• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Когда стало доподлинно известно, что в сезоне 1965 года Эдуард Стрельцов вновь появится в составе московского «Торпедо», когда сроки ожидания конкретизировались и ушедшее в легенду потребовало немедленного сопоставления с действительным положением вещей и расстановкой сил вполне реальной, тревожное волнение сразу же почувствовали даже те, кто, увидев Стрельцова в играх за первую мужскую команду автозавода, утверждали, что торпедовский лидер прежних лет проявит себя в лучшем виде.

Никто еще не возвращался в большой футбол после восьмилетнего перерыва — не было еще никогда ничего подобного.

Кроме того, Стрельцов просто обязан был вернуться именно тем Стрельцовым, которого все и ждали, — игроком, которого так не хватало все эти годы нашему футболу.

Чудо самого по себе возвращения после подобного перерыва оказалось бы в данном случае недостаточным.

Необходимо было чудо возвращения вперед — иначе кто же мог поручиться, что Стрельцов вновь будет лидером?

Правда, поговаривали, что тренер московских торпедовцев Виктор Марьенко в беседах с автозаводским начальством уверял: будет в команде Стрельцов — шансы «Торпедо» на первое место станут совершенно определенными.

Но приходилось мне, например, слышать от молодого форварда «Торпедо», появившегося в основном составе на центральных ролях примерно в возрасте Стрельцова, и такое суждение: «Эдик на сто голов выше меня, но так, как я, он сейчас не сыграет. При нынешней плотной игре защиты он в штрафной площадке не развернется, не успеет никого из защитников пройти…»

Стрельцов возвращался в команду, состав которой сложился удачно несколько неожиданно для всех. После невезения в сезонах шестьдесят второго и шестьдесят третьего годов, после ухода из команды очень талантливых и перспективных игроков «Торпедо», пополнившееся в канун следующего сезона игроками бея громких имен из других клубов к выдвинув кое кого из своего дубля, вдруг с первых же туров розыгрыша оказалось среди лидеров, а затем вышло в единоличные лидеры.

Конец сезона давался команде с огромным трудом. Едва ли не в каждом матче на финишной прямой торпедовцам приходилось сражаться на пределе сил. Но они и при неудачах не теряли надежды. И шанс стать чемпионом сохранялся у них до решающего (дополнительного) матча поздней осенью в Ташкенте против тбилисских динамовцев, где они открыли счет, но в дополнительное время (вот ведь ситуация: дополнительный матч, дополнительное время). В последние пятнадцать минут игры, оставшись без своего покинувшего попе лидера Валентина Иванова, не выдержали атак рвущихся к первым в истории клуба чемпионским медалям (лидером тбилисских форвардов, между прочим, был торпедовский в прошлом игрок Слава Метревели) и проиграли — 1:4.

Торпедовцев не хватило на решающий матч. Однако престиж ведущей команды был ими, безусловно, восстановлен. Стать сильнейшей из московских команд — не пустяк. Неудачи двух подряд сезонов как то сразу позабылись.

Получалось, что за пятилетие, начатое «Торпедо» победой в чемпионате и в розыгрыше кубка, команда еще дважды становилась серебряным призером.

Теперь в команду, преодолевшую кризис, с честью вышедшую из вех трудностей, наоравшую сип для нового подъема, пришел такой игрок, как Эдуард Стрельцов.

Это решило сразу множество проблем — мастер экстра-класса в команде, обретающей свою игру.

Но Стрельцову надлежало непременно оказаться Стрельцовым, над которым не властно время, неумолимо меняющее футбол.

…Сообщение, пришедшее из Баку, ошеломило не одних только почитателей «Торпедо», но и всех любителей футбола, ожидавших возвращения Стрельцова.

«Торпедо» проиграло «Нефтянику» — 0:3. Между строк сообщения (репортеры, однако, не торопились с выводами) считались, что Стрельцова надежно прикрыл молодой защитник бакинцев Брухтий.

Казалось бы, ничего страшного не произошло. И в самые знаменитые годы у Стрельцова случались неудачные игры, и в самые лучшие его времена защитникам удавалось противостоять ему.

Но в тот момент от него ждали обязательного чуда.

А чуда не произошло.

Так во всяком случае считали тогда многие.

…Несколько журналистов, хорошо знавших тогдашнюю торпедовскую команду, приехали перед первым выступлением «Торпедо» в Москве на базу команды в Мячково.

Как бы там ни было, но не забивший еще после возвращения ни одного мяча Стрельцов интересовал их, однако, больше всех.

Ведущие торпедовские игроки охотно и весело беседовали с приехавшими в холле. Никакой растерянности после не слишком впечатляющего начала сезона в них не замечалось.

Стрельцова в холле не было. Он простудился, приболел и оставался на втором этаже у себя в комнате.

Иванов быстро догадался, что журналистам не терпится увидеть именно Стрельцова, и предложил подняться к нему.

Журналисты привезли с собой несколько увеличенных фотографий — портрет Стрельцова, молодого Стрельцова с взбитым коком легких светлых волос, с улыбкой откровенной, простодушной, что называется, во весь рот.

Автограф на этих фотографиях представлялся приехавшим наиболее удобным поводом обратиться к Стрельцову.

Но портрет, принесенный из прошедших безвозвратно лет, мог ведь и другую, совершенно иную реакцию вызвать Портрет почти десятилетней давности вызывал невольные сравнения, сопоставления с тем, что увидели мы, когда вошли в комнату к Стрельцову.

По возрасту — ему исполнилось двадцать восемь лет — Стрельцов не был самым старшим в команде. Но по контрасту с изображенным на фотографии он выглядел почти неузнаваемым, особенно для тех, кто впервые после такого перерыва увидел его.

«Воротник у рубашки не модный», — заметил Иванов, сам наверняка носивший в ту пору точно такую же рубашку, но имевший возможность следовать моде и в последующие годы.

Стрельцов никак на его слова не прореагировал. На портрет взглянул спокойно, без видимой горечи (портрет того же периода, только в профиль, я увидел много лет спустя у него дома, единственное изображение Стрельцова на стенах квартиры, где он живет) и привычным росчерком (с четко различимыми лишь «Э» и «С») поставил на каждой из фотографий свой автограф — как будто ничего в его жизни никогда не менялось.

Молодой форвард, говоривший, как вы помните, в канун возвращения Стрельцова о непреодолимых сложностях, ему предстоящих, переведенный тренерами с приходом прежнего центрфорварда на правый край, тоже взял себе на память одну из фотографий. Он сидел на кровати Стрельцова, вертел в руках его бутсу, приложил ее зачем-то к своей ноге, словом, держался младшим братом, гордым от того, что причастен к делам старшего брата…

Первую игру в Москве торпедовцы играли против куйбышевских «Крыльев Советов». Матч не из центральных. На него шли в основном увидеть Стрельцова.

Какое-то время игра словно обтекала его — для большинства было пока неуловимо его в ней участие.

Стрельцова рассматривали как бы отдельно от общего рисунка торпедовской игры.

А он, казалось, не спешил вписаться в этот рисунок.

Не проявлял видимой активности, что свойственно было ему и прежде. Но при дебюте в новых обстоятельствах можно бы ожидать от вернувшегося Стрельцова большего рвения.

Выглядел он потяжелевшим. Новой пластики его движения по полю мы еще не различали; не умели оценить.

Но никакой скованности в действиях его не замечалось — Стрельцов как будто и не уходил с этого поля. По ходу матча с «Крылышками» иногда возникало сравнение его с человеком, вернувшимся домой, где до странного ничего не изменилось. Для полной привычности обстановки не хватало только его самого.

…Вдруг у линии штрафной площадки противника он, как бы оступившись, поскользнувшись внезапно, пяткой прокинул мяч на удар Валентину Иванову, И через мгновение, не взглянув даже вслед мячу, с бильярдной виртуозностью вонзенному в угол ворот, Иванов бросился к Стрельцову и ладонями сжал его раздвинутые улыбкой щеки.

В последний раз они играли на этом поле вместе тоже в начале сезона — восемь лет назад против сборной Англии. И гол тоже забил тогда Иванов.

Первый свой гол по возвращении Стрельцову долго не удавалось забить. На ударных позициях он действовал без особого азарта. Отдавал великолепные пасы, был предельно изобретательным и доброжелательным партнером. Но как ни поворачивай разговор, какие ни делай исключения для Стрельцова, от центрфорварда ждут гола. В противном же случае…

Интересно, что когда Стрельцов, наконец, начал забивать (в итоге-то он в тот год забил мячей больше всех торпедовских форвардов) голы, он никогда не старался выглядеть записным бомбардиром.

На динамовском стадионе «Торпедо» играет с одесским «Черноморцем» (любопытная деталь: за одесситов выступал Валерий Лобановский — лучшие сезоны этого запомнившегося многим нападающего, всего на два года моложе Стрельцова, в киевском «Динамо» пришлись на время, когда торпедовский лидер в большом футболе отсутствовал). Стрельцов уже вполне освоился, однако результативностью не поражает. Он забивает первый гол с близкого расстояния, но с достаточно острого угла. Через какое-то время в ворота «Черноморца» назначен пенальти Стрельцову предлагают пробить (Иванов, который обычно бьет пенальти, в этой игре не участвует, за капитана Валерий Воронин) — партнерам хочется снова видеть его бомбардиром. Он бьет несколько общо — вратарь отражает мяч. Стрельцов спокойно дожидается, пока мяч, как по заказу, оказывается вновь у его ног и повторным ударом под перекладину забивает все-таки гол. Но и в первом, и во втором случае — никаких эмоций по поводу случившегося. Так нужно — так и будет.

Пожалуй, в первом круге сезона шестьдесят пятого года Стрельцов не оправдывал надежд большинства. Но Стрельцова ли в том упрекать? Он ведь был из тех игроков, что ведут за собой не одних партнеров, но и зрителя.

Зрителя он вел зачастую в еще не привычное ему, не известное.

С каждой следующей игрой в том сезоне Стрельцов приучал нас к новому стилю своей игры, менявшему, естественно, и весь стиль торпедовской игры, вернее, развивал этот стиль в сложившихся для него и для команды обстоятельствах.

Он, может быть, и сам того не желая, приучал нас, прививал нам вкус к новому зрелищу футбола — зрелищу, вполне возможному лишь при его участии.

И не случайно, что раньше спортивных журналистов о новом качестве игры вернувшегося в строй Эдуарда Стрельцова написали кандидат искусствоведения в газете и балетный критик в журнале «Театр».

Стрельцов был интересен всем и помимо результата — его влияние на ход игры захватывало, независимо от того, чем закончилась игра.

Участие Стрельцова в матче, присутствие его в большом футболе само по себе становилось сюжетом.

Он не умел, не хотел скрывать, когда игра у него не клеилась, не получалась — зрители, конечно, сердились на него, но одновременно и бывали покорены откровенностью большого игрока.

Как человек он раскрывался целиком как в удачных, так и в неудачных для себя играх…

Во втором круге уже невозможно было представить, что всего полгода назад «Торпедо» существовало, обходилось без Стрельцова.

Команда мастеров уехала в Австралию. А я вместе с юношами, как когда-то, в самом-самом своем начале, поехал в Сочи, где и стал готовиться к первому после перерыва сезону — на все про все в моем распоряжении оказалось только два месяца. За два месяца до начала сезона шестьдесят пятого года определилась моя судьба — я снова был в «Торпедо».

Судьба, строго говоря, не совсем еще определилась — в том составе, что удачно выступил в прошедшем сезоне, я ведь в официальных играх ни разу не играл.

И мог ли я не спрашивать себя тогда — подойду ли я им, тем ребятам, которые совсем близко были в прошлом году к победе и стали серебряными призерами?

Я, в общем-то, почти уверен был, что сыграю не хуже прежнего.

И вместе с тем сомневался: а будет ли теперь этого достаточно, чтобы занять в команде место, к которому я привык, которого требовала сама манера моей игры?

Команда образца шестьдесят четвертого года выглядела ровнее во всех линиях, чем команда пятьдесят восьмого года.

Тогда побеждали, как правило, за счет сильной атаки. Сзади же играли недостаточно строго.

А сейчас защита была вполне надежной. Про полузащиту и говорить нечего. Я уже писал здесь, как удивил меня взлет Валерия Воронина, понравился мне и Борис Батанов — игрок мне прежде мало знакомый.

Тон по-прежнему задавал Кузьма. В других же возможных партнерах по атаке мне еще предстояло разобраться, но, судя по сезону шестьдесят четвертого года, все они чувствовали себя в основном составе вполне уверенно.

Я слышал, конечно, разговоры, что команда, выступавшая и побеждавшая в шестидесятом году, была не только сильнее той, в которой мне предстояло заново начинать, но и более торпедовской, что ли…

«Торпедо» узнало вкус самой большой победы. И как я понимал, теперь уже всегда измерялось наивысшим этим своим успехом.

У нас в стране совсем немного команд, становившихся чемпионами. И за исключением ворошиловградской «Зари», победы в чемпионатах страны не были случайными в судьбах этих клубов. Достаточно вспомнить историю таких команд, как московские «Динамо» и «Спартак», как киевское «Динамо».

Армейский клуб, после того как не но своей воле распалась команда ЦДСА и был пропущен очень важный сезон после Олимпиады в Хельсинки, и по сей день не может обрести тот победительный дух, который, как помню я с детства, отличал его когда-то. Ему даже первенство, выигранное в семидесятом году, не помогло.

Тбилисские динамовцы часто, слишком часто ценили собственный стиль игры превыше победы в турнире — так уж мне кажется — и ходили в призерах, когда могли бы и за первенство побороться. Но решились динамовцы на это только в шестьдесят четвертом — на четыре года позже, чем наши. Правда, в шестьдесят четвертом они-то м отобрали у нас победу. Я тогда слушал радиорепортаж из Ташкента и почти до конца не верил, что «Торпедо» в такой важной игре уступит тбилисцам.

В «Торпедо» со времен Александра Пономарева были лидеры, умевшие повести за собой в матчах с самыми что ни на есть сильными.

Но вот такого чемпионского, победительного духа, как в московском «Спартаке», а позже в киевском «Динамо» — командах, настроенных на весь сезон, на весь турнир, — у нас долго не было.

Я оставлял в пятьдесят восьмом году команду, где подобные настроения только-только зарождались.

Пришел же я через восемь лет в коллектив, где даже те, кто не был еще чемпионом и вообще ничего еще заметного в футболе не сделал, безо всякой робости смотрели на любого противника. Без робости, но и без высокомерия безответственного.

Старшего тренера Виктора Марьенко я хорошо знал как игрока — мы же вместе с ним выступали за «Торпедо» середины пятидесятых годов.

Не стану, конечно, сравнивать его как специалиста с Якушиным или Масловым, но не могу не сказать о его готовности сделать все для игрока, в которого он верит, в котором заинтересован.

В сезонах шестьдесят четвертого — шестьдесят пятого Марьенко создал в «Торпедо» очень благоприятную обстановку, нельзя про это забывать.

Я знал, что тот чемпионский состав шестидесятого года до обидного быстро распался. И некоторые из потерь оказались невосполнимыми.

Но не мог же я не понимать, что пока в команде верховодят ключевые игроки из той команды — Воронин, Иванов, Батанов, Шустиков, — опыт, обретенный в самой большой победе, наверняка сохранился.

Может быть, и несколько самонадеянно, я все же полагал, что чемпионские времена «Торпедо» начинались тогда, когда выдвинулись мы с Кузьмой и Слава Метревели. И по идее во всех основных новшествах я был обязан просто сразу же разобраться.

В пятьдесят шестом — пятьдесят восьмом годах «Торпедо» нередко выигрывало за счет новизны в тактике: вместе с Ивановым мы играли выдвинутым вперед сдвоенным центром. По бразильской схеме, как стали говорить после чемпионата мира пятьдесят восьмого года.

Ко времени моего возвращения в большой футбол вариант 4-2-4 был уже хорошо освоен всеми командами.

«Торпедо» в тактическом отношении, в общем, не выделялось. Но исполнители были неплохие. Не все, конечно, но, как я уже говорил, состав был солидно укомплектован во всех линиях.

Мне предстояло «прийтись ко двору».

На юге я готовился под руководством моего бывшего партнера Алексея Анисимова. Он тренировал молодежь и со мной занимался индивидуально. «Гонял» — я заметно отставал тогда физически.

В прежней своей практике я, пожалуй, с подобной проблемой и не сталкивался.

В свои двадцать восемь лет я не только опытным игроком считался, но по новым меркам и почти что ветераном. Не забывайте, что в пятьдесят восьмом году я по любым меркам был молодым. Меня признавали мастером, я играл за сборную, но тренеры в канун сезона не спешили нагружать меня физически — помнили про мой возраст.

Я очень рано стал выступать за мастеров и от сезона к сезону, естественно, прибавлял в технике — без каких- либо специальных усилий и упражнений.

И физическую свою форму я привык соотносить со своей техникой, всегда отчетливо представлял, сколько сил и для чего мне нужно. Лишнего я не бегал, но всегда знал, когда и куда мне бежать. И, приняв решение, себя уже не жалел, поверьте…

Но в период подготовки к сезону шестьдесят пятого года моя прежняя практика в отношении физической формы, видимо, не годилась. Я не имел возможности «примерить» к себе нынешнюю торпедовскую игру — не представлял еще, каких затрат энергии потребует она от меня, двадцативосьмилетнего.

Все входившие в основной состав «Торпедо» игроки — и «технари», и просто напористые, упрямые — стремились сочетать хорошее техническое исполнение с атлетическими качествами. Одним удавалось лучше одно, другим — другое. Но стиль игры они понимали одинаково — полагались на технику при скорости. В такой команде при слабой, физической подготовке рассчитывать, в общем, не на что.

И пока настоящей выносливостью я похвастаться не мог. Вопрос, подойду ли я к ним, к новым для меня партнерам, при таком сочетании в основном составе, когда на стиль работают игроки разных возможностей, но очень друг к другу подходящие, продолжал меня мучить.

Когда проиграли первый матч в Баку, я расстроился, конечно, но не думал скисать — я примерил, наконец, к себе игру. И знал, что теперь делать.

Делать надо было вроде бы много, но, главное, я знал уже что…

С «Нефтяником» я играл плохо — осматривался. В чем-то мне мешала и радость самого возвращения Вот это помню: не столько волнение мне мешало (волнение обычно как раз и помогает мне настроиться), сколько радость от того, что я снова играю.

Много лет спустя я увидел у Стрельцова в альбоме фотографию: в распахнутом пальто, светлое кашне свободно повисло на шее, с улыбкой человека, про все плохое позабывшего, идет он со спортивной сумкой…

Снимок сделан на бакинском стадионе. Стрельцов соскочил со ступеньки автобуса и шагает к раздевалке.

Я увидел поле — и сразу, с первого момента, почувствовал: все будет хорошо, может быть, не сию еще минуту, но все будет в порядке. Я вижу поле!

На футбольном поле я всегда чувствовал себя как дома. Говорю это, не боясь, что скажут: хвастает! В жизни своей я многого (и очень причем важного) не замечал, проходил мимо, не понимал, усваивал с опозданием (иногда непоправимым) то, что другие знали с самого начала.

Но в футболе у меня будто глаза на затылке прорезывались. На «поляне» я всегда видел, где кто находится, о чем сейчас задумался. Мне пас дают, а я уже успел посмотреть и решить, кому сейчас сам отдам мяч…

Мне во многом предстояло разобраться: как кто играет в «Торпедо», что кто умеет, что кто может сделать в той или иной ситуации? Я видел это с трибун, но знать такие вещи в применении к своим возможностям, к своим мыслям об игре — дело другое.

К своим новым партнерам я, по существу, весь первый круг присматривался. Во втором-то круге я уже точно знал, от кого чего можно ожидать при пасе. Нападение, не сочтите за хвастовство, стало другим — ребята со всей охотой и доверием играли «подо мной» как центральным нападающим.

И никакого значения не имело, скажем, что Щербаков стал правым крайним. Мы смещались. Он шел в центр, а я мог быть на левом краю. Главное, мы уже чувствовали общую игру. Я точно знал, что откроюсь — и получу мяч. Партнеры успели привыкнуть ко мне, угадывали мой маневр. Я знал всех наизусть: кто сколько ходов сделает в комбинации, кто начнет водить мяч возле углового фланга, и я к его передаче успею пешком дойти, а кто и меня заставит поторопиться. Олег, например, Сергеев, по центру никогда не пойдет, он крайний, так и сыграет по краю, прямолинейно, и прострелит обязательно с угла. Но при его напористости такая прямолинейность часто оправдывается. И к моменту его прострела я уже должен осложнить жизнь защитникам своим маневром без мяча в штрафной площадке.

Ко второму кругу я уже и физически чувствовал себя совсем неплохо.

В первом же матче сезона я, несомненно, разочаровал кого-то в своих возможностях. Но сам я в себе нисколько не разуверился. И пусть не обижаются болельщики, в тот момент мне важнее было отношение ко мне команды.

Меня приняли в «Торпедо» как своего человека. Никто не выразил неудовольствия из-за того, что игра (уж нападение-то во всяком случае) с моим приходом изменится.

Я повторяю, никого, кроме Иванова, не знал как партнера. Но и он за эти годы мог сильно измениться. Мог и я существенно от него отстать.

Встретились мы на поле, однако, так, словно и не было никакого перерыва, — сразу же заиграли, поняли друг друга, как прежде.

Очень быстро пришло и полное взаимопонимание с Ворониным.

Воронина признавали лучшим игроком сезона шестьдесят четвертого и шестьдесят пятого годов.

В те годы он был уже по-своему даже выше Кузьмы.

Нет, я бы не сказал, что Иванов стал играть с годами хуже (забегая вперед, скажу, что, на мой взгляд, Кузьма закончил играть преждевременно) — и взрывная стартовая скорость, и хитрость его игровая оставались при нем. С Кузьмой по-прежнему трудно было кого-либо сравнить в топкости понимания, в тонкости исполнения в решающий момент. Он всегда точно знал, отдашь ты ему мяч или нет.

Но Воронин играл, как бы это сказать, объемистее, пожалуй. Объем высококлассной работы, им производимой, просто удивлял. Диапазон его действий был громадным. А головой он играл так, как ни мне, ни Кузьме не сыграть было. Я, по-моему, за всю жизнь один только раз и сыграл эффектно головой, когда швейцарцам забил с подачи Бышевца. Ну, еще киевлянам в шестьдесят шестом году два мяча забил — оба головой.

Вторую игру в сезоне шестьдесят пятого года мы играли в Москве против куйбышевских «Крылышек» и победили 2:0. Вот тогда мы с Кузьмой исполнили, как когда то, — я ему пяткой отдал, и он без промедления пробил. Но это все-таки еще не то было, что мы вместе с ним умели.

Вот через год опять же против «Крылышек», уже в Куйбышеве, мы сыграли с ним действительно, как в лучшие времена молодости. Кузьма два мяча забил.

В том же шестьдесят пятом году после победы над «Крылышками» мы две игры сыграли вничью, причем оба раза 0:0.

Но игра нападения завязывалась.

Я вот честно не помню, в какой игре забил первый гол по возвращении.

Я знал после матча в Баку, что свое забью, но мне важнее было ощутить тогда другое. Хотя, конечно, никакой нападающий не может относиться равнодушно к тому, что не забивает. И понимаю зрителя, который осуждает нападающих, не способных забить гол.

С первого выхода на поле в составе нового для меня «Торпедо» я почувствовал, что играю иначе, чем прежде. Хуже, лучше — я еще не понимал. То есть правильно я играю или не правильно — так будет вернее сказать.

Мне всегда было важно сыграть правильно.

От правильного для меня и начинается хорошая игра, когда ты в малой степени зависишь от удачных или неудачных обстоятельств.

После игры с «Нефтяником» я для себя понял, что сыграл, скорее всего, не лучшим образом, но правильно.

Перестраиваться специально мне не пришлось, все необходимые изменения произошли внутри меня естественно. Поэтому я могу смело прислушиваться к себе и себе верить.

Я очень много говорю о себе, вспоминая о том времени, но именно в то время, по мнению многих, я играл исключительно в пас. Кое-кто утверждал, что я просто не решаюсь сыграть индивидуально.

Но я-то знал, что, как только полностью войду в форму, все образуется. Я-то чувствовал, что игра вот-вот пойдет.

Мне нужно было показать свою полезность всем партнерам по атаке, мне нужно было полное их доверие ко мне как к лидеру.

Теперь я по-другому, чем в молодости, понимал задачи лидера.

В молодости я обижался, когда мне вовремя не отдавали мяч — я же был готов, заряжен, знал, как и когда открыться, верил в себя при единоборстве с любым защитником. Конечно, далеко не все выгодные ситуации я использовал, но промахи меня тогда меньше смущали, у меня не было сомнений, что все поправимо.

Сейчас я хотел быть полезен молодым партнерам своими пасами. Сейчас я лучше, чем прежде, понимал, зачем я вижу всю «поляну». Все мгновенно приходившие мне в голову ходы я представлял не иначе, как при участии того партнера, чей шанс поразить ворота казался мне предпочтительнее, чем мой. У меня и прежде, и теперь был идеальный партнер — Кузьма. Но мне все больше нравилось открывать возможность сыграть остро с тем, кто пока еще не привык играть в тот футбол, который так любили мы с Ивановым.

Поддержка новых партнеров заключалась в их понимании предлагаемого мною — для их же пользы и успеха предлагаемого.

Вероятно, от меня поначалу ждали чего-то другого. Те, кто и не играл со мной, и вообще меня не видел, представляли меня, возможно, каким-то барином от атаки, которому надо угодить.

Но я никогда барином не был — кажущаяся статичность моей игры, как я здесь уже говорил, объяснялась только моими физическими особенностями. Игра в пас мне всегда была интереснее. Кузьма, конечно, очень много для меня делал, но я всегда старался ответить ему тем же. Другое дело: ни в клубе, ни в сборной я не имел права ни на кого перекладывать ответственность при завершении атаки. Форвард должен забивать — и я забивал. И в молодости, и потом. Но с годами я все больший интерес испытывал к организации игры всего нападения. Я уже знал, что самая высшая радость в футболе — контакт с умным игроком.

…В пятом туре первого круга мы выиграли, наконец, с крупным счетом — 5:0 — у «Торпедо» из Кутаиси.

Потом мы выиграли у «Шахтера» и догнали ЦСКА и киевское «Динамо».

Киевляне выглядели сильнее других. Уже было понятно, что в нынешнем сезоне не тбилисцы, а они могут рассчитывать на первое место.

Киевское «Динамо» тренировал Маслов, человек, с которым у торпедовцев было многое связано. Мы очень любили его. Жил он по-прежнему на Автозаводской, и, когда «дед» бывал в Москве, мы к нему обязательно заходили, беседовали, ничто нас не разделяло. Но мы знали, что Маслов, приведший «Торпедо» к самой большой победе, не может не обижаться на руководителей команды, поступивших с ним, как многие считали, несправедливо, отказавшись от его услуг, когда команда на следующий сезон после дубля скатилась на второе место и проиграла финал кубка «Шахтеру».

«Дед», как мы догадывались, ставил целью доказать свою тренерскую правоту. И как бы доброжелательно он к нам ни относился, выиграть именно у «Торпедо» ему было очень важно и лестно.

Поэтому на матч с киевлянами, к тому же лидирующими, мы настраивались, как в лучшие свои дни. И после победы над ними вышли вперед, оторвались от главных конкурентов (Единственный мяч в ворота киевских динамовцев забил, обыграв финтами трех защитников, известный нам молодой форвард, который тогда в Мячкове по-мальчишески приложил, как примерил, к своей ноге стрельцовскую бутсу. — А. Н.)

Победу над лидером собрались отметить у меня на Автозаводской — пришли почти все наши игроки с женами. Не всегда на таких семенных торжествах речь идет только о футболе, но в тот вечер говорили в основном о наших торпедовских задачах в предстоящих матчах.

Мы уже почувствовали, что киевляне во втором круге еще прибавят в игре, но продолжали верить в себя. Вернее, после того как мы вышли в лидеры, у нас не оставалось сомнений, что если нам приналечь, вполне можем на первое место рассчитывать. Никому из собравшихся у меня в тот раз не казалась недостижимой такая цель.

Разговаривали откровенно и по-деловому.

Момент для разговора был очень удачный. Дела в команде вроде бы налаживались, и каждый сейчас мог без обиды выслушать критические замечания. После поражений такие замечания обычно воспринимаешь хуже, многие начинают оправдываться, и спокойного разговора не получается.

А здесь мы, нападающие, сказали защитникам и Воронину с Бредневым, которые умели помочь очень крепко обороне: «Обеспечьте надежность своей линии, а мы обещаем забивать в каждой игре, даем слово…»

Защитники нас не подвели. В одном, пожалуй, только матче — в игре второго круга против динамовцев Киева — они сыграли неудачно. В остальных же случаях защита была на высоте. Центральный защитник Слава Марушко и к атакам подключился. А полузащитники Воронин, Бреднев и Линев вместе забили двенадцать голов (причем Воронин семь). Нам же, нападающим, сдержать свое слово оказалось довольно трудно. Все же, мне кажется, и нам кое-что удалось. Правда, у ЦСКА, «Шахтера», «Зенита», «Спартака» и ростовского СКА мы выиграли со счетом 1:0.

С «Шахтером» мы играли в Москве. После победы в первом круге в Донецке 3:0 можно было рассчитывать, что и в Москве игра сложится. Но «Шахтер» цепко оборонялся. Особенно выделялся Владимир Мещеряков. В сезоне шестьдесят четвертого года Мещеряков полезно играл стоппера «Торпедо», но весной следующего года у него случился конфликт с тренером, и нашу команду он покинул. Со мной он играл и тренировался мало, но Кузьму знал, конечно, очень хорошо. И сыграл против него удачно. Гол «Шахтеру» забил я — пробил с линии штрафной площадки. Это уже был период, когда я превратился в забивающего форварда и почаще стал брать на себя право завершения атаки.

Со «Спартаком» игра складывалась тоже трудно. Нам били пенальти, и, к счастью для нас, удар пришелся в штангу. А во втором тайме вышедший на замену Борис Батанов забил свой единственный в сезоне, однако такой важный мяч.

Бориса я бы тоже отнес к игрокам объемистым, но умеющим в то же время и ювелирную работу исполнять. Не видел Батанова в лучшие, по общему мнению, его сезоны. Тем не менее, и по сезону шестьдесят четвертого года о нем можно было судить как о ключевом игроке «Торпедо». В шестьдесят пятом году он сыграл чуть больше половины игр. В начале сезона тренеры были не очень им довольны, не ставили его в основной состав, он обижался. Но ближе к решающим нашу судьбу матчам Борис, игравший за дубль, заметно улучшил физическую форму и сразу стал необходим в основном составе. В самых важных играх он оправдал полностью наши надежды.

У «Нефтяника» мы не смогли взять реванш в Москве — сыграли 1:1. Со счетом 1:1, как и в первом круге, закончилась наша игра с тбилисцами.

Две игры мы проиграли — московским и киевским динамовцам.

Самой крупной была победа над ташкентским «Пахтакором» в Москве — 4.0. «Пахтакор» в том сезоне вошел в первую десятку и совсем неплохо провел ряд игр (мы с ними в Ташкенте ничего не смогли поделать в начале сезона). Но вспомнилась эта игра не из-за «Пахтакора», а из-за того, что в том матче мы в атаке действовали совсем раскованно и понимали друг друга вполне не только мы с Кузьмой, но и все, кто действовал в линии нападения. Мне показалось, что партнерам легко, без напряжения играется со мной. А мне ведь больше ничего и не надо. Когда я понят — и мне на душе легче, я могу показать, на что способен.

Мои проблемы как форварда, вернувшегося в изменившийся футбол, возможно было разрешить, хочу еще раз подчеркнуть, только при чуткости партнеров к моим предложениям.

…Когда-то я мог определенно сказать, с кем из защитников мне играть потруднее, — с Башашкнным из тогдашнего ЦДСА.

В отличие от большинства защитников того времени, против которых я играл, Башашкин смотрел не на мяч, а на меня. Защитники чаще всего проигрывают в том, что смотрят на мяч, но мяч-то можно в одну сторону прокинуть, а побежать в другую. Нередко и опытные защитники «гипнотизировали» мяч возле моей ноги и не улавливали, как он оказывался у Кузьмы, который, бывало, успевал уже и гол забить…

В сезоне, когда я вернулся в футбол, трудно стало играть буквально против всех защитников.

Конечно, я мог бы выделить Муртаза Хурцилаву (не только игрока сильного, но и человека очень хорошего), Володю Петрова из «Спартака», динамовцев Жору Рябова и, конечно, Виктора Аничкина.

Главная сложность заключалась в том, что очень сильно возросла общая грамотность защитников. Почти все из них научились читать ситуации.

Миша Огоньков мне потом рассказывал, что они в «Спартаке» в сезонах пятьдесят шестого — пятьдесят восьмого годов часами думали, как сыграть против нас с Кузьмой, чтобы не возникало таких положений, что мы вдвоем выходим на одного защитника. Тогда еще играли по системе с тремя защитниками.

Теперь же, когда все команды играли с двумя центральными защитниками, ломать голову больше приходилось нам, нападающим. Ломать причем в ходе игры — всего заранее было не рассчитать. Тактическую хитрость приходилось проявлять все девяносто минут игры — усыпить бдительность защитников полностью, конечно, не удавалось, но утомить (их же собственным беспокойством) нам, пожалуй, в хороших играх доводилось. Утомить не физически, а морально, что ли, заставив поверить в неистощимость наших вариантов перемещения без мяча.

Я чаще ставил себе задачу не обыграть плотно опекающего меня защитника (скажем, Соснихина или Хурцилаву, «сидящих» у меня на спине), не убежать от него, а увести его за собой, освободить пространство для прорыва других наших нападающих. А когда удавалось «сковать» своим маневром (когда иной раз стоишь на поле, но не просто так, а по делу, с особым замыслом, партнерам только и понятным), «связать» сразу двух обороняющихся, наши свободно разыгрывали комбинацию за счет «лишнего».

На вратарях, которые мне нравились, которым труднее стало забивать, сказывалось влияние Яшина. И что интересно: реакция у Левы с годами наверняка стала уже не той, какой прежде была, — не забыть мне никогда, какие мячи брал он от Копа в Париже в пятьдесят восьмом, как стоял против болгар на Олимпиаде, сколько матчей выиграл нам Лева, но авторитет его игры стал еще выше. Он и оставался самым надежным вратарем.

Не устану в этой книге повторять, что самое красивое в футболе — простота: когда Леве не надо падать — он и не упадет. А иной для публики старается — мяч рядом, а он ноги задирает.

Простота Яшина обеспечена такой высокой техникой, которая и не бросится в глаза тому, кто мало понимает в футболе. Но вопрос — как забить такому «простому» вратарю?

Киевский вратарь Евгений Рудаков в простоте своих действий подражал Леве — и правильно, по-моему, делал, почему играл и надежно, и долго. Другой киевский вратарь, Банников, играл по-другому, исходя из своих данных, но тоже умно и строго. Ко мне он. правда, приспособился, когда уже перешел к нам в «Торпедо».

…Слово, данное друг другу, мы, в общем, сдержали. Во втором круге столько же раз победили, сколько в первом — одиннадцать. Сделали на одну ничью меньше, но проиграли два матча, один из которых ни в коем случае нельзя было нам проигрывать.

Мы проиграли в Киеве «Динамо», остававшемуся и во втором круге нашим главным соперником в борьбе за первое место. В этой игре, как я уже говорил, зашита наша сплоховала. Первый тайм мы проигрывали, — 0:3.

Но во втором тайме нашли свою игру.

Мы были к тому времени командой, которую никакой счет в пользу соперника смутить уже не мог.

Маслов невольно сердился на нас, мы в свою очередь обижались из-за того, что на нас сердится такой любимый нами человек. Мы тоже хотели ему показать, чего мы стоим в нынешнем своем варианте.

Мы вышли на второй тайм и повели игру как бы заново, как бы забыв все огорчения первого тайма. Я до сих пор с удовольствием вспоминаю ту игру.

Два мяча я забил головой после подачи угловых Третий гол, забитый Ворониным, судья не засчитал. Но мы продолжали наступать и, продлись игра еще немножечко, обязательно бы сравняли счет. Чувствовалось, еще минута — и динамовцы закричат «караул!». Но время истекло…

Киевляне выиграли у московских торпедовцев, но проиграли кутаисским — проиграли осенью, когда каждое очко становилось решающим, проиграли команде, занявшей в итоге предпоследнее место (год назад кутаисцы точно так же «помешали» нам, своим одноклубникам, открыв этой победой путь наверх тбилисскому «Динамо»).

Все теперь решала наша игра в Одессе против «Черноморца». Победив, мы становились чемпионами.

«Черноморец» занял в тот год четырнадцатое место, мы без проблем выиграли у них в первом круге.

Но когда игра последняя в сезоне и решающая, любая случайность могла помешать нам.

Опытный игрок, я никогда еще не был так близко от победы в чемпионате страны. Знал я, однако, и то, что в играх, от которых все ждут результата, игроков, которые много дали команде в сезоне, подстерегают случайности.

В сезоне шестьдесят четвертого года вклад Валентина Иванова в успешное выступление «Торпедо» был очень заметен, он организовывал атаку, он и мячей забил больше всех (больше, чем я в шестьдесят пятом, когда вышел в бомбардиры). Но одного важнейшего мяча Кузьма не забил, который бы обеспечил «Торпедо» прочное лидерство, — не забил пенальти киевскому «Динамо».

Кузьма потом говорил, что ему не хотелось бить — не тот был настрой Но никто больше не вызвался — и он пробил… Воронин же утверждал, что спросил у Иванова перед тем, как тот пошел исполнять одиннадцатиметровый: «Ну как?» (в смысле, если что не так, то он, Воронин, готов пробить). А Кузьма ему ответил, что все в порядке Видимо, обстановка перед ударом была такой нервной, что и большим мастерам трудно было понять друг друга.

Первый гол «Черноморцу» забил я. Выскочил на прострел с углового и с правой ноги подрезал в левую «девятку».

Игра и после нашего гола шла напряженно Сказывалась, видимо, ситуация, сложившаяся накануне игры. В Одессу приехал Маслов. «Дед» ждал, что мы сыграем вничью — и тогда будет переигровка за первое место. Наши, однако, были по горло сыты прошлогодней переигровкой с тбилисцами. Хотя я уверен, что на этот раз мы бы не проиграли дополнительный матч никому.

Но зачем дополнительный матч, когда мы можем и должны выиграть у «Черноморца»?

Второй гол отличным ударом издалека в верхний угол забил Саша Линев.

Мог быть и третий гол. Я обязан был поставить точку в этой игре, но не сумел: вышел один на один с вратарем, кинул в дальний угол — и попал в штангу…

После окончания сезона «Торпедо» уехало в Японию, а мы с женой поехали отдыхать — были в доме отдыха на Валдае.

На душе у меня стало поспокойнее. Я понимал, что следующий сезон будет и для меня, и для «Торпедо» сложнее. Хотя, признаюсь, ни о чем неприятном думать тогда не хотелось. Я был настроен очень хорошо.

Лучшим игроком сезона вновь признали Валерия Воронина.

Но даже Валерий — самый красивый и популярный — в тот момент привлекал к себе меньше внимания, чем Стрельцов.

На чествовании «Торпедо» в Лужниках московской общественностью любое упоминание его имени выступавшими, любой намек на сыгранную им в прошедшем сезоне роль вызывали немедленную овацию в многотысячном зале.

Остальные сидящие на сцене чемпионы не выказывали и тени ревности. И всем своим видом выражали, что они тоже рады за Стрельцова.

А сам Стрельцов, как бы поднимаемый время от времени этой волной всеобщей доброжелательности над сценой и залом, выглядел по-прежнему естественным и распахнутым, несмотря на галстук и строгий костюм.

На банкете в Мячкове слово Стрельцову предоставили после того, как выступили Иванов и Воронин. Капитан «Торпедо» произнес полагающиеся случаю слова, Воронин сказал красиво и остроумно о рабочих руках, создающих автомашины, о руках, которые футболисты автозавода «рекламируют своими ногами». Стрельцов поднялся и с обычной своей открытой улыбкой, без всякого драматизма, очень просто говорил о том, о чем, видимо, только на таком торжестве и можно было сказать: что после всего случившегося с ним он лучше, чем когда-либо, понимает, как повезло ему с тем, что жизнь его связана с автозаводом, что он был в «Торпедо» и вернулся в «Торпедо».

Был конец декабря. Ближе к полуночи, когда разговорами о последних матчах минувшего сезона временно завершилась тема футбола (вспомнили, как в решающей игре с «Черноморцем», когда Стрельцов не забил гол, Иванов попенял ему: «Что же ты мне, Эдик, не отдал, я был в шести шагах сзади», а Эдик ответил: «Ну, неужели, Кузьма, я тебя не видел, просто не сомневался, что забью»), когда вышли из дому в морозную темноту, Стрельцов вдруг предложил: «Поставим елку в центре поля, которому мы всем обязаны…»

Он взял елку и почти по пояс в снегу между деревьями мы двинулись к тренировочному полю «Торпедо»…

…Киевские динамовцы хорошо усвоили урок сезона шестьдесят пятого года, когда им не хватило одного-единственного очка. Правда, я не совсем убежден, что Маслов решился бы так смело выдвинуть в основной состав молодых Мунтяна и Бышевца, если бы в сборную команду на чемпионат мира не призвали Серебренникова, Сабо, Хмельницкого. Но важно ведь, что у них в резерве оказались такие талантливые игроки.

У нас же не было особенного выбора.

Кроме того, после очень трудно давшегося нам сезона мы, опытные в большинстве своем люди, не устояли перед соблазнами праздничных процедур — слишком уж много пришлось на зиму встреч и чествований на разных уровнях, мы поздно ушли на отдых. И переход к неизбежным будням не таким оказался энергичным, как хотелось бы, как надо бы…

В сезоне шестьдесят пятого мне приходилось трудно. Но сама радость возвращения, ощущение своей полезности облегчали начало второй моей жизни в футболе. И я почти не сомневался, что следующий сезон проведу увереннее.

Сохранить чемпионское звание у нас было мало шансов при тогдашних возможностях «Торпедо», но и до сих пор уверен: потрудись мы в канун сезона с большей ответственностью — за призовое место могли и поспорить.

В тот год в связи с чемпионатом мира игроки сборной тренировались в отрыве от клубов.

Валентин Иванов участвовал в весенней поездке сборной, но к началу сезона вернулся обратно в «Торпедо» — тренеры сборной, видимо, предпочли ему игрока помоложе.

Рано или поздно такое неизбежно со всеми нами случается. И никто еще не пережил этого безболезненно.

Кузьма вернулся в команду, где его положение лидера никак вроде бы не могло пошатнуться. Как у лидера у него по-прежнему оставались особые обязательства перед командой, ответственность за сохранение торпедовской игры Он крепился, не показывал виду, Кузьма, который столько лет был ведущим игроком не только в клубе, но и в сборной, где он и капитаном стал после ухода Нетто.

В неважном настроении Иванов начинал сезон в команде, не располагавшей, как я уже говорил, большим выбором игроков.

Сильнейший игрок прошедшего сезона Валерий Воронин готовился в составе сборной.

На стадионе «Динамо» торпедовцы играли с донецким «Шахтером». Посмотреть матч приехали и футболисты сборной. Они держались вместе — гордой, но демократически улыбающейся знакомым группой. Нарядный Воронин, однако, сел поближе к запасным игрокам и тренерам команды над тоннелем, откуда выходят на поле футболисты.

Торпедовцы возвращались после разминки, впереди шел задумчивый Иванов.

«Кузьма», — окликнул его Воронин. Тот поднял голову, весело встряхнулся. Воронин привстал и условным, видимо, жестом — приподнятым на уровень плеча кулаком — поприветствовал капитана, пожелал победы.

Иванов подмигнул ему, будто не на стадионе, а в комнате они находились, и озорно, вспомнив, наверное, досуги в Мячкове, изобразил бильярдиста, загоняющего шар точно в лузу.

Но матч этот «Торпедо» проиграло. Иванов на последних минутах попытался обвести уже лежащего вратаря и не успел из выгодной ситуации сравнять счет.

Через несколько дней у приехавших в Мячково журналистов Иванов беспечным тоном, с обманчивым для малознающих его людей простодушием спросил вдруг, выслушав разные «столичные» новости: «А про футбол что говорят?» Журналисты сказали, что ходят слухи о возможном просмотре в каком-то из матчей сборной его, Иванова, вместе со Стрельцовым.

Иванов отмахнулся: «Нет, с этим я завязал…» Скорее всего, Иванов действительно совершенно искренне теперь уже не верил в свое возвращение в сборную.

Но, наверное, многие из присутствующих, в чем кое-кто и признавался потом, сразу представили их вместе со Стрельцовым в сборной и поверили в такую возможность.

За клуб они ведь продолжали играть вместе.

…Мне нравилось, как получалась игра у Иванова с девятнадцатилетним Володей Щербаковым в сезоне шестьдесят четвертого года.

Щербаков двигался вперед, действовал в роли форварда таранного типа. Иванов очень мною для него делал, и, как мыслящий игрок, Щербаков прибавлял у нас на глазах.

Простительная для него прямолинейность хорошо сочеталась с тонкой игрой Кузьмы.

Вообще Щербаков много, на мои взгляд, сделал для успехов «Торпедо» и в шестьдесят четвертом, и в шестьдесят пятом годах. Его сила, его скорость шли, как говорится, в общее дело нашей атаки. Щербаков азартно был нацелен на ворота и вел себя в серьезных играх как боец.

Но футболисту такого склада нужен особо строгий режим. Когда у Щербакова стал расти вес, он сразу потерял свои скоростные достоинства.

Повторяю, когда я пришел в команду, Щербаков был хорош, и на него очень надеялись.

В шестьдесят пятом году мы втроем (Кузьма, он и я) уже вполне понимали друг друга и, по-моему, сыграли интересно и остро в матчах, где, в общем-то, все и решалось.

В шестьдесят шестом году мы чаще оставались со Щербаковым вдвоем в атаке. Кузьма в том сезоне сыграл всего одиннадцать матчей, он ничего никому не говорил (а спрашивать про такие вещи не принято), но можно было предположить, что он заканчивает играть.

Мы играли с Щербаковым примерно так же, как они играли с Кузьмой.

Я не люблю выдвигаться вперед, когда оказываешься перед двумя защитниками. Я лучше отойду так, чтобы, получив мяч, развернуться и рассмотреть всю ситуацию: кто открывается, кто кого страхует. Когда идешь лицом к противнику, все и видишь, а когда стоишь к защитникам спиной и ждешь передачи, обзор сужается.

Мне кажется, что Щербаков в шестьдесят шестом году начинал сдавать. Но силенок у него еще было достаточно. И когда он предельно выкладывался, игра у него шла.

Конечно же, отсутствие Кузьмы я лично очень ощущал, очень сожалел, что играю без него. Мы привыкли вдвоем направлять игру. Другого такого партнера, как Иванов, у меня больше никогда не было. И мне не хотелось верить, что никогда уже не сыграем вместе.

Накануне матча основных составов московского «Динамо» и «Торпедо» Валентин Иванов играл на Малой арене динамовского стадиона за дубль. Он забил два мяча, а мяч для третьего, решающего гола выкатил будущему партнеру Стрельцова Геннадию Шалимову. Сидящий на трибуне Воронин после второго гола засмеялся: «Кузьма один все «Динамо» обыграл». За динамовский дубль выступало больше известных, опытных игроков, чем за торпедовский. Например, в защите — Георгий Рябов. Динамовцы вели в счете 2:0. Вот тут-то Иванов и дал предметный урок. Ходы, им предпринимаемые, оказывались изящно-безошибочными, он втягивал в умную игру и партнеров, был по отношению к ним доброжелателен и щедр и вместе с тем баловал немногочисленную публику индивидуальным исполнением.

Но переполнившая на следующий день трибуны Большой динамовской арены публика не увидела Иванова на поле.

В незашнурованных бутсах и плаще-болонья поверх тренировочного костюма он изображал в раздевалке беспомощность перед судьбой. В запасе так в запасе, но, выходит, зря сегодня и бутсы обувал Стрельцов вышел ему навстречу из душа, они о чем-то заговорили.

Мы все-таки до конца этого сезона еще сыграли с Кузьмой, может быть, и не так, как весной в Куйбышеве, где все нам удавалось, но, в общем, совсем неплохо, в матче второго круга против ЦСКА.

Интересно, что при всех срывах и сбоях во втором круге мы выиграли у московских команд. Правда, ни одна из них в числе призеров не оказалась. «Спартак» занял четвертое место, ЦСКА — пятое, мы — шестое, а «Динамо» — восьмое.

Киевляне стали чемпионами.

Мы, однако, взяли у них во втором круге реванш за поражение в первом. Мы проиграли 0:2 и 2:0 выиграли.

Похвастаюсь: я забил Банникову гол, признанный газетой «Московский комсомолец» самым красивым в сезоне.

Мне тоже показалось, что все исполнено было подходяще: убежал от Соснихина с центра поля, уложил вратаря в один угол, а мяч проткнул в другой…

В сезоне шестьдесят шестою года так и не вошел в лучшую свою форму, не выдержал прежних объемов работы Борис Батанов — он тоже заканчивал играть. Но зато вернулся в команду один из моих любимых игроков, Валентин Денисов. Валя — уникальный технарь. С мячом, по-моему, он может работать, как Пеле. Его у нас так некоторые и называли: Пеле.

Есть люди, хорошие только в игре, а есть вот такие, как Воронин или Валя Денисов, которые могут все отдать и ничего взамен не просят.

Денисов в полном смысле слова торпедовский игрок. В ЦСКА, где он два сезона выступал, после того как в шестидесятом году играл за чемпионский состав «Торпедо», ему не с кем было играть — там его удивительные качества и редкое понимание игры в малой степени проявлялись. У армейцев стиль совсем другой. А вот в нашу игру он сразу внес оживление. Когда тренеры почему-либо не ставили его в состав на ответственный матч, я всегда огорчался — мне его недоставало.

Мы рассчитывали поправить впечатление от наших неровных выступлений в первенстве хорошими играми на кубок, и все складывалось до финала удачно.

Начиная с одной восьмой финала, я в каждой игре забивал мячи. Сознательно стал больше брать игру на себя. Я как чувствовал, что дальше мне предстоит играть с молодыми партнерами, которые с большим доверием поначалу будут относиться к забивающему мячи лидеру, охотнее будут вступать с ним во взаимодействие. В шестьдесят седьмом году я, правда, мало забил в чемпионате — всего шесть мячей, но в шестьдесят восьмом с двадцатью одним голом находился уже среди лучших бомбардиров…

В молодости я забивал, конечно, чаще. Когда играли практически один на один с защитником, когда и совсем свободным от опеки оказаться было не фокус, когда центральный защитник за мной не шел, оставался в своей зоне. Теперь же забивать стало гораздо сложнее.

А потом у каждого возраста свои, наверное, радости. В пятьдесят седьмом году в кубковой игре против тбилисских динамовцев я забил пять мячей из шести (шестой, кстати, Слава Метревели забил) — мы 6:1 выиграли.

Но не решусь сказать, что игра осталась в памяти как лучшая. При 0 2 тбилисцы скисли и не сопротивлялись. А у меня, как это бывает, взрыв в игре произошел, забил первый гол — и пошло…

В зрелые годы меня гораздо больше радовало, если при крупном счете отличался каждый из форвардов, тогда я точно знал, что какую то хорошую мысль в атаке сумел предложить или развить..

В финальном матче кубка шестьдесят шестого года мы встретились с новым чемпионом.

Мы очень надеялись собраться, как следует, на игру с киевлянами, В конце концов мы же выиграли у них, когда выступали на своем поле. А финал ведь тоже в Москве.

Кубок мы не выиграли.

Я потом всю ночь не спал, Ставил раз за разом на проигрыватель одну и ту же пластинку. Гуляев пел «Черемшину». А я вспоминал — и не мог никак успокоиться — один момент игры, когда при счете 0:1 мы со Щербаковым выходили вдвоем против Соснихина. Я показал Соснихину, что отдам Щербакову, а Соснихин угадал, что я мяч не отдам. И выбил у меня мяч на угловой. А отдай я действительно Щербакову — он бы вышел один на один. Про чемпионат мира, который я по телевизору смотрел, мне грустно рассказывать.

Это уже третий мировой чемпионат, в котором мог бы я участвовать, — и вот снова не участвовал.

А ведь мог я пригодиться сборной — в шестьдесят шестом году еще мог. Пусть и обвинят меня сейчас, с опозданием, за самонадеянность, но вдруг, но, может быть, меня и не хватало в Англии.

На замечательный газон «Уэмбли» я через год в майке сборной все же вышел. Вместе с теми, кто стал здесь бронзовым призером, с тем же Игорем Численко, не удали которого судьи с поля в матче с ФРГ, неизвестно еще, чем бы все закончилось. Была уже поздняя осень. Мы сыграли с хозяевами поля — чемпионами мира 2:2 (оба гола Численко и забил).

Как-то нас всей командой пригласили на научно-популярную студию смотреть английскую документальную картину «Гол» про лондонский чемпионат. Я смотрел в цвете и на большом экране то, что уже видел по телевизору: как бьют беспощадно по ногам Пеле, как за влетевшим в сетку мячом вбегает Эйсебио и уносит мяч в центр, чтобы поскорее следующий гол забить… И все вспоминал, как сам я играл на «Уэмбли», — только с опозданием непоправимым…

Первая международная игра за рубежом, в которой я участвовал после такого перерыва, была очень ответственной.

Во-первых, Кубок европейских чемпионов — турнир для наших клубов непривычный. Во-вторых… да нет, тоже, конечно, во-первых, — «Интер». Итальянский «Интернационале» (Милан) — одна из сильнейших европейских команд.

Вот как раз после этой игры против московского «Динамо», когда Валентин Иванов оказался в запасе, за кулисами стадиона появился господин с несколько смещенным по-боксерски носом — Эленио Эррера, творец системы эшелонированной обороны «каттеначчио», тренер «Интера», приехавший взглянуть на будущего противника.

Одни итальянский журналист писал, что «такого международного опыта, каким обладают игроки «Интера», нет ни у одного другого клуба в мире».

Когда в составе у противника такие именитые игроки, как Факетти, Бургиич, Жаир, Суарес, Корсо, всегда не по себе.

Тут уж чистая психология. И вопрос: как это напряжение снять? По опыту знаешь, конечно, паниковать не стоит. И слушать не стоит тех, кто все эти громкие имена на разные лады произносил… Помню, как перед игрой с ФРГ в пятьдесят четвертом году нам тоже твердили: Фриц Вальтер, Фриц Вальтер. Он тогда действительно красавцем был. И сыграл лучше еще, чем ожидали, — мяч у него не могли отобрать, приставленный к нему полузащитник только бегал за ним по пятам. Но в итоге-то не проиграли, победили, переломили ход игры в середине — и никакой Фриц Вальтер не спас. Так какой же резон самим себя пугать чужой славой?

Конечно, перед игрой с «Интером» мы понервничали. От гипноза имен избавиться полностью не сумели. Главное, переживали, что с нашей стороны никаких современных знаменитостей нет, кроме Воронина. Он на мировом чемпионате между прочим, до игры с Италией вызывал у наших тренеров определенные сомнения, его и выставлять на эту игру не собирались сначала. Но именно он против итальянцев сыграл здорово — и дальше пошло. Мы на него очень надеялись, когда выходили против «Интера». И он не подвел. Хотя досадно получилось, что единственный мяч в наши ворота, все решивший, влетел от Маццолы, задев Воронина.

А наш гол — Володя Бреднев отлично под перекладину пробил — не засчитали. Мяч от перекладины рикошетом за линию ворот отскочил, но судья Ченгер этого не захотел увидеть.

Очень, конечно, обидно. Гол этот Бреднев на четырнадцатой минуте забил. Мы уже успокоились, заиграли по- своему. Первый тайм с нашим преимуществом прошел. Потом журналист, который про опыт игроков «Интера» писал, отметил, что мы заставили «Интер» играть по своим нотам.

Мы вышли играть с «Интером», договорившись, что будем биться до конца. И бились. Но счастья, удачи нам в Милане не хватило.

В ответной игре в Москве у нас, как это ни странно, меньше было шансов. Команды уже хорошо знали друг друга. И более опытными были итальянцы. К тому же «Интер» техничнее в целом, чем «Торпедо». Кроме нас двоих с Ворониным, все уступали в технике итальянским игрокам.

Защита «Интера» сыграла очень грамотно.

У нас же без Денисова (его заменил Щербаков) не получалось сильной атаки. Защитников «Интера» без выдумки не пройдешь. До сих пор думаю, что сыграй мы и в Москве вместе с Валей, мы бы разобрались в ситуации и забили им гол.

Мне передавали, что Эррера сказал про меня: «Стрельцова трудно разгадать нашим защитникам, но для партнеров он тоже загадка».

Да нет, к тому времени, мне кажется, понимание у нас уже установилось. Может быть, просто не всем все удавалось исполнить технически? Правда, случалось: я иду назад и готов пяткой отдать мяч вперед, если партнер открылся, а он не открывается, упрощает итальянским защитникам задачу.

В Москве сыграли 0:0. Из кубка выбыли.

Но особенно ругать нас не за что. Выглядели мы достойно. Не стоит забывать, что сезон шестьдесят шестого года для «Торпедо» не из лучших.

Правда, в следующем сезоне дела наши не только не улучшились, а, напротив, стали еще хуже.

С шестого места мы скатились на двенадцатое.

Сезон шестьдесят седьмого года следует, наверное, посчитать удачным для меня — я играл за сборную, в референдуме журналистов меня назвали лучшим футболистом года.

Но поиск партнера в атаке для меня продолжался — продолжался он, впрочем, до последнего дня моего в большом футболе.

Это совсем не значит, что среди пришедших в «Торпедо» мастеров не было способных игроков — и опытных, и молодых.

Все наши молодые, пожалуй, подходили «Торпедо». Но как-то так получалось, что подходили они короткое время — долгой жизни в команде у них не складывалось. Может быть, не только их в том вина. Готов и себя обвинить — возможно, что играть со мной не всегда легко и удобно. Педагогическая работа увлекла меня позднее, когда я уже перестал играть. Но в общении с партнерами я всегда старался быть терпеливым, не давать воли раздражению. Всегда помнил, сколько ошибался сам. И мне казалось — партнеры не бывали на меня в обиде.

Однако факт остается фактом — никто из появившихся в команде на том этапе, когда я снова в ней играл, не задержался в «Торпедо».

В шестьдесят седьмом году нас опять стал тренировать Николай Петрович Морозов. Наш вроде бы, торпедовский, человек, всего год назад руководивший сборной на мировом чемпионате, он на этот раз, по-моему, пришел к нам без четкой программы, без обычной своей уверенности. Мне показалось, что требует он от нас на тренировках недостаточно, но судить мне было трудно — меня он хорошо знал, доверял моей самостоятельности, щадил меня, может быть, за возраст, как когда то за молодость. Однако торпедовцам нового набора (в тот год в команду пришло довольно много игроков) нагрузок тренировочных явно недоставало — это не только мое мнение. После перерыва, вызванного травмой, в том сезоне я поделился с Бредневым сомнениями: хватит ли меня на трехразовые тренировки. Он сказал: «Не бойся. Так и шесть раз в день можно тренироваться».

Правда, Володя Бреднев был работягой. Он действовал в игре, как челнок. Денисов, например, назад после атаки не спешит вернуться, а Володька и после рывка идет назад и честно отработает в защите. Без таких, как он, команда не может существовать. Но такой игрок обычно и без подсказки знает, сколько труда надо положить для соответствующей физической подготовки.

Сезон шестьдесят седьмого года оказался последним в «Торпедо» для Щербакова, к которому я уже привык. Он провел тридцать игр, но нужной физической кондиции не достиг. Гершкович и Шалимов выходили на поле реже, но в игру вписывались удачнее, лучше смотрелись. Щербаков, возможно, и ревновал команду к ним. Мыслил-то он по-торпедовски, вкус к торпедовской игре приобрел, а силы, которая вчера еще была в избытке, недоставало, и не вдруг ведь это произошло, вот что самое-то обидное.

Владимир Михайлов уже третий сезон играл в «Торпедо». И по опыту своему, по своим возможностям и должен был бы ходить в ведущих, в тех, кто организует игру.

Михайлов многое умел — у него и техника, и «накрутить», убежать может, не поймаешь его, когда он в порядке, и удар у него отменный правой. Но все по настроению. Вдруг станет — и отстоит всю игру. В таком настроении и незачем заявлять его в состав.

О Михаиле Гершковиче, пришедшем в «Торпедо» в девятнадцать лет, мы уже знали по игре его за «Локомотив» — он очень рано «прокололся» в основном составе мастеров.

Мы все радовались, что такой способный мальчишка (и притом с опытом, куражом) пополнит наши поредевшие ряды.

Не помню уж, по каким соображениям Мише долго не разрешали перейти в «Торпедо». Тренируясь вместе с нами, он некоторое время еще не выступал в официальных играх, но многие из нас уже относились к нему, как к своему человеку в команде. Чувствовалось, что пошел он в «Торпедо» не случайно — выбор у него тогда большой был. Правда, известность совсем молодого игрока могла ему и медвежью услугу оказать.

Он ведь котировался, как ведущий игрок в команде, занимавшей пятнадцатое-семнадцатое места, не помышлявшей ни о каких призовых местах. В команде, по существу, без своего лица, без почерка, без стиля.

Заиграл Миша в основном составе, когда «Локомотив» тренировал Бесков — это, конечно, о чем-то говорило. Гершковича нельзя было назвать игроком без школы. А техника, особенно отличный дриблинг, вкус к работе с мячом выделяли его среди молодых футболистов, подававших в то время надежды. Своим отношением к игре и тренировкам Миша обещал вырасти в мастера очень влиятельного. Но раннее лидерство в посредственной команде, лидерство на фоне игроков инертных, неизобретательных, лишенных настоящего самолюбия, не могло пройти даром.

Некоторая безоглядность в индивидуальных действиях меня, например, настораживала поначалу в игре Гершковича за «Торпедо».

Очень толковый, способный обвести на пути к воротам нескольких обороняющихся, он не торопился расстаться с мячом. Мяч быстрее пересекает середину поля при своевременном пасс, чем при самом стремительном дриблинге, — от этого никуда не уйдешь.

Миша всегда внимательно меня слушал. И я не боялся, что он обидится, не так меня поймет. На первых порах все время ему твердил: «Проходи центр поля за счет паса, я тебя подожду, отдам мяч, куда тебе нужно, куда нужно игре, поверь».

Он поверил. И в памяти сохранились игры, где мы понимали друг друга с Гершковичем неплохо. Мне гораздо легче стало играть, когда Миша отказался от привычки вести мяч с центра поля пока не отнимут. Играл в пас.

«В штрафной же площадке, — говорил я ему, — бери уж игру на себя посмелее. Здесь столько ног, что и не разберешь, кому из своих отдать. Здесь ты бери инициативу — здесь ты, Миша, со своей изворотливостью можешь и сам очень полезно сыграть».

В шестьдесят восьмом году мы победили «Спартак» — 5:1 Нападение наше сыграло свою игру. Миша выступил уже вполне в торпедовском стиле. Отдал мне мяч так, что я забил его в пустые ворота — Маслаченко никак не мог мне помешать. Я тогда сказал Гершковичу: «Этот гол ты, Миша, сделал, мне же только ногу оставалось подставить. Вот в чем красота. Пусть на табло моя фамилия, но ты знай — этот гол твой».

Высшее в футболе — коллективная игра. Но многие понимают это умом, а не сердцем. Не испытывают от такой игры настоящей радости. Хотелось бы пожелать каждому искать радость от футбола именно в хорошем пасе, который ты отдал вовремя товарищу. Пусть болельщики и не сразу поймут, в чем твоя заслуга. Ничего, еще привыкнут. Главное, чтобы сам ты привык ловить безошибочно ситуацию: если у тебя девяносто процентов вероятности забить гол, а у партнера все сто — отдай ему. Не медли и не жалей.

Давид Паис пришел к нам в тот же сезон, что и Гершкович. Про него тоже много говорили, среди молодых он тоже выделялся и успел уже сыграть за основной состав «Арарата». Паис понравился нам как техничный игрок, изобретательный. Но жесткой игры он избегал, а без этого в команде, сражающейся за первенство, не утвердиться Давида ставили за основной состав, он сыграл удачно некоторые игры. Некоторые просто хорошо. Например, в матче на Кубок обладателей кубков против обладателя Кубка Чехословакии «Спартака» из Трнавы. В тот раз Паис не устрашился жесткой игры, шел в бон вместе со всеми и забил первый мяч на поле противника. Но не в обиду Паису будет сказано, такие игры в его торпедовской практике редкость. Характера ему в большинстве случаев не хватало.

Оба — и Гершкович, и Паис — сыграли в «Торпедо» гораздо меньше, чем могли бы Они и ушли из команды одновременно. Подробностей их расставания с клубом, где по разным причинам не состоялась их судьба, не знаю — я уже закончил выступать к тому времени.

Но сочувствую я больше Мише Гершковичу — человеку очень прямому, очень преданному футболу. В чем-то он все- таки остался непонятым, хотя и популярностью пользовался у зрителя, и за сборную сыграл.

Геннадий Шалимов появился в команде раньше Гершковича и позже покинул «Торпедо». Шалимов — типичный правый крайний. В центр не мог смещаться — это, на мой взгляд, заметный его недостаток. Но как характер, как игрок он мне, в общем, нравился. Он рос от сезона к сезону и одно время играл очень хорошо и полезно. Заканчивал он уже без меня, подробностей опять же не знаю, но, как мне кажется, тоже преждевременно.

Вадима Никонова готовили, как я позже узнал, на мое место. Я с ним вместе не играл. Лучшие свои сезоны он без меня провел. В шестьдесят шестом году в дубле он мне понравился — физические данные, техника. По игре его можно было «подпускать» к основному составу. Он и сыграл по нескольку раз в основном составе и в шестьдесят седьмом, и в шестьдесят восьмом, а в шестьдесят девятом и первые два гола забил в чемпионате. Но вместе, я уже говорил, мы не играли — в последние мои сезоны его уже ставили в состав вместо меня. Я это вспоминаю без обиды. Разве что с некоторой досадой. Я любил играть с молодыми и решаюсь думать, мог бы им в чем-то и помочь. Даже больше скажу. Сыграй я с молодыми подольше, не исключено, что их судьба сложилась бы счастливее.

Никонову, как и многим нашим торпедовским талантам, в ЦСКА не повезло — к другой игре они не приспособились. Никонов уходил в ЦСКА, считаясь в «Торпедо» ведущим. А вернулся обратно — его, оказывается, «не ждали». Мне, правда, кажется, что ершистый характер Никонова сказался на его карьере, которая могла быть в футболе удачнее.

Пятнадцать поражений потерпели мы в шестьдесят седьмом году. «Спартаку» мы проиграли во втором круге — 2:6, «Арарату» — 0:5. Это было особенно обидно, поскольку в первом круге уверенно обыграли спартаковцев, а, уступая «Арарату» 0:3, все-таки победили — 4:3.

Мы достойно выглядели в матчах с лидерами. Но проигрывали и «Черноморцу», и «Зениту», занявшему девятнадцатое место, и дважды «Крылышкам», и Ростову, и кутаисскому «Торпедо».

Я вспоминаю этот сезон как трудный для команды, но для меня полезный, продвинувший меня вперед.

Противоречия здесь никакого нет — может быть, при полном благополучии с составом, при более уверенном положении в турнирной таблице я бы собирался на игру с меньшей ответственностью, чем собирался в том сезоне.

Я был самым опытным игроком в «Торпедо» — мне исполнилось тридцать лет. По игре я чувствовал себя в тот момент выше всех, что мне сейчас скромничать, спустя столько лет? Единственный, с кем я мог бы разделить лидерство — Валерий Воронин, в тот год выглядел не лучшим образом. После чемпионата мира он казался не то' чтобы утомленным, но как бы потерявшим вкус к игре. Мы понимали, однако, что спад у него временный.

Закулисные дела меня всегда как-то мало занимали. Многое проходило мимо меня — конфликты игроков между собой и с тренерами остались мною незамеченными. Сам я редко с кем конфликтовал, хотя бывали размолвки с тренерами, бывали тренеры мною недовольны, отчислять хотели, случалось, и в лучшие мои времена. И все же до сих пор убежден, пусть и покажусь я кому-то наивным, — плохие отношения бывают с плохими людьми. А с хорошими — всегда хорошие (несмотря на «производственные» конфликты).

Я, конечно, не мог оставаться равнодушным к судьбе такого игрока и человека, как Воронин. Но по своему характеру не считаю возможным лезть в душу человеку. Я ни о чем Валеру не спрашивал, а он со мною не делился. Чувствовалось: что-то с ним творится. Нет в нем прежнего отношения к футболу, а я ведь говорил, что вообще-то такого, как у него, отношения к игре не припомню, у кого и встречал.

Могу предположить, что Воронин не слишком был обрадован приходом к нам Морозова. В канун чемпионата мира Морозов засомневался в Воронине и сомнений своих не стал скрывать. Воронин не хотел форсировать вхождение в лучшую форму, а Морозов, отвечающий за команду, не был уверен, что Валера к сроку войдет в норму.

Дело дошло до того, что на первую игру Воронина не поставили и не хотели ставить на игру с Италией.

Воронин свою правоту доказал, Морозов в нем больше не сомневался — и вся история.

Но большие игроки потому и большие, что в любое доказательство всю душу вкладывают.

И не так просто, как мне кажется, после всего между ними случившегося было встретиться Морозову и столько пережившему Воронину в одной команде в первый же после чемпионата мира сезон.

Конечно, Валера давно знал Морозова как человека хорошего и тренера по-настоящему торпедовского.

Но ведь и Морозов знал, кто такой Воронин, однако смог же предположить, что тот в двадцать семь лет может закончить карьеру игрока.

Когда же зашел разговор, что старшим тренером станет Валентин Иванов, Воронин воодушевился и, как и все мы, был готов помочь, чем мог, нашему новому тренеру и старому товарищу.

Правда, на деле он Кузьме помог, прямо скажем, не очень…

Иванов пришел в команду ближе к завершению сезона, когда основные события уже произошли.

Я, повторяю, был самым опытным и, как говорили многие, самым в тот период сильным. Вкус к игре несмотря на возраст у меня не пропадал. Я считал себя еще на многое способным. И никакие неудачи команды, неловкость молодых партнеров, непонимание ими каких-то моих предложений в игре не выбивали меня из нужного команде и самому мне настроения.

Конечно, не выступай я в тот сезон за сборную, меня бы вряд ли как игрока клуба, занявшего двенадцатое место, избрали лучшим футболистом года.

Но две игры за «Торпедо» в Кубке кубков мне кажется возможным и выделить. В этих играх мне не было стыдно ни за себя, ни за «Торпедо».

Не так уж много времени прошло с того дня, когда Воронин посадил на плечи Валентина Иванова, прижавшего к себе охапки цветов, и понес его с поля. Их, разумеется, сопровождала вся торпедовская команда. Стрельцов шел рядом с Ворониным, придерживал Иванова за ногу, чтобы тот равновесие не потерял, и улыбался ему обычной своей — от всей души — улыбкой. Правда, такого времени как раз-то и оказывается достаточно, чтобы покинувшего футбол игрока успели забыть. Для больших игроков это забвение вовсе не всегда бывает окончательным. Проходит какой-то срок, и зритель вспоминает его все чаще, вспоминает его в укор действующим игрокам — все существующие в большом футболе звезды проигрывают в сравнении с ним, ушедшим. С тем же, кто уходит не просто в историю, а в легенду, вообще уже никто и никогда не выдерживает никакого сравнения.

Однако первое мгновение расставания с мячом — шаг в неизвестное, в неизвестность. Должно пройти хоть какое-то время для обретения истинного масштаба в общем воспоминании.

В сезоне шестьдесят шестого года, когда Иванов долго не выступал, каждое появление его на стадионе вызывало любопытство, и тех, с кем раскланялся или перекинулся словом, сейчас же окружали, требуя ответа на вопрос: «Что он сказал? Когда будет играть?»

Мальчишки окружили его в ожидании автографов. Он подписал несколько программок, но, испачкав пастой чужой ручки пальцы, весело-решительно сказал: «Хватит!» — «Да подпиши ты еще, — сказал ему бывший вместе с ним приятель, — а то лет пять пройдет, никто и не попросит…» — «Пять? — переспросил Иванов. — Через два года никто уже не попросит».

В своей книге он рассказывает, как до обидного несправедлива бывала к нему публика в последние для него сезоны, в подобном к себе отношении он видит одну из причин своего ухода.

Но вряд ли зритель желал, чтобы ушел он совсем.

Сенсации его уход, однако, не вызвал: как-то стали уже привыкать к тому, что после тридцати расставание неизбежно.

Иванов тем более не выступал теперь за сборную. И, конечно же, избранный после английского чемпионата в символическую сборную мира Воронин виделся в тот момент фигурой позначительнее, пусть и выходил он на поле не в лучшей форме. Воронина никто не спешил списывать.

И главное, был — и в сборной, и в «Торпедо» — Эдуард Стрельцов, новый Стрельцов, опровергнувший неумолимость времени, тот Стрельцов, которого в одном из телерепортажей знаменитый футболист и партнер Эдуарда по сборной пятидесятых годов, победившей на Олимпиаде в Мельбурне, Сергей Сальников назвал всеобщим любимцем.

Журналисты в один голос твердили, что публика, стремящаяся на большой футбол, «идет на Стрельцова…»

Прошло, однако, не так уж много времени с того дня, как проводили из футбола Валентина Иванова, как стало известно, что он назначен старшим тренером «Торпедо».

Это могло бы быть воспринято как сенсация — миновали времена, когда слепо верили, что знаменитый игрок обязательно станет стоящим тренером. Сошедших игроков, за исключением разве что Никиты Симоняна в «Спартаке», не спешили выдвигать на тренерские должности в ведущих командах.

Вместе с тем столь быстрое возвращение в команду в новом, руководящем качестве человека, с именем которого годы и годы отождествлялось в большой мере представление о торпедовском стиле игры, не могло не заинтересовать сразу же самый широкий круг преданных футболу людей.

Имя Валентина Иванова вновь соединилось с именами Стрельцова и Воронина. И под магию такого сочетания нельзя, оказалось, не подпасть.

Иванова, как узнали мы позже, готовы были целиком поддержать не только многолетние его партнеры, но и молодежь.

Тот рано выдвинувшийся форвард, которого мы вспоминали здесь в связи с появлением Стрельцова в сезоне шестьдесят пятого года, ставший вместо Иванова вторым центрфорвардом в связке со Стрельцовым, уже остановившийся в своем росте, но продолжавший иметь влияние на дела команды, уже привыкший, что за нарушение режима его хотя и корят, но вынужденно прощают, в одних шумных и представительных гостях демонстративно отодвинул от себя вино. «Мы обещали поддержать Валю», — сказал он, сделав значительное лицо.

В благие намерения молодого форварда не очень поверили и, к сожалению, не ошиблись.

Иванов расстался с ним в начале следующего сезона без особого огорчения — в этот талант он никогда особенно не верил, считался с ним по необходимости.

Огорчал тренера гораздо больше Воронин, с которым творилось что-то необъяснимое, непохожее на того Воронина, каким он знал его почти десять лет.

С Ворониным он, разумеется, не торопился ничего решать. Иванов сердился, самолюбие его было болезненно задето, но в конце концов он был лишь начинающим тренером.

Кроме того, Воронина он не мог не любить как игрока — Воронин был частью того «Торпедо», той команды, которую он считал своей и самой настоящей в его тогдашнем представлении.

Единственной, однако, козырной картой в руках нового старшего тренера при начале его деятельности было присутствие Стрельцова, переживавшего, несмотря ни на что, великолепную пору своей второй футбольной зрелости.

…В Кубке обладателей кубков мы выиграли, можно сказать, четыре матча, но в двух только были командой со стилем и характером.

«Мотор» из Цвиккау ни в какое сравнение с «Интером», конечно, не шел. Но и мы ведь не такими были, как год назад. Скучно мы играли в Москве, не могли завести себя на интересный футбол. А в прилежании, в старательности немцы из ГДР редко кому либо уступят Играли мы в сентябре, удрученные после неудачного сезона, и действительно выглядели командой, занимающей двенадцатое место в первенстве своей страны.

В Цвиккау мы играли с лучшим настроением. Гол нам в Москве так и не сумели забить — закончили нулевой ничьей. Теперь забей мы гол — и даже при 1:1 выйдем в одну восьмую финала (все шаг вперед).

Инициатива оставалась за нами, но до шестьдесят восьмой минуты счет открыть не удавалось.

Гол, однако, искупил, пожалуй, наши долгие мучения. Красивый получился гол.

Я привел в штрафную мяч, посланный из глубины поля, подрезал его через двух защитников, они проскочили мимо, а я развернулся и по неприземленному мячу пробил — приятно вспомнить. Эффектно, но все по делу…

Водной восьмой финала пришлось играть со «Спартаком» из Трнавы. Команда посильнее «Мотора» — шесть игроков входили в сборную Чехословакии. И настроилась очень серьезно.

Был уже конец ноября, играли в Ташкенте.

В таких играх самое основное — снять психологический груз. Чтобы выйти на поле и сразу играть, сразу то есть включиться. Попасть в свое состояние, когда веришь, что все у тебя сегодня получится.

«Спартак» в Ташкенте надеялся на ничью. Но мы их ошеломили.

От всех неудач сезона торпедовцы уже отошли — играли без оглядки на прежние неприятности.

Гол забили быстро. На семнадцатой минуте Щербаков меня понял и получил мяч в позиции, где он бывал королем, когда хорошо готов физически. В третьем голе — мы тогда 3:1 выиграли — я тоже поучаствовал, сыграл с Ворониным, который и поставил точку на шестьдесят восьмой минуте.

Из Ташкента мы вместе со спартаковцами летели в Трнаву. Они прямо говорили в самолете, что обыграют нас на своем поле.

Повлияли ли такие разговоры на нашу нервную систему? Повлияли. В положительную причем сторону — таких, кто бы на самую жесткую игру не настроился, у нас не было. Я уже говорил, как себя проявил в Трнаве Давид Паис, которого за нелюбовь к жесткой игре столько корили. Он во всех трех комбинациях, что закончились голами, сыграл свою роль.

В Ташкенте меня наградили бубном как лучшего нападающего, хотя я там голов не забивал. В Трнаве я забил два мяча — второй и третий. Первый забил Паис — мы опять 3:1 победили.

Эти игры подтверждают то, о чем я всегда говорю: если сыграешь верно в атаке, ты бываешь полезен независимо от того, сам забил мяч или способствовал партнеру.

Паис забил гол после комбинации, мною, кстати, начатой. И сразу, с первых минут — счет на десятой минуте был открыт — вошел во вкус именно комбинационной игры, когда партнерам доверяешь полностью.

Оба мяча я забил после его передач.

Между прочим, играть в Трнаве нам было легче, чем в Ташкенте.

В Ташкенте нам тяжело пришлось в атаке — противник всей командой защищался А дома у себя хозяева сразу пошли вперед, открылись в обороне Мы поэтому очень удачно сыграли на контратаках. Вдвоем, случалось, выходили на одного защитника.

В четвертьфинале — уже ранней весной следующего года — мы слабо выступили против посредственной, на мой взгляд, команды «Кардифф-Сити». Валлийскому клубу мы сначала глупо проиграли на его поле. Счет, однако, минимальный — 0:1. Во втором матче — опять в Ташкенте — мы могли бы решить в свою пользу, но играли бездарно, хотя и выиграли. Один мяч всего забили, а моментов было выгодных — не счесть.

Третью, решающую, игру назначили в ФРГ, в Аугсбурге.

Потом писали, что третью игру мы провели лучше, чем две предыдущие, но нам не повезло — очень уж здорово стоял у них вратарь. В свои ворота мы пропустили мяч, а отыграть удачи не хватило. Слабое, прямо скажем, утешение.

В первой игре я гол забил, который не засчитали, по-моему, несправедливо.

Но в третьей игре — просто не знаю, что на меня нашло — не мог попасть никак в ворота, все выше бил, не шел в ворота мяч. Такие моменты не использовал!

А ведь дальше играл в сезоне шестьдесят восьмого года неплохо. И забил немало — 21 мяч.

Конечно, я жалел, что не попал в сборную хотя бы годом раньше. Но если уж начинать сожалеть, то… Не стоит опять возвращаться к этой теме.

Я сыграл за сборную в удачный для нее сезон (еженедельник «Франс футбол» признал в тот год сборную СССР лучшей командой Европы). От «Торпедо» в сборную входили вратарь Анзор Кавазашвили и Валерий Воронин. Сыграли по нескольку матчей, если не ошибаюсь, Линев и Сараев.

Нетрудно догадаться, что мне было бы интересно сыграть вместе с Ивановым, который провел столько международных матчей в мое отсутствие. С ним мне, возможно, легче было бы входить в игру. Но Воронину опыта тоже занимать не приходилось, а поникание совместной с ним игры пришло, как я говорил, сразу по возвращении моем в «Торпедо».

Конечно, сборная играла по-другому, чем «Торпедо» — в отличие от начала шестидесятых годов торпедовский стиль на манеру игры сборной никак не влиял.

Иванов, бывший лидером сборной, говорил, однако, что за клуб ему всегда играется легче, чем за сборную. За клуб он играет в свое удовольствие, а в сборной выполняет солидный объем черновой работы. В сборной Кузьму никто ни отчего не освобождал. Кузьма был и здесь, как всегда, на высоте, но известные неудобства при такой игре все же испытывал.

Мне в этом смысле больше повезло. Для меня в сборной ничего не менялось — я играл точно в таком же ключе, что и за клуб.

Я, наверное, должен бы сравнить сейчас две сборные — образца пятьдесят восьмого года и ту, в которой я играл в конце шестидесятых годов.

Это мне не так-то просто сделать. У каждой свои достоинства. У каждой были свои конкретные проблемы, вызванные разными обстоятельствами. И потом сборную пятьдесят восьмого года я воспринимал с позиций игрока, может быть, и вполне сложившегося, но, конечно, не такого опытного в футбольном и житейском смысле, каким я уже был в шестьдесят седьмом году.

Сборная пятьдесят шестого — пятьдесят восьмого годов, если брать заслуги, личный класс каждого игрока, представлялась мне все-таки выше, чем та, в которой я вторично дебютировал.

Но в спортивном отношении команда конца шестидесятых годов вряд ли кому-нибудь уступала. Собрались в ней хорошие игроки, стойкие бойцы. Шестернев, Аничкин, Маслов, Еврюжихин, Козлов, киевские динамовцы, в ту пору, как и сейчас, очень преуспевавшие.

Морозов много сделал для того, чтобы меня вновь пригласили в сборную. Но призвали меня в команду, когда ею уже руководил Михаил Иосифович Якушин. Всегда таким тренерам, как Якушин, бываешь благодарен уже за то, что с ними встретился. Встречи эти бесследно не пропали. Проходит время, перестаешь сам выступать, пробуешь себя в тренерской работе, да и вообще размышляешь о футболе, задумываешься над тем, что прошло, — снова перед глазами тот же Михаил Иосифович. Видишь его жесты, слышишь его слова, взгляд ею хитрый, всюду проникающий на себе снова ощущаешь.

Принято как говорить? Урок, уроки, полученные от тренера.

Но урок — это представляется каким-то специальным часом, из остального времени вырванным.

А Якушин — это целиком сезон, жизнь, может быть, через футбол понимаемая. Хотя со мной он вроде бы никогда особенно не возился, прямых советов давал мне немного, обращался всегда больше с шуткой, по-свойски, словно и не тренер.

Я же на него смотрел почтительно донельзя Я по мячу-то еще толком не успел ударить, еще мяча-то настоящего футбольного не видел, а он уже «Динамо» тренировал, англичан победил и сам в знаменитых игроках успел походить.

Рассказать о Якушине, о его тренировках очень, по-моему, сложно — это же не лекцию законспектировать, где одно следует за другим, где есть и начало, и четкий вывод Якушина всегда понимаешь с полуслова, а пересказать, что он конкретно говорил, невозможно. Понял его, и сидит в тебе как гвоздь это понимание. И такое чувство — сам к этому пришел, а по-другому и нельзя никак.

Якушин часто к шутке все сведет, но только шутку эту не забудешь. Она может всего игрока перевернуть. Может сделать игрока Игроком (с большой буквы) — нестоящему игроку Михаил Иосифович такою, скорее всего, и не станет говорить.

Как-то мы играли в Италии. Еврюжихин мяч отдал прямо в ноги чужому игроку. Якушин со скамейки вскочил и кричит: «Товарищ судья! У них двенадцатый игрок…»

И вот интересно, что Еврюжихина за его прямолинейность, за настырность многие ведь и похваливали: он, мол, самый активный, он неутомимый.

А прислушался Гена не к тем, кто хвалил. И постепенно игра его изменилась. С возрастом обзор у него появился, стал на поле смотреть, чувствовать партнеров. Промчаться и прострелить неизвестно кому и зачем — с этим он покончил. Играл в пас, навешивал очень аккуратно. В последние сезоны Еврюжихин мне нравился. И Миша Гершкович (ему в «Динамо» нелегко приходилось, найденное им в «Торпедо» новым партнерам не по душе было) говорил: «Генка сейчас совсем по-другому играет, мне с ним бы только и играть…»

Наиболее, пожалуй, популярной фигурой в нападении той сборной был Анатолий Бышевец из киевского «Динамо». Им тогда все восхищались. Очень он был на виду.

Я, правда, не всегда от него оставался в восторге. Должное его технике, конечно, отдавал. Но не нравилось мне, что он прямо-таки больным себя чувствовал, если двух-трех защитников не обведет. Нужно не нужно, а обведет. В пас сыграть не люби п. Взять игру на себя ему интереснее оказывалось. «Упирался» он все же в мяч — без мяча он себя чувствовал не в своей тарелке…

А так он — молодец, слов нет. С мячом Бышевец мог сделать многое. Но если бы он мог пошире мыслить без мяча — в классного игрока бы вырос Он, однако, из-за травмы слишком рано играть закончил. А то, может быть, и при шел бы Толя к большей искушенности в игре. Но сделал он для сборной все равно немало.

Тезка Бышевца — Банишевский в противоположность Бышевцу мог и в пас сыграть, и на ворота был остро нацелен. Но в технике ему уступал конечно, не мог на «пятачке» троих обвести, как киевский Толя.

Эдуард Малафеев был очень характерный лидер для тогдашнего минского «Динамо». Работоспособность просто удивительная. И в сборной он оказывался игроком из самых полезных.

На мой взгляд, Игоря Численко у нас как-то недооценили, Публика его любила, популярностью он пользовался, но у меня ощущение — чего-то Игорю недодано. Сам, может быть, виноват. Но я винить его ни в чем не могу. Хочу вспомнить о нем, о игре с ним в основном хорошее Он, по-моему, в удачных для себя играх успевал отлично — и обвести, и пройти на скорости, и удар у него был.

В хоккее с мячом — вот где Игорь должен был стать таким королем, каким стал Валера Маслов. Маслов, правда, и в сборную по футболу входил, однако в хоккее он, по-моему, гораздо выше был. В «Торпедо» играл знаменитый хоккеист, многократный чемпион мира Слава Соловьев (он зимой за динамовский клуб выступал). Он в конце концов целиком переключился на хоккей с мячом, где преуспевал и проиграл очень долго.

Я все это к тому говорю, что сегодня на два игровых вида спорта никого не хватает. И мне, например, можно нисколько не жалеть, что в хоккее я дальше первой мужской не пошел. Но я и не так уж увлекался хоккеем, а вот Воронин говорит: «С удовольствием играл бы, только руки слабые».

В сборной я проиграл, в общем, недолго. После шестьдесят восьмого года (Якушина после чемпионата Европы, где финалиста определил жребий, сменил Качалин) меня больше не привлекали.

В причины я не вдавался. Как большинство, наверное, игроков со своей отставкой согласиться не мог. Умом, вернее, понимал, что обратно не позовут, но где-то надеялся: а вдруг? Не позвали, хотя сезон шестьдесят восьмого года для меня не из худших. Клубу своему я еще пригодился.

Но и короткому пребыванию в сборной я был рад. Для себя — пусть мне и за тридцать уже было — кое-что новое, без чего мое пребывание в футболе представлялось бы мне совсем уж незавершенным, я, как мне кажется, приобрел.

Надеюсь, и я не совсем бесполезен оказался в партнерстве с более молодыми игроками.

За сезон шестьдесят седьмого года удалось мне сыграть в сборной тринадцать раз и забить (как ни относись спокойно к забитым тобой мячам, голы, что забил в составе сборной, — статья особая) шесть голов в ворота сборной Франции, Австрии, Болгарии и Чили.

В шестьдесят восьмом году от «Торпедо» чего можно было ждать? Состав наш не укрепился. Всего четыре игры сыграл Воронин — попал в автомобильную катастрофу. Лишний раз смогли мы на горьком опыте убедиться, что значит потеря для команды игрока истинно высокого класса, пусть и переживающего спад в игре. Но вот в таких ситуациях, по-моему, и проверяется команда. Людям неустоявшимся, игрокам, не определившимся в мастерстве, легко в подобных обстоятельствах найти повод для снижения к себе требований. Очень легко почувствовать себя игроком средней команды, не поддерживать торпедовскую марку, а вместе с тем использовать громкое имя «Торпедо» для саморекламы Словом, только брать и ничего не давать.

Однако при всей кажущейся скромности нашего состава подобрались в нем люди очень стоящие, интересные и с самой лучшей стороны в итоге проявившие себя как футболисты. Большинство из них провело, пожалуй, лучший свой сезон. Показали все, на что способны. По настоящему развернулся Гершкович — в тот год он вошел в сборную. (Мы с Ворониным закончили играть, но, кроме Миши, оставались в ней Анзор Кавазашвили, Саша Линев.) Мне, как я говорил, тоже в сезоне шестьдесят восьмого игралось неплохо.

Главным достижением я считаю все-таки обстановку, которая сложилась тогда в нашей команде. Все знали накануне сезона — будет трудно. Однако никакой растерянности — готовились к сезону с охотой. Прошлогодний результат ни на кого не давил. Самый робкий (не скажу, что такие в команде были, я так говорю, для примера) из наших игроков отлично понимал, что двенадцатое место «Торпедо» — недоразумение.

Мы не предполагали, не буду фантазировать, что можем стать в турнире выше киевлян. Сыграть с ними на равных матч — это мы, конечно, могли. И должны были сыграть обязательно. (Забей им в том эпизоде, о котором я уже рассказывал здесь, Шалимов мяч, мы бы им и не проиграли в первом круге.) Но выдержать с ними конкуренцию на протяжении всего турнира представлялось маловероятным.

Зато со всеми московскими, да и вообще со всеми остальными клубами мы, без всяких сомнений, в состоянии были спорить за высокое место.

Так оно и случилось.

Спартаковцы в итоге встали ступенькой выше, чем «Торпедо». Но обыграли мы их в первом круге весьма убедительно — 5 1, расквитались с ними за тяжелое поражение в предыдущем сезоне (2:6). Они же не смогли взять у нас реванш во втором круге — сыграли вничью 3:3.

Весело, не подберу другого слова, обыграли мы в первом круге московское «Динамо». Играли открыто, раскованно, с большой в себе уверенностью.

Интересно, что веселье наше в этой игре началось в ситуации, когда дела никак не веселили.

Мы проигрывали 0:1. Вдруг Миша Гершкович мне говорит: «Ты не беспокойся, Эдик. У них же Олег Иванов в воротах — мы с ним вместе за юношескую сборную играли. Сейчас ему забьем». И ведь правда забили. И назад не оглядывались, продолжали наступать. Выиграли 5:3.

После первого круга нельзя было с уверенностью сказать, что мы на что-то претендуем. Против команд послабее мы по-прежнему не всегда умели собраться, однако солидность в нашей игре появилась — мы не карабкались, а шагали.

Были в сезоне периоды, когда мы теряли темп, когда лидеры отрывались от нас, когда догоняющие наносили нам чувствительные удары, напоминали нам очень больно о наших недостатках.

Но мы-то все про себя сами знали — неожиданностей не было.

Сезон поэтому удался нам в целом.

Мы в тот год показали себя командой, полагающейся на свой характер. Когда мы чувствовали себя сильнее, нас было не разубедить.

Мы, например, выиграли у ЦСКА в чемпионате дважды 2:0 и 3:0, оттеснив их в борьбе за третье место.

Так получилось, что мы провели с ними три игры подряд. На первенство (второй круг) и на кубок, где пришлось встречаться дважды.

Очень запомнились эти игры.

В игре второго круга счет открыл неожиданным ударом издалека наш новый защитник Гриша Янец — никто не ждал, что он ударит. И вот, пожалуйста, первый гол, когда самая тогда сильная в стране защита ЦСКА только еще разбиралась с нами, форвардами. Мы, заметив, как подействовал на них гол, поднажали. Не о сохранении счета заботились, а. наоборот, усилили атаку.

Со мной, как всегда, не церемонились. Капличный играл со мной очень плотно. Я не тушевался, давал ему работу. В один из моментов он меня толкнул. И я решил сам пробить штрафной.

Выстроилась стенка. Я прикинул: вратарь, наверное, побежит за стенку — посчитает, что Стрельцов захочет зарезать мяч. А я резаным бить не стал — пробил прямо в тот угол, где Шмуц только что стоял.

Тренеры, решив, что вратарь ошибся и начнет сейчас казнить себя за промах, заменили Леонида Шмуца Юрием Пшеничниковым, вратарем сборной, который, как мне говорили, не любил против меня играть. И на замену, по-моему, без большой охоты вышел.

Вратарь-то Пшеничников хороший, но и хороший вратарь в плохом настроении очень уязвим.

Я уже чувствовал, что в такой игре дальше все будет зависеть от психологии. ЦСКА в защите отсиживаться никакого резона нет, им атаковать надо большими силами — шутки, что ли, второе поражение от «Торпедо» и снова с сухим счетом. Классная защита в таких обстоятельствах должна бы своим форвардам помочь. Но легко сказать — помочь, когда в прямой-то своей работе ошибки допущены и вратарь нервничает.

А мы во вкус вошли — играем впереди, как нам по нашей марке и положено. Никаких лобовых ходов — все со смыслом. Армейцы раздражаются, правила нарушают…

Пенальти. Я говорил, что не большой любитель бить одиннадцатиметровые. Но вспомнил, какие у нас с Пшеничниковым «взаимоотношения», и решил, что сегодня грех мне не пробить. И пробил.

Алик Шестернев потом говорил: «Так бить нельзя, не по правилам». Правда, сам же сказал: «Пеле так только бьет».

Как было: я замахиваюсь, а Пшеничников, вижу, бегает из угла в угол. Я тогда на замахе делаю паузу, но ногу обратно не отвожу. Держу (фиксирую) над мячом — все, заметьте, по правилам. Жду, когда вратарь не выдержит — покажет, в какой угол метнется. Ну и кинул, наконец, мяч в угол, противоположный тому, куда, как решил Пшеничников, я ударю.

Представляете, с какими чувствами вышли игроки ЦСКА против нас в кубковом матче… Не дай, как говорится, бог нарваться на противника, только что потерпевшего такое Поражение, тем более от твоей команды.

Кто мог поручиться, что «Торпедо» хватит еще на один бой с ЦСКА? В подобных случаях обычно отдают предпочтение команде, жаждущей реванша.

Но мы постарались позабыть про такого рода суждения.

Мы помнили одно — на первое место в чемпионате шансы наши невелики, но в своих возможностях выиграть кубок у нас нет причин сомневаться.

И уж тут никакое яростное самолюбие ЦСКА нам не преграда. Мы готовы были сражаться не столько против ЦСКА — клуба, которому не позор и проиграть, сколько за кубок — соревнование, где в каждом матче никакой результат, кроме победы, не устраивает.

Первый матч (вместе с дополнительным временем продолжавшийся 120 минут) проходил, пожалуй, с преимуществом ЦСКА. Он был ближе к победе. Но психологически травмированный в предыдущей нашей игре Пшеничников стоял не лучшим образом. Мы с Линевым забили ему два мяча — 2:2. На следующий день была назначена переигровка. Напряжение этой игры, к счастью, на нашу решимость никак не повлияло. Самоуверенности в нас не оставалось, но и страха никто из наших не испытывал. В очень азартной переигровке, где азарт, между прочим, нисколько не противоречил терпению, в большей степени проявленному победителями, мы подтвердили свое преимущество в том сезоне над армейцами. Мы с Геной Шалимовым снова забили два мяча — 2:1.

В очень нервной — я, например, настолько разнервничался, что меня Иванову пришлось заменить, — обстановке, далеко не во всем и спортивной (очень уж наружу выплеснулись страсти), проходил полуфинальный матч в Баку с «Нефтяником». Линев забил первый гол. Но дальше преимущество наше удерживалось с огромным трудом. Наши игроки, однако, проявили большое самообладание. И не случайно, наверное, что второй гол влетел в ворота «Нефтяника» от своего же защитника — мяч срезался с ноги.

Тяжелым оказался и финальный матч с ташкентским «Пахтакором», занявшим в чемпионате семнадцатое место. Гол — он оказался единственным — мы забили на двадцать пятой минуте первого тайма.

Отличился молодой наш форвард Юра Савченко (он теперь судья всесоюзной категории. Мне нравится, как Юра судит, очень честно).

Играл он крайнего нападающего и, в общем, неплохо играл. Жесткости ему, правда, не хватало. Игрок он слишком уж, если уместно так сказать, деликатный. Не настолько боец, насколько требует современная игра на высшем уровне.

Гол он в финале забил с моей подачи — и подошел ко мне сразу на поле, спасибо сказал.

Но сам он молодец, мгновенно понял, что я буду делать.

Пошел вперед, когда я спиной стоял к воротам. Я и отдал ему пас пяткой, Юра смог выскочить один на один с вратарем. Остановись он, пришлось бы нам в стенку сыграть или начать обводить защитников — неизвестно еще, что получилось бы.

А так и гол, оказавшийся решающим, забили очень вовремя. И забили по-торпедовски. Все просто, все сделали со смыслом, что, по-моему, самое красивое.