• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В заключительной главе будет сделан обзор ключевых элементов стратегической семейной терапии как самостоятельного подхода и предложено краткое резюме с некоторыми дополнительными комментариями.

Представленный в настоящей книге подход составляет часть семейно-ориентированной терапии. Взгляд на проблему клиента под углом зрения семьи как целостности лишь недавно получил признание в нашем профессиональном сообществе. Нежелание принимать в качестве единицы терапевтического воздействия нечто большее отдельного индивида не может не озадачивать. Каким-то образом возникло убеждение, что рассмотрение индивида как части более широкой организации равносильно его унижению. Такого рода предвзятость можно сопоставить с тем замешательством, которое у многих из нас вызывает мысль, что мы подобны муравьям, пчелам и термитам, в том смысле, что и они являются составной частью некоего коллективного сообщества, ведущего себя подобно организму. Разумеется, человеческое существо не может без отвращения взирать на свою собственную природу, думая при этом, что как бы ни был уникален каждый индивид, он всего лишь часть, компонент организации, обладающей собственным интеллектом (Thomas, 1979).

Фрейд в свое время отмечал, что на протяжении своей истории наука нанесла три удара представлению человека о самом себе: первый был связан с открытием, что Земля не является центром Вселенной; второй — с теорией, согласно которой человечество ведет свое происхождение от животных; третий — с доказательством того, что человек изнутри самого себя побуждается бессознательными силами, перед лицом которых он бессилен, не будучи в состоянии контролировать их. Хейли (1967b) справедливо предполагает, что четвертым ударом может служить тезис, утверждающий: «причина» человеческого поведения более не лежит внутри него самого, а находится во внешнем контексте. Говоря другими словами, единица — не индивид, а нечто более широкое.

Но допущение, отказывающее отдельному человеку в праве считаться единственным фокусом нашего пристального внимания, все же не так неприятно, как мысль, что подобным фокусом может быть семья — целостное сообщество, обладающее независимым интеллектом. Но разве группа сверстников или друзей не является социальной единицей? А как насчет трудовых или школьных групп, а также различных объединений? Для многих из нас подобного рода организации столь же важны, как и семья, а порой даже больше. Однако когда симптоматическое поведение исподволь набирает силу, подобно тому, как в греческой драме все слышнее становится голос трагедии, именно семья выступает как организм, который обычно доказывает свою наибольшую релевантность. Бывают моменты, когда развитие событий требует от терапевта вмешательства в другие организации, и в этих случаях также с наибольшим эффектом оно может быть осуществлено именно через семью.

Как только в качестве единицы начинает фигурировать семья, наши представления о власти должны подвергнуться изменению. Однако мысль о том, что поведение какого-либо одного человека определяется влиянием другого, решительно отклоняется многими современными теоретиками. Порой даже утверждается, что власть — это миф или, точнее, метафора, несущая в себе слишком большую опасность, чтобы вызывать доверие (Bateson, 1980). В качестве предлога выступает следующий довод: такие проблемы, как влияние, оказываемое одной, более процветающей нации на другую, или господство богатства над бедностью, все еще не нашли своего разрешения в мире и поэтому не могут игнорироваться.

У многих людей любое обсуждение понятия власти вызывает сильнейшее противодействие, и с наибольшей силой они возражают против идеи манипулирования властью в такой благожелательной сфере, как терапия. Тем не менее, власть является важным фактором в человеческих отношениях. Поэтому когда семья проходит через реорганизацию, эта проблема неизбежно становится предметом главного интереса. Трудно понять, как можно отрицать теснейшую связь феномена власти с человеческими отношениями, когда люди постоянно сталкиваются в различного рода схватках, убивают друг друга или посвящают свои жизни тому, чтобы помочь друг другу. Дискредитация этого понятия, скорее всего, вызвана заблуждением, игнорирующим различие между властью и тем ущербом, которое люди способны нанести друг другу, когда злоупотребляют властью или используют друг друга в эгоистических интересах. Подобный акцент, однако, в большей степени относится к теории мотивации, нежели к теории власти. Власть, и сила, которую она дает, в зависимости от того, как ее использовать, может быть в равной степени доброй и милосердной, как и губительной и злой. Если исходить из убеждения, что люди враждебны, агрессивны и способны лишь использовать друг друга в собственных интересах, тогда, разумеется, власть — однозначно негативное понятие. Если же допустить возможность, что людям свойственно стремление к благожелательности и доброте, что им не чужды желание и способность быть полезными друг другу, тогда власть становится средством, ведущим к общему благу.

Проблема власти связана с вопросом межличностного влияния, происходящего на уровнях, подчас трудно постижимых. Можно воспользоваться примером, который встречается у Томаса (1980). Бородавка — это «хитроумно разработанный репродуктивный аппарат вируса». Она представляет собой грубое разрастание, под прикрытием которого происходит размножение вирусов. Но несмотря на прочность этого прикрытия, бородавки могут быть удалены силой гипнотического внушения, и этому факту нисколько не противоречит существование современных теорий о наличии сложных иммунологических механизмов, содействующих отторжению этих образований. Томас изумляется способности бессознательного, которое «управляет механизмами, необходимыми для распространения этого вируса и для развертывания в соответствующем порядке множества различных ячеек с целью отторжения ткани». Он указывает, что даже если иммунология остается ни при чем, а все происходящее сводится лишь к помехам, которые в местном масштабе создаются кровяному снабжению, то и это грандиозная задача. Если бы мы имели ясное представление о том, что именно происходит, когда бородавка под влиянием гипноза исчезает, «мы проникли бы в тайну природы того суперинтеллекта, который таится в каждом из нас, оставаясь неизмеримо более находчивым и владеющим технологиями „ноу-хау“, находящимися далеко за пределами нашего современного понимания» (1980, с. 63). Томас, кажется, полагает, что владелец бородавки заставляет ее убраться прочь. Гипнотизер говорит «бессознательному» субъекта, чтобы оно заставило бородавку исчезнуть, и бессознательное соглашается выполнить эту просьбу. Но все же никто иной, как гипнотизер, заставляет бородавку убраться восвояси, предварительно заключив контракт с субъектом, который разрешает ему воздействовать на свои автономные телесные функции. Если бы мы смогли понять, как реализуется контракт между гипнотизером и субъектом, мы узнали бы о характере того межличностного влияния, которое обладает необычной точностью и силой. Если бы мы могли постичь тайну взаимодействия, происходящего между гипнотизером и вирусом, поселившимся в коже другого человека, а также суть взаимоотношений между гипнотизером, субъектом и вирусом, наши представления о том влиянии, которое один человек способен оказывать на другого, существенно расширились бы. Если возможно такое воздействие одного человека на другого, которое заставляет включаться тонкие и сложные механизмы, ведущие к устранению бородавок, то существуют ли иные виды влияния, подобные этому воздействию и столь же вероятные?

В этой книге особо выделены аспекты помощи и защиты, которые содержатся в категории власти и межличностного влияния. Автор исходит из предположения, что члены семьи воздействуют друг на друга с намерением помочь, не только не находя при этом адекватных средств, но более того — как бы избирая самые негодные: вместо того чтобы справиться с проблемой, они лишь отвлекают от нее, препятствуя ее решению и создавая новые сложности.

Отклоняющееся поведение ребенка вынуждает родителей сфокусироваться на его проблеме и помогает им, позволяя отвлечься от своих проблем, встать над собственными трудностями. Например, мать с головой погружается в уход за своим страдающим ребенком, вместо того чтобы негодовать на недостатки супруга или рьяно заниматься собственной карьерой, выводя тем самым его из равновесия. Трудности ребенка способны заставить отца почувствовать, насколько он необходим семье, даже если его отношения с женой переживают не лучшие времена. Все эти способы, посредством которых ребенок защищает своих родителей, заставляют его выглядеть несчастным и беспомощным, хотя как помощник он наделен в своей семье очевидной силой.

Симптоматическое поведение одного из супругов может быть протекционным по отношению к другому, позволяя тому почувствовать собственную силу и состоятельность в роли первого и главного помощника своей страдающей половины. Проблемы, носителем которых становится один из супругов, в каком-то смысле бывают даже «полезны», поскольку вызывают доброжелательное взаимодействие между мужем и женой и предотвращают их отчуждение.

Существует множество способов взаимной защиты и помощи в семье. Например, если один из ее членов становится объектом придирок и нападок со стороны другого, всегда находится третий, готовый вступиться и дать отпор действиям атакующего, принять их на себя или, не выдержав напряжения, отвлечь внимание от жертвы и привлечь его к себе. Случается, что кто-то присоединяется к нападкам на жертву, но уже совсем в иной, более мягкой и щадящей манере, и таким образом заменяет собой не в меру разбушевавшегося воителя. Защита имеет много форм и далеко не всегда выглядит благожелательной и доброй. Иные способы протекции носят косвенный характер или включают в себя ущерб, который причиняется другому. Порой, например, невозможно избавить человека от переживаемой им боли, не причинив ему другую боль. Спасение иногда приобретает весьма неудачные формы, абсолютно не совпадая с тем представлением о поддержке, которая отвечала бы ожиданиям самого спасаемого. Определенные формы защиты не только не приводят к разрешению проблемы, но создают новые, еще большие трудности.

Когда сталкиваешься с крайними формами симптоматического поведения ребенка, невольно задаешься вопросом: не слишком ли далеко оно выходит за возможные рамки, чтобы допустить мысль, что к столь экстремальным действиям ребенок прибегает ради решения родительских проблем, которые на фоне его поведения выглядят значительно более умеренными и терпимыми? И вновь уместен пример из биологии. Бейтсон (1980) и другие исследователи отмечали, что природа всегда чрезмерна. Человек производит миллионы сперматозоидов, чтобы один из них сохранил жизнь. Рыба закладывает миллионы икринок, чтобы из ничтожной их части вывелись мальки, и миллионы семян рассеиваются вокруг, чтобы выросло одно дерево. Природа производит все, о чем бы ни шла речь, в столь огромных масштабах, чтобы гарантировать цель. Симптоматическое поведение может характеризоваться теми же особенностями, достигая чрезмерных, преувеличенных форм, чтобы гарантировать относительно малую цель.

Томас (1980) отмечал, что деяния, которые нарушают жизнь сложной социальной системы, препятствуя ее нормальному ходу, являются нередко результатом усилий, предпринятых с самыми благими намерениями. Ему принадлежит мысль, что лучшая интервенция заключается иногда не столько в попытке изменить окружение, сколько в значительно более простом действии — «осторожно взять и извлечь самый источник беспокойства» (1980, с. 90). Инициатор, или посредник, которого Томас награждает такими нелицеприятными определениями, как «назойливый» и «беспокойный», всюду «сующий свой нос», находится по ту сторону системы и, оставаясь вовне, вмешивается в ее внутренние законы. Один из примеров, на который ссылается автор, — сифилис, для излечения которого достаточно, не теряя ни минуты, с наивозможнейшей скоростью добраться до возбудителя болезни, крохотного микроорганизма, и устранить его. Зная, что сифилис вызывается спирохетой, медицина выступала в роли упоминавшегося выше не в меру суетливого посредника, который в своих неэффективных попытках излечить пациента мало того, что наносил ущерб пациенту, но еще и сдабривал его изрядной долей оскорблений. Другой любимый пример Томаса (1980) — профессор Кэлхаун (Calhoun), который на основе своих опытов, проведенных на крысах, находившихся в условиях перенаселенности, демонстрировал возникновение злокачественной социальной патологии. По мнению Томаса, проблема заключается отнюдь не в самой тенденции к неправильному поведению, наблюдавшемуся у крыс в условиях их перенаселенности, но «в ученом, который изъял их из огромного мира, в котором они жили, и поместил в маленький тесный ящик» (1980, с. 92). Рассмотренные примеры имеют двоякое значение для работы терапевта. Первый вывод, который напрямую вытекает из них, убеждает, что если даже терапевт вынужден вмешиваться в жизнь пациента, он должен, по крайней мере, делать это с известной осторожностью. Второй подсказывает, что для того, чтобы «источник беспокойства» был устранен, допускается вмешательство с самыми неблагоприятными для него последствиями (в виде госпитализации). Однако хорошо известно, что решение на самом деле значительно сложнее, чем в примерах с сифилисом или экспериментами профессора Кэлхауна.

Альтернатива, которая предлагается в данной книге, заключается в том, чтобы идентифицировать «беспокойного посредника», хотя и «сующего нос не в свои дела», но не без пользы для всей семьи, и вмешаться терапевтически, то есть так, чтобы характер этой полезности мог измениться, став более благоприятным для всех, кого она затрагивает. Однако задача определения полезности совсем не проста. Полезность, когда она реализуется в жизни, становится возможной только благодаря последовательному участию нескольких членов семьи. Ребенок, например, ведет себя симптоматически, что оказывается полезным для его родителей, поскольку является своеобразной формой помощи им. Родители фокусируются на ребенке, помогая ему преодолеть его проблемы. Эта полезность по отношению к родителям увековечивает функции симптоматического поведения ребенка, и тот становится все более беспомощным по образу, который полезен для родителей. Полезность — общее, объединяющее усилие; в семье никогда не бывает посредничества в единственном числе.

Невозможно поверить, что ребенок настолько умен, чтобы суметь заведомо спланировать симптом с целью помощи своим родителям. И точно так же трудно представить, чтобы он заранее мог предвидеть реакции других на свое поведение. Знает ли он наперед, что отец излечится от своей проблемы, едва ступит на путь помощи сыну? Является это случайностью, к которой он пришел методом проб и ошибок? Верно ли, что именно отец стал той побудительной причиной, которая привела к возникновению симптома у ребенка — так, чтобы у родителя появилась возможность помочь ему и почувствовать свою компетентность, восстанавливаясь от собственных пережитых трудностей?

Сколь бы ни казалось невероятным, что такое заблаговременное планирование может происходить в человеческом взаимодействии, дети, как видно, обладают подобной способностью. Как птицы, парящие в воздухе, или животные в поле. Сошлемся еще раз на пример Томаса (Ferris, 1980), в котором он описывает жука под названием «кольцо мимозы». Томас говорит:

«Причина, по которой этот жучок так мне нравится, заключается в том, что он служит прекрасным примером заблаговременного планирования, наличия подлинной предусмотрительности в существе, которое со всей очевидностью не обладает развитой центральной нервной системой. Начнем с того, что его привлекает дерево мимозы. Ни на каких других деревьях он не живет. Самка этого жучка поднимается вверх по стволу мимозы, как по магистрали, достигает ее ветки и, работая челюстями, делает на ней продольный разрез, куда откладывает личинки, после чего сразу же заделывает его так, что он становится почти невидимым. Затем она ползет по ветке назад и проводит пару часов, прогрызая кольцо вокруг ветки. Это — тонкая столярная работа, подобная той, что проделывается бобром. Указанной операцией завершается дело. Кольцо прорыто достаточно глубоко, чтобы погубить ветку. Движение древесного сока, необходимого для ее жизни, перекрыто. Она как бы отрезана от дерева. Ветка умирает. Первое же дуновение ветра должно ее сломать. Потом она падает, личинкам теперь ничего не мешает вылупиться, потому что они находятся в мертвой ветке. И цикл начинается снова. Спрашивается, как развитие пришло к этим двум отдельным и совершенно не связанным друг с другом актам поведения? Все выглядит так, словно заведомо было очень неплохо обдумано. Самка жучка стремилась заложить личинки в дерево мимозы, потому что оно ее чем-то привлекало. Но в живом дереве личинки не смогли бы выжить, и лучший способ убить дерево — перегрызть его» (1980, p. 128).

Насколько более сложными и непостижимыми могут быть скрытые ходы прогностического планирования у человека, если они так изощрены у крохотного насекомого!

У жучка существует план, но самка жучка не может способствовать образованию этого плана, как не может остановить и его последующее осуществление. Возможно, это хорошо, что ребенок помогает своим родителям, но он не в состоянии остановиться. У него может возникнуть иллюзия, что он способен это сделать и что его действия независимы, но на самом деле ребенок выступает лишь частичкой системы, у которой свои собственные цели.

Еще один аспект силы, который подчеркивается в данной книге, связан с внутрисемейной иерархией и организацией. Поскольку власть, в зависимости от мотивации, может быть злой или доброй, губительной или благодатной, существование иерархии, при которой одна часть людей в каком-то смысле возвышается над другой, также может рассматриваться как нечто нежелательное или, напротив, как необходимое и благотворное. В иных случаях взгляд на иерархию зависит от функций и целей, приписываемых тем, кто находится в более высокой позиции. Однажды в учебной группе терапевтов священник-баптист следующим образом прокомментировал преимущества своей веры: «Надо мной нет никого, кто посмел бы указывать, что я должен делать». А учитель-католик, ставший свидетелем этого заявления, в приватной беседе сокрушенно заметил по его поводу: «Эти баптистские священники так одиноки! Над ними нет никого, кто мог бы им помочь». Баптист и католик придерживаются разных взглядов на функцию вышестоящего руководства.

В любой организации существует иерархия в том смысле, что некое принадлежащее ей лицо располагает большей властью по сравнению с другим и несет большую ответственность за все происходящее. На родителей закономерно возложена ответственность за то, чтобы они обеспечивали своих детей всем необходимым и проявляли о них заботу. По мере того как дети становятся подростками, ожидается, что родители начинают отказываться от некоторой части своей власти, поскольку дети постепенно принимают на себя все большую ответственность за свою судьбу. Когда подростки переступают черту юношеского возраста, юридически родители перестают отвечать за своих детей и отношения начинают склоняться ко все более возрастающему равенству между родителями и детьми.

В браке вопрос иерархии обычно решается посредством разделения сфер власти и ответственности, осуществляемого различными путями. Например, один из супругов может взять на себя все решения, связанные с проблемой зарабатывания денег, тогда как второй отвечает за сферу отношений с родственниками. В другой паре в руках одного супруга сосредоточивается ответственность за решения в сфере воспитания детей, тогда как сфера ответственности второго — контакты с друзьями. Таким образом, в паре образуется не одна-единственная иерархия, а некоторое их количество; каждый из супругов в какой-либо области занимает относительно своего партнера по браку более высокое и более ответственное положение, но зато в другой — подчиненное.

Иерархическая организация семьи предполагает доминирование ее членов, принятие на себя ответственности и право решения за других. Она также имеет в виду помощь, защиту, создание комфорта и заботу о других. По самой природе того положения, которое родители занимают в иерархии, они помогают своим детям и опекают их значительно чаще, нежели дети помогают родителям и опекают их. В этом смысле родители имеют больше власти и располагают большей силой по сравнению с детьми. В браке супруги помогают и опекают друг друга в разное время и в различных обстоятельствах.

Когда ребенок проявляет признаки симптоматического или проблемного поведения, родители выражают свою озабоченность посредством помощи и защиты либо наказания. Нарушения в поведении ребенка обеспечивают ему власть над родителями, которые, хотя и отдают ему все свое внимание, все же терпят неудачу, обнаруживая, что их помощь не приводит ни к каким изменениям. В этом смысле ребенок получает власть над родителями, по существу определяя, что семья может делать, о чем родители должны говорить, как они будут проводить свое время и т.д. Поскольку поведение ребенка продолжает отклоняться от нормы или у него сохраняется симптом, родители принимаются еще сильнее заботиться о нем. Иначе говоря, в семье начинают действовать две вступающие в противоречие между собой иерархии. Обе стороны — и родители, и ребенок — одновременно начинают занимать как позицию власти, так и позицию зависимости и подчинения по отношению друг к другу. Иерархическая неконгруэнтность может стать иерархическим аннулированием, если родители окончательно утратят свою власть над подростком или юношей, который начнет доминировать над ними, терроризируя их неуправляемостью, жестокостью и эксцентричностью своего поведения.

Когда источником симптоматического или проблемного поведения становится один из супругов, тогда две неконгруэнтные иерархии воцаряются в самой супружеской паре. Тот, у кого развивается симптом, ввиду болезни и беспомощности своего поведения, попадает в зависимое положение; другой же супруг, выступающий в роли спасителя и помощника, занимает позицию силы и превосходства. Вместе с тем супруг, страдающий симптомом, также по-своему доминирует — на него не удается ни повлиять, ни помочь ему. В этом смысле его партнер по браку попадает в зависимое, подчиненное положение, поскольку терпит одно поражение за другим и все больше подчиняет свою жизнь уходу за больным, организуя ее вокруг его проблемы.

Симптом можно рассматривать как неконгруэнтное сообщение, если иметь в виду, что страдающий им человек, прибегает к столь неадекватным и даже ошибочным формам поведения, отрицая при этом, что способен контролировать это поведение и ссылаясь на его непреднамеренность. Сошлемся на Хейли (1963, с. 5): «С коммуникативной точки зрения, симптоматическое поведение представляет собой неконгруэнтность между одним из уровней сообщения и метакоммуникативным уровнем. Пациент каким-то своим действиям придает экстремальную форму или избегает чего-либо, показывая, что не делает всего этого, потому что не в состоянии помочь себе». Симптом является неконгруэнтным посланием, но в более широком контексте может рассматриваться как вполне согласующийся с неконгруэнтной позицией в иерархии. Человек, который по реальной своей позиции одновременно определяется и как обладающий силой, и как беспомощный, начнет вести себя симптоматически, что будет отражать неконгруэнтность его иерархической позиции. Когда человек одновременно является и сильным, и беспомощным по отношению к другим, эти другие соответственно также должны быть сильными и беспомощными. Сила и беспомощность могут быть определены только по отношению к другим. Неконгруэнтная иерархия является организационной структурой, включающей симптоматическое поведение.

Коммуникации людей построены по принципу аналогии. Их сообщениям может быть приписано то или иное значение только в контексте других сообщений. Аналогическое послание обычно имеет скрытый второй план, который отличается от эксплицитно выраженного и, кроме того, неявно несет в себе некую просьбу или распоряжение. Например, когда жена говорит своему мужу «У меня головная боль», она открытым текстом сообщает о своем внутреннем состоянии. Однако, по законам аналогии, данное сообщение может также служить в худшем случае скрытым выражением той неудовлетворенности, которую у женщины вызывает ее жизненная ситуация в целом, а в лучшем — негласной просьбой о том, чтобы муж помог ей справиться с детьми.

Все человеческое поведение может быть так или иначе представлено на языке аналогий или метафор разного уровня абстрагирования. Определенный вид поведения аналогичен другому, когда оба эти вида в каком-то отношении сходны между собой, даже если во всем остальном они будут отличаться друг от друга. Поведение можно считать метафорическим по отношению к другому поведению, когда первое символизирует второе или используется взамен него. Симптоматическое поведение при определенных условиях рассматривается и как аналогическое, и как метафорическое.

1. Симптом может служить сообщением об одном внутреннем состоянии и одновременно — метафорой другого внутреннего состояния. Например, головная боль ребенка выражает нечто большее, чем только одну разновидность боли.

2. Симптом может служить сообщением о внутреннем состоянии субъекта, одновременно выступая аналогией или метафорой симптома или внутреннего состояния, переживаемого другим человеком. Например, когда ребенок отказывается посещать школу, он выражает своим проблемным поведением не только собственный страх, но и страх матери. Его страх аналогичен материнскому (в известном роде оба переживания подобны между собой), но, кроме того, является по отношению к нему метафорой (страх ребенка символизирует или репрезентирует страх матери).

3. Взаимодействие между двумя членами семьи может быть и аналогическим, и метафорическим, воспроизводя и замещая собой взаимодействие в другой диаде данной семьи. Например, когда муж возвращается с работы домой, будучи явно чем-то обеспокоенным и расстроенным, то жена, скорее всего, постарается его подбодрить или успокоить, создав ему комфорт. Допустим, что в это время в семье заболевает ребенок. Отец, вернувшись с работы, постарается точно так же подбодрить и утешить своего маленького сына, как это ранее по отношению к нему делала жена. Включенность отца в состояние ребенка и его реальная помощь предупредили (по крайней мере, на время болезни сына) то ставшее традицией взаимодействие с женой, в котором глава семьи выглядел таким беспомощным. Взаимодействие между отцом и сыном послужило заменой взаимодействия между мужем и женой.

4. Система взаимодействия, возникшая вокруг симптома, которым страдает один из членов семьи, может являться метафорой системы взаимодействий, сформированной на основе другой проблемной ситуации в семье, заменяя ее. Например, мать, отец, братья и сестры фокусируются на проблеме одного из детей аналогично тому, как они фокусировались на проблеме отца, существовавшей задолго до появления симптома у ребенка. Фокус на проблеме ребенка предотвращает взаимодействие, центром которого длительное время был отец.

5. Фокус взаимодействия в семье циклически варьируется: временами он концентрируется на симптоме ребенка, а иногда — на проблеме отца или супружеских трудностях, но само взаимодействие остается по характеру одним и тем же, если иметь в виду его беспомощность и неконгруэнтность.

Различие между буквальным и метафорическим сообщением составляет проблему сравнительной психопатологии. Интерес к метафоре прослеживается на протяжении всей истории развития психоанализа, теории шизофрении и гештальт-психологии. Упомянутые теории, однако, страдают тем, что пренебрегают различием между собственно коммуникацией и размышлением о коммуникации. Корзыбски (1941) внес в данный вопрос необходимое прояснение, подчеркнув: «карта — это не территория». Весь психоанализ является теорией метафоры, в которой карта и территория смешиваются между собой: эдипова драма, например, мыслится не как метафора, или «карта», но как некое буквальное событие. Шизофрения описывается как трудность в различении между буквальным и метафорическим уровнями сообщений, и поколения терапевтов сражались, чтобы понять метафоры шизофреников в надежде, что понимание приведет к решению тайны психозов. И динамическая, и экспериентальная терапия полностью основаны на понимании метафоричности взрослого языка и игры ребенка.

Настоящую книгу можно рассматривать как вклад в общую традицию интереса к метафоре, но она добавляет новые сложности, описывая на языке метафоры связи, существующие между взаимодействиями в семье. Системная метафора и метафора сна — явления разного порядка. Фокусироваться на метафоре, находящей свое выражение в определенной последовательности взаимодействий, совсем не то же самое, что питать интерес к метафоре сообщения или действия. Мы переходим на принципиально иной уровень анализа, когда расширяем представление о метафорической коммуникации, находя формы ее выражения в области не только индивидуальных сообщений, но и внутрисемейных отношений или систем взаимодействия.

Стратегическая семейная терапия разделяет с индивидуальной психодинамической и экспериентальной терапией общий интерес, фокус которого составляет понимание метафоры. В свою очередь, с семейными терапевтами она делит предмет их заботы — организацию семьи. Два этих интереса и соединились вместе в стратегической семейной терапии, определяя ее направленность на изменение и метафор внутрисемейного взаимодействия, и манипулирования властью в семье.