• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Года два спустя после Олимпийских игр в Солт-Лейк-Сити в редакции «Спорт-Экспресса» появилась странная женщина. Плотная, коренастая, в богатой шубе то ли из чернобурки, то ли из песца, в крупных роговых очках, она прошествовала к моему столу и торжественно представилась:

– Я – пиар-директор Евгения Плющенко.

Не помню даже, договаривались ли мы об этой встрече. В памяти осталось мимолетное ощущение внутренней настороженности и традиционная в таких случаях для журналиста мысль: «Что такого я могла написать, чтобы вызвать у человека желание прийти в редакцию?»

Разговор, впрочем, начался миролюбиво.

– О Жене очень мало пишут, – с места в карьер начала гостья. – Если и пишут, то начинают вытаскивать какие-то грязные сплетни. А он – гений. Поэтому наша с вами задача эту ситуацию исправить.

Тема показалась мне интересной. Отношения Плющенко с прессой в период его напряженной борьбы с Ягудиным трудно было считать приемлемыми. На пресс-конференции он всегда приходил вместе с тренером, отделывался штампованными и явно чужими фразами, а как только у журналистов возникал более сложный вопрос, нежели просьба описать свои чувства после победы, Мишин отбирал у ученика микрофон и брал инициативу на себя. К тому же после поражения в Солт-Лейк-Сити у тренера долго сохранялось настороженное отношение к журналистам вообще. В каждом вопросе он словно видел подвох, желание ущипнуть.

Первый относительно откровенный разговор случился у нас с Мишиным в конце 2003-го, когда Плющенко выиграл московский этап «Гран-при» и впервые публично признался на пресс-конференции, что ему иногда очень не хватает соперничества с Ягудиным. Той борьбы, которая шла много лет. До этого фигурист упорно твердил журналистам, что Ягудин для него – всего лишь один из многих. Хотя все понимали, что это – скорее защитная реакция психики. Нежелание признать, как глубока была на самом деле полученная в Солт-Лейк-Сити рана.

– Вы не были на показательных? Жаль. Женя удивил меня – катался куда лучше, чем готов сейчас, – искренне огорчился тренер, встретив меня в фойе гостиницы «Украина». – У нас с ним сейчас непростой период. В прошлом году – вы знаете – мы боролись с типично юношеским заболеванием – шляттером. Выяснилось, что зона роста большой берцовой кости у Плющенко не закрылась. Периодически от нагрузок возникало воспаление. Несмотря на то что выигрывать Женя начал уже давно – первый раз стал призером чемпионата мира в 1998-м – и катание показывал вполне взрослое, только сейчас у него сложился по-настоящему мужской тип мускулатуры. Изменилась конфигурация тела. И это пока создает дополнительные проблемы.

Узнав, что я жду его ученика, с которым все-таки договорилась об интервью благодаря довольно сильному нажиму на спортсмена его агента Ари Закаряна, Мишин вздохнул:

– Видите ли, в чем дело… Я сам постоянно учил Евгения по возможности избегать журналистов, не говорить с ними чересчур много. В этой позиции были как плюсы, так и минусы. У ряда ваших коллег он получил не самую хорошую прессу. С другой стороны, если бы в довольно юном возрасте Плющенко стал много рассказывать о себе, сейчас он был бы куда более опустошен. Возможно, именно мои советы позволили ему сохраниться как личности…

Закарян, насколько мне было известно, считал иначе. Уехав на постоянное место жительства в США и обосновавшись в Нью-Йорке, бывший советский гражданин, бывший фигурист, бывший ученик Мишина поначалу просто помогал прежним соотечественникам ориентироваться в мире профессионального фигурного катания. По-дружески опекал Оксану Баюл. Затем раскрутил неизвестную в любительском спорте пару Елена Леонова – Андрей Хвалько, благодаря чему на фигуристов обратил внимание знаменитый Дик Баттон, начал приглашать их на крупнейшие турниры профессиональных звезд, и фигуристы дважды стали чемпионами мира среди профессионалов, обеспечил непрерывными гастролями акробатов на льду Владимира Беседина и Алексея Полищука. А в конце 2002-го заключил контракт с Плющенко. Спустя несколько месяцев во время каких-то соревнований я взяла у него интервью, в котором Закарян искренне сетовал:

– Поскольку сам бизнес, связанный с фигурным катанием, сейчас переживает не лучшие времена, в нем вообще трудно кого-то раскрутить. Самые большие деньги сосредоточены на американском рынке. А Женя – российский спортсмен. Не очень хорошо говорит по-английски. Не очень хорошо говорит с прессой.

– Это ваше мнение?

– Не только. Это мнение, которое я периодически слышу от ваших коллег. Женя – специфический человек. Не любит общаться с журналистами до соревнований. А после них часто получается так, что беседовать уже не с кем: все разъезжаются. Но мы над этим работаем.

– Для вас важно, какую прессу Плющенко имеет в России?

– Конечно. В профессиональных кругах в Америке за ней следят достаточно пристально. Интернет ведь есть у каждого, а там постоянно появляются переводы тех или иных статей. Для Жени, думаю, тоже не безразлично, что о нем пишут дома. Другое дело, что у Плющенко есть некое предубеждение против журналистов в принципе. Не потому, что кого-то не любит. Скорее, понимает, что журналистский бизнес бывает разным – могут всякое написать. И считает, что, если его хотят узнать по-настоящему, пусть смотрят, какой он на льду. Может быть, это правильно. Но я сужу по своему американскому опыту. Мишель Кван ведь не случайно так популярна в Америке. С точки зрения бизнеса она ведет себя идеально. Всем улыбается, никому не отказывает ни в интервью, ни в автографах, приезжает на встречи с болельщиками, фотографируется. Популярность именно из таких крупиц и складывается. И не падает, даже когда человек начинает проигрывать…

Интервью с Плющенко в гостинице «Украина» чуть было не сорвалось, едва успев начаться. Настороженно ответив на несколько вопросов, он неожиданно поднялся с места:

– Мне кажется, мы уже достаточно поговорили. И вообще я совсем забыл. Меня ждут. Извините.

Пока я отходила от услышанного, глядя вслед фигуристу, стремительно скрывшемуся за дверями банкетного зала, в холле с обескураженным видом появился Закарян.

– Поймите правильно, Женя слишком неуверенно чувствует себя наедине с журналистом. Давайте я отвечу вместо него на любые ваши вопросы.

Ситуация выглядела одновременно и профессионально обидной, и анекдотичной. Поэтому я просто рассмеялась:

– Давайте сделаем по-другому. Для начала, ваш подопечный страшно голоден. Пусть поест – банкет все-таки. У меня к вам только одна просьба. Передайте Евгению, что я буду ждать столько, сколько нужно. Час, два… и что я совершенно не намерена чем-то его обижать. Он может сам выбрать, на какие вопросы отвечать, а на какие – нет.

Интервью в итоге получилось продолжительным и потрясающе интересным, хотя внутренне я полностью отдавала себе отчет в том, что повторно прилагать подобные усилия, чтобы вытащить человека на разговор, захочу не скоро. И что свою роль сыграли определенные обстоятельства: я никуда не спешила, все домашние дела, включая ненавистную мне глажку белья, были переделаны, наутро не нужно было отправляться на работу, к тому же в сумке лежал недочитанный и достаточно толстый английский детектив.

Все эти воспоминания автоматически всплыли в памяти в процессе беседы с «пиар-директором». Тезисно изложив гостье свои соображения насчет трудностей работы с Плющенко, заодно заметив, что бывает весьма неразумно соглашаться на интервью с корреспондентами откровенно желтых изданий и рассчитывать при этом, что речь будет идти о фигурном катании, я вдруг услышала:

– Женю нужно как-то оградить от тех, кто его окружает. И от Закаряна, и от Мишина. Они имеют на него слишком большое влияние.

– Простите, а Алексей Николаевич в курсе нашей с вами беседы? – запоздало поинтересовалась я.

– Главное, что мне абсолютно доверяет Женя, – последовал ответ. После чего гостья перешла почти на шепот: – Я могу вам гарантировать любое интервью. Давайте сделаем так: вы составите вопросы, передадите их мне, я согласую их с Евгением, запишу его ответы и переправлю готовый и отредактированный текст обратно. Вам останется только поставить под ним свою подпись. Еще лучше – опубликовать это интервью сразу в нескольких изданиях…

В комнате вдруг повисла мертвая тишина. Я почувствовала, что стучать по клавиатурам перестали даже редакторы. Глаза моей коллеги Ольги Линде сделались огромными как плошки, и в них заметалось хищное ожидание близкой крови. «Паноптикум!» – пронеслось в голове.

– Простите, но я так не работаю. Привыкла свои материалы писать сама. И разговаривать привыкла сама – без посредников. Вы, кстати, отдаете себе отчет в том, что у большинства спортивных журналистов, и тем более у нашей газеты, не бывает проблем с поисками потенциальных собеседников в принципе?

Несколько секунд гостья молча поедала меня взглядом. Затем довольно резко спросила:

– Я могу узнать, за кого вы болеете? За Плющенко или за Ягудина?

– Ни за кого. Тем более что Ягудин вот уже два года не выступает в соревнованиях.

– И все-таки?

– А вам не приходит в голову, что можно восхищаться обоими? Честно могу признаться, что дуэль Плющенко—Ягудин – самое красивое и захватывающее, что мне приходилось видеть за годы работы в фигурном катании. И очень жаль, что этот период уже позади.

– Да как вы можете сравнивать! – воскликнула собеседница. – Ягудин – вообще не фигурист. Летающая табуретка! Ни музыкального слуха, ни внешности. А Женя – он же гений! Моцарт! Каждое движение, которое он делает, пронизано одухотворенностью, волшебством! Такие, как он, рождаются раз в сто лет! Или вы и это будете отрицать?

Я все-таки разозлилась.

– Давайте рассуждать так: если бы моей специализацией было искусство, я бы с удовольствием обсудила с вами такие материи, как одухотворенность и музыкальность. Но я – спортивный журналист. А в спорте все предельно просто. Есть результат. И этот результат наглядно свидетельствует о том, что Ягудин – четырехкратный чемпион мира и олимпийский чемпион. А Плющенко – нет.

– Ага, – зловеще прогремело в комнате. – Я так и знала. Меня предупреждали, что вы – человек Тарасовой!!! Теперь я лишний раз убедилась в этом. Прощайте!

Чернобурые полы шубы взметнулись и вместе с хозяйкой исчезли за дверью. Коллеги уставились на меня с недоумением и состраданием: «Что это было?»

Оставалось разве что ответить фразой из анекдота: «Овсянка, сэр…»

Сезон 2004 года сложился для Плющенко тяжело. Он проиграл финал «Гран-при» канадцу Эммануэлю Санду, но то поражение стало следствием нарушения правил и по сути совершенно таковым не являлось. А вот чемпионат Европы, который проходил месяц спустя в Будапеште, фигурист, единолично царствовавший на вершине пьедестала целых два года, проиграл уже сокрушительно – французу Брайану Жуберу. Нервы чемпиона, порядком истрепанные четырехлетним противостоянием с Ягудиным и успевшие еще больше ослабнуть за время абсолютного единовластия, не выдержали напряжения. Так что само выступление являло собой классический пример психологического срыва. Очень напомнивший, кстати, олимпийский старт Плющенко в короткой программе в Солт-Лейк-Сити.

Ни один из прыжков по качеству выезда не получился безупречным, но в общем контексте происходящего (Плющенко едва справлялся не только с прыжками, но и с вращениями) достижением становилось уже то, что фигурист устоял. В итоге Евгений получил по две оценки 5,4 и 5,5, четыре – 5,6, пять – 5,7 и одну 5,8. Зато за артистизм исполнения, которым в программе с таким количеством срывов не пахло по определению, арбитры насыпали от души. Четыре оценки 5,8 и три – 5,9 не лезли ни в какие ворота.

Когда прошел первый шок от поражения фаворита, оставалось назвать вещи своими именами: Плющенко и Мишин пришли к тому, к чему упорно (хотя, скорее всего, вовсе не отдавали себе в этом отчета) направлялись с самого начала сезона. С постоянными упоминаниями о серьезности травмы колена весьма плохо увязывалась непрерывная череда всевозможных показательных выступлений, напоминавшая порой – на что обратили внимание многие – банальный гастрольный «чес» театральных артистов.

Судя по тому, что в Будапешт фигурист прилетел с очередного шоу из Швейцарии, чемпионат Европы ни в коей мере не рассматривался им как сколь-нибудь серьезный турнир. Не случись блистательного выступления Жубера, заставившего Плющенко занервничать всерьез, возможно, все сложилось бы иначе. Но оно случилось. И тут же поползли слухи: «Плющенко не держит удар».

На самом деле поражение пошло на пользу. Спустя полтора месяца Евгений выглядел совершенно иначе: злым и собранным. Он без труда выиграл мировое первенство, через год вернул себе европейскую корону, став чемпионом континента в четвертый раз, но в марте на чемпионате мира в Москве ему был уготован очередной и весьма тяжелый удар: перед самым началом соревнований у спортсмена обострилась травма паха.

В серьезность травмы поначалу не поверил никто. Пресс-центр любых крупных соревнований, под завязку набитый журналистами со всего мира, – хороший индикатор симпатий и антипатий. В курилках и пресс-баре без конца пережевывались все вехи звездной карьеры российского фигуриста: нервные срывы в Солт-Лейке и Будапеште, не бог весть какие качественные выступления на более мелких турнирах. В целом же разговоры сводились к тому, что чемпион мира попросту испугался конкуренции. На этот раз – со швейцарцем Стефаном Ламбьелем, потрясающе чисто (в отличие от Плющенко) откатавшим свою программу в квалификации.

Однако предположение, что слух о травме создан искусственно, наотрез отмел коллега Мишина, украинский тренер Валентин Николаев.

– Если у фигуриста проблемы с пахом, это сразу видно, – сказал он. – Женя был сверхосторожен во вращениях, в прыжках. Все «открытые» положения явно давались ему большими усилиями. Не знаю деталей травмы, но могу предположить, что Плющенко беспокоит левая сторона паха. При правосторонней травме он не смог бы прыгать аксель – это нестерпимо больно. Травма левой стороны создает колоссальные проблемы с другим прыжком – тулупом. Собственно, поэтому, как я понимаю, спортсмен был вынужден отказаться от четверного – заменить его лутцем. И все равно было видно, что Жене крайне некомфортно кататься. Но винить его нельзя – он сделал все что мог…

Сразу после чемпионата, с которого Плющенко был все-таки вынужден сняться, фигуриста прооперировали в Германии. Травма оказалась двусторонней.

Спустя несколько недель, когда фигуристу уже было разрешено потихонечку нагружать ногу тренировками, все бульварные газеты запестрели сенсацией: Плющенко женится!

Скоропалительность решения не брался объяснить никто. Даже Мишин. В один из моих приездов в Питер, когда мы разговорились «за жизнь», он лишь вздохнул:

– Cчитаю, что в любом событии нужно уметь прежде всего находить положительные стороны. Женя – такой человек, которому необходимо, чтобы рядом постоянно был кто-то близкий. Эту роль на протяжении его жизни играли разные люди. Его мама, я, кто-то из других тренеров, друзья… Правильным был поступок или нет, покажет жизнь. Причем очень скоро…

Я постоянно задавала себе вопрос: почему фигурист, который после ухода Ягудина остался практически единоличным королем в мужском одиночном катании, а главное – все его окружение, вполне способное обеспечить Евгению если не блестящую, то по крайней мере достойную прессу, вызывают порой такое раздражение у тех, кто эту прессу создает? С одной стороны, все было понятно. Журналисты всегда жаждут интриги. Если спортсмен постоянно побеждает, интрига может заключаться лишь в одном: чтобы он проиграл. Или выиграл, но так, чтобы о победе можно было слагать оды. Но таких побед не случалось. А главное, налицо был постоянный недостаток информации из первых рук. Общаться с прессой до соревнований и сам Плющенко, и его тренер по-прежнему отказывались наотрез, ссылаясь на сложившиеся приметы, да и после выступлений поговорить толком не получалось. На пресс-конференциях после международных турниров Евгений старался общаться с журналистами на английском языке, но по этому поводу одна из моих англоговорящих коллег как-то заметила:

– Лучше бы он говорил по-русски. Тогда, по крайней мере, можно было бы попросить о помощи переводчика. А так, получается, все вынуждены довольствоваться не истинными мыслями чемпиона, а дежурным и весьма ограниченным набором знакомых фигуристу английских слов.

Публикации о Плющенко в российской прессе продолжали появляться довольно часто, но большинство из них имели ярко выраженную бульварную направленность. Вряд ли спортсмен и тренер стремились к этому сознательно. Скорее просто не до конца понимали, каким образом избежать ошибок. На одном из турниров Мишин сетовал:

– Договорился с журналистами, пригласил их к себе на дачу, стол накрыл, организовал баню. А открыл газету – и обомлел: во всю страницу моя фотография в трусах и буденовке. Пингвин какой-то…

В пресс-центре тогда хихикали долго: «А что он хотел увидеть, если уж потащил в баню корреспондента с фотоаппаратом?»

Уже на Олимпийских играх в Турине мне вдруг позвонили из одного из московских журналов.

– Вы не могли бы прислать нам статью о Плющенко?

Материал был сделан и отправлен. На следующий день телефон зазвонил снова.

– Мы все получили. Но у нашего главного редактора возник ряд вопросов. Вы пишете, что Евгений не привез в Турин супругу, потому что она ждет ребенка. Нужно срочно уточнить: каков срок беременности, какой пол у ребенка, где она собирается рожать. Заодно нам нужна информация о том, как звали предыдущую девушку Плющенко, почему они расстались? По телевизору передавали, что в Турин собирается приехать мама Жени. Пожалуйста, спросите, как они будут проводить свободное время, по каким магазинам и ресторанам ходить, сколько намерены потратить на это денег…

Представив, какую реакцию может вызвать у фигуриста хоть один из этих вопросов, я, давясь от смеха, ответила:

– Давайте считать, что вы мне ничего не заказывали. Без обид…

В моей собственной газете тоже хватало сложностей. В предвкушении победы Плющенко, которую вся страна ждала больше, чем любую другую, даже крохотная информация с упоминанием имени фигуриста встречалась на ура. Никакие объяснения, что до выступления мне не хотелось бы лишний раз дергать спортсмена или тренера вопросами, в расчет не принимались. Масла в огонь невольно подлил один из членов российской делегации Саша Ратнер. Накануне приезда Плющенко в Турин (уже было известно, что фигурист намерен поселиться не в олимпийской деревне) он зашел в офис «Спорт-Экспресса» в главном пресс-центре, крутя на пальце связку ключей. На вопрос: «Ты куда собрался?» Ратнер ответил:

– Да вот, нужно квартиру проверить, убедиться, что она готова к заселению. Послезавтра ночью Плющенко в аэропорту встречаем…

– А посмотреть на квартиру можно? – осторожно поинтересовался шеф нашей олимпийской бригады Лев Россошик.

– Да ради бога…

На следующий день в «СЭ» появился репортаж. Поняв, что отвертеться от задания, сильно, на мой взгляд, отдававшего желтизной, не получится, я постаралась сделать все возможное, чтобы по крайней мере заранее дать максимально приближенную к действительности картинку, если газета (в чем я не сомневалась) попадется Мишину на глаза. Описание вряд ли могло порадовать тренера:

На первый взгляд квартира весьма удобна. Две спальни с двумя узенькими кроватками в каждой из комнат, небольшая столовая, примыкающая к крошечной кухоньке, малюсенький санузел, ванная, стиральная машина. Все старенькое, чтобы не сказать допотопное, но аккуратно и с любовью вычищенное. До входа на каток – минут семь-десять неторопливого шага по относительно тихой улице. Из неудобств – отсутствие внутреннего двора (в домах более современной постройки считается дурным тоном, если дверь в подъезд расположена в непосредственной близи от проезжей части). Окна спален и один из двух балконов тоже выходят прямо на дорогу, так что лишний раз окно не откроешь. Слишком шумно и пыльно – третий этаж. И почти прямо под балконом – бензоколонка. Есть, правда, еще один балкон – втрое большего размера, но он уже занят необычным жильцом – голубем весьма несчастного вида. Сетка, затягивающая открытое пространство балкона от пола до потолка, и надпись «Птичку не трогать» ясно дают понять: голубь является неотъемлемой частью квартиры. Непонятно, правда, кто будет кормить птицу во время Игр…

Расчет оправдал себя. В день выхода газеты я появилась на катке, и почти сразу меня подозвала к себе российская судья Марина Саная. «Мишин», – одними губами прошептала она, протягивая телефонную трубку.

– Там что, на самом деле все так плохо? – с места в карьер поинтересовался тренер.

– Жить можно. В остальном – все, как я написала. Не уверена, что спать будет удобно – слишком старые кровати.

– А что за птица?

– А черт ее знает. Страшненькая. В корзинке сидит.

– М-да… В любом случае спасибо. Очень полезная информация. Мы прилетаем в Турин поздним рейсом, поэтому мне точно нужно знать заранее: сколько человек может реально разместиться в этой квартире, если одну из комнат мы полностью отдадим в распоряжение Евгения. Не хотелось бы, приехав среди ночи, обнаружить, что кому-то негде спать. Будем думать…

Наутро Ратнер сообщил: Плющенко и Мишин уже в Турине. Поселились в олимпийской деревне.

Выиграет или проиграет? С каждым днем пресс-центр лихорадило все больше. Информацию о Плющенко собирали по крупицам из всех доступных источников, и каждый трактовал ее, как хотел. Было чувство, что за именем фигуриста журналисты давно перестали видеть живого человека. Видели только ньюсмейкера, фигура которого стопроцентно обеспечивает спрос изданиям и перекормить которым публику невозможно, сколько ни пиши. Стоило Плющенко подхватить какое-то желудочное заболевание и пропустить одну из официальных тренировок, тут же понеслась очередная волна слухов: «Фаворит занервничал. И не отравление это вовсе. А медвежья болезнь».

Мне было отчаянно его жалко. Довольно давно – еще начиная с самой первой своей «журналистской» Олимпиады – я успела понять, что Игры напрочь глушат во мне журналиста со всеми вытекающими из этой профессии обязанностями: необходимостью любой ценой добывать информацию, корпоративной солидарностью и так далее. Остается лишь мощный всплеск прежних спортивных ощущений, главное из которых – всепоглощающее сопереживание тому, кто идет на старт. Для Плющенко и Мишина поражение было бы равнозначно смерти. Особенно для Евгения. Во время летнего визита в Питер я познакомилась с его мамой Татьяной Васильевной. Наша не очень продолжительная – пока сам Плющенко тренировался на льду – беседа раскрыла для меня фигуриста гораздо больше, чем все когда-либо читанные его интервью. За очень простыми словами по кусочкам складывалась картинка очень непростой жизни. Где было все: вставшая перед 11-летним провинциальным мальчишкой необходимость выживать в чужом городе и среди чужих людей, беспросветная нищета, одиночество… И всепоглощающее желание вырваться из всего этого в другую жизнь. Стать самым лучшим и самым знаменитым. Олимпийским чемпионом.

Ради осуществления этой цели Евгений был готов работать до кровавого пота. А после того как проиграл Ягудину в Солт-Лейк-Сити, цель стала манией, затмившей все остальное.

В Турине Плющенко был обязан выиграть. Никакой другой фигурист в мире не заслуживал этого в большей степени. Он однозначно был сильнейшим. Но именно это и внушало опасения. Слишком часто на моих глазах фаворит проигрывал главный старт своей жизни. Олимпиада в этом отношении – самое непредсказуемое и, может быть, самое подлое с точки зрения спортивной справедливости соревнование на земле, порой возносящее до небес неизвестно кого и убивающее великих. Где побеждает, как правило, не тот, кто сильнее (равнозначно сильных соперников в олимпийском финале может быть десяток), а тот, кто лучше других способен справиться с самим собой.

Игры в Турине были, пожалуй, первым турниром, где я не только не осуждала стремление Мишина полностью изолироваться и изолировать ученика от каких-либо контактов с посторонними и прежде всего – прессой, но в глубине души всячески его поддерживала. Нужно было любой ценой сберечь нервы фигуриста до старта.

В репортаже с короткой программы, который складывался на голых эмоциях прямо в ходе проката, поскольку материал был последним и должен был быть отправлен в редакцию минута в минуту, я тогда написала:

Когда человек выходит на старт с побелевшими от внутреннего напряжения глазами, это ничуть не менее страшно, чем разорванные мышцы. Местами Плющенко не попадал в музыку, но, черт возьми, какая разница, попадал он в нее или нет? Он сделал все. То, что в его положении вряд ли сумел бы сделать любой другой спортсмен.

То же самое я могла бы повторить и после финала.

Когда соревнования были наконец завершены, нервов хватило только на то, чтобы выдохнуть: «Выиграл. Слава богу…»

Микст-зона была переполнена до такой степени, что волонтеры опасливо косились на пластиковые щиты заграждений, отделяющих коридор для спортсменов от представителей прессы. Появились проигравшие – Брайан Жубер и американец Джонни Вейр, заметно расстроенные тем, что не сумели попасть в тройку. Затем призеры – Стефан Ламбьель и канадец Джеффри Баттл. Не было только Плющенко. Сначала его прямо у льда задержала одна телекомпания, потом – другая… Потом из-за кулис появилась русскоговорящая девушка-волонтер:

– Я сказала Евгению, что его ждут в микст-зоне русские журналисты. Он не захотел выходить. Сказал, что придет прямо на пресс-конференцию.

Дальнейшее проистекало в привычном ключе. На пресс-конференции, которой предстояло стать заключительным протокольным мероприятием дня, Плющенко штампованно ответил на несколько вопросов и тут же покинул зал, сославшись на необходимость торопиться на допинг-контроль. У выхода с катка чемпиона и его тренера уже ждала машина, которая должна была ненадолго завезти триумфаторов в «Русский дом»,[5] а затем – в аэропорт. Еще до финала было известно, что родные Плющенко настаивают на его возвращении в Санкт-Петербург сразу после окончания мужского турнира и что фигурист действительно намерен вылететь в Россию первым же рейсом. Собственно, поэтому недоумению коллег, как и моему собственному, не было предела. Как могут хотя бы тренер и агент не понимать, что именно сейчас, когда десятки людей из всех без исключения изданий страны и новостных агентств жаждут общения с чемпионом и готовы трубить о героической победе на весь мир, нужно использовать ситуацию на всю катушку? А кроме этого, должно же быть хотя бы элементарное уважение к людям, делающим свою работу и выполнившим, что немаловажно, свою часть джентльменского соглашения: не беспокоить Плющенко просьбами об интервью до старта?

Однако это были только ягодки. Наутро в пресс-центре появился специальный выпуск «Коммерсанта», где была опубликована сделанная в «Русском доме» статья Андрея Колесникова, в которой свежеиспеченный олимпийский чемпион представал крайне недалеким персонажем, а его тренер, рассуждая об олимпийских победах в целом, походя глубоко оскорбил чемпиона Игр-1976 американца Скотта Хэмилтона. Самым ужасным и не укладывающимся ни в какие этические рамки было то, что оскорбительный комментарий был связан с тяжелым заболеванием, которое перенес Хэмилтон, – раком яичек.

Оставшиеся в Турине тренеры и спортсмены, которым газета попалась на глаза, пребывали в шоке. «Зачем? Мало того, что американец относится к числу наиболее уважаемых в фигурном катании личностей. Так ведь помимо этого ему принадлежит самый престижный и самый денежный в мире профессиональный коллектив „Stars on Ice“. Неужели неясно, что после таких высказываний путь Плющенко-фигуриста на американский рынок может оказаться закрытым навсегда?»

Сильнее всех переживал оставшийся в Турине Закарян. Когда день спустя мы встретились на каком-то из олимпийских мероприятий, он был готов рвать на себе волосы и даже не говорил, а стонал:

– Боже мой, несколько лет моей работы – псу под хвост! Ну зачем? Зачем он это написал?

– Резоннее спросить, зачем Мишин это сказал, – пожала плечами я. – С одной стороны, прекрасно понимаю, как именно это могло произойти. Дикое напряжение, стресс, усталость, неконтролируемые эмоции. Достаточно бокала вина или просто тарелки нормальной горячей еды, чтобы «поплыть» и сгоряча ляпнуть что угодно. Но Колесников – журналист. Его задача – поднимать тираж издания. Ему деньги за это платят. А тут – такой «товар»! Не удивлюсь, кстати, если узнаю, что фамилию Хэмилтон Колесников впервые услышал как раз от Мишина. Выдумать такое сам он попросту не способен. Это для нас, тех, кто работает в фигурном катании, Плющенко и Мишин – свои. Какие есть, но свои. А для человека со стороны они – просто персонажи. К тому же, как следует из написанного, – весьма одиозные. Находка просто. А в этом случае – наплевать, как скажется та или иная фраза на дальнейшей карьере того, о ком пишут. Неужели не понятно?

– Что делать? Что делать? – продолжал причитать Ари. – Мы же и так потеряли не одну сотню тысяч долларов из-за того, что Женя уехал в Питер.

– Почему?

– Так ведь на Олимпийских играх после победы весь серьезный бизнес только начинается. Платные интервью, контракты, встречи с нужными людьми. Все заранее расписано было.

– Зачем же он тогда уехал?

– Я так понял, что велели ему. Мол, жена скучает…

Три дня спустя Россошик, сам полуживой от накопившейся за время Игр нервотрепки и усталости, хмуро сообщил мне:

– Завтра в десять утра чтобы была в офисе нашего олимпийского комитета. Плющенко пресс-конференцию дает. Специально для российских журналистов.

– Лева, побойся бога! Я всю последнюю неделю ложусь не раньше пяти утра. А вечером – снова «в ночное» – на каток.

– Ну, интервью-то надо бы сделать. Потом отоспишься…

Плющенко появился перед собравшимися в неважном расположении духа. Как шушукались за его спиной сопровождающие, чемпион чуть ли не с трапа рвался «набить Колесникову морду». Но вместо этого был вынужден отправиться в главный пресс-центр. И сразу пошел в наступление:

– Я – лучший фигурист планеты, делаю все что могу, чтобы прославить свою страну, у меня – гениальный тренер, самый лучший в мире, вы должны писать именно об этом, а пишете непонятно что!

– Женя, а вам не кажется, что для того, чтобы в газетах писали то, что хотите вы, неплохо было бы общаться с журналистами? Например, выходить в микст-зону, – не выдержала я.

– Я там был! Если вы сами в это время были в другом месте, это ваши проблемы!

Никакого интервью, естественно, не получилось. Сказать, что я очень об этом жалела, было бы сильным преувеличением.