• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

В начале декабря 1852 года, в г. Саратове, сын цехового Шерстобитова, Феофан 10 лет, ушел утром и школу, а домой не возвращался.

В январе 1853 г. также загадочно и бесследно исчез в том же Саратове другой мальчик — 11–летний сын государственного крестьянина, Михаил Маслов.

Но поводу их исчезновения саратовскою «градскою» полициею было произведено «расследование», которое «ничего не обнаружило» и делу, казалось, суждено было подвергнуться забвению так, как «остались безгласными» случаи исчезновения мальчиков в той же местности за предшествующие годы.

Лишь впоследствии, когда события развернулись широко и грозно, о незаконных действиях самой «градской» полициею г. Саратова было произведено особое расследование, которое открыло так много, что этими открытиями совершенно исключается возможность удивляться, почему сама градская полиция раскрывала раньше так мало дел.

4 марта 1853 г, совершенно случайно, на Волге, недалеко от берега. был найден труп Маслова, а через некоторое время, когда Волга уже вскрылась, на Беклемишевом острове, против Саратова, в тальнике, то же случайно обнаружили труп Шерстобитова.

Стоило этим трупам лежать на аршин правее или на аршин левее — и половодье, по всей вероятности. окончательно бы уничтожило следы преступления.

Признаки насильственной смерти обоих мальчиков были несомненны. У Маслова а голове обнаружили две раны — одна нанесенная тупым, другая острым оружием. На шее вдавление и рубцы от шерстяного кушака. На нравом плече часть кожи вырезана кругообразно. Ясные следы обрезания. На руках и ногах синие пятна.

Врач, производивший вскрытие, определил, что смерть последовала от удара тупым орудием по голове — настолько сильного, что теменная и височная кости дали трещину от одного уха до другого. После этого удара, но еще до наступления смерти, шею мальчика давили кушаком. Обрезание, соответствующее иудейскому обряду, и вырезание кожи на плече учинены при жизни, но незадолго до смерти. Синие пятна на руках и ногах — или от тугих перевязок, или от того, что мальчика очень крепко держали руками — тоже незадолго до смерти.

Труп Шерстобитова успел сгнить настолько, что исследовать повреждения на его теле уже не представилось возможным — однако следы произведенного и над ним обрезания. соответствующего иудейскому обряду — были установлены вполне определенно. На виске обнаружено большое красно–багровое пятно, а значительный кровоподтек, ему соответствовавший, свидетельствовал о прижизненном его происхождении и о том, что сильный удар, нанесенный по виску, если не повлек смерти ребенка, то, во всяком случае, ошеломил и лишил сознания.

Если, однако, результаты судебно–медицинского осмотра и вскрытии Шерстобитова страдали поневоле пробелами, то следственный материал обогатился двумя чрезвычайно важными находками, оказавшимися около трупа это были: солдатская фуражка, однако, без номера, и солдатские же подтяжки, сцепленные петля в петлю, служившие, по–видимому, для переноса на них трупа, хотя не исключена возможность, что Шерстобитов был этими подтяжками задушен так, как Маслов, тоже получивший сильный удар по голове, был удавлен кушаком. Возможно, конечно, в виде предложения, и то и другое, то есть, что подтяжки были и орудием удушения и орудием последующего переноса трупа.

Далее, установлено еще одно, весьма характерное обстоятельство. Ногти на руках и ногах Шерстобитова были обрезаны «вплоть до мякоти», — из дела видно, что эта же особенность была замечена на трупе четырехлетнего мальчика Федора Емельянова, вскрытие которого в свое время (знаменитое Велижское дело 1823 г.), дало полную картину ритуального убийства.

Очевидно, найденные одно за другим мертвые тела ни в чем не повинных детей, замученных, оскверненных, изуродованных, брошенных, как падаль, должны были вызвать сильное возбуждение среди местного населения. Отделываться расследованиями ничего не обнаруживающей городской полиции больше нельзя было, и губернатор возложил следствие на особого чиновника Волохова, которого вскоре сменил следователь, специально присланный из Петербурга — надворный советник Дурново.

Необычайной энергии, искусству, полной неподкупности этого деятеля, а также помогавшего ему жандармского офицера Языкова и обязано своим раскрытием одно из интереснейших и ужаснейших судебных дел русской летописи.

Однако уже и Волохов нашел кончик от того клубка, который был потом распутан с таким мастерством. Он обратил тщательное внимание на мальчика Степана Канина, который был вместе с Масловым перед исчезновением последнего.

Канин показал, что его и Маслова какой–то человек в дубленом, желтого цвета тулупе, позвал на Волгу помогать в переноске аспидных досок, посулив по пятаку за доску. Они отправились, но по дороге Канин одумался, не захотел идти дальше и вернулся домой, а Маслов пошел к берегу и больше не возвращался.

Тогда Волохов начал предъявлять Канину проживающих в Саратове иудеев, коих, по–видимому, было в то время не особенно много: до циркуляра, отменяющего закон о черте оседлости, еще не додумались, хотя еврейское влияние среди административных сфер, особенно петербургских, было уже и тогда очень сильным.

Главным рассадником саратовских жидов оказался, весьма неожиданно, местный гарнизонный батальон, об изумительных порядках которого, так же, как и о злоупотреблениях «градской» саратовской полиции, была произведено особое расследование, параллельно со следствием об убийствах Шерстобитова и Маслова.

Беспорядки эти заключались в крайне слабом надзоре за нижними чинами точнее — в полном отсутствии надзора. Нижние чины батальона, проживая в значительном числе на частных квартирах, не только беспрепятственно разгуливали в любое время по городу, но даже отлучались самовольно с дежурств и караулов — обстоятельства, выяснившиеся при следующем ходе событий и для оценки их весьма существенные.

Жидов в батальоне было 44. Всех их, в числе других иудеев, производивший следствие Волохов предъявил мальчику Панину.

Надо заметить, что в это время был найден только труп Маслова, хотя пропавшего позже, а труп пропавшего раньше Шерстобитова, с валявшейся около солдатской фуражкой, обнаружен еще не был. Таким образом, следственная власть, имея основание заподозрить в убийстве кого–либо из еврейской среды (вследствие факта обрезания Маслова), никакими указаниями, что в убийстве замешаны солдаты–евреи, еще не располагало.

Мальчик Канин из предъявленных ему евреев вообще и солдат–евреев в частности, признал солдата Михеля Шлифермана, заявив: «он ровно тот, кто сманил».

Впоследствии, на одном из передопросов, Канин выразился еще категоричнее, сказав Шлиферману: «это ты увел Мишу».

Итак, с одной стороны, по убийству Маслова, которое совершено позже, но подверглось расследованию раньше, свидетель, в добросовестности которого нельзя сомневаться, прямо указал на солдата–еврея, как на одного из виновных, а с другой стороны, уже после этого показания обнаружились несомненный, чисто объективные данные, что виновный или виновные в первом убийстве, Шерстобитова, вышли из среды: 1) еврейской (факт обрезания Шерстобитова) и 2) солдатской (подтяжки и фуражка, оказавшиеся около трупа).

Михель Шлиферман, учинив полное запирательство, однако не мог отрицать, что, будучи по ремеслу цирюльником, именно он совершал обыкновенно у саратовских евреев обряд обрезания младенцев.

Когда Канин опознал Шлифермана, естественно возник вопрос о дубленом желтого цвета тулупе, в котором, по словам мальчика, был человек, «сманивший Мишу». Сначала поиски были безуспешны, но затем нашелся свидетель, удостоверивший, что видел, как в таком тулупе приходил на квартиру Шлифермана другой солдат–еврей, служащий сторожем в еврейской молельне.

У этого сторожа, солдата инвалидной команды Янкеля Бермана, произвели обыск и, действительно, нашли тулуп, по приметам подходящий к описанию, сделанному Каниным.

Чтобы закончить эту часть изложения, следует еще добавить, что как только был найден труп Маслова, на следующий же день в полицию добровольно явился некий Авксентий Локотков, бродяга–подросток, ночевавший где попало, без копейки денег — и заявил, что это он совершил убийство. Локоткова препроводили к следователю Волохову, который удостоверился, что рассказ явившегося с повинной бродяги о том, как он убивал, совершенно невероятен. Впрочем, и Локотков уже от своего сознания отказался, заявив Волохову, что говорил все это в полиции спьяна, а пришел туда потому, что не имел ни пристанища, ни денег.

Тем не менее, он был предъявлен Канину, который сказал, что это не тот человек, который увел Маслова. Тогда Волохов отослал Локоткова обратно в полицию, где его оставили под арестом «за бесписьменность». На первоначальное показание его, очевидно, взглянули, как на не заслуживающую внимания болтовню пьяного бродяги — и лишь впоследствии выяснилось, что болтовня эта была не столь вздорной и беспричинной, как казалось.

Этим и закончилась, повторяю, первая стадия дела — действия полиции и Волохова до приезда Дурново.

До настоящего раскрытия преступления было еще очень далеко, но путь намечался довольно отчетливо.

Несомненные следы обрезания на трупах и опознание такого еврея, который как раз совершал обрезания своим единоверцам.

Признаки ритуального убийства и связь этого еврея с другим, как раз сторожем еврейской молельни.

Солдатское звание заподозренного в причинении смерти Маслову — и солдатская фуражка около полусгнившего тела Шерстобитова.

Еще ничего вполне определенного, но совпадения, которые уже очень трудно объяснить случаем.

Впоследствии, когда уже производилось расследование о саратовской городской полиции, отцы убитых мальчиков. Шерстобитов и Маслов, удостоверили, что сразу немедленно после исчезновения их сыновей, задолго до обнаруженья трупов, они заявили подозрение на жидов и настаивали, «ежедневно просили», по выражению потерпевших, чтобы в жидовских помещениях — повторяю, немногочисленных — были произведены обыски. Однако полиция упорно «подозрение это отводила», ни одного обыска тогда не произвела, а Шерстобитова, например, уверяли, что его сын «наверное, где–нибудь замерз, потому что был шалуном».