" означает девальвацию интеллекта; это так же неоправданно, как и приведение всех мыслительных процессов к дихотомии: истинно — ложно. В психоанализе любое подобное приведение является насилием. Мы можем разделять, анализировать, описывать, но приведение всегда умаляет, так как оно разрушает оцениваемые чувством целостность события и экзистенциальную реальность момента, которые всегда комплексны. Именно чувство придает им комплексность. Чувство регистрирует качество и значение события. А потому действие чувствующей функции прямо противоположно приведению — она выявляет и усиливает полутона и оттенки.

Мы долго обсуждали эти тонкости концепции чувства, чтобы показать, что нельзя говорить о чувстве в общераспространенном туманном и сентиментальном стиле. Мало сказать, что существует чувство вины, ущемленные чувства и неадекватные чувства. Недостаточно призвать пациента выразить свои чувства. Необходимо подвести под понятие, выражаемое словом «чувство», определенный теоретический базис. Данный в этой главе анализ понятия чувства является этапом в решении задачи сделать более точным само наше чувство. Кроме того, это способ осознать чувство, сделать его сознательным.

Чувствующая функция подобна материку, погребенному в коллективном бессознательном, который движется, вибрирует и сотрясает основы наших верований, ценностей и, конечно, всего стиля жизни. Все, что касается эротизма и одиночества, старения и преступного поведения, насилия и общения, отражает присутствие чувства в коллективном бессознательном. Никто не может избежать его; все кажется таким неопределенным, когда потрясены чувства, когда мы не можем больше опираться на прежние ценности и обычаи, на систему взаимоотношений, связывающих социальные группы. Психотерапия, похоже, обнаружила это движение погребенного материка и сейчас делает упор на восприимчивость, связанность и выражение чувств. Безусловно, это — односторонний подход к психическому, слишком личный и слишком сентиментальный. Кажется, что психотерапия не задумывается над коллективными движениями психического, влияющими на ее догмы: когда сильно подавлялся секс, мы получили венскую школу, затем везде присутствовал материнский комплекс, стало популярным грудное вскармливание; сейчас увлекаются чувствующей функцией; вскоре главными темами станут агрессия, насилие и враждебность.

В данный момент, когда я пересматриваю эти лекции (1970), чувство стало содержанием и основной процедурой терапии. Мы как будто бы снова находимся в эпохе Романтизма, когда чувства решают все; мы помешались на чувствах — "Как вы это чувствуете?", "Выразите ваши чувства", "Что вы чувствуете по этому поводу?" Взаимоотношения между людьми стали концентрироваться вокруг описания чувств, подменяя собой обмен идеями и инсайтами. Более того, интеллектуальный дух психического и обмен мыслями рассматриваются теперь как измена «движению», всему «гуманному» и "подлинной личности". И снова мы наблюдаем, как мышление и чувство становятся архаическими противниками. Ох уж эти чувства, выражаемые и разделяемые в терапевтических группах и сообществах нового типа, невероятно личные и надоедливые! Нам так нравится верить, что наиболее личное является также и наиболее индивидуальным, хотя личное, включая эго, отражает банальности и общие места. Интимные приключения личности, совершившей "чувственное путешествие", подобно домашнему фильму о путешествиях по национальным паркам, скучны, потому что душа не получает никакой пищи от впечатлений чисто личного характера. Личный опыт должен превратиться в нечто фантастическое, чтобы затронуть душу; иначе говоря, он нуждается в поэтической, метафорической, мистической окраске, выходящей за пределы личного чувства. Новые терапевтические культы, подчеркивающие роль персонального чувства, исходят из ложной гипотезы. Противопоставляются личные переживания и общие или обезличенные, или абстрактные переживания. Но ведь личный опыт — лишь один из уровней коллективного, общего опыта. Каждый человек испытывает страх, когда на него нападают, стремится сам не зная к чему, ссорится, ненавидит, огрызается. Личное лучше рассматривать как чувство на банальном уровне эго, подобно неискушенному подростку, считающего себя чувственным центром Вселенной.

В самом деле, горько сознавать, что мы настолько отстранились от чувства и его форм, что вынуждены играть в песочницах, ползать по полу, бегать обнаженными по лесам, позволять незнакомцам прикасаться к себе или внимать профессиональным проповедникам, читающим нам отрывки из дешевой поэзии, чтобы мы могли "что-то почувствовать". И все же всегда за сиюминутными тенденциями существует сама душа, которая борется с улавливанием душ, происходящим сейчас в сфере чувств. Эта потерянная, выродившаяся чувствующая функция проявляется в неуклюжей нежности и чувствительности, в попытках соприкоснуться, добраться, войти в контакт, — и все ради того, чтобы психотерапевты ее систематизировали, загнали в приносящие доход профессиональные схемы, с помощью которых нас будут учить быть чувствительными, соприкасаться, входить в контакт. Возможно, эти новые программы имеют куда большую ценность, чем та, которой наделяет их мое чувство. Но существуют и другие способы реализации чувствующей функции, о которых я надеюсь рассказать вам в этих лекциях.

В реальной действительности определить тип человека непросто. Редко функциональный тип очевиден, ибо, как говорил Анаксимандр, (да и Будда тоже), все сущее есть смесь разных элементов; все существующее — нечисто. Чистые типы не существуют, нет людей, у которых работает только одна функция, а остальные бездействуют. Но есть люди, у которых общая манера поведения определяется чувствующей функцией, и, следуя за Юнгом, таких людей мы называем чувствующими типами.

Юнг подробно и точно описал, что он имеет в виду под интровертными и экстравертными чувствующими типами, и с тех пор многие его последователи расширили эти определения. Может быть, окажется более полезным, вместо того чтобы еще раз следовать этим путем, привести здесь ряд существующих насыщенных чувством типов высказываний, ставших клише, которые, войдя в жаргон, вредят чувству и обесценивают его. Некоторые из этих клише, например, утверждают, что музыканты — "люди чувства", или что люди с "ярко выраженным эросом" относятся к чувствующим типам, или что женщинам чувство более доступно только потому, что они — женщины.

Давайте рассмотрим по порядку эти высказывания. Взаимоотношения между музыкой и чувством никогда тщательно не исследовались. Ни сочинение музыкальных произведений, ни их исполнение никогда не было уделом личностей одного типа. Из того, что музыка не вербальна, совсем не обязательно следует, что она не имеет интеллектуального содержания и не требует размышлений. Подобно любому другому виду искусства, она объединяет в себе противоположности и не является привилегией одной специальной психологической функции, если только не назвать эту функцию "музыкальным талантом". Своим очарованием музыка способна приручать даже диких зверей, и Орфею удавалось с помощью лиры завораживать всех животных. Стало быть, то, что когда мы слушаем музыку, она волнует чувства, не означает того, что, внимая ей, мы пользуемся главным образом чувствующей функцией, как и того, что чувствующие типы лучше воспринимают музыку.

Кроме того, существует любопытная «аполлоническая» сторона музыки, уводящая сознание в область нечеловеческих субстанций (холодных, отстраненных и даже жестоких). Более пристального внимания заслуживают взаимоотношения музыки и воинства: Ахилл, храбрейший герой-убийца в «Илиаде», имел к музыке особое отношение; Аполлон совершил свое самое тяжкое преступление (против Марсия) ради музыки; а нацистские генералы и начальники концлагерей наслаждались симфоническими концертами. Нам свойственна тенденция к сентиментальному отношению и к музыке, и к чувствующей функции, при этом мы упускаем из виду, что каждая из них может иметь и психопатическую сторону.

Давайте еще раз подчеркнем разницу между эросом как архетипическим принципом и чувством как функцией. Они четко различаются. Например: некоторые люди, обладающие развитым вкусом, восприимчивым дифференцированным чувством и глубиной культуры, при этом могут быть негодяями или самовлюбленными личностями, не подвластными ни малейшему влиянию эроса, выражающемуся в бурных увлечениях, заботе и любви. Или, наоборот: можно быть воплощением эроса, почти легендарным любовником, страстным и увлекающимся, и при этом полностью лишенным способности дать оценку чувствам, внешним обстоятельствам, причинам и самим людям, которым посвящена та или иная часть жизни. Женщина может любить и ждать возвращения негодяя и алкоголика, сидящего в тюрьме за совершенные преступления. Ее чувства могут быть совершенно обыкновенными, беспорядочными, но ее эрос будет присутствовать обязательно. Или взгляните на влюбленных: они купаются в эросе, но при этом могут лгать, обманывать, причинять друг другу и обществу жестокую боль. Но когда это было, чтобы влюбленные служили хорошим примером эроса или чувства!

Другим источником существующих относительно чувства клише является роль женщины в жизни общества. На женщин возложили бремя женской части мужской личности. Мужчины предполагают, что то, чего им недостает, имеется у женщин. В тех случаях, когда им не удается осознать собственную чувствующую функцию, они заимствуют у женщин суждения о чувстве и оценки и устанавливают паттерны взаимоотношений, которые не являются их собственными. Такой обман чувств возникает всякий раз, когда женщина берет мужа за руку и ведет его на концерт, в церковь или в магазин одежды. В таких ситуациях предполагается, что ее чувствующая функция должна воспитывать в муже культурные навыки и развивать его вкус. Мужские же паттерны взаимоотношений, возникающих, например, между друзьями и врагами, в армии, в лаборатории, в сфере бизнеса, при отправлении законов, в парламенте, в клубах и союзах, считаются относящимися к истинным сферам проявления активности чувствующей функции мужчин, и в этих сферах нет необходимости отождествлять чувствующую функцию с женской стороной личности и полагаться на женщин. Когда Юнг в своем описании психологических типов заявляет, что чувствующих типов гораздо чаще можно встретить среди женщин, это его утверждение можно принять как результат наблюдений за нашим обществом, но не в качестве закона психологии. Фактически представление о том, что эрос и чувство имеют родственные связи с женщиной, является одним из коварнейших клише нашего времени, для развенчания которого юнгианская психология еще сделала недостаточно. В этой модели невозможно правильно понять чувствующую функцию мужчин, поэтому их дружеские чувства воспринимаются как проявление скрытого гомосексуализма или трансвестизма. В обществе, где мужчины при воспитании чувств вынуждены брать за образец женщин (для определения моральных и эстетических ценностей, организации взаимоотношений, выработки манер и вкусов, выбора способа выражения чувств), мужчина чувствующего типа вынужден облачаться не в свою одежду, и его не узнают даже люди, родственные ему по психологическому типу и носящие, как и он, маску "хорошего чувства", спроектированную женщинами. Часто случается, что мужчина обретает свою собственную чувствующую функцию, общаясь с другими мужчинами, например, на службе в армии, на работе, или нарушая супружескую верность, когда ход любовной интриги и ее ритм зависят от действий его чувствующей функции.

Другое распространенное мнение: чувство — это теплота, жизнерадостность, энтузиазм, и чувствующего типа можно узнать по его повышенной общительности. Однако человек интуитивного склада или еще не достигший зрелости, или истерическая личность могут вести себя точно так же — быть прелестными людьми, но при этом обладать искаженной, неправильно действующей чувствующей функцией. Полная раскованность приводит к ситуациям, в которых чувства изливаются безудержным потоком, но нельзя сказать, что она приводит к дифференциации чувствующей функции. Считается также, что неприветливые люди не могут относиться к чувствующему типу. Тем не менее, чувства могут выражаться и в холодной, точной, отстраненной манере, как это принято в дипломатический практике и согласуется с определенными эстетическими канонами, требующими классической точности формулировок, которая может быть сравнима с изысканностью математических формул.

Иногда мы забываем, что применение закона судьей является проявлением чувствующей функции и что законы создавались не только для защиты собственности и закрепления власти за духовенством и правящим классом, но и для разрешения трудных человеческих проблем и обеспечения справедливости в людских делах. Суждение является проявлением чувствующей функции. Недаром в храмах Сатурна всегда помещали весы, а в гороскопах говорится, что благоприятным для Сатурна является его положение под зодиакальным знаком Весов. Соломоново решение, скорее, не один блестящий удар, разрубающий гордиев узел противоречий, а вынесение суждения чувствующей функцией. Закон рассматривает «дела», разбирает «претензии» и «обязательства», и к нему можно апеллировать. Декларация о правах — это документ чувствующей функции, выражающий ее суть наилучшим способом. Мы ошибочно полагаем, что чувство всегда должно быть личным, а закон — всегда резок и сух, забывая о выраженной в нем системе ценностей чувства, о его идеалах, о его всеобщей применимости.

В своей книге "Воспитание на примерах искусства" (London, 1943) Герберт Рид связывает восемь психологических типов с различными художественными стилями. Он считает, что экстравертное чувство тяготеет к декоративному искусству, а интровертное чувство — к образному. Здесь мы снова сталкиваемся с зарождением нового клише: по сравнению с интровертным чувством, которому доступно творческое воображение, экстравертное чувство описательно, поверхностно, лишено глубокого содержания, его занимает только игра света и формы. При этом мы забываем о том, что архетипически управляемое воображение может создавать стереотипы, а в то же время декоративное искусство дает нам образцы великолепных произведений, ему не нужно следить за интригой, он извлекает ее из игры актеров, из эстетики картины, ее этического содержания, того, как оно соотносится с содержанием его собственной жизни. Для того чтобы просмотр фильма не стал для него пустой тратой времени, фильм должен дать чувствующему зрителю материал для работы его собственной чувствующей функции; иначе он окажется лишенным своего способа пребывания в этом мире и будет чувствовать себя неуютно.

Людям других типов необходимость все оценивать может показаться невероятно скучной. Чувствующий же человек, кажется, не способен просто получать впечатления или наблюдать за происходящим; он обязан высказывать свое суждение и тем самым вовлекаться в оцениваемые им события. Чувствующему типу просто необходимо описывать своего соседа как "милую даму с пятого этажа" или как "противную маленькую ночную шпионку", или как "чудаковатую женщину-аналитика", и т. п. Его описания перегружены комментирующими прилагательными, дающими оценки: «нравится» или "не нравится", «хороший» или «плохой». Но та соседка с пятого этажа на самом деле вовсе не ужасна, не безобразна, не мила, не напыщенна — вернее, она обладает всеми этими качествами, равно как и многими другими. Высказав свое суждение, чувство как бы раскладывает вещи по местам, после чего к ним уже можно не возвращаться. Таким способом чувствующие типы останавливают дискуссию, так как, дав оценку, они прекращают психологическое наблюдение. Как только процесс оценки завершен, дело закрывается. Иногда, из-за стремления чувствующих типов оставаться на выбранной позиции, они кажутся ограниченными, хотя в действительности здесь сказывается отсутствие гибкости в оценках. Люди такого типа весьма доверяют своей чувствующей функции и ее оценкам и преданы установленным на основании этих оценок взаимоотношениям. Оценив объект и определив свое отношение к нему, чувствующий тип сразу же обрывает поток наблюдений и восприятии посредством иррациональных функций. Такие люди не меняют свои мнения; они всегда остаются преданными своим друзьям и смиряются с любыми их недостатками; ведь отношения к друзьям уже определены, и их достоинства не подлежат сомнению. Поэтому они действительно склонны к консерватизму, как это было подмечено в статье Манна, Зиглера и Осмонда, о которой упоминалось выше.

Еще одно клише касается искренности и прямоты чувствующих типов. Считается, что людям, лишенным развитого чувства, нельзя доверять: у них нет системы ценностей, они склонны к метаниям из стороны в сторону и даже к предательству. С другой стороны, распространено мнение, что чувствующие типы прекрасно умеют налаживать взаимоотношения и направлять чувства других по нужным каналам. Однако дифференцированное чувство чувствующих типов может отрешиться от всего этого и быть полной противоположностью честности и прямоте. Более того, чувствующие типы совсем не обязательно требуют чего-то от других. Считая своей основной целью сохранение собственной ауры доброжелательности, они готовы поддержать или притормозить что угодно, без разбора. Они успокаивают волнения и внушают людям, испытывающим душевные терзания, что "на самом деле, все это не так уж важно", гасят панику, истерику и все, что вмешивается в созревающее либидо, пытающееся вырваться наружу в форме возбуждения.

Мы должны осознавать, что "быть человечным" — означает не только иметь человеческие чувства, но и следовать идеям гуманизма и духу человечности. Когда чувствующим типам угрожают идеи, смысл которых они не способны понять и которые, соответственно, не могут принять, они ведут себя, руководствуясь антидуховным началом, сообразуясь с Ungeist (бездуховностью) и подавляя человечность во имя своего чувства. Но ведь думать, размышлять, пользоваться интуицией, воспринимать — не менее важно, чем чувствовать; и то, что мы называем «человечным», созидается не только чувством.

Существует еще один взгляд на чувствующую функцию, достойный рассмотрения. Мы привыкли соотносить типы или с экстравертной, или с интровертной установками. В рамки такого противопоставления мы помещаем и чувствующую функцию. Но прежде чем рассмотреть эти две противоположности, предположим, что существует единая чувствующая функция, не разделяющаяся на две. Кроме того, предположим, что в реализации чувствующей функции всегда проявляются и интровертные, и экстравертные чувства. Другими словами, возможно, что чувствующая функция никогда не действует целиком в одном направлении, а характеризуется определенной амбивалентностью.

Находясь в компании друзей или готовясь к публичному выступлению, мы часто испытываем чувства одновременно на двух уровнях: например, взволнованность и сдержанность. Было бы несправедливым назвать одну из сторон этой амбивалентности «шизоидной» или вытеснить ее в тень, или в аниму(с). Предпочтительнее ли вообще быть всесердечным «wholehearted», нежели узко непривлекательным в своем рациональном устремлении «singleminded»? Оказавшись в обстановке, где разгораются страсти, обе стороны нашей чувствующей функции часто проявляются одновременно, выявляя ее архетипический уровень: печаль и веселье, желание и отвращение, любовь и ненависть часто сочетаются в самых близких взаимоотношениях и в одно и то же время. Почему же подобное не может происходить с интроверсией и экстраверсией? Разве не может функция одновременно и интровертировать, и экстравертировать? Разве я не могу наблюдать и размышлять в одно и то же время?

У людей с дифференцированной чувствующей функцией обе ее составляющие части работают в полной гармонии. Я думаю, что «холодность», часто приписываемая чувствующим типам, является следствием гармонии между их отношением к объективно сложившейся ситуации и собственными внутренними субъективными оценками. Холодность — это просто умение управлять своими эмоциями, которые у многих из нас иначе вылились бы в ярость. Мы жертвуем адаптацией, чтобы остаться верными своим чувствам, или поступаемся своими ценностями, чтобы соответствовать общим стандартам. Но это не относится к людям с дифференцированной чувствующей функцией! Такой человек, обладая превосходной адаптацией, может даже совершить безнаказанное убийство и при этом не лгать самому себе: ведь интровертная часть его чувствующей функции поддерживает в нем полное согласие с его ценностями. Человек другого типа с односторонней функцией (экстравертной или интровертной), пережил бы моральный кризис и рассматривал совершенное преступление с экзистенциальных позиций чести, искренности, истины и т. д. Чувствующий же тип просто переваривает внутри себя внешние аспекты своих действий, оценивает в соответствии с существующими условиями их необходимость и уместность, руководствуясь своей главной целью — поддержанием налаженных связей.

Экстравертную чувствующую функцию не следует путать с персоной. Хотя у Юнга обе эти категории связаны с процессом адаптации, экстравертное чувство является функцией личности. Оно характеризует способ действий и может быть выражением индивидуального стиля. С помощью этой функции личность формирует ценности и адаптируется к ним различными способами, которые могут быть высоко дифференцированными, индивидуальными и оригинальными.

С другой стороны, персона является одним из основных архетипов психического, соотносящимся со способом, посредством которого сознание отображает общество. Таким образом, строго говоря, у Юнга понятие персоны не соотносится с чем-то индивидуальным. Формирование персоны означает формирование отображения коллективного консенсуса. Заключенный или наркоман, или отшельник, или генерал могут обладать сформировавшейся персоной, если стиль и форма их поведения совпадают с соответствующими коллективными паттернами поведения. Эти паттерны — архетипические. Чувствующая функция может иметь мало общего, или вообще не иметь ничего общего с такой адаптацией, поскольку человек может быть прекрасно связан с коллективом посредством мышления, интуиции и ощущений. Короче говоря, в классической теории персона представляет собой коллективный способ исполнения определенной роли в этом мире; чувствующая же функция является индивидуальным инструментом самоутверждения.

Как правило, ориентация чувствующего типа определяется его чувствующей функцией, то есть, он управляет своей жизнью в соответствии с ценностями, определяемыми чувством, и процессами, с ним связанными. Если выйти за пределы столь простого утверждения, то можно снова попасть под влияние тех расхожих клише, согласно которым чувствующие типы: (а) обладают большим запасом чувств или (б) имеют чувства особого рода, или (в) им свойственны только хорошие или возвышенные чувства.

Узнать чувствующий тип можно с помощью традиционного простого правила — отталкиваясь от обратного. Вспомнив, что, согласно Мозесу Мендельсону, мы не способны одновременно и чувствовать, и размышлять, а согласно Юнгу, — чувство и мышление несовместимы, мы придем к заключению, что чувствующие типы — это люди, которым обычно трудно думать, которые не в ладах со своими мыслями. Если способность хорошо чувствовать подразумевает неразвитое мышление, то чувствующих типов следует искать среди людей, которых нервируют идеи.

Чувствующие типы стремятся к богатому фантазиями, эмоциональному мышлению, но оказываются не в состоянии продумать до конца даже чрезвычайно важную для них идею, более или менее тщательно ее проработать. Она всегда остается доктринерской, начетнической. Кажется, что не они овладевают идеями, а идеи овладевают ими. Такие люди часто читают либо слишком много и беспорядочно, или не читают вовсе. Принцип "все или ничего" обычно проявляется и в других жизненных ситуациях, связанных с мышлением: например, обдуманное планирование становится или излишне детализированным, или легкомысленно магическим. Чувствующие типы с восторгом посвящают себя служению идее, но принимаемая ими идейная программа часто оказывается странной, архаичной, обреченной на неудачу. Иногда мысли, занимающие их в шестидесятилетнем возрасте, кажутся им такими же великолепными, какими воспринимались, когда они впервые пришли им в голову во время учебы в колледже. Поэтому они оказываются в плену своих старых ограниченных взглядов и способны мыслить только очень жестко, вместо того, чтобы делать это или серьезно, или весело. Даже те мысли, которые им приходят в голову относительно самих себя, могут страдать теми же недостатками, поэтому то, что они думают о себе, совершенно не совпадает с тем, кем они являются на самом деле. Подчиненная мыслительная функция «увековечивает» условия, которые давно уже не существуют, и усиливает неврозы, заталкивая личность в жесткие рамки, которые она давно уже переросла. Их могут захватить мучительные размышления о логических и метафизических проблемах, таких как природа истины или конец света. Чердак памяти чувствующих типов, загроможденный старинной мебелью, может тем не менее превратиться в склад материалов для творческой работы, в котором хранятся неведомые и оригинальные глубинные компоненты психического.

Подчиненную мыслительную функцию чувствующего типа легко охарактеризовать и даже представить в карикатурном виде. Описание же подчиненной чувствующей функции заставляет нас погрузиться гораздо глубже, поскольку она представляет собой культурную категорию с историческим и коллективным аспектами. Подчиненное чувство охватывает и проблемы современной жизни, а потому эта глава и все последующие будут посвящены попыткам заключить с этой функцией договор на приемлемых для нас условиях.

Необходимо предварить дальнейшие рассуждения несколькими замечаниями. Во-первых, испытывать чувства и пользоваться чувствующей функцией — не одно и то же; поэтому переживать подчиненные чувства и использовать чувствующую функцию как подчиненную — также нельзя считать явлением тождественным. Это различие приводит нас ко второму замечанию: следует различать содержание положительных и отрицательных чувств и способы использования чувствующей функции в качестве ведущей и подчиненной. Например, я могу испытывать к вам положительные чувства любви и уважения и при этом иметь настолько подчиненную чувствующую функцию, что способен выразить свои чувства, лишь пробормотав какую-нибудь глупость и смутив нас обоих. С другой стороны, я могу чувствовать себя обиженным и возмущенным, но при этом быть способным выразить эти чувства настолько адекватно, что они будут правильно восприняты и помогут продолжить взаимоотношения. Чувствам как составляющим психический мир человека может быть приписан знак плюс или минус. Они могут быть отрицательными в различных значениях этого слова, например, неприятными детскими воспоминаниями; чувствами, осуждаемыми обществом, безнравственными или деструктивными. Но все эти чувства не являются самой чувствующей функцией, которую можно считать подчиненной, только если она действует искаженным, не соответствующим своему назначению, неадекватным способом. С другой стороны, признаком ведущей чувствующей функции является адекватное управление ею отрицательными и подчиненными чувствами. Чтобы все время помнить об этих различиях, разделим чувства на положительные и отрицательные (хотя одному и тому же чувству в разных культурах может быть приписан разный знак), а чувствующую функцию будем называть ведущей или подчиненной.

Различие между подчиненным и отрицательным четко проявляется в наших отношениях с детьми. Искаженное, неадекватное проявление подчиненной чувствующей функции родителей в их отношениях с детьми — привкус сексуальности, сладкое лицемерие, равнодушная похвала, вопиющая непредсказуемость, жестокие замечания — наносит детям гораздо больший вред, чем прямо выраженные отрицательные чувства: гнев, недовольство, паника и т. п.

Для того чтобы сделать эти различия еще более ясными, снова попытаемся отделить чувство от чувствующей функции. Чувства могут быть приятными и неприятными, конструктивными и деструктивными, открыто выражаемыми и сдерживаемыми. Все эти чувства, эмоции и настроения составляют гамму человеческих переживаний. Они могут быть жестокими, порочными и социально неприемлемыми, но существуют в человеческой психике как часть нашей природы. Они составляют потенциал личности; история человечества дает примеры невероятно широкого спектра разнообразных чувств. Они оправданы самим своим существованием, как часть флоры и фауны психического мира. Наши трудности возникают в связи с теми чувствами в этих джунглях, которым мы приписываем знак минус. Это те чувства, от которых нам бы хотелось «избавиться» или "поместить их куда-нибудь подальше" и которые обычно нежданно появляются в те моменты, когда наше эго утрачивает способность к их подавлению.

Депрессия — один из примеров отрицательного чувства; это значит, что оно расценивается чувствующей функцией как отрицательное или из-за того, что нам не нравится само это состояние, или потому, что мы не чувствуем его ценности, или из-за того, что оно не одобряется системой ценностей нашей культуры. Но действительно ли депрессия «отрицательна»? Опыт психотерапии всем нам уверенно доказал важность тревожных сигналов, поступающих через депрессивные состояния, которые таким образом должны быть подвергнуты переоценке. Когда мы говорим о развитии чувства, мы имеем в виду два обстоятельства.

Первое: если сознание признает какие-либо чувства, пусть даже со знаком минус, значит, эти чувства больше не подавляются. Признание чувств сознанием делает их осознанными и контролируемыми. Они теперь известны и даже приняты как часть содержания сознания. Затем они начинают видоизменять само сознание. Таким способом с помощью чувствующей функции происходит интеграция сознательной части личности с отрицательными чувствами. Эго ставит личную печать на эти чувства, а они, в свою очередь, изменяют привычное состояние эго.

Второе: развитие чувства означает эволюцию функции — ее продвижение от узкого субъективного источника в направлении более свободной адаптации. Именно чрезмерная субъективность вызывает интенсивность чувств и неадекватность их выражения. Даже такие положительные чувства, как любовь и радость, могут управляться на подчиненном уровне, выражаясь неадекватно и в неподходящий момент. Следовательно, подчиненная чувствующая функция помогает сохранять вклады «отрицательных» чувств и даже создавать их вместе с ошибочными оценками. Будем иметь в виду, что любое чувство может стать отрицательным, если с ним неправильно обращаются. Даже такие наиболее возвышенные и одобряемые чувства, как альтруистическая любовь и религиозное поклонение, могут оказаться перегруженными маниакальной интенсивностью и чрезмерной субъективностью. Точно так же любые чувства, включая самые специфические и отвратительные, как, например, предательство и садизм, в руках ведущей чувствующей функции могут стать источником внутреннего озарения и поведения, отвечающего обстоятельствам.

Когда чувствующая функция неадекватно обращается с содержанием наших чувств, последние получают искаженную оценку, которую мы и предлагаем миру. Мы выносим оценки и суждения, которые сами еще не усвоили. Не чувства, а подчиненность нашей чувствующей функции обесценивает наши радости и заставляет нас наносить раны тем, кого мы любим. Помня о различии между «отрицательным» и «подчиненным», мы обнаруживаем, что: (а) каждое чувство имеет право на существование и занимает свое подходящее место, и (б) можно довериться чувствующей функции при поиске этого подходящего места и адекватной формы существования чувства.

Например, человека снова и снова посещают ностальгические страстные желания, когда в полусонном, опьяненном или одурманенном состоянии его эго ослабляет свой контроль. Как только мы признаем эти желания, то обнаружим, что они вызваны не только теми ощущениями, которые мы когда-то испытали и хотим испытать снова. Их появление оказывается свидетельством того, что нам чего-то недостает. Этот недостаток полноты выражен неадекватно — не самими страстными желаниями, без появления которых мы и не почувствовали свою недостаточность, а теми сохранившимися в памяти образами, к которым мы оказались привязанными из-за подавления этих страстных желаний.

Когда у меня появляется то или иное страстное желание, я пытаюсь понять, чего же на самом деле мне хочется, и тогда может начаться осмысление этого чувства, которое, возможно, даже приведет к исполнению переживаемого желания. Или, например, сентиментальное чувство, которое я испытываю, слушая песенку с примитивной мелодией и расхожими словами, нельзя расценивать только как вульгарное. Когда я пробую разобраться, что и как я действительно чувствую, сентиментальность заполняет весь мир мелодией множества скрипок, или звуки мальчишеских голосов и их гитар начинают определять мой вкус гораздо сильней, чем льющийся через меня поток печальных песен мира. Подобными размышлениями мы поддерживаем чувствующую функцию в ее доверии к определенным ею оценкам и суждениям. Затем этот процесс может пойти дальше, отталкиваясь от примитивнейших наших увлечений и навязчивых настроений. Мышление идет тем же путем: ребенок, освоив арифметическое сложение, не посвящает ему всю жизнь, а очень скоро переходит к выполнению более сложных операций. Если дать отрицательным чувствам шанс проявить себя, они или превращаются в ненависть и отвращение к вещам, действительно этого заслуживающим, или увядают и исчезают.

Особенно важными для развития чувств оказываются именно эти отрицательные чувства, имеющие знак минус: зависть, ненависть, заносчивость, недовольство и т. п. Чтобы обуздать их, требуется особое мужество, честность и терпение. Трезвое признание отрицательных чувств сознанием и адекватное отношение к ситуациям, их вызывающим, — несомненные признаки проявления ведущей чувствующей функции. По этой причине так важны враги, по этой причине отрицательные аспекты взаимоотношений составляют столь существенную часть нашей жизни. Чем глубже отношения между людьми, тем больше возможность появления отрицательных чувств, а обычным местом, в которое они чаще всего сбрасываются, является семья, существование которой эти чувства отравляют. Однако отрицательные чувства человека с подчиненной чувствующей функцией обычно находятся в столь подавленном состоянии и так напряжены, что их следует считать уже не чувствами, а аффектами. Думаю, теперь уже достаточно ясно, что воспитание отрицательных чувств состоит не в переводе их в положительные, не в превращении антипатий в симпатии, а врагов — в друзей.

Первым признаком существования подчиненной чувствующей функции является утрата контакта с тем, что человек чувствует. Обычно материалом для формирования и наполнения чувствующей функции являются сами чувства, хотя это не означает, что чувствующая функция не оценивает также мысли и ощущения. Но когда чувствующая функция оказывается подчиненной и уходит в подполье, вместе с ней уходит и ориентирующее осознание того, как человек себя чувствует, чего желает, кого любит и т. п. Чувства замещаются общим равнодушием по отношению к себе и другим, за которым следуют беспорядочные реакции комплексов: все виды искаженных чувств, слезливость в неподходящее время, извращенные шутки, необъяснимые влечения и непонятный энтузиазм, неуместные оценки и суждения, не поддающиеся объяснению смены настроения от экстаза до полной депрессии.

Попытка подпитывать сознание с помощью чувствующей функции, не являющейся ведущей, часто требует слишком больших усилий. Кажется, что такая функция появляется и снова исчезает, она не может стать полезным инструментом для удовлетворения потребностей и осуществления намерений. Подчиненная функция требует непропорционально больших затрат энергии: например, трудно себе представить, сколько времени может потратить интровертный ощущающий тип на фантазии о будущем, пронизанные параноидальными интуитивными предчувствиями. Можно также видеть, сколько энергии поглощают взаимоотношения партнеров, если оба настаивают на общении на уровне личных чувств, и в то же время один из них или оба имеют подчиненную чувствующую функцию. Очень часто такой тип взаимоотношений проявляется в браке: бесконечные дискуссии, постоянное ублажение чувств и т. п., и все это из-за того, что чувствующая функция не функционирует самостоятельно. Затем, вместо чувства как функции появляются собственно чувства: обиды, недовольство, желания, жалобы.

Человек может заметить, что чувствующая функция ускользает из его сознания. Внезапно наступает момент, когда он уже ничего не чувствует, или его захлестывают волны отрицательных чувств, с которыми он не в состоянии справиться, в результате чего возникают беспокойство и чувство вины. Во время разговора он внезапно слышит свой голос, нашептывающий на ухо: "Собеседник скучает, разговор потерял интерес, произносимые слова уже не важны". Альфред Норт Уайтхед (автор книги "Методы мышления") в своей философии придает большое значение слову «важность», которое характеризует один из аспектов чувства. Чувствующая функция может сделать важными вещи, которые на самом деле не являются столь значительными, а подчиненная чувствующая функция может лишить серьезные вещи важности или раздуть важность незначительных вещей до огромных размеров. Такой способностью отличаются демагоги: они умеют с помощью чувствующей функции придавать важность самым незначительным вопросам.

Подчиненная чувствующая функция дает явлениям ошибочные оценки; самый большой вред она наносит в своем интровертном исполнении (варианте), когда порождает ошибочные чувства по отношению к самой себе. В результате суждение человека о себе искажается и становится неадекватным. Человек подчиняется собственной подчиненной чувствующей функции. Для восстановления утраченных связей с самим собой часто требуется возобновление контактов со своими комплексами посредством сновидений или с ближайшим кругом друзей, родных, коллег, где обычно чувства выражаются менее формально. Но когда чувствующая функция является подчиненной, человек чувствует себя выключенным. Сновидения воспринимаются враждебно; круг ближайших друзей рассматривается только как источник требований. Потерянная чувствующая функция вырабатывает проекцию: "всякий ждет от меня сочувствия".

Оценить самого себя — занятие не из легких. Пациенты ожидают от аналитиков согласия со своей оценкой; аналитики ждут от пациентов подтверждения своих выводов. Мы утрачиваем трезвую самооценку в метании между депрессивным сознанием своей полной несостоятельности и обманчивым представлением о собственном величии. С одной стороны, мы оцениваем себя слишком высоко, а с другой — продаемся за бесценок; уверенность в себе дает трещину. Когда мы терпим поражение, подчиненная чувствующая функция оказывается неспособной определить, в чем конкретно мы оказались слабыми, но обобщая поражение, делает разрушительный вывод о нашей полной несостоятельности. Мы не спускаемся на одну ступеньку, а сразу скатываемся по лестнице вниз. Один неверный шаг, одна неудача, одна проигранная схватка — вот, собственно говоря, все, что случилось с нами. Это не экзистенциальная катастрофа, означающая, что вы все потеряли, или что вы уже ни на что не способны. Требуется всего лишь постигнуть премудрости алгебры или принести извинения за нанесенное оскорбление, а не убегать из дома и бродить всю ночь напролет по улицам, мрачно размышляя о своем характере и своей судьбе. Чувство может действовать как защитник или фильтр, предотвращая разрушение личности этими архетипическими уровнями отчаяния. Чувствующую функцию традиционно определяют как «очеловечивающую», подразумевая, что благодаря чувству человек становится «человечным». Конечно, такое утверждение ошибочно и отдает сентиментальностью, но оно по-своему признает, что чувство способно отличить подлинную личную ошибку и вину от архетипического уровня отчаяния с присущим ему глубоким чувством греха, ничтожества и пустоты.

Таким образом, мы подошли к вопросу о чувстве вины. Когда чувства переполняют человека настолько, что чувствующая функция уже не в состоянии справиться с ними, появляется чувство внутренней вины по отношению к своим чувствам. Нам кажется, что за нами числятся какие-то обязательства, но их невозможно опознать, отсортировать, заявить о них вслух. И здесь в дело вмешивается наше культурное воспитание; ведь предполагается, что нам не следует признаваться в своих отрицательных чувствах (какими завистливыми и амбициозными мы себя чувствуем, какими грубыми мы можем иногда быть, какое испытываем чувство падения и отчаяния). В групповых занятиях, когда от участников требуется демонстрация своих отрицательных чувств, констелляция чувства вины происходит по другой причине. От чувства вины нельзя избавиться даже в выходные. Но при общении и выражении чувств обнажается только их часть. Остаются тайны, которые необходимо держать в секрете ради сохранения своей индивидуальности, они священны. Более того, пытаясь избавиться от чувства вины, мы пренебрегаем реальностью его существования, тем, что оно является экзистенциальной и фундаментальной компонентой природы человека Западной культуры. Вина, от которой мы избавились, вновь возвращается, но уже в виде вины по отношению к вине. Фрейд понял реальность вины и определил вину как супер-эго. Любопытным, однако, является то, что вина поддерживает эго; она заставляет почувствовать, что произошедшее событие, «мое», моя ошибка должна быть исправлена «мной». Чувство вины не позволяет считать дурные поступки несчастными случаями или следствиями неудачного стечения обстоятельств; они становятся проблемами, которые должно разрешить наше эго. Таким способом вина укрепляет влияние эго, позволяя эго распространить свое влияние даже на поступки, за которые «ответственно» само чувство. Но на самом деле отвечают за все боги, а мы в ответе только перед ними и не несем ответственности за сами совершенные проступки. В действительности проступок, из-за которого мы "чувствуем себя виновными", может быть следствием действия подавленной чувствующей функции, так что чувство вины служит сигналом ее неадекватности и несоответствия. Чувствовать себя виноватым следует не только за совершенный поступок, но частично и за то, что не была задействована чувствующая функция. В конечном счете, мы виноваты только перед богами, и в архетипической перспективе можно обнаружить истинное назначение чувства вины: напоминать нам посредством чувствующей функции о нашем пренебрежении ответственностью перед богами.

Чувство вины, возникающее у человека в семье по отношению к детям из-за того, что он нехорошо поступает с ними и недостаточно их любит, или по отношению к родителям, по той же причине, является проявлением его чувствующей функции. Это чувство вины заявляет что существуют законы чувства, которые следует соблюдать. что отношения в семье не являются чисто личными; что существуют архетипические принципы, которым чувства должны быть подчинены Сама чувствующая функция имеет определенные обязательства. Считается, что мы можем чувствовать себя виноватыми из-за комплексов, породивших наши проступки, но существует также чувство вины (быть может, не той же самой) перед комплексами. Несем ответственность мы, в первую очередь, перед ними. Чувство вины можно обратить на самого себя, разобравшись в том, чего требует ваш комплекс и в чем конкретно вы этим требованиям не отвечаете.

Вследствие того, что чувство вины делает все сугубо личным, мы теряем ощущение обезличенной вины. Я имею обязательства не только по отношению к своим личным чувствам, существует еще и обезличенная вина вообще перед чувством и его ценностями. Чем меньше человек это понимает, тем больше обезличенная вина давит на него в его личных делах: так, накопившаяся вина перед собственным телом, дионисийским или женским началом в себе, перед темными и ассоциирующимися с ними депрессивными чувствами становится личной виной по отношению к угнетенным народам и слабым людям, и это чувство проявляется в личных отношениях с людьми, лишенными прав, черными или физически неполноценными. Настоящим же виновником здесь является сама чувствующая функция, не исполняющая своих обязанностей, так как за бездействие несет ответственность тот, кто может действовать. Груз чувства вины, который мы привносим в нашу культуру, — это не просто супер-эго протестантской этики; существует глубокая вина перед чувствующей функцией, вина чувствующей функции, вина внутри самой чувствующей функции.

Еще одна характерная черта подчиненного чувства — его парапсихологическая внешность. Когда чувство содержит в себе примесь интуитивного озарения и совершенно отделено от сознания, что часто наблюдается у медиумов и других личностей, наделенных парапсихологическим даром, контакт между людьми может поддерживаться не на основе сознательных отношений и взаимного интереса, а через бессознательное, что проявляется в сверхъестественных совпадениях, или через сновидения и молитвы. Эти явления вызывают сильные эмоции и порождают веру в мистическое. Некоторые верят в судьбоносные встречи, во взаимоотношения, преодолевающие пространство и время, в то, что два сердца могут биться в унисон. Несмотря на оккультное великолепие таких представлений, простое человеческое общение при этом ослабевает и замещается верой в чудеса и колдовством. Иногда простой телефонный звонок оказывает более человечную и эффективную помощь, чем истовая молитва о заступничестве. Слово «телепатия» буквально означает передачу чувства (pathos) на большое расстояние (tele). Экстрасенсорное восприятие (ЭСВ) можно рассматривать как активность чувствующей функции, лишившейся каналов прямой связи. Когда психологическая дистанция между людьми слишком велика, когда они по-человечески далеки друг от друга, в качестве замены этих искаженных связей выступает подчиненная чувствующая функция, действующая автономно посредством ЭСВ. Синхронизм, встречи в сновидениях, странные совпадения могут становиться уловками, защищающими людей от горького осознания своего несовершенства.

Когда интуиция является подчиненной функцией, затуманенной чувством, впечатления о людях становятся преувеличенно личными и оценивающими. Одна интуиция, как и ощущение, только сообщает об отдельных наблюдениях, наслаждаясь даром восприятия, следя за событиями, проигрывая возможности и жонглируя понятиями. Но чувство не оставляет восприятие в покое — то, что для функций восприятия является просто фактами и наблюдениями, не обремененными оценками и суждениями и даже не связанными в единую цепь, подчиненное чувство должно организовать в серию пороков и добродетелей. Смесь чувства с интуицией никогда не удовлетворится простым зрелищем событий; чувство должно все связать. Когда эти функции подавлены, человек видит события и факты в свете неверно определенных ценностей и относится к ним с позиций неадекватного восприятия. Таким способом формируется значительная часть личностей, которых называют параноиками. Мы приписываем другим людям недостойные мотивы, оцениваем их как плохих, исходя из своих чувств, основанных только на подозрениях и предчувствиях. Такие неверные восприятия и оценки представляют собой не только проекции, которые следовало бы "обратить на себя", но и проявления чувствующей функции, пытающейся понять и оценить мир, несмотря на свою частичную слепоту и хромоту.

Подчиненная чувствующая функция испытывает затруднения, защищая свои чувства. У нее возникают затруднения при поддержке собственных принципов и оценок, в особенности, если эта поддержка связана с неприятными действиями или причинением кому-то вреда. Человек может успешно руководить предприятием и при этом быть не способным уволить плохо работающего или нелояльного секретаря; в семье обязанность наказывать ребенка обычно принимает на себя родитель, который обычно имеет лучшую чувствующую функцию; аналитик с подавленной чувствующей функцией не сможет справиться с агрессией пациента или со своей собственной.

Когда дело доходит до защиты самого главного, подавленная чувствующая функция, конечно, может с этим справиться. Женщине на помощь приходит ее анимус. Она порывает с любовником, нанося разрез с хирургической точностью или действуя, подобно архитектору, по разработанному плану. Ее оценки словно выкованы из железа и она найдет адвоката, который сможет их подтвердить! Если муж или любовник захотят снова увидеться с ней, она не смягчится и заявит, что не видит смысла в этой встрече. У мужчины в этой ситуации проявляется его анима. У женщины причиной для встречи могло бы оказаться само чувство, но подчиненная чувствующая функция не оценивает саму себя; вся ее энергия целиком уходит на оценку других, формализацию чувств и аффектов и реакции типа "все, или ничего" — "или люблю, или полностью порываю".

Если в подчиненной чувствующей функции присутствуют элементы ощущений, то сенсорное содержание чувства, ее телесная компонента, смешивается с процессом оценки. Тогда мы просто не сможем отличить чувство печали или упадочное настроение от состояния больного человека, или будем говорить о счастливом браке в терминах сексуальных сношений, хотя в браке и любви чувственность часто играет незначительную роль, а испытываемые ощущения не обязательно несут в себе чувства. Чувство может проявиться в весьма абстрактных формах, а любовь продолжаться и в разлуке.

Подводя итоги, можно сказать, что подчиненная чувствующая функция может оказаться зараженной подавленными эмоциями, которые стремятся проявить себя, как сказал бы философ-схоласт, ira и cupiditas (в гневе и любви). Подчиненное чувство нагружено злобой и яростью, амбициями и агрессией, равно как жадностью и желанием. В таком случае оказывается, что мы настоятельно требуем любви, жаждем признания и внезапно обнаруживаем, что связь наших чувств с реальной жизнью представляет собой одно огромное ожидание, состоящее из тысяч крошечных злых негодований. Такое ожидание было названо всемогущей фантазией, выражением крайности чувств оставленного ребенка, о забытых чувствах которого никто не хочет позаботиться, — но достаточно ли полно такое определение? Всемогущество есть нечто большее, чем то или иное содержание, — скорее, оно выражает, как происходит с этим ребенком, обедненное функционирование, требующее большего господства и реализации. Без такого развития чувствующая функция начинает воздействовать на саму себя, и делает это весьма болезненно: мы начинаем завидовать, ревновать, впадать в депрессию, нагнетать потребности и жаждать их немедленного удовлетворения, а затем неожиданно предлагаем кому-нибудь помощь или требуем ее для себя. Котенок, которым пренебрегли, превращается в бессознательного тигра.

Дифференцированное чувство — это котенок, неторопливо крадущийся к цели. Возможно, чувствующую функцию можно определить как искусство малых форм: лишь намеки на различия, мягкие подчеркивания, мелкие мазки. Она способна терпеливо наблюдать за развертыванием отношений, ухаживать за ними и одновременно набирать силы. Она научит отделять потребности от запросов, отделять то, что нравится, от того, чего хочется, научит разглядывать товар, не покупая его. Или наоборот: можно будет почувствовать наконец то, что нужно, и купить, не блуждая по магазинам. Станет возможным не связывать свои оценки и действия с эротикой, от которой так фальшиво и мучительно зависит чувство, с эротикой с ее постоянным напевом: "пусть это станет моим, пусть это станет моим".

Трудности, с которыми мы столкнулись при определении чувствующих типов, частично вызваны тем, что все, что считается чувством, не является выражением чувствующей функции. Заменители чувств и искаженные чувства в целом появились на свет из «женственного» психического начала. Распространено мнение, что женственность и чувство тесно связаны между собой. Иногда мы говорим, что чувство — «женственно», и обладать «женственностью» значит чувствовать. Даже не подписываясь под этим утверждением, надо признать, что в нашей цивилизации, с какой бы стороны к ней ни подойти, дело формирования чувства всегда отдают в руки женщин, а потому чувства предопределяются женщинами. Сначала матери, за ними сестры и тетушки, бабушки и воспитательницы, а затем и объекты детской романтической любви — все они оказывают заметное влияние на развитие чувствующей функции и у мужчин, и у женщин. Нормы поведения в обществе и нормы морали, от правил этикета до определения греха, — все эти «что» и «как» следует чувствовать — мы получаем из женских рук. Нас учат чувству все женщины — от учительниц танцев и художниц-декораторов до официанток и продавщиц. Чувствующую функцию стала олицетворять для нас «Мать» Уистлера[8] — маленькая старая дама, мягкая наставница, и мы приняли ее добрые советы, созвучные с зовом природы, столь близко к сердцу, что Маленькая Старая Дама временами стала заменять нам Мудрого Старца. Мудрость восприятия сменили удобные клише о «жизни» и о том, "как это бывает". Строгий психотерапевт, облаченный в твидовый пиджак, с бородкой и вечной трубкой в зубах, в такой ситуации мог предложить пациенту не больше, чем это могла сделать пословица из рождественского календаря. Ведь его теплота и добрая седая «мудрость» являются коллективными разыгрываниями "добрых чувств", которые материнский комплекс вправе ожидать от каждого примерного Папаши. Поэтому неудивительно, что материнский комплекс и анима-комплекс на протяжении всей жизни несут ответственность за многие расстройства чувствующей функции.

Материнский комплекс — основа всех наших наиболее устоявшихся и неподатливых чувств. В этом смысле мать — наша судьба, как сказал Юнг. Этот комплекс с раннего детства является для реакций и оценок человека постоянной западней, на глухие стены которой мы наталкиваемся, куда бы ни направились. Мать предстает перед человеком, как и его судьба, снова и снова. Не только содержание чувств, но и сама чувствующая функция заимствует паттерны из реакций и оценок, возникших из отношений матери и ребенка. То, как мы чувствуем свое тело, какими мы видим себя, степень доверия к себе, субъективный настрой, с которым мы воспринимаем мир или выходим в него; страхи и чувство вины; то, как мы влюбляемся и как ведем себя в интимных и близких отношениях; наша психологическая температура, определяющая холодность или теплоту чувств; то, как мы чувствуем себя во время болезни; наши манеры, вкусы, правила поведения за столом; стиль жизни; привычные структуры взаимоотношений; жестикуляция и интонации речи — буквально все несет материнскую печать. Для женщины материнский комплекс играет особенно важную роль в формировании ее самоутверждения и сексуальных чувств. Чтобы материнский комплекс оказал свое влияние на чувствующую функцию, нет необходимости в копировании родной матери или, наоборот, отталкивания от нее. Материнский комплекс — это не моя мать, это мой комплекс. Иначе говоря, способ, с помощью которого мое психическое принимает мою мать. За ней стоит Magna Mater (Великая Мать).

Наша цивилизация не обеспечила Magna Mater соответствующими средствами передвижения. Положительная, питающая мать не приходит к нам на помощь; мы не можем получить от нее поддержку в супермаркете, на кухне с современным оборудованием, при чтении порнографической книжки. Города опустошают нас и высасывают из нас жизнь; что поддерживает наши чувства в день, когда мы делаем покупки? Что мог бы предложить нам этот архетип в качестве убежища? Нашей повседневной суетной жизни не хватает доверия и глубины перспективы. Где может женщина найти для своей чувствующей функции подходящую модель? В результате мать передает свои опасения и неуверенность своим дочерям, ведь архетипическому таинству связки "мать — дочь", правильному выражению благоговейного страха и амбивалентности вообще не нашлось подходящего места. Когда отсутствуют Деметра и Персефона, появляется одинокая Геката, и приходит страх перед проявлениями отрицательных чувств: страх от осознания ее ненависти к своим детям, смертельная сторона ее любви, колдовство ее ума. Как может она доверять своим чувствам, когда они переполнены «отрицательными» свойствами? Куда деть свою разрушительную силу? Не имея архетипической перспективы, мы односторонне приписали природе одни положительные качества, и все, что им не соответствует, называем «неестественным» и отрицательным.

Для тщательного исследования процесса развития чувства под влиянием материнского комплекса придется углубиться в мифологию, хотя не в этом состоит цель этих лекций, тема которых ограничена анализом чувствующей функции в психологии сознания на уровне, определенном Юнгом в его "Психологических типах". Но Великая Мать (Magna Mater) тем не менее присутствует в интенсивных реакциях многих женщин, особенно касающихся чувств, связанных с материнством. "Я тебе не мамочка", — радостно заявляют они своему мужчине, пребывающему в расстроенных чувствах. Они отталкивают от себя своих детей, ненавидят их, отказываются рожать, ища защиты в лесбиянстве или разных маниях, — идут на все, лишь бы не стать «матерью» и не испытать материнских чувств.

Когда интенсивность чувства, связанного с материнским комплексом, вернее, привязанного к нему, достигает масштаба аффекта, мы обнаруживаем глубочайший источник этого чувства. В такой ситуации чувствующая функция не может свободно оперировать в качестве инструмента сознания, но привносит в чувство неистовую ярость и разного рода страстные преувеличения. Ошеломляющие аффекты, способные утопить в пучине страстей утлое суденышко чувствующей функции, могут вызвать такие страдания, такую безнадежную беспомощность, что мы предпочитаем вообще ничего не чувствовать, чем рисковать при каждой попытке воспользоваться чувствующей функцией быть захлестнутым приносимой ею приливной волной. Чтобы чувство не было унесено нашей реакцией, мы предпочитаем вообще не реагировать. Так действует материнский комплекс, удерживая чувствующую функцию под властью аффектов и отказывая нам в возможности пользоваться ею.

У мужчин с сильным материнским комплексом подобная ситуация порождает специфические проявления страха быть искалеченным. Им снятся раненые животные, текущая кровь, хирургические операции на сердце и т. д. Нам хорошо знакомо отсутствие реакции, неспособность приступить к делу, отправиться в путь, смутное безразличие и отстраненность, которые овладевают человеком, интуитивно предчувствующим грядущую бурю. В такие моменты чувствующая функция часто подменяется маской (персоной) вежливости и манерной предупредительности, которые могут достичь сверхпреувеличенной притворной чувствительности и эстетства. При общении с таким человеком создается впечатление, что его "здесь нет". На самом же деле "здесь нет" его чувств. Он не в состоянии вывести их на сцену действий. Он сам и его взаимоотношения с людьми всегда оказываются жертвами его капризов. Все его поведение отличается непредсказуемостью, не имеющей ничего общего с творческой спонтанностью, за которую ее иногда принимают. На вопрос, естественно возникающий у собеседника в такие моменты: "как вы себя чувствуете?", человек с материнским комплексом, если он вообще способен дать ответ, изливает беспорядочный поток слов, насыщенных жалостью к себе, печальными страстными устремлениями, сексуальными желаниями, непомерными амбициями, горькими разочарованиями, китчем — и, наконец, апатией, поглощающей все эмоции в этом потоке.

Поскольку выражая свои чувства, человек признает их, запрет на выражение чувств особенно тяжело ранит его чувствующую функцию. Взрыв аффекта не сопровождается таким признанием; мы можем взорваться и забыть об этом: мы не отвечаем за свои аффекты. Но чувствующая функция делает нас вовлеченными и любопытным образом причастными к чувствам, которые она выражает, — феномен, много говорящий о способе, посредством которого чувствующая функция развивается, главным образом, через выражение чувств. Материнский комплекс запрещает выражать чувства, как если бы «мать» намеревалась запретить использование любых чувств, кроме выражающих ее потребность в аффектах (или безразличии). Чувство должно иметь свой источник и цель только в «матери». (Мы можем выяснить, обслуживает ли наша чувствующая функция материнский комплекс, если сравним, насколько форма наших чувственных оценок и реакций похожа или не похожа на форму оценок и реакций нашей родной матери или женщины, заменяющей ее в группе близких людей — в классе, клубе, церкви и т. д.) Мы вряд ли сможем удержать в своих руках нашу чувствующую функцию как инструмент сознания, если не удастся вырвать ее из рук «матери» как архетипической доминанты бессознательного, управляющей нашим прошлым, нашей плотью и нашими самыми интимными переживаниями. Рукопашная борьба против меча логоса и отважные захваты менее успешны, чем инцестуозное возвращение.

Когда терапия говорит об "инцестуозном возврате к матери", то имеется в виду погружение в эмоциональные глубины, в которых лежит привязанная чувствующая функция. В этом союзе с нашей эмоциональностью мы занимаем более интимное и слабое положение, но часто именно здесь пускает корни наша чувствующая функция. Только инцестуозный возврат может освободить чувствующую функцию и позволить ей работать на меня; мои чувства здесь кажутся моей личной собственностью, моим сокровищем, которое, как говорится в мифах, сторожит с хладнокровностью рептилии и звериной страстью мать-дракон или сама ведьма, способная обратить всех нас в карликовые пеньки, в маленьких щебечущих птичек или просто в безмолвные камни. Инцест на этой стадии развития чувства позволяет человеку соединяться с самыми темными, самые кровавьми страстями, удовлетворять и лелеять свои желания, отдаваться приступам ярости и гнева. С точки зрения индуизма это — тантрический путь. Человек погружается в kleshas, в объятия Богини-Матери. Это означает путь туда, где находится наш подлинный орган чувства, которым мы на самом деле чувствуем, даже если чувствуем кулаками, внутренностями, гениталиями, а не сердцем, и чувствуем не так, как нам подобает.

При инцестуозном возврате происходят многие темные события — мы снова попадаем в это царство (область) «матерей», где чувствующая функция сталкивается с суицидальными импульсами, отчаянием, расчленением, ощущениями ужаса и гниения (разложения), голодными оральными потребностями, проявляющимися в виде безнадежных желаний и принуждения. Посредством возврата на этот уровень чувствующая функция получает возможность отсортировать ценности своего опыта и установить отношения с так называемой темной стороной психического. Когда этого не происходит и интровертная чувствующая функция не устанавливает истинную цену этого опыта, мы становимся жертвами инцеста. При любом кризисе или срыве чрезвычайно важно, прежде чем пытаться осмыслить его значение, выяснить его истинную цену. Оставляя без оценки наши невротические или психопатические неприятности, мы сохраняем их и упускаем шанс освободить свою чувствующую функцию от влияния материнского комплекса.

В практической ситуации человеческих отношений, когда один человек хочет помочь другому разобраться в себе, мать, сковывающая чувства, может быть встречена с такой же констелляцией материнского отношения (constellation of mothering). Как говорит Юнг: "Ибо, то, что было испорчено отцом, может быть исправлено только отцом, так же как то, что было испорчено матерью, может быть исправлено только матерью". (Mysterium Coniunctions, CW 14, р. 232; cf. I–Ching, Hexagram 18.)[9]. Констеллировать в отношениях хорошую мать просто означает проявлять материнскую заботу и ласку, воспитывать и кормить, быть снисходительной к чужим слабостям, потерянности, мальчишеству или девичьей изнеженности и при этом не считать, что вам угрожают, сбивают с толку, дурачат; не проявлять гиперактивности и не претендовать на роль врачевателя. Независимо от того, насколько глубоко человек погружен в хаос и отчаяние, инцестуозный возврат может привести к ценным результатам, если партнер будет поддерживать его в дальнейшем продвижении по этому пути. (Как в любом правиле или совете, и здесь имеются исключения и определенные противопоказания, особенно в отношении материнского комплекса, так как его конечные глубины архетипически выходят за пределы самой индивидуальной жизни.) Главная цель констелляции хорошей матери состоит в том, чтобы она находилась внизу и подставляла свои руки в случае падения, чтобы человек был поддержан матерью в своем страхе перед разрушением и беспомощностью. Хорошая мать поддерживает тем, что дает надежду вне зависимости от чего-либо. Она ставит свою печать одобрения на каждую эмоцию, на каждое чувство, освобождая их от власти вины и стыда. Если человек доходит до состояния беспомощности из-за хаоса в своих эмоциях или потому, что его чувствующая функция, находящаяся под строгим контролем суровой, критикующей матери или отравляющаяся сладким ядом доброй Старой Маленькой Дамы, получает только предостережения и упреки, живой интерес со стороны другого человека играет роль повитухи, помогающей появлению на свет новой чувствующей функции. Признаком хорошей матери является не ее сладко пахнущая молочная доброта и успокаивающая диета всепрощения, а активный духовный интерес ко всему, что находится в движении. Это ускоряет рост, а отделение зерен от плевел лучше отложить. Хорошая мать высиживает все яйца. Попытки же критикующей матери провести среди зарождающихся чувств отбор приводят к развитию чувствительности и преждевременного критицизма. Слишком рано решая, что хорошо и что плохо, она калечит чувствующую функцию и губит ее в зародыше.

Возврат к матери ради чувствующей функции не может помочь, но превращает нас снова в мальчиков и девочек, с грубыми и наивными детскими чувствами, совершенно неадекватными, но в то же время подлинными. Если возврат сопровождается эмоциональными взрывами или капризными жалобами, забота о чувстве означает не потакание неврозам, а вступление с ними в контакт. Оценка проявления гнева или жалоб и поощрение выражения этих чувств продвигает их в область сознания.

Мифы о героях показывают, что развитие мужественности, по-видимому, состоит в сопротивлении материнскому комплексу. Но такое развитие происходит не только путем покорения матери миром мужчин, преодоления инерции, принятия твердых решений и их осуществления. Чтение и познание нового, разрешение проблем и активные действия, наращивание мускулов и завоевание авторитета среди мужественных мужчин еще не превращают человека в полноценного мужчину. Если чувствующая функция остается в плену, в любой момент нас можно позвать домой. Свобода проявляется в признании человеком своих чувств и использовании им своей чувствующей функции.

"Мужественные" мужчины, чтобы показать силу своих чувств, ведут себя жестко, грубо, бессердечно или проявляют фальшивую отцовскую нежность. Они компенсируют свою лабильность и чувствительность мерзкой толстокожестью и не показывают своей слабости, пока их не хватит инсульт или инфаркт. Чувствующая функция при этом подгоняется под стереотип, для которого характерны взрывы смеха, открытая теплота отношений, снисходительное похлопывание по спине или какой-нибудь другой признак «мужественности». Но стереотипы являются просто механизмами; чувствующая функция остается материнской служанкой, она идет не своим путем. Таким образом, «мужественный» человек приобретает покровителей и помощников, несущих вместо него его чувство, посвящающих его в рыцари, а его манипуляции властью влияют на все его отношения, основанные на принципе "дать и взять". Когда материнский комплекс управляет чувствами посредством такой мужской компенсации, отношения человека с другими людьми в большей степени, чем обычно, превращаются в сделки. В основе же всего этого лежит боязнь коллапса и потребность в поддержке. Поскольку материнский комплекс охраняет человека от жизни, он охраняет его и от его чувств. Чувства захватывают человека, поэтому мать должна охранять нас от чувствующей функции. Тогда жизнь не настигает нас, и мы становимся неприкосновенными и неприкасаемыми, частично из-за того, что не испытываем чувств, а частично из-за того, что слишком чувствительны: каждая пора кожи становится раной. Иногда, защищая нас, мать может довести нашу самооценку до инфляции, возвысив нас настолько, что мы теряем ощущение человеческой реальности.

Такие люди говорят: "Не лезьте ко мне"; они не выносят, чтобы их поддерживали. Если их затрагивают физически или психологически, только подчиненное чувство подсказывает им неадекватные реакции. Труднее всего человеку, сталкивающемуся с этой проблемой, защитить свои отрицательные чувства, потому что именно их осуждает материнский комплекс. Поэтому именно они, когда их принимают и выражают, дают человеку чувство свободы. Какими свободными мы себя чувствуем, когда можем отклонить требование, объяснить свою неприязнь, выразить словами накопившиеся обиды и раздражение! Выражение отрицательных чувств посредством чувствующей функции приносит с собой прилив новой энергии и чувство освобождения. Кроме того, человек обретает способность, отдавая себе отчет в том, что он чувствует, смеяться, глядя в лицо Горгоне, над ее критическими нравоучениями, запрещающими чувства.

Духовный паралич, констеллированный материнским комплексом во всех сферах жизни, требующих проявления чувств, лучше всего раскрывается в чувствах, испытываемых человеком к другим людям, местностям, предметам. «Мужественный» супруг позволяет жене решать за него все мелкие вопросы: его не заботит, как он себя чувствует, и фактически он часто не знает, счастлив ли он или несчастен, пока кто-нибудь из членов семьи не скажет ему об этом. Мать, находящаяся внутри него, так долго управляла стереотипами его чувств по отношению к самому себе и окружающему миру, что он уже не сознает ни свою ценность как личности, ни другие ценности, этические и эстетические, ни стороны своего стиля жизни, касающиеся отношений с людьми.

Вмешательство материнского комплекса в действия чувствующей функции может встретить противодействие мужских добродетелей, но не тех, о которых говорилось выше. Например, для человека важно оценить в своих поступках проявления чувства, а не просто оценить сами поступки. Важно почувствовать, почему и с какой целью человек совершил поступок, чего он хочет, кого любит и какие ценности выражает своими поступками. Важно уметь входить в ситуации, где присутствует конфликт интересов, разрешению которого содействует чувствующая функция.

Еще более важна дружба. Амбивалентность материнского комплекса побеждается постоянством, лояльностью, верностью. Эти достоинства дружеских отношений всегда занимали философов-моралистов. Аристотель посвятил дружбе несколько разделов в своей «Этике»; Цицерон, Сенека, Плутарх — каждый из них писал о дружбе, и эту традицию продолжили многие, например, Габриэль Марсель в своей книге "Творческая верность". Вне зависимости от того, насколько освобожден человек от материнского комплекса, если у него нет друзей, а окружают только многочисленные случайные знакомые, вмешательство в деятельность его чувствующей функции продолжается. Материнский комплекс запрещает проявления верности и привязанности, он сводит вопросы доверия к формулам зависимости и предательства. Чтобы оставаться в безопасности и сохранить уверенность, не нанести кому-нибудь обиды и не быть обиженному самому, человек заводит много постоянно сменяющихся приятелей, а не постоянных друзей. Писатели-классики говорят, что дружба — удел зрелости, она представляет собой идеальные взаимоотношения свободных и равноправных людей. И поскольку возникновение дружбы означает освобождение от власти материнского комплекса, психоанализ очень часто приводит к установлению дружеских отношений. Анализ, вследствие того что он лечит и оказывает поддержку пациенту, констеллирует материнские отношения, которые не столь свободны, как дружеские, поэтому стремление стать друзьями частично отражает потребность чувствующей функции вывести отношения аналитик — анализанд на новый уровень. Иногда такое стремление срабатывает, иногда — нет. Из предыдущего материала можно заключить, что от эмоционального хаоса избавиться нельзя, его даже нельзя пережить. Мы попадаем в него снова и снова, как только появляются новые чувственные оценки или чувствующая функция расширяет область своего воздействия. Возрастные изменения и смена жизненных этапов сопровождаются беспрестанными переходными периодами и появлением новых применений чувствующей функции. Вследствие того что материнский комплекс как фундаментальная основа бессознательного всегда констеллирует наше эго в его детское состояние, возвращение в детство причиняет боль. Мы боимся таких падений. Если обрести чувства можно только таким путем, человек склонен вообще отказаться от чувств. Это унизительно. Хотя религии много говорят о смирении, они не объясняют, на что похоже это чувство, и, будучи возведенным в ранг добродетели, оно перестает быть смирением и становится новой формой гордыни. Быть слабым и беспомощным в отношениях со своими чувствами, оставаться лояльным по отношению к своим отрицательным чувствам, вести себя по-детски — и все это на глазах другого человека — действительно унизительно и требует смирения. Смирение заключается в признании неадекватности подчиненной чувствующей функции; ведь чтобы унизить подчиненное чувство, надо подчинить чувство смирению. В этом смысле материнский комплекс с его вечными возвратами, подобно судьбе, предлагает смирение — amor fati (любовь к судьбе — лат.). Чувство подчиняется судьбе, признавая свои пределы и нашу ничтожность. С этими мыслями мы снова возвращаемся к идее о том, что чувство является искусством малых форм.

Имея ясное представление о том, что анима-комплекс не является чувствующей функцией мужчины, нам в то же время не следует упускать из виду, что он, как и материнский комплекс, находится в особых взаимоотношениях с чувствующей функцией и несет ответственность за ее расстройства. Это — загадочная страна как для мужчин, так и для женщин: мужчины часто не могут определить, когда они чувствуют, а когда находятся под влиянием анимы; женщины, увлеченные анима-чувством мужчины, обнаруживают, что попали в какое-то странное положение. Так как анима по определению относится к архетипическому прошлому женской стороны личности мужчины, анима-чувство имеет черты, поражающие нас своей «женственностью». В этих чертах в преувеличенном виде проявляется то, что мы обычно считаем женственным. Если материнский комплекс — аккорд, выполняемый левой рукой и задающий чувству основной ритм и настрой, которые правая рука может варьировать, но от которых она никогда не может отступить, то анима-комплекс — мотив, не попадающий в тон основной мелодии, слишком острый или слишком монотонный, выпадающий из заданного ритма.

Женственность в мужчине обычно персонифицируется в женских образах или символах, имеющих отношение к женщинам, которые действуют с констеллирующим, завораживающим, притягивающим динамизмом и вовлекают мужчину в такие сложные состояния, пережив которые, он может больше узнать и о себе, и об этой архетипической реальности. Эти состояния могут появляться в виде внутренних настроений и фантазий, или в виде проекций и прожектов. Так или иначе, они появляются, и под влиянием этих неотразимых влечений мужчина знакомится с доселе ему не известными, не осознаваемыми аспектами жизни. Традиционно анима-комплекс называют посредником бессознательного и, следовательно, он, как и чувствующая функция, является функцией отношений.

Выполняя функцию посредника, анима-комплекс также выступает в женской роли, воспринимая и сохраняя новые, относительно бессознательные события, которые затем активизируются. Способность связываться с бессознательным целиком зависит от возможностей приема и сохранения того, что оно представляет, будь то внутренние настроения и фантазии или внешние проекции и прожекты. Столь же справедливо и обратное: возможность открывать бессознательное и сохранять его увеличивает способности личности к связи с ним. Чем в большей степени подавлены чувства мужчины или не развита его чувствующая функция, тем решительнее анима-комплекс в качестве компенсации задает свой тон чувствам и представляет чувствующую функцию. Кроме того, поскольку анима-комплекс дает мужчине субъективное и интимное чувство собственной личности, он будет проявляться не только в образах и проекциях, но также и в его чувствах. Это заключение особо справедливо для нашей экстравертной и ориентированной на мужчин культуры с ее коллективным подавлением чувства.

Р. Б. Онианс рассматривает самые ранние значения термина «anima» (и "animus") в своей книге The Origins of European Thought ("Истоки Европейской мысли") (Cambridge, 1954). Он сообщает, что существует большой разброс мнений по поводу термина «анима». "Анимус связан с сознанием, а анима не имеет с ним ничего общего" (р. 169). Кажется, анима является более родовым понятием, ассоциирующимся со всем, имеющим отношение к природе пара, воздуха, ветра, испарений, а также с человеческим дыханием; его синонимами являются слова (pneuma, psyche) (дух, душа). Сверх всего прочего, анима связывается с vital principle, или принципом жизни, что часто подчеркивал Юнг. Несмотря на свою улетучивающуюся бестелесность, анима выступает как движущая сила, столь же важная, как и легкие, которыми мы дышим. Частично ее архетипическая образность была описана Эммой Юнг[10]. Другие, хорошо разработанные формы этой Богини жизни представлены женскими образами греческих мифов: в первую очередь. Коры, а также Персефоны, Ариадны, Афродиты, Артемиды. Можно было бы упомянуть многих богинь, полубогинь или легендарных женщин, но главное, что нас интересует, — это их констеллирующее воздействие на чувствующую функцию. Анима вовлекает чувствующую функцию в водоворот жизни, но сама не является чувством.

Возвращаясь к искажениям чувства, вызываемым анима-комплексом, мы обнаруживаем, что анима-чувство стремится стать слишком чувствительным (sensitive). Девственное, обособляющееся, осторожное, оно боится оказаться обиженным или обидеть другого. Из опасения быть обиженным человек робко укрывает все, что связано с чувством, не допускает к нему свежего воздуха. "Эти вещи лучше не обсуждать". Такая осторожность может продолжаться очень долго. Анима-чувство слишком искренне, чувство становится весомым, и каждая чувственная окраска какого-либо события или мысли приобретает особую важность и подается в романтической манере. Ошибочные впечатления держатся в секрете, и в результате неверных оценок их значимость все возрастает. (Например, человек приезжает в Альпы кататься на лыжах и останавливается в обычном домике, но из-за анима-чувств придает ему мистическую важность, и домик превращается в Шангри-Ла, стоящий у самых небесных врат). Когда собственное чувство человека не дает оценок, они легко замещаются завышенными оценками и энтузиазмом анимы. Все наполняется значимостью, религиозной важностью или напыщенной мудростью. Чувство становится искренним признанием, добродетелью искренней надежды. Соотносясь с образом юной анимы, появляющейся в сновидениях мужчины, искренность приобретает черты школьной подруги.

К этим же феноменам принадлежат слишком учтивые чувства. Преувеличение значения гармонии и женская привычка сглаживать неловкости заставляют чувство учтивости уступить свое место другому, сдавшись прежде, чем возникнет напряжение. С точки зрения приспособления оно всегда поступает правильно. Но неправильно всегда поступать правильно, потому что сама жизнь не всегда является правильной. Сознательная чувствующая функция может справиться с неприятностями, дать им должную оценку, но анима-чувство старается избежать беспокойства, потому что оно недостаточно дифференцированно, чтобы разобраться со сложностями, связанными с чувствами. (Мы должны помнить: комплексы стремятся к самосохранению. Подобно заряженному ядру, они притягивают к себе явления и стремятся упорядочить все, что находится в беспорядке. Следовательно, комплексы стремятся к расширению за счет дифференциации. Они имеют тенденцию все смешивать в одну кучу и действовать по принципу "все, или ничего". Анима как комплекс таким образом работает против дифференцированного чувства.)

Анима-чувство часто бывает слишком легкомысленным и чарующим. У него всегда найдется шутка или аргумент, останавливающие углубление чувства; чувство оно воспринимает как танцора в сверкающих ботинках, отбивающего чечетку на краю пропасти. Кроме того, оно отличается непостоянством, но не из-за фундаментальной амбивалентности, свойственной материнскому комплексу, а скорее благодаря склонности к флирту в отношениях с ценностями. Окружающим раздаются полуулыбки и полуоценки. Мужчина увиливает, флиртует с главными предметами разногласий, лжет, из тщеславия извращает факты. Его суждения все время меняются, в особенности если это касается оценки чувством поступков, моральных правил, людей. С непостоянством, с нерешительностью мужчина может покончить, только вооружившись логикой, которую анима не позволяет ему использовать, апеллируя к его страху совершить ошибку, потерять престиж или "обидеть кого-нибудь".

Анима-чувство проявляется также в авто-эротизме. Мужчина влюбляется в свою любовь, чувствует только свои чувства, находит потрясающим то, что вообще что-то чувствует, и в результате начинает поклоняться чувству как таковому. Авто-эротизм здесь просто является проявлением анима-чувств, которые мужчина испытывает в отношении самого себя; это — любовь к себе самому, в которой анима, как если бы она была реальной женщиной, непрерывно изливает на него потоки восхищения и чрезмерные восторги его наружностью, достижениями и способностями. Без использования собственного чувства в качестве тормоза мужчина может выйти за пределы своих возможностей, за чем последуют неудачи и полный крах. Тот же авто-эротизм, вызванный анимой, может также привести к лености, частичному параличу воли. В таком случае появляются фантазии об активных действиях (следует избавиться от неприятной ситуации, наладить взаимоотношения, развестись, жениться, разобраться в чувствах и сделать выбор), за чем последуют скорее приготовления, чем сами действия. Выполнение задуманного, может быть, этим и ограничится. Это будет спектакль, разыгранный для самого себя, с целью завоевать любовь анимы и заслужить ее божественное, лестное внимание.

Авто-эротизм принимает временами любопытные формы. Мужчина приглашает женщину к себе на ужин. Он убирает комнату, зажигает свечи, ставит свою любимую пластинку с тихой музыкой, создающей нужное настроение. Она приходит, и в ближайшие десять минут между ними разгорается ссора — возможно, по ее вине. Атмосфера царящей в комнате анимы, которую мужчина принимает за чувство, подавила женщину и заблокировала ее чувства до такой степени, что она, чтобы избавиться от этого дерьма, вооружившись анимусом, перешла в атаку. Затем они вступают в спор о чувстве, о том, что оно собой представляет, кто им обладает и т. д. Несомненно, мужчина старается уладить отношения, но столь же несомненно и то, что настроение, созданное анимой, не имеет ничего общего с чувствующей функцией, если не считать его личных (автоэротических) чувств.

Чувство может также стать слишком эстетическим, и выражаться в любви только к прекрасному или только к красивым женщинам, или в неспособности войти в ту область чувства, где оно приобретает жестокие или дикие черты. Эстетизм анимы не позволяет ей доходить до крика, а громкое выражение настоящего чувства вполне уместно. У Стендаля в книге De I'amour ("О любви") есть глава, в которой он пишет о Красоте, свергнутой с трона Любовью. Он расценивает этот шаг в развитии чувствующей функции как замену анима-комплекса, поклоняющегося Красоте, настоящим чувством любви к женщине. Существует точка зрения, что чем важнее для мужчины женская красота, тем менее индивидуальны и личностны их взаимоотношения. С этой точки зрения сверхнежное отношение к обычной красоте — вероятнее всего, признак любви-анимы, а не выражение чувствующей функции. Отсюда и возникают у красивой женщины трудности, когда она стремится к близким отношениям с мужчиной. Она обречена на столкновение с его анима-чувством и может дойти до готовности пожертвовать красотой, чтобы завоевать его любовь. Искажения, присущие эстетике, кроме того, подавляют отрицательные чувства и лишают мужчину способности справляться с трудными жизненными ситуациями, в которых приходится иметь дело с уродством и заурядной грязью. Эстетическая анима не выносит сквернословия, страданий беззащитных животных, запаха пороха, униженных бедных людей, шума городов и загрязнения окружающей среды. «Она» стремится быть ближе к красотам природы, искусства и религии с ее очищающими душу ладаном и песнопениями.

Еще один аспект анима-чувства — это материализм. Пойманные анимой, не имея понятия об оценках, мы сентиментально привязываемся к вещам. Через связь с анима-комплексом они представляются нам в магическом свете. Мы храним шкатулку с памятными вещицами, идентифицируя чувства с материальными объектами, которые превращаем в талисманы. Анима-чувство легко очаровать богатством и властью, поэтому суждение о людях приобретают материалистический аспект, а люди, которые нравятся носителю анима-чувства, всегда имеют тенденцию быть «нужными». Таким образом, в оценках анимы сказывается предпочтение к персоне человека, а сами оценки исходят из коллективно одобренных критериев. Чувствующая функция проверяет свои оценки в соответствии с чувственными оценками, объективно принадлежащими психике, но анима-чувство путает объективные качества с самими объектами, с тем, что очевидно, конкретно и общепринято. Поэтому и выражение чувств часто приобретает материалистический характер: нужно "показать товар лицом" или "подкрепить слово делом". Мы одариваем, вместо того, чтобы проявить чувство. Нас больше занимают собственная персона и наш подарок, нежели другой человек, который видит в подарке предъявление прав на его чувства.

Анима-комплекс имеет свои исторические ассоциации. Юнг часто говорит о них в терминах стремления этого комплекса опуститься и вернуться на исторические и мифологические уровни психического. Этот аспект также может материализоваться, при этом оценки эстетического чувства искажаются преклонением перед прошлым, античностью, классическим вкусом. Такой человек может выражать свои чувства посредством коллекционирования старинных изделий из олова или серебра, произведений живописи и археологических находок.

Анима-комплекс может также искажать чувство, превращая его в слишком персональное. В тех областях жизни, где мужские интересы стремятся оторваться от личных (идеи, планы, факты, явления), где недостаточно внимания уделяется персональному и интимному, анима исподтишка берет власть. В личных делах мужчины становятся жертвами всякого рода мелких заговоров. Они сплетничают, хитрят, устраивают слежку за своими детьми (особенно за дочерьми); ведут себя как старые девы, преследуемые развратными призраками, готовы в любой момент прийти в ярость из-за укола, нанесенного их самолюбию. Мужчины не в состоянии стать выше личного, просто проигнорировав его или отдав в распоряжение женщин. Условием цельности чувствующей функции является ее правильная связь с личным, "только моим". Защищая эту сторону личности как подтверждение своей уникальности, мужчина подвергается риску саморазоблачения; обычно гораздо удобнее препоручить это кому-то другому (секретарше, жене, любовнице). К несчастью, этот некто часто оказывается комплексом анимы, и «его» уже не может быть отделенным от «ее». Отныне на все ставится ее монограмма, все несет печать личной идиосинкразии.

Мы можем частично согласиться с классическим утверждением Юнга о том, что анима-чувство обнаруживает свое присутствие в искажениях сексуальности: в чувстве мужчины ее слишком мало или слишком много. Кажется, что у некоторых чувствующая функция находится в гениталиях, и мужчина чувствует только то, что его привлекает, так что когда исчезает желание, вместе с ним уходит и чувство. Более подробный анализ такого состояния, однако, показывает, что между теневой стороной маскулинности (мужественности) и анимой существует союз. (Сексуальность анимы обычно не столь уж «низка» и «инстинктивна»; она обладает всеми видами сентиментальных, гипер-эстетических, умственных представлений о сексе, его проявлении в мыслях или о переполнении им «сердца», и вовсе не рассматривает секс как прямую функцию гениталий.)

Сексуализированное чувство представляется в сновидениях теневыми образами и анима-комплексом, проявляющим к ним благосклонность. В таком сне образ анимы обычно исчезает в сопровождении темного человека или становится жертвой изнасилования, или вызывает страстные желания, в которых комбинируются божественные высоты и сексуальные ласки. Кажется, аниме особенно нравятся парадоксальные и обманывающие сочетания сексуальности и духовности, в которых тень Приапа рядится в одеяния святого, а чувство обращает в метафизическую добродетель разрушительное асоциальное поведение. Люди уже не просто любят, ревнуют, создают любовные треугольники, изменяют, то есть, делают то, чем занимались всегда; теперь они ищут оправдания своим действиям в "новой морали", "тантрических опытах", "свободной любви", «индивидуации» и других доктринах, вырабатываемых чувствующей функцией и находящих поддержку у анимы.

В этих доктринах можно легко обнаружить присутствие псевдочувства, так как в них оказались подавленными отрицательные чувства. Ревность «преодолена»; стремление властвовать, мелочность и узколобость, проявляющиеся в близких отношениях, прикрыты высшими идеалами. Вдохновляя тень желания, анима в то же время заводит человека в менее очевидную тень. Люди привыкли говорить об этом как о "взгляде с другой стороны"; анима, манипулируя чувством человека, так успешно ориентирует его внимание на лучшее и худшее, что иногда, попадая в плохое положение, этот человек все равно видит в нем "только лучшее". Искренность его желаний подменяется фальшью их философских оправданий. В итоге ревность может превратиться в спасительную благодать, ведь она обладает одной великой добродетелью — психологической честностью. Она выявляет истинные проблемы любовного треугольника, опускаясь до базовых страстей психики: ненависти, убийств и страха. Тень здесь присутствует открыто, не скрываясь под сахарной глазурью. Афродита всегда приносит беспокойство; у нее злые сестры, Фурии, а прислуживают ей Обычай, Печаль и Тревога.

Мы лишь частично соглашаемся с классическим положением, что анима придает чувствам сексуальный характер, так как иногда юнгианство пренебрегает значением наличия в чувстве сексуальности. Если на архетипическом уровне существует связь чувства с Эросом, она должна эхом отражаться на психоидном уровне. Ведь для того чтобы чувство добралось до комплексов и представило их, оно должно иметь телесную компоненту, хотя, быть может, не слишком сильную в смысле аффектов и эмоций. Я не собираюсь путать понятия тела и сексуальности, так как телесное чувство не всегда является сексуальным, а сексуальность может быть весьма рассудочной, но заходить слишком далеко в разделении чувства и сексуальности не следует. Человека слишком легко привлекает утверждение, что "хорошее чувство" очищено от сексуальности и желания.

Весьма возможно, что сексуальность сама имеет чувственный аспект, выходящий за рамки пробуждаемых ею чувств. Чувствующая функция действует как тормоз или как проводник внутри любой инстинктивной силы, создавая для нее собственные законы. Они могут отличаться от нравственных законов, ограничивающих сексуальность и диктующих, как она «должна» осуществляться и какие чувства человек «должен» испытывать при этом. Чувство может направлять и тщательно разрабатывать сексуальность как в брачных играх животных, так и в наших усложненных манерах ухаживания, в любовных письмах и процедурах развода. В какой момент двое ложатся в постель или прекращают сексуальные отношения, определяется столь же чувством, сколь и сексуальностью; в таких делах чувство действует как spirit rector (духовный наставник) инстинкта, так же, как инстинкт действует посредством чувства.

Я пытался рассматривать естественный и врожденный самозапрет на непреодолимое влечение в двух своих статьях: "Об архетипической модели запрета на мастурбацию" и "О психологической креативности". В них предлагается другой подход к рассмотрению чувства: оно может возникнуть как рефлективная компонента инстинкта, точно так же, как каждый Бог предъявляет свои ритуальные требования и определяет чувственные «законы» для соблюдения его культа. Подобные мысли выводят саму тему этих глав далеко за рамки рассмотрения чувства как функции сознания. В данной работе мы предлагаем метапсихологический подход, делающий ударение на то, что чувство представляет собой архетипическое явление per se (как таковое), родственное сознанию и способное к саморегуляции. Как писал Юнг (CW 8, par. 411), архетип всегда имеет чувственный аспект или воздействует на чувство. Мы можем уточнить это утверждение, предположив, что каждый архетип предоставляет в распоряжение сознания целый набор различных чувств. Он также воздействует на чувствующую функцию, то стимулируя, то блокируя ее с помощью благоговейного нуминозного трепета, священного страха, рефлективного аспекта осторожности.

Из такого предположения вытекают определенные выводы: если чувство может быть компонентой инстинкта, представленной в рефлективной ритуализации инстинкта, то ритуализация сексуальности будет являться способом укрепления чувственного аспекта. Сексуальная анима, столь любящая теневую сторону личности и требующая еще большего усиления сексуальности чувства, может пройти процесс сексуальной ритуализации, чтобы высвободить чувственную рефлексию и блокировку. Многие наиболее извращенные формы сексуальности, включая описанные де Садом, можно рассматривать как попытки выявить чувственный уровень сексуальности, превратить ее из формы действия инстинкта в способ выражения души.

Я не сомневаюсь в том, что средства обычного языка помещают чувство на психоидный[11] уровень; то есть, они подчеркивают отношения между чувствующей функцией и осознанием человеком своего тела. Когда люди показывают, где находится их орган чувства, они кладут руку на грудь или живот, сжимают ладонь в кулак или печально опускают плечи. Чувство может быть абстрактным, этическим, эстетическим, дипломатическим, политическим — проявляться во всех сферах жизни. Оно может быть таким же холодным, ясным и точным, как мысль; тем не менее, имеется определенная телесная компонента чувства, так что любая чувственная реакция, не согласующаяся с настроением тела, отделяет нас от него. К несчастью, значительная часть того, что мы принимаем за чувство, является на самом деле «сделанной», остается не осознанной нашим телом и шизогенно влияет как на реципиентов, так и на доноров такого чувства.

Примерно такая же психология справедлива для анимуса. Он может манипулировать чувством и становиться союзником тени женщины в ее стремлении к "власти через секс". Как часто женщины оказываются жертвами мужчин, которые проявляют к ним благородные, отеческие, нежные, уважительные чувства! Они поддерживают женщину за локоток, переводя ее через улицу; подносят зажигалку к ее сигарете, шепчут ей на ухо интимные слова. В таких мужчин легко влюбляются; они умеют заставить женщину "хорошо себя чувствовать". Когда же вступает в действие чувство, подобные внешние проявления вызывают смех. Но слишком часто подчиненной чувствующей функции льстит эта грубая демонстрация "хорошего чувства", с помощью которой анимус и тень совершают свои манипуляции, часто заканчивающиеся сокрушительным предательством или яростной борьбой за обладание деньгами.

Поскольку мы часто настаиваем на том, что анима должна взаимодействовать с Эросом и чувством, мы ошибочно отождествляем анимус с логосом и идеями. Но анимус, особенно в терапии, где такую большую роль играет чувство, с успехом может проявлять себя как чувство; как и в случае анима-чувства, это сходство будет только внешним. Все ценности, все сердечные порывы окажутся полуценностями и полупорывами. На многих аналитических сеансах это псевдочувство анимуса появляется, когда пациенты пытаются "выразить свои чувства". Ключевыми словами для выявления анимуса служат «действительно», "мое собственное", «хорошее», "положительное", «относится» и, конечно же, само «чувство».

И последнее — не потому, что мы подошли к концу, а потому, что где-то надо остановиться: анима-чувство, не обладая индивидуальностью для выражения эго, часто оказывается ненаправленным. В таком случае мужчина страдает от Weltschmerz (мировой скорби), туманных космических чувств, увлекается поэзией неопределенных образов, любит цветы и звезды, восторгается прописными истинами, которые могли быть написаны кем угодно и для кого угодно. Чувство порывает с сиюминутной реальностью и оказывается оторванным и от текущего момента, и от насущных дел. Ненаправленное чувство, сочувствуя угнетенным слоям, осознавая их проблемы и воспринимая великие, тревожащие мир идеи, бесцельно блуждает от посылок к выводам. Оно безотносительно (irrelevant) — возможно, потому, что не имеет в себе тела, и поэтому в нем никого нет.

Вот пример его безотносительности. Мужчина и женщина выходят из дома, чтобы пообедать в городе. Он безупречно корректен и вежлив с ней, но при этом заигрывает с официанткой, которую никогда не встречал прежде и с которой не собирается встречаться в дальнейшем. В глубине души он сердится на свою спутницу, но это проявляется только косвенно, в том, как он пытается очаровать официантку. Затем женщина резко выражает ему свое недовольство, вызванное манипуляциями его анимы, которая позволяла ему вести себя по-хамски, внешне оставаясь вежливым джентльменом. Этот пример показывает, как анима умеет использовать невыраженные чувства, искажая их и направляя обходным путем к скандальному финалу.

Все эти искажения чувств, от которых страдает мужчина, и от которых еще больше вынуждены страдать его женщины, считаются чувствами и используются как чувства, но их никоим образом не следует относить к чувствующей функции. По определению, чувствующая функция является функцией сознания: в зависимости от типа ориентации личности она в большей или меньшей степени может быть осознана. Однако, теоретически она может быть применена в качестве инструмента сознания каждым человеком, независимо от его психологического типа. Ее слабость и медлительность в проявлениях можно использовать против материнского комплекса, в то время как ее подмена является результатом деятельности анима-комплекса. Ранние искажения чувствующей функции мы приносим с собой из детства, и они становятся частью ее проклятья и нашей боли. Но мы не несем за них личной ответственности. Однако более поздние искажения оказываются гораздо серьезнее, так как обнаруживают не то, чего мы не в состоянии сделать из-за своей беспомощности, а то, чего мы не делаем из трусости. Анима со своими фальсификациями вмешивается тогда, когда у сознательной личности недостает мужества, чтобы рисковать своими чувствами. Эти фальсификации, кратко описанные выше, имеют общую черту: они эгоистичны, выражают лишь собственные мнения и самодостаточны. И это неудивительно: ведь задача анимы — внушать человеку, что он соединен со своим центром, соотносится лишь с самим собой; выражаясь классическим юнгианским языком, анима связывает эго с Самостью. В анима-чувстве эта связь осуществляется окольным путем, ведущим не к осознанности, не к сопричастности, а скорее всего к преувеличенному ощущению собственных достоинств. Чем анима действительно помогает чувствующей функции, так это тем, что она создает трудности, вызывает конфликты, беспорядок и фальсификации, обеспечивая чувствующую функцию полем для проявления своей главной активности: различению ценностей и установлению взаимоотношений.

Помощь, которую мне может оказать другой человек в освобождении чувства от его искажений анимой — это вступить в контакт с чувством естественным путем и вытеснить комплекс. Значит, этот человек должен признать и отнестись с уважением к тому, что для меня наиболее ценно. Ведь анима в мужчине всегда чувствует себя им самим. Она знает мою тайну. Благодаря анима-комплексу, мужчины столь чувствительны, падки на лесть, легко оказываются добычей психической инфляции, в плену своих амбиций и страстей. Если никто другой не сможет взглянуть на меня взглядом, который мне нужен, чтобы обрести себя или связаться с интересами моей Самости, слишком загадочной для меня, чтобы я смог ее опознать, мне остается только сдаться на милость чувств анимы и позволить ей обмануть меня, что, как сказал Оскар Уайльд, тоже имеет свои преимущества. ("Преимущества эмоций состоят в том, что они вводят нас в заблуждение".)

Школьное воспитание стремится, главным образом, развивать функции мышления и ощущений, хотя тесты умственных способностей, с их ориентацией на быстроту и догадливость, поощряют интуицию. Воспитание чувств, а именно вкуса, умения оценивать, строить взаимоотношения не является ядром школьного образования. Музыка, искусство, различные виды спорта, общественные клубы, религия, политика, театральное искусство — все эти занятия не входят в обязательную программу обучения, и их выбирают сами ученики. Где может пройти школу сердце? Возможно, не столь уж абсурдна мысль, что профессия психотерапевта обязана своим существованием всеобщему неадекватному и недоразвитому состоянию чувствующей функции.

Если бы наша обычная система воспитания обращала больше внимания на чувство, отпала бы острая необходимость в развитии чувствующей функции с помощью средств психотерапии. Руссо говорил: "Тот из нас, кто лучше всех может переносить радости и горести жизни, по моему мнению, лучше всех воспитан".

Воспитание рационального ума, вопреки заверениям теоретиков школьного образования, мало способствует развитию способности достойно переносить радости и горести жизни. Скорее справедливо обратное: воспитание рационального ума уменьшает нашу способность общаться с чувствами, так как чувство и мышление, по-видимому, как правило, развиваются друг за счет друга. Романтики понимали это и потому говорили: "Чувство может ошибаться, но поправить его может только чувство" (Гердер). Это утверждение отрицает превосходство доводов разума над доводами сердца и отражает романтическое отношение к классическому порядку. Подчиненную чувствующую функцию невозможно исправить с помощью ведущей мыслительной функции. Начиная воспитывать свои чувства, человек не прислушивается к голосу ведущих функций, так как их неодобрение, даже выраженное в мягкой форме совета, действует подавляюще. Чувству требуется воспитание через веру; оно начинает функционировать, только когда мы доверяем его действиям и позволяем ошибаться.

Душа работает над собственными ошибками, используя свою способность к саморегуляции. Она возвращает нас, особенно в сновидениях, в пору отрочества, когда проблемы чувства становятся более острыми, а учебные заведения, в которых мы провели так много томительных дней, оказались полностью неспособными разрешать эти проблемы. До наступления отрочества развитию чувства уделяется больше внимания; ребенку и многое дозволяется, и за ним и больше наблюдают. Но в пору отрочества, без посвящения в тайны взрослых, без четких запретов, инструкций, принятых форм поведения, мы оказываемся на свободе, в гуще мирской суеты, принося в нее собственные смятенные чувства.

Возвращаясь в сновидениях в отрочество, взрослый человек часто сталкивается с пробелами в забытых чувствах, когда эмоциональная жизнь только начинала открываться перед ним, а чувствующая функция приступала к дифференцированию, и ее оценки искажались незнанием и подавлялись страхом. Сновидения снова возвращают человека туда, где все шло неправильно, в ту же школу, но на этот раз — для воспитания чувств.

Здесь мы находим гомосексуальные и лесбийские связи и фантазии; повторяющиеся встречи с некоторыми учителями; высокие идеалы школьной влюбленности; людей, тривиальных и давно забытых, но настойчиво возвращающихся в снах из-за чувств, воплощением которых они являются. Мы не вырастаем из отрочества — что, по нашему мнению, является целью аналитического процесса, — а, скорее, обнаруживаем, что как бы растем в обратном направлении и возвращаемся в ожившее заново отрочество: песни, сценки, лица трогают наши сердца с необычайно живой, хотя и сентиментальной силой.

Первый шаг в воспитании чувства состоит в освобождении его от страха. Чувства сначала должны быть пойманы, удержаны в сознании и признаны именно чувствами. Так как чувствами занимается чувствующая функция, ей следует разрешить чувствовать то, что она чувствует на самом деле, принять и признать ее, не допуская вмешательства ведущих функций. Но вмешиваются не только они. Сама чувствующая функция оценивает содержание психического ограниченными мерками. Наши собственные застывшие моральные устои, дешевый вкус и нетерпимость работают против нас. Кажется, что чувство развивается, находясь в состоянии подвешенности и неопределенности, чтобы мы могли заново осознавать, а не привычно оценивать то, что чувствуем.

Воспитание чувств начинается с того момента, когда я начинаю доверять своему собственному, спонтанно возникшему первому чувству: ("Мне не нравится его лицо", "Во мне все смешалось", "Я ничего не чувствую", "Я просто сержусь, все меня раздражает") — независимо от того, насколько оно допустимо и приемлемо в коллективной системе ценностей. Подавляя простейшие чувственные реакции, я препятствую чувствующей функции дать их содержанию дифференцированную оценку. Например, если по нравственным соображениям я подавляю определенные чувства ("Я женат и не должен испытывать такие желания", "Это неправильно с моей стороны — ненавидеть его без всяких причин"), ничто в дальнейшем из них не сможет вырасти; они останутся в зачаточном состоянии и зачахнут. Или, например, когда при наступлении депрессии я говорю себе: "все мы иногда себя так чувствуем", срабатывает еще одно привычное клише, препятствующее выяснению специфических проблем, которыми вызвана эта депрессия.

Эти маленькие защитные приемы направлены на поддержание привязанности чувства к аффективным корням, потому что все новое, входящее в сознание, обладает потенциалом, заряженным эмоциями в большей степени, чем сама эго-система, иначе это новое нельзя было бы почувствовать и принять. Прежде чем приручить зверя, его нужно поймать. Прежде чем воспитание сможет начаться, должно существовать то, что нуждается в воспитании. Поэтому требуется ответственное отношение человека к чувствам, что бы он ни чувствовал, а не только ответственное отношение к идеалам, указывающим, как человек должен чувствовать. Такое ответственное отношение подвергает проверке идеалы человека: ведь требуется мужество и честность, чтобы принять все, что скажет чувство, после того, как его признают.

Характер человека определяется не содержимым его бессознательного (ведь в каждом из нас есть статистическая доля террориста, убийцы и извращенца), а тем, как он относится к этому содержимому.

Криминальный вывих, составляющий часть каждого комплекса, приводит чувство в состояние шока. Я могу проигнорировать этот шок и просто не почувствовать эту тень своей натуры. Или я могу играть роль социального работника по отношению к своим преступным наклонностям, пытаясь оказать помощь и понять их, или мое эго может выступить в роли судьи или полицейского. Наряду с «террористом», в нас сидит еще и «полисмен», энергично борющийся с любыми признаками насилия и не допускающий взрыва. Когда комплексы констеллируются и намечается серьезная конфронтация, человек способен до бесчувствия забивать их таблетками и вином, или отвлекать их внимание. То, как человек относится к своим антиобщественным и криминальным компонентам бессознательного, показывает его способность использовать свою чувствующую функцию.

Отсюда следует, что чувство требует психологического мужества. Существуют гражданское, физическое и интеллектуальное мужество и мужество души, вступающей в бой с самой собой. Познать содержимое своей души, обнаружить в своих комплексах разрушительные тенденции, испытать распад личности и собственную неполноценность — для этого необходимо немалое мужество.

Психологическое мужество — это мужество сердца; ведь можно рассматривать это качество как проявление эроса, стоящего на защите сердца, охраняющего и его щедрость, и его безрассудство. Мужество чувства по отношению к содержимому души, независимо от того, что оно из себя представляет, реализует оживший миф об Эросе и Психее. Эрос одаряет своей любовью и поддержкой все подавленные компоненты души. Чем больше мы защищаем эрос, тем большую психологическую силу мы приобретаем, демонстрируя тем самым, что эрос подвигает нас не только на утоление своих желаний, но и дает нам мощный жизнеутверждающий импульс. Мужество проявляется в готовности чувствующей функции принять все, что ее настигает.

Воспитание через веру и мужество может саботироваться аналитическим разумом. Мы начинаем анализировать то, что чувствуем, слишком рано пытаясь понять: почему, откуда пришло это чувство, что оно «означает». Затем, вместо того чтобы чувствовать, мы называем то, что чувствуем, проекцией и пытаемся "вернуть ее назад" или передать другому для «обсуждения». Мы делаем все что угодно, не обладая мужеством, которое позволило бы пережить неполноценность своей чувствующей функции.

Поскольку чувство имеет свои «плюсы» и «минусы», принятие его означает, что мы смиряемся также и с его отрицательными чертами: с хитростью, неприязнью, холодностью. Отрицательные чувства и их выражение в равной мере присущи чувствующей функции. Как говорил Руссо, "радости и горести жизни": не одни только радости. Обет, который дают вступающие в брак, точно устанавливает чувственные оценки и признает существование отрицательных чувств: "обещаем быть вместе в горе и в радости".

Вступление в брак обеспечивает нас сосудом для накопления отрицательных чувств любого сорта, в том числе и касающихся самого брака. Хотя мы можем наивно вступать в брак, вдохновленные порывами надежд, желаний и радостей, реальная семейная жизнь приносит плохое настроение, сарказм, угождение, мелочность, скуку и такую массу осложнений, вызванных отрицательными чувствами, что ее можно считать превосходным испытательным полигоном для чувствующей функции. На свете найдется немного мест, где имеется возможность развития длительных вынужденных взаимоотношений: место службы мы меняем, от соседей уезжаем, а любовь часто увядает под порывами холодного ветра. Но брак, кажется, идеально создан для выражения всех видов отрицательных чувств и дифференциации чувствующей функции. Тот факт, что брак, кажется, остается единственным прибежищем, в котором этим чувствам разрешено существовать, где их появление даже ожидается, заставляет задать вопрос: не вынужден ли в наши дни брак нести большую, чем причитающуюся ему долю отрицательных чувств (не имеющих других освященных мест обитания), и подавленных функций (которые нельзя показывать посторонним)? Существует старая шутка о чувстве, которое мужчина старательно накапливает на протяжении целого дня лишь для того, чтобы, придя домой, выплеснуть в жалости к самому себе на членов своего семейства. Из-за того, что в отношениях супругов расцветают отрицательные чувства, брак не может быть «успешным» в старомодном смысле, когда его сравнивали с прекрасным растущим деревом, которое любят и за которым ухаживают. И все же брак может оказаться успешным, если в нем смогут быть пережиты его отрицательные стороны, а чувствующей функции будут созданы условия для ежедневных упражнений. Брак дает чувствующей функции шанс для развития, потому что он, как обезличенный архетипический сосуд, стоит в стороне и гордо возвышается надо всем, что происходит между супругами. Этот сосуд может оказаться западней или клеткой, в которой женщина «задыхается», а мужчина рвется "на волю", но жизненный опыт свидетельствует лишь о прочности этой обезличенной структуры. Обет супружеской верности и преданности не подразумевает исключение подавленной части личности с ее предательскими, разрушающими чувствами; скорее, этот обет означает, что она тоже "вступает в брак", что ее впускают в дом, делят с ней ложе, встречают с доверием, а не с подозрением, давая супругам возможность в браке чувствовать то, что он или она действительно чувствует[12].

Воспитание чувствующей функции может оказаться для чувствующего типа даже более трудным, чем для человека с иной ведущей функцией. В конечном счете, ведущая функция трудно стареет; она представляет спокойную адаптивную систему, которая легко справляется со своими задачами, в то время как новые этапы развития личности обычно сопровождаются разрушением привычного, а в таких ситуациях на первый план имеет шанс выдвинуться подавленная часть личности. Чувство может распространяться на новые сферы жизни, на новых людей, новые интересы, новые занятия, но, если при этом не будет продолжаться дифференциация оценок, они не будут становиться более тонкими и человечными, сама функция не будет развиваться, будет только смещаться фокус ее внимания. Следовательно, чувствующим типам следует почаще приостанавливать действие своей ведущей функции, чтобы дать ей возможность развиваться. Мать чувствует, что ее сын ошибся, взяв в жены негритянку; жена замечает, какое разрушительное влияние оказывает на мужа его лучший друг; муж видит, какой бездарной тратой времени является общественная деятельность его жены. Каждое из этих суждений может привести к активным действиям. Но, приняв в расчет позицию сына, мать имеет возможность открыть для себя новые ценности. Осуждая друга мужа, жена упускает возможность познакомиться с имеющей свои ценности новой областью жизни, в которую ее приведет «недостойное» чувство мужа к его «недостойному» другу.

Функция может развиваться и в направлении, противоречащем ее лучшим оценкам. Это путь порока: Свифт, Бодлер, Пруст показали, какой потенциал развития чувства может быть открыт через извращение чувств, которые общественное мнение считает «хорошими». В обществе, в котором доминируют ценности протестантской религии, отдающие приоритет искренности, простоте и наивности, чувства, извращенные пороком, эстетством, иронией, излишествами, лукавством и другими подобными свойствами, по общему мнению, являются «плохими». Но мы должны постоянно помнить, что наше мнение о том, что представляет собой воспитанная чувствующая функция, убого и сентиментально.

В этом плане чувство может нуждаться в воспитании через ценности, противные общепринятым, например, через ложь. Правда не является только абстрактным принципом; она также отражает реальность конкретной ситуации, в которой играют роль различные ценности. То, что может казаться правдой с точки зрения анализа голых фактов, может оказаться ложью с точки зрения защиты более высоких ценностей или быть верным только в данной ситуации. Родители многое скрывают от своих детей и лгут им, и все же ожидают, что те всегда будут говорить правду. Можно сказать, что есть правда чувства и правда мысли, и иногда они не совпадают. Кроме того, мы имеем классические конфликты между Милосердием и Правосудием, Любовью и Правдой. Психологическая правда обычно двойственна, если не множественна — она имеет много сторон и включает в себя много правд. Гермес, предводитель душ, указывающий путь психологического развития, только появившись на свет, начал свою жизнь с кражи и лжи. Иногда человек обнаруживает, что то посвящение в психическую реальность с ее многослойной правдой проходит через особую ситуацию, в которой он обязан лгать и в которой его чувствующая функция внезапно сталкивается с конфликтами между велениями совести и требованиями психологической правды.

Эта проблема может оказаться для чувствующей функции трудной, если в ней не развилась изощренность и она не нашла связи между ценностями души и общественными ценностями. Чувствующий тип обычно воспринимает установившиеся ценности цивилизации, включая их в постулаты своей совести. Он ощущает себя частью закона и поддерживает учения об истине, сформировавшиеся в результате исторического процесса. Другой способ развития чувствующий функции — формирование самой связи с общественными ценностями. Спокойное и полное принятие их или абсолютное отрицание выражают реакцию подавленной функции, действующей по принципу "все, или ничего".

Всего несколько лет назад значительная часть психотерапевтических методик ставила своей целью приспособить экстравертное чувство к ценностям внешней реальности, сейчас же она обратилась к интровертным чувствам и стремится приспособить их к внутренним ценностям. Таким образом, произошел резкий поворот от экстравертной к интровертной чувствующей функции. Прежде мы приводили внутренний мир человека с его симптомами и эмоциональными потребностями к гармонии с работой, семьей, школой и обществом. Теперь мы отвергаем требование приноравливания личности к общественным требованиям, ради достижения гармонии со своими субъективными образами, эмоциями и идеями.

Однако может оказаться, что приспособиться к собственным субъективным требованиям так же трудно, как и к требованиям общества. Мои эмоциональные реакции и идеи могут принести мне самому не меньше неприятностей, чем другие люди. Развитие чувствующей функции связано также с обращением к «внутреннему», или психическому миру через чувства-фантазии. «Другие», с которыми человеку приходится иметь дело, также являются милыми славными людьми со своими комплексами, и насколько чувствующая функция может удовлетворять их потребности? Интровертный чувствующий тип держит свои ценности при себе, развивая реакции и суждения, связывая их с собственными фантазиями и заставляя время работать на него. Он вступает в контакт сначала со своими фантазиями относительно людей, а потом уже с самими людьми. Это отнимает много времени, поэтому чувствующие типы часто молчаливы, но в течение длительного молчания они обретают чувства безопасности и силы.

С другой стороны, не-чувствующие типы (иной психологической ориентации), не придавая значения тому, что происходит в их психическом мире — сновидениям, симптомам, фантазиям, депрессии, — или стремясь вкладывать в этот мир лишь отрицательные ценности, наносят вред самим себе. Они используют свое интровертное чувство только с целью саботировать самих себя. Такие люди стыдятся своих сновидений и считают тривиальными и пустыми спонтанно возникающие настроения и фантазии. Они сразу отмахиваются от этих настроений, не понимая, что настроения, как и эмоции, поддерживают нас. Им свойственно низко оценивать содержимое собственной души. Но ведь именно эти чувства-фантазии составляют образ моей натуры, и когда я оцениваю их, они придают мне цену, безопасность и силу. Без этого регулируемого интровертного чувства я рискую невзлюбить самого себя или самоутверждаться с помощью безраздельного себялюбия, именуемого инфляцией.

Очень часто в сновидениях нам являются образы, пробуждающие наши чувства. Эти бедные, никому не нужные, больные и деклассированные образы людей, появляющиеся в фантазиях, отражают состояние нашей личности и те ее стороны, внимания к которым требует чувствующая функция. В первой же беседе с образом своей анимы мужчина, который к тому времени уже в течение почти трех лет посещал аналитика, обнаружил, что этот образ требовал от него только того, чтобы он своим чувством признал его, т. е. оценил его, заботился о нем, и учитывал его мнение во всех своих действиях. Одна пациентка все время боролась с "мужчиной в темных очках", видевшим все в черном цвете. Этот образ из сновидения явился персонификацией ее беспокойств и депрессии. Она смотрела на него и на свои настроения сквозь его темные очки и воспринимала все отрицательные состояния только отрицательно. Но однажды во сне она, вместо того, чтобы ждать от этого образа исполнения ее желаний, спросила, что случилось с его глазами, почему он ослеп, почему страдает и что она может для него сделать. И тут же в ней стали происходить изменения. Изувеченный анимус, слабая анима, израненный герой, обиженный ребенок — все они требуют не только и не столько ампфликации[13] с помощью интуиции или осмысления с помощью мышления, сколько признания с помощью чувства.

Усиленное внимание аналитиков к отрицательным и подавленным чувствам основано на представлении, что пациент приходит к ним со своими пороками, инцестуозными устремлениями, тягой к насилию и тревогами — в результате мы забываем о существовании высших ценностей. Иногда в близких отношениях между супругами или отцом и сыном то, что их наиболее глубоко трогает и больше всего вдохновляет, остается "за кадром". Из круга семейного общения выпадают не только темные, но и светлые стороны. Усовершенствование чувствующей функции невозможно без проверки ее отношения к изысканности, нежности, экстазу, скорби. Вспышки эмоций, которые действительно трогают меня и убеждают мое чувство, дают мне жизненную силу и на которых держится вся моя жизнь как человека — разве они не принадлежат к сфере отношений? Разве они не должны выражаться так же, как моя ярость и болезненная депрессия? Разве нежность существует только при опущенных шторах, ярость — когда человек пьян, а слезы навертываются на глаза только на кладбище? В анализе часто случается так, что более глубокие или высокие чувства, такие, как любовь, вера в себя, стремление к спасению, способность искренно любить других, являются основной движущей силой. Мы — такие же жертвы подавления чувства бьющей через край радости, как и агрессии. Мы не можем прийти в слишком большой восторг, не испытав чувства вины и беспокойства.

В прежние времена великолепные, положительные чувства радости также составляли часть ритуала: во времена празднеств и карнавалов коллективные формы проявления чувств преподносились как божественные дары. С каким трудом достается нам высокая похвала, щедрый жест, или погружение в среду, в которой мы чувствуем себя абсолютно счастливыми! Мы не позволяем себе петь не просто из-за строгой пуританской морали или своего супер-эго, а потому, что не может петь наша чувствующая функция. На буржуазном мирском языке объективной психологии освобождение своих чувств является знаком духовной незрелости и инфляции (завышенной самооценки). Боги должны соблюдать дистанцию и не входить в наше жилище.

Создание атмосферы также относится к теме данных лекций. Чувствующая функция оценивает ситуацию. Она дает ей оценку, судит и выясняет, какие ценности вовлечены в данную ситуацию и могут привести нас к действиям, согласующимся с этими ценностями. Часто атмосфера разрушается из-за ее переоценки и больших надежд, или из-за недооценки ситуации, вызванной прошлыми ассоциациями, которые только отвлекают внимание от настоящего момента. Затем мы начинаем чувствовать, что все происходящее в комнате с этими людьми совсем не "то, что надо", а "то, что надо" происходит с кем-то другим, в другое время и в другом месте. Такие чувственные фантазии наносят вред настоящему моменту, не давая ему должной оценки. Сознание ценности реальной ситуации создает атмосферу значительности происходящего без вторичных усилий и атрибутов: украшений, обеда или нарядов. Одно внимательное отношение к собеседнику уже обеспечивает интенсивное общение.

Чувство в этом контексте заключается в осознании того, что происходит «здесь» и «теперь». "То, что надо" происходит там, где вы находитесь. В самой высокой степени такая атмосфера таинства и душевного подъема достигается во время богослужения. Атмосфера создается фокусировкой оценки на настоящий момент. Другую крайность представляют собой скучные семейные вечера и приемы, состоящие из клочков "интересных разговоров". Но в таких ситуациях также существует определенная чувственная атмосфера, и очень важно распознать, что же на самом деле происходит, и правильно на это отреагировать. Чувствующие типы знают, как следует относиться к происходящему. Они способны извлечь из ситуации самое лучшее, просто распределив должным образом свое внимание. Они могут не дать развиться тому, что считают неуместным, и тем же способом манипулировать беседой, давая оценки и демонстрируя либо свой интерес к обсуждаемому, либо его отсутствие.

Реакция на ситуацию затрагивает не только разум, но и все тело. Она проявляется в принимаемой позе, в ощущениях различных органов: желудок реагирует на страх и возбуждение; кровь отливает от рук и ног, и они холодеют; продолжительное напряжение вызывает изнурение и истощение всего организма. Сами по себе эти реакции являются сенсорными, но именно чувство оценивает их и выносит свое суждение.

Воспитание чувствующей функции включает также соблюдение объективных правил отношений. Например, существуют правила отношений между гостем и хозяином, старшим и младшим, господином и слугой, между друзьями, даже между мужем и женой. Во многих культурах эти формы проявления чувства разработаны до мельчайших деталей. Они определяют архетипические состояния чувств, применимые и в других ситуациях, даже метафорических и мистических, как, например, чувство невесты к жениху или чувство «гостя» или «слуги».

Оказывается, довольно трудно соблюдать такие объективные правила, особенно если они являются иерархическими. Занимать позицию высшего лица, не проявляя надменности и не поощряя раболепия; отдавать приказания, не обращая их ни в просьбу об одолжении милости, ни в команду; соблюдать сыновнее послушание, не уступая требованиям семейного комплекса, — все это находится за пределами наших обычных возможностей и в обществе демократического индивидуализма не является целью воспитания.

На первый взгляд может показаться, что эти правила имеют мало общего с чувством, особенно с чувством любви. Ведь если следовать заповедям любви (или Иисуса, или Афродиты), она, как и смерть, является великим уравнителем и уничтожает все формы объективного порядка. Любовь, как и эмоции, противостоит всем структурам и функциям сознания, даже чувствующей функции. Этот аффект или любовные эмоции могут влиться в чувствующую функцию и трансформировать ее, но не могут ее заменить. Любовь архетипична, она принадлежит Богам и дарована ими смертным в виде Эроса. Agape и caritas (христианская любовь и милосердие) тоже ассоциируются с религией, то есть также являются добродетелями, дарованными человеку свыше. Но чувство не зависит от Богов; оно — не сила, а осознание, не искупление, а инструмент. И как ни странно это звучит для приверженцев любви, мы можем чувствовать и воспитывать чувство, не любя, но не можем любить и воспитывать любовь, не чувствуя. Любовный аффект означает упрощение, чувство — дифференциацию. Там, где любовь объединяет путем сплавления в единое целое, чувство соединяет, сохраняя различия. Модели дифференциации закодированы в формах чувств, которые выдерживают натиск любовных эмоций. Коммуны, идеи братства всех людей, утопические общества, основанные на принципе любви, — все они рушатся из-за ошибочного представления о том, что любовь все побеждает и способна заместить чувства.

Противоречия между классическими и романтическими взглядами в меньшей степени выражают различие между головой и сердцем, чем различие между чувством и любовью, между бесчисленными вариациями тонких оттенков чувства и бесчисленными волнами любовных эмоций, размывающими стены между тем и этим, правильным и ошибочным, безобразным и прекрасным, вами и мной. Влюбляясь, мы можем перевернуть все ценности, и достигнуть вершин, находящихся выше добра и зла. Чувствующая функция как функция сознания обладает различающим аспектом Логоса, цель которого — победить Великую Богиню, которая могла бы покончить с различением и разделением. Следовательно, воспитание чувствующей функции не обязано идти по дороге любви, как учат нас сентиментальные романы и романтические мечты подавленной чувствующей функции.

Опыт говорит (аналитический перенос может служить тому примером), что любовь способна содействовать и действительно содействует значительному развитию чувствующей функции, и на этом следует остановиться подробнее. Любовь влияет на чувствующую функцию не прямо, а косвенно. Прямое влияние, ошибочно принимаемое за подлинное развитие чувства, вызывает внезапное появление множества положительных чувств. Но способы их выражения, определяющиеся сильными любовными эмоциями, могут оставаться слишком субъективными и искажаться характерными для любви преувеличениями. И даже когда такие положительные чувства и способ их выражения вполне адекватны, их можно рассматривать скорее как дар самой любви и архетипическую ритуальную составляющую поведения любого влюбленного человека, составляющую безличную и бессознательную. Настоящее развитие чувствующей функции, являющееся результатом косвенного влияния, наступает позже, когда чувство начинает длительную работу по оценке и дискриминации происходящего. Оно сортирует чувства и взвешивает все «за» и «против». И только затем наступает время для усовершенствования самой чувствующей функции. Большую психологическую роль в этом процессе играют любовные письма, любовные стихи и любовные дневники. Любовь поставляет чувству пищу, которая часами мечтательно переваривается. А расширение границ терпимости и понимания других людей любовь дает на поздних стадиях своего развития.

Главный воспитательный эффект, который любовь оказывает на чувствующую функцию, заключается в том, что, пережив этот опыт, мы начинаем доверять собственным чувствам. Это и есть воспитание чувствующей функции через веру, воспитание, о котором упоминалось выше. Любя, мы рискуем нашим чувством и доверяем его действиям. Любовь не только открывает двери сонму нежных, комических, диких, экзальтированных чувств, она также предоставляет безопасное место, где эти и другие, более незрелые и более сомнительные чувства могут быть приняты с доверием. Любя, мы ценим даже слабые, собственнические, тщеславные и цепкие чувства. Независимо от их проявлений, мы верим в них и доверяем им, потому что они являются частью нашей любви. Оказавшись в ситуации, в которой эти чувства принимаются, мы сами обретаем способность их принимать. Доверие, которое оказывает нам другой человек, учит нас доверять себе как человеку. С этой верой приходит и чувство искупления: наши чувства, наше сердце становятся «добрыми», и даже раны, нанесенные чувству в детстве и отрочестве, могут быть открыты, пережиты и вылечены. Влюбляясь, мы снова становимся молодыми, частично из-за того, что любовь возвращает нас к этим неясным, но кровоточащим ранам, нанесенным отрицательными чувствами, которым теперь мы можем найти место в структуре отношений и тем самым избавиться от них.

Любовь порождает такое изобилие чувств, что чувствующая функция начинает констеллировать (инициировать формы), иначе мы не смогли бы в них разобраться. При каждой встрече влюбленных чувствующая функция подвергает любовь испытанию. Ее невозможно заменить никакой другой функцией: мы не можем найти выход из лабиринта любви, обдумав весь путь или двигаясь на ощупь. Вследствие того, что влюбленность стремится устранить все различия в чувствах, от чувствующей функции требуется помощь в организации любви. Опыт влюбленности, когда человек оказывается в плену собственных чувств и зависит от своей чувствующей функции, служит неоспоримым, убедительным доказательством ее существования как независимого, незаменимого психологического посредника.

Личные отношения требуют личного чувства. Здесь следует подчеркнуть значение малых величин. В этом смысле можно поучиться у мистиков. Мы склонны верить, что великие мистики занимаются глобальными космическими проблемами, однако на самом деле обычно они говорят о малых вещах, даже очень малых. С помощью чувствующей функции они сводят интеллектуальные проблемы к насущным, обыденным вопросам естественных потребностей человека. Их могут рассмешить самые тривиальные события. Наши испорченные чувства пренебрегают мелочами, не обращают внимания на малые ошибки, которые мы совершаем, идя по жизненному пути. Затем реальность оборачивается к нам своей горькой стороной: можно испортить себе жизнь, упустив скромную возможность, подсказанную чувством, или своевременно не вскрыв маленький раздражающий гнойничок. Пренебречь малым — значит пренебречь своей чувствующей функцией. Поэтому личные чувства следует выражать в малых формах: в виде личных любезностей, в обмене личными впечатлениями, личными замечаниями о том, что именно нравится нам в другом человеке. Чувствующая функция, признавая достоинства другого человека, укрепляет их, дает ему веру в себя. Личное чувство выражается также глазами, голосом, движениями рук. Переход от одной функции к другой часто достигается сменой интонации. Когда анимус командует, а анима жалуется, чувствующая функция обычно медлит, хотя и может притвориться активной. Чувствующая функция может проявить себя взглядом, недаром существует выражение "посмотреть друг другу в глаза". Иногда руки говорят больше, чем слова: ими жестикулируют, их агрессивно сжимают в кулаки, ими успокаивающе гладят больного.

Использование имен когда-то выражало личные чувства, но, как и многое другое, постепенно утратило эту функцию. В «примитивном» обществе обращение по имени обычно строго регламентируется ритуалом. Человек нередко имеет несколько имен, а обращения к членам семьи связаны с соответствующими формами семейных взаимоотношений. В немецкоязычных странах форма обращения строго дифференцирована по степени близости отношений. К человеку обращаются по титулу и фамилии, а иногда по имени. Кроме того, в немецком языке существуют местоимения «Du» (ты) и «Sie» (Вы) [В современном английском языке существует только одно местоимение: «you» — "вы".], каждое из которых имеет много оттенков. Одна из легенд гласит, что только Бог знает наши подлинные имена, но в современном обществе мы произносим их при первом знакомстве. Произнесение имени другого человека является архетипическим выражением чувства. (Оно означает интимность; так например, один мужчина, в первый раз поцеловавший любимую женщину, увидел во сне свое имя, выгравированное на ее языке.) У Пруста есть отрывок, в котором рассказывается о том, что, когда его возлюбленная в первый раз произнесла его имя, он почувствовал себя так, как если бы очутился голым у нее во рту.

Существующие правила взаимоотношений узаконены в манерах. Изучение манер означает изучение форм выражения чувств. Это тезис можно оспорить, заметив, что между тем, что человек чувствует, и его манерами может быть мало общего. Может даже показаться, что манеры мешают выражению чувств, так как появление чувства означает прорыв к искренности, отбрасывание всех манер, выход на свободу того, что человек "чувствует на самом деле". Проблемы человеческих контактов между черными и белыми, между революционерами и представителями истеблишмента достигли такой степени непримиримости, при которой манеры могут вызвать только смех. Пренебрежение манерами в исторические периоды насилия выявляет различие между чувством и аффектом. (Хотя нельзя утверждать, что чувство не может стать проводником агрессии, жестокости, промывания мозгов или исполнения законов военного времени.)

Манеры, в лучшем случае, могут оказать сопротивление только аффектам, но не чувству. Чувства, кажущиеся в сравнении с манерами, слишком личными, выявляют их неадекватность, утрату ими связи с целями, для достижения которых они появились. Но манеры, как уже отточенные временем, так и только что рожденные, придают чувству форму, в которой оно может быть понято и воспринято. Они предоставляют каналы для передачи чувств. Даже такие проявления отрицательных чувств, как оскорбление и раздражение, могут быть выражены в приемлемой манере. Искусно используя их, мы способны вызвать оцепенение, унизить, обидеть, высмеять, или, покрасовавшись, вызвать зависть. То, что манеры со временем становятся все суше, что они отражают только персону человека, что они становятся слишком изысканными и утрачивают содержательность и связь с чувствительностью, — все это лишь подтверждает начальный тезис данной главы: чувствующая функция находится в состоянии распада. Обычным признаком психологического распада является расщепление на полярные части. На одном полюсе мы имеем грубые, но наполненные содержанием чувства, а на другом — манеры, лишенные всех своих функций, кроме функции самозащиты.

Для нового открытия архетипического значения манер как необходимых и жизнеспособных каналов, а не защитных крепостных рвов, восстановим их ритуальность и придадим каждодневным небрежным действиям характер церемонии. Тогда мы прочувствуем простейшие аспекты обычного образа жизни и будем знать, как следует себя вести и чего можно ожидать. Манеры дадут нам образы действий. Без них мы должны тратить время на придание каждому необычному событию соответствующей формы или отказываться от всех чувственных усилий, отдав их под опеку демократической общности чувств, которая всегда поможет "понять, что я имею в виду". ("Всеобщий хаос сознанья /сумятица чувств" — разве Эллиот не относил эти строки к распадающимся манерам?) Навязчивая тревога, с которой мы встречаем ежедневно возникающие проблемы чувств (к выгоде рекламодателей и различных советчиков, наживающихся на нашей нерешительности), — вот результат того, что формы выражения наших чувств ушли в область бессознательного. На место отжившего ритуала приходят бессознательные навязчивые импульсы.

Манеры архетипически связаны с нуминозностью; в их содержание входит и отношение к власти. Наиболее разработанную форму они имеют в местах сосредоточения власти: в церкви, в армии, в правительственных учреждениях. А также там, где происходит соревнование или существует риск: в суде, в спорте, на борту корабля, в операционной хирурга. Обычно манеры ассоциируются с ошибочным представлением о церемонии как о чем-то безжизненном, искусственном. Но «инсценированность» манер демонстрирует нуминозность всей жизни — архетипическую власть, которая, подобно Богам, присутствует в каждой ситуации, драматизируя ее. Следовательно, оживляя манеры, мы могли бы вернуться к архетипическому смыслу общественных ситуаций, менее личному и более нуминозному, когда все, что мы говорим и делаем, благодаря ритуалу, выходит за границы нашей индивидуальности.

Манеры являются частью приспособления. Как можно прочесть у Юнга, экстравертное чувство первоначально направлено на достижение согласия, договоренности, компромисса. Внешние ценности легко распознать и к ним легко приспособиться. Приспособление использует такие чувственные приемы, как присоединение, участие, совместная деятельность, помощь и подтверждение внешней общественной реальности. Более того, приспособление позволяет избавиться от скованности, надменности, отстраненности. Растворение в безличном коллективном бессознательном не обязательно происходит в результате сильных личных переживаний, связанных с любовью, искусством, массовыми действами или религией. Оно также может произойти в результате подчинения требованиям коллектива, так как коллектив сам является архетипом и ареной действия всех архетипических сил, присутствующих в психическом. Приспособление к требованиям коллектива превращает нас в маленькую статистическую единицу. Человек на самом деле становится одним из миллионов, и проявление человечности и творчества становится зависящим ото всех. Как ни угрожающе это выглядит с точки зрения романтического индивидуализма и мифов о героических личностях, жизненный опыт заставляет нашу чувствующую функцию приспосабливаться, не рассуждая, и подчиняться, не вникая в суть.

С точки зрения современного анализа приспособление означает уместное поведение, «примерность», о которой говорил Платон, "правильное поведение", согласно "Книге Перемен" (I–Ching). To обстоятельство, что такая простая истина возведена в высший жизненный принцип, показывает, в какие глубины может нас увести проблема чувствующей функции. «Уместность» — слово, которое мы любим использовать, описывая развитую или ведущую чувствующую функцию и которое характеризует индивидуальный стиль и тактичное поведение.

Стиль и чувство своевременности также принадлежат к объективным формам чувства. «Стилизованное» означает то же, что и «манерное»; стилизуются экстравагантные формы разложения экстравертного чувства, когда оно иссякает, стремясь к повторениям, настойчивости и орнаментации. Обычно орнаментация начинается с простых символических надписей, вызванных сильными эмоциями, а позднее вырастает в арабески и завитушки в стиле рококо. Подобным образом стилизуется и чувство в поздней фазе развития страсти. Тем не менее, оно остается в сфере чувств. (Слишком легко мы отвергаем манерность как нечто хрупкое, дешевое и сентиментальное, забывая о том, что в ней тоже отражаются чувства и качества человека.)

Но стиль — нечто большее, чем стилизация. Стиль — это счастливый союз индивидуального чувства с внешними ожиданиями, к которым ему удалось приспособиться. Это — сама чувствующая функция, высвечивающая личность, подобно тому, как хрусталь бокала высвечивает цвет вина. Или это сама личность, пропущенная через чувствующую функцию таким образом, что все соответствующее ее стилю согласуется и с внутренней правдой чувства, и с внешним миром. Стиль невозможно купить в модном магазине, ему даже нельзя обучиться, хотя им страстно хотят овладеть все, кто стремится к воспитанию чувств. Это стиль писателя, которому прилежно подражает юный поэт; стиль лектора, который пытается имитировать студент; стиль психоаналитика, который переносит на себя пациент; стиль светской дамы, за которой весь вечер в завистливом молчании наблюдает молодая девушка.

Когда Альфред Адлер говорит о стиле жизни пациента как о ключе к определению природы его невроза, он находится на верном пути, потому что именно стиль жизни показывает, насколько личность владеет своими чувствами, как окрашивает ими содержимое своего сознания, какими ценностями определяется его жизнь. Как мышление находит свое выражение в методическом порядке, так и чувство находит выражение в стиле. Как стиль определенного исторического периода выражает модальности чувства эпохи, так и личный стиль раскрывает чувственную жизнь человека. Если стиль не изменяется в соответствии с переменами, происходящими в жизни человека, и с историческими переменами, влияющими на моду, он становится стилизацией и превращается в карикатуру. Чем меньше бросается в глаза стиль человека (чем менее он стилизован), тем в большей степени он является отражением его личности, тем с большим основанием можно рассчитывать на цельность его чувств, на то, что его манера чувствовать неотделима от него самого. Стиль такого человека гармонирует с целостностью его личности. Собственный стиль в живописи или литературе — высшая цель художника или писателя, то, что помнят дольше всего. Всем прочим можно дать такой же совет: найти себя — значит найти свой стиль, свой способ жизни, окрашенный чувством.

Такт или ощущение своевременности, как корона, венчает чувство, которое мы назвали уместным. Экклезиаст эту мысль формулирует просто: всему свое время. Действительно, все приходит в свое время. Быть может, обладать чувством просто значит обладать тактичностью, делать все своевременно. Юмор полностью зависит от такта, а музыка является ритмическим искусством. Чувствующая функция воспринимает сигналы времени: например, посещение больного в госпитале должно быть не слишком кратковременным, но и не слишком долгим; нужно почувствовать момент, когда надо встать и уйти. Чувство скорее определяется не количеством, а качеством времени, уделяемым другому человеку. По этой причине встревоженное чувство (например, чувство вины, порождаемое материнским комплексом) искажает чувство времени, и время, которое человек уделяет другому, содержит лишь крупицы чувства.

Время обладает качеством — или само является качеством. Это не что иное, как последовательность бесконечно тикающих одинаковых минут, исчезающих в вечности. Развитие ощущения времени достигается чувственным осознанием момента и его индивидуального отличия от отрезка времени, отсчитываемого часами наших мыслей. Момент может быть долгим или коротким, в зависимости от того, каким его сформирует чувство. Моменты имеют размеры: бывают длинные моменты, большие моменты, и моменты настолько заполненные событиями, что в них невозможно найти себе место. Чувство придает времени форму, разбивая его на отрезки, различающиеся эмоциональной окраской. Эти отрезки не лежат на непрерывной ленте, на которой семь часов следуют за шестью часами, а те, в свою очередь — за пятью. Организация чувством времени, его группировка напоминает рост дерева, и корни сегодняшнего дня могут уходить в какой-то день прошлого лета, а не во вчерашний, принадлежащий совсем другому растению. Таким образом мы подбираем старые отношения на том же месте, где их оставили. Именно поэтому для развития чувства столь существенна непрерывность.

По истечении некоторого времени чувствующая функция может измениться, а может остаться прежней. Когда мы долго и неумело пользуемся какой-нибудь вещью, то начинаем на нее обижаться. Но иногда во время такого периода чувствующая функция находит новую связь и дает другую оценку произошедшему событию, и тогда мы ее прощаем. Воспитание чувства невозможно без мужества, позволяющего вынести свои недостатки, неизменные в течение долгого времени. Так чувствующая функция обучается терпению. Как долго терпеть и когда пора начать действовать — это вопрос чувства времени, и для человека нет лучшего советчика, чем "внутренний голос" его чувствующей функции, которому нужно доверять.

Нашими действиями может руководить и то влияние, которое мы оказываем на других людей. Нам не дано видеть себя со стороны, но мы способны, наблюдая за лицом другого человека, слушая его голос, определить, какое влияние мы на него оказываем. Чувствующий экстраверт способен заставить другого человека хорошо себя чувствовать. Он хвалит, говорит комплименты, оказывает помощь, сглаживает шероховатости, замечает нужды собеседника и может его ободрить. И можно также следить за результатами своих действий: что мы внесли в комнату, войдя в нее? Что прозвучало в нашем голосе, кроме слов? Какой страх мы нагнали на присутствующих? Вызвали ли у кого-нибудь смех, или людям пришлось все время защищаться, чувствуя себя виноватыми? Пролетело ли время незаметно или медленно тянулось?

Может быть, чувство, по существу, — это только время, уделяемое определенным вещам, а последним цветком в букете человеческих чувств, как говорят мистики, является терпение или искусство промедления. За пределами быстротечного чувства анахата[14] (апаhata) существует медлительность без депрессии и легкость без собственной переоценки. Если у меня для вас нет времени, это означает, что я не придаю вам большого значения. Когда мы выясняем, чему и кому человек уделяет свое время, то многое узнаем о его чувствах. Время, отданное другому, может определить и обращенное к нему чувство.

Традиционные формы воспитания чувства — манеры, стиль, чувство времени, личные взаимоотношения, брак, чувства-фантазии, влюбленность — демонстрируют методы, которые применялись всегда. Они свидетельствуют о том, что воспитание чувства не нуждается в специальных программах. Я с сарказмом отношусь к популярному движению группового воспитания чувств, и вовсе не потому, что чувствующая функция не нуждается в развитии, но потому, что отправная точка приверженцев этого метода — наложение обязательств на саму жизнь. Они занимаются техникой. Это — еще одна форма протестантизма, каждый адепт которого «завоевывает» любовь ближнего, испытывая обманчивый энтузиазм самосовершенствования. В этих группах, прививающих чувствительность, не остается места угнетающему признанию устоявшихся привычек и пределов любви, личности и преобразований. Кроме того, они преувеличивают значение личного и сиюминутного, в то время как чувствующая функция нуждается в длительном существовании, во взаимоотношениях с объективными ценностями и с обезличенной реальностью. Мы заблуждаемся, веря, что эти группы принадлежат Эросу, потому что этот Бог поражает людей своими стрелами, соединяет их в пары и, устанавливая между ними близкие отношения, явно ставит интимное выше общественного. Эрос развивает чувства с помощью различных обличий любви: pathos (вожделения), hymeros (желания), anteros (взаимности), philia (человеколюбия), agape (христианской любви) и caritas (милосердия). До сих пор неясно, кто из Богов вызвал к жизни эти группы, но доподлинно известно, что начинались они как лечебные. Они появились благодаря нездоровой ситуации, и чувства, развившиеся в такой обстановке, следует считать хотя бы частично связанными с истоками этого вида групповой терапии, точно так же, как чувства, проявляющиеся в аналитической практике, отражают психопатологические корни, из которых вырос психоанализ. Новые виды групп возникают из-за того, что традиционные формы общения — застолья, банкеты, проституция, борьба, скорбь, заговоры, танцы — утратили свое значение, и требуется чем-то их заместить. По крайней мере, эти группы предлагают замену, в которой задействована определенная патология. Нам еще предстоит увидеть, каким будет в них воспитание чувств.

Чувству присущи многие психопатологические отклонения. Действительно, такие искажения чувствующей функции, как истерические реакции или шизоидная амбивалентность, являются главными критериями психопатологии вообще. Психопатия, например, определяемая как отсутствие морального ощущения или "нравственное безумие", по-видимому, связана с особенностями чувствующей функции. Эти явления описаны в любом учебнике психопатологии и психиатрии.

Но существуют и другие особенности чувствующей функции, привлекающие внимание. К ним, например, относится избегание (уклонение). Некоторые из нас обладают характерной чертой — стремлением скрыть свои чувства. Когда разговор подходит к чему-нибудь слишком личному, мы часто, стиснув зубы, произносим классическую фразу жителей Новой Англии: "Я предпочел бы об этом не говорить". Или же, напротив, для достижения катарсиса мы проявляем свои чувства в группах, возбуждаясь их открытием и выражением, но избегая их последствий.

Мы можем также обратиться к Восточным традициям, превосходно избегающим развития чувства. Аранжировка цветов в манере японских мастеров или трансцендентная медитация имеют мало общего с реальными проявлениями чувствующей функции. Мы могли бы больше сделать для ее развития, формируя эту функцию на культурной основе путем изучения творчества Готорна, Харди, Эмерсона и Джона или Карла Весли (специально для протестантов) или проводя время в Кентукки или Канзасе (а также со своими родителями). И то и другое принесло бы больше пользы, чем посещение какого-нибудь ашрама, в котором способы выражения чувств не имеют ничего общего с нашими. Восточный путь обходит стороной дифференциацию личного чувства, замещая его коллективным спокойствием и самоконтролем. Чужая культура может служить фоном для контрастных стилей. Генри Джеймс показывает американский стиль выражения чувств, перенося место действия в Париж. Поэтому, читая французскую литературу или смотря итальянские фильмы, мы более тонко чувствуем наши различия. Принятие иностранной культуры и ее стиля выражения чувств обеспечивает нас коллективной формулой (люди присваивают себе буддийские имена и одеваются в сари), но от воспитания чувствующей функции при этом мы уклоняемся.

Обычно мы избегаем чувства, перекладывая его на кого-то другого: на партнера по браку, на лучшего друга, секретаря, декоратора интерьеров или на аналитика, «ведущего» нас и объясняющего, как следует возвращаться домой и относиться к детям. Иногда мы избегаем чувства, переживая его внутри себя с преувеличенной интровертностью и никогда не проявляя его внешне на людях, в своих оценках и вкусах, или, наоборот, мы живем со столь интенсивным внешним проявлением чувств, что таким образом избегаем отчаяния и хаоса нашего личного субъективизма.

Можно напомнить, что человек с хорошо развитой чувствующей функцией всегда установит, что именно важно в его субъективном и/или объективном мире. Остальные же люди сталкиваются с проблемами при определении того, что для них важно. Мы или недооцениваем себя, или переоцениваем, а отсутствие понимания того, что имеет наибольшее значение, отправляет нас в погоню за счастьем. Мы не довольны ни собой, ни нашим положением. А чувствующие типы, даже когда они обеспокоены идеями, абстракциями, планами и встречами, могут быть довольными, даже глупо самодовольными, потому что их чувства делают ценными и важными их духовное содержание, взаимоотношения и обстоятельства. Таким образом, чувствующие типы оказываются в большей безопасности и меньше поддаются влиянию опасного любопытства, бунтарских порывов и жажды перемен.

Барьер, существующий в функции между ее экстравертной и интровертной сторонами, может оказаться ответственным за все те странные явления, которые относят к проявлениям расщепленного чувства. Подавленная функция уходит в подполье. В результате мы утрачиваем доступ ко многим нашим чувствам; они исчезают вместе с функцией, и я не знаю, что чувствую, и не могу выразить чувство, не загнав себя в особый вид расщепленного состояния. Вместо того чтобы сказать: "Я желчный, скупой, сухой человек" или "Я хочу тебя", или "Мне нравится сидеть в этой комнате", мы разносим во времени наше чувство и его выражение, говоря: "Я часто так себя чувствовал", или "Когда я был ребенком, то всегда хотел…", или "Когда-нибудь в старости я стану любящим и добрым". Там, где мы находимся, наших чувств нет, а там где находятся наши чувства, нет нас. Мы отделили себя от своих чувств. Когда женщина после десяти лет супружества спрашивает мужчину: "Ты меня любишь?", ее вопрос содержит не столько сомнение (оно не исчезнет, какой бы она ни получила ответ), сколько попытку связать мужа с его чувствами. Необходимость ответить заставляет его почувствовать, что он чувствует в данный момент, и оказаться в том месте, где находятся его чувства.

Расщепленное чувство проявляется и в других формах. Некоторые люди выражают свои чувства только в письмах, находясь далеко от адресата; оказавшись визави, они теряют дар речи. Другие обретают свои чувства, только посидев в одиночестве в темной комнате, а затем написав что-нибудь или поиграв на рояле. Кому-то приходится пользоваться иностранным языком, как это описано в любовной сцене в "Волшебной горе", где Томас Манн отбрасывает свой родной немецкий и заставляет героев говорить по-французски. Кто-то обнаруживает, что его любовные фантазии пробуждаются только при виде плакатов, рекламирующих путешествия в далекие страны, или при воспоминании о любовнице-иностранке, или при мыслях о чем-то, связанном с будущим, или с давно прошедшим столетием, в котором ему хотелось бы жить. Чувство у таких людей всегда возникает в другом месте и в другое время: "не здесь", — говорит она, "не сейчас", — говорит он.

Теперь, заканчивая лекции, я полагаю, что критическая проверка мужества касается психопатологии чувства, а именно тех его аспектов, которые не поддаются иллюзии воспитания. Части чувства никогда не менялись и никогда не изменятся, а в полный комплект входит алхимическая грязь, то есть обычная грязь, выброшенные отходы неисправимых и неискупаемых слабостей человеческого чувства. Сатурн тоже правит душой, и установленные им пределы разрушают иллюзию того, что все поддается развитию.

Мы дали себя увлечь чем-то вроде подавленной философии чувства, утверждающей, что все в человеческой природе может быть улучшено, или связано в одно целое, или осознано. Над анализом навис невидимый знак с надписью «рост» (или "трансформация"). С помощью этой оптимистической философии чувства мы платим дань неискренности чувствующей функции. Смутность идеи вполне устраивает неточность самой подавленной чувствующей функции (или подавленного мышления чувствующего типа), снабжая нас удобным и гармоничным представлением о том, что все, что ни случается, в конце концов приводит к добру, является частью нашего роста, частью процесса индивидуации.

Но мы знаем из опыта собственной жизни и из наблюдений за жизнью других, особенно тех, кто старше нас, что в области чувств имеются ужасные, неисправимые провалы. Это ненависть, с которой "следовало бы" давно покончить, мелочность и подлость, бездействие в критические моменты, перенос страстных желаний в старость, незалеченные раны, непризнанные предательства, постоянно творимая жестокость. Эллиот в ("Литтл Гиддинг" из "Четырех квартетов", London, 1944) описывает"…плоды, которыми под старость Ты сможешь увенчать свои труды".

"Один из них — …тиски переоценки

Всего, что ты содеял и кем был;

И запоздалый стыд за побужденья —

Ведь все, что ты вершил другим во благо,

Как выяснится — сделано во вред".

[Перевод С. Степанова

(Т. С. Эллиот, "Избранная поэзия",

Санкт-Петербург «Северо-Запад», 1994, стр. 96), ]

Хотя болезненные психопатологические чувства остаются с нами до конца жизни, у нас есть для них подходящее место — это дружба. В древности дружба рассматривалась как одно из прекраснейших достижений человека, как нечто редкое и припасенное на последнюю часть жизни. Дружба не может существовать под невидимым знаком трансформации; друзья предназначены не для того, чтобы совершенствовать друг друга, они принимают друг друга такими, какие они есть, со всеми их недостатками. Дружба предлагает чувству условия, в которых могут быть раскрыты и признаны постыдные подавленные чувства. Переживания прошлого и боль старых ран могут быть спокойно пережеваны. Даже анализ не предлагает патологическим чувствам такого теплого прибежища, как дружба.

Но и дружба остается на уровне личных чувств. А душа человека по-прежнему нуждается в обезличенном удовлетворении. До тех пор, пока наша культура не восстановит гармонию с главными архетипическими силами жизни — с ежедневными ритмами и временами года, пометами времени в биографии, с духом, присущим каждому месту, с предками, потомками, семьей и нацией, с историческими событиями и смертью, приняв условия Богов и Богинь, управляющих нашими судьбами, — наша чувствующая функция останется подавленной, даже патологической, в одном существенном отношении. Потому что она лишена светским миром, в котором нам суждено жить, ценностей архетипической реальности и связи с ней нашего существования.

Примечания:

1

Местечко в Швейцарии, где получило развитие антропософское движение, возглавляемое Рудольфом Штайнером.

3

Томление, огорчение, тоска по дому, робость, апатия (фр. и англ.).

4

Волнение, возбуждение, напряжение, смущение, разочарование (англ.)

5

 Царская дорога (лат.).

6

По-английски «sensitive» (прим. ред.)

7

Сейчас эти труды опубликованы под названием "Анализ сновидений: Заметки с семинара 1928/1930 г." ("Dream Analysis: Notes of the Seminar Given in 1928/1930", ed. William McGuire, Princeton: Princeton University Press, 1984).

8

Джеймс Уистлер (1834, 1903), американский живописец и график. Портрет Матери — одна из наиболее известных работ мастера (1871 г.). Находится в Музее Импрессионизма в Париже. (Прим. рус. ред.)

9

См. Китайская классическая "Книга Перемен". СПб. 1992. С. 282.

10

Здесь Хиллман имеет в виду книгу Эммы Юнг "Анима и анимус". См. Е. Jung. Anima and animus. N. Y. 1957. (Прим. рус. ред.)

11

Психоид — «душеподобный» или «квазипсихический» (понятие, применимое фактически к любому архетипу, выражающее, по сути, неизвестную, но доступную переживанию связь между психическим и материальным). (Прим. рус. ред.)

12

сравни А. Гуггенбюль-Крейг. Брак умер — да здравствует брак! СПб. Б.С.К. 1997

13

Амплификация — уточнение и прояснение отдельных образов в сновидениях и продуктах изобразительного творчества с помощью прямой ассоциации в соответствии с материалом гуманитарных дисциплин (символогией, мифологией, этнологией, фольклором, историей религии и т. д.) — (Прим. рус. ред.) 

14

Анахата (санкр.) — согласно восточным эзотерическим учениям, один из центров высшего сознания человека. Является «вместилищем» предшествующего опыта всех прожитых человеком воплощений, где синтезирован сокровенный объем накоплений, приобретенный личностью в ее аспекте индивида, характеризующим все наиболее дорогое и ценное. См. Эзотерический словарь. М. 1993. (Прим. рус. ред.)