• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Это приводит нас к последнему вопросу: каково значениеЖемчужины? Ответ на этот вопрос определяет также значениевсего рассказа в целом. Что касается мифографическойдетали, на этот вопрос легко ответить. В глоссариигностической символики "жемчужина" -- одна изпостоянных метафор для "души" в сверхъестественном смысле.Можно было бы, следовательно, просто перечислитьэквивалентные термины, к которым мы обращались в предыдущемобзоре. Однако это более тайное имя, чем доступные терминыэтого перечисления; но оно относится к названной категориитолько одной определенной стороной или метафизическимусловием рассматриваемого запредельного начала. В товремя как почти все другие выражения можно равноправноприменять к божественности и ее скрытым помыслам, неизменяя их смысла, "жемчужина" определенно обозначаетпослание судьбы, которая завладевает им. "Жемчужина"является в сущности "утерянной" жемчужиной и требуетвозвращения. Тот факт, что она окружена животной оболочкойи спрятана в глубине, может быть среди ассоциаций,изначально поддерживавших этот образ. Наассены, по-своемуинтерпретируя Матф. 7:6, называют "понимание, ум и людей"(т.е. "живые" элементы психического космоса) "жемчугом,который Не Имеющий Формы бросает в форму [т.е. тело]"(Hippol. Refut. V. 8. 32). Когда к душе обращаются как к"жемчужине" (как случилось в турфанском тексте), то этоделается для того, чтобы напомнить о ее истоках, чтобыподчеркнуть ее драгоценность для божественных сил, ищущихее, чтобы противопоставить ее ценность бесполезностинастоящего, ее блеск -- тьме, в которую она погружена.Это обращение используется "Духом" как открытие его миссииспасения. В тексте ссылаются на то, как он идет назватьдушу "царем" тех, ради чьего блага велась война на небесахи на земле и ради чего отправили посланников.

"И для твоего блага боги пошли, и достигли, и разрушилиСмерть, и убили Тьму... И я пришел, тот, кто избавит отзла... И я открою пред тобой врата в каждое небо... ипокажу тебе Отца, Царя вечного, и предстанешь ты пред ним вчистых одеждах.

Теперь, если это -- послание, адресованноеЖемчужине, читатель, который помнит рассказ из Деяний Фомы,должен быть поражен тем фактом, что это также послание,адресованное тому, кто пойдет дальше разыскивать Жемчужину:его также заверили в том, что "боги", великие в царстве егоОтца, беспокоятся о его освобождении, ему напомнили о егоцарском происхождении, и его направляют вверх благодаря"письму", то есть Духу или Истине; наконец, он такжепредстает перед Отцом в непорочных одеждах. Иными словами,судьба вестника описывается всеми теми особенностями,которые можно приложить к судьбе Жемчужины, тогда как в"Гимне" Жемчужина остается просто объектом и даже кактаковая, в сущности, не описывается. Все это здесь простосимвол задания, от выполнения которого зависит собственнаясудьба вестника, являющийся всем, но забытый в рассказе оего возвращении, и его передача Царю лишь отмечается. Так,если наша поэма иногда называется "Гимн Душе", в еесодержании представляется оправданным указание на одну лишьфигуру Царевича: что бы ни говорилось о затруднениях иуделе души, об этом рассказывается через его опыт. Этоприводит некоторых интерпретаторов к мысли, что Жемчужинаупоминается здесь просто в связи с самим посланником илиего "благой жизнью", ее он обрел в своем земномпутешествии; это земное путешествие -- испытание,которому его подвергли для того, чтобы он обрел себя, икоторое означает: он сам, а не Жемчужина, представляет"душу" вообще, и путешествие в действительностипредпринималось не ради Жемчужины, а ради него самого. Вэтом случае Жемчужина, объект поиска, не обладаетнезависимым статусом, независимым от процесса поиска: она,скорее, является выражением последнего, который может бытьобозначен как "самообъединение".

Многие подобные интерпретации, казалось бы,подтверждаются символикой небесных одеяний, которыеизменяются с делами путешественника, и так далее. Однакоаллегорическое значение Жемчужины как таковой являетсяслишком утвердившимся в гностическом мифе, чтобы позволитьего бытию раствориться в простой этической функции; и какнесомненно, что опыт посланника может быть замещен опытомЖемчужины, если та представляет душу, также несомненно, чтопервичной заботой небожителей является открытие Жемчужиныкак таковой, и они указывают миссию Сыну; в противномслучае испытания для него не обязательны. Жемчужина -- это сущность как таковая; она попадает во власть Тьмыраньше, чем посылают Царевича, и для собственного блага онготов принять на себя бремя схождения и изгнания, такимобразом неизбежно воспроизводя некоторые особенности судьбы"Жемчужины". В сущности, к недоумению интерпретаторов,взаимозаменяемость субъекта и объекта миссии, Спасителя идуши, Царевича и Жемчужины, является ключом к истинномусмыслу поэмы и к гностической эсхатологии в общем. Мы можемуверенно принимать Царского Сына за Спасителя, некуюбожественную фигуру, а не просто за персонификациючеловеческой души вообще. К тому же эта уникальная позицияне избавляет его от испытания на своем опыте всей тяжестичеловеческого удела, в такой степени, что Спаситель самдолжен быть спасен. Действительно, это неизбежное условиеего спасительной функции. Частицы божественного, затерянныево тьме, можно отыскать, только опустившись в ту бездну,которой они поглощены; и силу, которая держит их, силумира, можно преодолеть только изнутри. Это означает, чтобог-спаситель должен облечься в формы космическогосуществования и, соответственно, уподобиться субъекту в егосреде. Читатель-христианин не должен путать этунеобходимость с ортодоксальной интерпретацией Христовыхстрастей. Так как гностическое понятие спасения не имеетничего общего с отпущением грехов ("греху" как таковому нетместа в гностическом учении, которое на его место ставит"неведение"), в нисхождении Спасителя нет страдания задругих, искупления как условия божественного прощения и, заисключением Маркиона, нет даже искупления, которымплененные души выкупаются обратно. Скорее, данная идеяявляется даже идеей необходимости, навязанной условиямисамой миссии, то есть характером мира далекого отбожественной реальности, в который проник Вестник, нозаконы которого он не может отменить, а может быть --необходимостью обмана Архонтов. В последней версиистрадание или временная слабость Спасителя могут быть вовсене реальными, но просто очевидной частью обмана. Это,разумеется, не относится к нашей поэме, где затруднительноеположение странника совершенно реально; но даже здесь егоиспытания являются результатом неминуемых опасностей егомиссии, а не частью ее истинного значения. Выражаясь иначе,успех его миссии подвергается опасности, которая с триумфомпреодолевается, несмотря на то, что по христианскому мнениюиспытания являются истинным средством и способом выполнениямиссии. Удерживая это кардинальное отличие в уме, мы можемсказать, что в спуске Спасителя в нашей поэме присутствуетжертвенный элемент: ради блага Жемчужины он готов статьизгнанником и отразить в своей судьбе "историю спасения Души".

Если мы правы в том, что видим в Царском Сынеопределенные особенности Изначального Человека манихейскойдоктрины, то он также дублирует судьбу предкосмическойбожественности, в которой настоящее состояние Души, т.е.Жемчужины, изначально. Действительно, как мы увидим, когдаобратимся к манихейской космогонии, все последующиеаналогичные аллегории мировой драмы символизируют такженесчастье и триумф человеческой души, что не отменяет ихкосмической значимости. Ссылка на Изначального Человека, вчастности, предлагает последнее звено для объяснения нашейзагадки: предкосмическая (и непосредственнокосмогоническая) вечная божественность носит имя "Человек";душа, рассеянная в мире, является его "СветлымДоспехом", частью его изначальной субстанции, которую онпотерял во Тьме в изначальной битве ("похищенная добыча" вцитируемой аллегории), так что часть эта действительнопредставлена в каждой человеческой душе, изгнанной,плененной, оглушенной; и если Царевич как его последнеевоплощение приходит открыть эти потерянные элементы, вдействительности он ищет самого себя, и его деяния являютсядействием во имя воссоединения с божественным Я -- дажес собственным Я, только не в смысле атрибута отдельнойличности. Если же существует это метафизическое тождествомежду вестником и Жемчужиной, каждый, слушающий рассказ,может разумно, не размениваясь на чисто личные ассоциации,узнать в приключениях вестника рассказ о его собственнойземной душе, увидеть его судьбу как часть и аналогбожественной, и в то же время как объект последней. Так, вдолжной перспективе соревнующиеся интерпретации разрешаютсяне как альтернативные, а как взаимодополняющие.