• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Позвольте начать с утверждения: не только невротики имеют конфликты. Раньше или позже наши интересы, наши убеждения сталкиваются с интересами и убеждениями тех, кто окружает нас. А поскольку такие столкновения носят повседневный характер, внутренние конфликты составляют неотъемлемую часть всей человеческой жизни.

Действия животного в значительной степени определяются инстинктом. Его спаривание, забота о своем потомстве, поиски пищи, защитные действия против угрозы в большей или меньшей степени предписаны и находятся за пределами индивидуального решения. Наоборот, исключительным правом человека, как и его бременем, является способность делать выбор, необходимость принимать решения. Мы можем и обязаны выбирать между противоположными желаниями. Например, мы можем захотеть остаться одни и побыть с другом; в одно и то же время изучать медицину и музыку. Возможен также конфликт между желаниями и обязательствами: мы можем захотеть побыть с любимым человеком в то время, когда кто-нибудь находящийся в беде нуждается в нашей помощи. Мы можем разрываться между желанием соответствовать оценкам других и убеждением, что это могло бы вызвать о нас неблагоприятное мнение.

Наконец, возможен конфликт между двумя множествами ценностей, такой, например, когда мы убеждены, что необходимо согласиться на опасную работу в военное время, и одновременно убеждены, что обязаны выполнить долг перед своей семьей.

Вид, сфера действия и интенсивность таких конфликтов определяются большей частью той цивилизацией, в которой мы живем. Если цивилизация стабильна и традиции устойчивы, то разнообразие доступных нам выборов ограничено и диапазон возможных конфликтов между индивидами узок. Даже тогда, когда этих конфликтов в избытке. Верность чему-то одному может служить помехой чему-то другому; личные желания могут быть несовместимы с обязательствами перед группой. Но если цивилизация находится в состоянии быстрого изменения, когда принципиально противоречащие ценности и дивергентные способы жизни сосуществуют бок о бок, то выборы, которые должен делать индивид, многозначны и трудны. Индивид может соответствовать ожиданиям сообщества или быть инакомыслящим индивидуалистом, быть как все или жить в уединении, быть уважаемым или презираемым, верить в необходимость строгой дисциплины при воспитании детей или позволять им расти без сколько-нибудь заметного вмешательства; он может верить в различные моральные нормы для мужчин и женщин или полагать, что они должны быть одинаковыми, считать сексуальные отношения признаком внутренней близости людей или отделять их от проявлений любви; он может отстаивать расовую дискриминацию или стоять на точке зрения, что человеческие ценности не зависят от цвета кожи или формы носа, и т. д. и т. п.

Не приходится сомневаться, что выборы, подобные указанным, должны делать люди, живущие в нашей цивилизации, и поэтому можно было ожидать широкого распространения конфликтов указанного вида. Однако удивляет то, что значительная часть людей не осознает их и, следовательно, не участвует в их осознанном разрешении. Гораздо чаще они пассивны и подчиняются воле случая. Они не знают, где находятся; они вступают в компромиссы, не осознавая этого; они являются участниками конфликта, не подозревая об этом. При этом я говорю о нормальных людях, не имея в виду ни среднего, ни идеального человека, а только человека, не являющегося невротиком.

Должны поэтому существовать предпосылки осознания противоречащих друг другу элементов нашей духовной жизни и принятия решения в таких условиях. Таких предпосылок четыре. Во-первых, мы должны осознавать объект наших желаний и даже более того — объект наших чувств. Действительно ли нам нравится некоторый человек, или мы только полагаем, что он нам нравится, потому что нам это внушили? Действительно ли мы желаем стать адвокатом или врачом, или нас привлекает хорошо оплачиваемая и уважаемая профессия? Действительно ли мы хотим, чтобы наши дети были счастливы и независимы, или мы только говорим об этом? Большинство из нас затруднилось бы ответить на эти простые вопросы; иными словами, мы не знаем, что в действительности чувствуем или хотим.

Во-вторых, поскольку конфликты часто касаются убеждений, веры или моральных ценностей, их признание предполагает, что мы развили свою собственную систему ценностей. Просто заимствованные убеждения, не являющиеся частью нашего «Я», едва ли обладают достаточной силой, чтобы вызывать конфликты или служить ведущим критерием при принятии решений. Такие убеждения, если на них оказывается воздействие, легко заменяются другими. Если мы просто заимствуем ценности нашего окружения, то конфликты, существенные для нашего существования, не возникают. Если, например, сын никогда не сомневался в мудрости своего ограниченного отца, то вряд ли возникнет заметный конфликт, когда отец предложит ему выбрать профессию, отличающуюся от той, которую он сам предпочитает. Женатый мужчина, который любит другую женщину, находится в реальном конфликте; но если он не смог разобраться в своих взглядах на смысл брака, то просто выберет путь наименьшего сопротивления, вместо того чтобы признать существование конфликта и принять однозначное решение.

В-третьих, даже если мы признаем существование конфликта как такового, мы должны быть способны и готовы отказаться от одного из противоречащих убеждений. Однако способность к ясному и осознанному отказу очень редка, потому что наши чувства и убеждения связаны друг с другом, а также, возможно, потому, что в процессе их анализа большинство людей не чувствует себя защищенными и счастливыми настолько, чтобы вообще от чего-либо отказаться.

Наконец, принятие решения предполагает готовность и способность нести за него ответственность. Последнее включает риск принятия неверного решения и готовность разделить его последствия без обвинения других. Оно подразумевает наличие убеждений — «это мой выбор, мой поступок» и предполагает большую внутреннюю силу и независимость, чем та, которой, по всей видимости, обладает значительная часть людей в наше время. Зажатые, какими в действительности являются многие из нас, в удушающие объятия конфликтов — хотя и не признаваемых нами, — мы обладаем склонностью смотреть с завистью и восхищением на тех, чья жизнь, как нам кажется, протекает спокойно, без вызванных этими беспорядками расстройств. Такое восхищение может быть оправданным. Это могут быть сильные люди, создавшие свою личную иерархию ценностей, или люди, успокоившиеся потому, что за многие годы жизни конфликты и необходимость принятия определенных решений утратили для них разрушительную силу. Но эта внешняя видимость может оказаться обманчивой. Гораздо чаще из-за апатии, соглашательства и приспособленчества люди, которым мы завидуем, не способны к реальному участию в конфликте или к реальной попытке разрешить его на основании своих собственных убеждений. Следовательно, они просто следовали за событиями или преследовали непосредственную выгоду.

Сознательное участие в конфликтах, хотя это и способно доставлять страдание, может быть бесценным достоинством. Чем больше мы участвуем в своих конфликтах и ищем собственные решения, тем большей внутренней свободой и силой мы обладаем. Только тогда, когда мы готовы выдержать этот главный удар, мы можем приблизиться к идеальному состоянию — быть «капитаном своего корабля». Ложное спокойствие, проистекающее из внутренней тупости, никак не может быть предметом зависти. Оно вынуждает нас быть слабыми и делает легкой жертвой любого воздействия.

Когда конфликты концентрируются вокруг основных вопросов жизни, тем более трудно участвовать в них и разрешать их. Но если мы достаточно энергичны, то нет никаких оснований, почему мы не должны сделать это, хотя бы в принципе. Личная образованность могла бы значительно помочь нам жить с большим знанием самих себя и развивать свои собственные убеждения. Понимание важности факторов, определяющих наш выбор, дало бы нам идеалы, за которые следует бороться, и тем самым дало бы направление нашей жизни3. Трудности, присущие осознанию и разрешению конфликта, несоизмеримо возрастают, когда речь заходит о невротике. Следует указать, что невроз — это всегда вопрос степени. Когда я говорю о невротике, то неизменно имею в виду «человека в той степени, в которой он является невротиком». Для невротика осознаваемость чувств и желаний всегда представляет проблему. Часто единственными ясно осознаваемыми чувствами являются реакции страха и гнева на удары, нанесенные по уязвимым местам. Но даже и эти чувства могут быть вытеснены.

Те подлинные идеалы, которые действительно существуют, настолько становятся компульсивными, что лишаются всякой способности указывать направление. Под властью этих компульсивных тенденций способность отвергать теряет всякую силу, а способность брать на себя ответственность почти утрачивается.

Невротические конфликты могут быть связаны с теми же общими проблемами, которые сбивают с толку и нормального человека. Но конфликты невротиков и обычных людей настолько различны, что был поднят вопрос, допустимо ли использование одного и того же термина для их обозначения. Я полагаю, что допустимо, но мы должны осознавать их отличие друг от друга. Какими же тогда характерными признаками обладают невротические конфликты?

Приведем сначала в качестве иллюстрации слегка упрощенный пример. Инженер, участвующий в одном общем проекте, часто страдал от приступов утомления и раздражительности. Один из них был вызван следующим случаем. При обсуждении специальных технических вопросов его замечания были восприняты менее одобрительно, чем замечания коллег. Вскоре после этого обсуждения в его отсутствие было принято окончательное решение, а ему было отказано в последующем в праве представлять свои предложения.

В этих обстоятельствах он мог посчитать процедуру принятия решения несправедливой и вступить в борьбу или безоговорочно присоединиться к мнению большинства. Каждое из этих действий было бы последовательным. Но он не сделал ни первого, ни второго. Хотя он чувствовал себя глубоко оскорбленным невниманием своих коллег, он не боролся. Его сознание фиксировало лишь состояние раздражения. Убийственная ярость проявлялась только в его снах. Эта вытесненная ярость — смесь ярости против других и ярости против себя за свою уступчивость — и была главной причиной его утомляемости.

Неспособность инженера действовать последовательно объяснялась несколькими причинами. Он создал претенциозный образ самого себя, который требовал почтительного отношения и безусловной поддержки со стороны других. В то время инженер еще не осознавал подобной зависимости: он просто действовал, предполагая, что никого более умного и компетентного, чем он, в группе не было. Любое невнимание к его персоне могло поставить под сомнение истинность его идеального образа и спровоцировать ярость. Кроме того, он обладал бессознательными садистскими импульсами ругать и унижать других — аттитюд настолько неприятный для него, что он скрывал его под маской чрезмерного дружелюбия. К этому добавлялась бессознательная потребность эксплуатировать людей, вынуждающая его быть с ними любезным. Зависимость от других отягощалась компульсивной потребностью в поддержке и любви, объединенной, как это обычно бывает, с аттитюдами уступчивости, успокоения и отказа от борьбы.

Таким образом, это был конфликт между деструктивной агрессией — ответной яростью и садистскими импульсами, с одной стороны, и потребностью в любви и поддержке вместе с желанием казаться справедливым и рациональным в собственных глазах, с другой стороны. Его результатом стало незаметно произошедшее внутреннее изменение, внешним проявлением которого, парализовавшим всякую активность, и была усталость.

Рассматривая факторы, включенные в конфликт, мы поражены, во-первых, их абсолютной несовместимостью. Действительно, трудно вообразить более удаленные друг от друга противоположности, чем высокомерное требование уважения и стремящаяся вызвать благосклонность покорность.

Во-вторых, конфликт в целом остается бессознательным. Действующие в нем противоречащие друг другу тенденции не осознаются и представляют глубоко вытесненные влечения. Только легкие пузырьки яростной битвы достигают поверхности. Эмоциональные факторы рационализированы: случившееся с ним — явная несправедливость, проигнорированы его идеи, которые на самом деле самые лучшие.

В-третьих, эти тенденции носят компульсивный характер. Даже если бы он понимал чрезмерность своих требований, существование и природу своей зависимости, он не смог бы изменить эти факторы по своему желанию. Чтобы быть способным изменить их, обычно требуется значительная аналитическая работа. Он подчинялся каждой из действующих на него принудительных сил, ни над одной из которых он не имел контроля: он не мог, даже если бы и захотел, отказать ни одной из этих потребностей, рожденных сильнейшей внутренней необходимостью самозащиты. Ни одна из невротических потребностей не соответствовала его реальным желаниям. Он не хотел быть эксплуататором и эксплуатируемым; фактически же он отвергал обе тенденции. Такое тотальное отрицание существенно для понимания невротических конфликтов. Оно означает, что ни одно из решений, принимаемых невротиком, невыполнимо.

Новый пример представляет похожую картину. Безработный конструктор крал небольшие суммы денег у своего лучшего друга. Воровство нельзя было объяснить внешней ситуацией: конструктор нуждался в деньгах, но его друг обычно с охотой давал ему взаймы, что при случае он и делал в прошлом. То, что конструктор воровал, было особенно удивительно, ибо он был милым товарищем, придававшим большое значение дружбе.

Следующий конфликт лежал в основе данной истории. Конструктор имел резко выраженную невротическую потребность в любви и в особенности в решении его практических проблем. Его поведение, основанное на фактическом слиянии данной потребности с бессознательным влечением эксплуатировать других, свелось к попыткам заставить других любить себя и ставить их в зависимость от себя. Одних этих тенденций было для него достаточно, чтобы страстно желать получать помощь и поддержку. Но это желание сосуществовало у него с бессознательным чувством крайнего высокомерия и гордости. Для других было высокой честью быть ему полезным; просить помощь у других для него было унизительно. Его неприязнь к обращениям с просьбой о помощи усиливалась сильным стремлением к независимости и самостоятельности, которое сделало его нетерпимым ко всякой мысли, что он нуждается в чем-либо, к тому, что он обязан принять на себя определенные обязательства по обеспечению самого себя. Иными словами, он мог позволить себе взять, но не мог позволить получить.

Содержание этого конфликта отличается от содержания конфликта из первого примера, но их основные характеристики совпадают. И любой другой пример невротического конфликта показал бы сходную несовместимость конфликтующих влечений и их бессознательную и компульсивную природу, всегда приводящую к невозможности выбора между ними.

Принимая во внимание неясную линию демаркации между нормальными и невротическими конфликтами, их фундаментальное различие определяется тем, что несоответствие конфликтующих влечений для нормального человека намного менее значимо, чем для невротика. Выбор, который должен делать нормальный человек, ограничен двумя способами действий, каждый из которых вполне доступен достаточно интегрированной личности. Выражаясь графически, конфликтующие направления поведения расходятся не более чем на 90 градусов для нормального человека в отличие от возможности разойтись на 180 градусов для невротика.

Различие в степени осознаваемости также представляет проблему. Как указал Кьеркегор, «реальная жизнь слишком разнообразна, чтобы ее можно было отобразить в терминах таких абстрактных противоположностей, как совершенно бессознательное отчаяние и полностью осознанное отчаяние»4.

Эту мысль мы можем выразить сильнее, сказав, что нормальный конфликт может протекать осознанно, но невротический конфликт всегда бессознательный. Даже тогда, когда нормальный человек не осознает свой конфликт, он может сравнительно легко добиться этого, тогда как существенные влечения, порождающие невротический конфликт, глубоко вытеснены и могут быть обнаружены лишь при преодолении значительного сопротивления невротика. Нормальный конфликт касается фактического выбора между двумя возможностями, обе из которых его субъект находит одинаково желательными, или между убеждениями, каждым из которых он в действительности дорожит. Поэтому он в состоянии принять выполнимое решение, даже если оно окажется для него трудным и потребует определенного ограничения. Невротик, подавленный конфликтом, не свободен в своем выборе. Он разрываем в равной степени принудительными силами, действующими в противоположных направлениях, ни одной из которых он на самом деле не хочет следовать. Поэтому принятие решения в общепринятом смысле для него недоступно. Он находится на мели без всякой возможности сняться с нее. Конфликт может быть разрешен только работой с невротическими влечениями и таким изменением отношений невротика к другим и к самому себе, чтобы он смог освободиться от этих влечений полностью.

Эти характерные особенности объясняют остроту невротических конфликтов. Такие конфликты не только трудно распознавать; они не только делают человека беспомощным, но также обладают разрушительной силой, бояться которой он имеет все основания. Если мы не знаем указанных характерных черт и не учитываем их, то мы не поймем отчаянных попыток невротика, составляющих основную часть его невроза, решить5 свой конфликт.

Конфликты играют бесконечно важную роль в неврозе, чем обычно считается. Однако их выявление не является легким делом — отчасти из-за того, что они носят бессознательный характер, но большей частью из-за того, что невротик не останавливается ни перед чем, чтобы отвергнуть их существование. Какие симптомы в этом случае могли бы подтвердить наши подозрения относительно скрытых конфликтов? В примерах, рассмотренных в предыдущей главе, об их существовании свидетельствовали два достаточно очевидных фактора.

Первый представлял результирующий симптом — усталость в первом примере, воровство во втором. Дело в том, что каждый невротический симптом указывает на скрытый конфликт, т. е. каждый симптом представляет более или менее прямой результат некоторого конфликта. Мы постепенно познакомимся, что делают неразрешенные конфликты с людьми, как они продуцируют состояние тревоги, депрессии, нерешительности, вялости, отчужденности и т. д. Понимание причинного отношения помогает в подобных случаях направить наше внимание от очевидных расстройств к их источнику, хотя точная природа этого источника и останется скрытой.

Другим симптомом, указывающим на существование конфликтов, была непоследовательность. В первом примере мы видели человека, убежденного в неправильности процедуры принятия решения и допущенной по отношению к нему несправедливости, но не выразившего при этом ни одного протеста. Во втором примере человек, высоко ценивший дружбу, принялся красть деньги у своего друга. Иногда невротик сам начинает осознавать такие непоследовательности. Однако гораздо чаще он не видит их даже тогда, когда они совершенно очевидны для непредвзятого наблюдателя.

Непоследовательность в качестве симптома столь же безусловна, как и повышение температуры человеческого тела при физическом расстройстве. Укажем на самые распространенные примеры такой непоследовательности. Девушка, желающая во что бы то ни стало выйти замуж, тем не менее отвергает все предложения. Мать, сверх меры заботящаяся о своих детях, забывает дни их рождения. Человек, всегда щедрый по отношению к другим, боится потратить немного денег на самого себя. Другой человек, страстно жаждущий одиночества, ухитряется никогда не быть одиноким. Третий, снисходительный и терпимый к большей части других людей, чрезмерно строг и требователен по отношению к самому себе.

В отличие от других симптомов непоследовательность позволяет часто выдвинуть предварительное допущение относительно природы скрытого конфликта. Например, острая депрессия обнаруживается, только если человек поглощен какой-либо дилеммой. Но если любящая мать забывает дни рождения своих детей, мы склонны предположить, что эта мать больше предана своему идеалу хорошей матери, чем собственно детям. Мы могли бы также предположить, что ее идеал столкнулся с бессознательной садистской склонностью, что и послужило причиной нарушения памяти.

Иногда конфликт появляется на поверхности, т. е. воспринимается сознанием именно как конфликт. Может показаться, что это противоречит моему утверждению о том, что невротические конфликты носят бессознательный характер. Но в действительности то, что осознается, представляет искажение или модификацию реального конфликта.

Так, человек может разрываться на части и страдать от осознаваемого конфликта, когда вопреки своим уверткам, помогающим в других обстоятельствах, он обнаруживает, что стоит перед необходимостью принять важное решение. Он не может решить в данный момент, жениться ли ему на этой женщине или на той, и жениться ли ему вообще; согласиться ли ему на эту работу или на ту; сохранить ли ему или прекратить свое участие в некоторой кампании. С величайшим страданием он приступает к анализу всех возможностей, перебирая их одну за другой и совершенно неспособный остановиться на определенном решении. В этой бедственной ситуации он может обратиться к аналитику, ожидая от него прояснения ее конкретных причин. И будет разочарован, потому что действующий конфликт представляет просто точку, в которой динамит внутренних разногласий наконец-то взорвался. Частная проблема, угнетающая его в данное время, не может быть решена без прохождения долгой и мучительной дороги осознания конфликтов, скрывающихся за ней.

В других случаях внутренний конфликт может быть экстернализирован и осознаваться человеком уже как некоторая несовместимость его самого и его окружения. Или, догадываясь, что скорее всего необоснованные страхи и запреты препятствуют реализации его желаний, он может понять, что противоречащие друг другу внутренние влечения проистекают из более глубоких источников.

Чем больше мы узнаем человека, тем более мы способны познавать конфликтующие элементы, которые объясняют симптомы, противоречия и внешние конфликты, и, следует добавить, тем более запутанной становится картина из-за числа и разнообразия противоречий. Это подводит нас к вопросу: существует ли какой-нибудь базисный конфликт, лежащий в основе всех частных конфликтов и действительно ответственный за них? Можно ли представить структуру конфликта в терминах, скажем, какого-либо неудачного брака, где нескончаемый ряд явно не связанных друг с другом разногласий и ссор из-за друзей, детей, времени приема пищи, служанок указывает на некоторую фундаментальную дисгармонию самой связи.

Убеждение в существовании базисного конфликта в человеческой личности восходит к древности и играет заметную роль в различных религиях и философских концепциях. Силы света и тьмы, Бога и дьявола, добра и зла — вот некоторые из антонимов, с помощью которых это убеждение было выражено. Следуя этому убеждению, как и многим другим, Фрейд проделал в современной психологии пионерскую работу. Его первым допущением было то, что базисный конфликт существует между нашими инстинктивными влечениями с их слепым стремлением к удовлетворению и запрещающим окружением — семьей и обществом. Запрещающее окружение интернализируется в раннем возрасте и с этого времени существует в виде запрещающего «Сверх-Я». Вряд ли здесь уместно обсуждать это понятие со всей серьезностью, которой он заслуживает. Это потребовало бы анализа всех аргументов, выдвинутых против теорий либидо. Попытаемся лучше понять значение самого понятия либидо, отказавшись от теоретических посылок Фрейда. В результате мы получаем спорное утверждение, что противоположность между исходными эгоцентрическими влечениями и нашим запрещающим окружением образует главный источник многообразных конфликтов. Как будет позже показано, я также приписываю этой оппозиции — или тому, что приблизительно соответствует ей в моей теории, — важное место в структуре неврозов. То, что я оспариваю, это ее базисную природу. Я убеждена, что хотя это и важный конфликт, он вторичен и становится неизбежным лишь в процессе развития невроза.

Основания такого мнения станут очевидными позже. Сейчас же я приведу только один аргумент: я не верю, что какой-либо конфликт между желаниями и страхами мог бы объяснить глубину расколотости «Я» невротика, а также конечный результат невротического конфликта, который настолько разрушителен, что способен в прямом смысле уничтожить человека.

Состояние психики невротика, как его постулирует Фрейд, таково, что тот сохраняет способность искренне стремиться к чему-либо, но его попытки терпят крах из-за блокирующего действия страха. Я же считаю, что источником конфликта становится утрата невротиком способности желать вообще чего-либо искренне, потому что его истинные желания разделены и действуют в противоположных направлениях. В действительности природа невротического конфликта намного глубже, чем представлял Фрейд.

Вопреки тому факту, что я считаю базисный конфликт более разрушительным, чем Фрейд, мой взгляд на возможность его окончательного разрешения более позитивен, чем его. Согласно Фрейду, базисный конфликт является универсальным и в принципе не может быть разрешен: все, что можно сделать, это достигнуть более выгодного компромисса или более сильного контроля. Согласно моей точке зрения, возникновение базисного невротического конфликта не является неизбежным и его разрешение возможно, если он все-таки возникает — при условии, что пациент готов испытать значительное напряжение и готов подвергнуться соответствующим лишениям. Это различие является не вопросом оптимизма или пессимизма, а неизбежным результатом различия наших с Фрейдом посылок.

Более поздний ответ Фрейда на вопрос о базисном конфликте философски выглядит вполне удовлетворительно. Снова оставляя в стороне различные оттенки хода мысли Фрейда, мы можем констатировать, что его теория инстинктов «жизни» и «смерти» ужимается до конфликта между конструктивными и деструктивными силами, действующими в человеческих существах. Сам Фрейд был заинтересован в применении этой теории к анализу конфликтов гораздо меньше, чем в ее применении к тому способу, которым обе силы связаны друг с другом. Например, он видел возможность объяснения мазохистских и садистских влечений в слиянии сексуальных и деструктивных инстинктов.

Применение указанной теории к конфликтам потребовало бы обращения к моральным ценностям. Последние, однако, были для Фрейда незаконными сущностями в сфере науки. В соответствии со своими убеждениями он стремился развить психологию, лишенную моральных ценностей. Я убеждена, что именно эта попытка Фрейда быть «научным» в смысле естественных наук является одной из самых убедительных причин, почему его теории и основанная на ней терапия носят такой ограниченный характер. Выражаясь более конкретно, по всей видимости, именно эта попытка способствовала его неудаче в оценке роли конфликтов в неврозе вопреки интенсивной работе в этой области.

Юнг также всячески подчеркивал противоположность человеческих наклонностей. Действительно, на него произвела такое впечатление активность личностных противоречий, что он постулировал в качестве общего закона: наличие какой-либо одной тенденции обычно указывает на присутствие ей противоположной. Внешняя женственность подразумевает внутреннюю маскулинность; внешняя экстраверсия — скрытую интроверсию; внешний перевес мыслительной деятельности — внутреннее превосходство чувства и т. д. Сказанное могло создать впечатление, что Юнг рассматривал конфликты как существенную черту невроза. «Однако эти противоположности, — развивает он далее свою мысль, — находятся не в состоянии конфликта, а в состоянии дополнительности, и цель состоит в том, чтобы принять обе противоположности и тем самым приблизиться к идеалу целостности». Для Юнга невротик — человек, обреченный на одностороннее развитие. Юнг сформулировал эти понятия в терминах того, что он называет законом дополнительности.

Сейчас я тоже признаю, что противодействующие тенденции содержат элементы дополнительности, ни один из которых не может быть устранен из целостной личности. Но с моей точки зрения, эти дополняющие друг друга тенденции представляют результат развития невротических конфликтов и так упорно защищаются по той причине, что представляют попытки решения этих конфликтов.

Например, если мы считаем склонность к самоанализу, уединению более связанной с чувствами, мыслями и воображением самого невротика, чем с другими людьми, в качестве подлинной тенденции — т. е. связанной с конституцией невротика и усиленной его опытом, — тогда рассуждение Юнга корректно. Эффективная терапия позволила бы обнаружить у этого невротика скрытые склонности «экстраверта», указала бы на опасность одностороннего следования в каждом из противоположных направлений и поддержала бы его к принятию и жизни вместе с обеими тенденциями. Однако, если мы смотрим на интроверсию (или, как я предпочитаю назвать ее, невротическое обособление) как на способ уклонения от конфликтов, возникающих при тесном контакте с другими, то задача заключается не в развитии большей экстравертивности, а в анализе глубинных конфликтов. Достижение искренности как цели аналитической работы может быть начато только после их разрешения.

Продолжая объяснение своей собственной позиции, я утверждаю, что вижу базисный конфликт невротика в фундаментально противоречащих друг другу аттитюдах, которые он сформировал в отношении других людей. До анализа всех деталей позвольте обратить ваше внимание на инсценировку такого противоречия в рассказе д-ра Джекилла и г-на Хайда. Мы видим, как один и тот же человек, с одной стороны, нежен, чувствителен, симпатичен, а с другой — груб, черств и эгоистичен. Конечно, я не имею в виду, что невротическое разделение всегда точно соответствует описанному. Я просто фиксирую яркую картину базисной несовместимости атти-тюдов, касающихся других людей.

Чтобы понять происхождение проблемы, мы должны вернуться к тому, что я назвала базисной тревогой6, подразумевая под этим чувство, которым обладает ребенок, будучи изолированным и беспомощным в потенциально враждебном мире. Большое число враждебных внешних факторов может вызвать у ребенка такое чувство опасности: прямое или косвенное подчинение, безразличие, неустойчивое поведение, отсутствие внимания к индивидуальным потребностям ребенка, отсутствие руководства, унижение, слишком большое восхищение или отсутствие его, недостаток подлинного тепла, необходимость занимать чью-либо сторону в спорах родителей, слишком много или слишком мало ответственности, чрезмерное покровительство, дискриминация, невыполненные обещания, враждебная атмосфера и т. д.

Единственный фактор, к которому я хотела бы привлечь особое внимание в этом контексте, — это ощущение ребенком скрытого ханжества среди окружающих его людей: его чувство, что любовь родителей, христианское милосердие, честность, благородство и т. п. могут быть только притворством. Частично то, что ребенок чувствует, действительно представляет притворство, но кое-что из его переживаний может быть реакцией на все те противоречия, которые он ощущает в поведении родителей. Обычно существует некоторая комбинация вызывающих страдание факторов.

Они могут быть вне поля зрения аналитика или оказаться совершенно скрытыми. Поэтому в процессе анализа можно только постепенно осознавать их воздействие на развитие ребенка.

Измотанный тревожными факторами, ребенок ищет пути к безопасному существованию, выживанию в угрожающем мире. Несмотря на свою слабость и страх, он бессознательно формирует свои тактические действия в соответствии с силами, действующими в его окружении. Поступая таким образом, он не только создает стратегии поведения для данного случая, но и развивает устойчивые наклонности своего характера, становящиеся частью его личности. Я назвала их «невротическими наклонностями».

Если мы хотим понять, как развиваются конфликты, мы не должны задерживаться слишком долго на отдельных наклонностях, а скорее принять во внимание общую картину главных направлений, в которых ребенок может и действительно действует при данных обстоятельствах. Хотя мы и теряем на некоторое время из виду детали, зато получаем более ясную перспективу главных приспособительных действий ребенка в отношении своего окружения. Сначала вырисовывается достаточно хаотическая картина, но со временем из нее вычленяются и оформляются три главные стратегии: ребенок может двигаться к людям, против них и от них.

Двигаясь к людям, он признает собственную беспомощность и вопреки своему отчуждению и страхам пытается завоевать их любовь, опереться на них. Только таким образом он может чувствовать себя безопасным с ними. Если между членами семьи существуют разногласия, то он примкнет к наиболее могущественному члену или группе членов. Подчиняясь им, он получает чувство принадлежности и поддержки, которое позволяет ему чувствовать себя менее слабым и менее изолированным.

Когда ребенок движется против людей, он принимает и считает само собой разумеющимся состояние вражды с окружающими его людьми и побуждается сознательно или бессознательно к борьбе с ними. Он решительно не доверяет чувствам и намерениям других в отношении самого себя. Он хочет быть более сильным и нанести им поражение, частично для своей собственной защиты, частично из-за мести.

Когда он движется от людей, он не хочет ни принадлежать ни бороться; его единственное желание — держаться в стороне. Ребенок чувствует, что у него не очень много общего с окружающими его людьми, что они совсем его не понимают. Он строит мир из самого себя — в соответствии со своими куклами, книгами и мечтами, своим характером.

В каждом из этих трех аттитюдов один из элементов базисной тревоги доминирует над всеми остальными: беспомощность в первом, враждебность во втором и изоляция в третьем. Однако проблема состоит в том, что ни одно из указанных движений ребенок не может совершить искренне, потому что условия, в которых формируются эти аттитюды, заставляют их присутствовать одновременно. То, что мы увидели при общем взгляде, представляет только господствующее движение.

То, что сказанное справедливо, становится очевидным, если мы забежим вперед — к полностью развитому неврозу. Мы все знаем взрослых, у которых один из очерченных аттитюдов резко выделяется. Но при этом мы можем видеть также, что и другие наклонности не прекратили свое действие. В невротическом типе с доминирующей склонностью искать поддержку и уступать мы можем наблюдать предрасположенность к агрессии и некоторое влечение к отчуждению. Личность с доминирующей враждебностью обладает одновременно склонностью к подчинению и отчуждению. И личность со склонностью к отчуждении также не существует без влечения к враждебности или желания любви.

Господствующий аттитюд — это тот, который наиболее сильно определяет реальное поведение. Он представляет те способы и средства противостояния другим, которые позволяют данному конкретному человеку чувствовать себя наиболее свободно. Таким образом, обособленная личность будет использовать как нечто само собой разумеющееся все бессознательные приемы, позволяющие ей удерживать других людей на безопасном расстоянии от себя, потому что для нее затруднительна любая ситуация, требующая установления тесной связи с ними. Кроме того, доминирующий аттитюд часто, но не всегда представляет аттитюд, наиболее приемлемый с точки зрения разума личности.

Это не означает, что менее заметные аттитюды менее могущественны. Например, часто трудно определить, уступает ли желание доминировать явно зависимой, подчиненной личности по своей интенсивности потребности в любви; ее способы выражения своих агрессивных импульсов просто более запутанны.

То, что сила скрытых наклонностей может быть очень велика, подтверждается многими примерами, в которых господствующий аттитюд заменяется ему противоположным. Мы можем наблюдать такую инверсию у детей, но она случается также и в более поздние периоды. Страй-кланд из повести Сомерсета Моэма «Луна и шесть пенсов» будет хорошей иллюстрацией. История болезни некоторых женщин демонстрирует такой вид изменения. Девушка, прежде — сорвиголова, честолюбивая, непослушная, влюбившись, может превратиться в послушную, зависимую женщину, без всяких признаков честолюбия. Или под давлением тяжких обстоятельств обособленная личность может стать болезненно зависимой.

Следует добавить, что случаи, подобные приведенным, проливают некоторый свет на часто задаваемые вопросы: значит ли что-либо более поздний опыт, являемся ли мы однозначно канализированными, обусловленными раз и навсегда нашим детским опытом? Взгляд на развитие невротика с точки зрения конфликтов открывает нам возможность дать более точный ответ, чем обычно предлагается. Имеются следующие возможности. Если ранний опыт не слишком препятствует спонтанному развитию, то более поздний опыт, особенно юношеский, может иметь решающее воздействие. Однако, если воздействие раннего опыта было настолько сильным, что сформировало у ребенка устойчивый паттерн поведения, никакой новый опыт не будет способен его изменить. Частично это происходит оттого, что подобная устойчивость исключает для ребенка возможность воспринимать новый опыт: например, его отчуждение от других может быть слишком сильным, чтобы позволить кому-либо приблизиться к нему; или его зависимость имеет настолько глубокие корни, что он вынужден всегда играть подчиненную роль и соглашаться быть эксплуатируемым. Частично это происходит оттого, что ребенок интерпретирует любой новый опыт в языке своего сложившегося паттерна: агрессивный тип, например, сталкивающийся с дружелюбным отношением к себе, будет рассматривать его либо как попытку эксплуатации самого себя, либо как проявление глупости; новый опыт только усилит старый паттерн. Когда невротик действительно заимствует другой аттитюд, это может выглядеть так, как если бы более поздний опыт вызвал некоторое изменение в личности. Однако это изменение не настолько радикально, каким кажется. В действительности произошедшее состоит в том, что внутреннее и внешнее давление, объединенные вместе, вынудили его отказаться от своего доминирующего аттитюда ради другой противоположности. Но этого не случилось бы, если бы прежде всего не было никаких конфликтов.

С точки зрения нормального человека, нет никаких оснований считать эти три аттитюда взаимно исключающими. Необходимо уступать другим, бороться и охранять себя. Эти три аттитюда могут дополнять друг друга и содействовать развитию гармоничной целостной личности. Если один аттитюд доминирует, то это только указывает на чрезмерное развитие в каком-либо одном направлении.

Однако при неврозе имеется несколько причин, вынуждающих эти аттитюды быть несовместимыми. Невротик не гибок; он побуждается к_: подчинению, борьбе, состоянию отчуждения безотносительно к тому, соответствует ли его действие данному конкретному обстоятельству, и он оказывается в панике, если поступает иначе. Поэтому, когда все три аттитюда выражены в сильной степени, невротик с неизбежностью попадает в серьезный конфликт.

Другим фактором, значительно расширяющим сферу конфликта, является то, что аттитюды не остаются ограниченными областью человеческих отношений, а постепенно пронизывают всю личность в целом, подобно тому как злокачественная опухоль распространяется по всей ткани организма. В конце концов они охватывают не только отношение невротика к другим людям, но и его жизнь в целом. Если мы не осознаем полностью этот всеохватывающий характер, возникает соблазн охарактеризовать конфликт, выступающий на поверхности, в категорических терминах: «любовь против ненависти», «уступчивость против неповиновения» и т. д. Однако это было бы так же ошибочно, как ошибочно отделять фашизм от демократии по любому одному разделяющему признаку, такому, например, как их различие в подходах к религии или власти. Конечно, эти подходы различны, но исключительное внимание на таких признаках скрыло бы то обстоятельство, что демократия и фашизм — это разные общественные системы и представляют две несовместимые друг с другом философии жизни.

Не случайно, что конфликт, который берет начало с нашего отношения к другим, с течением времени распространяется на всю личность в целом. Человеческие отношения имеют настолько решающий характер, что они не могут не влиять на качества, которые мы приобретаем, на цели, которые мы себе ставим, на ценности, в которые мы верим. В свою очередь, качества, цели и ценности сами воздействуют на наши отношения с другими людьми, и, таким образом, все они находятся в сложном переплетении друг с другом7.

Мое утверждение состоит в том, что конфликт, рожденный несовместимостью аттитюдов, составляет ядро неврозов и по этой причине заслуживает быть названным базисным. Я позволю себе добавить, что использую термин базис не только в некотором метафорическом смысле из-за своей важности, а чтобы подчеркнуть тот факт, что он представляет динамический центр, из которого рождаются неврозы. Это утверждение является центральным в новой теории неврозов, чьи следствия станут более ясными в последующем изложении. В более широкой перспективе эту теорию можно считать развитием моего более раннего представления о том, что неврозы выражают дезорганизацию человеческих отношений8.

Базисный конфликт невозможно представить простой демонстрацией его действия в отдельных индивидах. Из-за разрушительной силы этого конфликта невротик строит вокруг него защитную структуру, не только скрывающую этот конфликт от постороннего взгляда, но и так неразрывно связанную с ним, что его невозможно выделить в чистом виде. В результате мы воспринимаем не столько сам конфликт, сколько различные попытки его решения. По этой причине простое перечисление историй невроза не помогло бы составить из всех его последствий и оттенков полной картины; изображение обязательно было бы излишне подробным и давало бы слишком неясную картину.

К тому же наброски, сделанные в предшествующей главе, еще нуждаются в конкретизации. Чтобы понять все, что связано с базисным конфликтом, нам следует начать с последовательного изучения каждого его элемента. Мы можем добиться успеха на этом пути, если примем во внимание типы индивидов, в которых тот или другой элемент, т. е. аттитюд, стал доминирующим и для которых он представляет наиболее приемлемое «Я». Ради простоты я обозначу их как подчиненный, агрессивный и обособленный типы невротической личности9.

В каждом случае мы будем обращать внимание на аттитюд, наиболее приемлемый для данного типа личности, оставляя в стороне, насколько возможно, конфликты, которые он скрывает. Мы обнаружим в каждом из указанных типов личности невротика, что базисное отношение к другим создало или, по крайней мере, способствовало развитию определенных потребностей, качеств, специфической чувствительности, запретов, тревог и, что не менее важно, множеству специфических ценностей.

Этот способ изложения, возможно, имеет определенные недостатки, но он также обладает и очевидными преимуществами. Исследование функций и структуры множества аттитюдов, реакций, убеждений и т. д. сначала в типах невротической личности, где они сравнительно очевидны, позволит легче распознавать похожие комбинации в тех случаях, в которых они присутствуют в достаточно расплывчатом и спутанном виде. Кроме того, такой взгляд позволит увидеть все три несовместимых аттитюда как единое целое. Вернемся к нашей аналогии — демократия против фашизма. Если бы мы хотели указать на существенное различие между демократической и фашистской идеологиями, мы не начали бы с анализа личности, у которой вера в некоторые демократические идеалы объединена с тайной склонностью к фашистским методам. Скорее, мы попытались бы сначала на основе анализа сочинений и действий приверженцев национал-социализма составить общее мнение о фашистских взглядах и только затем приступили бы к их сравнению с наиболее характерными чертами демократического образа жизни. Это дало бы нам ясное представление о противоположности обеих систем взглядов и помогло бы также понять тех людей и те группы, которые пытались достигнуть компромисса между ними.

Группа I, подчиненный тип, проявляет все черты, которые соответствуют людям, «движущимся к». Этот тип демонстрирует заметную потребность в любви и одобрении, а также специфическую потребность в партнере, друге, любящем существе — муже или жене, «который должен осуществить все жизненные ожидания невротика и нести ответственность за все происходящее, как хорошее, так и плохое, причем успешное манипулирование „партнером" становится доминирующей задачей»10. Эти потребности обладают признаками, общими для всех невротических влечений; т. е. они компульсивны, неразборчивы и порождают тревогу или состояние угнетения в случае фрустрации. Они действуют почти независимо от внутренней ценности «других», как и действительного отношения невротика к этим «другим». Однако эти влечения могут различаться своим проявлением, хотя все они центрируются вокруг желания человеческой близости, желания «принадлежать».

Из-за неразборчивой природы своих влечений подчиненный тип склонен переоценивать свою близость и общие с окружающими интересы и пренебрегать разделяющими факторами11. Подобная неверная оценка людей вызвана не незнанием, глупостью или неспособностью наблюдать, а обусловлена компульсивной природой его влечений. Этот тип невротика ощущает себя — как показал рисунок одного из пациентов — ребенком, окруженным странными и угрожающими существами. Этот ребенок, одинокий и беспомощный, стоял в центре картины. Рядом с ним — огромная пчела, готовая его ужалить; собака, приготовившаяся укусить его; кот, намеревающийся прыгнуть на него; бык, готовый забодать его. Очевидно поэтому, что действительная природа других существ не имеет для него никакого значения; существенно лишь то, что поскольку они более агрессивные, более устрашающие, то их «любовь» для невротика более всего необходима.

В итоге, данный тип невротика нуждается в том, чтобы он нравился, его любили, хотели, желали; нуждается в том, чтобы чувствовать себя принятым, желанным, поддержанным, оцененным; нуждается в том, чтобы быть нужным, важным для других, в особенности для какой-нибудь одной конкретной личности; нуждается в том, чтобы ему помогали, его защищали, оберегали, им руководили.

Если в процессе анализа указать пациенту на компульсивный характер перечисленных потребностей, он, вероятно, станет утверждать, что все эти желания вполне «естественны». И здесь он, конечно, находится на позиции, удобной для обороны. Если исключить тех, чье существование настолько искажено садистскими наклонностями (которые будут анализироваться позже), что потребность в любви подавлена сверх всякой меры, то можно с полной уверенностью допустить, что каждый в действительности хочет ощущать себя любимым, связанным с кем-либо, тем, кому помогают, и т. д.! Поэтому пациент ошибается лишь в том, что вся его неистовая битва за любовь и одобрение носит искренний характер. В действительности же эта искренность в значительной степени затемнена его ненасытной жаждой чувствовать себя в безопасности.

Потребность в удовлетворении этого побуждения настолько принудительна, что все, что невротик делает, направлено на его осуществление. В этом процессе он развивает определенные качества и аттитюды и формирует свой характер. Некоторые из них можно было бы назвать качествами, способными внушить любовь: он становится чувствительным к потребностям других в пределах своей эмоциональной отзывчивости.

Например, хотя он может оказаться очень забывчивым к желанию обособленной личности держаться уединенно, он будет бдительным к потребности другого в симпатии, помощи, одобрении и т. д. Он стремится автоматически приспособиться к ожиданиям других или к тому, что, по его убеждению, соответствует этим ожиданиям; часто вплоть до полной потери контроля над своими чувствами. Он становится «неэгоистичным», жертвующим собой, ничего не требующим, за исключением своего безграничного желания быть любимым. Он становится зависимым, в доступных пределах, сверхвнимательным, сверхценящим, сверхблагодарным, великодушным. Он скрывает от самого себя тот факт, что в глубине души он безразличен к другим и считает их лицемерными и эгоистичными людьми.

Если использовать термины, предназначенные для анализа сознания, к бессознательным процессам, то он убеждает себя в том, что любит всех, что все они «милые» и заслуживающие доверия, программируя разочарование, которое приведет его не только к мучительным разочарованиям, но и увеличит его общую уязвимость.

Эти качества не так значимы для самого невротика прежде всего потому, что он не контролирует свои чувства или суждения, а слепо отдает другим все, движимый желанием получить от них то, что ему необходимо, и поэтому испытывает глубокое расстройство, если эти ожидания не оправдываются.

Наряду с указанными свойствами у невротика подчиненного типа формируются частично совпадающие с ними и другие свойства, направленные на избегание черного глаза, ссор и конкуренции. Невротик стремится подчиниться, играет вторые роли, оставляя первые другим; стремится быть уступчивым, примирительным и, по крайней мере, сознательно не испытывающим никаких обид. Любое желание отомстить или одержать победу настолько глубоко подавлено, что невротик часто сам удивляется своей способности мириться и в течение долгого времени скрывать чувство обиды. В этом контексте является важной его склонность автоматически брать на себя вину. Почти независимо от своих чувств, т. е. ощущает ли он себя в действительности виновным или нет, он будет стремиться обвинять, критически оценивать себя, а не других, чувствовать себя виноватым в случае необоснованной критики или от предвидимого нападения.

Существует незаметный переход от этих аттитюдов к конкретным запретам. Так как любая форма агрессивного поведения исключена, мы обнаруживаем запреты на то, чтобы быть категоричным, критичным, требовательным, отдающим приказы, оказывающим давление, стремящимся к честолюбивым целям. Кроме того, поскольку его жизнь ориентирована в целом на других, часто его внутренние запреты препятствуют ему делать что-либо для себя или радоваться чему-нибудь независимо от других. Это может привести к тому, что любое переживание, неразделенное с кем-либо, — идет ли речь о еде, представлении, музыке или природе — становится бессмысленным. Нет необходимости говорить, что подобное сильное ограничение на наслаждения не только обедняет жизнь, но и увеличивает зависимость невротика от других.

Помимо идеализации12 только что рассмотренных качеств этот тип невротической личности обладает определенными аттитюдами в отношении самого себя. Один из них — пронизывающее всю личность невротика чувство, что он слаб и беспомощен, чувство «бедного маленького я». Предоставленный самому себе, он чувствует себя потерянным, подобно лодке, сорвавшейся с якоря, или Золушке, лишившейся своей феи. Эта беспомощность отчасти обоснованна; несомненно, чувство, что ни при каких обстоятельствах невозможно вступать в борьбу или соревнование, действительно способствует реальной слабости. Кроме того, невротик открыто признает свою беспомощность в отношении самого себя и других. В драматической форме она может выразиться в снах. Невротик часто использует этот аттитюд в качестве своеобразного средства защиты или помощи: «Вы должны любить меня, защищать меня, прощать меня, потому что я так слаб и беспомощен».

Второй аттитюд рождается из его склонности к добровольному подчинению. Он считает само собой разумеющимся, что каждый превосходит его, что другие более привлекательны, более умны, лучше образованы, более достойны, чем он.

Это чувство имеет некоторое фактическое основание, потому что недостаток настойчивости и твердости ослабляет его способности; но даже в тех областях, где он вне всякого сомнения талантлив, чувство приниженности заставляет его приписывать другому коллеге, независимо от заслуг последнего, большую способность, чем себе. В присутствии агрессивных или нахальных личностей его чувство собственного достоинства падает еще ниже. Но и будучи один, он обладает тенденцией недооценивать не только свои качества, таланты и способности, но и свое материальное состояние также.

Третий аттитюд составляет часть общей зависимости невротика первого типа от других. Это — его бессознательная склонность оценивать самого себя на основании того, что о нем думают другие. Его самоуважение поднимается и опускается вместе с их одобрением и неодобрением, их любовью или ее отсутствием.

Поэтому любой отказ в признании его как личности представляет для него настоящую катастрофу. Если кто-нибудь не ответит на приглашение, он может понять это своим разумом, но в согласии с логикой того конкретного мира, в котором он живет, стрелка барометра его самоуважения падает до нуля.

Другими словами, любая критика, отказ или уход представляют страшную опасность, и невротик может предпринять самое унизительное действие, чтобы снова завоевать расположение человека, который так испугал его. Его способность подставлять другую щеку не вызывается каким-то мистическим «мазохистским» влечением, а является единственным последовательным действием, которое он может совершить в соответствии со своими внутренними посылками.

Все это способствует развитию множества специфических ценностей невротика. Естественно, что сами ценности более или менее общеприняты и подтверждены его опытом. Они направлены на развитие добра, симпатии, великодушия, альтруизма и скромности; одновременно такие чувства, как эгоизм, честолюбие, грубость, бессовестность, обладание силой, осуждаются, хотя ими можно тайно восхищаться, т. к. они представляют «силу».

Эти ценности поэтому являются элементами, включенными в невротическое «движение к людям». Теперь должно быть ясно, насколько неадекватной была бы попытка обобщить все элементы этого движения каким-либо одним термином — «подчиненный тип» или «зависимый тип», ибо целостный способ мышления, чувствования, действия — целостный образ жизни — не выражаются в них полностью.

Я обещала не обсуждать проблему противоречия аттитюдов. Но мы не поймем полностью, насколько сильно связаны друг с другом все аттитюды и убеждения, если не осознаем степень, в которой вытеснение противоположных влечений усиливает доминирующее влечение. Поэтому остановимся кратко на обратной стороне обсуждаемой нами картины. Анализируя подчиненный тип, мы обнаруживаем множество разнообразных, глубоко вытесненных агрессивных влечений. В качестве полной противоположности чрезмерной заботе о других мы находим грубое пренебрежение к интересам других, аттитюды открытого неповиновения, бессознательные паразитические или эксплуататорские наклонности, предрасположенность к контролю и управлению другими, неотступное влечение к превосходству или наслаждению от мщения. Естественно, что вытесненные влечения разнообразны по виду и интенсивности. Частично они возникают в ответ на ранний неудачный опыт общения с другими. Например, история невроза нередко показывает наличие сильных приступов гнева вплоть до пяти или восьми лет, которые затем исчезают, уступая место общей покорности. Однако агрессивные наклонности усиливаются и получают поддержку также и от более позднего опыта, потому что враждебность непрерывно рождается из многих источников.

Анализ всех деталей увел бы нас сейчас слишком далеко от основной темы исследования; достаточно лишь сказать, что самоотстранение и «доброта» порождают беззащитность и возможность быть обманутым; зависимость от других способствует исключительной уязвимости, которая, в свою очередь, формирует чувство, что тебя игнорируют, отвергают и презирают всякий раз, когда отсутствует специально подчеркнутая любовь или одобрение.

Когда я говорю, что все эти чувства, влечения аттитюды «вытеснены», я употребляю этот термин в смысле Фрейда, подразумевая под этим, что индивид не только не осознает их, но и так страстно заботится об их полной неосознаваемости, что находится в постоянном тревожном ожидании, как бы он сам или другие не обнаружили каких-либо следов этих вытесненных влечений.

Таким образом, каждое вытеснение ставит нас перед вопросом: какую выгоду получает индивид, вытесняя действующие в нем определенные силы? Если речь идет о подчиненном типе невротика, то мы можем дать несколько ответов. Большинство из них станет понятно только позже, когда начнется обсуждение идеализированного образа и садистских наклонностей. Однако уже сейчас видно, что чувство или выражение враждебности угрожали бы потребности невротика любить других людей и быть любимым ими. Кроме того, любая форма агрессивного или самоуверенного поведения показалась бы ему эгоистичной. Он осудил бы ее сам и тем самым испытал бы ощущение, что другие осудили ее тоже. Он не может позволить себе риск испытать такое осуждение, потому что его самоуважение все еще слишком зависит от их одобрения.

Вытеснение всех категоричных, мстительных, честолюбивых чувств и импульсов имеет еще и другую функцию. Оно представляет одну из многих попыток, предпринимаемых невротиком, чтобы избавиться от своих конфликтов и достигнуть чувства единства, торжества, целостности своей личности. Сильное желание внутреннего единства не является мистическим, а подсказывается практической необходимостью исполнить свое предназначение в жизни, что невозможно при противоположно направленных влечениях, и, как следствие, сильнейшим страхом перед возможностью быть расколотым на части.

Выделение в качестве доминирующего какого-либо одного влечения за счет вытеснения всех несовместимых с ним представляет бессознательную попытку создать целостную личность. Вытеснение является одной из основных попыток невротика разрешить свои конфликты.

Итак, мы обнаружили двойную выгоду в сильном сдерживании всех агрессивных импульсов, ведь в противном случае возникла бы угроза способу его жизни в целом и взорвалось бы искусственное единство его личности. И чем более деструктивны агрессивные наклонности, тем более настоятельна необходимость исключения их. Невротик впадает в другую крайность — никогда не желать чего-либо для себя, никогда не отказывать в просьбе, всегда любить всех, всегда держаться на заднем плане и т. д. Другими словами, склонность к подчинению, умиротворению усиливается; она становится более компульсивной и менее разборчивой13.

Вытесненная враждебность, накопившись, может также проявляться во вспышках разной силы — от эпизодической раздражительности до приступов дурного настроения. Эти вспышки, хотя и не вписываются в картину доброты и мягкости, кажутся невротику вполне оправданными. Согласно своим базисным представлениям, он абсолютно прав. Не зная, что его требования к другим чрезмерны и эгоистичны, он не может иногда удержаться от чувства, что поскольку с ним так несправедливо обращаются, то он просто не может терпеть это дальше. Наконец, если вытесненная враждебность принимает облик слепой ярости, это может вызвать всевозможные функциональные расстройства, наподобие головной боли или желудочных недомоганий.

Таким образом, большая часть характерных свойств подчиненного типа имеет двойную мотивацию. Когда он, например, подчиняется сам, выгода состоит в устранении конфликта и тем самым в достижении гармонии с другими; но это подчинение может быть также средством уничтожения следов своей потребности в превосходстве. Когда он позволяет другим иметь над собой преимущество, то это является выражением уступчивости и «доброты», но это также может быть отказом от собственного желания эксплуатировать других. Чтобы преодолеть невротическое подчинение, обе стороны конфликта должны быть тщательно исследованы в соответствии со своей внутренней логикой. Из традиционных публикаций по психоанализу мы можем получить впечатление, что «освобождение от агрессии» составляет сущность психоаналитической терапии. Такой подход демонстрирует слабое понимание сложной природы и особенно разнообразия невротических структур. Только для подчиненного типа невротической личности, который сейчас обсуждается, он имеет некоторое оправдание, правда весьма ограниченное. Открыть дорогу агрессивным импульсам означает освободить их от всякого контроля. Однако можно легко нанести вред развитию личности, если такое «освобождение» принимается за самостоятельную цель. За ним должен последовать тщательный анализ конфликтов, если конечной целью является интеграция личности.

Следует также обратить внимание на ту роль, которую играют любовь и сексуальная игра для подчиненного типа. Любовь часто кажется ему единственной имеющей смысл целью, к которой следует стремиться, ценностью, ради которой следует жить. Жизнь без любви кажется мелкой, бесполезной, пустой. Используя выражение Фритца Уиттлеса по поводу компульсивных занятий14, мы можем сказать, что любовь становится фантомом, погоня за которым превращается в единственную цель. Люди, природа, работа и развлечения становятся в высшей степени бессмысленными, если не существует некоторого любовного отношения, придающего им аромат и пикантность. Тот факт, что в условиях нашей цивилизации данное навязчивое состояние встречается более часто и более явно выражено у женщин, чем у мужчин, породил точку зрения, что оно представляет специфически женскую потребность. В действительности это состояние не имеет ничего общего с разделением людей на мужчин и женщин, а представляет невротический феномен, т. е. иррациональное компульсивное влечение.

Если мы понимаем структуру подчиненного типа, мы можем увидеть, почему любовь так важна для него, почему существует «логика в его безумии». Ввиду присущих ему компульсивных противоречащих наклонностей любовь является в действительности единственным средством, позволяющим удовлетворить все невротические влечения. Она обещает удовлетворить потребность быть любимым, так же как и властвовать (посредством любви), потребность быть на заднем плане, так же как и превосходить всех (посредством неразделенного уважения партнера). Она позволяет ему придать всем своим агрессивным влечениям видимость законного, невинного и даже заслуживающего похвалы основания, позволяя ему в то же самое время выражать все внушающие любовь качества, которые он приобрел. Кроме того, поскольку он не осознает, что его трудности и его страдание проистекают из его внутренних конфликтов, любовь используется в качестве надежного средства против всех них; как только он сможет найти человека, который полюбит его, абсолютно все будет в порядке. Довольно легко назвать эту надежду ошибочной, но нам следует понимать логику его более или менее бессознательного рассуждения. Он думает: «Я слабый и беспомощный; пока я одинок в этом враждебном мире, беспомощность представляет опасность и угрозу. Но если я найду кого-нибудь, кто любит меня больше всех, я не буду больше находиться в опасности, т. к. он (она) защитит меня. С ним я не нуждался бы в защите самого себя, т. к. он понимал и давал бы мне то, в чем я нуждаюсь, без всякой моей просьбы или объяснения. Фактически моя слабость была бы моим достоинством, потому что он любил бы мою беспомощность, а я мог бы опереться на его силу. Инициатива, которую мне никогда не реализовать самому, удалась бы, если бы она включала выполнение всего, что необходимо ему, или даже всего, что необходимо мне, потому что этого хотел он».

Он думает, снова реконструируя в терминах предполагаемого рассуждения то, что невротиком частично продумано, частично представляет только некоторое ощущение и частично почти бессознательно: «Для меня пытка быть одиноким. Я не могу не только испытать радость, но и разделить ее с кем-нибудь. Более того, я чувствую себя потерянным, беспомощным. Конечно, я смог бы один сходить в кино или почитать книгу в субботу вечером, но это было бы унизительно, потому что указывало бы на то, что никто во мне не нуждается. Поэтому с величайшей осторожностью я должен разработать план, чтобы никогда не быть одному в субботний вечер или в любое другое время, раз уж речь зашла об этом. Но если бы я нашел того, кто беззаветно любил бы меня, то он освободил бы меня от этой пытки; я никогда не был бы один; все, что теперь бессмысленно — приготовление ли завтрака, работа или взгляд на закат солнца, — доставляло бы мне радость».

Он продолжает: «У меня нет никакой уверенности в самом себе. Я постоянно ощущаю, что буквально все более компетентны, более привлекательны, более способны, чем я. Даже то, что мне удалось сделать, не идет в счет, потому что в действительности это не моя заслуга. Возможно, меня обманули или это был просто счастливый случай. Я не уверен, что смог бы повторить это. И если бы люди действительно меня знали, они были бы для меня бесполезны. Но если бы я нашел кого-нибудь, кто полюбил бы меня таким, какой я есть, и для кого я представлял бы наивысшую ценность, я был бы важной персоной». Неудивительно поэтому, что любовь для невротика подчиненного типа представляет соблазнительный мираж. Неудивительно поэтому, почему невротик вместо трудоемкого процесса внутреннего изменения предпочитает цепко держаться за любовь.

Половая связь как таковая помимо своей биологической функции обладает ценностью доказывать необходимость существования. Чем больше подчиненный тип стремится быть обособленным, т. е. избегающим эмоциональной вовлеченности, или чем больше он теряет надежду быть любимым, тем больше примитивное стремление удовлетворить половую потребность будет, по всей вероятности, замещать любовь. Это стремление будет казаться единственной дорогой к человеческой близости и, подобно любви, будет переоцениваться из-за своей способности разрешать все проблемы.

Если мы настолько внимательны, что избегаем обеих крайностей — точки зрения на чрезмерное подчеркивание пациентом роли любви как «исключительно естественного» состояния и точки зрения, отвергающей ее как «невротическую любовь», — мы увидим, что ожидания невротика подчиненного типа в отношении любви представляют логическое заключение его философии жизни. Ибо так часто — а может быть всегда? — мы находим в невротических явлениях, что рассуждение пациента, осознанно или бессознательно, безупречно, но основывается на ложных предпосылках. Их ложность состоит в том, что невротик принимает свою потребность в любви и все, что с ней связано, за подлинную способность любить и что он полностью упускает из виду свои агрессивные и даже деструктивные влечения.

Другими словами, он не замечает невротического основания своих влечений. Он надеется на мирную нейтрализацию опасных последствий неразрешенных конфликтов без личного вмешательства в сами конфликты. В этом состоит характерная особенность каждой невротической попытки разрешить свои конфликты. Вот почему эти попытки обречены на неудачу. Следует, однако, добавить: если в качестве решения выбирается любовь. Если невротик подчиненного типа достаточно удачлив и найдет партнера, обладающего как силой, так и добротой, или чей невроз согласуется с его собственным, то его страдание может значительно уменьшиться и он сможет обрести немного счастья. Но, как правило, связь, от которой он ожидает небесного наслаждения на земле, погружает его в еще более сильные страдания. Очень вероятно, что свои конфликты он перенесет на любовные отношения и тем самым разрушит их. Даже самая благоприятная возможность может только облегчить страдание; пока его конфликты не будут разрешены, развитие невротика будет оставаться блокированным.

При обсуждении второго аспекта базисного конфликта — тенденции к «движению против людей» — мы будем действовать как и прежде — исследовать тот тип невротика, в котором доминируют агрессивные наклонности.

Как подчиненный тип твердо держится убеждения, что люди «прекрасны», и постоянно испытывает разочарование из-за противоположных свидетельств, так и агрессивный тип считает само собой разумеющимся, что все люди — его враги, и отвергает даже допущение, что это может быть неверно. Для него жизнь — это борьба всех против всех, где каждый отвечает только за самого себя. Те исключения, которые он признает, делаются неохотно и с оговоркой. Его аттитюд иногда ничем не маскируется, но гораздо чаще он завернут в тонкий слой мягкой вежливости, искренности и чувства товарищества. Эту «сторону» аттитюда можно представить как макиавеллиевскую уступку целесообразности. Как правило, она представляет смесь претензий, подлинных чувств и невротических потребностей. Желание убедить других в том, что он хороший товарищ, может сочетаться с некоторой долей подлинной доброжелательности, пока никто не подвергает сомнению его командирское положение. Эта сторона аттитюда может содержать элементы невротической потребности в любви и одобрении, используемые для достижения агрессивных целей.

Ни одна такая «сторона» не является необходимой для подчиненного типа, потому что так или иначе ценности последнего совпадают с принятыми ценностями или с христианскими добродетелями.

Чтобы понять, что потребности агрессивного типа так же компульсивны, как и подчиненного, нам следует ясно осознавать, что они в такой же степени порождаются базисной тревогой, как и потребности подчиненного типа. Это следует подчеркнуть, потому что такой ее компонент, как страх, очевидный для подчиненного типа, никогда не признается или проявляется тем типом невротика, который мы сейчас рассматриваем. В нем все нацелено на существование, становление или, по крайней мере, демонстрацию силы.

Его влечения рождаются в основном из чувства, что мир — это арена, где в дарвиновском смысле выживают только самые приспособленные, где сильный уничтожает слабого. То, что способствует выживанию, зависит большей частью от цивилизации, в которой живет этот тип невротика; но в любом случае беззастенчивая погоня за своей выгодой является высшим законом. По этой причине его главной потребностью становится потребность господства над другими.

Разнообразие способов господства бесконечно. Это может быть явное силовое воздействие, косвенная манипуляция посредством проявления чрезмерной обеспокоенности или принуждение других брать какие-либо обязательства перед ним. Он может предпочитать властвовать, скрываясь за троном. Этот способ требует интеллекта и убеждения, что с помощью одного ума или одной предусмотрительности можно всем управлять.

Конкретная форма контроля, выбираемого невротиком, частично зависит от его природных дарований. Частично эта форма представляет сплав конфликтующих влечений. Если, например, агрессивный тип невротика одновременно имеет склонность к обособлению, то он будет избегать любых форм прямого доминирования, потому что это приводит к слишком тесному контакту с другими людьми. Косвенным методам господства будет отдано предпочтение также в том случае, если имеется глубоко скрытая потребность в любви. Если его желание состоит в том, чтобы властвовать «из-за трона», то это указывает на наличие садистских наклонностей, т. к. подразумевает использование других для достижения своих целей15.

Параллельно этот тип невротика нуждается в признании своего превосходства, в достижении успеха, в престиже, одобрении в любой форме. Усилия в этом направлении частично направлены на достижение власти, поскольку успех и престиж в обществе, основанном на конкуренции, гарантируют ее получение. Но они также способствуют возникновению субъективного чувства обладания силой посредством внешнего подтверждения, внешнего признания и фактического превосходства. Здесь, как и в случае с подчиненным типом, центр тяжести лежит вне самой личности; различен лишь вид внешнего подтверждения. Фактически же оба вида бесполезны. Когда люди удивляются, почему успех не заставил их чувствовать себя более безопасно, они демонстрируют только свое психологическое невежество, но тот факт, что они удивляются именно этому, указывает, насколько успех и престиж считаются общепринятыми критериями.

Сильная потребность в эксплуатации других, их обмане, использовании в личных целях является частью общей картины агрессивного типа. Любая ситуация или связь рассматривается с точки зрения «Что я могу от этого иметь?» — независимо от того, идет ли речь о деньгах, престиже, контактах или идеях. Сам невротик сознательно или полубессознательно убежден, что любой поступает аналогично и поэтому имеет смысл делать это более эффективно, чем остальные. Качества, которые он развивает, почти диаметрально противоположны качествам подчиненного типа. Он становится жестким и упрямым или создает видимость этого. Он считает все чувства, как свои, так и других людей, «слезливой сентиментальностью». Для него любовь играет ничтожную роль. Не в том смысле, что он никогда «не влюблен», или никогда не имеет любовных связей, или никогда не вступает в брак, а в том смысле, что его главной заботой является поиск друга, исключительно всеми желаемого, чья привлекательность, социальный престиж или богатство могут усилить его собственную позицию. Он не видит никаких оснований, чтобы быть внимательным к другим. «Почему я должен заботиться о других? Пусть они заботятся о себе сами». Он отстаивал бы следующее решение старой этической проблемы о двух людях на плоту, только один из которых может спастись: прежде всего он попытался бы спасти свою шкуру, чтобы не выглядеть в собственных глазах ни глупцом, ни ханжой. Он ненавидит любую мысль о страхе и примет самые решительные меры поставить его под контроль. Он мог бы, например, заставить себя остаться в пустом доме, хотя ужасно боится ночных воров; он мог бы настоять на верховой прогулке, испытывая страх перед лошадьми; он мог бы намеренно ходить по болоту, где, как известно, водятся змеи, чтобы избавиться от страха перед ними.

В то время как подчиненный тип стремится к мирному улаживанию дел, агрессивный тип делает все, что в его силах, чтобы быть хорошим бойцом. Он бдителен и проницателен в споре и не откажется от брани, чтобы доказать свою правоту. Он может проявить все свои лучшие качества, если окажется припертым к стене и у него не останется никаких альтернатив, кроме борьбы. В отличие от подчиненного типа, который боится выигрывать, агрессивный тип плохо переносит проигрыши и без колебаний стремится к победе. Он готов обвинять других с такой же страстью, с какой подчиненный тип берет вину на себя. Ни в том, ни в другом случае учет реальной вины не играет никакой роли. Подчиненный тип, когда признает себя виновным, никоим образом не убежден, что это именно так; им движет потребность мирного решения проблемы.

Аналогично агрессивный тип не убежден, что его оппонент ошибается; он лишь стремится убедить себя в своей правоте, потому что нуждается хотя бы в минимальном чувстве субъективной уверенности, точно так же как армия нуждается в безопасном месте, из которого она могла бы начать наступление. Признавать ошибку, когда это не является абсолютно необходимым, кажется ему непростительным обнаружением слабости, если не сущей глупостью.

Не противоречит его аттитюду о необходимости борьбы с недоброжелательным миром и то, что он должен развивать острое чувство реализма, причем особого вида. Он никогда не бывает настолько «наивен», чтобы проглядеть в других любое проявление честолюбия, жадности, невежества или чего-нибудь еще, что могло бы преградить ему путь к достижению его целей. Поскольку в цивилизации, основанной на конкуренции, подобные аттитюды намного более распространены, чем подлинная благопристойность, то его мнение о самом себе оправдывается как единственно реалистическое. В действительности же, конечно, он так же односторо-нен, как и подчиненный тип. Другой стороной его реализма является его внимание к планированию и предвидению. Подобно всякому хорошему стратегу, в каждой ситуации он очень внимательно оценивает свои собственные шансы, силы своих противников и возможные ловушки.

Из-за того, что он вынужден всегда утверждать себя в качестве самого сильного, самого проницательного или самого удачливого, он пытается развить работоспособность и сообразительность, необходимые для этого. Энергия и ум, которые он вкладывает в свою работу, могут сделать его высокоуважаемым служащим или привести к успеху в своем бизнесе. Тем не менее впечатление о его всепоглощающей страсти к своей работе будет в определенном смысле ошибочным, потому что работа для него — это только средство достижения определенной цели. Он не испытывает никакой любви к тому, что делает, и не испытывает от нее никакого удовольствия, что вполне согласуется с его попыткой изгнать чувства из своей жизни раз и навсегда. Подобное изгнание имеет двойной эффект. С одной стороны, оно вне всякого сомнения представляет прием, увеличивающий успех, т. к. дает возможность невротику функционировать подобно хорошо смазанной машине, неутомимо производящей товары и еще более увеличивающей его силу и престиж. Здесь чувства могли бы стать препятствием. Они могли бы уменьшить его преимущество в работе; они могли бы лишить его наиболее часто применяемых приемов на пути к успеху; они могли бы отвлечь его от работы радостью созерцания природы, произведений искусства или общения с друзьями вместо общения с теми, кто действительно полезен для его целей.

С другой стороны, эмоциональное бесплодие, представляющее результат удушения чувств, влияет на качество его работы, оно неизбежно уменьшает его способность к творчеству.

Агрессивный тип невротика кажется исключительно свободной личностью. Он способен добиваться исполнения желаний, отдавать приказы, выражать гнев, защищать себя. Однако в действительности у него не меньше запретов, чем у подчиненного типа. В огромной степени не к чести нашей цивилизации следует отметить, что особые запреты данного типа невротика сами по себе не удивительны. Они лежат в эмоциональной области и связаны с его способностью дружить, любить, нравиться, сочувствовать, бескорыстно наслаждаться. Все это он обычно считает пустой тратой времени.

Себя он воспринимает как сильного, честного и реалистичного, что соответствует действительности, если смотреть на вещи его глазами. Согласно его глубинным предположениям, его самооценка является строго последовательной, поскольку для него беспринципность — это сила, пренебрежение к другим — честность, безжалостное достижение своих целей — реализм. Его аттитюд, вследствие такого понимания честности, формируется благодаря проницательному разоблачению недавних примеров ханжества.

Восторженность по какому-либо поводу, филантропические чувства и т. п. он считает чистым обманом, хотя ему не трудно совершать поступки, по своей видимости часто соответствующие общественному сознанию или христианским добродетелям. Система его ценностей соответствует философии джунглей. Сила создает право. Долой гуманность и сострадание. Человек человеку волк. Эти ценности не очень отличаются от тех, с которыми нас познакомили нацисты.

Имеется субъективная логика в тенденции невротика агрессивного типа отвергать реальную симпатию и дружелюбие точно так же, как и их фальшивые двойники — угодничество и уступничество. Но было бы ошибкой считать, что он не способен провести между ними различие. Когда он встречается с безусловно дружелюбной и одновременно сильной личностью, то вполне способен осознать и оценить это. Дело в том, что он понимает, насколько невыгодно для него быть чрезмерно проницательным в этом отношении. Оба аттитюда действуют в нем как вступившие в битву за выживание влечения.

Почему невротик агрессивного типа отвергает мягкие человеческие чувства с такой силой? Почему с большой вероятностью он почувствует тошноту, столкнувшись с любящим поведением других? Почему он так презрителен к человеку, испытывающему симпатию к тому, что он сам рассматривает как не имеющее никакого значения. Он действует подобно человеку, отгоняющему нищих от своей двери только потому, что при виде их у него разрывается сердце. В действительности он может и оскорбить нищих; он может отвергнуть простейшую просьбу со страстью, непропорциональной ее значению. Подобные реакции типичны для агрессивного типа, и можно без особых проблем наблюдать, как смягчаются эти агрессивные наклонности в процессе анализа.

В действительности его чувства вследствие «мягкости» его партнеров смешанны. Верно, что он презирает это качество в других, но также верно, что он приветствует его, т. к. оно позволяет ему быть более свободным в достижении своих целей. Почему его так часто привлекает подчиненный тип, точно так же как верно и обратное?

Причина, по которой реакция невротика столь чрезмерна, заключается в том, что она порождается его потребностью бороться со всеми своими «нежными» чувствами. Ницше дает хорошую иллюстрацию такой динамики, когда заставляет своего сверхчеловека рассматривать любое сочувствие как разновидность своего внутреннего врага. «Мягкость» по отношению к личности подобного вида подразумевает не только подлинную любовь, жалость и т. п., но и все, что внутренне присуще потребностям, чувствам и стандартам подчиненного типа. В случае с нищими, например, у него могут возникнуть слабые проявления реального сочувствия, желание исполнить просьбу, чувство, что он обязан быть полезным. Но одновременно в нем возникнет гораздо более сильное желание вытолкнуть все эти чувства из себя с тем, чтобы не только отказаться, но и осудить их.

Надежду соединить вместе свои столь различные чувства, которую подчиненный тип возлагает на любовь, агрессивный тип невротика ищет во внешнем признании. Признание обещает ему не только подтверждение его как личности, в чем он крайне нуждается, но и предоставляет ему дополнительный соблазн нравиться другим и, в свою очередь, любить их самому. Поскольку такое признание, как кажется, предлагает разрешение его конфликтов, то оно становится тем спасительным миражом, за которым он устремляется в погоню.

Внутренняя логика его борьбы в основном та же, что и подчиненного типа. Поэтому здесь она будет указана лишь в самых общих чертах. Для агрессивного типа любое чувство симпатии, или обязанность быть «добрым», или аттитюд подчинения были бы несовместимы с целостным образом жизни, который он построил, и расшатали бы его основание. Кроме того, возникновение этих наклонностей, противоположных его основному аттитюду, столкнуло бы его с базисным конфликтом и разрушило бы заботливо созданную им систему единства своей личности. Следствием всего этого стало бы то, что вытеснение более мягких наклонностей усилило бы более агрессивные, сделав их еще более компульсивными.

Если два типа невротической личности, которые мы обсудили, еще свежи в памяти, то мы можем отметить их полярную противоположность. То, что желательно одному, отвратительно другому. Первый обязан любить каждого; второй — считать всех потенциальными врагами. Первый стремится избежать борьбы любой ценой, второй считает ее своим естественным состоянием. Первый наполнен страхом и беспомощен, второй стремится всячески избавиться от них. Первый движется, хотя и как невротик, к гуманистическим идеалам, второй — к философии джунглей. Однако при этом ни один из указанных паттернов не является свободно выбираемым: каждый компульсивен и негибок, обусловлен внутренней нуждой.

Теперь мы готовы сделать шаг вперед в нашем представлении о типах невротической личности, которого мы достигли и ради которого провели обсуждение. Мы постарались описать только то, что включено в базисный конфликт, и к настоящему моменту рассмотрели два его фактора, действующие в качестве доминирующих влечений в двух различных типах невротической личности.

Шаг, который мы должны теперь сделать, состоит в том, чтобы изобразить личность, в которой эти два множества противоположных аттитюдов и ценностей действуют с одинаковой силой. Разве не ясно, что такая личность безжалостно раздиралась бы в двух противоположных направлениях, что она едва ли была способна функционировать вообще? Истина состоит в том, что личность была бы расколота и полностью парализована.

Именно по попытке исключить какое-либо одно из противоположных влечений мы различаем тот или иной тип невротика; такое исключение представляет один из способов, с помощью которого он пытается разрешить свои конфликты.

Говорить в этом случае, как делает Юнг, об одностороннем развитии представляется не вполне адекватным. В лучшем случае это утверждение корректно с формальной точки зрения. Но поскольку оно основано на неверном представлении о динамике невроза, то его следствия ошибочны. Когда Юнг, отправляясь от понятия односторонности, переходит к утверждению, что терапия должна помочь пациенту принять и противоположное влечение, то мы спрашиваем: «Как это возможно? » Пациент не может принять это влечение, он может только осознать его. Если Юнг ожидает, что такой шаг даст ему целостную личность, то мы ответим, что, конечно, этот шаг необходим для окончательной интеграции личности невротика, но как таковой он только означает прямое столкновение невротика со своими конфликтами, которых он до сих пор избегал. То, чего Юнг действительно недооценил, представляет ком-пульсивную природу невротических наклонностей. Междудвижением к людям и движением против людей лежит не просто различие между слабостью и силой, или, как выразился бы Юнг, различие между женственностью и мужественностью. Мы все обладаем способностью как к подчинению, так и к агрессии.

И если личность, не побуждаемая компульсивными влечениями, прилагает достаточные усилия, то она может достигнуть определенной целостности. Когда же оба противоположных паттерна носят невротический характер, то они опасны для нашего личностного роста. Две негативные тенденции, сложенные вместе, не дают желаемой целостности, точно так же как две несовместимые части не создают гармоничной сущности.

Третьей стороной базисного конфликта является стремление невротика к обособлению, стремление к «движению от людей». До его анализа в том типе невротической личности, в котором он стал доминирующим атти-тюдом, нам следует разобраться, что подразумевается под невротическим обособлением. Конечно, это не привычный факт эпизодически возникающего желания побыть одному. Каждый, кто серьезно относится к себе и своей жизни, желает временами побыть в одиночестве.

Наша цивилизация так поглотила нас внешней стороной жизни, что мы имеем слабое представление об этой потребности, хотя ее возможности для личного роста подчеркивались философскими и религиозными концепциями всех времен.

Желание осмысленного одиночества ни в коем случае не является невротическим; наоборот, большинство невротиков избегает погружения в свои внутренние глубины, и неспособность к конструктивному уединению сама является симптомом невроза. Только если существует невыносимое напряжение от общения с людьми, а одиночество становится основным средством уклонения от общения, только тогда желание быть одиноким указывает на невротическое обособление.

Некоторые из качеств крайне обособленной личности настолько характерны для нее, что психиатры склонны трактовать их как принадлежность исключительно обособленному типу.

Самым очевидным из этих качеств является общее отчуждение от людей. Это свойство обособленного типа привлекает наше внимание, т. к. оно определенным образом выделяет его, но в действительности его отчуждение от людей не больше, чем у других типов невротической личности.

Например, нельзя прийти к общему заключению, какой из двух только что проанализированных типов невротика является более отчужденным. Мы можем только сказать, что у невротика подчиненного типа данная характерная черта глубоко скрыта, так что он удивляется и пугается, когда узнает о ней. Причина этого в том, что его страстное желание близости вынуждает слепо верить, что между ним и другими людьми не существует никакой пропасти.

В конечном счете отчуждение от людей является всего лишь симптомом дезорганизации человеческих отношений. Но это имеет место во всех неврозах. Степень отчуждения больше зависит от степени разрушительности этой дезорганизации, чем от конкретной формы невроза

Другой характерной чертой, которая часто приводится в качестве специфической черты обособления, является отчуждение невротика от самого себя, т. е. онемение эмоциональной жизни, неопределенность в решении, кем он является, что он любит, ненавидит, желает, на что надеется, чего боится, чем возмущается, во что верит. Подобное самоотчуждение также присуще всем неврозам. Каждый невротик подобен самолету, управляемому на расстоянии, и, таким образом, обречен на постепенную потерю связи с самим собой. Невротиков, принадлежащих к обособленному типу личности, вполне можно сравнить с зомби из гаитянского эпоса — мертвецами, оживленными с помощью колдовства; они могут работать и действовать как живые люди, но без всякой внутренней жизни. Другие невротики этого же типа способны жить сравнительно богатой эмоциональной жизнью.

Поскольку существует такой разброс, мы не можем считать отчужденность свойством, присущим исключительно обособленному типу. То, что действительно характерно для обособленных личностей, представляет нечто иное. Это их способность смотреть на самих себя с некоторым подобием объективного интереса, как обычно смотрят на произведение искусства. Возможно, лучше всего это можно описать, сказав, что они обладают одним и тем же аттитюдом «наблюдатель» как в отношении самих себя, так и в отношении жизни в целом. Следовательно, они часто могут быть блестящими наблюдателями происходящих внутри них процессов. Хорошо известным примером этого является фантастическая способность толковать сны, которой они нередко обладают.

Решающим признаком можно считать внутреннюю потребность невротиков обособленного типа устанавливать эмоциональную дистанцию между собой и другими. Более точно — их осознанная или бессознательная решимость не позволяет вовлекать себя в эмоциональную связь с другими, будь то любовь, борьба, сотрудничество или конкуренция. Они очерчивают вокруг себя что-то вроде волшебного круга, который никто не имеет права пересечь. Вот почему чисто внешне они могут оставаться «одинокими» и на людях. Компульсивный характер этой потребности обнаруживается в их тревожности при столкновении с реальным миром.

Все потребности и качества, которые приобретают невротики рассматриваемого типа, направлены на удовлетворение этой главной потребности — не быть включенным. Среди других самой удивительной является потребность в самодостаточности. Ее самым позитивным выражением является сообразительность.

Агрессивный тип также стремится быть сообразительным, но его сообразительность другого качества; находчивость для агрессивного типа служит необходимым условием борьбы за свой образ жизни во враждебном мире и желания нести поражение другом в драке. Характер невротика обособленного типа подобен характеру Робинзона Крузо, он обязан быть находчивым, чтобы выжить. Это единственное средство, с помощью которого он может компенсировать свою изоляцию.

Более неопределенный способ поддержания самодостаточности состоит в сознательном или бессознательном ограничении своих потребностей. Мы лучше поймем разнообразные ходы в этом направлении, если вспомним, что основополагающий принцип здесь — никогда не привязываться к чему-либо или к кому-либо настолько, чтобы это становилось чем-то обязательным. Одиночество в этом случае было бы поставлено под угрозу. Лучше всего ничему не придавать большого значения.

Например, обособленная личность способна к подлинному наслаждению, но если последнее каким-то образом зависит от других людей, она предпочтет отказаться от него. Она может получить удовольствие от какой-либо случайной вечеринки с другими, но испытывает отвращение к повседневному общению и деятельности с другими.

Аналогично обособленная личность избегает соперничества, борьбы за престиж и успех. Она склонна ограничивать свою еду, питье и житейские привычки и стремится поддерживать их в таком объеме, который не требует от нее слишком больших денежных или энергетических затрат. Она может резко возмущаться своей болезнью, воспринимая ее как унижение, потому что вынуждает ее зависеть от других. Она может настаивать на своем праве получать информацию по какой-либо теме из первых рук, а не обходиться тем, что сказали или написали другие, скажем, о России. Если она — иностранец, то она захочет увидеть или услышать о России лично. Этот аттитюд способствовал бы действительной внутренней независимости, если бы время от времени не приводил к абсурду, например к отказу узнать дорогу в незнакомом городе.

Другой резко выраженной потребностью невротика обособленного типа является его склонность к уединению. Он похож на проживающего в гостинице человека, который только изредка снимает с двери своего номера табличку с надписью «Не беспокоить». Даже книги он может рассматривать как средство вторжения, как нечто внешнее и чуждое. Любой вопрос о частной жизни может шокировать его; он стремится окружить свою жизнь завесой секретности. Один пациент однажды рассказал мне, что в сорокапятилетнем возрасте его все еще возмущает мысль о всеведении Бога так же сильно, как и тогда, когда мать сказала ему, что Бог способен видеть сквозь ставни, как он мастурбирует. Это был пациент, чрезвычайно сдержанный даже в отношении самых обычных деталей своей жизни. Невротик обособленного типа может испытывать раздражение, если другие принимают его как «нечто само собой разумеющееся», т. к. это вынуждает его чувствовать себя так, как будто на него наступили. Как правило, он предпочитает работать, спать, есть в одиночестве. В отличие от подчиненного типа он не любит делиться переживаниями, т. к. другие могли бы внести определенный диссонанс. Даже когда он слушает музыку, прогуливается или говорит с другими, настоящее наслаждение приходит только позже, ретроспективно.

Как самодостаточность, так и уединение необходимы невротику обособленного типа для удовлетворения его самой известной потребности — потребности в полной независимости. Он сам признает независимость в качестве позитивной ценности. И без сомнения, она представляет ценность в определенном смысле. Ибо независимо от своих недостатков такой невротик однозначно не является послушным автоматом. Его отказ от слепого соглашательства вместе с его отчуждением от всякого соперничества придает этому типу невротика определенную целостность.

Ошибкой здесь является то, что он смотрит на независимость как на конечную цель своей активности и игнорирует тот факт, что ее ценность полностью определяется тем, как он этой независимостью распоряжается. Его независимость, подобно обособленности как целостному явлению, частью которого она является, имеет негативную ориентацию; он стремится избежать всех ситуаций, в которых он чувствует себя управляемым, принуждаемым, стесняемым, обязываемым.

Подобно любой другой невротической наклонности потребность в независимости носит компульсивный и неразборчивый характер. Она проявляется в сверхчувствительности ко всему, что каким-либо образом сходно с принуждением, воздействием, обязательством и т. д. Степень чувствительности является хорошей мерой интенсивности обособления. То, что воспринимается как принуждение, варьирует от личности к личности. Физическое давление, испытываемое от таких вещей, как воротничок, галстук, пояс, обувь, также может приниматься во внимание. Любое возражение может вызвать у такой личности чувство человека, попавшего в засаду; нахождение в туннеле или под землей может породить тревогу. Чувствительность в этом отношении не дает полного объяснения клаустрофобии, но по меньшей мере представляет ее основание. Долговременные обязательства при малейшей возможности избегаются: подписание какого-либо контракта, договора об аренде более чем на год, заключение брака вызывают трудности. Брак для обособленной личности действительно рискованное предприятие, потому что предполагает близость, хотя потребность в защите или вера, что, несмотря на свои особенности, партнер все-таки приспособится, могут уменьшить степень риска. Часто паника начинается еще до заключения брака.

Неумолимость времени воспринимается как принуждение; привычка опаздывать на работу ровно на пять минут может служить способом поддержания иллюзии свободы. Расписания включают угрозу; обособленные пациенты радуются истории о человеке, не желавшем знакомиться с расписанием поездов и приходившем на станцию тогда, когда это было ему удобно, предпочитая дожидаться следующего поезда.

Ожидания других, что он сделает что-нибудь или будет вести себя определенным образом, делают его трудным и недисциплинированным в общении независимо от того, выражены ли эти ожидания в действительности или только подразумеваются. Например, обычно он любит делать подарки, но забудет сделать их ко дню рождения или к Рождеству, потому что их от него ожидают. Поступать в соответствии с принятыми правилами поведения или традиционными ценностями является для него неприятной обязанностью. Чтобы избежать напряжения, он соглашается только внешне, внутренне же упрямо отвергает все общепринятые правила и стандарты.

Наконец, совет со стороны воспринимается как попытка подчинения и встречает сопротивление даже тогда, когда совпадает с собственным желанием невротика. В этом случае сопротивление может быть также связано с осознанным или бессознательным желанием фрустрировать других.

Потребность чувствовать себя превосходящим всех, хотя и присуща всем неврозам, должна быть здесь выделена из-за своей внутренней связи с обособлением. Синонимичные выражения «башня из слоновой кости» и «роскошное уединение» свидетельствуют, что даже в просторечье обособление и превосходство неразрывно связаны друг с другом. Вероятно, никто не может выдержать уединение без того, чтобы либо быть сильным и находчивым, либо ощущать себя в высшей степени значимой персоной. Это подтверждается клиническим опытом. Когда ощущение превосходства обособленной личности временно не оправдывается то ли из-за конкретной неудачи, то ли из-за роста внутренних конфликтов, она теряет стремление к одиночеству и может с неистовой силой устремиться к поиску любви и защиты. Подобные колебания довольно часты в жизни невротика обособленного типа. В возрасте от 13 до 19 лет или чуть старше он, возможно, имел несколько не очень сильных дружеских связей, но в целом прожил достаточно одинокую жизнь с чувством относительного покоя.

Обычно он фантазировал о том, какие выдающиеся дела совершит в будущем. Но позже эти мечты разбились о скалы реальности. Хотя в средней школе он, бесспорно, был первым, в колледже он встретил серьезную конкуренцию и с отвращением устранился от нее. Его первые попытки вступить в любовную связь закончились неудачей. Он ясно осознавал, что он стареет и что его мечты не осуществляются. Одиночество становилось невыносимым, и он расходовал все силы, чтобы удовлетворить компульсивную потребность в близости, сексуальных связях, браке. Он готов был испытать любое унижение, лишь бы его любили.

Когда такой невротик обращается для аналитического лечения, его обособленность, какой бы явной она ни казалась, не может быть первоочередной проблемой. Все, чего добивается невротик в этот момент, — это помощь в поисках любви в той или иной форме. Только тогда, когда он почувствует себя более сильным, он обнаружит с громадным облегчением, что намного охотнее «жил бы один и любил бы такой образ жизни».

На первый взгляд кажется, что он только вернулся к прежней обособленности. Но в действительности он впервые имеет достаточное основание признаться самому себе, что уединение является тем, чего он жаждет. Этот момент оказывается наиболее подходящим, чтобы начать работу над его обособлением.

Потребность обособленной личности в превосходстве обладает определенными характерными чертами. Испытывая отвращение к соперничеству, представляющему результат последовательной работы над собой, обособленная личность считает, что скрытые в ней сокровища должны принадлежать ей без всякого усилия с ее стороны; ее внутреннее величие должно чувствоваться без какого-либо движения. В своих мечтах, например, такая личность может вообразить себя спрятанным в отдаленной деревушке сокровищем, поглядеть на которое ценители съезжаются издалека. Подобно всем представлениям о превосходстве приведенный пример содержит некоторый элемент реальности. Спрятанное сокровище символизирует богатую интеллектуальную и эмоциональную жизнь невротика, которую он хранит внутри волшебного круга.

Другим способом, позволяющим обособленной личности выражать свое превосходство, является ее чувство неповторимости. Это чувство представляет прямое следствие ее желания чувствовать себя обособленной и отличающейся от других. Она может сравнивать себя с деревом, свободно растущим на вершине холма, думая о других как деревьях, расположенных ниже и настолько близко друг от друга, что это препятствует их взаимному росту. Там, где подчиненный тип смотрит на своего товарища с молчаливым вопросом: «Будет ли он любить меня?» — а агрессивный тип хочет знать: «Насколько он силен как противник?» или «Может ли он быть мне полезен?» — обособленную личность в первую очередь интересует: «Не собирается ли он помешать мне? Хочет ли он оказать воздействие на меня, или он хочет оставить меня одного?». Сцена, в которой Пер Гюнт встречается с изготовителем пуговиц, дает отличное символическое представление страха, который обособленная личность испытывает, будучи брошенной другими. Отдельная комната в аду вполне ее бы устроила. Но быть брошенным в кипящий котел, быть жертвой чьих-то манипуляций или быть подогнанным к требованиям других — все это кажется ей ужасной мыслью. Она чувствует себя наподобие редкого восточного ковра, обладающего неповторимым рисунком и комбинацией цветов, всегда одних и тех же. Она испытывает необычайную гордость от имеющейся способности сглаживать воздействия окружающей среды и стремится продолжить этот образ жизни. Взращивая с любовью свою неспособность к изменениям, она придает своей ригидности статус священного принципа. Желая и даже страстно стремясь создать свой специфический образ жизни, придать ему большую чистоту и ясность, обособленная личность настаивает на том, что ни в чем внешнем она не нуждается. Со всей простотой и неадекватностью максималиста Пер Гюнт утверждает: «Будь самодостаточен».

Эмоциональная жизнь обособленной личности не подчиняется строгому паттерну, как жизнь других типов невротической личности, описанных до сих пор. В случае обособления больше индивидуальных различий. Главным образом потому, что в отличие от невротиков двух других типов, чьи господствующие наклонности направлены на позитивные цели — привязанность, близость, любовь в первом случае; выживание, подчинение, успех в другом случае, — цели невротика обособленного типа негативны: он стремится не быть включенным, не нуждаться в ком-либо, не позволять другим вторгаться в его жизнь или оказывать воздействие на него. Поэтому эмоциональная жизнь такого невротика обычно зависит от конкретных желаний, которые развились или выжили в этой системе негативных ценностей. Можно назвать небольшое число наклонностей, свойственных обособлению как таковому.

Так, существует общая тенденция к подавлению и даже к отрицанию любого чувства. Я хочу процитировать здесь отрывок из неопубликованного рассказа поэтессы Анны Марии Арми, который сжато выражает не только эту тенденцию, но и другие типичные аттитюды обособленной личности. Главный герой ее рассказа, вспоминая о своей юности, говорит: «Я мог бы вообразить сильную телесную привязанность (которую я испытывал к своему отцу) и сильную духовную привязанность (которую я испытывал к своим героям), но я не смог бы понять, где и как эта привязанность соединена с чувством; чувств просто-напросто не существует — люди лгут об этом, как и о многом другом. Б. пришла в ужас. „Однако как тогда ты объяснишь смысл жертвоприношения?" — спросила она.

Какое-то время я был поражен истиной, содержащейся в ее реплике; затем я решил, что жертвоприношение было просто одним из обманов, а если оно не было обманом, тогда это было либо телесное, либо духовное действие. В то время я мечтал об одинокой жизни, о том, что никогда не женюсь, стану сильным и миролюбивым без особых разговоров и просьб о помощи. Я хотел работать над собой, становиться все более и более свободным, перестать мечтать, чтобы понимать происходящее и жить ясно. Я думал, что моральные требования не имеют никакого смысла; быть добрым или злым не имело никакого различия, пока ты абсолютно прав. Величайший грех состоял в том, чтобы искать сочувствия или ожидать помощи. Каждая душа представлялась мне в виде храма, который следовало тщательно охранять и внутри которого происходили необычные обряды, понятные только жрецам, их хранителям».

Непринятие чувств относится в первую очередь к чувствам, связанным с другими людьми, и распространяется как на любовь, так и на ненависть. Такое непринятие является логическим следствием потребности сохранять эмоциональную дистанцию между собой и другими, потому что осознанная любовь или ненависть обычно приводят человека либо к близости с другими, либо к конфликту с ними. Термин «машина по поддержанию дистанции» Г.С. Салливена является в этой связи вполне подходящим. Из сказанного не следует с необходимостью, что чувства не будут подавляться в сферах, не связанных с человеческими отношениями, и станут активными в области книг, животных, природы, искусства, пищи и т. д. Но существует значительная опасность этого. Для человека, способного к глубоким и сильным эмоциям, может оказаться невозможным подавление только одной части своих чувств, и что самое решающее — без понимания подавляемого чувства в целом. Это умозрительное рассуждение, но все-таки нижеследующее истинно.

Художники, принадлежащие к обособленному типу и демонстрировавшие в периоды творческого расцвета, что они не только обладают глубокими чувствами, но и способны их выражать, часто испытывали состояние, особенно в юности, либо полного эмоционального онемения, либо сильного непринятия всякого чувства, как в процитированном отрывке.

По-видимому, творческие периоды наступают тогда, когда после нескольких катастрофических попыток установить близкие отношения они либо намеренно, либо спонтанно выбирали обособленный образ жизни, т. е. когда они сознательно или бессознательно решались установить между собой и другими определенную дистанцию и смириться с уединенным образом жизни.

Тот факт, что теперь, на безопасном расстоянии от других, они могут свободно выражать большую часть своих чувств, не связанных непосредственно с человеческими отношениями, позволяет понять, что раннее непринятие всех чувств было необходимым этапом в достижении состояния обособленности.

Другая причина, из-за которой подавление чувств может выйти за пределы человеческих отношений, уже была названа в нашем обсуждении самодостаточности. Любое желание, интерес и наслаждение, которое могло бы сделать обособленную личность зависимой от других, считается внутренним предательством и на этом основании может быть подавлено. Все это выглядит так, как если бы еще до того, как чувству могли позволить свободно проявить себя, каждую ситуацию необходимо было внимательно исследовать с точки зрения возможной потери свободы. Любая угроза оказаться зависимым заставит обособленную личность резко ограничить проявление своих эмоций. Но когда она попадает в ситуацию, полностью безопасную в указанном отношении, она может наслаждаться в полной мере.

Уолден Соро дает хорошую иллюстрацию глубокого эмоционального переживания в подобных условиях. Сильный страх либо стать слишком привязанным к удовольствию, либо из-за того, что оно нарушает свободу обособленной личности, делает ее иногда склонной к аскетизму. Но к аскетизму особого вида, не направленного на самоистязание или самоотрицание. Скорее его можно было бы назвать самодисциплиной, которая, принимая наши посылки, не лишена мудрости.

Для баланса психики чрезвычайно важно, что существуют области, доступные спонтанному эмоциональному переживанию. Например, творческие способности могут представлять разновидность спасения. Если их выражение было запрещено, но в процессе анализа или какого-либо другого переживания их проявление стало свободным, то благоприятный эффект для обособленной личности может оказаться настолько сильным, что создаст видимость применения чудодейственного лекарства. Необходима, однако, осторожность в оценке подобных лекарств. Во-первых, было бы ошибкой любое обобщение их действия: то, что может означать спасение для обособленной личности, не распространяется с необходимостью на другие типы невротиков16. И даже для обособленного типа оно, строго говоря, не является «лекарством» в смысле радикального изменения невротических потребностей. Оно только позволяет обособленной личности вести более удовлетворительный и менее дезорганизованный образ жизни.

Чем более сдерживаются эмоции, тем более вероятно, что акцент будет сделан на умственных способностях. Возникнет надежда, что все можно решить посредством одной силы разума, что простого знания своих проблем достаточно для их решения, что с помощью одних рассуждений можно решить все мировые проблемы!

После того что было сказано об отношениях обособленной личности с другими людьми, ясно, что любая близкая и продолжительная связь обязательно подвергнет опасности ее отчуждение и поэтому приведет к катастрофе, если ее партнер не будет в такой же степени обособленным и, таким образом, добровольно признающим ее право на потребность дистанцироваться от других или если он не может или не готов по иным причинам приспособиться к таким потребностям. Сольвейг, с любовной преданностью терпеливо ожидающая возвращения Пер Гюнта, представляет идеального партнера. Сольвейг ничего не ожидает от своего возлюбленного. Ее ожидания могли бы испугать его настолько, что он потерял бы контроль над своими чувствами. Пер Гюнт большей частью не осознает, насколько мало он сам дает, хотя убежден, что высказал Сольвейг столь приятные ему самому невыраженные и несуществующие чувства. При условии, что эмоциональная дистанция гарантирована, обособленная личность может быть способна к длительной лояльности. Она может быть способна к интенсивным кратковременным отношениям, в которых она появляется и исчезает. Такие отношения непрочны, и любое обстоятельство может заставить ее разорвать их.

Сексуальные связи могут иметь очень большое значение для обособленной личности в качестве моста к другим людям. Она будет рада им, если они мимолетны и не мешают ее жизни. Они должны находиться, так сказать, в заранее определенном месте, предназначенном для подобных дел. С другой стороны, она может развить безразличие до такой степени, что оно не позволяет ей никаких прегрешений. В этом случае реальные отношения могут уступить место полностью воображаемым.

Все описанные особенности могут проявиться в аналитическом процессе. Разумеется, обособленная личность возмущается анализом, потому что он фактически представляет самое непосредственное из всех возможных посягательство на ее частную жизнь. Однако ей интересен также и взгляд на себя; ее может привести в восхищение вскрытый анализом общий вид внутренних процессов, протекающих в ней. Обособленную личность может заинтересовать художественное качество своих снов или склонность к непреднамеренным ассоциациям. Ее радость в случае подтверждения своих допущений напоминает радость ученого. Она ценит внимание аналитика и его указание на что-нибудь там и здесь, но испытывает отвращение к принуждению или «воздействию» в направлении, которого она заранее не предвидела. Часто она отмечает опасность выдвижения предположений в анализе, хотя на самом деле эта опасность для нее значительно меньше, чем для других типов невротической личности, т. к. она полностью вооружена против внешнего влияния.

Далекая от защиты своей позиции рациональными способами — посредством проверки предположений аналитика, она стремится по обыкновению слепо, хотя косвенно и дипломатично, отвергать все, что не соответствует ее личным представлениям о самой себе и жизни в целом.

Обособленная личность находит особенно нетерпимым, что аналитик ожидает от нее какого-то изменения. Конечно, она хочет избавиться от всего, что вносит беспорядок в ее жизнь; но это не должно включать изменения образа жизни. Почти с той же неизменной силой, с какой она хочет наблюдать свое изменение, она бессознательно побуждается остаться такой же, какой она была до встречи с аналитиком. Ее открытое неповиновение всякому внешнему влиянию представляет только одно из объяснений ее аттитюда, причем не самое глубокое; с другими мы познакомимся позже. Естественно, что она устанавливает значительную дистанцию между собой и аналитиком. В течение длительного времени аналитик будет только голосом. В снах ситуация анализа может проявляться в виде международного телефонного разговора двух абонентов, находящихся на разных континентах. На первый взгляд кажется, что подобный сон, выражающий удаленность, которую обособленная личность чувствует по отношению к аналитику и аналитическому процессу, не более чем точное воспроизведение аттитюда, осознаваемого обособленной личностью. Но поскольку сны — это поиск решения, а не обычное воспроизведение существующих чувств, то более глубокий смысл этого сна состоит в том, что он выражает желание держаться в отдалении от аналитика и аналитического процесса в целом, не позволять анализу никаким образом влиять на ее внутреннюю жизнь.

Последней характерной чертой обособленной личности, наблюдаемой как в процессе анализа, так и вне его, является та потрясающая сила, с которой эта личность защищает свое обособление при нападении. То же самое можно было бы сказать о каждом невротическом состоянии. Но в данном случае борьба, по-видимому, носит более упорный характер, почти как борьба за жизнь или смерть, в которой необходимо мобилизовать все имеющиеся ресурсы. В действительности битва начинается с нанесения бесшумных разрушительных ударов задолго до того, как обособление подвергается нападению. Исключение аналитика из общей картины, построенной обособленной личностью, представляет одну из фаз этой битвы. Если аналитик пытается убедить пациента, что между ними существует определенное единство и что на этом основании, по всей вероятности, кое-что должно измениться в сознании пациента, то он встречается с более или менее искусным, вежливым отказом. В лучшем случае пациент выскажет несколько разумных мыслей, относящихся к аналитику. Если возможна спонтанная эмоциональная реакция, пациент не даст ей хода. Кроме того, нередко существует глубоко скрытое сопротивление всему, что причаст-но к анализируемым отношениям. Отношения пациента к другим людям настолько смутны, что аналитику часто трудно составить ясное представление о них. Пациент сохранил безопасную дистанцию между собой и другими; разговор о его проблемах мог бы только расстроить и нарушить душевное равновесие. Повторные попытки аналитика детально обсудить проблемы пациента могут быть встречены с открытым подозрением.

Аналитик хочет сделать пациента общительным? (Для пациента это хуже презрения.) Если позже аналитику удастся продемонстрировать пациенту некоторые очевидные недостатки состояния обособленности, пациент становится испуганным и раздражительным. С того момента он может начать подумывать о прекращении своего участия в анализе. За пределами анализа его реакция еще более неистовая. Эти обычно спокойные и разумные личности могут застыть в ярости или начать браниться, если возникает угроза их отчужденности и независимости. Настоящую панику может вызвать мысль о присоединении к какому-либо движению или профессиональной группе, где требуется реальное участие, а не просо уплата членских взносов. Если они все-таки становятся членами таких групп, то могут начать слепо метаться в попытке освободить себя. Они могут быть более искусными в поиске методов освобождения, чем обычный человек, чьей жизни угрожает опасность. Если бы существовал выбор между любовью и независимостью, как однажды выразился пациент, они не колеблясь выбрали бы независимость. Это обстоятельство поднимает другой вопрос. Они не только желают защитить свою обособленность всеми доступными средствами, но ради нее готовы пожертвовать абсолютно всем. Внешние выгоды и внутренние ценности в равной мере будут отброшены — сознательно, посредством отказа от любого желания, препятствующего независимости, или бессознательно с помощью автоматического запрета.

Все, что так энергично защищается, должно представлять значительную субъективную ценность. Мы можем надеяться понять функции обособления и в конечном счете стать полезными терапевтически, только если осознаем это. Как мы видели, каждый из базисных аттитюдов к другим обладает своей положительной ценностью. При движении к людям невротик пытается поставить себя в некоторое дружественное отношение к своему миру. При движении против людей он настраивает себя на борьбу за выживание в соперничающем мире. При движении от людей он надеется достигнуть определенной целостности и спокойствия. Фактически все три аттитюда не только желательны, но и необходимы для развития нас как человеческих существ. Только тогда, когда они появляются и действуют в невротическом оформлении, они становятся компульсивными, жесткими, неразборчивыми и взаимно исключающими, что значительно уменьшает их ценность, но не уничтожает ценность обособления.

Выгоды, которые можно извлечь из обособления, в действительности значительны. Существенно, что во всех восточных философиях к обособлению стремятся как к основанию высшего духовного развития.

Конечно, мы не можем сравнивать подобные стремления с потребностями невротического обособления. Там обособление намеренно выбирается как самый лучший способ самореализации и принимается индивидами, которые, если бы пожелали, могли выбрать другой образ жизни; невротическое обособление является не предметом выбора, а внутреннего принуждения, представляет единственный способ существования невротика. Тем не менее некоторые выгоды можно извлечь из невротического обособления, хотя степень, в которой это возможно, зависит от остроты невротического процесса в целом. Вопреки опустошительной силе невроза обособленная личность может сохранить определенную целостность. Едва ли это станет решающим фактором в обществе, в котором человеческие отношения в общем носят дружественный и честный характер. Но в обществе, в котором господствует лицемерие, нечестность, вражда, жестокость и алчность, целостность не очень сильной личности может легко пострадать; сохранение дистанции помогает обособленной личности эту целостность поддерживать.

Кроме того, поскольку невроз обычно лишает личность душевного спокойствия, обособление может обеспечить дорогу к безмятежности, причем ее степень изменяется с тем количеством жертв, которые она готова принести. Далее, обособление позволяет ей в определенной степени оригинально мыслить и чувствовать при условии, что эмоциональная жизнь внутри ее волшебного круга не прекратилась полностью. Наконец, все эти факторы вместе с созерцательным отсутствием отчаяния способствуют развитию и выражению творческих способностей, если они есть. Я имею в виду не то, что невротическое обособление является непременным условием творчества, а то, что в условиях невротического стресса обособление обеспечивает наилучшие шансы для выражения той творческой способности, которая имеется.

Какими бы существенными ни были эти преимущества, они, по-видимому, не являются той главной причиной, по которой обособление так отчаянно защищается невротиком. В действительности эта защита является столь же отчаянной, если по той или иной причине преимущества обособления минимальны или сильно затемняются сопутствующими расстройствами. Это наблюдение ведет нас к более глубоким выводам. Если обособленная личность вступает в тесный контакт с другими, она легко может разорваться на части или, употребляя более популярный термин, получить нервный срыв. Я использую этот термин здесь осознанно, потому что он охватывает широкий круг расстройств — функциональные нарушения, алкоголизм, попытки самоубийства, депрессию, неспособность работать, эпизоды сумасшествия.

Сам пациент, а иногда и психиатр пытается связать эти расстройства с некоторым нарушившим привычное состояние событием, которое произошло как раз до «нервного срыва». Несправедливая дискриминация со стороны сержанта, любовная связь мужа на стороне и его ложь, невротическое поведение жены, гомосексуальныи эпизод, непопулярность в колледже, необходимость зарабатывать на жизнь, когда раньше она была безбедной, и т. п. может быть причиной нервного срыва.

Терапевт должен серьезно относиться к таким проблемам и пытаться понять, какое именно расстройство было вызвано данной конкретной трудностью. Но вряд ли этого будет достаточно, потому что остаются без ответа вопросы, почему пациент был затронут с такой силой, почему его психическое равновесие пострадало от трудности, опасность которой в общем не превышает уровня обычной фрустрации и неудачи. Другими словами, даже когда аналитик понимает, каким образом пациент реагирует на конкретное затруднение, он все еще нуждается в понимании, почему существует такая чрезмерная диспропорция между событием, спровоцировавшим нервный срыв, и последствиями этого срыва.

При ответе нам следует учитывать тот факт, что невротические наклонности, порождающие обособление подобно другим невротическим влечениям, дают индивиду чувство безопасности до тех пор, пока эти влечения действуют, и, наоборот, тревога возникает тогда, когда они перестают действовать.

Пока обособленная личность способна сохранять дистанцию, она чувствует себя в относительной безопасности; только если по какой-либо причине волшебный круг становится проницаемым, возникает угроза ее безопасности. Это соображение дает нам более глубокое понимание, почему обособленная личность впадает в панику: она не может удерживать эмоциональную дистанцию между собой и другими. Следует добавить, что общей причиной, из-за которой паника приобретает характер катастрофы, является отсутствие стратегии, как вести себя в жизни. Обособленная личность может только сохранять отчуждение и избегать «требований жизни». Здесь снова негативное качество обособления придает изображению особый цвет, отличающийся от других невротических влечений. Более конкретно: в трудной ситуации обособленная личность не может ни успокоиться, ни бороться, ни сотрудничать, ни диктовать условия, ни любить, ни быть жестокой. Она так же беззащитна, как и животное, которое обладает одним средством против опасности — убежать и спрятаться.

Приведу соответствующие образы и аналогии, которые были зафиксированы в ассоциациях и снах пациентов: он (невротик. — В. С . ) похож на пигмеев с Цейлона, которые непобедимы, пока прячутся в лесу, и легко повергаемы, если оттуда выходят; он похож на средневековый город, защищенный лишь одной стеной; если эта стена будет преодолена, город окажется беззащитен перед врагом. Такое состояние полностью оправдывает тревогу обособленной личности относительно жизни в целом. Оно помогает нам понять ее обособленность как общую защиту, которой она должна упорно придерживаться и которую должна отстаивать любой ценой. Все невротические влечения в своей основе представляют защитные действия, но они к тому же, кроме обособления, являются попыткой участвовать в жизни некоторым позитивным способом. Когда обособление становится господствующим влечением, оно делает личность настолько беспомощной в решении реальных жизненных проблем, что с течением времени функция защиты в ее характере становится самой главной.

Отчаяние, с которым обособление защищается невротиком, требует дальнейшего объяснения. Угроза обособлению, «сокрушение стены», часто подразумевает больше, чем временную панику. То, что может произойти, напоминает дезинтеграцию личности при психозах. Если обособление в процессе анализа начинает разрушаться, у пациента не только возникают всевозможные предчувствия, но прямо или косвенно выражается определенный страх. Например, это может быть страх перед поглощением аморфной массой человеческих существ — страх, главным образом, потерять свою индивидуальность. Существует также страх быть подвергнутым сильному принуждению и эксплуатации со стороны агрессивных личностей — результат его полной беззащитности. Но существует и третий вид страха — страх стать душевнобольным, который может проявиться с такой силой, что пациент требует абсолютного заверения в исключении такой возможности.

Становиться душевнобольным в этом контексте не означает становиться буйным, так же как не представляет реакцию на возникновение желания ни за что не отвечать. Оно служит прямым выражением физического страха быть расколотым на части и стать открытым для внешнего воздействия, что часто присутствует в снах и ассоциациях. Это означало бы отказ от своей обособленности и привело бы невротика к прямому столкновению со своими конфликтами, но он не смог бы перенести такую встречу и был бы, используя образ одного из пациентов, «расщеплен подобно дереву от удара молнии». Это ощущение подтверждается другими наблюдениями. Сильно обособленные личности обладают почти непреодолимым отвращением к идее внутренних конфликтов. Они скажут аналитику, что ничего не помнят из того, о чем беседовали с ними, если он спросит о конфликтах. Всякий раз, когда аналитику удается продемонстрировать им конфликт, действующий внутри них, они незаметно и с удивительным бессознательным искусством пытаются уйти в сторону от предмета обсуждения. Если до того, как они готовы признать существование внутреннего конфликта, они случайно узнают об этом, их охватывает сильная паника. Когда позже они начинают узнавать о существовании таких конфликтов на более безопасной основе, то возникает еще большая волна обособления.

Таким образом, мы приходим к заключению, которое на первый взгляд кажется сбивающим с толку. Обособление составляет неотъемлемую часть базисного конфликта, но оно также представляет и защиту от этого конфликта.

Эта загадка тем не менее разрешается сама собой, если мы будем более конкретны. Обособление представляет защиту против двух более активных факторов, также входящих в базисный конфликт. Здесь мы вынуждены повторить утверждение, что доминирующий базисный аттитюд не препятствует противоречащим аттитюдам существовать и действовать.

Мы можем наблюдать эту игру сил в обособленной личности даже более отчетливо, чем в двух других типах невротической личности. Начнем с того, что противоречащие друг другу стремления часто сосуществуют в жизни. До того как обособленная личность однозначно выбрала уединение в качестве своего образа жизни, она часто попадала в ситуации подчинения и зависимости, агрессии и безжалостного сопротивления. В отличие от ясно определенных ценностей двух других типов невротической личности ее ценности самые противоречивые. К своей постоянно высокой оценке того, что личность считает свободой и независимостью, она может в процессе анализа неожиданно добавить чрезвычайно высокую оценку таких качеств, как доброта, сочувствие, благородство, самоограничение, жертвенность; в другой момент времени качнуться в противоположную сторону и начать защищать неприкрытый эгоизм философии джунглей. Она может чувствовать себя озадаченной этими противоречиями, но используя рационализацию или какой-либо другой способ защиты, будет стремиться отрицать противоречивый характер своих оценок.

Аналитик может быть легко сбит с толку всем этим, если не имеет ясного представления о структуре невротической личности в целом. Он может пытаться следовать одной или другой стратегии без всякой надежды на успех, потому что снова и снова пациент находит убежище в своей обособленности, закрывая тем самым все доступы к себе, как на корабле, чтобы не допустить затопления, ставят водонепроницаемую переборку.

Имеется безупречная и простая логика, лежащая в основе особого «сопротивления» обособленной личности. Она не желает связывать себя с аналитиком и замечать его в качестве равноправного партнера. В действительности она не хочет анализировать свои отношения вообще. Она не хочет сталкиваться со своими конфликтами.

И если мы понимаем ее исходные допущения, то видим, что ей вовсе не интересен анализ всех этих факторов. Ее исходным допущением является осознанное убеждение, что у нее нет никаких оснований беспокоиться о своих отношениях с другими людьми, поскольку она находится на безопасной дистанции от них; что дезорганизация этих отношений не огорчит ее, если она держится на безопасном расстоянии от других. Конфликты, о которых говорит аналитик, можно и следует оставить в покое, потому что они беспокоят только его; и вообще нет никакой необходимости что-либо исправлять, потому что сама личность никоим образом не желает освободиться от своей обособленности. Как мы уже говорили, это бессознательное рассуждение логически корректно, но лишь до некоторого момента. Обособленная личность упускает и в течение продолжительного времени отказывается признавать, что в том вакууме, в котором она находится, у нее нет никаких возможностей роста и развития.

Самая важная функция невротического обособления поэтому состоит в том, чтобы не допустить активизацию основных конфликтов. Это одна из самых радикальных эффективных защит, созданных против конфликтов. Будучи одним из главных невротических способов достижения искусственной гармонии, такое обособление в то же время представляет попытку решения конфликтов посредством уклонения от них.

Однако такое решение не является истинным решением, потому что компульсивно страстные желания близости, как и агрессивного господства, эксплуатации и превосходства, остаются и продолжают изматывать, если не парализовывать, своего носителя. Наконец, никакого реального спокойствия или свободы при таком решении не может быть достигнуто, поскольку противоречивое множество ценностей продолжает существовать и оказывать разрушающее действие.

Обсуждение базисных аттитюдов невротика к другим познакомило нас с двумя из главных способов, с помощью которых он пытается решить свои конфликты или, выражаясь более точно, избавиться от них. Первый из них состоит в вытеснении определенных влечений личности и предоставлении преимуществ их противоположностям; второй — в установлении такой дистанции между личностью невротика и окружающими его людьми, что конфликты перестают действовать. Оба решения создают чувство единства, позволяющее индивиду функционировать, даже если за это приходится дорого платить17.

Третий способ, который будет здесь рассмотрен, состоит в создании невротиком образа самого себя, который, как он верит, соответствует тому, чем он является на самом деле, или который, как он предполагает, соответствует тому, чем он может или обязан быть. Такой образ, осознанный или бессознательный, всегда в значительной степени далек от реальности, хотя оказываемое им влияние на жизнь невротика вполне реально. Более того, такой образ всегда льстив по своей природе, как на карикатуре из New Youker, на которой полная женщина средних лет любуется своим изображением в зеркале, видя в нем стройную юную девушку.

Конкретные детали идеализированного образа изменчивы и определяются структурой личности: выдающейся может считаться красота, сила, умственные способности, одаренность, святость, честность — все, что вы пожелаете.

Чем более нереалистичен идеализированный образ, тем более самонадеянной заставляет он быть личность невротика, причем в прямом смысле слова; ибо самонадеянность, хотя и употребляется как синоним высокомерия, означает безосновательное приписывание самому себе качеств, которыми данная личность не обладает или обладает лишь потенциально. И чем более нереалистичен идеализированный образ, тем больше делает он личность уязвимой и жадной до внешнего одобрения и признания. Мы не испытываем потребности в подтверждении тех качеств, в обладании которыми лично уверены, однако, когда неискренние претензии подвергаются сомнению, мы становимся крайне чувствительны к внешнему одобрению.

Мы можем наблюдать этот идеализированный образ в наиболее неприкрытой форме в грандиозных взглядах психотиков, но, в сущности, его характерные особенности те же, что и у невротиков. Он носит у них менее фантастический характер, но может быть таким же влиятельным, как и у психотиков. Если мы примем степень отстраненности за то, что отличает психозы от неврозов, то можем рассматривать идеализированный образ в качестве кусочка психоза, вплетенного в ткань невроза.

Во всех своих существенных чертах идеализированный образ является бессознательным феноменом. Хотя раздутость этого образа может быть заметна даже неискушенному наблюдателю, сам невротик не осознает, что идеализирует себя. Он также не осознает, какой причудливый конгломерат характерных особенностей собран здесь. Невротик может обладать неясным чувством, что предъявляет завышенные требования к самому себе, но, принимая ошибочно их за подлинные идеалы, он не подвергает их законность ни малейшему сомнению и очень гордится ими.

То, каким образом создание идеализированного образа изменяет аттитюд невротика к самому себе, варьирует от индивида к индивиду и зависит большей частью от центра его интересов. Если интерес невротика состоит в том, чтобы убедить себя, что он полностью соответствует своему идеализированному образу, то он действительно начинает верить, что представляет выдающееся, утонченное человеческое существо, чьи подлинные недостатки божественны18.

Если центр внимания смещен в сторону реального «Я», которое в сравнении с идеализированным образом кажется ничтожным, то на передний план выдвигается самоунижение. Поскольку образ «Я», созданный в результате подобного унижения, так же далек от реальности, как и идеализированный, его можно было бы назвать презираемым образом.

Если, наконец, его интерес сосредоточен на расхождении между идеализированным образом и его действительным «Я», тогда все, в чем он отдает отчет и что доступно нашему наблюдению, это его непрерывные попытки построить мост, чтобы устранить данное расхождение и заставить себя стать совершенным. В этом случае он продолжает повторять слово «обязан» с удивляющей частотой. Он постоянно рассказывает нам, что должен был чувствовать, думать, делать. В глубине души он так же убежден в своем внутреннем совершенстве, как и наивно «нарциссическая» личность, но вступает в противоречие с этим убеждением, потому что верит, что в действительности он мог быть более совершенным, если бы только был более строг к самому себе, более контролируем, более бдителен, более осмотрителен.

В отличие от подлинных идеалов идеализированный образ обладает статичным качеством. Он является не целью, к достижению которой невротик стремится, а некоторой фетишизированной идеей, которой он поклоняется. Идеалы обладают динамическим качеством; они побуждают силы для своего достижения, представляют обязательную и бесценную силу роста и развития личности. Идеализированный образ, наоборот, представляет безусловное препятствие для роста, потому что он либо игнорирует недостатки невротика, либо только осуждает их. Истинные идеалы содействуют скромности, идеализированный образ — высокомерию.

Об этом явлении, как бы оно ни определялось, знали давно. На него указывали в философских работах всех времен. Фрейд ввел его в теорию неврозов под множеством названий: идеальное «Я», «нарциссизм», «Сверх-Я». Оно образует центральный тезис психологической концепции Адлера, представленный в ней как стремление к превосходству. Нас увел бы слишком далеко в сторону подробный анализ сходства и различия этих понятий с моим собственным19. Кратко говоря, все они отражают ту или другую, но отдельную сторону идеализированного образа и не позволяют увидеть это явление в целом. Поэтому несмотря на отдельные справедливые замечания и рассуждения не только Фрейда и Адлера, но и многих других авторов — Франца Александера, Пола Федерна, Бернарда Глюка и Эрнста Джонса, — полное значение этого явления и его функции не были осознаны полностью. Каковы же тогда функции идеализированного образа? Очевидно, что он удовлетворяет жизненно важные потребности. Независимо оттого, как именно разные авторы объясняют это теоретически, все они согласны в том, что идеализированный образ составляет прочную основу невроза, которую трудно расшатать или даже ослабить. Например, Фрейд считал глубоко укоренившийся аттитюд «нарциссизма» одним из самых серьезных препятствий при терапии.

Возможно, самой элементарной функцией идеализированного образа является то, что он замещает реальную уверенность в самом себе и реальное чувство собственного достоинства. Личность, которая со временем становится невротической, имеет небольшие шансы обрести необходимую начальную уверенность в своих силах из-за приобретенного ею крайне неудачного опыта. Подобная уверенность в самом себе, которой невротик, возможно, обладает, всячески ослабляется в процессе развития его невроза, потому что условия, действительно необходимые для обретения уверенности в самом себе, обладают тенденцией к разрушению.

Эти условия трудно сформулировать кратко. Самыми важными факторами являются бодрость и обладание эмоциональной энергией, способность формулировать собственные подлинные цели и быть активным орудием в своей собственной жизни. Как бы ни развивался невроз, именно эти факторы подвержены уничтожению.

Невротические потребности ослабляют самодетерминацию личности, потому что, вместо того чтобы самой управлять своей жизнью, она становится управляемой. Кроме того, способность невротика определять свое собственное поведение постоянно ослабляется его зависимостью от людей в самой произвольной форме; безрассудное сопротивление, страстное желание выделиться и неосознаваемая потребность держаться в отдалении от других — все это формы зависимости.

Далее, подавляя значительную часть своей эмоциональной энергии, он полностью лишает ее способности оказывать действие. Все это лишает невротика всякой возможности формировать свои собственные цели. Не менее важным является также то, что базисный конфликт раскалывает его личность на две части. Лишенный субстанционального основания, невротик должен искусственно раздувать чувство собственной значимости и силы. Вот почему вера в свое всемогущество является постоянным компонентом идеализированного образа невротика.

Вторая функция тесно связана с первой. Невротик чувствует себя беспомощным, пребывая не в вакууме, а в мире, населенном врагами, готовыми обмануть, унизить, поработить и нанести ему поражение. Он вынужден поэтому измерять и сравнивать себя с другими не из-за тщеславия или каприза, а из-за мучительной необходимости.

И поскольку в своей основе он чувствует себя слабым и презираемым — как мы увидим позже, — он должен искать что-нибудь, что позволит ему чувствовать себя лучше и более достойно, чем другие. Принимает ли это форму ощущения себя более безгрешным или более беспринципным, более любящим или более циничным, он должен чувствовать себя стоящим выше всех в том или ином отношении — безотносительно к конкретному виду стремления выделиться. Ибо большей частью такая потребность содержит элементы желания победы над другими, т. к. независимо от структуры невроза невротик всегда уязвим и готов чувствовать себя презираемым и униженным. Потребность в победе как противоядии от чувства унижения может оказывать реальное воздействие или существовать не более чем как желание; она может быть осознанной или бессознательной, но она представляет одну из движущих сил невротической потребности в превосходстве и придает ей своеобразный оттенок20. Дух соперничества, присущий нашей цивилизации, не только способствует росту неврозов в целом посредством вызываемых им нарушений человеческих взаимоотношений, но и в определенном смысле питает эту потребность в превосходстве.

Мы уже видели, как идеализированный образ замещает подлинную уверенность в самом себе и чувство собственного достоинства. Однако имеется и другая возможность для идеализированного образа служить суррогатом.

Поскольку идеалы невротика противоречивы, они не могут иметь никакой обязывающей силы; оставаясь туманными и неопределенными, они не могут дать ему никакого реального руководства. Следовательно, если бы его старание быть своим собственным кумиром не придавало какой-то смысл его жизни, то он воспринимал бы ее как полностью бессмысленную. Это особенно заметно в процессе анализа, когда разрушение идеализированного образа дает невротику на некоторое время чувство почти полной утраты своей личности. И только в этот момент он осознает путаницу в отношении своих идеалов и начинает понимать ее нежелательность. Раньше проблема в целом была за пределами его понимания и интереса независимо от того, сколько слов он потратил на ее объяснение; теперь он впервые понимает, что идеалы имеют некоторый смысл, и хочет узнать, что они в действительности представляют.

Такой опыт, должна я заметить, дает свидетельство того, что идеализированный образ действительно замещает подлинные идеалы. Понимание этой функции имеет большое значение для терапии. Аналитик может указать пациенту в начале анализа на противоречия, существующие в его множестве ценностей. Но он не может ожидать от пациента никакого конструктивного интереса к проблеме и тем самым не может работать над ней до тех пор, пока идеализированный образ не станет излишним.

Одну конкретную защитную функцию идеализированного образа можно считать показательной в большей степени, чем любую другую, — его устойчивость. Если в нашем личном зеркале мы видим себя в качестве образца добродетели или ума, то даже самые явные недостатки и промахи исчезают или приобретают притягательную расцветку — так при умелом раскрашивании обшарпанная стена превращается в стену, покрытую красивой смесью коричневого, серого и красноватого оттенков.

Мы можем глубже понять эту защитную функцию, если зададим простой вопрос: «Что именно признает человек в качестве своих ошибок и недостатков? » На первый взгляд, это один из тех вопросов, которые, по всей видимости, бессмысленны, потому что допускают бесконечное число ответов. Тем не менее существует совершенно конкретный ответ. То, что человек признает в качестве своих ошибок и недостатков, зависит от того, что он признает или отвергает в самом себе. А это — при схожих культурных условиях — определяется тем аспектом базисного конфликта, который доминирует.

Подчиненный тип, например, не считает свои страхи или свою беспомощность недостатком, тогда как агрессивный тип назвал бы любое такое чувство постыдным и постарался бы скрыть его как от себя, так и от других. Подчиненный тип относится к своим агрессивным действиям как к греху; агрессивный тип смотрит на свои нежные чувства как на слабость, достойную порицания.

Кроме того, каждый тип невротика склонен отвергать все, что в действительности представляет специфическую претензию его доминирующей части «Я». Например, подчиненный тип вынужден отвергать тот факт, что он не является подлинно любящей и благодарной личностью; обособленный тип не хочет видеть, что его отчуждение не является результатом его свободного выбора, что он вынужден держаться в стороне, потому что не может противостоять другим и т. д. Как правило, оба эти типа отвергают садистские наклонности (которые будут анализироваться позже). Таким образом, мы пришли к заключению, что невротик относит к своим недостаткам все, что не может быть вставлено в последовательную картину, созданную господствующим аттитюдом невротика.

Аналогично мы могли бы сказать, что защитная функция идеализированного образа состоит в том, чтобы отрицать существование конфликтов; по этой же причине идеализированный образ должен все время оставаться неизменным. До того как я пришла к этому заключению, я часто удивлялась, почему так трудно пациенту принимать себя в качестве менее значимой, менее выдающейся личности. Но ответ ясен, если вопрос рассматривается указанным способом.

Невротик не может изменить свой образ ни на дюйм, потому что признание недостатков столкнуло бы его со своими конфликтами, подвергнув тем самым угрозе созданную им искусственную гармонию.

Следовательно, мы можем установить позитивную связь между интенсивностью конфликтов и жестокостью идеализированного образа: чем более сложен и устойчив идеализированный образ, тем более разрушительны конфликты невротика.

Помимо четырех указанных функций идеализированный образ имеет еще и пятую, также связанную с базисным конфликтом. Идеализированный образ имеет более позитивное назначение, чем только маскировка неприемлемых частей базисного конфликта. Он представляет разновидность художественного произведения, в котором противоположности выглядят примиренными или, по крайней мере, не кажутся конфликтующими самому индивиду. Несколько примеров продемонстрируют, как это происходит. Чтобы избежать пространных описаний, я буду только называть действующие конфликты и показывать, как они воспроизводятся в идеализированном образе.

Доминирующим фактором конфликта X была подчиненность — огромная потребность в любви, поддержке, заботе, сочувствии, великодушии, внимании. Далее можно отметить обособленность с обычной антипатией к тому, чтобы быть членом какой-нибудь группы, подчеркиванием независимости, страхом перед связью с другими, чувствительностью к принуждению. Обособление X препятствовало удовлетворению его потребности в близости и неоднократно создавало проблемы в его отношениях с женщинами. Агрессивные влечения были также очень заметны, проявляясь в его желании быть первым в любой ситуации, в косвенном подчинении других, в их периодической эксплуатации и полном отсутствии терпимости к вмешательству в свои дела. Естественно, что эти тенденции значительно ослаблялись его потребностью в любви и дружбе и, кроме того, сталкивались с его тенденцией к обособлению. Не осознавая всех этих влечений, X придумал идеализированный образ, представляющий смесь из трех личностей.

Во-первых, X был великим любовником и другом — тем самым исключалось, чтобы какая-нибудь женщина могла предпочесть ему другого мужчину; никто не был так внимателен и добр, как он. Во-вторых, он был величайшим лидером своего времени, политическим гением, внушающим всеобщее благоговение. И наконец, он был величайшим философом, мудрецом, одним из немногих, кто был способен проникать в смысл жизни и понимать ее полную тщетность.

Этот образ не был абсолютно фантастическим. X обладал достаточными способностями во всех указанных направлениях. Но эти способности были фактически преувеличены до уровня значительного и уникального достижения. Кроме того, компульсивная природа влечений была скрыта и замешена верой во врожденные качества и дарования.

Невротическая потребность в признании и поддержке маскировалась под способность любить и дружить; влечение к превосходству — под высшие политические дарования; потребности к уединению — под независимость и мудрость. Последнее и самое важное состоит в том, что конфликты подверглись чудесному превращению в следующем смысле. Влечения, которые в реальной жизни противодействовали друг другу и не позволяли X реализовать ни одну из своих способностей, получили поддержку и развитие в качестве абстрактных возможностей, представ в виде нескольких совместимых аспектов богатой личности; и эти три аспекта базисного конфликта, который они представляли, превратились в три изолированные личности и образовали его идеализированный образ.

Другой пример дает более ясное понимание важности изолирования конфликтующих элементов21. В случае с Y доминирующим влечением было стремление к обособлению в экстремальной форме со всеми последствиями, описанными в предшествующей главе. Склонность Y к подчинению также была ярко выражена, хотя сам он этого не осознавал из-за ее явной несовместимости с его желанием независимости. Стремление быть лучшим во всем периодически прорывалось из сферы вытесненных влечений. Сильное желание близости было осознанным и постоянно сталкивалось с его стремлением к обособлению.

Он мог быть крайне агрессивным только в своем воображении: ему доставляло удовольствие в своих фантазиях строить картины массовых разрушений, почти искренне желать убить всех, кто когда-либо препятствовал ему в жизни; он открыто призывал верить, что философия джунглей — наличие силы — создает право вместе с безжалостным эгоизмом считать, что это единственно разумный и неханжеский способ жизни. В своей реальной жизни он был тем не менее очень робким человеком. Вспышки насилия происходили только при определенных условиях.

Его идеализированный образ представлял следующую странную комбинацию. Большую часть времени он был отшельником, живущим на вершине горы, достигшим бесконечной мудрости и безмятежности. Изредка он мог превращаться в оборотня, полностью лишенного человеческих чувств и склонного к убийству. И как если бы этих двух несовместимых личностей было недостаточно, он также был идеальным другом и любовником.

Мы наблюдаем здесь то же самое отрицание невротических наклонностей, то же самое возвеличивание «Я», то же самое ошибочное принятие возможностей за реальность. В этом примере, хотя и не было сделано ни одной реальной попытки разрешить конфликты, противоречащие факторы остаются. Но в отличие от реальной жизни здесь они предстают в чистом и неприкрашенном виде. Будучи изолированными, они не препятствуют друг другу. А это, по-видимому, является тем, что для невротика и имеет главное значение. Конфликты, как таковые, исчезли.

Последний пример, который нам предстоит рассмотреть, представляет случай более синтезированного идеализированного образа.

В фактическом поведении Z в сильной степени доминировали агрессивные влечения. Кроме того, они сопровождались садистскими наклонностями. Z был деспотичен и склонен к эксплуатации. Движимый всеядным честолюбием, он безудержно прорывался вперед. Он обладал способностями планировать, организовывать, бороться; твердо и сознательно придерживался жесткой философии джунглей. Он был также чрезвычайно уединенным человеком; но поскольку его агрессивные влечения всегда связывали его с какими-то людьми, он не мог долго оставаться один. Z держал твердую оборону, хотя и не позволял себе никаких личных связей, никаких приятных эмоций от всего, в чем принимали участие другие люди. В этом он преуспел достаточно хорошо, потому что позитивные чувства по отношению к другим были в значительной степени вытеснены.

Вместе с тем присутствовала явная тенденция к подчинению совместно с потребностью в поддержке, которая сталкивалась с его страстным желанием властвовать. Существовали также скрытые от глаз пуританские стандарты, используемые главным образом в качестве кнута для управления другими, но которые, конечно, ничем не могли помочь ему лично, что резко расходилось с его философией джунглей.

В своем идеализированном образе Z воспринимал себя в качестве рыцаря в сияющих доспехах, крестоносцем с глубокой и безошибочной способностью предвидеть, всегда борющимся за справедливость. Как и подобает мудрому руководителю, он ни к кому не был привязан лично и применял силу в полном соответствии с наказанием. Он был честен, но без ханжества. Женщины любили его, и он мог стать известным любовником. Но он не был привязан ни к одной из них. Как и в двух предыдущих примерах, в этом примере цель достигалась аналогичным образом: элементы базисного конфликта объединялись вместе.

Таким образом, идеализированный образ представляет попытку решить базисный конфликт, попытку, по крайней мере, столь же важную, как и другие, описанные ранее. Эта попытка имеет громадное субъективное значение, выступая в роли связующего вещества, удерживающего вместе разделенного на части индивида. И хотя идеализированный образ существует только в уме невротика, он оказывает решающее влияние на его отношения с другими.

Идеализированный образ можно было бы назвать фиктивным или иллюзорным «Я», но это было бы только половиной истины и, следовательно, ошибочным суждением. Благие пожелания, наполняющие идеализированный образ в момент его образования, представляют удивительное явление в особенности потому, что речь идет о людях, которые в других отношениях стоят на почве твердой реальности. Но это не означает, что идеализированный образ представляет абсолютную фикцию. Он — продукт воображения, переплетенный и обусловленный вполне реальными причинами. Такой образ обычно содержит следы подлинных идеалов невротика.

В то время как грандиозные достижения, нарисованные этим образом, иллюзорны, лежащие в их основе способности часто реальны. Более важно, однако, то, что идеализированный образ рожден настоящей внутренней нуждой, обладает реальными функциями и оказывает подлинное влияние на его создателя. Процессы, управляющие его созданием, определяются такими очевидными законами, что знание специфических характеристик идеализированного образа позволяет нам делать точные заключения о подлинной структуре характера данной личности.

Но безотносительно к тому, сколько фантазии вплетено в идеализированный образ, для самого невротика он обладает значением реальности. Чем более этот образ согласован, тем больше невротик соответствует ему, и одновременно в этой же пропорции его реальное «Я» затемняется. Подобное переворачивание действительной картины неизбежно следует из тех функций, которые идеализированный образ реально выполняет. Каждая из этих функций по отдельности стремится уменьшить значение реальной личности и обратить прожектор на себя.

Оглядываясь назад на историю болезни многих пациентов, мы приходим к убеждению, что возникновение идеализированного образа часто приносило спасение в буквальном смысле и что именно по этой причине сопротивление, которое пациент оказывает, когда его образ подвергается нападению, полностью оправдано, по крайней мере в логическом смысле. Пока идеализированный образ представляет для невротика нечто реальное и целостное, он может чувствовать себя значительным, стоящим выше всех и гармоничным вопреки иллюзорной природе этих чувств. На основании своего предполагаемого превосходства он может считать себя обладающим правом на любую просьбу и требование.

Но если невротик позволяет аналитику разрушить свой образ, то сразу же подвергается угрозе встретиться со всеми своими слабостями, без какого-либо права на какие-то особые требования, встретиться со сравнительно малозначащей личностью, а в собственных глазах — даже презираемой личностью.

Что еще более ужасно, так это то, что он сталкивается со своими конфликтами и отвратительным страхом быть разорванным на части. То, что такая встреча может дать ему шанс стать намного более сильной личностью, более значительной, чем вся слава его идеализированного образа, представляет послание, которое он слышит, но которое долгое время ничего не значит для него. Это прыжок в темноту, которой он боится.

Статус идеализированного образа, обладающий столь значительной ценностью для невротика, был бы неуязвим, если бы не огромные недостатки, неотделимые от него. Во-первых, все сооружение в целом, которое этот образ представляет, крайне неустойчиво из-за включенных фиктивных элементов. Представляя сокровищницу, наполненную динамитом, этот образ делает невротика крайне уязвимым. Любое сомнение или критика извне, любое свидетельство невозможности соответствовать своему образу, а также понимание реальных сил, действующих в нем, могут вынудить этот образ взорваться или рассыпаться.

Невротик должен ограничить свою жизнь, чтобы избежать подобных опасностей. Он должен уклоняться от тех ситуаций, в которых им не восхищаются или его не признают. Он должен избегать задач, в решении которых он не уверен. Он может даже развить в себе сильную неприязнь к усилиям подобного рода. Для него, одаренного человека, простое видение картины, которую он мог бы нарисовать, уже представляет выдающееся произведение. Любая посредственная личность может достигнуть успеха с помощью упорной работы; для него же делать то, что делает всякий Том, Дик и Гарри, было бы равносильно признанию, что он не является выдающимся человеком, и являлось бы, следовательно, унижением. Поскольку в действительности ничего нельзя достигнуть без упорной работы, невротик своим образом фактически разрушает те истинные цели, к достижению которых он побуждается. В результате разрыв между идеализированным образом и реальным «Я» невротика только увеличивается.

Невротик зависит от непрерывного внешнего подтверждения своего идеализированного образа — одобрения, восхищения, лести, приносящего тем не менее лишь временное успокоение. Он может бессознательно ненавидеть любого, кто превосходит его, кто, будучи лучше, чем он, в каком-либо отношении — более настойчив, более уравновешен, лучше информирован, — угрожает подорвать его собственное представление о самом себе. Чем более отчаянно он цепляется за убеждение, что соответствует своему идеализированному образу, тем более неистовой становится его ненависть. Или, если его собственное высокомерие вытеснено, он может слепо восхищаться людьми, которые открыто уверяют в своей значительности и демонстрируют это самонадеянным поведением. Он любит в них свой собственный образ и неизбежно испытывает сильное разочарование, когда начинает осознавать, что раньше или позже обязательно и происходит, что боги, которыми он так восхищается, испытывают интерес только к самим себе и проявляют к нему внимание только до тех пор, пока он «жжет ладан на их алтаре».

Вероятно, наихудшим недостатком является развивающееся отчуждение невротика от самого себя. Мы не можем подавить или исключить существенную часть своей личности без того, чтобы не началось отчуждение от самих себя. Отчуждение представляет одно из тех изменений, которые постепенно подготавливаются невротическими процессами и которые вопреки своей фундаментальной природе происходят незаметно.

Невротик просто становится забывчивым по отношению к тому, что он на самом деле чувствует, любит, отвергает, верит, — короче, по отношению к тому, чем он в действительности является. Не осознавая этого, невротик может прожить жизнь по правилам своего идеализированного образа.

Поведение Томми из повести Дж. М. Барри «Томми и Гризл» объясняет этот процесс лучше, чем любое клиническое исследование. Конечно, невозможно вести себя подобным образом, не будучи окончательно запутанным в паутине бессознательного притворства и рационализации, которые содействуют рискованному образу жизни невротика.

Невротик теряет интерес к жизни, потому что не он живет этой жизнью; он не может принимать решения, потому что не знает, чего в действительности хочет; если трудности возрастают, он может проникнуться чувством нереальности — подчеркнутым выражением его постоянного нереального отношения к самому себе. Чтобы понять такое состояние, мы должны представить, как вуаль нереальности, скрывающая внутренний мир невротика, расширяется до тех пор, пока не покроет весь внешний мир. Один пациент недавно кратко обрисовал всю ситуацию в целом, сказав: «Если бы не реальность, я чувствовал бы себя отлично».

Наконец, хотя идеализированный образ и создан для того, чтобы избавиться от базисного конфликта, и в узком смысле преуспевает в этом, в то же самое время он порождает новый раскол личности, гораздо более опасный, чем начальный.

Грубо говоря, невротик создает идеализированный образ самого себя, потому что не способен вынести себя таким, каким он на самом деле является. Идеализированный образ очевидным образом устраняет это несчастье; но, поставив себя на пьедестал, невротик становится еще менее терпимым к своему реальному «Я» и начинает злиться на него, презирать самого себя и нервничать под грузом своих невыполнимых требований по отношению к самому себе. По этой причине невротик колеблется между самообожанием и самоунижением, между своим идеализированным и презираемым образом, и без какой-либо возможности отступить на надежные средние позиции.

Так возникает новый конфликт между компульсивными влечениями, с одной стороны, и определенной разновидностью внутренней диктатуры, вызванной внутренней дезорганизацией личности, с другой стороны. И невротик реагирует на эту внутреннюю диктатуру точно так же, как любой мог бы отреагировать на сравнимую по характеру политическую диктатуру: он может отождествить себя с ней, т. е. почувствовать себя таким же замечательным и идеальным, каким он, по мнению диктатора, является; или он может стараться изо всех сил, пытаясь достигнуть полного соответствия требованиям диктатора; или он может восстать против принуждения и отказаться признавать наложенные обязательства.

Если он реагирует первым способом, мы получаем впечатление о нем как «нарциссическом» индивиде, недосягаемом для критики; существующий раскол личности не воспринимается его сознанием как таковой. Во втором случае мы имеем личность, стремящуюся к совершенству, к «Сверх-Я», в терминологии Фрейда. В третьем случае невротик выглядит как личность, не способная вообще отвечать за что-либо; его поведение становится неустойчивым, безответственным и негати-вистским.

Я говорю сознательно о впечатлении и видимости, потому что, какова бы ни была реакция невротика, он продолжает в своей основе оставаться своенравной личностью. Даже бунтарский тип, который обычно верит в то, что он «свободный», действует при тех навязанных правилах, которые сам пытается низвергнуть; а то, что он все еще находится в когтях своего идеализированного образа, может проявиться только в его размахивании этими правилами как хлыстом над другими22.

Иногда невротик проходит сквозь периоды смены одного экстремального аттитюда другим. Он может, например, попытаться стать на некоторое время сверхчеловечески «добрым» и, не получая от этого никакого удовлетворения, качнуться к противоположному полюсу яростного восстания против таких стандартов. Или он может переключиться с откровенного самообожания на стремление к совершенству.

Гораздо чаще мы находим комбинацию самых различных аттитюдов. Все это указывает на факт, объясняемый нашей теорией, что ни одна из рассмотренных попыток решения конфликта не является удовлетворительной; все они обречены на неудачу. Нам следует считать их бесплодными усилиями, направленными на то, чтобы выбраться из нетерпимой ситуации. Как и в любой другой невыносимой ситуации, здесь используются самые различные средства — если одно из них не помогает, обращаются к другому.

Все эти последствия объединяются вместе для того, чтобы воздвигнуть мощный барьер на пути действительного развития личности. Невротик больше не способен учиться на своих ошибках, потому что не видит их. Вопреки своей уверенности в противоположном невротик обычно теряет интерес к собственному росту. Все, что он имеет в виду, когда рассуждает о личностном росте, представляет бессознательную идею создания более совершенного идеализированного образа, лишенного всех недостатков.

Цель терапии поэтому должна состоять в том, чтобы заставить пациента осознать свой идеализированный образ, помочь осознать ему все функции и все субъективные ценности этого образа и продемонстрировать ему то страдание, которое этот образ неизбежно вызывает. Невротик начнет интересоваться, не будет ли плата слишком высокой. Однако он сможет отказаться от своего идеализированного образа только тогда, когда создавшие его влечения будут значительно ослаблены.

Мы видели, как все уловки, к которым обращается невротик, чтобы перебросить мост через пропасть между своим реальным « Я » и своим идеализированным образом, в конечном счете приводят только к ее увеличению. Но поскольку этот образ имеет такое важное субъективное значение, то невротик должен продолжать непрерывные попытки прийти к согласию с его требованиями. Способы, которыми он принимается за это, многозначны. Многие из них обсуждаются в следующей главе. Здесь же мы сосредоточимся на исследовании одного менее известного, чем все остальные, способа, чье влияние на структуру невроза особенно значительно.

Когда я называю такую попытку экстернализацией, я обозначаю этим склонность воспринимать внутренние процессы так, как если бы они протекали вне нас, и, как правило, считать эти внешние факторы ответственными за наши трудности.

С идеализацией эту попытку объединяет намерение убежать от реального «Я». Но если идеализация как процесс ретуширования и приукрашивания действительной личности остается, так сказать, в пределах границ «Я», экстернализация означает, что территория «Я» должна быть покинута вообще. Говоря проще, невротик может убежать от своего базисного конфликта, создав идеализированный образ; но когда расхождение между действительным и реальным «Я» достигает точки, в которой напряжение становится невыносимым, он больше не может использовать свои внутренние возможности. Единственное, что ему остается, — это убежать прочь от самого себя и смотреть на все как бы находящееся вовне его.

Кое-что из того, что входит в экстернализацию, обозначается термином «проекция», под которой подразумевается объективация личных трудностей23. В общепринятом употреблении проекция означает перенос невротиком вины и ответственности за субъективно отвергнутые им наклонности и качества на кого-то другого. Например, невротик может подозревать других в склонности к предательству, честолюбию, подчинению, самоуверенности, скромности и т. д. только потому, что он отрицает наличие этих качеств у самого себя. В таком значении термин «проекция» полностью приемлем.

Однако экстернализация является более сложным явлением; перенос ответственности лишь часть его. Не только мои ошибки приписываются другому, но в большей или меньшей степени все чувства также. Человек, который обладает склонностью к экстернализации, может быть сильно обеспокоен угнетением малых стран, не осознавая в то же самое время, в какой сильной степени он сам подавлен. Он может не осознавать свое отчаяние, но будет эмоционально переживать его в других людях.

Особенно важно в этой связи то, что он не осознает свои собственные аттитюды к другим и самому себе; например, он будет чувствовать, что кто-то другой раздражен на него, хотя на самом деле он раздражен на самого себя. Или он будет осознавать свой гнев в отношении других, тогда как на самом деле этот гнев направлен на него самого. Кроме того, он приписывает внешним факторам не только свои тревоги, но и хорошее настроение или достижения. Если его неудачи будут отнесены к ударам судьбы, его успехи будут отнесены к счастливому случаю, его хорошее настроение будет связано с погодой и т. д.

Когда человек считает, что его добрые или злые дела определяются другими, то следует логически, что он вынужден сосредоточиться на проблеме изменения, улучшения этих других, защиты себя от их вмешательства и воздействия на них. В этом отношении экстерна-лизация способствует зависимости от других, однако радикально отличающейся от зависимости, созданной невротической потребностью в привязанности.

Экстернализация также способствует сверхзависимости от внешних обстоятельств. Живет ли человек в городе или в пригороде, соблюдает ли он ту или иную диету, ложится ли спать рано или поздно, работает ли он в том или этом комитете — всему этому придается чрезмерное значение. Невротик приобретает характерные свойства, которые Юнг называет экстраверсией. Но если Юнг считает экстраверсию односторонним развитием заданных конституцией невротика влечений, я рассматриваю ее как результат попытки избавиться от не решенных с помощью экстернализации конфликтов.

Другим неизбежным продуктом экстернализации является угнетающее невротика чувство пустоты. Данное ощущение нельзя локализовать обычным способом, посредством соотнесения с некоторым внешним фактором. Вместо ощущения эмоциональной пустоты как таковой невротик переживает ее как пустоту в своем желудке и пытается избавиться от нее компульсивным принятием пищи. Или он может опасаться, что его легкий вес может стать причиной его кружения на ветру подобно легкому перышку — любая буря, по его мнению, могла бы тогда унести его прочь. При более тщательном анализе он может даже сказать, что представляет всего лишь пустую раковину. Чем более радикальна экстернализация, тем больше невротик становится похожим на призрака и склонным только к пассивному образу жизни.

Это все, что касается последствий экстернализации. Позвольте теперь рассмотреть, как конкретно этот процесс помогает уменьшать напряжение между «Я» и идеализированным образом. Ибо независимо от того, рассматривает ли человек себя осознанно или нет, несоответствие обоих «Я» наносит ему не осознаваемую им самим травму; и чем больше он преуспел в отождествлении себя с идеализированным образом, тем более глубокой и бессознательной будет его реакция. Наиболее часто она выражается в презрительном отношении к самому себе, ярости против «Я» и чувстве принуждения. Все эти чувства не только крайне болезненны, но и в самых разных отношениях делают человека не приспособленным к жизни.

Экстернализация презрительного отношения к самому себе может принять форму либо презрительного отношения к другим, либо чувства, что другие презирают именно тебя. Обе формы обычно сосуществуют вместе; какая из них доминирует или, по меньшей мере, носит осознанный характер, зависит от общей организации невротической структуры. Чем более агрессивен невротик, тем более справедливым и стоящим над всеми он себя чувствует, тем легче он презирает других и тем маловероятнее для него мысль, что другие также могут презирать его.

Обратно, чем более зависим невротик, тем сильнее его самообвинения в неспособности соответствовать своему идеализированному образу вызовут у него ощущение, что другие бесполезны для него. А такое ощущение наносит особенный ущерб. Такое ощущение делает человека робким, недоступным, обособленным. Оно делает человека сверхблагодарным — в действительности унизительно благодарным — за любое проявление привязанности или признания. В то же самое время он не может принять даже искреннее дружелюбие в его прямом значении и бессознательно считает его незаслуженной щедростью. Он становится беззащитным при столкновении с самоуверенными личностями, потому что частично согласен с ними и чувствует, что проявляемое к нему пренебрежение вполне уместно.

Естественно, что такие реакции вызывают чувство обиды и негодования, которое, будучи вытесненным и накопленным, может приобрести взрывную силу.

Вопреки всему сказанному, ощущение, что ты презираешь сам себя, в экстернализованной форме обладает очевидной субъективной ценностью. Такое ощущение обычно разрушает ни на чем основанную самоуверенность, которой может обладать невротик и которая может привести его к краю пропасти. Довольно мучительно чувствовать себя презираемым другими, но в этом случае всегда имеется надежда, что ты способен или изменить их аттитюд, или отплатить им тем же, или мысленно назвать их несправедливыми.

Но когда презираешь себя сам, все это недоступно. Нет никакого права на апелляцию. Вся безнадежность, которую невротик ощущает по отношению к самому себе, получает полное подтверждение. Он начинает презирать не только свои действительные слабости. Его охватывает чувство абсолютного презрения к самому себе. Таким образом, даже его положительные качества пропадают в пучине его никчемности. Невротик ощущает себя в полном соответствии со своим образом; он рассматривает это как факт, который нельзя изменить или которому нельзя ничем помочь.

Все это указывает на целесообразность при терапии не касаться чувства презрения, испытываемого невротиком по отношению к самому себе, до тех пор, пока не ослабнет чувство безысходности пациента и значительно не ослабнет влияние идеализированного образа. Только после того как это произойдет, пациент окажется способным обсуждать испытываемое по отношению к самому себе чувство презрения и начнет понимать, что его никчемность является не объективным фактом, а субъективным чувством, вырастающим из его безжалостных стандартов. Принимая более мягкий аттитюд в отношении самого себя, он убедится, что его состояние не является неизменным, что свойства, которые так ему не нравятся, в действительности не заслуживают презрения и являются трудностями, которые он может в конце концов преодолеть.

Мы не поймем ярость невротика к самому себе и ее интенсивность, если не запомним, насколько неизмеримо важным для него является подтверждение иллюзии, что он соответствует своему идеализированному образу. Тот факт, что он не только ощущает отчаяние от своей неспособности соответствовать этому образу, но и безусловно приходит в ярость от самого себя, является следствием чувства всемогущества, которое составляет неизменный атрибут его образа. Безотносительно к тому, насколько неблагоприятны были условия для него в детстве, он, всемогущий, вероятно, способен преодолеть их. Даже если он представляет свои невротические затруднения только мысленно, он все равно чувствует бессильную ярость от того, что оказался не способен преодолеть их.

Эта ярость достигает максимума, когда он сталкивается с конфликтующими влечениями и осознает, что даже он бессилен достигнуть противоречащих целей. Это одна из причин, почему внезапное осознание конфликта может ввергнуть его в состояние острой паники.

Ярость к самому себе экстернализуется тремя главными способами. Там, где не запрещается проявление враждебных чувств, гнев легко выплескивается наружу. Он обращен против других и проявляется либо как общая раздражительность, либо как специфическое раздражение, направленное на те реальные недостатки в других, которые невротик ненавидит в самом себе.

Пример может пояснить это заключение. Женщина выражала недовольство нерешительностью своего мужа. Поскольку эта нерешительность касалась тривиальной проблемы, сила недовольства пациентки была явно не пропорциональна. Я предположила, что эта женщина, зная свою собственную нерешительность, обнаружила, насколько безжалостно она осуждает это качество в самой себе. Между тем эта женщина внезапно почувствовала бессмысленную ярость вместе с желанием разорвать себя на части. Дело заключалось в том, что в своем идеализированном образе она представляла себя в качестве надежного партнера, что исключало все проявления слабости с ее стороны. Эта достаточно характерная реакция вопреки своей чрезвычайно драматической природе была полностью забыта в нашей следующей аналитической беседе. В одно мгновение она осознала экстернализацию своего аттитюда, но еще не была готова отказаться от него полностью.

Второй способ имеет форму непрерывного осознанного или бессознательного страха или надежды, что недостатки, с которыми нельзя смириться, вызовут ярость у других. Невротик может быть настолько убежден, что его поведение вызывает абсолютное неприятие, что он может быть искренне сбит с толку, если в действительности никакой враждебной реакции не следует.

Например, женщина, чей идеализированный образ содержал желание быть такой же доброй, как священник из романа Виктора Гюго «Отверженные», чрезвычайно удивлялась, когда обнаруживала, что всякий раз, когда она становилась настойчивой или даже гневной, ее любили больше, чем когда она играла роль святой.

Как можно догадаться из анализа идеализированного образа этой женщины, доминирующим влечением пациентки было подчинение. Вырастая из потребности быть близкой к другим, оно значительно усиливалось ее ожиданием враждебной реакции. Возросшая подчиненность фактически является одним из главных следствий этой формы экстернализации и иллюстрирует, каким образом невротические влечения связаны порочным кругом, непрерывно усиливая друг друга. Компульсивная подчиненность увеличивается, потому что идеализированный образ пациентки, содержащий элементы святости, побуждает ее ко все большему отчуждению от самой себя. По этой причине возникающие враждебные импульсы пробуждают ярость пациентки против самой себя, а экстернализация этой ярости, ведущая к возрастающему страху перед другими, в свою очередь, усиливает подчиненность.

Третий способ экстернализации состоит в сосредоточении на телесных нарушениях. Когда ярость против себя не осознается, то она порождает явные сильные болезненные телесные недомогания — расстройства желудочно-кишечного тракта, головные боли, утомляемость и т. д. Проливает свет на все эти факты наблюдение, что симптомы исчезают со скоростью света, когда ярость по отношению к самому себе осознается. Можно сомневаться, называть ли эти телесные проявления экстернализацией или считать их обычными физиологическими следствиями вытесненной ярости.

Но едва ли возможно отделить эти проявления от реакции пациентов на них. Как правило, они более чем пылко приписывают свои психические проблемы своему телесному недомоганию, а последнее, в свою очередь, некоторой внешней причине. Нет ни одного телесного недомогания, в обосновании которого они не были бы заинтересованы; то, что они страдают от расстройства желудка, вызвано плохой диетой; их утомляемость обусловлена сверхурочной работой; их ревматизм вызван сырым воздухом и т. д.

То же самое, чего невротик достигает посредством экстернализации своей ярости, можно сказать и о презрении невротика к самому себе. Одно дополнительное соображение тем не менее следует упомянуть. Решимость, с которой пациенты идут на все, нельзя понять полностью, если не осознавать реальную опасность, связанную с этими саморазрушительными импульсами. Женщина, о которой говорилось в первом примере, всего лишь одно мгновение испытывала желание разорвать себя на части, тогда как психотики могут пытаться реализовать это желание на самом деле, и даже искалечить себя24.

Возможно, что самоубийств было бы больше, если бы не было экстернализации. Понятно, почему Фрейд, будучи уверен в существовании саморазрушительных импульсов, должен был постулировать существование инстинкта саморазрушения (инстинкта смерти), хотя этим понятием он преградил себе путь к подлинному пониманию природы неврозов и тем самым к их эффективной терапии.

Интенсивность чувства внутреннего принуждения зависит от степени, с которой невротик подчиняется властному контролю идеализированного образа. Невозможно переоценить это давление. Оно гораздо хуже любого внешнего принуждения, потому что последнее предполагает, что внутренняя свобода остается. Пациенты большей частью не осознают этого чувства, но его силу можно оценить по испытываемому ими облегчению, когда они избавляются от него и приобретают некоторую меру внутренней свободы. Внутреннее принуждение может быть экстернализировано, с одной стороны, через оказание давления на других. Такое давление может привести к такому же внешнему эффекту, как и при страстном желании невротика доминировать. Но хотя оба аттитюда могут присутствовать одновременно, они отличаются тем, что принуждение, которое репрезентирует экстернализацию внутреннего давления, не является в своей основе требованием личного повиновения.

Оно сводится главным образом к перенесению на других тех стандартов, которые раздражают самого невротика, — и с таким же пренебрежением к их счастью. Пуританская психология является хорошо известной иллюстрацией этого процесса.

В равной мере важной является экстернализация такого внутреннего принуждения в форме сверхчувствительности к какому-либо внешнему событию, которое хотя бы отдаленно предвещает лишение свободы. Как знает каждый наблюдательный человек, такая сверхчувствительность достаточно распространена. Она не порождается одним лишь принуждением самого себя. Обычно имеется некоторый элемент понимания влечения других к личной власти и возмущение этим обстоятельством.

У обособленных невротиков мы наблюдали в основном компульсивное настаивание на независимости, которое необходимо делает их чувствительными к любому внешнему давлению. Экстернализация некоторого бессознательного принуждения, наложенного самим невротиком, представляет более скрытый и чаще пренебрегаемый в процессе анализа источник. Это особенно печально, поскольку он часто образует влиятельное подводное течение в отношениях между пациентом и аналитиком.

Пациент, вероятно, продолжает оспаривать каждое предположение аналитика даже после того, как еще более очевидные источники его чувствительности в указанном смысле были проанализированы. Ожесточенная битва, развернувшаяся по этому поводу, тем более серьезна, что аналитик на самом деле стремится изменить своего пациента. Его честное признание, что он желает только помочь пациенту, приносит мало пользы. Не мог ли он, пациент, поддаться некоторому неумышленному влиянию? Дело состоит в том, что поскольку невротик не знает, кем он в «действительности» является, он никак не может быть избирательным в отношении того, что он принимает или отвергает. И никакое старание со стороны аналитика удержаться от выражения какого-либо лично обоснованного мнения не имеет никакого значения. И поскольку невротик также не знает, что он находится в затруднительном положении из-за внутреннего принуждения, ограничившего его поведение определенным паттерном, то он может только неразборчиво протестовать против каждого намерения изменить себя.

Нет необходимости говорить, что эта пустая борьба встречается не только в процессе анализа, но в большей или меньшей степени происходит при установлении любого такого отношения. Однако только анализ этого внутреннего процесса способен выявить его причину.

Запутывает проблему также то обстоятельство, что чем больше невротик стремится подчинить себя настоятельным требованиям своего идеализированного образа, тем больше он будет экстернализировать свою подчиненность. Он будет страстно желать соответствовать тому, что аналитик — или кто-нибудь еще в такой же функции — ожидает от него или тому, как полагает сам невротик, они ожидают от него. Он может показаться легко поддающимся, даже легковерным, но в то же самое время он будет накапливать чувство обиды против такого «принуждения». Результатом всего этого может стать то, что невротик будет видеть в каждом человеке диктатора и будет испытывать чувство обиды против всех.

Чего же тогда достигает невротик посредством экстернализации своего внутреннего принуждения? Поскольку он верит, что это принуждение приходит извне, он может восстать против него, хотя бы только мысленно. Подобным образом можно избежать и внешнего ограничения; можно сохранить иллюзию свободы. Но более важным для невротика является вышеуказанный фактор: признание внутреннего принуждения означало бы для него признание, что он не соответствует своему идеализированному образу со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Является интересным вопрос, выражается ли также и если да, в какой степени, напряжение такого внутреннего принуждения в телесных симптомах. Мое личное мнение сводится к тому, что это напряжение представляет усиливающий фактор при астме, высоком кровяном давлении, запоре, но мой опыт в этом отношении ограничен.

Нам остается обсудить экстернализацию различных характерных особенностей невротика, которые отличаются от тех, из которых складывается его идеализированный образ.

В целом экстернализация совершается с помощью простой проекции, т. е. посредством переживания этих особенностей в других людях или переноса на них своей ответственности. Эти два процесса не обязательно соответствуют друг другу. В следующих примерах мы, возможно, повторим кое-что из того, что уже было сказано нами в этой связи другими и что уже известно многим. Но эти иллюстрации помогут нам достигнуть более глубокого понимания значения проекции.

Пациент-алкоголик А жаловался на нечуткость своей супруги. Насколько я могла судить, обвинение не было оправданным, во всяком случае совсем не в той степени, которую имел в виду А. Он сам страдал от конфликта, вполне очевидного для внешнего наблюдателя, будучи уступчивым, добродушным и великодушным, с одной стороны, и властным, требовательным и высокомерным — с другой. Здесь наблюдалась явная проекция агрессивных влечений. Но что делало проекцию необходимой?

В идеализированном образе пациента агрессивные наклонности были естественным ингредиентом сильной личности. Наиболее выдающейся особенностью характера А была доброта — не было ни одного со времен св. Франциска такого же доброго малого, как А, и не было такого идеального друга. Была ли в этом случае проекция подливкой для идеализированного образа А? Несомненно! Но она также позволяла ему сохранять свои агрессивные влечения неосознанными и, таким образом, предотвращала его столкновение со своими собственными конфликтами. Пациент не мог избавиться от своих агрессивных влечений, потому что они имели компульсивный характер. Точно так же А не мог избавиться от своего идеализированного образа, т. к. последний был для него тем, с чем он ощущал неразрывную связь.

Проекция представляла некоторый выход из возникшей дилеммы. Она представляла бессознательную двойственность: позволяла ему отстаивать все свои самонадеянные требования и в то же самое время быть идеальным другом.

Этот пациент также подозревал свою жену в неверности. Для этого подозрения не было никаких оснований — она была привязана к нему в значительной степени как мать. Проблема состояла в том, что он посвятил себя малозначительным делам, которые держал в секрете. Здесь можно было бы подумать об ответном страхе, вырастающем из его оценки возможной реакции других в соответствии со своими взглядами. Конечно, также присутствовала потребность оправдать самого себя.

Предположение о возможной проекции гомосексуальных наклонностей не помогло прояснить эту ситуацию. Ключ к разгадке лежал в его необычном отношении к собственной неверности. Его поступки подобного рода не забывались им, но ретроспективно никак не отмечались. Они не составляли часть его реального опыта. Предполагаемая неверность жены, наоборот, представляла в его памяти чрезвычайно яркое воспоминание.

Следовательно, здесь имела место экстернализация эпизодов его собственной неверности. Ее функция та же самая, что и в предыдущем примере: она позволяла пациенту отстаивать идеализированный.образ и поступать так, как ему хотелось.

Политика власти, проводимая политическими и профессиональными группами, может служить другим примером. Часто подобное маневрирование оправдывается как осознанное стремление ослабить противника и укрепить собственную позицию. Но оно может также порождаться бессознательной дилеммой, аналогичной той, которая рассматривалась выше. В таком случае оно обычно бессознательно удовлетворяет двум требованиям: с одной стороны, разрешает любую интригу и манипуляцию, соответствующую предпринятой атаке, без нанесения какого-либо пятна на идеализированный образ, с другой — представляет великолепный способ излить гнев и презрение к самому себе на другого человека — или, что еще лучше, на того, кому желательно нанести удар в первую очередь.

Я сделаю заключение, указав общий способ, с помощью которого ответственность может быть перенесена на других без приписывания им своих трудностей. Многие пациенты, как только начинают отдавать отчет о своих проблемах, немедленно впадают в детство и используют в своих объяснениях детские впечатления. Они утверждают, что чувствительны к принуждению, потому что у них была властная мать. Их легко унизить, потому что в детстве они подвергались унижениям; они мстительны из-за нанесенных им в детстве обид; они одиноки, потому что никто не понимал их, когда они были молодыми; они сексуально закрепощены из-за своего пуританского воспитания и т. д.

Здесь я имею в виду не беседы, в которых как аналитик, так и пациент самым серьезным образом стараются понять значение ранних впечатлений, а сверхстрастное желание невротика использовать детство в своих интересах, которое ведет лишь к бесконечным повторениям и сопровождается столь же сильным отсутствием интереса к исследованию сил, управляющих пациентом в настоящее время.

Поскольку существование этого аттитюда поддержано усиленным подчеркиванием Фрейдом роли генезиса, позвольте внимательно исследовать, в какой мере он соответствует истине, а в какой нет.

Верно, что невротическое развитие пациента начинается в детстве и что все данные, которые он может сообщить, уместны для понимания конкретного вида невроза. Также верно, что невротик не может нести ответственность за свой невроз. Воздействие обстоятельств было таким, что он не смог способствовать своему развитию так, как ему хотелось. По причинам, которые будут обсуждаться вскоре, аналитик должен представлять эту сторону дела особенно ясно.

Ошибка кроется в утверждении об отсутствии интереса пациента ко всем силам, которые возникли в нем в период его детства. Эти силы тем не менее действуют в нем и в настоящее время и лежат в основе его нынешних трудностей. Наблюдение в детстве окружающего его лицемерия сыграло, возможно, какую-то роль в превращении невротика, скажем, в циника. Но если он связывает свой цинизм только со своими ранними переживаниями, он игнорирует свою действующую в данный момент потребность быть циником — потребность, которая вырастает из его раскола между дивергентными идеалами и, таким образом, вынуждает его игнорировать любые ценности при попытке разрешить данный конфликт.

Кроме того, он стремится признавать ответственность, которую не способен взять на себя, и игнорирует ответственность, которую он обязан взять на себя.

Он продолжает ссылаться на ранние переживания, чтобы убедить себя, что он действительно не может помочь себе исправить недостатки и одновременно чувствует, что должен выйти невредимым из трудностей, возникших в детстве, — наподобие белой лилии, всплывающей незапятнанной посреди грязного болота.

С этой целью его идеализированный образ частично подвергается обвинению, поскольку он не позволяет невротику принять себя с недостатками или конфликтами прошлого или настоящего. Более важно то, что его постоянные ссылки на детство представляют разновидность увертки его «Я», которая позволяет ему поддерживать иллюзию страстного желания самоанализа. Из-за экстернализации сил, которые действуют в нем, он не осознает их; и он не может мыслить себя активным орудием своей собственной жизни. Перестав быть своим собственным двигателем, он представляет себя в качестве шара, который, будучи брошенным однажды вниз, должен продолжать катиться сам, или наподобие морской свинки, с раз и навсегда определенными рефлексами.

Одностороннее подчеркивание пациентом своего детства является настолько определенным выражением экстернализации его влечения, что всякий раз, когда я сталкиваюсь с этим аттитюдом, я ожидаю обнаружить невротика, который в значительной степени отчужден от самого себя, и процесс отчуждения все еще продолжается. И я еще ни разу не ошиблась в этом предположении.

Тенденция к экстернализации проявляется также и в снах. Если аналитик появляется в снах пациента в виде тюремщика, если муж захлопывает двери, через которые во сне должна пройти жена, если происходят несчастные случаи или какие-то препятствия мешают достигнуть очень важного пункта назначения — все эти сны представляют попытку отрицания внутреннего конфликта и приписывания его некоторому внешнему фактору.

Пациент с общей тенденцией к экстернализации привносит свои специфические трудности в процесс анализа.

Он приходит на сеанс анализа так, как он обычно посещает зубного врача, предполагая, что аналитик сделает работу, которая в действительности его вовсе не касается.

Он интересуется неврозом своей жены, друга, брата, но не своим собственным. Он рассуждает о трудных обстоятельствах своей жизни и сопротивляется исследованию своей ответственности в их возникновении. Если бы его жена не была такой нервной или его работа не выводила из себя, он был бы почти счастлив. В течение значительного периода времени он не имеет никакого представления о тех эмоциональных силах, которые, возможно, действовали в нем; он боится привидений, ночных воров, гроз, мстительных личностей вокруг себя, политической ситуации, но никогда не боится себя. В лучшем случае он интересуется своими проблемами из-за того интеллектуального или художественного удовольствия, которое они могут ему доставить, но пока он, так сказать, не существует как психически полноценная личность, он не может проявить свою проницательность в решении своих жизненных проблем и поэтому вопреки большому знанию о самом себе может измениться лишь незначительно.

Таким образом, экстернализация представляет активный процесс самоисключения. Причина, по которой это вообще возможно, заключается в отчуждении от своего «Я», что так или иначе присуще любому невротическому процессу. Если «Я» исключено, то вполне естественно, что внутренние конфликты также должны быть исключены из сферы сознания.

Однако, превращая невротика в личность, которая упрекает, боится и враждебно настроена по отношению к другим гораздо сильнее, чем по отношению к самой себе, экстернализация тем самым замещает внутренние конфликты внешними. Более конкретно можно сказать, что она в значительной степени усугубляет тот конфликт, который с самого начала приводил в действие невротический процесс, — конфликт между личным и внешним миром.

Общеизвестно, что первая ложь обычно ведет ко второй, вторая требует для своей поддержки третьей и т. д., пока лжец окончательно не запутывается. Нечто похожее обязательно происходит в жизни члена аналитической группы тогда, когда отсутствует решимость добраться до сути проблемы. Латание дыр может принести некоторую пользу, но оно порождает новые проблемы, которые, свою очередь, требуют новых решений.

Подобное происходит с попытками невротика решить свой базисный конфликт; здесь, как и в других случаях, реальная помощь может состоять лишь в радикальном изменении условий, породивших исходную трудность. Вместо этого невротик нагромождает одно псевдорешение на другое и при этом не может остановить этот пагубный процесс. Он может попытаться, как мы видели, сделать одну сторону конфликта доминирующей.

Однако, как и прежде, он остается расколотым на части. Он может прибегнуть к радикальной мере — полностью отделить себя от других; и хотя конфликт перестает оказывать свое разрушительное воздействие, жизнь невротика в целом лишается твердой основы. Он создает идеализированное «Я», в котором выглядит победителем и целостной личностью, и одновременно порождает новый раскол личности. Он пытается устранить возникшую проблему, исключив свое внутреннее «Я» с поля битвы, но попадает в еще более затруднительное положение.

Такое нестабильное равновесие требует от невротика новых мер по его поддержке. С этой целью он обращается к любому из тех бессознательных приемов, которые условно можно назвать как «зона слепоты», «фрагментаризация», «рационализация», «избыточный самоконтроль», «ригидная справедливость», «уклончивость» и «цинизм». Мы не будем обсуждать эти приемы как таковые — это было бы слишком сложной задачей, — а только покажем, как они используются в качестве попыток решения конфликтов.

Расхождение между реальным поведением невротика и его идеализированным «Я» может быть настолько явным, что вызывает удивление, что же мешает ему самому увидеть это. Будучи неспособным увидеть подобное расхождение, невротик не может осознать совершенно явное противоречие, лежащее в его основе. Эта «зона слепоты», возникающая при рассмотрении самых очевидных противоречий, была тем первым обстоятельством, которое привлекло мое внимание к существованию и важности описанных мною конфликтов.

Например, пациент, который обладал всеми характерными чертами подчиненного типа и мыслил себя подобным Христу, сказал мне как-то случайно, что на служебных заседаниях он часто расстреливает одного коллегу за другим легким щелчком большого пальца. Вполне возможно, что деструктивное влечение, породившее эти метафорические убийства, было в то время бессознательным; но проблема здесь состоит в том, что эта стрельба, которую он шутливо называл «игрой», нисколько не подрывала созданный им идеализированный образ самого себя.

Другой пациент, ученый, который верил, что он серьезно предан своей работе, и считал себя новатором в своей области, руководствовался при выборе тематики, подлежащей публикации, сугубо корыстными мотивами — представлять только те статьи, которые, по его предположению, могли принести ему наибольшее признание. С его стороны не было сделано ни одной попытки замаскироваться — то же самое блаженное неведение относительно действующего противоречия. Аналогично мужчина, который, согласно своему идеализированному образу, был сама доброта и честность, не осознавал никакого противоречия, когда брал деньги у одной девушки, чтобы потратить их на другую.

Очевидно, что в каждом из этих случаев функция слепоты состояла в том, чтобы не допустить осознания базисных конфликтов. То, что удивляет, так это степень, которой эта слепота проявилась, тем более что оба пациента были не только умны, но и были знакомы с психологией.

Сказать, что все мы стремимся повернуться спиной к тому, что не желаем видеть, без сомнения представляет недостаточное объяснение. Нам следует также добавить, что степень, с которой мы вычеркиваем из нашего сознания вещи, зависит от того, насколько мы заинтересованы в этом. В общем случае такая слепота демонстрирует, насколько велика наша неприязнь к осознанию конфликтов. Действительная проблема заключается здесь в том, как мы можем ухитряться не обращать внимания на противоречия, столь же явные, как и те, на которые мы только что ссылались. Дело в том, что существуют некие условия, при которых только и возможна «зона слепоты». Одно из них — чрезмерная скованность наших эмоциональных переживаний.

Другое, указанное еще Стрекером25, называется фрагментаризацией — жизнью, разделенной на не связанные друг с другом секции. Стрекер, который приводит также примеры зон слепоты, говорит о логически непроницаемых секциях и изоляции. Имеется секция для друзей и секция для врагов, секция для членов семьи и секция для посторонних, секция для служебной и секция для личной жизни, секция для тех, кто занимает с невротиком равное социальное положение, и секция для занимающих более низкое положение. Поэтому то, что происходит в одной секции, не кажется невротику противоречащим тому, что происходит в другой. Невротик может жить такой жизнью только тогда, когда из-за своих конфликтов он потерял смысл своего единства.

Разделение на секции представляет, таким образом, в такой же степени результат разделения личности невротика под воздействием своих конфликтов, как и защиту против их признания. Этот процесс похож на описанный выше при анализе одной из разновидностей идеализированного образа: противоречия остаются, а конфликты таинственно исчезают.

Трудно сказать, ответствен ли этот тип идеализированного образа за разделение на секции или что-нибудь подобное. Тем не менее кажется более вероятным, что фрагментаризация представляет более фундаментальный процесс и что именно она объясняет разновидность созданного невротиком идеализированного образа.

Чтобы оценить этот феномен, необходимо принять во внимание культурные факторы. Человек в такой степени стал простым винтиком сложной социальной системы, что отчуждение от своего «Я» стало почти всеобщим, а человеческие ценности девальвировались. В результате бесчисленных хорошо известных противоречий нашей цивилизации развилось общее онемение морального восприятия.

Моральные требования считаются настолько необязательными, что никто не удивляется, когда видит, например, что какой-либо человек в один день — набожный христианин или преданный отец, а на следующий — гангстер26. Вокруг нас очень немного искренних и цельных личностей, составляющих контраст нашей разбросанности.

В аналитической практике отказ Фрейда от моральных ценностей — следствие его взгляда на психологию как на естественную науку — способствовал превращению аналитика в такой же мере в слепого, каким является пациент в отношении своих противоречий. Аналитик полагает «ненаучным» иметь свои собственные моральные ценности или проявлять интерес к моральным ценностям пациента. Фактически же во многих теоретических формулировках принятие противоречий не ограничено одной лишь моральной областью.

Рационализацию можно определить как самообман посредством рассуждения. Распространенный взгляд, что рационализация используется в основном для самооправдания или для согласования мотивов и действий принятой системой взглядов, верен лишь до некоторой степени; если с ним согласиться полностью, то следовало бы, что все люди, принадлежащие одной и той цивилизации, рационализируют, одним и тем же способом, тогда как на самом деле существует большой разброс индивидуальных различий как в отношении того, что рационализируется, так и в используемых методах. То, что именно так и должно быть, кажется естественным, если мы посмотрим на рационализацию как на один из способов поддержки невротических попыток создать искусственную гармонию личности. Как этот процесс действует, можно видеть в каждой доске защитных лесов, возведенных вокруг базисного конфликта. Господствующий аттитюд усиливается соответствующим рассуждением, и факторы, которые могли бы сделать конфликт видимым, минимизируются или реконструируются таким образом, чтобы стать совместимыми с этим аттитюдом.

Каким именно образом это рассуждение, используемое в целях самообмана, рационализирует личность, становится ясным при противопоставлении подчиненного и агрессивного типов невротика.

Первый из них приписывает желание быть полезным воем своим позитивным чувствам, даже если обладает сильной склонностью к доминированию; и если эта склонность слишком выделяется, то он рационализирует ее под заботливость. Второй тип, когда оказывает помощь, твердо отрицает любое проявление симпатии и обосновывает свое действие исключительно принципом целесообразности.

Идеализированный образ для своей поддержки всегда требует значительной доли рационализации: должно быть доказано, что никаких расхождений между реальным «Я» и идеализированным образом не существует. При экстернализации идеализированный образ используется для доказательства релевантности внешних обстоятельств или для демонстрации, что черты характера, не принимаемые самим невротиком, представляют только «естественную» реакцию на поведение других.

Тенденция к избыточному самоконтролю может быть настолько сильной, что я одно время причисляла ее к исходным невротическим влечениям27. Ее функция состоит в том, чтобы выполнять роль плотины от переполняющих невротика противоречащих друг другу эмоций. Хотя в самом начале невроза избыточный самоконтроль часто проявляется в виде сознательного волевого акта, со временем он становится более или менее автоматическим.

Невротики, осуществляющие подобный контроль, не позволяют себе увлечься под воздействием энтузиазма, или сексуального возбуждения, или жалости к самому себе, или ярости. В процессе анализа они испытывают величайшие трудности при свободном ассоциировании; они не допускают принятия алкоголя для поднятия настроения и нередко предпочитают терпеть боль, а не подвергаться анестезии. Короче, они стремятся ограничить всякую спонтанность.

Эта черта характера наиболее сильно развита у тех невротиков, чьи конфликты проявляются достаточно свободно; у тех, кто не сделал ни одного из тех шагов, которые обычно помогают потопить конфликты; у кого ни одно из конфликтующих множеств аттитюдов не получило явного доминирования, так же как и у тех, у кого обособление не получило достаточного развития, чтобы прекратить действие конфликтов.

Такие личности представляют нечто единое просто благодаря своему идеализированному образу; и очевидно, что его объединяющей силы недостаточно без дополнительных попыток достигнуть внутреннего единства. Идеализированный образ особенно неадекватен, когда он складывается из противоречащих друг другу элементов. В этом случае проявление силы воли, осознанное или бессознательное, необходимо, чтобы удержать контроль над конфликтующими импульсами.

Поскольку самыми разрушительными импульсами являются вызванные яростью импульсы насилия — самая значительная часть энергии расходуется на контроль над яростью. Тем самым создается порочный круг; ярость, подавленная с помощью рассуждения, достигает взрывной силы, которая, в свою очередь, требует от невротика еще большего самоконтроля для подавления данного влечения.

Если избыточный контроль привлекает внимание пациента, то он будет стремиться защитить его указанием на благо и необходимость самоконтроля для любого цивилизованного индивида. То, что невротик упускает, так это компульсивную природу своего контроля. Он не может удержаться от него, даже если приложит самые серьезные усилия, и, будет охвачен паникой, если по какой-либо причине контроль перестанет действовать.

Такая паника может проявиться в виде страха перед безумием, что ясно указывает на то, что функция контроля заключается в том, чтобы отражать опасность расщепления личности невротика на части.

Ригидная справедливость обладает двойной функцией — подавляет внутренние сомнения и исключает влияния извне. Сомнение и нерешительность являются постоянными сопутствующими обстоятельствами неразрешенных конфликтов и могут достигнуть силы, достаточно могущественной, чтобы парализовать любое действие. В таком состоянии естественно, что невротик восприимчив к любому внешнему влиянию. Когда мы обладаем подлинными убеждениями, нас нелегко переубедить; но если всю нашу жизнь мы стоим на перекрестке, не способные принять решение, идти ли в этом направлении или в том, то внешнее воздействие легко может стать определяющим фактором, хотя бы временно. К тому же нерешительность относится не только к возможному образу действий, но также включает сомнения относительно самого себя, своих прав, своих ценностей.

Все эти неопределенности уменьшают нашу способность быть активным субъектом своей жизни. Тем не менее очевидно, что они не в равной мере нетерпимы для всех нас. Чем больше невротик смотрит на жизнь как на безжалостную битву, тем больше он будет считать сомнение опасной слабостью. Чем более он изолирован и склонен к независимости, тем сильнее восприимчивость невротика к внешнему влиянию будет становиться источником его раздражения. Все мои наблюдения убеждают меня, что соединение доминирующих агрессивных влечений и обособления является самой плодотворной почвой для развития ригидной справедливости; и чем более агрессивен невротик, тем более воинственной является его справедливость. Ригидная справедливость представляет попытку невротика решить свои конфликты сразу и окончательно посредством произвольного и догматического заявления, что он абсолютно прав.

В системе, управляемой разумом, эмоции рассматриваются как внутренние предатели и должны жестко контролироваться. Мир может быть достигнут, но это мир могилы. Как и следовало ожидать, такие личности испытывают отвращение к процедуре анализа, потому что он угрожает привести в беспорядок налаженную систему.

Почти полярной по отношению к ригидной справедливости, но не менее эффективной защитой от признания конфликтов является уклончивость. Пациенты, склонные к этому виду защиты, часто похожи на тех персонажей волшебных сказок, которые, будучи преследуемыми, превращаются в рыбу; не чувствуя себя безопасными в этом обличье, превращаются в оленя; если охотник догоняет их, они улетают, превратившись в птицу. Вы никогда не сможете связать их никаким обещанием; они отрицают все, что сказали, или уверяют вас, что имели в виду совсем другое. Они обладают сбивающей с толку способностью запутывать тему суждения. Часто они не в состоянии предоставить конкретный отчет о каком-либо происшествии; если они попытаются это сделать, слушатель в конце рассказа так и остается в неведении, что же именно произошло.

Тот же беспорядок царит и в их жизни. Злобные в данный момент, они — сочувствующие в следующий; иногда сверхвнимательные, а иногда безжалостно невнимательные; властные в одних отношениях, подчиненные в других. Они часто протягивают руку доминирующему партнеру только для того, чтобы «сменить коврик у двери», но затем часто возвращаются назад в состояние прежней неустойчивости. После того как они выскажутся о ком-либо плохо, их охватывают угрызения совести, делается попытка исправиться, затем они чувствуют себя «младенцами» и снова начинают оскорблять всех подряд. Для них нет ничего подлинно истинного.

Аналитик может оказаться в определенной степени сбитым с толку и обескураженным, может почувствовать, что для работы с невротиком нет никакой реальной основы. Но он ошибается. Такие невротики — обычные пациенты, которые не преуспели в адаптации к общепринятым шаблонам поведения: они не только не вытеснили какие-либо влечения, участвующие в конфликте, но и не сформировали никакого определенного идеализированного образа.

Можно сказать, что в некотором смысле они демонстрируют важность этих попыток решить невротический конфликт. Ибо безотносительно к тому, насколько мучительны их последствия, невротики, которые решали свои конфликты подобным образом, лучше организованы и потеряны не в такой степени, как невротики уклончивого типа.

С другой стороны, аналитик совершил бы не меньшую ошибку, если бы посчитал свою задачу легкой только потому, что конфликты очевидны и нет необходимости вытаскивать их из глубин подсознания. В любом случае аналитик столкнется с враждебностью пациента при попытке достигнуть большей или меньшей ясности, а это повлечет разрушение всех его надежд, если он сам не поймет, что уклончивость пациента является тем способом, с помощью которого он отражает любое проникновение в своей внутренний мир.

Последним способом защиты от признания конфликтов является цинизм — отрицание и высмеивание моральных ценностей. Глубоко скрытая неопределенность в отношении моральных ценностей обязательно присутствует в каждом неврозе, независимо от того, насколько сильно невротик привержен тем нормам, которым он собрался следовать. В то время как причины цинизма могут быть самыми различными, его функция неизменна — отрицать существование моральных ценностей, освобождая тем самым невротика от необходимости выяснять, во что же он на самом деле верит.

Цинизм может быть осознанным, стать некоторым принципом в макиавеллиевском духе и получить, таким образом, оправдание. Единственное, что учитывается, — это видимость. Вы можете действовать, как вам нравится, до тех пор, пока вас не поймали. Лицемерит каждый: если он небезнадежно глуп. Эта разновидность пациентов может быть столь же чувствительна к употреблению аналитиком термина «мораль», как во времена Фрейда она была чувствительна к упоминанию о сексе.

Но цинизм может быть и бессознательным и скрываться за пустыми разговорами о распространенных идеологиях. Каким бы несведущим о власти цинизма над собой ни был невротик, образ жизни, который он ведет, и манера, в которой он рассказывает о своей жизни, выдают, что он действует согласно своим принципам цинизма. Неумышленно он может запутаться в противоречиях, подобно пациенту, который, как он был уверен, верил в честность и благопристойность и все же завидовал любому, кто позволял себе нечестные приемы, и возмущался тем, что ему никогда не «удавались» действия подобного рода.

В процессе терапии важно в надлежащее время позволить пациенту осознать свой цинизм и понять его. Может оказаться также необходимым объяснение, почему пациенту желательно обосновать свою собственную систему ценностей.

Рассмотренные виды защиты представляют охранительные укрепления, построенные вокруг центра базисного конфликта. Для простоты я обозначу всю систему защитных мер защитной структурой. В каждом неврозе развивается своя комбинация защитных мер; часто присутствуют все из них, хотя и с разной степенью активности.

Примечания:

Примечания

1 См.: Хорни, К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ / К. Хорни. М., 1993. С. 5-220. 

2 См.: Хорни, К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. С. 221-466.

3 Обычным людям, просто задавленным внешними обстоятельствами, принесет значительную помощь книга Гарри Эмерсона Фосдика «О том, как быть подлинной личностью».

4 Kierkegaard, S. The Sickness unto Death / S. Kierkegaard. — Oxford Univ. Press, 1941.

5 На протяжении всей книги я использую глагол «решать» для обозначения попыток невротика избабиться от своих конфликтов. Бессознательно отрицая их существование, он, строго говоря, даже не пытается их «разрешить». Его бессознательные усилия направлены на их полное устранение как единственный метод «решения» своих проблем.

6Хорни, К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. С. 33-62.

7 Поскольку отношение к другим и аттитюд к самому себе не могут быть отделены друг от друга, то периодически появляющиеся в публикациях по психологии утверждения, что первое или второе из них представляет более важный теоретический и практический фактор, не выдерживают критики.

8 Эта точка зрения впервые была представлена в «Невротической личности нашего времени» и развита в «Новых путях психоанализа» и «Самоанализе».

9 Термин «типы» используется здесь только как идеализация невротиков как личностей с явно выраженным типом аттитюда. Я не собираюсь в этой главе или двух следующих создавать новую типологию неврозов. Такая типология, конечно, желательна, но она должна строиться на более широкой основе.

10 Хорни, К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. С. 262.

11 См.: «Невротическая личность нашего времени» и наст, соч., гл. 2 и 3, для обсуждения потребности в любви; «Самоанализ», гл. 8, для обсуждения болезненной зависимости.

12 См. гл. 6 «Идеализированный образ».

13 Ср. гл. 12 «Садистские наклонности».

14 См.: Wittles, F. Unconscious Phantoms in Neurotics / F. Wit-ties// Psychoanalytic Quarterly. — 1939. — Vol. VIII. — Part I.

15 См. гл. 12 «Садистские наклонности».

16 См.: Schneider, D. The motion of the Neuvotic Pattern; Its Distortion of Creative Mastery and Sexual Power. Статья прочитана в Академии медицины 26 мая 1943 г.

17 См.: Nanberg, H. Die Synthetische Funktion des Ioh / H. Nanberg// Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse. 1930.

18 Ср.: Parrish, A. All Knelling/ A. Parrish // The Second Woollcott Reader. Garden City Publ. Co., 1939.

19 Ср. критическое исследование фрейдовских понятий нарциссизма, «Сверх-Я» и чувства вины в: Homey, К. New Ways in Psychoanalysis/ K. Homey. — London, 1938.

20 См. гл. 12 «Садистские наклонности».

21 В классической иллюстрации двойственности личности, которой является повесть Роберта Луиса Стивенсона «Доктор Джекил и г-н Хайд», главная идея состоит в обосновании возможности разделений конфликтующих элементов в человеке. После осознания серьезности раскола между добрым и злым началом в самом себе д-р Джекил говорит: «С самой ранней поры... я постиг искусство с наслаждением размышлять, как в любовных грезах, о разделении этих начал. Если бы каждое из них, говорил я себе, могло быть помещено в отдельную личность, то жизнь перестала бы быть невыносимой».

22 См. гл. 12 «Садистские наклонности».

23 Это определение было предложено в: Stiecker, Edward A. Discovering Ourselves / Edward A. Stiecker, Kennet E. Appel. — Macmilan, 1943.

24 Большое число примеров, иллюстрирующих последнее утверждение, можно найти в: Menntnger, К. Man against himself, harrap / К. Menninger. — London, 1938. Однако Меннингер приходит к этому заключению с совершенно других посылок. Вслед за Фрейдом он допускает существование инстинкта самоуничтожения.

25 Это определение было предложено в: Strecker, Edward A. Discovering Oureelves / Edward A. Strecker, Kennet E. Appel. — Macmilan, 1943.

26 См.: Yutang, L. Between Treas and Laughter / L. Yutang. — John Day, 1943.

27 См.: Хорни, К. Самоанализ.

28 См.: fames, W. Memories and Studies / W. James. — Green: Longmans, 1934.

29 Suzuki, D.T. Zen Buddhism and Its Influence on Japanese Culture. The Eastern Buddhist Souity (Kyoto). 1938.

30 См.: Хорни, К. Самоанализ. Глава 8 «Систематический самоанализ случая болезненной зависимости».

31 См.: Yutang, L. Between Treas and Laughter, op. cit. В главе «Карма» автор выражает удивление отсутствием понимания таких психических законов в западной цивилизации.

32 Macmurray, J. Rcaden and Emotion / J. Macmurray. — London: Faber, 1935.

33 Kierkegaard, S. Op. cit.

34 См.: Freud, S. Civilization and its Discontents / S. Freud // International Psychoanalytical Library. Vol. VII. Leonard and Virginia Woolf. — 1930.

35 См.: Freud, S. Analysis Terminable and Interminable / S. Freud // International Journal of Psychoanalysis. — 1937.

36 См.: Fromm, E. Individual and Social Origins of Neurosis / E. Fromm // American Sociological Review. — Vol. IX. — 1944. — № 4.

37 Huxley, A. Time Must Have a Stop / A. Huxley. — London: Chatto and Windus, 1944.

38 См.: Fromm, E. The Fear of Freedom / E. Fromm. — London: Kegan Paul, 1941.

39 В общем признано, что такое знание имеет вместе с тем и большое профилактическое значение. Если мы знаем, какие внешние факторы способствуют развитию ребенка, а какие факторы сдерживают его, то открывается путь к предупреждению быстрого роста неврозов в будущем.

40 См.: Homey, К. New Ways in Psychoanalysis. Ch. 8 и «Самоанализ», гл. 2.

41 Macmurray, J. Rcaden and Emotion.