• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Совершенно особая атмосфера — атмосфера творчества — окружала двадцатичетырехлетнего Мясищева в новой организации.

Он попал в бригаду крыла, возглавляемую полным тезкой Петляковым, и очень скоро понял, как ему повезло. В двух занимаемых бригадой комнатах нового помещения — одна большая, метров шестнадцать, другая малюсенькая — собрались разные по характеру, но всё исключительно интересные люди. Были они совсем ненамного старше Мясищева, однако казались ему необыкновенными — не то что сверстники. Ведь они делали самолеты.

Владимир Михайлович Петляков — малоразговорчивый, редкой доброты человек, о таких говорят: «Мухи не обидит». Выпала ему нелегкая доля — рано обрел самостоятельность, сызмальства ел свой хлеб, а конструктор, инженер, каких поискать. Андрей Николаевич Туполев очень уважал его, доверял его опыту и знаниям…

Иосиф Фомич Незваль — коренастый, плотный, в пенсне, правая рука начальника бригады, по натуре незлобивый…

Клавдий Иванович Попов — худощавый, слегка заикающийся, вспыльчивый и в то же время быстро отходчивый, отличный инженер и способный музыкант и рисовальщик. Его удивительно четкие чертежи напоминали произведения графики…

Борис Андреевич Саукке — с орлиным, нависающим над усами носом, отчего лицо всегда выглядело строгим, требовательный, грамотный инженер, в обиходе мог позволить себе шутку с подковыркой…

Виктор Николаевич Беляев — высокий, рыхловатый, немного не от мира сего, увлеченный аналитик, математик, подававший большие надежды…

Больше всех понравился Мясищеву руководитель их маленького коллектива. «Великий молчальник» Петляков напоминал не то путейского рабочего, не то мастера цеха. Ходил он в инженерной фуражке, из-под щеточки усов торчала папироса. Голова, нос, губы, шея — все в нем выглядело массивным, тяжелым. А глаза — умные, живые, жадно вбирающие мир, свидетельствовали о большой аналитической работе, совершаемой ежеминутно. Присмотревшись к Петлякову, поработав с ним бок о бок, можно было без обиняков сказать — за грубоватой внешностью скрывается нежная, легкоранимая душа. Он не умел ругать, распекать подчиненных — не умел, и все тут.

Несколько раз Владимир Михайлович-старший подходил к своему молодому тезке, поглядывал из-за плеча, как тот прорисовывает нервюру или какой-нибудь узел крыла.

— Как дела, Володя? — спрашивал он.

— Все хорошо, — отвечал Мясищев вставая.

— Это был золотой человек. Не зря его так ценил Андрей Николаевич и все окружающие.

В обеденный перерыв в бригаде крыла начинались разговоры. Мясищев слушал в оба уха, боясь пропустить хоть слово. О многом было говорено — и как создавались первые самолеты марки АНТ, и как строили первый бомбардировщик АНТ-4 на втором этаже старого кирпичного дома на Вознесенской улице (ныне улица Радио), и как пришлось ломать простенок и на руках вытаскивать центроплан машины во двор. Иногда удавалось разговорить самого Петлякова, и тогда перед Володей вставали картины начала ЦАГИ — холод в помещениях, нехватка рабочих, недостаток инструментов, первые шаги в отработке схемы самолета-моноплана с одним крылом, всплывали имена зачинателей советского самолетостроения, которых он, Мясищев, неоднократно видел среди более чем 200 работников АГОС: Архангельский, Путилов, братья Погосские, Кондорский, Некрасов…

Мясищев слушал и зачастую ловил на себе испытующие взгляды коллег. Кто ты, наш новый товарищ, каков твой конструкторский, инженерный уровень, что у тебя за душой, с каким человеческим багажом пришел ты в бригаду? Чувствовал — к нему присматриваются, оценивают со всех сторон. Другой бы на его месте старался с кем-то подружиться, побольше спрашивать, просить помощи (уже в самом «Помогите, пожалуйста» заложено отношение новичка к «зубрам»: я не заносчив и не упрям, признаю ваше превосходство). Невелика мудрость, но она гарантирует относительно спокойное вхождение в круг новых людей.

Сию мудрость Мясищев ведал, но не слишком ей следовал. Он спрашивал и советовался, когда в этом возникала необходимость, однако не задавал ни одного лишнего вопроса, не диктовавшегося обстановкой. Ровно относился ко всем, никому в отдельности не стремясь понравиться. На Спартаковской улице, в обители студенческой поры, которую он сохранил за собой, первые гости с работы появились только после женитьбы. Таким он был, таким хотел оставаться всю жизнь, ни под кого не подделываясь, ни перед кем не заискивая.

Вспоминает старейший сотрудник ОКБ имени А. И. Туполева Герой Социалистического Труда Иосиф Фомич Незваль.

«Мясищев выделялся среди всех нас. Прежде всего внешне. На одежду мы тогда внимания не обращали, ходили кто в чем. Да и отношения были простецкие, часто панибратские. Прямую противоположность всему этому являл Мясищев. Запомнился он мне одетым в сапоги, гетры, бриджи, в какой-то полувоенный френч. Потом стал носить костюм, аккуратно выглаженный. Мятых брюк я на нем ни разу не видел.

Говорил он с паузами, слова произносил врастяжку. Вообще чувствовались в нем ранняя самостоятельность, развитое самоуважение… Интеллигентными манерами, подчеркнутой вежливостью он создавал вокруг себя невидимый барьер. Не берусь судить, хорошо это было или не очень. Тем не менее бригада его приняла с открытой душой, увидев в нем упорство, настойчивость, редкое трудолюбие. Поначалу Петляков давал ему вычерчивать самые простые детали крыла, однообразные, отличавшиеся лишь размерами. Мясищев выполнял немудреную работу безропотно. Заметив старание Владимира Михайловича-младшего, Петляков начал доверять ему и ответственные узлы. Мясищев работал с огромным желанием, это не могло не импонировать. А характер… у каждого он свой, и с этим приходилось считаться».

Тем временем шло проектирование АНТ-4-дублера. Владимир Мясищев участвовал в создании крыльев самолета — первенца советской бомбардировочной авиации. Размеры самолета несколько изменились по сравнению с опытным образцом. На машине установили переднюю, среднюю и заднюю турели с двумя пулеметами каждая. Бомбы размещались как внутри, так и снаружи фюзеляжа. Строился дублер в двух вариантах — сухопутном и морском.

То был ответственный период в жизни коллектива АГОС. Мясищеву повезло вдвойне — он начал работать в окружении интересных людей, делавших принципиально новые самолеты. Неостужаемый энтузиазм, вера в свои силы и возможности коллег, редкое умение убеждать окружающих в правильности избранной позиции — все эти качества Андрея Николаевича Туполева помогали становлению важнейшего цаговского подразделения. АНТ-2 — первый советский цельнометаллический самолет — пробил дорогу монопланной схеме — с одним крылом, а не с двумя, утвердил применение алюминиевых сплавов в самолетостроении. За ним пошли более совершенные машины, лидер среди которых — бомбардировщик АНТ-4.

Одновременно началось строительство новых авиационных заводов, реконструкция существующих. Расширялся и ЦАГИ. Вставали серьезные проблемы, не решаемые за месяц и даже за год. Самолеты покуда строились только на четырех предприятиях, что, бесспорно, тормозило развитие авиации. В серию шли далеко не лучшие, устаревшие образцы. Внедрение новых машин продвигалось медленно. В первую очередь это касалось цельнометаллических самолетов. Авиапромышленность еще не имела государственного плана, мощности были явно недостаточными.

Первые шаги в индустриализации страны дали импульс развитию крылатой техники. На эту важнейшую отрасль обращалось особое внимание. Она обеспечивала обороноспособности Советского государства, едва залечившего раны интервенции и гражданской войны. Плоды такой политики сказались очень быстро.

В августе 1927 года Мясищев получил отпуск — первый в своей жизни. Долго не раздумывая, решил махнуть в Крым, к теплу, солнцу, галечным пляжам. Договорился с приятелем студенческой поры Левой Абрамовичем, что приедет в Судак, снимет комнату и даст ему телеграмму.

В Судаке против ожидания устроиться оказалось труднее, чем предполагалось. Володе посоветовали попроситься на дачу композитора Спендиарова. Там всегда многолюдно, смогут, наверное, приютить и еще одного приезжего, тем более москвича.

— А где эта дача? — поинтересовался Володя.

— Идите и услышите. Где поют, играют, веселятся, туда и ступайте.

Через час изящный шатен в белых фланелевых брюках нашел искомое. Он не ошибся адресом.

Открыв калитку, Мясищев конечно же не предполагал, что идет навстречу судьбе. Но прежде чем рассказать, как ему вначале отказали от дачи, а потом разрешили тут поселиться, и что из этого вышло, поведаем хотя бы коротко о людях, носивших известную в России фамилию — Спендиаровы.

Классик армянской музыки Александр Афанасьевич Спендиаров уже около четверти века жил в Крыму — в основном в Ялте, а также в Феодосии и Судаке. Ялта слыла городом контрастов. Как писал А.П. Чехов, «помесь чего-то европейского, напоминающего виды Ниццы, с чем-то мещански-ярмарочным…». И одновременно Ялта начала века была средоточием крупных культурных сил.

Дом Спендиарова на Екатерининской улице (теперь улица Литкенса), где композитор жил с семьей — женой Варварой Леонидовной, четырьмя дочерьми и двумя сыновьями, магнитом притягивал выдающихся деятелей русской культуры. Кто только не был знаком с композитором и с его большим семейством! Горький, Римский-Корсаков, Глазунов, Аренский, Кюи, Шаляпин… Здесь музицировали, устраивали камерные концерты с участием заезжих знаменитостей, читали стихи. Сюда приходили народные певцы, творчеством которых интересовался Александр Афанасьевич. В Ялте композитор встречался с Львом Толстым, с Чеховым, Леонидом Андреевым, Буниным, Рахманиновым. Его дом слыл одной из главных достопримечательностей города.

Атмосфера «спендиариума», разумеется, наложила отпечаток на воспитание и развитие детей. Посетив родной дом в наши дни, дочь композитора Марина Александровна писала: «Передо мной возникли живые образы прошлого. Я увидела своего отца, Александра Афанасьевича Спендиарова, еще молодого, с русой бородкой, в пенсне, тихого, ласкового, всегда погруженного в мысли. Вспомнила его во время работы — в кабинете за письменным столом красного дерева и у пианино в облаке сигарного дыма. Вот он передо мной за роялем в гостиной… Здесь я видела Цезаря Кюи. Помню его, стоящего у стола с бокалом в руке, худощавого, в военном мундире, оглядывающего всех острыми глазами. Помню веселого балагура Шаляпина, худенького пианиста Гольденвейзера… композиторов Черепнина и Рябикова… дирижера Орлова, знаменитого археолога Бертье де ля Барда, архитекторов Краснова и Шаповалова и многих…»

Грянул Великий Октябрь. Спендиаров сразу принял его. «Ему не нужно было как-то по-особенному врастать в советскую действительность. Он был готов с первых же дней служить революции», — вспоминал комбриг Красной Армии В. Орловский, квартировавший у Спендиаровых в Судаке.

Бурные двадцатые годы изменили быт семьи композитора. Жили весьма скромно, продуктов порой не хватало, а по традиции на лето в Судак съезжались десятки людей из мира искусства. В августе 1927-го, например, дача вместила 45 гостей. Кормили их чем и как могли.

Но вернемся к молодому человеку в белых фланелевых брюках. Первая попытка поселиться в «спендиариуме» окончилась для него неудачно. Хозяйка дома Варвара Леонидовна сказала: незнакомым людям комнат она не сдает, да и негде разместиться — дом полон отдыхающих. Мясищев извинился и двинулся восвояси. Тут его окликнули:

— Молодой человек, вернитесь, я попробую вам помочь.

Это была одна из дочерей композитора — Марина. О чем она толковала с матерью, неизвестно, но в итоге Владимир получил пристанище в большом, шумном, веселом и немного безалаберном доме.

Наутро Володя искупался и, возвращаясь с моря, увидел девушку, вбивающую деревянным молотком проволочные крокетные ворота. Он вызвался помочь. Девушка окинула его взглядом темных южных глаз и милостиво разрешила.

— Вы новенький, поселились у нас вчера, — выло жила она сведения о приезжем. — Я видела, как вы договаривались с мамой. Только почему-то ходили боком. Очень смешно, — и она заливчато рассмеялась.

Ляля (так звали дочь композитора) отлично играла в крокет, трижды выиграла у Володи, застревавшего в «мышеловке».

— Вы играете, как бог, — сказал он.

Лялю эта фраза почему-то рассердила, она нахмурилась и скупо отвечала на расспросы новенького.

— Пойдемте после завтрака на пляж, — предложил Володя.

— Не могу, у меня уроки.

— А что вы изучаете?

— Не изучаю, а преподаю. Английский язык. Времени свободного мало.

Пока шли к дому, Володя украдкой разглядывал новую знакомую. Определенно хороша, к тому же внутренняя раскованность и свобода, отсутствие и намека на предрассудки. Перестав, как видно, сердиться, Ляля пританцовывала, напевая что-то ей одной ведомое, смеялась, словом, вела себя так, будто они знакомы тысячу лет. Настроение ее передалось Володе, и он почувствовал себя в ее обществе на удивление легко.

Несмотря на занятость, Ляля провела с новеньким почти весь следующий день. Они ходили на пляж, говорили о музыке, о книгах. Володя поражался, как много Ляля знает. Он не мог говорить с ней на равных. О себе он почти ничего не рассказывал, да она и не спрашивала.

Вечером, за ужином, сестры шепнули, что кто-то из гостей сказал Варваре Леонидовне, указывая на Лялю и новенького: «По-моему, они поженятся». Мать пришла в ужас: «Что вы, Ляля же невеста, с полгода как помолвлена. Да и видятся они с Владимиром всего день…»

Ляля приняла сообщение к сведению, но развить щепетильную тему не пожелала.

Наступил день рождения одной из сестер — Марины. Сделали шашлык, расселись группами под деревьями. Веселье, песни, танцы. Ляля танцевала изумительно, чувствуя каждый нюанс мелодии. Володя любовался ею, что не укрылось от окружающих.

В «спендиариуме» существовала традиция устраивать проводы отъезжающих. Сопровождалось это посещением винных подвалов, коих в окрестностях Судака было великое множество. К вину подавались вкусные бутерброды с брынзой и чесноком, их почему-то называли антрекотами. Вместе с Лялей и очередными отъезжающими Володя обошел несколько подвалов, отяжелел от вина, в довершение натер ногу и так устал, что в последнем подвале заснул.

На следующий день под вечер новенький подошел к Ляле и попросил выслушать его. Всем своим видом он выказывал решительность.

— Елена Александровна, — начал он официальным тоном. — Я иду к вашей матери просить руки одной из сестер.

Ляля не удержалась и прыснула — очень уж серьезно сказано.

— Какой же из сестер?

— Я имею в виду вас.

— Ничего не выйдет. От женихов устала. И надоело считаться невестой.

— Медлить мы не будем.

— Тогда идемте в загс, — предложила Ляля, считая сказанное шуткой.

Володя посмотрел на часы.

— Четыре часа. Увы, загс уже закрыт. Давайте завтра с утра. Приезжает мой друг, он и будет свидетелем. А сейчас я должен рассказать вам о себе. Должны же вы знать, с кем связываете судьбу.

— Отложим разговор на завтра.

— Нет, зачем же. Давайте сегодня, сейчас. Моя мать полька, родом я из Ефремова Тульской области. Там живет мой отец. По профессии я авиационный инженер. Комната в Москве…

— Уже поздно, Володя, завтра расскажете.

«Вряд ли это шутка», — решила Ляля, возвращаясь к себе. Игра, однако, зашла слишком далеко, пора остудить пыл новенького. Прислушалась к себе. Сердце тукало изо всех сил, словно пыталось выскочить из ребер, кожу знобило предчувствие чего-то неотвратимого. Не привыкшая лукавить с собой, вынуждена была признать: приезд новенького нарушил привычный ход жизни. Что же будет дальше?

Ночью она не спала, встала с рассветом, гуляла по саду и вдруг увидела новенького, выходящего из дома. Спряталась за тутовым деревом и проводила его глазами. Вот он открывает калитку, выходит на каменистую тропу, идет вдоль изгороди как-то боком, смешно подпрыгивая…

Вернулся Володя через два часа.

— Я был в загсе, нужны двое свидетелей. Один есть — мой друг Лева Абрамович, он только что приехал. А где взять второго?

Ляля пообещала найти. Она обратилась к знакомому пожилому армянину Ивану Романовичу и попросила сопровождать ее, не объяснив, куда и зачем. Потом пошла к матери.

— Я иду в город. Нет ли у тебя поручений?

— Зайди к часовщику, забери часы. Кстати, новенький всерьез за тобой ухаживает.

— Ты находишь?

— Все видят это, Лялечка.

По дороге в загс Лева Абрамович, с которым Мясищев познакомил невесту, шутил:

— Володя, может быть, я заменю тебя? Мне Лялечка тоже нравится.

Все смеялись, один Иван Романович мрачнел. До него вдруг дошел смысл происходящего, и он заупрямился.

— Нэ пайду, — стал он посреди дороги и замотал огромной бритой головой, как буйвол, ослушавшийся хозяина.

Еле-еле уломали строптивого свидетеля. Бракосочетание прошло без осложнений, если не считать мелочи.

— Хотите принять фамилию супруга или оставите свою? — спросили Лялю.

Она повернулась к Володе и без тени смущения спросила:

— А как ваша фамилия? — чем повергла в изумление работников загса.

Вернувшись домой, Ляля отдала документ о регистрации брака матери. Варвара Леонидовна всплеснула руками, а младшая сестра помчалась на пляж и громогласно объявила:

— Наша Лялька вышла замуж за новенького! Александр Афанасьевич был в это время в Тифлисе.

Получив телеграмму, он спешно выехал я Судак, где и была сыграна свадьба. Молодые отбыли пароходом в Ялту, а оттуда поездом в Москву. Поселились они в Володиной семиметровой комнатке на Разгуляе.

Выйдя на работу, Мясищев поразил коллег по бригаде крыла обручальным кольцом. Тогда кольца еще не вошли в обиход.

— Володя, извините за совет, но, может, лучше снять кольцо? — робко предложил Петляков и порозовел от смущения (подобные предложения были не в его правилах).

— А вы, Владимир Михайлович? У вас ведь тоже кольцо.

— И у меня врастет, — в тон ответил Мясищев.

В бригаде его ждали большие дела.

Под руководством А.Н. Туполева шло проектирование нового самолета АНТ — четырехмоторного, с двигателями, расположенными в ряд в носке крыла. Машина развила схему АНТ-4, поднимаясь на другой, куда более высокий уровень.

По мере проектирования уточнялись тактико-технические требования. Полетный вес самолета АНТ-6 должен был составить 16 тонн, потолок — около 5 тысяч метров, скорость — чуть более 200 километров в час. Поражал воображение и размах крыла — 41 метр.

Петляковская бригада по крупицам накапливала опыт. Крыло вырисовывалось в плане трапециевидной формы, четырехлонжеронным. Мясищеву по-прежнему поручали рядовые задания, по-прежнему он выполнял их спокойно и расчетливо, завоевывая репутацию аккуратного, исполнительного сотрудника.

Подоспела и первая деловая командировка. После постройки АНТ-4, названного в серии ТБ-1, Туполев отправил одну машину в Ленинград заказчику — Особому техническому бюро по военным изобретениям. Морской воздух, ленинградская сырость привели к тому, что на крыльях самолета появилась ржавчина. Андрей Николаевич вызвал к себе Незваля.

— Поезжай, Фомич, в Питер, посмотри, как предохранить машину от коррозии.

Незваль отправился в город на Неве. Пробыл там всего день, осмотрел самолет и немедля вернулся обратно, хотя очень хотелось побродить по историческим местам, — Туполев торопил с ответом.

Иосиф Фомич не без оснований рассчитывал вскоре вновь оказаться в Ленинграде — требовался инженерный контроль за устранением коррозии… Но поехал туда не он. Петляков срочно выехал на родину в Таганрог, Незваль остался за него руководителем, а в Ленинград был послан Мясищев. Так распорядился Андрей Николаевич. Приглядываясь к Володе, Туполев не мог не отметить его работоспособности, пунктуальности и точности, серьезного отношения к делу.

Командировку Мясищев воспринял как подарок. Наскоро собрал чемоданчик и с молодой женой сел в поезд. Пробыли в Ленинграде две недели. Владимир целыми днями пропадал на аэродроме, а вечером вдвоем с Лялей гулял по Невскому, слушал музыку в знаменитой филармонии, бродил по незнакомым улочкам, пересекающим извилистые каналы с черной водой, забредал в глухие дворы-колодцы. Город Пушкина, Гоголя, Достоевского оживал, приоткрывался неведомыми сторонами. Долго вспоминали Мясищевы эту поездку.

…Текли месяцы. Мясищев превращался в зрелого специалиста. Росла степень его ответственности, усложнялись задания.

Немалый интерес представило для него участие в проектировании шестимоторного АНТ-16, как бы двойного АНТ-6 по площадям и массе. Замысливался он в соответствии с военной доктриной тех лет. ВВС требовались хорошо защищенные бомбардировщики огромной грузоподъемности. К скорости при этом предъявлялись умеренные требования.

АНТ-16 должен был нести бомбовый груз от 4 до 10 тонн в комбинациях: 40 бомб по 250 килограммов или 20 бомб по 500 килограммов, причем 4 тонны груза размещалось в специальных отсеках — переднем и заднем. Фюзеляж и задний отсек поручили разработать Мясищеву и нескольким конструкторам, находившимся в его подчинении.

Задача выпала не из простых. Каркас фюзеляжа самолета выполнялся из тонкостенных хромансилевых труб. Гигантские вырезы под отсеки не обеспечивали прочности каркаса. Тогда родилась мысль «связать» фюзеляж изнутри сильными шпангоутами. Новинка, воплощенная непосредственно Мясищевым, — окантовка бомболюков жесткими рамами, благодаря чему фюзеляж обретал необходимую прочность.

Размеры бомбовых отсеков не могут не вызвать восхищения смелостью конструкторов. Не забудем — речь идет о конце двадцатых — начале тридцатых годов, когда ни с чем подобным в мировом авиастроении не приходилось сталкиваться. Длина каждого отсека 5 метров, ширина и глубина люков — около 2 метров. Применить столь необычную конструкцию, да еще с учетом нового материала — хромансилевой стали, было бы невозможно без соответствующих исследований, прежде всего прочностных.

Необходимые расчеты также выполнил Мясищев со своим звеном.

С этой разработки можно начать длинный перечень новшеств, предложенных и выполненных Мясищевым в течение более чем полувековой конструкторской практики.

…Стараниями жены быт Мясищевых налаживался. Жили они по-прежнему в комнатушке на Разгуляе, такой маленькой, что, как говорила Елена Александровна, «ребенка родить некуда». В доме стали бывать сослуживцы Владимира Михайловича. На вечеринках Елена Александровна блистала, танцевала, восхищала темпераментом. Она начала преподавать английский язык детям цаговских специалистов, поэтому в институте ее знали многие. Хозяин при гостях вел себя сдержанно, солидно, но принимал коллег сердечно и хлебосольно, конечно, насколько позволяла небольшая зарплата.

Что касается ребенка, то Мясищевы презрели жилищные трудности (у кого их не было в то время!) и произвели на свет девочку, нареченную Марией. Произошло это в 1930 году.