• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

При работе над новыми решениями клиент и терапевт ставят сцену примерно как при постановке спектакля. Сцена может быть: 1) в настоящем, 2) в недавнем прошлом, 3) в раннем детстве, 4) воображаемой или 5) комбинацией сцен.

СЦЕНА В НАСТОЯЩЕМ — та, что ставится в кабинете терапевта.

Ли: Джой, я хочу кое над чем с тобой поработать. Я — человек, предрасположенный быть несколько запуганным и желать одобрения. Я… э-э… я был раздражен тем, что ты заставляла меня слушать твои пленки, когда я собирался поехать на пляж. В результате я вчера остался с тобой и был… э-э… очень раздражен. (Он двигается к сцене в недавнем прошлом.)

Участник группы: Ли, я потрясен тем, как вы задерживаете дыхание при разговоре.

Ли: Хорошо. В общем, я… я большего сейчас не хочу. Я… э-э… позволяю тебе портить мне удовольствие. (Ли снова движется из здесь и сейчас к сцене в неопределенном будущем.)

Участник группы: Вы себя сейчас задушите этими спазмами.

Боб: (Решая вернуть Ли в сцену настоящего времени). Встаньте, Ли. Дышите глубже и зарычите на Джой.

Ли: У меня татсое чувство, что… э-э… просто… ты не должен кричать на людей.

Боб: (Слыша Родительскую команду «Ты не должен кричать»). Нарушьте этот приказ, Родительский приказ «Ли, не кричи на людей!».

Ли: (Встает). Ррррррр…эээээээ…гррррр. (Он хмурится). РРРАР-РРАРРР. ГРРРРРРРР.

Боб: А теперь вставьте слова.

Ли: Джой, КОГДА ТЫ ТРЕБУЕШЬ ВСТРЕТИТЬСЯ С ТОБОЙ, Я ЧУВСТВУЮ, ЧТО ЭТО ПРИКАЗ! (Он рычит, группа одобряюще смеется.) БУДУ КРИЧАТЬ, КОГДА ЗАХОЧУ, И НА ПЛЯЖ ПОЙДУ, И НЕ БУДУ ЛЮБЕЗНИЧАТЬ С МИЛЫМИ ДЕВУШКАМИ ТИПА ТЕБЯ ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО МОЯ МАМА ИХ ЛЮБИТ. БУДУ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО САМ ХОЧУ. Спасибо. СПАСИБО. АРРРРРРР…ГРРРРРРР. Я ТАКОЙ КЛАССНО ГРОМКИЙ, Я МОГ БЫ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ ТАК ОРАТЬ. Чувствую себя фантастически.

Ли использовал настоящее время на этом этапе принятия нового решения, так как «главное действующее лицо» его сцены находилась в комнате. Поскольку его предписания «Не будь ребенком» и «Не хоти» плюс обратные предписания «Будь вежлив» и «Не кричи» охраняли его от прямой конфронтации, ему было чрезвычайно важно позволить постоять за себя именно в настоящем.

Для поддержания своего нового решения Зоя тоже использовала семинарскую группу. Ребенком она внутренне согласилась с родительским определением себя как «нашей маленькой трусишки». Когда она заключает контракт стать волнующей и взволнованной женщиной, а не испуганной серой мышкой, то для помощи в выполнении контракта группа устраивает воображаемую вечеринку. Зою высылают из комнаты и просят вернуться через 60 секунд. Когда она подходит к двери, то слышит внутри громкий шум. Группа разыгрывает детский праздник, все прыгают, кувыркаются, громко кричат друг на друга. Зоя робко стучится, никто не отвечает. Она снова стучит. Шум становится еще громче. Наконец Зоя открывает дверь. Участники группы продолжают играть, не обращая на нее ни малейшего внимания. Дважды Мэри напоминает ей, что она не хочет вести себя так, как раньше. Зоя присоединяется к веселью, но продолжает играть в игру «Держись в сторонке». Кто-то раздает воображаемые дудки, обходя при этом Зою. Когда же она решается и просит дать дудку и ей, а затем победно дудит в нее, группа запевает «С днем рождения, Зоя!».

Мы используем настоящее время при работе с тупиками третьей степени. Не создавая специальной сцены, человек просто выражает разные стороны себя. Филипп боится, что не сможет освоить нашу форму терапии.

Мэри: Хорошо. Используйте два стула. На одном будьте умным, способным к учебе Филиппом. На другом — Филиппом, который не может освоить ТА и гештальт-терапию.

Филипп: Хорошо. Я умный. Я учусь. Я люблю радоваться. Мне нравится превращать учебу в праздник. Правда-правда. Я на самом деле очень быстро учусь. Когда мне было 12, меня послали в Англию на лето, я там завел себе кучу друзей и очень быстро научился говорить по-английски. Я хорошо обучаюсь. Если уж я освоил английский за три месяца, то уж ТА и гештальт-методы сдадутся мне за два месяца.

Филипп: (Садится на другой стул). Я загоняю себя в угол. Я уверен, что не стану хорошим терапевтом. Другие на порядок лучше меня. Ничего не могу придумать. Чувствую, как бегу изо всех сил, но все время отстаю и задыхаюсь, мне не хватает воздуха, и я их никогда не догоню. Я бегу со всей мочи, чтобы быть первым… впереди толпы.

Мэри: Если я не первый, не впереди толпы, не лучший в мире, значит, я неудачник.

Филипп: Если я не первый…(Взрывается смехом). Да! Точно! Конечно! (Возвращается на свое место). Дело закрыто!

У нас бывает много клиентов, которые уверены, что не быть лучшим значит быть ничтожеством. Филипп, судя по всему, очень легко принял новое решение. Другие говорят: «Конечно, я должен быть первым!». Подобно Цезарю, не пожелавшему быть вторым в Риме, они могут и жизнь и смерть положить на алтарь борьбы и быть несчастными, борясь за первый приз. Таким клиентам необходима серьезная работа, включающая принятие антисуицидального решения для тех случаях, когда они не достигают своих целей.

Клиентов с соматическими жалобами мы лечим непосредственно в то время, когда проявляются симптомы.

Трои: У меня болит голова,…

Боб: Я поработаю с вами. Представьте, что ваша головная боль вызвана не физическими причинами. Если вы не остановите боль или почувствуете другие симптомы, дайте мне знать. Итак, будьте вашей головной болью и опишите себя.

Трои: Я большая, растекающаяся. Я растекаюсь по всей голове Троя… подбираюсь к макушке. Я… как будто поглощаю его…

Боб: Станьте собой.

Трои: Уходи.

Боб: Станьте болью.

Трои: Я не уйду.

Боб: Боль, ты сказала, что поглощаешь его. Скажите об этом еще.

Трои: Я заворачиваю тебя в себя. Я поглощаю… это… я хочу сказать, что почти ласкаю.

Боб: Я ласкаю Троя. Переключитесь.

Трои: Я только что кое о чем подумал. Раньше у меня очень часто болела голова. Когда я был ребенком. Мне приходилось оставаться дома, и мама потирала мне голову. Ну, моя головная боль… она ушла! (Улыбается). Я думаю, что, приехав без коллег, я был одинок на этом семинаре. Замечательно — моя испарившаяся головная боль, мне не нужно оставаться дома и быть обласканным. Поэтому я не зову тебя назад. (Смеется).

Трои остановил боль очень быстро. Обычно клиенту требуется больше времени. По мере развертывания диалога на двух стульях, мы выясняем, осталась ли боль такой же, усилилась или уменьшилась. Если боль не проходит или усиливается, мы можем поменять сцену, попросив пациента представить, кто мог бы сидеть на месте боли и говорить ее словами. Затем предлагаем поговорить с этим человеком. Если эта техника не срабатывает, мы советуем клиенту обратиться за медицинской помощью.

Ли мог бы восстановить сцену с Джой, когда она требует слушать ее пленки, а не идти на пляж. Зоя могла бы представить недавнюю сцену на работе или дома, в которой она вела себя как мышка, и эта сцена могла бы быть использована для принятия нового решения. Филипп мог бы мысленно перенестись в то время, когда он в последний раз вел терапевтическую группу.

Грег, как и Филипп, был озабочен своей работой терапевта. Он описывает своего клиента и переносит сцену из недавнего прошлого в «здесь и сейчас».

Грег: Она в ступоре. Она уставилась в пол. И я в таком же ступоре. Я не знаю, что сделать для нее.

Боб: А что вы думаете?

Грег: Я думаю… пытаюсь понять, что делать.

Боб: Пытаетесь? С «попытками» всегда проблемы. Итак, вы не придумываете, что делать и что дальше?

Грег: Дальше я думаю, что все делаю неправильно.

Боб: Приведите родителей в ваш терапевтический кабинет и посадите их позади себя. Говорят ли они, что все, что вы делаете, неправильно?

Грег: Мой отец говорит. Да, у меня отец в голове.

Боб: А профессия вашего отца?

Грег: Хирург.

Мэри: Он что-нибудь смыслит в психотерапии?

Грег: Ничего. (Смеется). Ни слова.

Мэри: Вы крайне глупо поступили… наняв такого некомпетентного инспектора.

Грег: (Смеясь). Точно… точно. Эй, папаша, ПОШЕЛ ВОН!

(Группа смеется).

Боб: Когда вы в следующий раз блокируете способность принимать решения брюзжанием своего Родителя, представьте, что сзади сидит ваш отец… и дайте ему хорошего пинка под зад. У него не больше дел в вашем терапевтическом кабинете, чем у вас в его хирургическом.

Обычно мы используем сцены в настоящем и недавнем прошлом скорее для выяснения фактов и требующих решения проблем, нежели для принятия новых решений. В подобных сценах клиент находится в настоящем, а потому он легче использует свое Взрослое эго-состояние. Ли мог «решить проблему» — что сделать в настоящем, чтоб перестать раздражаться на Джой. Он мог также вновь разыграть сцену с записями и сцену на пляже, чтобы понять, в какую игру играет, говоря «нет» вместо «да», и таким способом покончить с раздражением.

Для многих клиентов принять новое решение легче всего в сцене раннего детства. В этих сценах они действительно дети, они не должны прилагать усилий, чтобы оставаться в Детском эго-состоянии. Кроме того, новое решение ощущается ярче, когда воображаемые протагонисты — люди, давшие изначальное предписание. Чтобы обнаружить сцену раннего детства для Ли, мы могли бы сказать:

«Будьте маленьким мальчиком и услышьте слова „Не кричи на людей!“»,

или

«Кто запретил вам кричать на людей? Выберите сцену»,

или

«Задержите дыхание, как вы обычно делаете, и послушайте себя, вежливо говорящего. Вы напуганы и уступаете кому-то дорогу. Какая сцена из детства вспоминается вам?»,

или

«Чьему нажиму вы поддавались, когда были маленьким?».

Какую бы сцену ни выбрал Ли, цель его работы — расстаться с ранее полученными предписаниями.

Чтобы обнаружить с Филиппом сцену раннего детства, мы могли бы сосредоточиться на его словах «Чувствую, как бегу изо всех сил, но все время отстаю и задыхаюсь, мне не хватает воздуха и я их никогда не догоню» и посмотреть, какую сцену они будят. Он мог бы повторить эти слова или же разыграть их, имитируя бег на месте в погоне за недостижимыми «ими». Он мог бы принять позу, выражающую его чувства. «Покажите своим телом, как вы чувствуете себя, когда не можете их догнать». Когда его тело примет позу, удовлетворяющую Филиппа, мы просто спросим: «Сколько вам лет, и что происходит?».

У Зои сцены раннего детства могут совпасть с «днем рождения», разыгранным участниками семинара. Мы бы спросили, ходила ли она когда-нибудь на дни рождения, и если да, то попросили бы выбрать такой, в котором она играла роль запуганного зайчика. Когда бы она эмоционально включилась в сцену, мы бы попросили ее вести себя в соответствии с ее новым решением. Она могла бы проиграть всю сцену в своем воображении или вместе с членами группы, исполняющими роли других детей.

Если бы Трои не «испарил» свою головную боль, мы бы, вероятно, двинулись к ранней сцене между Троем и его мамой, в которой он сказал бы ей, что расстается с болью и ласками, потому что он лучше пойдет во двор поиграть с ребятами.

Грег мог бы выбрать раннюю сцену с отцом-хирургом.

Наша формула проста. Вместе с клиентом мы находим в его детстве сцену, где он сталкивался с той же проблемой, что и сейчас. Ли, Филиппу, Зое, Трою и Грегу мы могли бы просто сказать: «Закройте глаза и вернитесь назад в прошлое. Как ваши сегодняшние проблемы соответствуют вашим детским проблемам? Найдите сцену».

Мы могли бы использовать и игровую расплату: шантаж плюс характеристики себя и остальных. Ли чувствует себя «раздраженным» и «запуганным». На языке Ребенка он «зол» и «испуган». Он говорит о другом человеке, о Джой: «Ты портишь мне удовольствие», и о себе: «Я не делаю того, что хочу делать». Филипп чувствует себя «загнанным в угол» и говорит: «Другие на порядок лучше меня», и: «Я не могу ничего придумать». Мы могли бы попросить их закрыть глаза, вернуться в детство и найти там соответствующую сцену.

Клиентам доступно несчетное количество ранних сцен, поэтому важно, чтобы выбранная сцена соответствовала решению-предписанию клиента. Только такая сцена будет способствовать принятию нового решения.

Не будь. Новые решения: «Я не убью себя», «Я достоин любви», и «Я люблю себя и буду о себе заботиться». Чтобы принять такие решения, клиент находит сцену передачи предписания и, оставаясь в ней, заново решает: «Я достойна любви, пусть даже ты, папа, и не умел любить», «Я достоин любви, пусть даже ты говоришь, что я убиваю тебя с самого дня рождения», или «Я достойна любви, пусть далее не нашлось людей, пожелавших меня удочерить». (См. Главу 9).

Не чувствуй. Клиент возвращается в сцену детства, чтобы заново решить испытать запрещенное чувство. Он говорит окружающим, что ценит свои способности чувствовать и проявлять чувства, пусть даже люди их не понимают и не одобряют.

Не будь ребенком. В сцене раннего детства клиент утверждает свое право мочить штанишки, гулять, а не заниматься или не нести ответственности за маленького братишку.

Не думай. Если предписанием является «Не думай о нашем семейном секрете», клиент возвращается в сцену детства, чтобы сказать взрослым о том, что он всегда знал этот секрет. Если предписание подразумевает, что клиент «глуп», то в этой сцене он может оспорить такую характеристику.

Не делай этого. Для принятия нового решения «Я сделаю это, даже если ты не захочешь, чтобы я делал», клиент возвращается ко времени, когда его либо поглаживали за неуспех, либо не поглаживали за успех.

Не расти. Здесь снова конфронтация между теми, кто желает задержать клиента в детстве, и самим клиентом, объявляющим, что он не останется ребенком навечно. Часто мы берем у родителей «интервью», спрашивая, почему они боятся взросления своего ребенка… а затем клиент имеет полную свободу принять новое решение «Я вырос, даже если вы желали навсегда оставить меня ребенком».

Нет. Клиент возвращается' к сцене детства, чтобы продемонстрировать, что он не только может, но и будет делать выбор. Он также может объявить родителям, что возвращает им свой страх, ведь это они боялись, когда он хотел жить: качаться на качелях, лазить по деревьям, переходить улицу.

Не будь своего пола. В нашем мире для каждого пола закреплены жесткие правила поведения. Тот, кто стремится быть иным по полу, естественно, нарушает эти правила. Девочки, желающие быть мальчиками, ведут себя отнюдь не «сладко и нежно». Мальчики, которые хотели бы родиться девочками, позволяют себе нежность и мягкость и получают за это насмешки суперменов. Поместив себя в сцену раннего детства, клиент принимает новое решение любить себя «таким как есть». Если клиент чувствует вину за то, что он «неправильного пола», мы просим клиента воссоздать сцену рождения, в которой он сможет сказать родителям, кто на самом деле несет ответственность за его пол.

Не будь близок. Это предписание имеет так много разных значений, что каждый раз необходимо отыскать сцену, в которой оно давалось, а затем уже в ней клиент может принять новое решение: «Я буду близок к другим, далее несмотря на то, что вы не были близки со мной» или: «Я буду сексуальной, даже несмотря на то, что вы боялись секса», или: «Я позволю себе быть зависимым, даже несмотря на то, что мне не удалось быть зависимым от вас». Иногда изначальное решение принималось не под влиянием принятого предписания, а в результате травмы. «Ты умерла, и я решил никогда больше не любить. Сейчас я люблю… даже несмотря на то, что ты умерла. Я разрешаю себе любить».

Не будь значимым. В ранней сцене, например, за обеденным столом, клиент расстается с робким способом заставить семью выслушать его. Он осознает собственную значимость, даже если остальные продолжают ее отрицать.

Не будь хорошим. Таким может быть решение человека с психосоматическими болями, или того, кто использует боль как средство против наслаждения или успеха в жизни. Наши помощники Джон Мак-нил и Эллин Бейдер1 возвращают клиентку в сцену раннего детства, чтобы она смогла избавиться от боли.

Эрда: Меня страшит боль… хотя я и знаю, что это не сердце. У меня

болит в груди… Джон: Хотите стать маленькой девочкой?

Эрда: Ага. (Кивает головой.)

Джон: Увидьте перед собой своих маму и папу. (Эрда говорит, что видит.)

Эллин: Позвольте себе быть маленькой.

Эрда: (Описывает себя маленькой.)

Джон: Посмотрите на родителей и опишите их. (Она описывает.) Позвольте себе увидеть, какой болью они соединены.

Эрда: (Начинает рыдать.)

Джон: И оставаясь маленькой девочкой, не скажете ли им, что вы отделены от их болевой связки?

Эрда: Моя мама никогда не позволила бы мне отделиться! (Всхлипывает). Я пойду в уголок почитать, а она мне не разрешит. (Она говорит совсем как ребенок.)

Джон: Итак, вы отделились.

Эллин: Когда вы уйдете в уголок, Эрда, позвольте себе осознать, как сильно вы хотели быть отдельной.

Эрда: О, да. Я не могла выносить шум и ссоры и бьющуюся об пол посуду. Я так боюсь. Я просто хочу уйти, но… некуда. Мама заставляла меня обмывать отца, когда он был мертвецки пьян. Я хотела убежать…

Эллин: Еще бы нет!

Эрда: (Продолжает всхлипывать.)

Эллин: И вы достойны того, чтобы в вашем доме кто-нибудь заботился о вас.

Джон: И позволял вам чувствовать, что вы — отдельное человеческое существо.

Эрда: Я — отдельная. Я могу выглядеть, как вы. Я могу испытывать к вам нежные чувства, но я — не вы. Я не должна взваливать на себя вашу боль.

Она видит их и объявляет, что отделена от них и не берет на себя их боль.

Воображаемая сцена — та, которая либо не происходила, либо не могла происходить. Эрда могла воспользоваться воображаемой сценой, например, представить себя путешествующей в маленьком каноэ по своим венам и артериям в поисках места, где находится боль. Приплыв в это место, она могла бы описать его как закрытый, заблокированный или напряженный кусочек пространства. Затем можно представить его излечение.

Филипп мог бы принять новое решение, поработав со своей фантазией, как со сном, где он бежит и не может догнать. Тогда бы он мог обратиться к любой части сна: к дороге, по которой он бежит, к пейзажу, который он создает, к другим бегунам, к себе, видящему этот сон. Свое рычание Ли мог бы воображением превратить в львиный рык и таким образом стать обладателем мощи царя зверей.

Боб просит Эдит, которая начала создавать воображаемую сцену, стать своим блоком:

Эдит: Сколько раз я чувствовала, что полностью блокирована! И это переносит меня в детство. Блокирована, как маленькая девочка.

Боб: Я запутался. Не могли бы вы встать и побыть своим блоком. «Я тот самый блок». (Громко произносит.)

Эдит: Я не такой блок. Я пушистый.

Боб: Отлично. Будьте пушистым блоком и расскажите Эдит, что вы делаете.

Эдит: Я весь такой Пушистый, бесформенный, вялый. Толкнете меня, я откачусь и появлюсь в каком-нибудь другом месте.

Боб: Чтобы не блокировать Эдит от…

Эдит: Думания.

Боб: Противодумательный блок.

Эдит: Я еще и противовспоминательный.

Боб: Я не хочу, чтобы ты, Эдит, вспоминала, потому что…

Эдит: Я не хочу, чтобы ты, Эдит, вспоминала, потому что… я не знаю.

Боб: Закройте глаза и повторяйте: « Я не хочу, чтобы ты, Эдит, вспоминала, потому что…».

Эдит: О! Чтобы ты не испугалась.

Боб: Будьте Эдит.

Эдит: Ну, блок, это, конечно, неплохо, но иногда я хочу и рискнуть. Хочу, чтоб ты убрался вон, вымелся отсюда!

Боб: Еще немного таких желаний — и вам потребуется гуманитарная помощь!

Эдит: (Смеется.) Да-а. Ты мне не нужен. Я собираюсь вытолкать тебя взашей. (Расплывается в улыбке.)

Боб: Что случилось?

Эдит: Он испарился, не. успела я накинуться на него.

Боб: Вы настолько могущественны, что вам и не потребовалось выталкивать его? Вы просто испарили его.

Эдит: Я?

Боб: Ну, да… а чей это был, простите, блок?

Мэри: Не-а, это не вы. Это Боб сделал. Я видела, как он включил свой секретный лазерный испаритель. А вы не заметили? А теперь он пытается сделать вид, что он тут ни при чем, что это вы, маленькая и беспомощная, уничтожили блок.

Эдит: (Смеется). Я… о, Господи, у меня такая ясная голова. Я такая ясная. Со мной мой антиблокатор, и вы его у меня ни за что не отымете! Я никогда не чувствовала себя такой просветленной. Я могу думать… я думаю.

В течение следующих нескольких дней Эдит с большим удовольствием использовала свой антиблокатор для уничтожения проти-водумательного блока. Позже она вспомнила эпизод из раннего детства, когда мама обвинила ее в краже денег. Под градом маминых обвинений Эдит совершенно запуталась и, в конце концов, призналась в краже. Мама погладила ее по головке и сказала, какая она хорошая девочка, что рассказала маме правду. Теперь, воссоздав эту сцену, Эдит призналась, что никогда не крала этих денег, но ей хватило ума признаться в обратном. Лучше запутаться, но остаться любимой, чем четко думать и прослыть лжецом. Она говорит это своей маме. Затем она торжественно заявляет, что больше не нуждается в путанице как средстве добиться любви или еще чего-нибудь.

Клиентка, которая работала с нашей помощницей Джин Керфут, имела дело со «стеной». Она была одинокой, отстраненной женщиной, боящейся любых отношений, кроме случайных встреч. Во время терапии она рассказала о «стене», ощущаемой ею с детства. Постепенно она увидела, что стена, которую она считала патологией, сослужила ей хорошую службу, защищая от вторжений в ее внутренний мир матери, женщины бесцеремонной и неумной. Она поняла, что, хотя последствия ранних решений и могут быть деструктивны, во время их принятия они, без сомнения, полезны и часто используются для самозащиты.

Джин Керфут утверждает: "Когда решение, принятое в раннем детстве, содержит метафору, как в данном случае: «Я не буду близка… я окружена стеной», для терапевта полезно включить эту метафору в новое решение. Она приняла новое решение, когда представила, как прорубает дверь в стене, чтобы иметь выбор: оставаться внутри стен или выйти наружу".

У Мери есть любимый пример воображаемой сцены. Он был рассказан Грэмом Барнсом3 и касался участника одного из межрасовых семинаров, проводимых для духовенства фундаменталистской церкви. Священник изводил себя работой и мыслью о бывших прихожанах, ныне отказывающихся посещать церковь. Он не верил, что ему доступно счастье, пока он не найдет путь к сердцам этих заблудших овец. Грэм попросил его представить себя на дороге в рай. С пылающим лицом священник описал ангелов, музыку, торжественно мерцающее золото. «Вы счастливы?», — спросил Грэм. «О, да. Бесконечно!» «А теперь оглянитесь вокруг. Все ваши прихожане и экс-прихожане счастливы в раю?» Священник перестал улыбаться и горестно покачал головой: «'Нет, не все», «И что вы чувствуете?», — спросил Грэм. «Печаль. Печаль и растерянность». Затем он рассмеялся. С позиции счастливого Ребенка он увидел, что запрограммировал себя на печаль, где бы он ни находился: в раю или на Земле. И он изменил свое решение.

Сны, как и фантазии, — прекрасный инструмент для принятия новых решений. Человек, которому снился сон об утонувшем в бассейне сыне, изменил решение, узнав в мертвом сыне свою Детскую сторону. Другому человеку, чьим контрактом было завершение диссертации, приснился следующий сон:

«Я отвожу свою машину в автосервис. Когда я прихожу за ней, она починена, но я не могу на ней уехать, так как кто-то навалил перед ней кучу кирпичей. Я жалуюсь механику, он отвечает, что он тут ни при чем. Я нахожу хозяина, он говорит то же самое. И вот я просто стою там, смотрю на машину и на кирпичи. Я бессилен что-либо сделать».

Играя свою роль, он ощущает разочарование. Ничто в нем не желает заняться уборкой кирпичей. Мы просим его остаться в своем сне, побыть кирпичами, машиной, механиком, хозяином, самим собой, а затем почувствовать, как проходит время… осень, зима, весна, лето, снова осень. Мы считаем времена года, пока он стоит и в прострации смотрит на кирпичи. Внезапно, воскликнув «Это невыносимо!», он вскакивает со стула и начинает метаться по комнате, как бы перенося кирпичи. Видно, как ему нравится, что он трудится себе во благо. На следующей неделе он прислал нам первые страницы своей будущей диссертации. Теперь он убирал кирпичи уже в реальной жизни. Джордж Томпсон4, помощник терапевта, пользуется этой техникой.

Он уверен, что «сон является отражением прошлого, эмоции при пробуждении — отражением шантажа в настоящем, а принятие нового решения легко достижимо через создание сну другого конца». При таком подходе терапевт, выслушивая новые концовки, сразу обнаруживает нехватку самостоятельности: «Послушайте, у вас есть возможность закончить ваш сон, как вам хочется, а вместо этого вы продолжаете придумывать печальные концы!», или «Имея возможность придумать все, что вы хотите, вы продолжаете сочинять концовки, зависящие от перемен в других людях». Клиент переписывает сон, пока и он и терапевт не согласятся, что данный конец включает в себя новое решение.

Сцены в будущем могут быть как игрой воображения, вроде описанного выше рая священника, так и репетицией ожидаемых событий. В следующем разделе Ли для принятия нового решения начинает с важной будущей сцены (устному экзамену на лицензирование), затем использует комбинацию сцен плюс Бычий Глаз Боба.

Мы, как правило, советуем терапевтам заканчивать одну сцену, прежде чем начинать работать со следующей. Когда клиент разговаривает со своим стиснутым кулаком, боссом, умершим отцом, напряжением в плечевом поясе, он, вероятнее всего, придет в конце не к новому решению, а к полной путанице. Вот пример с Ли. Переходя от сцены к сцене, Ли не работал со всей сценой целиком ни в сцене с комиссией, ни будучи в роли своих рук, ни в ранней сцене с мамой, ни снова в сцене с комиссией.

Ли: Боюсь, что не сдам экзамен.

Мэри: Будьте на экзамене и создайте сцену. Во-первых, кто экзаменаторы? Представьте себе экзаменаторов того типа, которого вы больше всего боитесь.

Ли: (Описывает экзаменаторов. Затем он представляется им. Он рассказывает о своих достоинствах вежливо, напряженно и смущенно-смазанно.)

Мы просим членов группы представить материал Ли от своего имени. Один делает это очень сухо и академично, другой с воодушевлением и энтузиазмом, третий с напором и нажимом.

Ли: Бесполезно. Я… я не знаю, как лучше всего представить им себя. И уж точно я не знаю, как лучше всего отвечать на их вопросы.

Мэри: Я попросила их сделать это, чтобы вы увидели, что не существует лучшего способа. Эби говорил в соответствии со своими критериями, Энн и Арт — со своими.

Ли: (Бросает руку безнадежным жестом.)

Боб: Еще раз махните рукой. Вот так. Теперь будьте вашими руками. Что они говорят?

Ли: К черту их всех! К черту, к черту! К черту комиссию, к черту ТА! К черту все. (Ли после глубокого дыхания и рычания на Джой научился быть решительным.) Я злюсь на многие вещи, которые мне приходится делать.

Мэри: Так. Что происходит, когда вы — маленький мальчик… сейчас вы дома… Что происходит, когда ты говоришь: «Я злюсь на многие вещи, которые мне приходится делать».

Ли: Я так никогда не говорил.

Мэри: Ну-у…

Ли: Я всегда злился, но не мог этого показать.

Мэри: Будьте там.

Ли: Мама, я злюсь на тебя. За то, что твой любимчик — Джо. Только и слышу, какой он замечательный. Ах, он с удовольствием ест это литовское дерьмо, которым ты нас пичкала! Меня тошнило от этой пищи: зеленые одуванчики, зеленый лук… а ты знай повторяешь: «Джо, ты все съел! Ли, почему ты не доел? Почему ты не похож на Джо?».

Мэри: Ответьте ей.

Ли: К черту, мама. Я хочу, чтобы ты видела во мне меня, а не кого-то, кто должен походить на Джо. (Все еще приспосабливается, упрашивает.)

Мэри: Хорошо, вернемся к маме и Джо через минутку. А сейчас — видьте перед собой экзаменаторов и скажите им то, что говорили маме.

Ли: Я хочу, чтобы члены вашей комиссии видели во мне меня, а не копию Джо. (На этот раз он говорит твердо, без умоляющих ноток.)

Участник группы: Здорово сказано.

(Аплодируют)

Мэри: А теперь, не осознаете ли вы, что каждый представляет себя i окружающим по-разному — Эби, Энн, вы — и экзаменационная комиссия — не ваша мама, а вы — не маленький Ли.

Ли: Я начинаю понимать, что совершенство — это не Джо с мамой. Вот где собака зарыта… именно здесь. Быть на пять значило… быть похожим на Джо, а я не мог этого добиться.

Боб: Совершенство заключается в поедании литовского дерьма.

Ли: Класс! Я больше не собираюсь есть ничье дерьмо!

Мэри: Замечательно! Сообщите это комиссии.

Ли: Я не ем дерьмо. Я не ем! Я — не Джо! Я — это я! Я, — ЭТО Я!

Ли представляет себя комиссии; на сей раз он делает это энергично и в меру напористо.

Переход к другой сцене происходит, когда клиент внезапно понимает, когда именно принято некое важное решение. Джим Хинан — терапевт и наш помощник:

Линда: Мне снится сон… кошмар. Я бы хотела избавиться от него.

Джим: Хм-м. Он вам часто снится?

Линда: Все время снится.

Джим: Все время?

Линда: Раз в одну-две недели — всю жизнь с такой частотой.

Джим: Даже когда вы были младенцем?

Линда: Нет, лет с четырех-пяти, точно не помню.

Джим: Точно не помню. (Отражение).

Линда: Ну, как размытое пятно — чуть мерцает, точно не знаю.

Джим: Это «пятно» похоже на ваш сон?

Линда: Да. (Кивает).

Джим: Когда вы видели его в последний раз?

Линда: Прошлой ночью.

Джим: Будьте там — в вашем сне — и расскажите, что происходит.

Линда: Я лежу в кровати, и вдруг раздается громкий звук. Я вскакиваю. Бегу по длинному темному коридору. Мне страшно. В конце коридора свет и телефон на стене. Из телефона кричит голос. Я просыпаюсь. Он снова и снова кричит: «Линда, Линда!».

Джон: Вы просыпаетесь в страхе?

Линда: (Смотрит испуганными, широко открытыми глазами). Да.

Джон: Будьте коридором. Расскажите сон, как его видит коридор.

Линда: Мой телефон кричит: «Линда, Линда!».

Джим: Будьте голосом в телефоне.

Линда: Я — голос в телефоне. Я кричу: «Линда, Линда!».

Джим: Кричите.

Линда: Линда, Линда! (Истерически кричит. В тот же момент она внезапно падает головой на колени и начинает плакать. Через какое-то время начинает говорить голосом маленькой девочки.) Это ночь, когда умер мой папа. (Переходит на Взрослый голос.) В душе у него случился сердечный приступ, и он упал, проломив стеклянную дверь. Я выбежала в коридор. Он звал: «Линда, Линда!».

Джим: Что происходит?

Линда: Мама говорит мне, что это — всего лишь плохой сон и я должна идти спать. (Всхлипывает).

Джим: Сколько вам лет?

Линда: Четыре с половиной.

Джим: Выйдите из сна и вспомните реальное событие. Хотите поработать с ним?

Линда: Да.

Джим: Будьте снова в своей постели, после того, как мама отослала вас туда. Будьте там!

Линда: Я в постели. Я боюсь. (Плачет тихонько.)

Джим: Что вы говорите себе?

Линда: У меня был страшный сон, но это не сон!

Джим: (Ставит перед Линдой стул.) Скажите это своей маме.

Линда: Это не сон. Я слышала. Слышала! Я ничего не выдумываю. Я слышала. Это не сон.

Джим: Будьте мамой. Мама, что ты хочешь сказать?

Линда: (Мама). Я боюсь.

Джим: Скажите маленькой Линде.

Линда: (Мама). Я тоже боюсь. Прости меня. Ты ничего не выдумала. Я хотела, чтобы это было сном. Меня тоже зовут Линдой. Твой папа звал меня.

Джим: Будьте маленькой Линдой.

Линда: У меня и глаза, и уши в порядке — я знаю, что такое сон, и я понимаю разницу! (Смотрит на Джима и кивает.)

Джим: (Кивает и улыбается.) Скажите это здешнему народу.

Линда: (Оглядывает группу.) Я не сумасшедшая. Я понимаю разницу! (Улыбается.)

Джим: Как вы сейчас?

Линда: Я закончила. Чувствую волнение… и грусть.

Джим: Закончили с мамой?

Линда: На сейчас — да. Спасибо.

Джим: Поблагодарите также и маленькую Линду!

На следующей встрече она сказала «прощай» своему отцу, а через полгода сообщила, что больше не видит кошмаров.

Нас часто спрашивают, как мы определяем, какой тип сцены использовать. Мы руководствуемся следующими нежесткими правилами: 1) Мы переходим от фантазии к реальности, если последняя более важна. Например, так сделал Джим при работе со сном Линды. 2) Мы используем сцену, которая интересует как клиента, так и нас, и в которой клиенту, похоже, легче ощутить энергию свободного Ребенка. 3) Если клиент не принимает нового решения, в следующем рабочем сеансе мы меняем сцену. После принятия нового решения мы очень часто возвращаемся к первой сцене, чтобы дать клиенту возможность закрепить свое решение. 4) Меняя клиентов, мы меняем и типы сцен, чтобы избежать повторений и стереотипного, приспособленного поведения. Если один клиент принял новое решение в ранней сцене, работа со следующим будет проходить в недавнем прошлом, в настоящем или в воображении. 5) Если клиент регулярно работает в определенном типе сцен, мы предлагаем ему поэкспериментировать в другой модальности. 6) Если один из нас проводит «мозговую атаку», он (она) имеет приоритет. Если же результат этой «атаки» нулевой, мы восстанавливаем правила.

Клиенты легко учатся создавать сцены в реальной жизни, в воспоминаниях, в воображении и ощущать себя своим Ребенком в этих сценах. Если происходит только это, результаты можно назвать совершенно антитерапевтическими. Клиент снова и снова проигрывает и переживает в чувствах те же сцены, мысли, эмоции и, вместо излечения, усугубляет свою патологию. Мэри вспоминает клиентку, которая свое трогательное прощание «с тетушкой» закончила словами: «Это мое последнее „прощай“ тебе!». Мэри спросила ее, а когда и где имели место предыдущие прощания. «О, я говорила тетушке „прощай“ с Фрицем Перлзом, и в Нью-Йорке, и…». И она назвала еще с полдюжины известных терапевтов. Чтобы принять, наконец, новое решение, ей необходимо вооружить своего Ребенка новым пониманием, осознанием ситуации — пониманием достаточно сильным, чтобы разрешить себе измениться.

Наша роль как терапевтов состоит в непрерывном внимательном поиске в каждой сцене «чего-то пропущенного», что позволит перевести сцену из разряда трагедии в разряд драмы со счастливым концом. Чтобы выгнать со сцены жертвенность, мы полностью концентрируемся на проблеме клиента. Для этого мы мысленно делим сцену на три составляющие: сам (или клиент), контекст сцены и другие персонажи сцены. Мы проясняем для себя, какие специфические факты, мысли, чувства и поведение подавляет клиент по отношению к себе, другим или контексту, чтобы продолжать чувствовать себя жертвой старого решения.

Все люди внимательны или невнимательны выборочно. Так, Мэри, когда читает, ничего не слышит. Чтобы привлечь ее внимание, Боб заводит какую-нибудь дурашливую речь: «Эй, Мэри, а не слоны ли танцуют у нас на лужайке? Думаю, это они! И заметь, мартышки тоже резвятся, прыгая по деревьям». В конце концов она начинает слышать. Эрик Берн иногда не видел. Работая с Бобом в одном и том же здании и часто встречаясь, Эрик однажды спросил Боба, сбрившего бороду год назад: «Когда вы перестали носить бороду?». Ребенок может весь день играть на улице, не замечая, что у него температура и болит ухо. В процессе терапии нас интересуют области невнимания, присущие данному клиенту.

Вирджиния Сатир пишет, что клиенты постоянны в невнимании к себе, контексту или другим. Так, обвинитель невнимателен к нуждам и желаниям других, когда он их ругает и обвиняет. Миротворец недооценивает себя. Рациональный человек, требуя «фактов», недооценивает как себя, так и других. Иррациональный недооценивает все стороны жизни. Мы добавляем к списку Вирджинии еще и «детей-цветы», которые игнорируют контекст и поэтому не могут решить проблемы, существующие в действительности.

Когда обвинитель блокирует новое решение, он, как правило, ждет изменений от других, на самом деле имея в виду: «Я не сдамся, пока этот человек не сделает что-нибудь для меня». Новое решение возможно только тогда, когда он захочет увидеть «этого человека» в другом свете и понять, что не тот заставляет его чувствовать.

Миротворец останется в тупике, пока не позволит себе ощущать самого себя, свои нужды, желания и эмоции. Он должен дать отпор «другим» в прошлом, осознав, что не несет за них ответственности и не «заставлял» их чувствовать.

Рационалисту нелегко найти контакт со своими и чужими чувствами из-за чего перейти в эго-состояние Ребенка тоже нелегко. Мы поглаживаем его за создание сцен и разрешение себе чувствовать в них. Мы очень осторожны, чтобы невзначай не подтолкнуть его к драматизации, поскольку знаем, что хотя принятые им новые решения часто едва выражены, они так же значительны, как те, что приняты эмоционально и шумно клиентами другого типа.

От иррационалиста (психотика) мы сначала требуем только Взрослых решений. Он принимает решение, изучая сцены в настоящем и недавнем прошлом. Даже возвращаясь в прошлое, его рассказ представляет скорее отчет Взрослого, нежели реакцию Ребенка. Мы немедленно прекращаем сцену, если он в ней становится иррациональным. «Ну-ка, переместитесь в кресло наблюдателя. Будьте моим консультантом. Что такого случилось с клиентом… с вами… что он решил вести себя как сумасшедший?» Мы прерываем сцену, чтобы восстановить функционирование Взрослого. Только когда клиент демонстрирует жесткий Взрослый контроль, он может без ущерба для работы перейти к в эго-состояние Ребенка.

«Ребенок-цветок» так легко принимает новые решения, что иногда терапевт совершенно уверен, что клиент проделал основную часть работы, пока не увидит на следующей встрече, что никаких последствий этим решениям и не предполагается. «Ребенок-цветок» — большой знаток в понимании себя и других и в воссоздании эмоций. Если терапевт не стоит непоколебимо на страже практичности, он может разыгрывать трогательные спектакли, не меняясь ни на йоту. После принятия каждого нового решения «ребенок-цветок» должен четко осознавать, что он собирается сделать в соответствии со своим решением.

Рассматривая контекст сцены, мы не перестаем спрашивать себя, что в этом контексте не замечает клиент из-за стремления подтвердить старые предписания и решения. Что должен знать клиент о контексте, чтобы выполнить свой контракт?

Пэт, которая одна растит двоих детей, заключила контракт найти способ не чувствовать себя «всем на свете пришибленной», а радоваться и улучшить свою нынешнюю жизнь. Ее изначальные предписания — «Не будь ребенком» и «Не добейся успеха». Ее шантаж — печаль в настоящем и беспокойство о будущем.

Пэт возвращается к сцене из детства. Ей запрещают играть главную роль в школьной постановке. Вместо этого она должна продолжать работать в маленькой нью-йоркской кондитерской, их семейном предприятии. Она говорит: «Какая разница! Буду я играть в спектакле или не буду, все равно все так ужасно. В нашей жизни невозможно быть счастливой». Слыша эти слова, мы отодвигаем в сторону проблему школьной пьесы, которая позднее может послужить инструментом для принятия другого решения, если Пэт решит отстаивать свои права на «звездную роль». На первый план мы выдвигаем ее прежнее решение о том, что невозможно быть счастливой, если жизнь не изменится.

Она описывает свой дом и кондитерскую, затем мы даем следующее задание: «Представьте, что вы в том же месте… в кондитерской. Единственное отличие заключается в том, что в день вашего рождения добрая фея залетела к вам в комнату и осыпала вас пыльцой счастья. Будьте в кондитерской и найдите способ чувствовать себя счастливой НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО!». Она делает это и обнаруживает, что кондитерская — место, где, можно быть как печальной, так и веселой. Ее семья окрасила это место в печальный цвет, и Пэт решила, что их чувства — единственная возможная реакция на контекст их жизни. Этот воображаемый эксперимент освободил ее для поисков счастья и изменений в сегодняшней жизни.

Нэд тоже сконцентрирован на плохой стороне своего жизненного окружения. Его контракт: решить — жить ли счастливо, оставшись в семье, или жить счастливо, уйдя из нее. Он дважды расходился с женой, сейчас они снова живут вместе. Его изначальное предписание — «Не будь близок». Он помнит единственный светлый период в своей жизни, когда он жил на ферме с бабушкой. Но затем его заставили уехать к родителям в Чикаго и ходить в «ужасные, садистские чикагские школы». В его ранних сценах есть много очевидных направлений для работы. Так, ему понадобится сказать бабушке «прощай», а родителям — что он будет близок с людьми, пусть даже его могут однажды и разлучить с ними. Но так как до конца терапевтической встречи остается всего 15 минут, мы хотим, чтобы Нэд поработал в сцене, которую можно завершить быстро. Прощания, как правило, занимают довольно много времени.

Мэри: Очутитесь в школе, которую вы заканчивали. Что вы видите?

Нэд: Толпу дерущихся юных садистов.

Мэри: Посмотрите внимательно вокруг. Войдите в школу и обойдите ее.

Нэд рассказывает об обшарпанных, переполненных, грязных классах, раздраженных учителях и дерущихся мальчишках.

Мэри: Молодец. У вас здорово получается перемещение в ту сцену.

Выйдите на школьный двор. Видите дерущихся мальчишек?

Нэд: Да. (Описывает сцену).

Мэри: Все мальчишки дерутся?

Нэд: Нет, не все. Некоторые ребята играют в мяч.

Мэри: Интересно. А что делает Нэд?

Нэд: Просто сидит там на скамеечке. Грустный.

Мэри: Кто-нибудь из ребят сидит рядом с ним.

Нэд: Да.

Мэри: Мне странно, почему Нэд с ними не подружится.

Нэд: Я не знаю. Он просто не дружит с ними. Школа огромная. Я помню мальчика, похожего на меня… жил в моем доме. Я не часто играл с ним. Не знаю. Мне было так грустно.

Боб: Будьте Нэдом. На скамеечке. И скажите: «Я буду грустить, пока…».

Нэд: Я буду грустить, пока…пока…пока я не вернусь к бабушке. (Коротко всхлипывает.) Я так и не вернулся.

Боб: Да-а. А теперь увидьте жену и скажите: «Я буду грустить, пока я не вернусь к бабушке».

Нэд: Ради Бога! (Смеется.)

Жозе, сын сезонника-мексиканца, недооценивает пагубность школьной обстановки его детства. Хотя он и понимает, что тамошние учителя были предубеждены против испаноговорящих детей, он считает корнем зла свою «глупость». Жозе настаивает, что, будь его индекс интеллекта повыше, он бы смог преодолеть свои проблемы. На предыдущих встречах он получал поглаживания от членов группы за меткие замечания по поводу их проблем. Он провел эксперимент на двух стульях между своей «тупой» и «умной» половиной. Он понимает свою игру, в которой он подает неуместные реплики, получает в ответ критику и таким образом укрепляет уверенность в своей глупости.

Мы просим его мысленно перенестись обратно в школу. Он делает это и судорожно всхлипывает от болезненности эксперимента. Он не может объяснить учителям, что ему надо в туалет, его бьют линейкой, когда он говорит по-испански, дают старые и рваные учебники, в то время когда у англоговорящих детей новые, и переводят в класс для детей с замедленным развитием. 30 минут он путешествует по ужасным школьным годам, к концу рассказа у многих в группе слезы на глазах. Мы просим его снова стать взрослым и сказать маленькому Жозе, что надо быть очень умным мальчиком, чтобы в таких невыносимых условиях выучиться читать и писать по-английски и закончить школу. В конце встречи Жозе громко признает свой ум.

В сцене важные для клиента другие будут играть свои роли так, как помнит или воображает их клиент. Другие — не объект для изменений. Если отец не дает никаких оснований считать себя любящим родителем, мы не будем смотреть сквозь пальцы на сцену, в которой отец неожиданно становится любящим папочкой. Клиентка может понять своего нелюбящего отца, поспорить с ним, сообщить, что нашла в нынешней жизни человека, который любит ее, и, наконец, может изменить саму себя. Отца она изменить не может. Это центральное утверждение, ибо многие клиенты поддерживают свое несчастье, чтобы заставить измениться родителей; у нас они учатся нести ответственность за себя, неважно, как при этом устроен остальной мир.

Жозе, осознав вначале жуткую обстановку, царившую в его школе, на следующем шаге разбирается со своей первой учительницей. Он помнит ее и, проиграв роль этой учительницы, хотя и не изменяет никак ее саму, зато изменяет себя.

Жозе: Мисс Джонс, мне было всего лишь девять лет, когда я пришел к вам в класс. Вы — моя первая учительница. В школу я раньше не ходил. Все остальные ребята проучились уже три года. Они могли читать, писать и говорить по-английски. Конечно, они говорили по-английски. Я не глупый, если не понимаю по-английски.

Боб: Скажите ей: «Вы глупая, мисс Джонс».

Жозе: Да, вы глупая! Вы глупая и злая… очень глупая. Если бы вы были умной, вы бы поняли, что я не глупый. Я просто не знал английского.

Боб: Сколько времени понадобилось вам, чтобы начать понимать английский в ее классе?

Жозе: Я думаю, дольше, чем должно было бы быть. Понимаете, мы, мексиканские ребята, разговаривали между собой… не по-английски. И мои родители так и не научились говорить по-английски. Да и старшие братья толком до сих пор не говорят. В общем… наверно, целый год.

Боб: Сколько мексиканских детей в классе?

Жозе: Около трети. Нас всех считали глупыми, а я был самым глупым. Так она думала.

Боб: Хорошо. Значит, мисс Джонс каждый день слышала в школе испанскую речь, а вы каждый день слышали английскую. Выучили английский за год? Сколько потребовалось мисс Джонс, чтобы выучить испанский?

Жозе: Она его никогда не выучила. Боб: Так кто из вас глупый? (Жозе и вся группа смеются.)

На ранних этапах лечения мы фокусируем внимание на недостатках других, особенно родителей и старших братьев и сестер, чтобы выявить предписания-решения или рассеять сегодняшнюю взрывоопасную ситуацию. Когда муж с женой постоянно ссорятся, они легче поддадутся лечению, если поймут, что он обучен отцом избегать при помощи ссор несексуальной близости, а она обучена матерью избегать тем же способом сексуальной близости. Суицидальный клиент делает первый шаг к заключению контракта, когда видит, что его позыв к самоубийству есть ответ не на сегодняшнюю ситуацию, а на принятые давным-давно сообщения о себе.

Начав лечение, Мич должен прочувствовать жесткость и перфекци-онизм своего отца. Мич был подавлен, думал о самоубийстве и ругал себя за несовершенство. Переместившись со своим отцом в сцену детства, он понимает, что тот никогда не хвалит его ни за мысли, ни за поступки. Если Мичу что-либо удается, отец требует, чтобы в следующий раз Мич сделал еще лучше. Поняв это, Мич мобилизует свой подавленный детский гнев и кричит: «Я достоин любви, ты, проклятый! Я достоин любви! Это твоя вина, не моя, что ты не знал, как любить меня!». Это его первое новое решение. Позже, уже в другой сцене, он решает: «Я не должен быть верхом совершенства, чтобы жить! Я себя не убью, если не оправдаю твоих ожиданий!».

Некоторые клиенты защищают своих родителей, отказываясь признать родительскую патологию, и таким образом блокируют себя от принятия необходимых новых решений. Когда это происходит, мы часто просим клиента убрать себя со сцены, чтобы лучше в ней разобраться:

Мэри: Эй, идите сюда и сядьте рядом со мной. Увидьте маленькую Кору и ее отца. Представьте себе, что вы терапевт.

или

Мэри: Господи, если бы я росла в такой семье, мне б точно было плохо. Я готова поспорить, что Кора просто не хочет, чтобы другие дети знали, как ей плохо.

или

Мэри: Я знаю, в вашей семье нельзя рассказывать соседям, что происходит в доме. Станьте соседкой и поймите, что она о вас знает.

или

Боб: Я уверен, что ваша предназначение в жизни — оберегать отца. Когда вы были маленькой, как вы его оберегали?

или

Мэри: Понятно, вы пытались сделать вашу мать счастливой. Была ли она счастлива до вашего рождения?

Джеб: Нет. Ее мать умерла, когда она была совсем юной.

Мэри: И приемная мать не сделала ее счастливой? А сейчас она счастлива?

Джеб: Нет.

Мэри: Итак, всю ее долгую жизнь после смерти матери никто не смог сделать вашу маму счастливой. Правда? Скажите ей: «Никому не удается сделать тебя счастливой».

Хью хочет преуспеть в качестве семейного терапевта. Он приносит запись семейного терапевтического сеанса. На этом сеансе все успешно работают, пока жена не начинает рыдать. Работа останавливается. Хью и муж пытаются ее утешить. Старшая дочь присоединяется к их попыткам, младшая физически уклоняется от утешения, уйдя в туалет, а сын начинает вести себя отстранение.

Мы выключаем пленку.

Боб: Как это соответствует вашему собственному детству?

Хью: Не вижу соответствий. Я… мой отец был манипулятором. А мать была стержнем, державшем нас вместе.

Мэри: Ну, думаю, это чему-то соответствует. Увидьте, как плачет папа или мама, и почувствуйте себя беспомощным. Все, что вы можете — это утешать.

Хью начинает всхлипывать, одновременно рассказывая, как его мама в отчаянии от своего замужества приходила к нему в детскую и проводила всю ночь, плача и раскачиваясь в кресле-качалке. Хью пытался утешить ее. Мы работаем с Хью, пока он не начинает чувствовать глухое раздражение против мешающей ему спать матери. Он заканчивает работу словами: «Ма, мне так жаль, что ты грустишь. Я ничего не могу изменить в ваших с папой отношениях. Только он и ты могут как-то помочь себе. И, кроме того, я маленький мальчик, которому надо выспаться. Забери свою качалку из моей комнаты». Теперь Хью, работая с клиентами, учится различать, когда ответственность лежит на нем, а когда — на клиенте.

Клиент видит в родителях не только негативное. Мич, хотя и решил жить, несмотря на неодобрение отца, продолжает чувствовать себя обманутым им.

Боб: Что вы знаете о детстве своего отца?

Мич: Немного. Он вырос в Китае.

Боб: Будьте вашим отцом в возрасте, когда он жил в Китае.

Мич: (В роли отца). Мне… э-э… сколько там лет. Я стал работать на рисовых полях, как только начал ходить.

Боб: Ощутите, как это было.

Мич представляет скудную и полную тяжелого труда жизнь.

Мэри: Совсем малыш для такой тяжелой работы? Скажи мне, а кто тебя хвалил за твое усердие?

Мич: (В роли отца). Никто. Чтобы есть, надо работать. Ни у кого нет… нет времени, чтобы хвалить. (Мич тихо плачет, закрыв руками лицо, затем встает с «отцовского» стула и пересаживается на свой.) Да, я слишком многого жду от него.

Мэри: Да, слишком многого.

Боб: Позвольте мне рассказать вам одну историю. Мой отец тоже никогда меня не хвалил. Он обеспечивал всю семью и привил нам правильное отношение к работе. Несколько лет назад, когда он был еще жив, я вдруг понял, что тоже никогда не хвалил его. Поэтому в очередной раз, когда я приехал к нему в гости, я сказал: «Ты был хорошим отцом. Я помню, как ты брал меня на стадион Янки и мы смотрели, как играет Бейб Рут. Мы классно проводили тогда время». В ответ он пробурчал что-то невнятное. Позже, после обеда, когда я прилег отдохнуть, он зашел ко мне и взял меня за большой палец на ноге. Я думаю, это максимальная близость, которую он мог позволить себе по отношению к сыну. И он сказал: «Ты был совсем неплохим сыном», — развернулся и вышел из комнаты.

Мич понял и решил начать поглаживать отца, даже если тот не будет отвечать на поглаживания. Его новым решением стало расстаться с горечью и таким способом стать более человечным. Именно последовательность этапов понимания стала решающим фактором в выздоровлении Мича. Если бы мы начали со сцены «прощения», его глубоко запрятанный гнев мог так и остаться нетронутым, и выход из депрессии был бы отложен на неопределенное время.

Прежде чем клиенты завершат терапию, мы хотим, чтобы они осознали, что у их родителей есть и достоинства и недостатки и что они больше не несут ответственности за психологическое здоровье своих выросших отпрысков.

Жозе не обвинял своих родителей за ужасные школьные годы, но опечалился, когда понял, что родители были просто людьми, со своими недостатками и слабостями.

Жозе: Дело было не только в школе. Дома тоже не особо пользовались словами. Я помню, как я работал с отцом в поле. Он всегда молчал. Он видит… если он видит кролика в поле, он не скажет: «Смотри, вот кролик». Толкнет меня плечом и ткнет пальцем.

Боб: Да. Но он же видит кроликов. И делится с вами. А некоторые отцы и кроликов не видят, и с сыновьями не делятся.

Жозе: (Улыбаясь). Верно, Боб. Спасибо вам.

Преимущество семейной терапии состоит в том, что новые решения принимаются родителями и детьми вместе. Наши помощники Рут МакКлендон и Ле Кадис7 лечат семью, обратившуюся к ним по поводу «агрессивного поведения» их 10-летнего сына. На шестой встрече отец восстанавливает сцену своего детства, в которой осознает, как сильно он был запуган безразличным и, может быть, даже психотическим поведением домашних. В этой сцене он подтверждает свое право быть живым. Вернувшись в настоящее, он говорит: «У меня есть право быть живым в нашей семье». Затем: «Я живу в моей семье, и никто не отберет у меня это право». Он поворачивается к своему сыну: «Я люблю тебя. Ты тоже имеешь право быть живым в нашей семье, и я охраняю твое право. С этого момента ты ни на кого в нашей семье не будешь нападать. И никто не будет нападать на тебя. Все в нашей семье будут в безопасности». На следующей встрече мальчик объявил: «Я люблю свою семью и никому больше не буду причинять боль». В ближайшие выходные он в гараже организовал распродажу… своего игрушечного оружия.

В терапии новых решений клиент — это ведущий актер в пьесе с победным концом. То, что в нашей книге многие записи заканчиваются облегченным смехом клиента или его радостным «Здорово!» — не совпадение и не подтасовка. Так должны заканчиваться сцены новых решений, поскольку новое решение принимается свободным Ребенком.

Терапевт является и режиссером и сценаристом некоторых сюжетных ходов и, по необходимости, переводчиком. Участники иногда исполняют роль «других» в спектакле, иногда становятся помощниками терапевта, но всегда являются заинтересованными и подбадривающими зрителями. Сцена и другие — это фон для изменения и роста главного исполнителя, клиента. Если пьеса имеет счастливый конец, клиент — победитель. Мы не хотим ставить трагедии -мы заинтересованы в позитивных концовках. Следовательно, мы бы ни за что не поощряли Ли разыгрывать вновь и вновь сцены, где он играет роль жертвы с хорошенькими девушками или матерями, кормящими его литовским дерьмом. Пэт, девочка из кондитерской, пришла к нам на семинар с готовностью воссоздать бесконечное число трагедий. Если бы эти трагедии нас интересовали, она смогла бы поведать нам всю 5000-летнюю историю мучений еврейского народа, начиная с Моисея.

Мы планируем счастливый конец, еще даже не слыша саму сцену. Мы знаем, в каком направлении хочет измениться клиент, и в общих чертах знаем, что он должен для этого сделать. Так, очевидно, что Ли должен стать по-Детски дерзким, если он действительно хочет вырваться из тупика, создаваемого Родительским запрещением говорить «Нет» и Детским желанием сказать «Нет».

Клиент может начать сцену в любом эго-состоянии, хотя, вероятно, он будет ощущать в себе приспособившегося Ребенка, так как именно это эго-состояние ответственно за изначальные решения. Приспособившийся Ребенок — жертва, часто крайне занудная жертва. Сравните высказывание Ли «Я имею склонность к боязливости и желанию нравиться» и его взрывное «БУДУ КРИЧАТЬ, КОГДА ЗАХОЧУ, И Я ПОЙДУ НА ПЛЯЖ!». Зою было так просто не заметить, когда она застенчиво стояла в дверях, надеясь, что кто-нибудь пригласит ее войти. Когда человек сначала испытывает свое приспособительное поведение, его новое решение становится особенно мощным. Зоя теперь физически, мышцами знает разницу между робким стоянием у стеночки и громким дудением в рожок. Это мышечное знание ей крепко пригодится, когда снова возникнет соблазн играть старую роль серенькой мышки.

Когда клиент осознал свою приспособительную роль (а иногда и раньше), мы отслеживаем каждое движение, жест, тон и слово, служащие клиенту для поддержания роли жертвы. Мы подчеркиваем смех висельника, «желания» и «надежды», склоненные головы, тонкий, девчачий голосок у взрослой женщины, поступки, подтверждающие навязанные характеристики. Особым вниманием пользуется у нас любое упоминание о том, что кто-то или что-то может заставить клиента чувствовать.

Затем мы смотрим, как клиент может стать победителем, главным исполнителем в данной сцене. Может быть, это станет возможным, если клиент обнаружит в других какие-то новые черты или увидит что-то новое во всей ситуации. Но главное — он должен найти что-то новое, новую скрытую силу в самом себе. Когда Эдит работала над избавлением от блока, ее можно было счесть трудным клиентом, поскольку после победы над блоком она вновь сдалась на его милость.

Эдит: (Смеется.) Да-а. Ты мне не нужен. Я собираюсь вытолкать тебя взашей.

Боб: Что случилось? Эдит: Он испарился, не успела я накинуться на него.

Утверждение со словом «он» означает, что Эдит уверена, что сама ничего не сделала. Она не считает победу своей заслугой. Из этой ситуации существует много выходов. Боб мог заставить ее снова стать блоком и посмотреть, как «он» испаряет себя. Вместо этого он, ища к победе короткий путь, выясняет, использует ли свободный Ребенок Эдит слова, выражающие независимость. Она их не принимает.

Боб: Вы настолько могущественны, что вам и не потребовалось выталкивать его. Вы просто испарили его.

Эдит: Я?

Эдит снова отступила на первоначальные позиции… во всяком случае, такое складывается впечатление. Мэри преувеличивает ее беспомощность, что часто срабатывает, вызывая у свободного Ребенка желание сопротивляться.

Боб: Ну, да… а чей это был, простите, блок?

Мэри: Не-а, это не вы. Это Боб сделал. Я видела, как он включил свой секретный лазерный испаритель. А вы не заметили? А теперь он пытается сделать вид, что он тут ни при чем, что это вы, маленькая и беспомощная, уничтожили блок.

Эдит: (Смеется). Я… О, Господи, у меня такая ясная голова. Я такая ясная. Со мной мой антиблокатор, и вы его у меня ни за что не отнимете! Я никогда себя не чувствовала столь просветленной. Я могу думать… я думаю.

Ее последнее утверждение абсолютно четкое… и она заканчивает сцену главной героиней!

Если в этот раз клиент не стал главным героем, не принял новое решение, мы знаем, что он это сделаете следующий раз. На этой встрече он либо не почувствовал себя свободным Ребенком, либо понял, что данная сцена не очень подходит для его проблемы, либо они с терапевтом не очень хорошо настроились на работу. Какой бы ни была причина, клиент и терапевт должны расстаться без обвинений. Это — самое главное. Мы слышали, как терапевты жалуются на клиентов, что те «не хотят меняться» или «хотят оставаться несчастными». Неправда. Клиентов также клянут как слишком пассивных, слишком приспосабливающихся, слишком сопротивляющихся; используются все слова, указывающие на неэффективную работу. Мы уверены, что клиенты хотят меняться, и что иногда ни клиент, ни терапевт просто не знают, как это сделать.

Мы знаем, что если наш клиент не принял сегодня нового решения, он примет его завтра — если его не обвинять и не запугивать.

Работа по поиску нового решения стремительна, часто забавна и всегда приводит к выздоровлению. Ли встает на свою защиту и рычит о своей значимости, а на следующей встрече расстается со своим самоуничижением, высмеяв мамино «литовское дерьмо». Через состояние свободного Ребенка Филипп осознает то, что всегда знал его Взрослый: чтобы что-то значить в этом мире, он не должен быть во всем первым. Трои прекращает свою головную боль. Зоя дудит в свой рожок. Эдит придумывает секретное лазерное оружие и уничтожает путаницу в своем приспособленном Ребенке. Пэт обнаруживает, что кондитерская может быть веселым местечком и решает жить радостно в своей нынешней жизни. Священник представляет себе рай, чтобы принять новое решение о возможности радости и на этом свете. Женщина строит дверь в окружающей ее стене. Эрда освобождает себя от родительской боли. Нэд перестает ждать бабушку, которая освободит его из чикагской школы. Жозе осознает свои интеллектуальные способности. Мич решает жить, а затем прощает отца. Мальчишка распродает свои игрушечные пистолеты.