Итак, мы рассмотрели три подхода к пониманию снов. Первый, которого придерживается Фрейд, состоит в том, что всякое сновидение рассматривается как выражение иррационального и асоциального в человеке. Второй – подход Юнга, который предполагает, что сновидение – это проявление подсознательного разума, выходящего за пределы индивидуума. В основе третьего подхода – представление о том, что в снах отражаются любые проявления деятельности мозга: как иррациональные устремления, так и интеллектуальное и нравственное начала, как худшее, так и лучшее из того, что в нас есть.
Несомненно, эти три концепции появились не сегодня. Краткий обзор истории толкования сновидений покажет нам, что в современной научной полемике вокруг смысла снов заключена дискуссия, продолжающаяся уже по меньшей мере три тысячи лет.
История толкования снов начинается с попыток понять их смысл, понять, что в действительности происходит с душой, лишенной телесной оболочки, понять голоса духов и призраков. При этом сновидения не рассматривались как психологическое явление.
Так, ашанти считают, что, если человеку снится, что он имел половое сношение с чужой женой, то он заслуживает наказания, как за обычное прелюбодеяние, потому что прелюбодеяние совершили души мужчины и женщины[30]. Папуасы Киваи, живущие в Британской Новой Гвинее[31], верят, что, если душа спящего человека попадет в руки колдуна, то этот человек уже никогда не проснется[32]. Еще одно проявление веры в реальность событий, происходящих во сне, – представление о том, что дух умершего человека является в сновидениях, чтобы о чем-то предупредить, от чего-то предостеречь или передать какое-то иное сообщение. Например, индейцам племени Мохаве и Юма особый страх внушает появление во сне недавно умерших родственников[33]. У некоторых первобытных племен встречается и другое представление о смысле сновидений, близкое к тому, которое распространено в развитых цивилизациях Востока. Согласно этому представлению, сновидение истолковывается в определенном религиозном и этическом контексте. Каждый символ имеет определенное значение, и истолкование сновидений заключается в расшифровке этих значений. Пример такого истолкования приводит Джексон Линкольн в исследовании об индейцах племени Навахо[34].
Сновидение. Снилось мне огромное яйцо с твердой каменной скорлупой. Я разбил его, и оттуда вылетел орленок, но величиной он был со взрослую птицу. Это было в доме, и орленок летал из угла в угол, пытаясь выбраться наружу, но выбраться не мог, потому что окно было закрыто.
Интерпретация. Орел представляет собой птицу, одного из трех высших духов, составляющих триаду: ветер – молния – птицы. Все эти духи живут на вершине горы Сан-Франциско. Если их рассердить, они могут за это наслать ужасные разрушения, но они могут быть и добрыми. Орленок не может вылететь на волю, потому что ты, должно быть, чем-то разгневал дух-птицу, может быть, наступил на птичье гнездо, а может, что-то дурное сделал твой отец.
Толкование сновидений в древних восточных культурах также основывалось не на психологической теории, а на допущении, что сон – это знамение, посылаемое человеку божественными силами. Самый известный пример такого непсихологического толкования снов – сны фараона, о которых рассказано в Библии. Когда фараону приснился сон, от которого «смутился дух его», он «призвал всех волхвов Египта и всех мудрецов его, и рассказал им фараон сон свой, но не было никого, кто бы истолковал его фараону». Когда фараон попросил Иосифа истолковать его сон, тот ответил: «Что Бог сделает, то он возвестил фараону» – и истолковал сон. Сон был такой:
…Фараону снилось: вот, он стоит у реки; и вот, вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике;
но вот, после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров, на берегу реки;
и съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон,
и заснул опять, и снилось ему в другой раз: вот, на одном стебле поднялось семь колосьев тучных и хороших;
но вот, после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром;
и пожрали тощие колосья семь колосьев тучных и полных. И проснулся фараон и понял, что это сон.
Вот как Иосиф истолковывает этот сон:
Семь коров хороших, это семь лет; и семь колосьев хороших, это семь лет: сон один;
и семь коров тощих и худых, вышедших после тех, это семь лет, также и семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром, это семь лет голода.
Вот почему сказал я фараону: что Бог сделает, то Он показал фараону.
Вот, наступает семь лет великого изобилия во всей земле Египетской;
после них настанут семь лет голода, и забудется все то изобилие в земле Египетской, и истощит голод землю,
и неприметно будет прежнее изобилие на земле, по причине голода, который последует, ибо он будет очень тяжел.
А что сон повторился фараону дважды, это значит, что сие истинно слово Божие, и что вскоре Бог исполнит сие.
И ныне да усмотрит фараон мужа разумного и мудрого и да поставит его над землею Египетскою.
Да повелит фараон поставить над землею надзирателей и собирать в семь лет изобилия пятую часть (всех произведений) земли Египетской;
пусть они берут всякий хлеб этих наступающих хороших годов и соберут в городах хлеб под ведение фараона в пищу, и пусть берегут;
и будет сия пища в запас для земли на семь лет голода, которые будут в земле Египетской, дабы земля не погибла от голода (Быт., 41: 1–7; 26–36).
Из библейского рассказа видно, что сновидение рассматривается как знамение от Бога. Тем не менее сон фараона можно рассмотреть и с психологической точки зрения. Может, ему были известны какие-то факты, которые могли бы создать условия для плодородия в последующие четырнадцать лет, но это интуитивное знание, возможно, смогло проявиться только во сне. Можно порассуждать, вправе ли мы истолковать этот сон таким образом или нет, но так или иначе в библейском повествовании, как и во многих других древних восточных источниках, сновидения рассматриваются как не кое божественное послание, а не как нечто исходящее от человека.
Снам, в особенности в Индии и Греции, приписывалась еще одна функция из ряда предсказаний: диагноз болезней. Определенные символы соответствовали конкретным соматическим симптомам. Но и в этом случае, как и в случае пророческого сна фараона, истолкование можно построить на основе психологического подхода. Можно предположить, что во сне мы яснее, чем наяву, осознаем некоторые физиологические изменения и что это осознание преобразуется в определенный сюжет сновидения и, таким образом, может помочь распознать болезнь и предсказать некоторые соматические проявления. (Убедиться в том, насколько это верно, можно, вероятно, лишь обстоятельно изучив сновидения людей, предшествовавшие определенным проявлениям симптомов болезни.)
В отличие от не-психологического подхода к толкованию снов, при котором сновидение рассматривается как выражение «реальных» событий или знамение внешних сил, в основе психологического подхода – попытка понять сновидение как отражение работы мозга самого спящего. Эти два подхода отнюдь не всегда нужно рассматривать отдельно. Напротив, вплоть до средневековья многие авторы учитывают оба подхода и проводят различие между сновидениями, которые следует истолковывать как религиозные проявления, и теми, которые нужно рассматривать психологически. Такой подход можно проиллюстрировать цитатой из индийского автора начала нашей эры: «Есть шесть родов людей среди видящих сны – люди ветреного склада, или желчного, или флегматичного, люди, чьи сны посланы Богом, те, чьи сны порождаются их собственными наклонностями, и те, у которых сны пророческие. И из всех, о царь, лишь последние видят правдивые сны; все другие сны – неправдивы»[35]. В отличие от не-психологического подхода, при котором в основе понимания сна – расшифровка определенных его символов в религиозном контексте, в приведенном индийском источнике использован психологический подход, при котором характер сновидения связывается с личностью видящего сон. Первые три категории людей, о которых здесь говорится, это на самом деле – одна, поскольку все они относятся к темпераменту – врожденным соматически обусловленным особенностям психики. Автор указывает на тесную связь между темпераментом и содержанием сновидения, чему в наше время почти не уделяется внимание, хотя это важная сторона толкования снов, и это, несомненно, подтвердится в ходе дальнейших исследований. Автор считает, что сны, посылаемые божеством, составляют только один из типов снов. Далее он проводит различие между снами, которые порождаются наклонностями человека и вещими снами. Под наклонностями он, вероятно, понимает ведущие мотивы в структуре характера личности, а под вещими снами – выражение наивысшего озарения во время сна.
Один из самых ранних примеров представлений о том, что сновидения могут быть выражением как крайне рациональных, так и иррациональных сил в человеке, можно найти у Гомера. Он говорит, что сны входят в разные ворота: ворота из рога – ворота правды, ворота из слоновой кости – ворота заблуждения и обмана (потому что рог прозрачен, а слоновая кость непрозрачна). Едва ли можно точнее и понятнее выразить двойственную природу сновидений.
Сократ, как говорит Платон в диалоге «Федон», считал, что сновидения – это проявление внутреннего голоса и что крайне важно относиться к этому голосу серьезно и следовать его велению. В одном из эпизодов незадолго до смерти Сократ очень точно выразил эту мысль:
Кевис, прервав его речь, сказал:
– Клянусь Зевсом, любезный Сократ, ты хорошо сделал, что напомнил мне об этом. Некоторые, и, между прочим, в недавнее время Эвен, спрашивали меня о стихотворениях, которые ты сочинил, переложив в стихи басни Эзопа и написав гимн Аполлону, – какие побуждения руководили тобою, что ты, перешедши в темницу, начал писать стихи, никогда не писавши их прежде? Итак, если ты желаешь, чтобы я был в состоянии отвечать Эвену, когда он снова спросит меня об этом – а я знаю, что он спросит, – то скажи, что я должен отвечать?
– Отвечай ему, любезный Кевис, – сказал Сократ, – согласно с истиной, – что я написал эти стихотворения не из желания входить в соперничество с ним и его произведениями – я знаю, что это было бы нелегко, – но я хотел определить значение некоторых посещавших меня видений, чего они от меня требовали, и исполнить свой долг, если они призывали меня к занятиям поэзией. В протекшей моей жизни меня часто посещало одно и то же видение, в разные времена в разных видах, но с одной и той же речью. «Сократ, – говорило оно мне, – посвяти себя искусству муз и упражняйся в нем». Я думал тогда, что оно советует мне и побуждает меня продолжать заниматься тем, чем я занимался в прошлое время. Подобно тому как воодушевляют бегущих на ристалище, так, думал я, и меня мое видение поощряет к продолжению занятий тем, чем я уже занимался, – служить искусству муз, то есть величайшей из наук, – которой я посвящал себя. Но теперь, после того как надо мною произнесен был приговор, а празднество в честь бога замедлило мою смерть, я счел долгом – если мое, часто повторяющееся, видение призывало меня к занятиям искусством более обыкновенным, не противиться его голосу, а последовать ему. Для меня, очевидно, безопаснее – не покидать этого мира, прежде чем я исполню свой долг перед божеством и, послушный призыву видения, напишу несколько стихотворений. Итак, я прежде всего сочинил гимн божеству, в честь которого совершалось празднество, а после гимна, рассудивши, что поэт, если он в самом деле хочет быть поэтом, должен уметь создавать вымысел, а не передавать одни только мысли, а сам я неизобретателен в вымысле, я переложил в стихи басни Эзопа, которые имел под рукою и знал, – первые, которые пришли мне на память.
Итак, вот что, любезный Кевис, передай Эвену; передай ему также прощальный от меня привет, и если он мудр, пусть он следует за мною. Я же, как кажется, ухожу от вас сегодня, потому что так хотят афиняне[36].
В противоположность точке зрения Сократа, теория Платона почти буквально предвосхищает теорию сновидений Фрейда:
Из удовольствий и пожеланий не необходимых некоторые кажутся мне противозаконными: они, хотя, должно быть, внедрены во всякого, однако ж, ограничиваемые законом и наилучшими пожеланиями, при содействии ума, у одних людей либо совершенно исчезают, либо умаляются в количестве и слабеют, а у других становятся сильнее и многочисленнее.
– Какие же это разумеешь ты последние-то? – спросил он.
– Те, которые возбуждаются во время сна, – отвечал я. – Тогда как одно начало души – разумное, кроткое и правительственное – спит… и, прогнав сон, старается идти и удовлетворять своим требованиям, – ты знаешь, в таком состоянии оно, отрешенное и отбросившее всякий стыд и разумность, отваживается делать все; так что, если вздумает, не медлит решимостью сместиться хоть с матерью, хоть с кем другим из людей, богов и животных, или кого-нибудь убить, и не удерживается ни от какой пищи; одним словом, не оставляет ни безумия, ни бесстыдства.
– Ты весьма справедливо говоришь, – сказал он. – Но кто, думаю, ведет себя здраво и рассудительно и отходит ко сну, возбудивши в себе разумную свою природу, напитав ее прекрасными мыслями и рассуждениями и надумавшись сам с собою, а от пожелательной своей стороны устранив и недостатки и излишества, чтобы она спала и шумливо не обеспокоивала лучшей части ни весельем, ни печалью, но позволяла ей одной, самой по себе, в ее чистоте, стремиться к созерцанию чувством того, чего она не знает, – в прошедшем ли то, в настоящем или будущем; кто подобным образом укрощает и раздражительную природу, чтобы она отходила ко сну невзволнованная и ни на кого не разгневанная, и, усмирив, таким образом, эти два вида, сообщает движение третьему, заключающему в себе разумность, и успокаивается в нем: тот во сне, знаешь ли, близко коснется истины, и не будут мечтаться ему тогда противозаконные видения… Я совершенно так думаю, – сказал он. – Но мы слишком далеко увлеклись, говоря об этом. То, что нам хочется знать, состоит в следующем: в каждом из нас, сколь бы кто ни казался умеренным, есть некоторый род пожеланий жестоких, диких и беззаконных, что обнаруживается во сне.
Смотри же, дело ли я говорю, и соглашаешься ли ты?
Рассматривая сны как проявления иррационального, животного начала, Платон, как и Фрейд, делает одну оговорку, которая в некоторой степени ограничивает его теорию. Он допускает, что, если человек засыпает в спокойном и умиротворенном состоянии, его сновидения будут наименее иррациональны. Это представление, однако, не следует смешивать с дуалистическим подходом, согласно которому сны рассматриваются как выражение и рационального, и иррационального начала в человеке; Платон видит в них главным образом выражение дикого и ужасающего, в меньшей степени проявляющегося лишь в людях, достигших наивысшего уровня зрелости и мудрости.
Аристотель в своих представлениях о природе сновидений подчеркивает их рациональную природу. Он считает, что во сне мы способны тоньше распознавать мельчайшие физиологические проявления и что во сне нас занимают намерения и принципы осуществления действий, и мы воспринимаем их яснее, чем в состоянии бодрствования. При этом он не считает, что все сновидения должны иметь какой-то смысл; напротив, многие из них случайны и не заслуживают того, чтобы их считать предсказаниями. Эта установка отражена в приводимом ниже отрывке из его сочинения «О дивинации»:
Итак, сновидения следует рассматривать либо как причины событий или их знаки, либо как совпадения; либо как все или некоторые из этих трех, либо только как одно из них. Я употребляю слово «причина» в том смысле, в каком луна есть (причина) солнечного затмения, или в том, в каком усталость есть (причина) болезни; «знак» – (в том смысле, в каком) вхождение звезды (в тень) есть знак затмения, или (в каком) несвязность речи есть знак лихорадки; под «совпадением» же я понимаю, например, то, что солнечное затмение происходит в тот момент, когда кто-то совершает прогулку; прогулка не есть ни знак, ни причина затмения, и затмение не есть (причина или знак) прогулки. Следовательно, совпадение никогда не подчиняется всеобщему или обычному правилу. Можем ли мы, таким образом, сказать, что одни сновидения суть причины, другие – знаки того, что происходит, например, в организме? Как бы то ни было, даже ученые-врачи велят нам обращать пристальное внимание на сновидения, и такого взгляда стоит придерживаться не только практикам-врачам, но также и теоретикам-философам. Ибо днем мы не замечаем движений, происходящих (в организме), если только они не очень значительны и резки, рядом с более сильными бодрственными движениями. Во сне происходит обратное, ибо тогда даже малозначащее кажется значительным. Это ясно из того, что часто случается во время сна; например, спящие представляют, что их поражает гром и молния, тогда как в действительности их слуха достигает лишь слабое позвякивание; им грезится, что они наслаждаются медом или иными сладостями, тогда как это лишь капелька слюны движется по (пищеводу); им кажется, что они идут через огонь и они чувствуют жар, тогда как на самом деле происходит лишь незначительное согревание той или другой части тела. Пробудившись, они видят все это таким, как оно есть в действительности. Но поскольку всякое событие начинается с малого, так, очевидно, обстоит дело и с болезнями, и другими страданиями, которые должно будет вскоре испытать наше тело. Таким образом, очевидно, что такое начало более заметно во сне, чем во время бодрствования.
Мало того, вполне вероятно, что что-либо из предстающего нам во сне, может даже явиться причиной сходных с этим действий. Ибо когда мы собираемся совершить действие (в бодрственном состоянии), либо совершаем его, либо уже совершили, мы часто обнаруживаем, что эти действия занимают нас во сне, или мы во сне совершаем их; это происходит из-за того, что действие в сновидении движется по пути, проложенному для него исходными действиями, совершаемыми днем; это так, но может также случиться обратное, когда движения, впервые возникшие во сне, дают начало действиям, которые совершаются днем, ибо возвращение этих действий днем также идет по пути, проложенному для них ночными видениями. Таким образом, весьма возможно, что некоторые сновидения могут быть знаками и причинами (будущих событий).
Большинство из (так называемых пророческих) сновидений следует, однако, относить просто к совпадениям, в особенности те, которые нелепы, а также такие, на осуществление которых тот, кто видит сон, не имеет влияния, например в случае, когда человеку снится морское сражение или нечто происходящее вдали от него. Что касается этого случая, то здесь, естественно, дело обстоит так же, как бывает, когда человек, сказав о чем-то, обнаруживает, что то, о чем он говорил, произошло. Почему же, в самом деле, это не может произойти во сне? Скорее всего, многое такое должно происходить. Как упоминание о каком-либо человеке не является ни знаком, ни причиной появления этого человека, таким же образом сновидение не является для того, кто его видит, ни знаком, ни причиной его (так называемого) осуществления; это лишь простое совпадение. Следовательно, многие сновидения не «сбываются», ибо совпадение не подчиняется ни всеобщему, ни обычному правилу.[38]
Римская теория сновидения во многом следует принципам, разработанным в Греции; но не всегда достигает такой ясности и глубины, которую мы находим у Платона и Аристотеля. Представления Лукреция, отраженные в его поэме «О природе вещей», близки к теории исполнения желаний Фрейда, правда, Лукреций не делает такой упор на иррациональную природу этих желаний. Он утверждает, что сюжет сновидений определяется тем, что волнует нас наяву, или физиологическими потребностями, которые во сне находят удовлетворение:
Если же кто-нибудь занят каким-либо делом прилежно, Иль отдавалися мы чему-нибудь долгое время, И увлекало наш ум постоянно занятие это, То и во сне представляется нам, что мы делаем то же: Стряпчий тяжбы ведет, составляет условия сделок, Военачальник идет на войну и в сраженья вступает, Кормчий в вечной борьбе пребывает с морскими ветрами, Я – продолжаю свой труд и вещей неуклонно природу, Кажется мне, я ищу и родным языком излагаю. Да и другие дела и искусства как будто бы часто Мысли людей, погрузившихся в сон, увлекают обманно. Если подряд много дней с увлечением играми занят Был кто-нибудь непрерывно, мы видим, что, большею частью Даже когда прекратилось воздействие зрелищ на чувства, Все же в уме у него остаются пути, по которым Призраки тех же вещей туда проникают свободно. Так в продолжение дней эти самые призраки реют Перед глазами людей, и они, даже бодрствуя, видят Точно и пляски опять и движения гибкого тела; Пение звонких кифар и говора струн голосистых Звук раздается в ушах, и привычных зрителей видно. Сцена открыта опять и пестреет блестящим убранством. Вот до чего велико значение склонностей, вкусов, Как и привычки к тому постоянному делу, которым Заняты люди, а кроме людей и животные также.[39]
Наиболее стройная теория изложена в сочинении Артемидора о толковании сновидений (2 в. до н. э.), оказавшем значительное влияние на средневековые представления. Он считает, что сновидения подразделяются на пять категорий, отличающихся своими признаками:
Первое – это Сон; второе – Видение; третье – Оракул; четвертое – Фантазия, или пустое Воображение; пятое – Призрак.
Сном называется то, что открывает истину, скрытую под маской иного образа; так Иосиф толковал сон фараона о семи тощих коровах, пожравших семь тучных коров, и то же – о семи тощих колосьях.
Видение – это когда человек, пробудившись, видит наяву то, что он видел во сне; как это было с Веспасианом, увидевшим, как врач вырвал ему зуб.
Оракул – это откровение или предсказание, полученное во сне от Ангела или Святого и объявляющее волю Бога, как это было с Иосифом, супругом св. Девы, и тремя мудрецами.
Фантазия, или пустое Воображение, возникает, когда страсть, овладевшая человеком, настолько сильна, что проникает в его спящий мозг и соединяется с более умеренным духом; таким образом, мысли, которые занимают нас днем, приходят к нам и ночью; и влюбленного, который днем думает о своей милой, эти мысли не оставляют и ночью. Бывает и так, что голодному снится насыщение, а жаждавшему снится, что он пьет, и он испытывает блаженство. Скряга и ростовщик, мечтающий о мешках денег, будет думать о них и во сне.
Призрак – это не что иное, как ночное видение, являющееся слабым детям и старикам, которым кажется, что призрак приближается, чтобы напугать их или причинить им вред.[40]
Мы видим, что Артемидор считает «сон» озарением, выраженным на языке символов. Сон фараона для него не божественное послание, а символически выраженное его собственное глубинное знание. По его мнению есть сновидения, в которых Ангел открывает нам волю Бога, и им он дает имя «оракул». Сновидения, являющиеся выражением бессознательных желаний, он выделяет в отдельную категорию и называет такие сны, о которых идет речь у Платона и у Фрейда, «фантазией» или «пустым воображением». Страшные сны, «призраки», как он их называет, Артемидор объясняет особым состоянием, присущим слабым младенцам и старикам. В сочинении Артемидора ясно выражен важный принцип: «закономерности возникновения снов не являются всеобщими и не подходят ко всем людям, часто видящим сны; толкование сновидений может быть различным в разное время и для разных людей».
Наши представления о толковании сновидений в римской культуре были бы неполными, если бы мы не послушали голос Цицерона, исполненный скептицизма. В своем трактате «О дивинации» он пишет:
Итак, если не Бог – творец снов, и нет у них ничего общего с природой, и не могла из наблюдений от крыться наука снотолкования, то этим доказано, что снам совершенно не следует придавать значения… Таким образом, наравне с другими видами дивинации следует отвергнуть и этот – дивинацию по сновидениям. Ибо, по правде сказать, это суеверие, распространившись среди народов, сковало почти все души и держится оно на человеческой слабости.[41]
Примерно к тому же времени относится теория сновидений, подробно разработанная в Талмуде. Роль толкования снов в Иерусалиме во времена Христа можно себе представить из содержащегося в Талмуде утверждения, что в Иерусалиме было двадцать четыре толкователя снов. Рабби Хисда говорил: «Всякое сновидение имеет смысл, кроме тех, которые вызваны голодом. Неразгаданный сон подобен нераспечатанному письму». В этом изречении заложен принцип, который Фрейд сформулировал две тысячи лет спустя почти теми же словами, утверждая, что все без исключения сновидения имеют смысл и что сны – важный путь общения человека с самим собой, и нельзя позволить себе пренебречь их толкованием. Рабби Хисда добавляет к общему психологическому подходу к толкованию сновидений одну важную оговорку о снах, вызванных голодом. В более широком смысле здесь имеется в виду, что сновидения, вызванные сильными физиологическими стимулами, являются исключением на фоне общего правила психологической обусловленности снов.
Авторы Талмуда допускали, что некоторые сны бывают пророческими. Рабби Иоханан, как сказано в трактате Берахот, говорил: «Есть три вида сновидений, которые сбываются: сны, приснившиеся утром, сны, в которых человек снится кому-то другому, и сны, которые истолковываются в другом сне. Некоторые полагают, что повторяющиеся сны тоже из тех, которые сбываются».
Хотя это допущение никак не обосновывается, его нетрудно объяснить. Утренний сон не так глубок, как ночной, и спящий ближе к состоянию бодрствования. Рабби Иоханан, должно быть, предполагает, что в этом состоянии в процесс сна вмешивается рациональное мышление, что позволяет яснее осознать происходящие в нас и в других процессы и, таким образом, предвидеть ход событий. В основе допущения о том, что сбывается сон, в котором мы снимся кому-то другому, очевидно, лежит представление, что другие люди обычно могут составить о нас более правильное мнение, чем мы сами, а в состоянии сна, когда они становятся особенно проницательны, их знание о нас приобретает значение предсказания. Предположение, что сбывается сон, истолкованный в другом сне, можно, вероятно, объяснить так: в состоянии сна обостряется интуиция и проницательность, и это позволяет нам истолковать сон, увидев его «интерпретацию» во сне. Современные опыты толкования снов под гипнозом, по-видимому, подтверждают эту точку зрения. Когда людей, приведенных в гипнотическое состояние, просили истолковывать различные сны, они без колебаний объясняли их смысл, давая адекватный «перевод» с языка символов. Не под гипнозом тот же сон казался им совершенно бессмысленным. Эти опыты показывают, что мы все, вероятно, обладаем способностью понимать язык символов, но эта способность активизируется только в состоянии диссоциации, которое создается под гипнозом. Рабби Иоханан считает также, что то же самое происходит и в состоянии сна: когда мы спим, мы можем понять смысл другого сновидения и правильно его истолковать. Вероятно, особое значение имеют и повторяющиеся сны. Многие современные психологи отмечают, что повторяющееся сновидение выражает важные «темы» жизни человека. Человека тянет снова и снова поступать согласно этому лейтмотиву, и в этом смысле можно сказать, что такие повторяющиеся сновидения тоже часто предсказывают будущие события.
Особый интерес представляет содержащаяся в Талмуде интерпретация символов. Она перекликается с интерпретацией Фрейда, как, например, в случае истолкования сновидения о том, что некто поливает оливковое дерево оливковым маслом. Это сновидение объясняется как символизирующее кровосмешение. Если человеку снится, что его глаза целуются, это означает половое сношение с сестрой. Символы, не сексуальные сами по себе, истолковываются как имеющие сексуальный смысл, в то время как непосредственно сексуальные символы толкуются как обозначающие нечто не-сексуальное. Так, в Талмуде говорится, что, если снится половое сношение с матерью, это означает, что человек, должно быть, очень умен. А тот, кому снится, что он вступил в связь с замужней женщиной, может быть уверен в своем спасении. Такое истолкование основано, очевидно, на том, что символ должен обозначать нечто другое, и поэтому символ, сам по себе сексуальный, должен обозначать нечто отличное от этого видимого значения. Однако авторы делают любопытную оговорку: человек, которому снится связь с замужней женщиной, может быть уверен в своем спасении только в том случае, если он раньше не знал эту женщину и если, засыпая, не испытывал вожделения. Отсюда видно, какое значение придается в Талмуде состоянию, в котором человек засыпал. Если он испытывал вожделение или хотя бы случайно был знаком с приснившейся женщиной, то, вероятно, общее правило, что символ обозначает нечто другое, не срабатывает, и сексуальный символ отражает сексуальное желание.
В средние века толкование сновидений во многом следует канонам, сформировавшимся в античную эпоху. Одно из наиболее точных и изящных высказываний отражающее представление о том, что корни сновидений – в обострившейся проницательности спящего человека, принадлежит Синезию Киренскому, жившему в IV в. н. э.[42]
Есть сновидения-пророчества: в видениях, являющихся спящему, порой содержатся некие знаки, призванные сообщить о будущем. Такие сновидения одновременно правдивы и неясны, и даже в их неясности пребывает истина. «Скрыли великие боги жизнь смертных густой пеленою» (Гесиод).
Меня не удивляет, что некоторые благодаря сновидению смогли отыскать клад; что можно лечь спать совершенным невеждой, а, побеседовав во сне с Музами, проснуться способным поэтом, – я знаю, так случалось с некоторыми в мое время, и в этом нет ничего странного. Я уж не говорю о тех, которые во сне получали предупреждение об опасности или известие о снадобье, которое может их излечить. Но когда сон позволяет душе пуститься в тончайшие исследования истины, душе, которая прежде и не желала этого исследования, и не помышляла возвыситься до разума, а благодаря сну смогла подняться над природой и соединиться со сферой мысли, от которой она в своих блужданиях ушла так далеко, что уже не знает, откуда явилась, – вот это, говорю я, и есть наивысшее чудо и тайна.
Если кто-то полагает, что душа может таким образом подняться в высшие сферы разума, но не верит, что путь к этому счастливому союзу лежит через воображение, пусть он послушает, что говорят священные оракулы о различных путях, ведущих в высшие сферы. Перечислив различные средства, с помощью которых душа может возвыситься. Сивилла говорит, что
Одни просвещаются ученьем, Другие вдохновляются во сне.
Ты видишь, какое различие делает оракул: с одной стороны, озарение, с другой – науки. Первое – это учение, когда человек бодрствует, второе – когда спит. Учение в бодрственном состоянии всегда исходит от учителя, во сне же знание исходит от Бога…
Явление дивинации, или божественного откровения, во сне таково, что оно досягаемо для всех: будучи простым и безыскусным, оно в наивысшей степени разумно; оно свято, ибо проникает в нас без насилия, оно – повсюду: в источнике, камне, море; значит – это то, что воистину божественно. Дивинация не требует отказа от каких бы то ни было занятий или перерыва в делах хотя бы на мгновенье… Чтобы видеть сны, не обязательно прерывать свой труд и ложиться спать. Но плоть не может выдержать долгие ночные бдения, и по велению природы мы должны получать отдых, который вместе со сном приносит нам нечто большее, чем сам сон: потребность естества становится источником наслаждения, и мы спим не просто, чтобы жить, а чтобы узнать, как жить хорошо…
При дивинации во сне всякий есть сам для себя – свое собственное орудие; что бы мы ни делали, мы неотделимы от своего оракула: он живет с нами, он следует за нами повсюду – когда мы в пути или на войне, когда мы заняты государственными делами, земледелием или торговлей. Законы ревнивого государства не запрещают дивинации; и даже если бы запрещали, они не могли бы ничего сделать; ибо как можно было бы доказать, что закон нарушен? Что дурного во сне?.. Ни один тиран не может запретить видеть сны в своих владениях и еще менее – объявить сны вне закона; было бы безумием повелеть невозможное и неблагочестием – противопоставить себя велениям естества и Бога.
Давайте же обратимся к толкованию снов, мужчины и женщины, молодые и старые, богатые и бедные, частные граждане и магистраты, жители городов и деревень, ремесленники и ораторы! Ни у кого здесь нет преимуществ, их не дает ни пол, ни возраст, ни удача, ни ремесло. Сон открывается всем: это оракул, всегда готовый сделаться непогрешимым и молчаливым советником; в этом особом невиданном таинстве каждый в одно и то же время и священник и принимающий посвящение. Сон, подобно дивинации, возвещает нам о грядущих радостях и предвосхищением счастья, которое нам припасено, продлевает наше удовольствие; сон предостерегает от угрожающих нам несчастий, чтобы мы были настороже. Чарующие обещания надежды, столь дорогие человеку, и дальние предвидения, рожденные страхом, – все приходит к нам со сновидением. Ничто не способно так питать нашу надежду; это – благо, столь великое и столь драгоценное, что, не будь его, мы, как говорили величайшие из софистов, не могли бы жить!
Со взглядами Синезия сходны теории сна еврейских последователей Аристотеля, живших в XII и XIII столетиях. Величайший из них, Маймонид, утверждает, что сновидения подобно пророчествам возникают под действием активизировавшейся во время сна силы воображения. Может ли человек сам отделить рациональную часть своего сновидения от его символической оболочки или ему нужна помощь толкователя снов, это зависит от того, насколько прозрачна эта оболочка, скрывающая глубинный смысл, и от способности самого человека к размышлениям[43].
Фома Аквинат различает четыре вида сновидений:
Как сказано выше, дивинация, основывающаяся на ложном мнении, – это проявление суеверия, и она незаконна. Следовательно, необходимо рассмотреть, что истинно в том, что касается предсказаний будущего по сновидениям. Иногда сновидения являются причиной будущих событий; например, разум человека приходит в тревогу из-за того, что он увидел в сновидении, и, таким образом, получает направление к тому, чтобы как-то действовать или избежать чего-либо; но иногда сновидения суть предзнаменования будущих событий настолько, насколько их можно соотнести с некоторой общей причиной, производящей и сновидения, и будущие события, и, таким образом, будущее можно нередко узнавать из сновидений. Следовательно, необходимо определить, что есть производящая причина сновидений и может ли она быть причиной будущих событий либо свидетельствовать о них.
Соответственно, мы наблюдаем, что причина сновидений иногда содержится в нас самих, а иногда – вне нас. Внутренняя причина сновидений двояка: с одной стороны, это касается души, поскольку то, что занимает мысли и чувства в бодрственном состоянии, возвращается к человеку во сне. Подобная причина сновидений не есть причина будущих событий, ибо сновидения такого рода имеют произвольное отношение к будущим событиям, и если они когда-либо произойдут, это совпадение будет случайно. С другой стороны, внутренняя причина сновидений может быть связана с телом, поскольку внутреннее состояние тела ведет к образованию соответствующего движения воображения; так, человеку, которому холодно, снится, что он находится в воде или в снегу: и поэтому врачи говорят, что следует примечать свои сновидения, чтобы распознать внутренние состояния тела.
Подобным же образом и внешняя причина сновидений двояка: она телесная и духовная. Она телесная, поскольку воображение спящего подвергается воздействию окружающего воздуха или какого-то небесного тела, и спящему являются определенные видения, в соответствии с расположением небесных тел. Духовная причина иногда исходит от Бога, который через ангелов открывает людям в сновидениях некоторые вещи, как сказано в книге Чисел: «Если бывает у вас пророк Господень, то Я открываюсь ему в видении, во сне говорю с ним» (Чис., 12: 6). Иногда, однако, являющиеся людям во сне видения посланы демонами, и, таким образом, они порой открывают будущее тем, кто вступил с ними в преступные сношения.
Соответственно, следует сказать, что дивинация не будет незаконной, если сновидения, по которым мы узнаем будущее, суть божественное откровение либо обусловлены не которой внутренней или внешней естественной причиной настолько, насколько эта причина может быть действенной. Но она будет незаконной и ее следует считать проявлением суеверия, если она будет обусловлена откровением демонов, с которыми заключен договор, либо явно – вызывая их для этой цели, либо неявно – посредством переходящей возможные пределы дивинации. Этого достаточно для Ответов на Возражения.[44]
Аквинат подобно Артемидору и другим авторам считал, что некоторые сновидения ниспосылаются Богом. Согласно его теории, сновидения, которые он считает порождением души человека, видящего сон, представляют собой не наивысшее проявление способностей разума, как утверждал Маймонид, а плод воображения, занятого теми же желаниями и интересами, что и днем. Интересно, что Аквинат подобно индийским и греческим мыслителям полагает, что некоторые соматические процессы обозначаются в сновидениях символами и что с помощью толкования можно выявить внутренние соматические состояния.
Современное толкование сновидений (начиная с XVII в.) представляет собой, в сущности, видоизмененный пересказ теорий времен античности и средневековья, хотя прослеживаются и некоторые новые тенденции.
Взгляд на сновидения как на отражение соматических состояний встречается у многих более ранних авторов. Гоббс же полагает, что все сновидения – результат действия соматических факторов. Это представление до сих пор широко распространено и часто используется для опровержения Фрейда:
Так как мы видим, что сновидения порождаются раздражением некоторых внутренних частей тела, то разные раздражения необходимо должны вызвать различные сны. Вот почему пребывание в холоде порождает страшные сны и вызывает мысль и образ чего-то страшного (ибо движение от мозга к внутренним частям и от внутренних частей к мозгу бывает взаимно); и так как гнев порождает жар в некоторых частях тела, когда мы бодрствуем, то слишком сильное нагревание тех же частей, когда мы спим, порождает гнев и вызывает в мозгу образ врага. Точно так же если естественная красота вызывает желание, когда мы бодрствуем, а желание порождает жар в некоторых других частях тела, то слишком большой жар в этих частях, когда мы спим, вызывает в мозгу образы прекрасного. Короче говоря, наши сновидения – это обратный порядок наших представлений наяву. Движение в бодрствующем состоянии начинается на одном конце, а во сне – на другом.[45]
Неудивительно, что философы эпохи Просвещения скептически относились к утверждениям, что сны посылаются Богом или что их можно использовать для предсказания будущего.
Вольтер осуждает идею о том, что сны могут быть вещими, считая это бессмысленным предрассудком. Несмотря на это, он полагает, что, хотя сны часто отражают соматические факторы и избыток «душевных страстей», во сне нам нередко служат также и обострившиеся способности разума:
Должно, вместе с Петронием, признать, quidquid luce, tenebris agit[46]. Я знал адвокатов, которые во сне выступали в суде, математиков, которые искали решения задачи, поэтов, которые слагали стихи; мне самому случалось слагать стихи во сне, и они были весьма недурны. И значит, во сне мы, бесспорно, можем мыслить столь же логично, как при бодрствовании, и эти мысли, вне всякого сомнения, являются нам помимо нашей воли. Во сне мы мыслим, и тело наше также во сне приходит в движение, но при этом наша воля нимало не повинна ни в движениях тела, ни в движении мысли. Прав отец Мальбранш, утверждая, что мы не способны рождать свои мысли сами. Ибо отчего они должны принадлежать нам наяву больше, чем во сне?[47]
Теория сна у Канта сходна с теорией Вольтера. Он тоже не верил в видения и в божественное происхождение снов и считал, что в их основе не что иное, как просто «нарушения пищеварения». Но он также готов предположить, что во сне человек может мыслить яснее и шире, чем наяву. Вот что он пишет о состоянии сна:
Тот, кто, бодрствуя, настолько углубляется в вымыслы и химеры своего плодовитого воображения, что совершенно не обращает внимания на свои чувственные ощущения, справедливо называется бодрствующим сновидцем. Ибо при некотором еще большем ослаблении чувственных ощущений человек заснет, и прежние химеры превратятся уже в настоящие сны. Причина, по которой эти химеры не превращаются в сны еще при бодрственном состоянии, заключается в том, что человек созерцает их внутри себя, другие же предметы, которые он ощущает, он представляет себе вне своей личности, так что одни из них он считает продуктами своей собственной деятельности, а другие он относит к внешнему миру, воздействие которого он воспринимает… Если он заснет, ощущаемое представление его тела погаснет, и останется лишь представление самоизмышленное, к которому остальные химеры имеют только внешнее отношение, обманывая спящего, пока он продолжает спать, пока в нем отсутствует ощущение, которое позволило бы отличить первообраз от привидения, внешнее от внутреннего.[48]
Гёте тоже подчеркивает возрастающую активность умственных способностей у спящего человека. Когда Эккерман рассказал ему свой «поэтический» сон, Гете сказал:
Как видите, музы являются нам и во сне, да еще осыпают нас милостями; не станете же вы отрицать, что в состоянии бодрствования вам бы не удалось придумать нечто столь изящное и своеобразное.
Не только мышление работает активнее во сне, чем при бодрствовании; о себе также сильнее заявляет и глубинное стремление к здоровью и счастью:
В человеческой природе заложены чудодейственные силы, и когда мы никаких радужных надежд не питаем, оказывается, что она припасла для нас нечто очень хорошее. Бывали в моей жизни периоды, когда я засыпал в слезах, но во сне мне являлись прелестные видения, они дарили меня утешением и счастьем, так что наутро я вставал бодрый и освеженный.[49]
Одно из наиболее изящных и выразительных высказываний о наивысшем проявлении рациональности мыслительных процессов во сне принадлежит Эмерсону:
Сновидения обладают поэтической цельностью и заключают в себе истину. Над этой преисподней и хаосом мысли все же царит некий разум. Их безумие, будучи в разладе с естеством, все же пребывает в пределах некоего высшего естества. Они представляют нам богатство и беглость мысли, неведомые бодрственному опыту. Сновидения поражают нас тем, что существуют независимо от нас, но мы познаем себя в этом скоплении безумия и обязаны ему неким даром прорицания и некой мудростью. Мои сновидения – это не я сам; они не При рода, они не Не-Я; они и то и другое. У них двойное сознание, в одно и то же время субъ– и объективное. Мы зовем возникающие в них призраки плодами нашего воображения, но они подобны мятежникам, открывающим огонь по своему командиру; они показывают, что всякое действие, всякая мысль, всякая причина имеют два полюса, и всякое действие заключает в себе противодействие; поражая, я оказываюсь поражен; преследуя, я оказываюсь гонимым.
В сновидении человек получает мудрые и порой зловещие намеки от некоего неведомого разума. Дважды или трижды в жизни будет он поражен справедливостью и значительностью своих сновидений. Однажды или дважды ему покажется, что оковы сознания пали, и ему явилась невиданная свобода выражения. Порой в их лоне вызревают суждения, и происходит это помимо сознания, уже содержащего их элементы. Так, наяву у меня есть образ г-на Руперта, но я не знаю, чего от него ждать. В моем сновидении он творит нечто нелепое, ни с чем не сообразное. Он злобен, жесток и подл, он вызывает страх. Через год оказывается, что это было предвидением. Но это предвидение уже существовало в моем уме как образ, и в пророческом сновидении образ просто воплотился в действие. Так нельзя разве сказать, что предзнаменования и предчувствия – это предвещания духа?
То, что происходит с нами в сновидениях, вводит нас в высокие сферы Причины, и мы узнаем о подлинности всякого следствия, казавшегося несообразным. Мы узнаем, что действия, о порочности которых судят весьма различно, порождены одними и теми же страстями. Сон снимает одежды обстоятельств, вооружает нас пугающей свободой, и всякое желание спешит обернуться действием. Опытный человек читает свои сны, чтобы познать себя; возможно, он понимает их не до конца, но улавливает суть. Какую роль он в них играет: славную роль отважного героя или жалкую роль глупца? Но как ни чудовищны и как ни абсурдны ночные видения, в них содержится важная истина. То же самое можно сказать и о предзнаменованиях и о совпадениях, которые, возможно, порой вызывали наше удивление. Причины всех этих явлений всегда кроются в самом человеке. Как сказал Гёте, «этим причудливым образам легко можно найти соответствие во всей нашей жизни и судьбе, ибо они зарождаются в нас самих.[50]
Высказывание Эмерсона имеет очень важное значение, так как он яснее, чем кто-либо до него, понял, какова связь между характером человека и его сновидением. Наш характер отражается в сновидениях, и особенно те его стороны, которые не проявляются наяву. То же и с характером других людей. Во время бодрствования мы по большей части наблюдаем только их поведение и действия. Во сне мы осознаем скрытые мотивы этих действий и, таким образом, часто можем предсказать их будущие действия.
В заключение этого краткого обзора истории толкования снов я хотел бы упомянуть об одной из наиболее оригинальных и интересных теорий – о теории сновидений Анри Бергсона. Бергсон, как и Ницше, полагает, что сновидения возникают под действием различных физиологических факторов; но в отличие от Ницше он не считает, что эти факторы следует связывать с доминирующими стремлениями и страстями; дело в том, что мы отбираем из обширных и почти неограниченных запасов памяти те воспоминания, которые соответствуют этим соматическим факторам, и именно эти «забытые» воспоминания составляют содержание сновидения. Теория памяти Бергсона очень близка к теории Фрейда. Он также допускает, что мы ничего не забываем, а то, что вспоминаем, составляет лишь небольшую часть всего запаса памяти:
Наши воспоминания образуют в данный момент солидарное целое, так сказать, пирамиду, острие которой как раз внедряется в наше действие последнего момента. Но позади воспоминаний, только что вошедших таким образом в наше действие и открывшихся нам, благодаря последнему, существуют тысячи и тысячи других, заключенных в памяти, там внизу, под сценой, освещенной сознанием. Да, я считаю, что вся наша прошлая жизнь сохраняется до мельчайших подробностей, что мы ничего не забываем и что все, что мы чувствовали, воспринимали, думали, желали со времени пробуждения нашего сознания, живет неразрушимым. Но те воспоминания, которые моя память сохраняет в самых темных глубинах, находятся там в виде невидимых призраков. Они стремятся, быть может, к свету, но они не пытаются даже туда подняться; они знают, что это невозможно, что я, живое и действующее существо, имею другие дела помимо того, чтобы заниматься ими. Теперь предположите, что в данный момент я становлюсь безучастным к настоящему положению, к настоящему действию, одним словом, ко всему тому, что до сих пор фиксировало и направляло мою память. Предположите, другими словами, что я засыпаю. Тогда поднимаются эти воспоминания, чувствуя, что я удалил препятствие, приподнял трап, удерживающий их в подпочве сознания. Они встают, мечутся, исполняют во мраке бессознательного грандиозный танец мертвецов. И все бегут к двери, только что приоткрывшейся, все желали бы пройти в нее, но они не могут этого сделать, так как их слишком много. Кто же будет избранным из этого множества званых? Нетрудно угадать это. Сейчас, когда я бодрствовал, сумели пробиться только воспоминания, сославшиеся на родственные отношения с настоящим положением, с тем, что я видел, слышал вокруг меня. Теперь мое зрение занимают образы более смутные, до слуха моего доходят звуки более неопределенные, осязание, рассеянное по всей поверхности моего тела, менее отчетливо, но вместе с тем ощущения, доходящие до меня из глубоких частей моего организма, более многочисленны. И вот из числа воспоминаний-призраков, стремящихся наполниться цветом, звучностью, одним словом, материальностью, преуспеют лишь те, которые смогут ассимилироваться с цветной пылью, нами замечаемой, с внешними и внутренними шумами, нами слышимыми, и т. д. и которые вместе с тем будут более подходить к тону нашей обшей чувствительности. Когда произойдет это соединение воспоминания и ощущения, мы будем иметь сновидение.[51]
Бергсон подчеркивает различие между состоянием сна и состоянием бодрствования:
Ты спрашиваешь меня, что я делаю во время сновидения. Я расскажу тебе, что делаешь ты, когда бодрствуешь. Ты берешь меня, «Я» сновидений, меня, целокупность твоего прошлого, и ты доводишь меня путем постепенных сокращений до того, что заключаешь в очень маленький круг, очерчиваемый тобою вокруг твоего настоящего действия. Это значит бодрствовать, это значит жить нормальной психологической жизнью, это значит бороться, это значит иметь волю. Что же касается сновидения, нуждаешься ли ты реальным образом в том, чтобы я объяснял тебе его? Это есть то состояние, в котором ты вновь оказываешься естественным образом, как только ты распускаешься, как только ты не имеешь больше сил сосредоточиваться на одном пункте, как только ты перестаешь хотеть. Что скорее нуждается в объяснении, так это тот чудесный механизм, благодаря которому воля может моментально и почти бессознательно сконцентрировать все, что ты несешь в себе, на одном пункте, на том, который тебя интересует. Но объяснять это есть задача нормальной психологии, психологии бодрствования, ибо бодрствовать и хотеть – одно и то же.[52]
Бергсон подчеркивает, что состояние бодрствования по своей природе противостоит состоянию сна. Эта же точка зрения лежит и в основе моей теории сновидений. Различие, однако, в том, что, по мнению Бергсона, во сне просто теряет значение все, кроме соматических факторов; я же считаю, что как раз большое значение приобретают наши желания, страхи и догадки, хотя при этом мы не используем их для овладения окружающей действительностью.
Даже такой краткий очерк истории толкования сновидений показывает, что у нас мало оснований считать наш уровень знаний в этой области – как и во многих других областях науки о человеке – более высоким, чем тот, который был достигнут в великих культурах прошлого. При этом есть все же некоторые вещи, открытые современной наукой, которые не встречаются ни в одной из ранних теорий: Фрейд открыл принцип свободных ассоциаций, явившийся ключом к пониманию сновидений, и сумел проникнуть в природу «работы сна», и в частности – в механизмы сгущения и вытеснения. Даже тот, кто изучает сны в течение многих лет, не может не удивляться, как ассоциации, связанные со множеством различных и часто отдаленных воспоминаний и переживаний, соединяются в одно целое и позволяют раскрыть подлинный образ мыслей спящего человека, скрытый за явным сюжетом сновидения, нередко непонятным и обманчивым.
Что же касается содержания старых теорий сновидений, достаточно в заключение сказать, что большинство исследователей придерживаются той или иной из двух точек зрения: сны считаются либо проявлением животного начала в человеке – воротами обмана, либо наивысшим проявлением разума – воротами истины. Одни исследователи полагают, как Фрейд, что всякое сновидение иррационально по своей природе; другие считают, как Юнг, что сны – это всегда откровения высшего разума. Но многие исследователи разделяют взгляды, изложенные в этой книге, – что в сновидениях проявляется и то и другое, иррациональное и рациональное, и что цель толкования сновидений как раз и состоит в том, чтобы выяснить, заявляет ли о себе животное начало, либо – все лучшее, что в нас есть.
