• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Мы видели, что в борьбе со своими конфликтами невротик переносит много страданий, что, кроме того, он часто использует страдание в качестве средства достижения определенных целей, которых вследствие существующих внутренних противоречий нелегко достичь другим способом. Хотя мы способны осознавать в каждой отдельной ситуации те причины, по которым используется страдание, и те результаты, которые должны быть достигнуты с его помощью, все же возникает вопрос, почему люди готовы платить столь непомерную цену. Это выглядит так, будто чрезмерное использование страдания и готовность уходить от активного преодоления жизненных трудностей вырастают из лежащего в их основе побуждения, которое в первом приближении может быть описано как тенденция делать себя слабее, а не сильнее, несчастнее, а не счастливее. Так как эта тенденция вступает в противоречие с общими представлениями о человеческой природе, она была и остается великой загадкой, по сути дела, камнем преткновения для психологии и психиатрии. В действительности она является базисной проблемой мазохизма. Термин «мазохизм» первоначально имел отношение к сексуальным перверсиям и фантазиям, в которых сексуальное удовлетворение достигается посредством страдания, с помощью избиений, пыток, изнасилования, порабощения, унижения. Фрейд пришел к мысли о том, что эти сексуальные перверсии и фантазии родственны общим тенденциям к страданию, то есть таким тенденциям, которые не имеют явной сексуальной основы; эти последние тенденции были отнесены к разделу «моральный мазохизм». Так как в сексуальных перверсиях и фантазиях страдание стремится к определенному удовлетворению, то отсюда было выведено заключение, что невротическое страдание обусловлено стремлением к удовлетворению, или, проще говоря, добровольным желанием невротика страдать. Считается, что различие между сексуальной перверсией и так называемым «моральным мазохизмом» связано с различием в осознании. При перверсиях и стремление к удовлетворению, и само удовлетворение осознаются; при мазохизме оба они бессознательны.

Проблема получения удовлетворения посредством страдания является сложной даже в перверсиях, но она становится еще более озадачивающей при общих тенденциях к страданию.

Предпринимались многочисленные попытки объяснить явление мазохизма. Наиболее яркой из них является гипотеза Фрейда об инстинкте смерти. В ней, кратко говоря, утверждается, что внутри человека действуют две основные биологические силы: инстинкт жизни и инстинкт смерти. Когда сила инстинкта смерти, который направлен на саморазрушение, соединяется с либидиозными влечениями, результатом будет феномен мазохизма.

Я хочу здесь поднять вопрос, вызывающий огромный интерес, – это вопрос о том, можно ли понять стремление к страданию психологически, не прибегая к помощи биологической гипотезы.

Для начала нам придется разобраться с ошибочным пониманием, суть которого заключается в смешении действительного страдания со стремлением к нему. Нет никакого основания делать поспешное заключение о том, что если налицо факт страданий, то должна иметь место и тенденция подвергать себя им или даже извлекать из них удовольствие. Например, мы не можем, как это делает Е. Дейч, интерпретировать тот факт, что в нашей культуре женщины рожают детей в муках, как доказательство того, что женщины тайно мазохистски наслаждаются этими болями, даже если это в исключительных случаях может быть вполне справедливо. Колоссальные страдания при неврозах не имеют ничего общего с желанием страдать, но представляют собой лишь неизбежное следствие существующих конфликтов. Страдание возникает таким же точно образом, как возникает боль при переломе ноги. В обоих случаях боль появляется независимо от того, желает ли ее человек или нет, и он не получает никакой выгоды от испытываемого им страдания. Выраженная тревожность, порожденная существующими конфликтами, является заметным, но не единственным примером такого рода страдания при неврозах. Аналогично следует понимать другие виды невротического страдания, такие, как страдание, сопровождающее осознание нарастающего расхождения между потенциальными возможностями и фактическими достижениями, ощущение того, что ты беспомощно запутался в некоторых затруднительных ситуациях, сверхчувствительность к малейшим претензиям и презрение к себе за свой невроз. Этой частью невротического страдания, поскольку она абсолютно не бросается в глаза, часто полностью пренебрегают, когда данная проблема обсуждается на основе гипотезы, что невротик желает страдать. После этого не приходится удивляться, до какой степени неспециалисты и даже некоторые психиатры бессознательно разделяют то презрительное отношение, которое питает сам невротик к своему неврозу.

Исключив те невротические страдания, которые не связаны с потребностями в страдании, мы переходим теперь к рассмотрению тех невротических страданий, которые вызываются такими потребностями и которые, следовательно, попадают в категорию мазохистских влечений. Во всех них на первый взгляд невротик страдает больше, чем это оправдано реальностью. Точнее, он производит впечатление, что нечто внутри него жадно хватается за каждую возможность страдать, что он может умудряться обращать в нечто болезненное даже благоприятные обстоятельства, что он абсолютно не желает отказываться от страдания. Но поведение, создающее такое впечатление, в значительной степени можно объяснить теми функциями, которые выполняет невротическое страдание для данного человека.

Что касается функций невротического страдания, я могу кратко изложить то, что мы рассмотрели в предыдущих главах. Для невротика страдание может иметь ценность прямой защиты и часто может быть единственным способом, которым он способен защитить себя от грозящей опасности. Посредством самобичевания он избегает обвинений и в свою очередь обвиняет других; представая больным или несведущим, он избегает упреков; принижая себя, он избегает опасности соперничества. Но то страдание, которое он таким образом навлекает на себя, является в то же самое время формой защиты.

Страдание служит для него также способом достижения желаемого, эффективной реализации требований и придания этим требованиям законной основы. Относительно своих жизненных стремлений невротик стоит перед дилеммой. Его желания имеют (или уже приобрели) властный и безусловный характер отчасти потому, что они обусловлены тревожностью, отчасти потому, что они не ограничены каким-либо реальным принятием в расчет других людей. Но, с другой стороны, сама его способность отстаивать свои требования крайне ослаблена вследствие отсутствия у него естественного самоутверждения, или, проще говоря, вследствие основного ощущения им своей беспомощности. Результатом этой дилеммы является ожидание им того, чтобы другие позаботились об осуществлении его желаний. Он убежден, что другие ответственны не только за его жизнь, но и за все, что в этой жизни происходит. В то же время это убеждение сталкивается с его уверенностью, что никто добровольно ничего для него не сделает, поэтому он должен принудить других выполнять его желания. Именно здесь ему на помощь приходит страдание. Страдание и беспомощность становятся для него мощными средствами получения любви и расположения, помощи, контроля и в то же самое время дают ему возможность избегать требований, предъявляемых к нему другими людьми.

Наконец, страдание выполняет функцию выражения обвинений в адрес других людей замаскированным, -действенным образом. Именно эту функцию мы довольно подробно обсуждали в предыдущей главе.

Когда осознаются функции невротического страдания, данная проблема отчасти лишается своего загадочного характера, но все еще остается не полностью разрешенной. Несмотря на ценность страдания в стратегическом плане, имеется один фактор, который говорит в пользу мнения о том, что невротик хочет страдать: часто он страдает больше, чем это обусловлено его стратегической целью, склонен преувеличивать свое несчастье, погружается в чувства беспомощности, горя и собственной никчемности. Даже если мы уверены в том, что он преувеличивает свои эмоции и что их нельзя принимать всерьез, нас поражает тот факт, что разочарования, которые возникают в результате его противоположно направленных тенденций, бросают его в пучину несчастья, непропорционального тому значению, которое имеет для него данная ситуация. При достижении небольшого успеха он драматизирует положение, низводя себя до неудачника. Если ему не удается отстоять свою правоту, его самоуважение резко падает. Если во время анализа ему приходится сталкиваться с неприятной перспективой тщательной проработки новой проблемы, он впадает в абсолютную безнадежность. Нам необходимо разобраться, почему он добровольно распространяет свое страдание за пределы стратегической целесообразности.

В таком страдании нет каких-либо явных преимуществ, которых можно достичь, нет аудитории, на которую можно произвести впечатление, с его помощью нельзя завоевать сочувствие или достичь тайного торжества, навязывая свою волю другим. Тем не менее оно дает выгоду невротику, хотя и иного типа. Потерпеть неудачу в любви, поражение в соперничестве, быть вынужденным признать свою явную слабость или свой недостаток непереносимо для человека, имеющего столь высокое представление о своей уникальности. Таким образом, когда в собственных глазах он падает до предела, категории успеха и неудачи, превосходства и неполноценности перестают существовать; посредством преувеличения боли, через растворение во всепоглощающем чувстве несчастья и никчемности обостренное переживание отчасти утрачивает свою реальность, его рана временно успокаивается, наркотизируется. Когда такой наркотический эффект преувеличенной боли осознан, мы получаем дополнительную помощь в нахождении понятных мотивов в мазохистских побуждениях. Но все же остается вопрос о том, почему такое страдание может давать удовлетворение, как это явно имеет место в мазохистских перверсиях и фантазиях и, как мы предполагаем, также имеет место при общих невротических склонностях к страданию.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вначале выделить общие для всех мазохистских наклонностей элементы, или, точнее, то фундаментальное отношение к жизни, которое лежит в основе таких тенденций. Когда они исследуются с этой точки зрения, их общим знаменателем определенно является ощущение внутренней слабости. Это чувство проявляется в отношении к себе, к другим людям, к судьбе в целом. Кратко оно может быть описано как глубинное ощущение собственной незначительности, или, скорее, ничтожности. Например, ощущение себя тростинкой, открытой всем ветрам; ощущение того, что ты находишься во власти других, будучи всецело в их распоряжении, что проявляется в тенденции к сверхугодничеству и в защитном чрезмерном упоре на самообладании и желании не сдаваться; ощущение своей зависимости от любви, расположения и суждения других людей, причем первое проявляется в чрезмерной любви и привязанности, второе – в чрезмерном страхе неодобрения; ощущение того, что не в силах изменить что-либо в собственной жизни, предоставляя другим нести за нее всю ответственность; чувство полной беспомощности перед судьбой, проявляемое в негативном плане в ощущении неминуемого рока, а в позитивном – в ожидании чуда; ощущение невозможности существования без побудительных стимулов, средств и целей, задаваемых другими людьми; ощущение себя воском в руках ваятеля. Как еще должны мы понимать это ощущение внутренней слабости? Является ли оно в конечном счете выражением отсутствия жизненной силы? В некоторых случаях это, может быть, и так, но в целом различия в жизнеспособности среди невротиков ничуть не больше, чем среди здоровых людей. Является ли оно простым следствием тревожности? Определенно тревожность некоторым образом связана с этим ощущением, но одна лишь тревожность могла бы вызвать противоположный эффект, побуждая человека стремиться и достигать все большей силы и могущества ради собственной безопасности.

Ответ заключается в том, что на самом деле такого ощущения внутренней слабости вовсе нет. То, что ощущается как слабость, является лишь результатом склонности к слабости. Этот факт можно понять из тех характерных черт, которые мы уже обсудили: в собственных чувствах невротик бессознательно преувеличивает свою слабость и упорно настаивает на ней. Однако склонность невротика к слабости может быть обнаружена не только при помощи логической дедукции; очень часто она видна в действии. Нередко пациенты убеждают себя в том, что у них органическое заболевание. Один из моих пациентов каждый раз при столкновении с трудностями сознательно хотел заболеть туберкулезом, лечь в санаторий, где бы о нем целиком и полностью заботились. Если высказывается какое-либо требование, первым импульсом, возникающим у такого человека, является желание уступить, а затем возникает противоположное желание во что бы то ни стало отказаться от уступки. В ходе анализа самообвинения пациента часто возникают в результате принятия им в качестве собственного мнения критики, которую он предчувствует. Таким образом пациент показывает свою готовность к заведомой уступке еще до всякого суждения. Эта тенденция слепо принимать руководящие указания, полагаться на кого-либо, убегать от трудностей с беспомощным призванием: «Я не могу», – вместо того чтобы воспринять их как вызов, является дополнительным свидетельством слабости.

Обычно страдания, обусловленные этими склонностями к слабости, не приносят какого-либо сознательного удовлетворения, а, напротив, безотносительно к той цели, которой они служат, определенно составляют часть общего осознания невротиком своего несчастья. Тем не менее эти склонности направлены на удовлетворение, даже когда они не достигают его, по крайней мере, внешне. Иногда можно наблюдать эту цель, а подчас может показаться, что цель достигнута. Одна пациентка отправилась за город навестить своих подруг, но была разочарована приемом: подруги не только не встретили ее, но некоторых из них не оказалось дома. Ее охватили мучительные, тягостные чувства. Но вскоре она ощутила, что погружается в чувство предельной безысходности и одиночества, в ощущение, которое короткое время спустя она осознала как совершенно несоразмерное вызвавшему его событию. Такое погружение в ощущение горя не только успокаивало боль, но воспринималось как определенно приятное.

Достижение удовлетворения встречается гораздо чаще и гораздо очевиднее в таких сексуальных фантазиях и перверсиях мазохистского характера, как воображаемые изнасилования, избиения, уничтожения, порабощения или их действительное воплощение. На самом деле они представляют собой лишь еще одно проявление той же самой общей склонности к слабости.

Достижение удовлетворения посредством погружения в горе является выражением общего принципа нахождения удовлетворения через потерю собственного «Я» посредством растворения своей индивидуальности в чем-то большем, путем избавления «Я» от сомнений, конфликтов, болей, ограничений и изоляции. Это то, что Ницше называл освобождением от principium individualionis. Это то, что он имел в виду под «дионисийским» началом, которое считал одним из основных стремлений, свойственных человеческим существам, в противоположность тому, что он называл «аполлоновскнм» началом, которое работает в направлении активного преобразования и подчинения жизни. Рут Бенедикт говорит о «дионисийских» тенденциях в связи с попытками вызвать экстатическое переживание и указывает, сколь широко распространены эти тенденции среди различных культур и сколь разнообразны формы их выражения.

Сам термин «дионисийский» взят из культов Дионисия в Греции. Они, так же как и более ранние фракийские культы, преследовали ту же цель максимальной стимуляции всех чувств – вплоть до стадии перехода в галлюцинаторные состояния. Средствами вызывания экстатических состояний были музыка, однообразный ритм флейт, неистовые ночные пляски, одурманивающие напитки, сексуальная несдержанность – все, способствующее возникновению возбуждения и экстаза. По всему миру распространены обычаи и культы, следующие тому же самому принципу: в групповой форме – в виде разгула в период праздников и в религиозном экстазе, и среди отдельных людей, ищущих забвения в наркотиках. Боль также играет некоторую роль а порождении «дионисийского» состояния. В некоторых равнинных индейских племенах видения вызываются посредством поста, отсечения части телесной плоти, связывания человека в болезненной позе. В «солнечных плясках» – одной из наиболее важных церемоний равнинных индейцев – физические пытки были весьма распространенным способом вызывания исступленных экстатических переживаний. Флагеллянты в средние века применяли избиение для вхождения в экстаз, кающиеся грешники в Нью-Мехико использовали для этой цели колючки, битье, ношение тяжестей. Сам термин «экстаз» буквально означает «быть вовне» или «вне себя».

Хотя в этих культах выражение «дионисийских» начал далеко от переживаний, принятых в нашей культуре, они не полностью чужды нам. До некоторой степени все мы знаем об удовлетворении, получаемом от состояния «забытья». Мы ощущаем его в процессе засыпания после физического или умственного напряжения или входя в наркоз. Тот же самый эффект может быть вызван алкоголем. Одним из факторов, обусловливающих использование алкоголя, определенно является снятие внутренних запретов, другим – ослабление печали и тревожности, но и в этом случае также первичное удовлетворение, к которому стремятся, – это удовлетворение от забытья и утраты сдерживающих начал. Не много найдется людей, не знающих удовлетворения от своей полной поглощенности каким-либо сильным чувством, например любовью, музыкой, наслаждением природой, энтузиазмом по поводу общего дела или сексуальным разгулом. Как можем мы объяснить явную универсальность этих стремлений?

Несмотря на счастье, которое может подарить жизнь, она в то же самое время полна неизбежных трагедий. Даже если нет какого-либо особого страдания, все же остаются старость, болезни и смерть. Говоря еще более общим языком, человеческой жизни неотъемлемо присуще то, что человек ограничен и изолирован: ограничен в том, что он может понять, достичь или чем может насладиться, изолирован – потому что является единственным в своем роде существом, отделенным от своих ближних и от окружающей природы. В действительности большая часть принятых в культуре способов достижения забвения направлена на преодоление этой индивидуальной ограниченности и изолированности. Наиболее проницательное и прекрасное выражение это стремление получило в Упанишадах, в образе рек, которые текут и, растворяясь в океане, теряют свои названия и очертания. Растворяя себя в чем-то большем, становясь частью большей сущности, человек до определенной степени преодолевает свои границы, как это выражено в Упанишадах: «Полностью растворяясь, мы становимся частью творческого принципа Вселенной». В этом, по-видимому, и состоит великое утешение и удовлетворение, которое религия может предложить людям; теряя себя, они могут войти в единство с Богом или природой. Такого же удовлетворения можно достичь преданностью великому делу: полностью отдавая себя ему, мы ощущаем единство с более великим целым.

В нашей культуре мы более знакомы с противоположным отношением к собственной личности, с отношением, которое подчеркивает и высоко оценивает своеобразие и уникальность индивидуальности. Человек в нашей культуре слишком сильно чувствует, что его собственное «Я» – это отдельная сущность, отличная от внешнего мира или противоположная ему. Он не только отстаивает свою индивидуальность, но и получает в этом громадное удовлетворение; он находит счастье в развитии присущих ему потенциальных возможностей, овладевая собой и миром в процессе его активного покорения, занимаясь продуктивной деятельностью и выполняя творческую работу. Об этом идеале личного совершенствования Гете сказал: «Высшее счастье для человека – стать личностью».

Но противоположная тенденция, которую мы обсуждали, – тенденция пробиваться сквозь скорлупу индивидуальности и освобождаться от ее ограничений и изоляции – в равной степени выражает глубочайшее и коренное стремление человека и также обладает потенциальной способностью приносить удовлетворение. Ни одна из этих тенденций сама по себе не является патологической; как сохранение и развитие индивидуальности, так и принесение индивидуальности в жертву оправданы при решении человеческих проблем.

Едва ли существует такой невроз, в котором тенденция к избавлению от собственного «Я» не проявляется в прямой форме. Она может проявляться в виде воображаемого человеком ухода из собственного дома и превращения в изгоя или в потере собственной личности; в отождествлении себя с литературным героем; в чувстве, как это выразил один из пациентов, затерянности среди темноты и волн, в ощущении единения с темнотой и волнами. Эта тенденция представлена в желаниях быть загипнотизированным, в наклонности к мистицизму, в чувстве нереальности, в чрезмерной потребности во сне, в соблазне заболеть, сойти с ума, умереть. И как я упоминала ранее, общим знаменателем в мазохистских фантазиях является чувство, что ты воск в руке мастера, лишенный всякой воли, всякой силы, предоставленный в полное распоряжение другого. Конечно, любое иное ее проявление имеет свои причины и собственный смысл. Например, чувство собственной порабощенности может быть частью общей тенденции ощущать себя жертвой и как таковое является защитой от побуждений порабощать других, а также обвинением против других за то, что они не позволяют над собой властвовать. Но одновременно с этим значением – быть формой выражения защиты и враждебности – оно имеет также и тайное позитивное значение – признание собственной капитуляции.

Подчиняет ли невротик себя другому лицу или судьбе и каково бы ни было то страдание, которому он позволяет захватить себя, – независимо от этого удовлетворение, которого он ищет, состоит, по-видимому, в ослаблении или стирании собственного индивидуального «Я». Тогда он прекращает быть активным действующим лицом и превращается в объект, лишенный собственной воли.

Когда мазохистские стремления интегрируются таким образом в общий феномен стремления к освобождению от индивидуального «Я», тогда удовлетворение, которого ищут или достигают, вследствие слабости и страдания, перестает быть странным, оно укладывается в парадигму, которая вполне знакома. Тогда живучесть мазохистских стремлений у невротиков объясняется тем фактором, что они служат одновременно защитой от тревожности и дают потенциальное или реальное удовлетворение. Как мы видели, это удовлетворение редко является реальным, за исключением сексуальных фантазий или перверсий, даже если стремление к нему составляет важный элемент в общих склонностях к слабости и пассивности. Таким образом, встает последний вопрос: почему невротик столь редко достигает забвения и раскрепощенности, а следовательно, и удовлетворения, которого ищет?

Важное обстоятельство, препятствующее достижению положительного удовлетворения, состоит в том, что мазохистским тенденциям противостоит крайнее подчеркивание невротиком уникальности своей индивидуальности. Большинство мазохистских явлений имеют общий с невротическими симптомами характер компромиссного соединения несовместимых стремлений. Невротик склонен ощущать себя жертвой посторонней воли, но в то же самое время он настаивает на том, чтобы мир приспосабливался к нему. Он склонен ощущать себя порабощенным, но в то же самое время настаивает на безусловности своей власти над другими. Он хочет быть беспомощным, быть объектом внимания и заботы, но в то же самое время настаивает не только на своей самодостаточности, но и на своем всемогуществе. Он склонен ощущать себя ничтожеством, но раздражается, когда его не принимают за гения. Нет абсолютно никакого удовлетворительного решения, которое могло бы примирить такие крайности, в особенности потому, что оба эти стремления столь сильны.

Стремление к забвению является намного более властным у невротика по сравнению с нормальным человеком, потому что первый хочет избавиться не только от своих страхов, ограничений и чувства изоляции, которые универсальны для человеческого существования, но также от чувства того, что он пойман в капкан неразрешимых конфликтов, и от возникающих вследствие них страданий. И его противоречивое стремление к власти и возвеличиванию собственного «Я» по своей силе является гораздо большим, чем у нормального человека. Безусловно, он пытается достичь невозможного, быть одновременно всем и ничем; он может, например, жить в беспомощной зависимости и в то же самое время тиранить других, сетуя на свою слабость. Такие компромиссы им самим могут ошибочно приниматься за способность к уступкам. В действительности даже психологи иногда склонны смешивать их и утверждать, что капитуляция сама по себе является мазохистским отношением. В реальности человек с мазохистскими склонностями, наоборот, совершенно неспособен принести себя в жертву чему-либо или кому-либо; например, он неспособен посвятить все свои силы служению какому-то делу или полностью отдаться чувству любви. Он может подчинять себя страданию, но в этом подчинении быть полностью пассивным. Он использует чувство, интерес или человека, который является причиной его страдания, лишь как средство забвения. Нет никакого активного взаимодействия между ним и другим, налицо лишь его эгоцентричная поглощенность собственными целями. Подлинное подчинение какому-либо человеку или делу – это признак внутренней силы; мазохистская капитуляция составляет в конечном счете проявление слабости.

Еще одна причина того, почему редко достигается удовлетворение, которого ищут, заключается в разрушительных элементах, неотъемлемо присутствующих в невротической структуре, которую я описала. Они отсутствуют в культурных «дионисийских» началах. В последних нет ничего общего с невротической деструктивностью всего, что составляет личность, всех ее потенциальных возможностей в плане достижений и счастья. Давайте сравним греческий «дионисийский» культ, например, с невротическими фантазиями о собственном сумасшествии. В первом случае желание состоит в достижении временного экстатического переживания, служащего увеличению радости жизни; во втором – то же самое стремление к забвению и раскрепощению не ведет ни к временному растворению с последующим обновлением, ни к обогащению и полнокровной жизни. Его целью является избавление от всего, мучающего «Я», невзирая на всю его ценность, и поэтому неповрежденная сфера личности реагирует на это страхом. В действительности страх перед катастрофическими возможностями, к которым часть личности побуждает всю личность, обычно является единственным фактором в этом процессе, который препятствует осознанию. Невротик знает лишь то, что он страшится сойти с ума. Только при разложении данного процесса на его составные части – на побуждение к отказу от себя и реактивный страх – становится понятным, что невротик стремится к определенному удовлетворению, но его страхи препятствуют этому.

Один фактор, присущий нашей культуре, служит усилению тревожности, связанной со стремлением к забвению. В западной цивилизации найдется мало, если вообще найдется, культурных форм и образований, в которых эти стремления, даже безотносительно к их невротическому характеру, можно было бы удовлетворить. Религия, которая предлагала такую возможность, потеряла свое влияние и привлекательность для большинства людей. Не только нет каких-либо эффективных культурных способов такого удовлетворения, но их развитие активно тормозится, ибо в индивидуалистической культуре человеку предписывается прочно стоять на собственных ногах, утверждать себя и, если необходимо, уметь прокладывать себе дорогу. В нашей культуре действительное следование склонности к отказу от себя влечет за собой опасность остракизма.

В свете тех страхов, которые обычно не дают невротику возможности получить специфическое удовлетворение, к которому он стремится, становится возможным понять важное значение для него мазохистских фантазий и перверсий. Если его стремления к отказу от себя изживаются в фантазиях или в сексуальных действиях, он, возможно, сможет избежать опасности полного самоуничтожения. Подобно «дионисийским» культам, эти мазохистские привычки дают временное забвение и раскрепощение со сравнительно небольшим риском нанести себе вред. Обычно они затрагивают всю структуру личности; иногда они сосредоточиваются на сексуальных действиях, тогда как другие сферы личности остаются от них сравнительно свободными. Существуют мужчины, способные быть активными, напористыми и удачливыми в своей работе, но вынужденные время от времени предаваться таким мазохистским перверсиям, как переодевание в женскую одежду или игра в непослушного мальчика с выпарыванием самого себя. С другой стороны, те страхи, которые не дают невротику возможности найти удовлетворительного разрешения своих затруднений, могут также пронизывать его мазохистские побуждения. Если эти побуждения имеют сексуальную природу, тогда, несмотря на интенсивные мазохистские фантазии по поводу сексуальных отношений, он будет полностью воздерживаться от секса, показывая отвращение к противоположному полу или по крайней мере подчиняясь строгим сексуальным запретам.

Фрейд считает мазохистские побуждения по существу сексуальным явлением. Для их объяснения он выдвинул следующие теории. Первоначально он считал мазохизм одной из сторон определенной, биологически заданной стадии сексуального развития, так называемой анально-садистической стадии; позднее он добавил гипотезу, согласно которой мазохистские побуждения имеют внутреннее родство с женской природой и означают что-то подобное изживанию желания быть женщиной. Его последнее предположение, как упоминалось ранее, заключалось я том, что мазохистские побуждения состоят из сочетания саморазрушительных и сексуальных влечений и что их функция – сделать саморазрушительные влечения безвредными для человека.

С другой стороны, моя точка зрения коротко может быть суммирована следующим образом. Мазохистские побуждения не являются, в сущности, ни сексуальным феноменом, ни результатом биологически заданных процессов, а берут свое начало в личностных конфликтах. Их цель не в страдании; невротик так же мало хочет страдать, как и любой другой человек. Невротическое страдание, в той мере, в какой оно выполняет данные функции, – это не то, чего индивид хочет, а то, чем он платит. Что же касается удовлетворения, к которому он стремится, то это не страдание в собственном смысле слова, а отказ от своего «Я».