• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В начале этой книге было сделано настойчивое ударение на важности подлинного я. Подлинное я, говорили мы, – это живой, неповторимый, непосредственный центр нашей личности; та ее часть, которая может и хочет расти. Мы видели, как неблагоприятные условия с самого начала препятствуют ее нестесненному росту. С тех пор наш интерес был сосредоточен на тех силах личности, которые присваивают себе ее энергию и приводят к формированию гордыни; последняя же обретает самостоятельность и оказывает тираническое и деструктивное влияние на личность.

Это смещение интереса в изложении с подлинного я на идеальное я и его развитие в точности воспроизводит смещение интереса невротика. Но, в отличие от невротика, у нас сохраняется четкое представление о важности подлинного я. Поэтому мы опять поместим его в центр нашего внимания и рассмотрим более систематично, чем ранее, причины, по которым оно бывает заброшено и теряет для личности свое значение.

Говоря на языке сделки с Сатаной, отказаться от я, от себя – все равно что продать душу. На языке психиатров это называется «отчуждением от себя» или самоотчуждением. Этот термин в основном приложим к тем крайним состояниям, в которых человек утрачивает ощущение себя собой, например при амнезии, деперсонализации и т.д. Эти состояния всегда возбуждали всеобщее любопытство. Странно и даже поразительно, что человек, не находящийся в состоянии сна и не имеющий органического поражения головного мозга, не знает, кто он, где он, что делает или что делал.

Однако эти случаи покажутся менее удивительными, если мы будем рассматривать их не как изолированное явление, а обратимся к их соотношению с менее явными формами отчуждения от себя. При этих формах нет грубой потери ощущения самотождественности и ориентации, но происходит общее ухудшение способности к сознательному переживанию. Например, многие невротики живут, словно в тумане. Ничто для них не ясно. Не только их собственные мысли и чувства, но и другие люди и смысл различных ситуации подернуты дымкой. Сюда же относятся еще более мягкие формы, при которых затуманиваются только внутрипсихические процессы. Я имею в виду тех людей, которые могут быть достаточно проницательными наблюдателями по отношению к другим, могут ясно определить масштаб ситуации или направление мысли другого; но любое восприятие (касается ли оно отношений с людьми, или восприятия природы и т.п.) не находит доступа к их чувствам, а внутреннее переживание не находит пути к осознанию. Такое состояние сознания, в свою очередь, не слишком отдалено от состояния здоровых с виду людей, которые страдают от случайных частичных «выпадений из памяти» или «слепых пятен», касающихся определенных областей внешних или внутренних переживаний.

Все эти формы отчуждения от себя могут касаться точно так же материальной стороны «себя» – своего тела и имущества.* У невротика может быть весьма слабое ощущение собственного тела и мало чувств по отношению к нему. Даже телесные ощущения могут быть заторможены. Его спрашивают, например, не замерзли ли у него ноги, и только тогда ощущение холода доходит до его сознания путем длительных размышлений. Он может не узнать себя, неожиданно увидев себя в зеркале в полный рост. Сходным образом он может не чувствовать свой дом своим домом – для него он так же безличен, как гостиничный номер. Другие не чувствуют, что их деньги – это их деньги, даже если они заработаны тяжелым трудом.

* Здесь, как и во многих других рассуждениях, я грубо излагаю ход мыслей Вильяма Джемса. См. его «Принципы психологии» (William James, «The Principles of Psychology»), главу «Самоосознание», откуда и взяты все цитаты данного параграфа.

Есть очень мало вариантов того, что можно, не колеблясь, назвать отчуждением от наличного себя. При таком отчуждении может быть стерто или затуманено все, что действительно представляет собой человек, или чем он владеет, включая сюда даже существующие для него связи его подлинного с его прошлым и чувство непрерывности своей жизни. В какой-то мере этот процесс присущ любому неврозу. Иногда пациенты осознают свои нарушения в этом плане, как в случае одного пациента, который описывал себя, как фонарный столб с мозгами наверху. Чаще они этого не сознают, хотя нарушения могут быть очень обширными; это постепенно открывается во время анализа.

В сердцевине отчуждения от наличного я находится менее осязаемое, но более важное явление. Это постепенное отдаление невротика от своих собственных чувств, желаний, верований и сил. Это утрата чувства, что он сам активно определяет свою жизнь. Это утрата ощущения себя единым органичным целым. В свою очередь, это указывает на отчуждение от самого живого, что есть в нас, и что я предложила называть подлинным я. Говоря о нем на языке Вильяма Джемса, чтобы полнее представить его предназначение, оно рождает «трепетную внутреннюю жизнь», непосредственность чувств, будь то радость, страстное желание, любовь, гнев, страх, отчаяние. Оно – источник непосредственного интереса и прилива энергии, «источник усилия и внимания, из которого исходят приказы воли», способность желать и надеяться; это та наша часть, которая хочет расти, развиваться, осуществиться. Оно выдает «спонтанные реакции» на наши чувства или мысли, «приветствуя их или возражая им, одобряя или отказываясь от них, устремляясь к ним или от них, говоря им „да“ или „нет“». Все это указывает, что наше подлинное я, когда оно сильно и активно, позволяет нам принимать решения и нести за них ответственность. Следовательно, оно ведет нас к истинной интеграции и явственному ощущению своей цельности, единства. Тело и разум, дела и мысли или чувства при этом не только созвучны и гармоничны, но функционируют без серьезных внутренних конфликтов. В противоположность искусственным средствам собирания себя воедино, приобретающими значение по мере ослабления подлинного я, истинная интеграция если и связана с каким-то напряжением, то с минимальным.

История философии показывает, что по отношению к собственным проблемам мы можем занять многие выгодные позиции. Однако дело выглядит так, будто каждому, кто занимался этой темой, было трудно пойти дальше описания своего опыта и того, что его интересовало. С точки зрения клинической применимости я предлагаю отличать наличное или эмпирическое* я от идеального, с одной стороны, и от подлинного, с другой. Наличное я – термин, который включает все, что человек представляет собой в настоящий момент: его тело и душу, здоровье и невротизм. Мы имеем в виду именно его, когда говорим, что хотим «познать себя»; то есть, хотим узнать себя такими, каковы мы есть. Идеальное я – это тот человек, который живет в нашем иррациональном воображении, или тот, которым нам Надо быть, согласно предписаниям нашей невротической гордости. Подлинное я, которому здесь несколько раз уже давались определения, это «изначальная» сила личностного роста и самоосуществления, с которой мы можем вновь полностью отождествиться, когда освободимся от калечащих оков невроза. Следовательно, это то, на что мы ссылаемся, когда говорим, что хотим «найти себя». В этом смысле это также (для всех невротиков) возможное я – в противоположность идеальному я, которого невозможно достичь. Увиденное под этим углом, оно кажется наиболее спекулятивным из всех. Кто, глядя на невротического пациента, сумеет отделить зерна от плевел и сказать: вот его возможное я? Но в то время как подлинное или возможное я невротической личности – некоторым образом абстракция, оно, тем не менее, ощутимо, и мы можем сказать, что каждый его проблеск ощущается как нечто более реальное, определенное, несомненное, чем что-либо еще. Мы можем наблюдать это качество в себе или в наших пациентах, когда после нескольких резких внутренних озарений достигается освобождение от тисков некоторых компульсивных потребностей.

* Термин «эмпирическое я» используется В.Джемсом.

Хотя трудно всякий раз провести четкое различие между отчуждением от наличного себя и от подлинного себя, последнее будет при дальнейшем обсуждении в центре нашего внимания. Потеря себя, говорит Кьеркегор, – это «болезнь к смерти»,* это отчаяние – отчаяние от отсутствия у человека сознания себя самого или отчаяние от его нежелания быть собой. Но это отчаяние, продолжает автор, не протестует, не вопит о себе. Человек продолжает жить, как будто он все еще находится в непосредственном соприкосновении со своей жизненной сердцевиной. Любая другая утрата – работы, скажем, или ноги – привлекает гораздо большее его внимание. Это утверждение Кьеркегора совпадает с клиническими наблюдениями. Помимо вышеупомянутой патологии утрата себя не бросается в глаза прямо и резко. Пациенты приходят на консультацию с жалобами на головную боль, половые расстройства, затруднения в работе или предъявляют другие симптомы; как правило, они не жалуются на утрату контакта с центром своего психического существования.

* С.Кьеркегор «Болезнь к смерти».

Давайте же теперь, не входя в детали, набросаем общую картину того, какие силы ответственны за отчуждение от себя. Отчасти это последствие невротическою развития в целом, особенно всего того, что есть в неврозе компульсивного. Всего, что включает в себя: «Не я иду, меня несет». В данном контексте неважно, в какой области имеется компульсивность – в отношениях с людьми (смирение, мстительность, уход) или по отношению к себе (самоидеализация). Сама вынужденность влечения неизбежно лишает человека независимости и спонтанности. Как только, например, потребность всем нравиться становится вынужденной, искренность чувств человека идет на убыль; то же происходит и с его разборчивостью. Как только его влечет поработать ради славы, падает его непосредственный интерес к самой работе. Компульсивные влечения, находящиеся в конфликте между собой, еще более снижают его цельность, его способность решать и давать указания. И что еще важнее, псевдорешения невротика,* хотя и представляют собой попытки интегрироваться, обрести внутреннюю цельность, тоже лишают его независимости, поскольку делают компульсивным его образ жизни.

* См. «Наши внутренние конфликты» и последующие главы книги.

Во-вторых, отчуждение продвинет другой, тоже компульсивный процесс, который можно описать как активное удаление от подлинного себя. Все влечение к славе – такое удаление, особенно в силу решимости невротика переделать себя в того, кем он не является. Он чувствует то, что Надо чувствовать, желает то, что Надо желать, любит то, что Надо любить. Другими словами, тирания Надо неистово влечет его быть кем-то другим, а не тем, кто он есть или мог бы быть. В своем воображении он и есть другой – настолько другой, что его подлинное я в самом деле блекнет и стирается еще больше. Невротические требования в терминах я означают отбрасывание прочь непосредственных сил. Вместо того чтобы прилагать собственные усилия, например, в межличностных отношениях, невротик настаивает на том, чтобы другие приспосабливались к нему. Вместо того чтобы выкладываться на работе самому, он считает себя вправе требовать, чтобы кто-то другой сделал эту работу для него. Вместо того чтобы самому принимать решения, он настаивает, чтобы ответственность за него несли другие. Следовательно, его конструктивные силы пропадают втуне, и он действительно все меньше и меньше определяет что-либо в своей жизни.

Невротическая гордость удаляет его еще на шаг дальше от себя. Поскольку он теперь стыдится того, кто он есть на самом деле (своих чувств, способностей, деятельности), он активно отводит свой интерес от себя самого. Весь процесс вынесения вовне – другой активный шаг прочь от себя, наличного и подлинного. Удивительно, кстати, как сильно совпадает этот процесс с кьеркегоровским «отчаянием от нежелания быть собой».

Наконец, есть и активные шаги против подлинного себя, выражающиеся в ненависти к себе. Отправив подлинного себя, так сказать, в ссылку, мы становимся презренными каторжниками, которым угрожает полное уничтожение. Сама идея быть собой становится тошнотворной и ужасной. Ужас иногда появляется без маски, как почувствовала его одна пациентка, подумав: «Это я». Это случилось, когда стала крошиться аккуратная стеночка, которую она построила между «собой» и «своим неврозом». В качестве защиты против этого ужаса невротик «заставляет себя исчезнуть». У него есть бессознательная заинтересованность в том, чтобы не воспринимать себя отчетливо, чтобы сделать себя, так сказать, глухим, немым и слепым. Он не только прячет правду о себе, он весьма заинтересован так поступать, – и это процесс, притупляющий его чувствительность к тому, где правда, а где ложь, не только в нем самом, но и вне его. Он заинтересован в том, чтобы эта неясность сохранялась, хотя на сознательном уровне может страдать от нее. Например, один пациент в своих ассоциациях, в качестве символа своей ненависти к себе часто использовал чудовищ из легенды о Беовульфе, выползающих по ночам из озера. Как он сказал однажды, «в тумане они меня не увидят.»

Результат всех этих шагов – отчуждение от себя. Пользуясь этим термином, мы должны понимать, что он отражает только одну грань явления. В точности его отражает субъективное ощущение невротика, что он далек от себя. Он может осознать во время анализа, что все те умные вещи, которые он говорил о себе, были в действительности связаны не с ним и его жизнью, а касались какого-то парня, с которым у него мало общего, если вообще хоть что-то есть; и все, что он о нем выяснил, очень интересно, конечно, но никак не приложимо к его собственной жизни.

Фактически этот аналитический опыт приводит нас прямо к сердцевине проблемы. Нельзя забывать, что пациент говорит не о погоде или телевидении: он говорит о своем самом интимном жизненном опыте. Но этот опыт утратил свое личное значение. И, в точности, как он может рассказывать о себе без того, чтобы «быть в этом», он может работать, проводить время с друзьями, гулять или спать с женщиной без того, чтобы быть в этом. Его отношение к себе становится безличным; и таким же становится отношение к жизни в целом. Если бы слово «деперсонализация» не было специальным психиатрическим термином, оно хорошо подошло бы к тому, что по сути представляет собой отчуждение от себя: это процесс обезличивания и, следовательно, умерщвления.

Я уже говорила, что отчуждение от себя (говоря только о неврозе) не проявляется прямо и откровенно, как может подсказывать значение этих слов, за исключением состояния деперсонализации, ощущения нереальности происходящего или амнезии. Несмотря на то, что эти состояния временные, они могут наступить только у человека, в чем-то чужого самому себе. Факторы, предрасполагающие к ощущению нереальности происходящего, – это обычно жестокий удар по гордости и одновременная резкая вспышка презрения к себе, выходящие за пределы выносимого для данного человека. И наоборот, когда, с помощью терапии или без нее, эти острые состояния проходят, отчуждение от себя существенно не изменяется. Оно лишь снова входит в такие пределы, при которых человек может функционировать без явной дезориентации. С другой стороны, опытный наблюдатель будет способен уловить определенные общие симптомы, указывающие на существующее самоотчуждение, такие как пустота, мертвенность в глазах, аура безличности, автоматичность поведения. Камю, Маркам и Сартр блестяще описали эти симптомы. Аналитик не перестает удивляться, до чего же сравнительно неплохо может функционировать человек, не участвуя в этом сердцевиной своего я.

Каково же тогда воздействие отчуждения от себя на личность и жизнь человека? Чтобы возникла ясная и полная картина, мы обсудим, какое влияние оно оказывает на эмоциональную жизнь человека, на его энергию, цельность и на способность дать своей жизни направление, принять на себя ответственность.

Казалось бы, трудно сказать что-либо общее о способности чувствовать или об осознании чувств, верное для всех форм невроза. Некоторые проявляют повышенные чувства радости, энтузиазма или страдания; другие кажутся холодными, во всяком случае, укрывшимися за маской бесстрастия; у третьих, кажется, их чувства утратили силу, стали плоскими, стертыми. Однако, несмотря на бесконечные вариации, одна характеристика кажется присущей любому неврозу любой степени тяжести. Осознанность, сила и род чувств определены в основном гордыней. Искренние собственные чувства заглушены или пришиблены, иногда до полного исчезновения. Короче говоря, у невротика чувствами управляет гордость.

Невротик склонен душить те чувства, которые играют против его особой гордости, и раздувать те, которые играют ей на руку. Если в своем высокомерии он считает себя много выше остальных, он не может позволить себе чувствовать зависть. Его гордость своим аскетизмом может наложить узду на чувство радости. Если он гордится своей мстительностью, он охотно почувствует мстительную ярость. Однако если его мстительность возвеличивается и рационализируется в терминах «справедливости», он не будет чувствовать мстительную ярость как таковую, хоть бы он и выражал ее так свободно, что ни у кого из окружающих не возникло бы никаких сомнений. Гордость абсолютной стойкостью может заморозить любое чувство страдания. Но если страдание играет важную роль в рамках гордыни (как средство выражения осуждения и основа невротических требований), оно не только преувеличивается перед другими, но и на самом деле чувствуется глубже. Чувство сострадания может быть отброшено, если к нему относятся как к слабости, но может переживаться в полную силу, если его полагают божественным атрибутом. Если гордость сосредоточена на смирении, на ощущении «мне ничего ни от кого не нужно», тогда любое чувство или потребность становятся «нестерпимой мукой от сгибания в три погибели, чтобы пролезть в какую-то дыру... Если мне кто-то понравится, он может завладеть мной... Если мне что-то понравится, я стану от этого зависеть».

Иногда при анализе мы можем непосредственно наблюдать, как вмешивается гордость в искренние чувства. Хотя обычно Х отвергает Y, в основном, из-за того, что тот чем-то оскорбляет его гордость, непосредственный ответ Х на дружеский подход Y может быть тоже дружеским. Но минуту спустя что-то подсказывает X: «Ты дурак, раз позволяешь обмануть себя дружелюбием». Так что дружеские чувства выбрасываются за борт. Или же какая-то картина возбуждает в нем горячий, пылкий энтузиазм. Но его гордость искажает и это чувство, когда он думает про себя: «Никто другой не может ценить живопись, так как ты».

Итак, гордость играет роль цензуры, поощряя осознание чувств или препятствуя ему. Но она может управлять чувствами и на более глубокой основе. Чем больше гордость захватила власти, тем больше человек способен к эмоциональному ответу жизни только с позиций гордости. Он словно захлопнул свое подлинное я в звуконепроницаемой комнате, и до него доносится один только голос гордости. Теперь его чувство удовольствия или неудовольствия, удрученности или приподнятости, симпатии или антипатии к людям – это, в основном, ответ его гордости. Точно так же и страдание, которое он испытывает осознанно, – страдание его гордости. С первого взгляда это не очевидно. Для него достаточно убедительно, что он реально страдает от неудачи, от чувства вины, одиночества, безответной любви. Он и правда страдает. Но вопрос в том, кто это в нем страдает. При анализе оказывается, что это его возгордившееся я. Оно страдает, потому что считает, что ему не удалось достичь самой вершины успеха, довести нечто до непревзойденного совершенства, быть неотразимо привлекательным, всегда страстно желанным для всех. Или же оно страдает, потому что считает, что ему положены успех, популярность и т.п., коих не предвидится.

Только когда гордыня поутихнет, он начинает чувствовать истинное страдание. Только тогда может он почувствовать сострадание к себе, которое способно подвигнуть его на то, чтобы сделать что-то полезное для себя. Жалость к себе, которую он чувствовал до этого, была, скорее, пьяными слезами возгордившегося я, почувствовавшего себя обиженным. Тот, кто не испытал этой разницы сам, может пожать плечами, думая что это безразлично – страдание остается страданием. Но одно лишь истинное страдание способно расширить и углубить наши чувства и открыть наше сердце страданию других. Рассказ «Из бездны» Оскара Уайльда описывает то освобождение, которое пережил автор, когда, вместо того чтобы страдать от ущемленного тщеславия, он стал испытывать истинное страдание.

Иногда даже ответы своей гордости невротик может переживать только через других. Он может не чувствовать себя униженным высокомерием или пренебрежением друга, а чувствовать стыд при мысли, что его брат или коллеги сочтут это унижением.

Конечно, гордость может управлять чувствами в разной степени. У жестоко искалеченного эмоционально невротика могут быть определенные сильные и искренние чувства, такие как чувство к природе или к музыке. Значит, они не затронуты неврозом; иными словами – его подлинному я отпущена эта мера свободы. Но даже если любовь и нелюбовь невротика в основном подчинены его гордости, в них все равно может сохраниться частица искренности. Тем не менее, в результате этой тенденции, общее обеднение эмоциональной жизни при неврозе наблюдается всегда: по уменьшению искренности, непосредственности, глубины чувств или, по крайней мере, по сокращению числа возможных чувств.

Сознательная установка человека по отношению к своим нарушениям бывает различной. Он может вообще не относиться к своей эмоциональной ущербности как к расстройству, а напротив, будет ею гордиться. Он может быть серьезно озабочен ростом своего эмоционального омертвения. Например, он может понимать, что его чувства все больше носят характер реакций. Не занятые ответами на дружелюбие или враждебность, его чувства бездеятельны, они молчат. Его сердце не устремляется само к красоте дерева или картины, и они остаются для него ничего не значащими. Он может ответить другу, жалующемуся на беду, но не может сам активно представить жизненную ситуацию другого. Или он может с испугом осознать, что даже такие реактивные чувства у него ослабели. «Если бы он был способен открыть в себе хоть пустяковое чувство, которое было бы настоящим, пусть скромным, но живым...», – пишет Жан-Поль Сартр об одном из персонажей в «Возрасте рассудка». И наконец, он может не сознавать никаких ухудшений. Только в своих сновидениях он предстает при этом в виде куклы, мраморной статуи, двухмерного мультипликационного персонажа или трупа, чьи губы он растягивает, чтобы получилась улыбка. Его самообман в этих последних примерах предстает наглядно, поскольку на поверхности существующее глубинное ухудшение может быть замаскировано любым из трех следующих способов.

Некоторые невротики выставляют напоказ брызжущую живость и фальшивую непосредственность. Они могут легко приходить в восторг или разочаровываться, легко поддаваться любви или гневу. Но эти чувства не идут из глубины; в глубине их нет. Они живут в мире своего собственного воображения и поверхностно отвечают на то, что захватывает их фантазию или задевает их гордость. Часто на передний план выходит потребность производить на людей впечатление. Их отчуждение от себя делает возможным изменение своей личности в соответствии с требованиями ситуации. Хамелеоны, они всегда играют какую-то роль, сами не зная того, и, как хорошие актеры, вызывают в себе чувства, подходящие к этой роли. Следовательно, они могут показаться искренними, играют ли они праздного светского шалопая, или человека, серьезно интересующегося музыкой или политикой, или же всегда готового помочь друга. Аналитик тоже может поддаться этому обману, потому что во время анализа такой человек играет, соответственно, роль пациента, страстно желающего познать себя и измениться. Проблема, с которой мы здесь соприкасаемся, это легкость, с которой они входят в роль и меняют ее на другую, – так же легко, как можно надеть платье и сбросить его.

Другие считают «силой» своих чувств погоню за приключениями и возбужденное участие в них. Это может быть лихачество за рулем, интриги, сексуальные похождения. Но потребность пощекотать себе нервы, возбудиться безошибочно указывает на болезненную внутреннюю пустоту. Только острые необычные стимулы могут пробудить хоть какой-то ответ у их неподвижных, инертных чувств.

Третьих, казалось бы, отличает определенность чувств. Они, вроде бы, знают, чего хотят, и их чувства адекватны ситуации. И опять, не только ограничен набор их чувств, но все они в низком ключе и словно мелки по сути. Более близкое знакомство показывает, что эти люди автоматически чувствуют то, что, в соответствии со их внутренними предписаниями, им Надо чувствовать. Или они всего лишь отвечают другим тем чувством, которого ждут от них. Наблюдения такого рода еще более обманчивы, когда личные Надо совпадают с Надо культуры; мы можем удержаться от ошибочного заключения, лишь взяв во внимание картину эмоций во всей полноте. Чувства, идущие от сердцевины нашего бытия, обладают непосредственностью, глубиной и искренностью; если одного их этих качеств недостает, нам следует лучше присмотреться к стоящей за этим динамике.

Энергичность при неврозе бывает очень разной – от состояния всеобъемлющей инерции (когда «нет сил»), через единичные непродолжительные всплески усилий, до постоянной, даже чрезмерной энергичности. Мы не можем сказать, что невроз сам по себе делает невротика более или менее энергичным, чем здорового человека. Но к такому заключению можно прийти только при количественном подходе к энергичности человека, отдельно от его мотивов и целей. Одна из главных характеристик невроза, как мы утверждали вообще и освещали в подробностях, это смещение приложения сил: от развития заложенного потенциала подлинного я на развитие фиктивного потенциала идеального я. Чем полнее мы понимаем значение этого процесса, тем меньше нас затрудняют несоответствия во внешнем выходе сил. Я упомяну здесь только о двух гранях процесса.

Чем больше сил отбирает на службу себе гордыня, тем меньше остается для конструктивного влечения к самоосуществлению. Проиллюстрируем это обычным примером: снедаемый честолюбием человек может проявить удивительную энергию, чтобы достичь высокого положения, власти и славы, а с другой стороны, у него не находится времени, интереса и сил на личную жизнь и свое духовное развитие. На самом деле вопрос не в том, что у него «не остается сил» на личную жизнь и развитие. Даже если бы у него оставались силы, он бессознательно отказывался бы использовать их ради своего подлинного я. Это пошло бы вразрез с намерением его ненависти к себе, которое состоит в том, чтобы давить подлинного себя.

Другая грань – тот факт, что невротик не владеет своими силами (не чувствует свои силы своими собственными). У него есть чувство, что он сам не является движущей силой своей жизни. У различных типов невротической личности за этот изъян могут отвечать различные факторы. Например, когда человек считает, что должен делать все, что от него ожидают, он на самом деле движется в силу чужих понуканий и пинков (или того, что он так истолковывает) и может остановиться, как автомобиль с работающим аккумулятором, предоставленный самому себе. Тот, кого так напугала собственная гордость, что он наложил табу на свое честолюбие, должен отрицать (перед собой) свое активное участие в том, что он делает. Даже если он нашел свое место в мире, он не чувствует, что это сделал он сам. Главенствует чувство «так уж вышло». Но данное чувство (что он сам не является движущей силой своей жизни) в глубоком смысле соответствует действительности не только из-за действия всех подобных факторов. Ибо им движут в первую очередь не его желания и стремления, а его гордыня.

Естественно, ход нашей жизни отчасти определяют неподвластные нам внешние обстоятельства. Но нам дано чувство направления в жизни. Нам дана возможность знать, что мы хотим сделать со своей жизнью. У нас могут быть идеалы, к которым мы стремимся и на основе которых делаем нравственный выбор. Это чувство направления совершенно явно утрачено у многих невротиков, чья способность направлять свою жизнь ослабела прямо пропорционально их отчуждению от себя. Эти люди движутся, без цели и плана, куда ведет их фантазия. Пустые грезы занимают место прямой деятельности; следование случаю – место честных стремлений; цинизм служит подпоркой идеалам. Нерешительность может достигать такой степени, что тормозит любые целенаправленные действия.

Еще шире распространены и еще труднее распознаются скрытые нарушения такого рода. Человек может казаться очень организованным, фактически целеустремленным, поскольку его влечет к таким невротическим целям, как совершенство или торжество. В таких случаях направляющая власть перехвачена компульсивными нормами. Искусственность указываемых ими направлений может стать видна только тогда, когда невротик окажется стиснут противоречивыми Надо. Тревога, которая возникает в такой ситуации, велика, потому что ему неоткуда взять другие указания, чтобы последовать им. Его подлинное я заключено в темницу; он не может с ним посоветоваться, и по этой самой причине он – беспомощная добыча тянущих в разные стороны Надо. Это точно так же верно и для других невротических конфликтов. Степень беспомощности перед ними и страх взглянуть им в лицо не только говорят о размахе конфликтов, но еще более – об отчуждении от себя.

Отсутствие внутреннего направления тоже может не проявляться как таковое, потому что жизнь человека движется проторенным традицией путем, и он может обойтись без личных планов и решений. Откладывание со дня на день прикрывает нерешительность. И человек может осознать свою нерешительность, только если возникает необходимость принять решение, которое может принять он один. Такая ситуация может стать тогда наихудшим родом наказанья Божьего. Но даже если так, общая природа нарушения обычно не осознается и приписывается трудности того решения, которое необходимо принять.

И наконец, недостаточность чувства направления может укрываться за установкой на уступчивость. Тогда человек делает то, чего, по его понятиям, от него ждут; становится тем, кем, как он думает, другие хотят его видеть. И у него может выработаться значительная проницательность относительно желаний и ожиданий других. Обычно он (вторично) возвеличивает это свое искусство, как чуткость или внимательность. Когда он начинает отдавать себе отчет в вынужденном характере такой «уступчивости» и пытается ее анализировать, он обычно обращает внимание на то, что касается личных взаимоотношений, например, на потребность угодить другим или оградить себя от их враждебности. Однако он «уступает» в ситуациях, к которым это неприложимо, например, в аналитической ситуации. Он предоставляет инициативу аналитику и хочет узнать или догадаться, чего тот от него ждет. Он поступает прямо противоположно тому, на что открыто вдохновляет его аналитик: следовать собственным интересам. И здесь становится видна подоплека «уступки». Нимало не сознавая этого, он вынужден предоставлять другим направлять свою жизнь вместо того, чтобы взять ее в свои руки. Предоставленный сам себе, он чувствует себя потерянным. В сновидениях появляются такие символы, как лодка без руля, потеря компаса, путешествие без проводника по чужой и опасной стране. То, что отсутствие внутренней направляющей власти – существенный элемент его «уступчивости», становится ясно позднее, когда начинается борьба за внутреннюю независимость. Тревога, появляющаяся во время этого процесса, связана с отбрасыванием привычных целей, при том, что еще не хватает смелости довериться себе.

В то время как недостаточность или утрата способности направлять свою жизнь могут быть скрытыми, есть и другая, всегда ясно различимая, по крайней мере, для подготовленного наблюдателя, недостаточность: способности принимать на себя ответственность. Слово «ответственность» может означать три разных вещи. Я не буду, в данном контексте ссылаться на выполнение обязательств или на верность данному обещанию, или на способность отвечать за других людей. Установки на этот счет слишком разняться, чтобы можно было выбрать нечто постоянное, характеризующее любой невроз. Невротик может быть надежным человеком, а может брать на себя слишком мало или слишком много ответственности за других.

Не будем мы философствовать и о нравственной ответственности. Компульсивность при неврозе так велика, что свобода выбора становится пренебрежимо малой. Для практических целей мы примем, что пациент, в общем, не мог бы вырасти иным человеком; а в частности, не мог бы поступать, думать и чувствовать иначе, чем он поступает, думает и чувствует. Но пациент, однако, не разделяет этой точки зрения. Его высокомерное пренебрежение ко всем законам и к любой необходимости простирается и на него самого. Тот факт, что его развитие (принимая во внимание его прошлое) могло пойти только в определенном направлении, им во внимание не принимается. Сознательными или бессознательными были такие-то и такие-то влечения и установки, тоже ничего не значит. Неважно, насколько непреодолимыми были исключительно неблагоприятные условия, с которыми ему приходилось бороться, он Должен был сражаться с ними с неослабевающей силой, храбростью и хладнокровием. Если он не смог, значит он дрянь. И наоборот, в своей самозащите он может жестко отрицать любую свою вину, провозглашая себя безупречным, и возлагать на других вину за любые трудности, прошлые или настоящие.

Здесь, как и в других случаях, гордость берет на себя функции ответственности и травит его презрительными обвинениями, когда ему не удается сделать невозможное. Поэтому почти невозможно для него принять на себя единственную имеющую значение ответственность. А это, по сути, не больше, но и не меньше, чем обычная, простая честность в ответах самому себе о себе и о своей жизни. У этой честности три дела: прямое признание себя таким, какой ты есть, без преуменьшений или преувеличений; готовность отвечать за последствия своих действий, решений и т.п., не пытаясь «вывернуться» или свалить вину на других; осознание, что решение твоих проблем зависит от тебя, а не другие люди, судьба или время должны их за тебя решать. Это не значит, что нельзя принимать постороннюю помощь, напротив, это подразумевает получение всевозможной помощи. Но даже лучшая помощь со стороны не принесет пользы, если ты сам не делаешь усилий к конструктивным изменениям.

Проиллюстрируем это искусственным примером, собранным из многих подобных случаев: молодой женатый мужчина постоянно тратит денег больше, чем может себе позволить, несмотря на регулярную финансовую помощь от отца. Он дает себе и другим множество объяснений: это ошибка его родителей, которые никогда не учили его обращаться с деньгами; это ошибка его отца, который назначил ему малое содержание. Но это продолжается, потому что он слишком робок, чтобы попросить больше; ему нужны деньги потому, что его жена не умеет экономить, или потому, что ребенку нужна игрушка; потом идут налоги и счета от врачей – и что, разве он не заслуживает, как и всякий, немного развлечений здесь и сейчас?

Все эти доводы – непосредственные данные для аналитика. Они раскрывают требования пациента и его склонность считать себя обиженным. Для пациента – они не только полностью и удовлетворительно отвечают за его затруднительное положение, но по сути, он использует их, как волшебную палочку, чтобы устранить тот простой факт, что, по каким бы то ни било причинам, он действительно тратит слишком много денег. Прямо заявить о фактах, назвать лопату лопатой, часто почти невозможно для невротика, раздираемого гордостью и презрением к себе. Конечно, последствия не замедляют сказаться: банковский счет истощается, он влезает в долги. Он в ярости на банк, который вежливо уведомляет его о состоянии его счета, в ярости на друзей, которые не хотят ссудить его деньгами. Когда дело становится совсем плохо, он ставит отца и друзей перед фактом и так или иначе вынуждает их прийти ему на выручку. Он не усматривает той простейшей связи, что его неприятности – последствие его нерасчетливых трат. Он принимает зароки на будущее, которые вряд ли чего-то стоят, потому что он слишком занят тем, чтобы оправдать себя и обвинить других, и не имеет на самом деле в виду того, что планирует. До его сознания так и не доходит трезвая мысль, что недостаток расчетливости – его проблема, которая по-настоящему затрудняет его жизнь, и что, следовательно, от него зависит ее решение.

Вот другая иллюстрация того, насколько упорно невротик может быть слеп к последствиям своих проблем или своих действий: человек, таящий бессознательное убеждение, что его не касается обычная причинно-следственная связь, вдруг осознает свое высокомерие и мстительность. Но он просто не видит того следствия, что другие возмущены этими его качествами. Если кто-то негодует на него, это неожиданный удар, он считает себя обиженным и часто бывает довольно проницательным, указывая на невротические факторы (в других), которые заставляют их возмущаться его поведением. Он легко сбрасывает со счета все представленные доказательства. Он считает это попыткой других рационализировать их собственную вину или уход от ответственности.

Эти иллюстрации, хотя и типичные, не показывают и малой части способов уйти от ответственности за себя. Мы уже обсуждали их, когда говорили о способах сохранить лицо и спастись от бешеных атак ненависти к себе. Мы видели, как невротик возлагает ответственность на всех и вся, кроме себя, как он делается отстраненным наблюдателем над собой, как искусно он отделяет себя от своего невроза. В результате его подлинное я значительно ослабевает или еще больше отдаляется. Если, например, он отрицает, что бессознательные силы являются частью его личности, они могут стать для него загадочной, пугающей до безумия властью. И чем слабее его контакт со своим подлинным я из-за таких бессознательных уверток, тем больше он становится беспомощной добычей своих бессознательных сил, и тем больше и больше у него настоящих причин бояться их. И напротив, каждый шаг к собственной ответственности за весь этот свой комплекс заметно прибавляет человеку сил.

Более того, уход от ответственности за себя мешает любому пациенту увидеть и преодолеть свои проблемы. Если бы можно было выйти на эту тему в самом начале анализа, это сэкономило бы массу времени и труда. Однако, пока пациент отождествляет себя со своим идеальным образом, он не может даже усомниться в его правильности. И если на переднем плане находится ненависть к себе, в ответ на идею ответственности за себя он может окаменеть от ужаса, ничего из нее не извлекая. Мы должны помнить также, что неспособность отвечать за себя – только одно из выражений общего отчуждения от себя. Следовательно, мы тщетно будем браться за эту проблему до тех пор, пока у пациента не появятся чувства к себе и ощущение себя.

Наконец, когда подлинное я «заперто» или «сослано», способность к интеграции тоже будет находиться на низком уровне. Здоровая интеграция – результат того, что человек является самим собой, и только на этой основе она и может быть достигнута. Если мы являемся собою в достаточной степени для того, чтобы иметь спонтанные чувства, принимать собственные решения и нести за них ответственность, у нас есть ощущение внутренней цельности, и у него прочная основа. Приведем слова поэта, воспевающего обретение себя (Мэй Сальтон. «Теперь я стала собой». 1948):

Все воедино сплавилось и место обрело
Желанье, действие, молчанье, слово,
Работа и любовь, мой возраст и лицо.
Все перестало нынче жить поодиночке,
Срослось, как корни перед выходом на свет.*

Отсутствие спонтанной интеграции мы обычно считаем прямым следствием невротических конфликтов. Это верно, но мы не поймем до конца, какой властью обладают силы дезинтеграции, если не рассмотрим образующиеся в этом случае порочные круги. Если в результате стечения многих обстоятельств мы теряем себя, у нас больше нет той твердой почвы под ногами, стоя на которой мы можем попытаться выпутаться из наших внутренних конфликтов. Мы остаемся в их силках беспомощной добычей их дезинтегрирующей силы и вынуждены цепляться за любое доступное средство их разрешения. Это то, что мы называем невротической попыткой решения, – и невроз, с этой точки зрения, представляет собой серию таких попыток. Но в этих попытках мы уходим еще дальше от себя, и дезинтегрирующее влияние конфликтов нарастает. Нам становятся нужны искусственные средства, чтобы как-то собрать себя воедино. Надо, орудия гордости и ненависти к себе, приобретают новую функцию – защищать нас от хаоса. Они управляют человеком железной рукой, но, как и политическая тирания, создают и поддерживают определенный неестественный порядок. Жесткий контроль силы воли и рассудка – другая грубая веревка, которой человек пытается связать вместе отдельные части личности. Мы обсудим это, наряду с другими средствами ослабления внутреннего напряжения, в следующей главе.

Общее значение этих нарушений в жизни пациента вполне очевидно. То, что он не является активным определяющим фактором своей собственной жизни, создает у него чувство глубокой неуверенности, неважно, насколько оно прикрыто вынужденной жесткостью. Он не чувствует своих чувств, и это делает его неживым, неважно, насколько велика его поверхностная живость. Он не отвечает за себя, и это отнимает у него внутреннюю независимость. Вдобавок, бездеятельность его подлинного я оказывает значительное влияние на развитие его невроза. Именно здесь яснее всего видна та грань отчуждения от себя, которую составляет механизм порочного круга. Сам являющийся порождением невроза, он становится причиной его дальнейшего продвижения. Ибо чем больше отчуждение от себя, тем более беспомощной жертвой гордыни становится невротик. У него все меньше и меньше живой силы, чтобы ей сопротивляться.

В некоторых случаях могут возникнуть серьезные сомнения, не пересох ли этот живой источник энергии совсем, не был ли постепенно перекрыт к нему доступ? По моему опыту, мудрее не выносить приговора. Чаще все-таки получается, при достаточном терпении и умении аналитика, вернуть подлинное я из ссылки или «к жизни». Например, нас обнадеживает, если энергия, пусть и недоступная для применения в личной жизни, уходит на конструктивные усилия ради других. Излишне говорить, что такие усилия могут делаться и делаются вполне цельными людьми. Но те, кем интересуемся мы, обнаруживают поразительное расхождение между безграничной на вид энергией, которая тратится на других, и недостатком конструктивного интереса или заботы о своей собственной личной жизни. Даже когда они проходят анализ, их родственники, друзья или ученики часто извлекают больше выгоды для себя из их аналитической работы, чем они сами. Тем не менее, как врачи, мы держимся за факт, что их заинтересованность в своем росте жива, пусть и вынесена жестко вовне. Однако развернуть их интерес обратно, к самому себе, может оказаться нелегким делом. Не только грозные силы сражаются против конструктивных перемен в них, но и они сами тоже не слишком желают таких перемен, поскольку направление стремлений вовне создает подобие равновесия и дает им чувство, что они чего-то стоят.

Роль подлинного я обозначается яснее, когда мы сравниваем ее с Фрейдовской концепцией Эго. Хотя я исходила из совершенно других предпосылок и шла совершенно другим путем, я кажется, пришла к тем же результатам, что и Фрейд, постулировавший слабость Эго. Вполне верно, что в теории есть очевидная разница. Для Фрейда Эго – служащий, у которого есть свои обязанности, но нет инициативы и исполнительной власти. Для меня подлинное я – источник эмоциональных сил, конструктивной энергии, обладающий властью направлять и судить. Но, отводя подлинному я все эти возможности и считая, что все они осуществляются у здорового человека, спросим, велика ли разница между моей позицией и позицией Фрейда, когда речь идет о неврозе? Не все ли равно для практических целей – ослабело ли я, парализовано ли или «пропало из виду», увлеченное невротическим процессом, с одной точки зрения, или, с другой точки зрения, по сути своей не является конструктивной силой?

Рассматривая начальную фазу любого анализа, мы ответим на этот вопрос утвердительно. В этот период очень мало заметна деятельность подлинного я. Мы видим лишь, что определенные чувства или верования, возможно, подлинные. Мы можем предполагать, что влечение пациента к развитию содержит крупицы искренности, помимо более очевидного стремления к величию; что сверх и наряду с его потребностью в интеллектуальной власти ему нужна еще и правда о себе; и т.д. и т.п. – но все это пока догадки.

Однако в течение аналитического процесса картина радикально изменяется. Когда гордыня подорвана, пациент, вместо того чтобы автоматически вставать в оборонительную позицию, начинает интересоваться правдой о себе. Он понемногу начинает брать на себя ответственность, в том смысле, о котором мы говорили: принимать решения, чувствовать свои чувства, верить в свои убеждения. Все функции, которые, как мы видели, были захвачены гордыней, постепенно вновь обретают непосредственность с возвращением к власти подлинного я. Происходит перераспределение движущих сил. И в этом процессе подлинное я с его конструктивными силами оказывается более сильной стороной.

Мы обсудим позднее индивидуальные шаги, необходимые для этого лечебного процесса. Здесь я только указала на его осуществимость; в противном случае эти рассуждения об отчуждении от себя оставили бы у нас слишком негативное впечатление о подлинном я, впечатление, что это мираж, желанный, но вечно неуловимый. Только ознакомившись с более поздними фазами анализа, мы можем увидеть, что утверждение о его потенциальной силе – не спекуляция. При благоприятных условиях, как, например, в ходе конструктивной аналитической работы, оно снова может стать живой силой.

Только потому, что это реальная возможность, наше лечение и может приносить нечто большее, чем облегчение симптомов, и давать людям надежду на помощь в развитии их личности. И только видя эту реальную возможность, можно понять, что отношения между ложным и подлинным я – это конфликт соперничающих сил, как подразумевалось в предыдущей главе. Этот конфликт может превратиться в открытую битву только тогда, когда подлинное я вновь станет достаточно активным, чтобы человек на это рискнул. До этой поры он может делать только одно: защищать себя от раздирающих его конфликтов, находя их псевдорешения. Их мы и обсудим в последующих главах.