• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В жизни многих современных отечественных ученых наступает кульминационный и в определенном смысле поворотный этап их профессиональной карьеры: они принимают решение эмигрировать.

Процесс эмиграции одновременно и зеркало нашего непростого времени, и квинтэссенция ряда психологических феноменов. Зачем наши эмигранты нужны в тех странах, куда они уезжают, никто толком не знает. Бытует, правда, мнение о том, что корыстный Запад «откачивает» у нас лучшие мозги и даже на переманивании нашего типового, отнюдь не гениального, ученого экономит, в зависимости от его профиля, от 200 до 800 тыс. долларов, куда входят стоимость нашего бесплатного образования и т. п. Может это и так, но слухи о том, что благодаря нашим ученым-эмигрантам Запад (а отчасти и Восток) только обогащается, сильно преувеличены. Иногда бывает наоборот. Нью-Йоркский сити банк, например, недосчитался 10 миллионов долларов благодаря одному нашему программисту, хорошо поработавшему в его электронной сети. А европейские банки, по данным Интерпола, в последние годы лишились 200 миллиардов долларов благодаря усилиям его эмигрировавших из России коллег. Да и вообще Запад так охотно принимает наших эмигрантов, скорее всего, не потому, что они ему нужны, а ради того, чтобы они не натворили еще больших бед у себя на родине или в какой-либо восточной стране. Что тому же Западу может обойтись еще дороже.

Но переместимся в психологическую плоскость эмиграционного процесса. Согласно статистике, эмигрируют, в основном, научные сотрудники в возрасте 30–45 лет, имеющие степень кандидата наук. То есть решение эмигрировать созревает чаще всего у в меру молодых и не в меру честолюбивых ученых, которые, с одной стороны, пока не обременены чинами и званиями, т. е. им нечего терять, с другой, успели защитить кандидатскую диссертацию, чувствуют себя остепененными и достойными лучшей участи, нежели нищенская зарплата и выполнение маразматических предписаний своего престарелого начальника. Это и есть главное в психологическом состоянии желающего эмигрировать: с одной стороны, высокая самооценка и проистекающая из нее убежденность в том, что на родине тебя недооценивают, с другой, отсутствие цепей, которые приковывали бы к насиженному месту: хорошей должности, приличного оклада, признания коллег и т. п. Эти условия необходимые, но недостаточные. Даже при их наличии эмигрируют далеко не все. Как было отмечено выше, все граждане республики ученых делятся на «местников» и «космополитов». К эмиграции склонны только вторые, а первые, будучи по своему личному складу домоседами, не эмигрируют ни при каких обстоятельствах. Так что все, что будут сказано в этой главе, относится только к «космополитам» и к тем промежуточным разновидностями ученых, которые при определенных условиях могут ими стать. А «местникам» ее лучше вообще не читать дабы не разогревать в себе патриотическую ненависть к «космополитам».

Приведем одну, не нам принадлежащую, характеристику «космополитов», которая нам представляется наиболее точной. «В определенном отношении они являются замкнутой группой и образуют свой круг общения, маркированный внешним видом, стилем письма, в том числе символическим цитированием и профессиональным жаргоном, а также независимым поведением, определенным хотя бы тем обстоятельством, что их научные работы публикуются на иностранных языках».

«Космополиты», впрочем, неоднородны. Их, в свою очередь, можно разделить на четыре группы: 1) «штирлицев», 2) «академическое казачество», 3) «перелетных птиц» и 4) «визитеров».

«Визитеры» это те, кто живет, в основном, на своей исторической родине, лишь эпизодически появляется за рубежом, и в этом отношении весьма похожи на советских командировочных, отличаясь от них разве что большей частотой появления «за бугром» и большей свободой поведения там.

1 В силу последнего обстоятельства, как отмечают исследователи эмиграции, хотя из нашей страны эмигрировало уже очень приличное количество ученых, ни один академик до сих пор с места не двинулся. Подобные констатации не вполне точны, поскольку несколько академиков все же эмигрировало. Но общая тенденция уловлена правильно.

«Штирлицы» это наиболее глубоко внедрившаяся там категория полу-эмигрантов, напоминающая резидентов. Типовой ее представитель живет и работает за рубежом уже лет десять, в течении которых ни разу не появлялся в родном НИИ. Тем не менее его трудовая книжка хранится именно в этом НИИ, и лишь директор, да начальник отдела кадров знают, что на самом деле он никакой не «штирлиц», т. е. не зарубежный ученый, а наш полковник Исаев.

Самая интересная и наиболее перспективная категория «космополитов» это «академическое казачество», иногда также называемая «академическими челноками». Ее представители в нашей стране считаются зарубежными учеными, а за рубежом российскими, немало извлекая из своего двойственного статуса. Как и все прочие «челноки», они приобретают здесь товар, который почти ничего не стоит в данном случае наши идеи, сбывают их за приличную цену за рубежом, а оттуда привозят нам, главным образом, обещания материальной помощи (в виде фантов, совместных проектов и т. п.) и полезных контактов.

«Перелетные птицы» легко опознаваемы по ярко выраженному сезонному образу жизни. Они живут в нашей стране тогда, когда в ней жить можно: с весны до осени. Как только в нашем российском воздухе зависает позднее осенняя хлябь, они, получив зарубежный грант, подаются в какую-нибудь более теплую страну — с тем, чтобы с первыми лучами весеннего солнца вернуться обратно и тут же начать хлопотать о следующем гранте.

Сопоставив перечисленные категории «космополитов», нетрудно заметить, что они в разной степени космополитичны, а склонность к эмиграции последовательно нарастает от «визитеров» к «штирлицам» (Табл. 5).

Таблица 5.

Склонность к эмиграции различных категорий ученых-«космополитов»

Тип ученых-«космополитов» / Склонность к эмиграции

«Визитеры» — Низкая

«Перелетные птицы» — Средняя

«Академическое казачество» — Высокая

«Штирлицы» — Очень высокая

Вообще-то принадлежность к «космополитам» это отчасти врожденное (очевидно, наследуемое генетически), отчасти благоприобретенное качество. Опросы показывают, что примерно четверть наших студентов желает эмигрировать и поступает в российские вузы ради того, чтобы сделать это, предварительно получив бесплатное образование, а среди зрелых ученых желающих эмигрировать уже около половины. То есть значительная часть «космополитов» не является таковыми с момента рождения, а постепенно вырабатывает установку на эмиграцию, чему в немалой степени способствует их образ жизни в наших НИИ.

Соответствующая тенденция иногда порождает совершенно неоправданные экстраполяции. Так, в начале 90-х гг. один наш высокопоставленный чиновник заявил, что из страны ежегодно уезжает 75–90 тыс. ученых, а в дальнейшем будет уезжать еще больше. Если бы это было так, у нас уже не осталось бы ученых. Но он явно выдавал желаемое за действительное. Согласно официальной статистике, из нашей страны на ПМЖ за рубеж ежегодно выезжает около 5 тысяч научных сотрудников, и в 5 раз больше уезжает ради временной работы по контрактам. Если подобные темпы подпитки зарубежных стран нашими мозгами сохранятся, то нашей науки хватит, как минимум, еще лет на двести. А там, как говорится, либо осел умрет, либо шах.

Весь этот экскурс на территорию цифр был предпринят не для того, чтобы доказать, что положение нашей науки не так уж трагично, и она не обречена на тотальную эмиграцию. А для того, чтобы оттенить основную проблему, о которой не должен забывать ни один потенциальный эмигрант: желающих эмигрировать намного больше, чем реально эмигрирующих, и, чтобы осесть за рубежом, нужно нечто большее, чем просто желание это сделать.

Психолог, правда, может усмотреть здесь проявление уже упоминавшегося выше феномена Лапьера: одно дело абстрактное желание эмигрировать, другое — реальное отбытие на чужбину. И этот феномен тут действительно имеет место. Но необходимо добавить, что феномен Лапьера проявляется и в отношении отсутствия желания эмигрировать. Абстрактное отсутствие такого желания отнюдь не препятствует эмиграции. У нас есть немало патриотически настроенных людей, которые, постоянно признаваясь в своей любви к родине и убеждая окружающих, что никогда ее не покинут, в конце концов оказываются за границей, продолжая и там проявлять свой, но уже эмигрантский, патриотизм. То есть феномен Лапьера и стоящая за ним тенденция расхождение вербального и поведенческого аспектов социальных установок в данном случае проявляются в двух направлениях. Поэтому им явно нельзя объяснить большое расхождение в масштабах реальной и потенциальной эмиграции.

А чем можно? Не претендуя на создание универсальной и всеобъемлющей модели эмиграционного поведения, которая еще ждет своего автора, обратим внимание на очень важное обстоятельство, обнаружившееся в некоторых исследованиях. Для того, чтобы установка на эмиграцию воплотилась в соответствующие действия, должно произойти что-то очень неприятное не в нашей стране (в ней всегда происходит что-то неприятное), а в личном психологическом пространстве потенциального эмигранта: уход любимой жены, острый конфликт с начальством, потеря крупной суммы денег и т. п. Подобные личностные события действуют как «триггеры», которые опосредствуют влияние общесоциальных факторов (неприлично низкая зарплата, вечная нестабильность в стране и др.) и абсолютно необходимы для того, чтобы «ружье», заряженное на эмиграцию, действительно выстрелило.

Что же делает человек, который, будучи от рождения «космополитом», давно мечтающим об эмиграции, к тому же пережил уход жены, конфликт с начальством, потерю денег или какое-либо другое травмирующее событие и твердо намерен эмигрировать?

Ответ на этот вопрос дает другое исследование, которое позволило выявить основные стратегии эмиграции. Первую стратегию можно назвать «элитарной». Она характерна для маститых, известных за рубежом ученых, которым со всех сторон предлагают там хорошие заработки, и они в конце концов дают согласие, выбрав между хорошим и очень хорошим. Вторая стратегия «накидывание сети»: вознамерившийся эмигрировать посылает в сотню-другую зарубежных организаций письмо с предложением своих услуг. В конце концов, после многократного повторения этого приема, он получает утвердительный ответ, во-первых, в виду скромности своих запросов, которые с каждым новым письмом становятся все скромнее, во-вторых, в силу того, что, как отмечалось выше, человек, ведущий беспорядочную стрельбу по ста мишеням, рано или поздно попадает. Третья стратегия «семейная», состоящая в том, что будущий эмигрант обращается к своим друзьям или родственникам, уже закрепившимся за рубежом, с просьбой подыскать ему посадочную площадку в виде жилья, работы и т. д. Девять из десяти посылают его куда подальше, но один все же оказывает помощь, к тому же снабжая горючим (деньгами, полезными знакомствами и др.) для стартового рывка. Именно этим путем возникают образования типа «малой Одессы», где практически все родственники. А исследования показывают, что основная масса эмигрирующих около 80 % имеет родственников за рубежом. И, наконец, четвертая стратегия реализуется по принципу «головой в омут». К. ней прибегают те, кто не имеет за рубежом ни друзей, ни родственников, ни авторитета, ни контрактов, ни каких-либо «посадочных площадок», и понимает, что там их не ждет ничего хорошего, но считает, что как бы им плохо ни было на чужбине, в родном отечестве им будет еще хуже, и обычно оказывается прав.

Вопрос о том, какая стратегия лучше, лишен смысла, поскольку ученый их не выбирает, а лишь использует то, что у него под рукой. Разумеется, наилучшие условия для эмиграции имеет свежеиспеченный лауреат Нобелевской премии, который состоит в близком родстве с английской королевой и американским президентом, а также имеет на зарубежных счетах пару миллиардов долларов. Но опыт показывает, что такие люди вообще не существуют, а хоть в чем-то похожие на них личности, например, Нобелевские лауреаты, вообще не эмигрируют. Так что наш типовой эмигрант вынужден строить свою игру не на тузах, а на шестерках в расчете на хороший прикуп. Но все же лучше уезжать не с пустыми руками, а что-нибудь с собой прихватить. Как, например, поступил один наш ученый, который, эмигрируя в Великобританию, прихватил из своего НИИ уникальную коллекцию.

Описанная только что ситуация может навести на мысль о том, что моральный уровень наших ученых-эмигрантов не слишком высок. Такой вывод был бы, конечно, несправедлив, но вопрос о том, каков он, наш типовой ученый-эмигрант, поставить вполне уместно. Существующие портреты, обобщающие результаты эмпирических исследований, запечатлели такой образ: это мужчина немного моложе сорока лет, владеющий иностранным языком и компьютером, имеющий публикации как в России, так и за рубежом, чаще всего младший научный сотрудник, закончивший такой престижный у нас вуз, как, например, МГУ, МИФИ или МФТИ. Остальные черты сугубо индивидуальны. Да и типовые черты не такие уж типовые. Так, например, значительная часть эмигрирующих не знает иностранного языка и не только, скажем, идиша, эмигрируя в Израиль, но и английского, эмигрируя в Англию или в США. Впрочем, это странное, на первый взгляд, обстоятельство органично ложится в приведенные выше данные о том, что отъезд обусловлен спонтанно происходящими событиями уходом жены, ссорой с начальником и т. п. и тоже происходит спонтанно. Соответственно, у уезжающего нет времени на то, чтобы толком узнать, в какую страну он едет, а тем более на то, чтобы выучить ее язык.

Вообще-то незнание языка не мешает эмигранту, особенно в Америке, граждане которой, как известно, своего языка тоже не знают и говорят на нем неправильно. Поэтому всего лишь половина наших ученых, эмигрировав за рубеж, оказывается за пределами науки подметает тротуары, моет котлы или делает что-то подобное. Остальные же остаются учеными, причем из их числа только 60 % оказываются вынужденными заниматься не тем, чему их учили, а 40 % занимаются именно наукой и в полном соответствии со своей специализацией.

Бытует, правда, мнение о том, что они, особенно ученые-гуманитарии, как-то «теряются» за рубежом, и даже самые блестящие из них там сильно тускнеют. Но это мнение завистников, а сама описанная позиция неверна уже потому, что, во-первых, по-настоящему блестящие гуманитарии, как правило, не уезжают (им неплохо и здесь), уезжают те, кто и здесь не блещет, а, значит, не может потускнеть, во-вторых, демонстрировать свои способности им приходится сквозь мутную линзу чужого языка, которого они, как только что было сказано, часто не знают. Да и вообще для того, чтобы пустить корни за рубежом, нужны не знание языка, а совсем другие качества. Ключевые среди них оцениваются тестами, включающими примерно такие вопросы:

1. Что для Вас лучше: быть профессором в России или официантом во Франции?

2. Способны ли Вы мыть котлы или подметать улицы и в течение какого времени?

3. Как долго Вы способны прожить в Людоедии в условиях пятидесятиградусной жары и существующих там нравов?

4. Какая валюта в Хренопотамии и каков ее сегодняшний курс в отношении рубля?

5. Есть ли у Вас родственники в Чертзнаетгдетии?

6. Какое наказание полагается за употребление спиртного в мусульманской Тирании и готовы ли Вы его выдержать?

И так далее.

Если Вы хотя бы на один подобный вопрос не сможете ответить утвердительно, то, скорее всего, Вы не годитесь для эмиграции. А если на два и более то Вам вообще нечего делать за границей, за исключением того самого случая, когда Вы Нобелевский лауреат, Ваш дядя президент США, а половина акций всех крупнейших банков принадлежит лично Вам. Но, к сожалению, не все желающие эмигрировать проходят через этот тест, в то время как его надо было бы сделать обязательным, что приводит к засорению эмиграционного потока совершенно случайными и не жизнеспособными за границей людьми. В результате, как показывают опросы, только 10 % эмигрантов из любой страны, будучи эмигрантами по призванию, намереваются навсегда остаться за границей, остальные же случайные эмигранты и, пожив там немного, начинают стремиться обратно (хотя обычно не возвращаются в силу целого ряда причин).

Что же делают остальные 90 %? Если, скажем, шведский профессор, попреподавав где-нибудь в Гарварде или в Стэнфорде, обычно возвращается в родную Упсалу, а английский профессор в родной Кембридж, то ученого, например, из Саранска, поработавшего пару лет в Йеле и вернувшегося обратно в Саранск, трудно себе представить. И воображение нас не обманывает: таких людей действительно очень мало. Так что же делать ученому из Саранска, когда исчезнет его зарубежный контракт и мистер Глав-нинг, пригласив его к себе в кабинет, самым дружеским тоном сообщит ему, что он больше не нужен?

Тут есть несколько вариантов. Теоретически, конечно, можно попытать счастья в другом университете (или в другой фирме) на Западе. Но ученый, списанный в одном месте, как правило, не нужен и в других местах как увядшая жена, брошенная мужем, если у нее нет солидного капитала (а таких не бросают), в большинстве случаев не нужна и другим мужчинам. Можно пойти подметать тротуары или мыть котлы, но практика показывает, что, если сразу после приезда из России наши ученые делают это вполне охотно, то избалованные годом-другим научной работы в каком-нибудь западном университете, уже не очень. Можно ограбить какой-нибудь банк и продолжать заниматься наукой, выплачивая зарплату самому себе. Этот путь становится все более популярным, в результате чего европейские банки и лишились 200 миллиардов долларов, уведенных нашими хакерами. Можно уехать в Членоломанию, которая хочет иметь свое ядерное оружие и очень ценит российских ученых. Но там очень жарко, другая вера, постоянные войны, и Вам после уютного

Гарварда туда не захочется. Но, к счастью, есть и еще один вариант, который дал жизнь такому явлению как «маятниковая» миграция.

«Маятниковый» мигрант, в отличие от традиционного, вообще не живет в какой-либо одной стране, а живет сразу в двух, а то и в нескольких. Наиболее типичные представители этого образа жизни описанные выше «перелетные птицы». Их главное преимущество состоит в том, что в нашей стране они считаются представителями зарубежной науки, а за рубежом российской, в качестве первых интересны там, а в качестве вторых здесь, хотя сами по себе интереса, как правило, не представляют. Эксперты считают, что этот маргинальный образ жизни, дающий возможность быть посредником между российской и западной наукой, и, широко распространенный уже сейчас, имеет практически неограниченные перспективы.

«Перелетные птицы» напоминают небезызвестных «челноков» (второе название этой группы) и тоже не даром едят свой хлеб. Их жизнь не так легка и безоблачна, как может показаться со стороны. Им приходится преодолевать не меньшие препятствия, чем те, которые преодолевают их собратья по образу жизни, перевозящие через границу не научные идеи, а мешки с товарами.

Главная и очень непростая задача ученого-челнока (УЧ), которую непременно надо решить, чтобы успешно челночить между российской и зарубежной наукой занятие наиболее выгодной экологической ниши. Это предполагает внушение зарубежным коллегам, что ты один из ярчайших представителей российской науки, а российским что ты друг одновременно и Эйнштейна, и Рокфеллера. И то, и другое невозможно без овладения искусством имиджмейкерства, не обучившись которому на роль челнока лучше не посягать. Задачу, правда, облегчает то, что, с одной стороны, мы вообще очень доверчивы, с другой, за рубежом очень плохо представляют себе, кто есть кто (кто есть ху) у нас, и теоретически там можно внушить и о нашей науке, и о себе самом все, что угодно. Именно на этом пытается сыграть наш типовой эмигрант, с легкой застенчивостью рассказывающий зарубежным коллегам, что российская наука это он, и больше ничего стоящего в ней сейчас нет, а Выготский, Рубинштейн и Лурия его учителя, все свои надежды возлагавшие только на него.

Подобная, творчески нарисованная, картина российской науки и своего места в ней, как правило, непроверяемая, по крайней мере, из-за рубежа. И в ее вычерчивании УЧ не скован ни чем, кроме своего собственного воображения, а оно у него всегда очень богатое. Конечно, у зарубежных коллег могут зародиться сомнения в ее достоверности, и, скорее всего, зародятся. Но подсчитывать цитатиндекс УЧ они не будут, в Россию ради того, чтобы узнать, кто он на самом деле, не приедут, и русский язык специально для того, чтобы прочитать его работы, не выучат. Так что создаваемый им за рубежом Я образ для других (ЯОД) практически неопровержим, а сомнения окружающих будут постепенно улетучиваться пропорционально настойчивости УЧ в его укреплении. Основа же создания благоприятного ЯОД CV, или, говоря старорусским языком, автобиография, которая пишется в свободной форме: в том смысле, что каждый волен приписать себе любые научные заслуги и в этом деле может проявить незаурядные творческие способности. Собственно, CV и выполняет функции теста на творческие способности, куда более важные для ученого, чем общий уровень его интеллекта или что-либо еще. И логика здесь очевидна: если у ученого не хватает фантазии для яркого живописания своей собственной научной карьеры, то он, скорее всего, лишен творческого потенциала, а, значит, как ученый бесперспективен.

Естественно, свой ЯОД лучше подкрепить дипломами об окончании какого-нибудь нашего престижного вуза, дипломами о присуждения пары ученых степеней, сертификатами, демонстрирующими, что у Вас около ста открытий и изобретений, дипломами победителя различных научных конкурсов, как проводившихся, так и не проводившихся, документами, подтверждающими членство в различных академиях и т. п. Если всего этого у Вас нет, не беда: дипломы можно купить в метро, а сертификаты изготовить самому. Важно лишь помнить, что за рубежом, в силу отсталости живущих там и их неспособности угнаться, да и просто уследить за нашим прогрессом, все наши университеты и академии делят на «настоящие» и «не настоящие». Так что если Вы будете щеголять дипломом об окончании Пищевого университета и членством в Академии информатизации, или, что еще хуже, припишете себя к Академии оккультных наук, то Вы рискуете подпортить свою репутацию.

При создании за рубежом наиболее выгодного ЯОД эмигранта подстерегает и еще одна опасность: его российские коллеги, случайно оказавшись в том месте, где он занимается само имиджмейкерством, могут рассказать правду. То есть то, что на самом деле он не гордость российской науки, а мэнээс, отметившийся в ней лишь парой тезисов, так и не сподобившийся защитить диссертацию, известный разве что своей супруге, да и то не с самой лучшей стороны, и таким образом пустить под откос поезд его саморекламы.

Грамотная стратегия поведения, способная свести к минимуму эту серьезнейшую опасность, строится на двух краеугольных камнях. Первый камень это недопускание прямых контактов между зарубежной наукой (или зарубежными спонсорами) и той частью российской науки, от имени которой эмигрант строит свой имидж. Лучше всего вообще не допускать российских ученых до подобных контактов, но это сейчас практически невозможно. Хороший ученый-челнок это пробка у бутылке, из которой ничто не должно вытекать помимо его воли. Главная опасность для него если кто-нибудь перехватит его товар или если производитель и потребитель сойдутся напрямую. Поэтому наиболее правильная для него линия поведения это, с одной стороны, всемерное оттеснение ученых, живущих в России, от зарубежных контактов, с другой, такое запутывание их потенциальных зарубежных партнеров, чтобы те самостоятельно, т. е. без его помощи, никого не могли у нас найти[4]. Второй краеугольный камень априорная компрометация российских коллег как бездарных, некомпетентных, идеологизированных, отставших от времени, да и вообще несерьезных ученых. Она необходима не только для того, чтобы на фоне ореола общей безнадежности российской науки засиял твой собственный образ, но и имеет важную профилактическую цель: если кто-то из бывших соотечественников все же просочится на твою территорию, то в невыгодной роли неудачника, и его словам о тебе не поверят, сочтя их словами завистника.

Оказавшись на другом полюсе на полюсе российской науки ученый-челнок тоже не должен расслабляться. Здесь его главная задача живя, в основном, за рубежом, оставаться сотрудником какого-нибудь отечественного НИИ. Это необходимо потому, что, как уже говорилось, сам по себе он там не нужен, а представляет интерес лишь как некий экзотический феномен как представитель российской науки, а, стало быть, он должен числиться в каком-либо нашем научном учреждении. Да и вообще для того, чтобы претендовать на гранты зарубежных научных фондов, надо считаться ученым, т. е. теоретически и этот домик можно потерять. Директорам наши институтов время от времени приходится кого-то сокращать, и, в принципе, эмигранты и полу-эмигранты хорошо подходят для этой роли, поскольку, отсутствуя физически, постоять за себя не могут. А противодействующие сокращениям резолюции профсоюзных комитетов обычно завершаются примерно так: «не дадим никого сократить кроме лиц, находящихся в длительных загранкомандировках». В этой ситуации у эмигрантов и полу-эмигрантов есть два выхода. Первый сделать так, чтоб о них вообще забыли, т. е. превратиться в описанных выше «штирлицев». Эта стратегия успешно применяется полными эмигрантами (ПЭ), т. е. учеными, которые годами не появляются в родных НИИ, числясь их сотрудниками. А практика показывает, что для того, чтобы в родном НИИ ученого забыли совсем, он должен не появляться там не менее пяти лет. В этом случае риск быть заочно уволенным практически сводится к нулю.

Недостаток данной стратегии состоит в том, что, подходя для полных эмигрантов, она не годится для полу-эмигрантов и, соответственно, для ученых-челноков, которые для того, чтобы успешно челночить, должны время от времени появляться в родных пенатах. Но у них есть другой путь создание иллюзии своего постоянного присутствия. Это нетрудно, поскольку сейчас отечественные ученые появляются в своих НИИ лишь в дни зарплаты (исключением служат те, кто живет в коммунальных квартирах или с тещами и поэтому использует любой повод удрать из дома), да и то не все. А вопрос «где же этот Непоявленцев? Не умер ли он?» начинают задавать не раньше, чем через год после того, как его увидят в последний раз. Так что теоретически не составляет труда, прожив, скажем, год на Гадских Островах, поддерживать впечатление, что живешь на своей даче в Подмосковье. И полу-эмигрант мало рискует быть причисленным к балансирующим на грани сокращения ПЭ.

Подвести его может только собственное честолюбие. Дело в том, что и полу-эмигранты и особенно полные эмигранты подверженыизвестной болезни, которую психиатры называют «синдром Александра Первого». Они любят въезжать в родные НИИ на белом коне, с видом победителей, которые одержали историческую победу, урвав что-либо «за бугром». Их легко понять: они столько сил и времени тратят на то, чтобы там закрепиться, что, закрепившись, в праве рассчитывать на восхищение бывших соотечественников. И при этом совершают большую политическую и психологическую ошибку. Все ученые, как уже неодконократно отмечалось, делятся на «местников» и «космополитов». «Космополиты» сами мечтают оказаться за рубежом, но испытывают к своим более удачливым коллегам не восхищение, а совсем иные чувства, обычно думая: «гений-то я, а повезло этому Пройдохину». «Местники» же либо вообще не понимают, чем именно гордится уехавший, либо относятся к нему с патриотическим презрением. К тому же оба типа ученых склонны рассматривать постоянную работу за рубежом как привилегию, которую надо заслужить. И если Пройдохин не снискал лавров здесь, то его успех там, к тому же сильно им приукрашенный, воспринимается как незаслуженный выигрыш в лотерею.

Раздраженные коллеги, скорее всего, прямо не выразят своего раздражения. Более того, они почтительно отсалютуют въехавшему на белом коне, но на первой же аттестации попытаются выбить его из седла. И, возвратившись из очередного длительного вояжа, он может обнаружить, что уволен по сокращению штатов. Стремление служить пробкой в бутылке, слишком большой и явно небескорыстный интерес к идеям своих российских коллег, нежелание знакомить их с зарубежными учеными и т. п., т. е. все то, что составляет основу успешного существования УЧ, тоже не нравится этим коллегам, особенно понимающим смысл подобного поведения. В результате ученый-челнок всегда находится в непростом положении то Хлестакова, который рискует быть изобличенным и с позором выдворенным из благочестивой компании, в которую он попал обманом, то купца, который, обманывая доверчивых аборигенов, рискует быть ими съеденным.

Но настоящего «космополита» все эти трудности не остановят и не отвратят от эмигрантских намерений. Во-первых, они с лихвой перекрываются преимуществами челночного образа жизни как климатическими, так и прагматическими, и, если бы было по-другому, он не стал бы столь распространенным. Во-вторых, он романтичен и переполнен такой же романтикой, какой был наполнен образ жизни наших первых купцов, менявших сибирскую пушнину на изделия венецианских мастеров. Кроме того, эмигрант это тип личности, а не просто человек, переехавший из одной страны в другую. Ген эмигрантности передается ему от родителей, с момента рождения он обречен эмигрировать и непременно сделает это, если ему не помешает какой-нибудь железный занавес. Вопрос только, когда именно и при каких обстоятельствах, который, впрочем, принципиального значения не имеет. А тот самый «триггер» конфликт с женой, с начальником или с коллегами, который должен сработать, чтобы потенциальный эмигрант уехал, часто им же и создается: дабы сжечь мосты и подтолкнуть себя к достижению заветной цели. И поэтому, как давно известно, эмигранты очень конфликтны, а предшественники наших нынешних эмигрантов диссиденты постоянно ссорились не только с государством, но и со всеми, с кем можно было поссориться, в том числе и друг с другом.

Все сказанное, демонстрирующее, что ученый-эмигрант это особый тип личности, характеризующийся такими личностными чертами, как повышенная конфликтность, синдром Александра Первого и т. д., вместе с тем не позволяет однозначно квалифицировать эмиграционное поведение. Одни исследователи считают, что оно вид невротической патологии, другие что это атавизм, оставшийся нам от наших предков, напоминающий и поведение перелетных птиц, и традиции степных кочевников, третьи что оно, наоборот, представляет собой новый и прогрессивный вид поведения, который благодаря прозрачности границ и самолетам со временем освоит все человечество. Считающие же, что эмиграция это болезнь, в подтверждение своей позиции обычно указывают на то, что к ней склонны не все популяции, а лишь некоторые, а периоды ее обострения совпадают с другими патологическими явлениями в обществе, такими, как криминализация всей общественной жизни, резкое возрастание количества самоубийств и др.

Для того, чтобы считать склонность к эмиграции болезнью, а эмиграционную активность видом психической патологии, пока нет достаточных оснований. Тем не менее в официальной медицине государственных решений ее принято считать именно болезнью, от которой постоянно ищутся лекарства. Эту болезнь принято называть «утечкой умов», а то и вообще «утечкой мозгов», а в качестве лекарств предлагаются различные средства ее предотвращения. Самое радикальное из них, не без успеха использовавшееся в недавнем прошлом, просто никого никуда не выпускать сейчас неприменимо из-за существующих в медицинском сообществе конвенций. Остаются, в основном, различные инъекции например, дополнительные финансовые вливания потенциальным эмигрантам в виде именных стипендий для молодых и, соответственно, наиболее подверженных эмиграционной болезни, а также «иррациональная» психотерапия в виде внушения им того, что у нас не все так плохо, что и у отечественной науки есть неплохие перспективы и т. д. Иногда используется и «рациональная» психотерапия, построенная на внушении пациентам более реалистичной картины. Например, им разъясняют, что и за рубежом они никому не нужны, что там их тоже не ждет ничего хорошего. Но возможности «рациональной» психотерапии ограничиваются тенденцией всех категорий наших отечественных больных верить в чудеса. В целом же пока все эти меры малоэффективны, и специалисты высказывают мнение о том, что эмиграционная болезнь нашего общества, если это, конечно, болезнь, в ближайшем будущем излечена не будет.

В последнее время, впрочем, возникло, причем естественным путем тем самым, каким любой организм без всяких лекарств обретает способность противостоять разрушительным вирусам, новое средство от эмиграции: т. н. «электронная утечка умов». Ее суть в том, что ученый, в генах которого заложена потребность в эмиграции, удовлетворяет ее виртуальным путем с помощью Интернета и электронной почты, а не путем физического перемещения за рубеж. Конечно, виртуальная эмиграция довольно условна: виртуальный эмигрант не любуется Эйфелевой башней, не гуляет по Бродвею, не ловит рыбу в Онтарио, да и вообще не считает себя эмигрантом и не считается таковым. Но в самом главном «электронная утечка умов» близка к традиционной форме «утечки»: в обоих случаях утекающие умы обогащают не нашу страну, а кого-то другого.

Завершая эмиграционную тему, следует сказать, что, хотя формула «коммунизм (капитализм) это советская власть (ее отсутствие) плюс эмиграция всей страны» не вполне верна, у утечки умов из нашей страны, особенно у эмиграции наших ученых, вне всякого сомнения, большое будущее. Это может быть продемонстрировано путем несложных расчетов. Например, американцы, как подчитано экономистами (не нашими), на привлечении одного зарубежного инженера экономят в среднем 253 тыс. долл., врача 646 тыс., специалиста научно-технического профиля 800 тыс., так что перекачка «мозгов» это очень выгодное занятие. На наших обществоведах, правда, заработать сложнее: среднестатистический российский обществовед стоит на родине доллара 235 тыс. В силу данного обстоятельства за рубеж вывозят, в основном, наших естествоиспытателей и технарей, а наши гуманитарии пользуются там меньшим спросом, составляя не более 10 % экспорта отечественных «мозгов». Но и они, если это не историки КПСС или преподаватели научного коммунизма, в общем и целом рентабельны.

Этот наш товар к тому же вполне конкурентоспособен на Западе, где из всех российских товаров спросом пользуются только наше сырье и наши «мозги». Да и что еще мы можем экспортировать? Проведем мысленный эксперимент: попробуем представим себе нашего рабочего, скажем, на шведском заводе, нашего труженика полей на американской ферме, нашего чиновника в каком-нибудь германском департаменте, а главу наших либеральных демократов в английском Парламенте. Если не получится, не грешите на свое бедное воображение. Действительно, проще представить себе искривление пространства или бесконечность Вселенной. А вот наши ученые хорошо вписываются в атмосферу западных университетов, куда входят так же органично, как наши хакеры в защитные сети западных банков.

В силу всего сказанного, заграница, без сомнения, и впредь будет помогать нам в решении нашей вечной проблемы избытка слишком интеллектуальных людей. Так что потенциальные эмигранты могут с оптимизмом смотреть в будущее.

Примечания:

4

Широкая распространенность этой линии поведения ученых-челноков легко может быть проиллюстрирована эмпирически. К любому из нас часто обращаются российские коллеги, ссылаясь на некоего общего знакомого: дескать «Болтунов посоветовал к Вам обратиться». Именно этим путем, в основном, разрастается сеть наших научных контактов. А часто ли обращались к Вам зарубежные ученые, сославшись на то, что некий Ваш коллега, живущих за рубежом, посоветовал к Вам обратиться? Наверняка нет, поскольку он этого не сделает, не пожелав делиться с кем-либо своими контактами числиться в каком-нибудь научном институте или вузе, и если Вы еще не стали профессором Гарварда, то сгодится и наш Пищевой университет. Но даже те, кому посчастливилось найти теплое место в качестве профессора того же Гарварда или консультанта фирмы «Кодак», не должны нарушать это правило. Любая фирма, даже такая как «Кодак», может лопнуть, контракты недолговечны, профессора могут уволить, а принадлежность к нашему отечественному НИИ это на всю жизнь, и ее, как заброшенный домик в деревне, лучше сохранить за собой на черный день.