• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Сражение в районе Дубно – Луцк – Броды стало крупнейшим танковым сражением за всю предшествующую историю войн. Впрочем, и после него аналогичных по масштабам танковых битв произошло не так много. Советская историография пишет, что в сражении с обеих сторон приняло участие до полутора тысяч танков. На самом деле это не совсем так. 6 танковых дивизий 1-й танковой группы Клейста насчитывали около 800 танков и САУ, в то время как только 8-й, 9-й, 15-й и 19-й механизированные корпуса Юго-Западного фронта к началу войны имели в своем составе около 2350 машин. Правда, часть машин 8-го мехкорпуса вышла из строя на дорогах во время двухсуточного марша. Но зато в сражении участвовала часть танков из состава 22-го мехкорпуса, а также 65 танков из 8-й танковой дивизии 4-го мехкорпуса. То есть только советские войска имели в районе вокруг Луцка, Бродов и Ровно никак не менее двух с половиной тысяч танков.

Но почему же танковое сражение в треугольнике Дубно—Луцк—Броды было проиграно? Понятно, что тому есть масса объективных причин. Немецкие войска были лучше обучены, большинство участвовавших в сражении танковых дивизий имели боевой опыт успешного глубокого наступления во время Балканской кампании в апреле 1941 года. Вермахт имел прекрасно организованную разведку, безупречную связь и отличную координацию действий между боевыми частями. Германская армия действовала, как часы, знала, чего хочет добиться, и добивалась этого в установленный планами командования срок.

Не приходится сомневаться, что техническое оснащение танковых и моторизованных подразделений вермахта тоже было заметно лучше, чем в РККА. Любители подсчитывать боевую мощь армий по количеству танков почему-то забывают, что промышленный потенциал Германии к 1941 году в несколько раз превосходил промышленный потенциал Советского Союза. Поэтому совершенно очевидно, что если немцы не построили достаточное количество танков – значит, соответствующие производственные мощности были заняты выпуском другой военной продукции, которую руководство вооруженных сил рейха сочло более важной. Например, бронетранспортеров, автомашин, мотоциклов или просто запчастей.

Не приходится сомневаться, что германские вооруженные силы представляли собой предельно сбалансированный механизм, сочетающий в себе высокую боевую мощь, хорошую управляемость и отменную маневренность. Немецкая танковая или моторизованная часть за сутки могла преодолеть расстояние в несколько десятков километров и оказаться там, где ее присутствия никто не ожидал, при этом не только изготовившись к переходу в наступление, но и организовав на новом месте надежную оборону. Ведь, как уже упоминалось выше, танки могут только занять территорию – контроль над опорными пунктами и организация надежной обороны (в том числе и противотанковой) все равно остаются задачами пехоты, пусть даже моторизованной.

В сражении под Дубно проявились все характерные черты использования немецких танковых войск. Немцы не использовали танки для прорыва обороны – это осуществлялось пехотными дивизиями при поддержке артиллерии и авиации, а иногда штурмовых орудий и огнеметных танков. Танковые же соединения вводились в «чистый» прорыв и лишь тогда вырывались вперед. Причем обычно танковые дивизии двигались уступом – так. чтобы вторая могла прикрыть фланг первой от возможного контрудара противника.

Обычно считается, что немцы придерживались принципа «танки с танками не воюют», всегда выбрасывая против танков противника пехоту с противотанковыми орудиями. На самом деле это не так. Действительно, даже в ударных группах танковых дивизий первыми шли мотоциклисты, они вели разведку и занимали не обороняемые противником ключевые пункты – «шверпункты» по немецкой терминологии. Следом за ними двигалась моторизованная пехота, закрепляя за собой эти пункты, а при необходимости – атакуя успевшего занять оборону противника. И лишь если эту оборону не удавалось прорвать сходу, а «шверпункт» оказывался важен и игнорировать его было нельзя, тогда вступали в действие танки. Они либо атаковали противника в лоб, либо (что было предпочтительнее) обходили его и нападали с тыла. Но одновременно именно танки использовались для отражения контратак противника – особенно в тех случаях, когда пехоты было мало. Наконец, танки широко использовались в качестве противотанковых средств, как в обороне, так и в атаке. Словом, они составляли качественное усиление мотопехоты, обеспечивая ей боевую устойчивость в атаке и при обороне захваченных «шверпунктов». Подчеркнем: немецкие танки (в отличие от мотопехоты) не предназначались для самостоятельных действий, хотя подобные действия и не исключались совсем.

Напротив, советская военная теория второй половины 30-х годов уделяла недостаточно внимания взаимодействию танков с пехотой, особенно моторизованной. Основной ударной силой считались именно танки, а залогом успеха – их количество. Считалось, что новые машины с 76-мм пушками вполне смогут обеспечить артиллерийскую поддержку наступления, а пехота противника будет деморализована самим видом сонмищ бронированных машин. Возможно, что с поляками, румынами или японцами это действительно бы прошло – но только не с немцами, как не получилось полтора года назад с финнами.

Да, «техника против техники» советские танковые войска оказались сильнее немецких, и прямые танковые столкновения по большей части выигрывали Т-34 и КВ. Однако, пользуясь численным превосходством и маневренностью своей пехоты, немцы раз за разом опережали нас «по ходам», прорываясь через незащищенные участки фронта и обесценивая достигнутый советской стороной тактический успех.

Кроме того, немецкая сторона показала в этом сражении заведомо более высокий уровень управления войсками. Мобильное наступление в условиях бездорожья и пересеченной местности со множеством речушек и болот само по себе является очень сложным и рискованным действием. Каждый неверный шаг здесь чреват неприятными последствиями, а опасность подстерегает буквально со всех сторон. Малочисленные дороги превращаются в кровеносные артерии, питающие силы вырвавшихся вперед дивизий. Стоит перерезать такую ниточку – и наступающую часть можно считать окруженной, а ее технику – потерянной. Но почему-то получилось так, что немецкие танковые дивизии двигались и маневрировали по шоссе Сокаль– Берестечко—Верба, в то время как советские механизированные корпуса раз за разом пытались атаковать их по бездорожью, через болотистые поймы рек Ситенка, Пляшовка, Островка и Стырь.

Так была ли предопределена победа немецких танковых войск в сражении у Дубно? И если нет – то в чем причина неудачи механизированных частей Юго-Западного фронта, этого могучего ударного кулака Красной Армии?

Справедливо замечено, что у победы всегда находится много отцов, поражение же остается вечным сиротой. Тем не менее попытаемся все-таки назвать людей, на которых хотя бы отчасти лежит ответственность за исход сражения у Дубно.

Во-первых, это Георгий Константинович Жуков, генерал армии и начальник Генерального штаба РККА. Прибыв 23 июня 1941 года в штаб Юго-Западного фронта, он дезорганизовал работу его руководства, отменил уже отданные фронтовым командованием распоряжения, взяв на себя тем самым ответственность за принятие решений на дальнейшие действия фронта – и тут же отбыл в войска, не потрудившись расхлебать заваренную им кашу. Нельзя не отметить твердость его руководства и осмысленность приказов – тем более, что это почувствовал даже противник. Однако начальник Генерального штаба обязан уметь руководить действиями войск из центра – и уж ни в коем случае не подменять собой командование фронта, а тем более действовать через его голову. Последнее неизбежно приводило к появлению череды взаимоисключающих приказов, что не могло не сказаться на управлении войсками.

Далее следует весь военный совет Юго-Западного фронта. Есть великий соблазн возложить значительную долю вины на члена военного совета фронта корпусного комиссара Николая Николаевича Вашугина. Характеристики, с разных сторон данные этому человеку Н. К. Попелем и Н. С. Хрущевым, вполне объясняют истоки и побудительные причины его действий. Высокомерный, нетерпимый к мнению нижестоящих и в то же время свято убежденный в правоте вышестоящих. Не верящий ни людям, ни в людей, чрезмерно «бдительный» в худшем смысле этого слова (одно из самых омерзительных качеств, открывшееся в людях в 30-е годы и требующее отдельного психологического исследования), именно он 23 июня на совещании в штабе фронта настоял на принятии рокового решения о переходе в контрнаступление – на Люблин без подготовки и рассредоточения сил. Но в то же время этот человек нашел силы взглянуть в глаза реальности и сам вынес себе приговор. Поэтому on morte aut bene, aut nihil. Поговорим лучше о других. Тем более, что приказы войскам отдавал вовсе не член военного совета, а командующий фронтом.

Генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос. Человек, на котором лежала вся ответственность за действия фронта. Во всех его действиях чувствуется недостаток воли и твердости. А поскольку информация о положении дел постоянно доходила до штаба фронта с запозданием, это создавало катастрофическую ситуацию – уже принятое решение вскоре изменялось с учетом обстановки, что по причине плохой связи с войсками (особенно находившимися на марше мехкорпусами) приводило к путанице в приказах и постоянному запаздыванию с необходимой реакцией. Впрочем, на первом этапе войны это была общая беда советского военного руководства, и в данном отношении тактика Г. К. Жукова – упорно придерживаться раз принятого решения – выглядела предпочтительнее. Следствием неуверенности и нерешительности командующего стали все дальнейшие неудачи Юго-Западного фронта, в конце концов увенчавшиеся сентябрьской катастрофой.

Впрочем, принцип «аут бене» к Кирпоносу, погибшему 20 сентября 1941 года во время выхода из Киевского котла, относится не в меньшей степени, чем к Вашугину.

Теперь о начальнике штаба фронта генерал-майоре Максиме Алексеевиче Пуркаеве. Несомненно, умный человек и хороший аналитик, он тоже не смог в полной мере справиться со своими обязанностями начштаба. Пуркаев сразу и абсолютно верно оценил общий ход и стратегическое значение происходящих на фронте событий – но вот организация работы штаба и зависимых от него структур оказалась у него далеко не на высоте. Отвратительно поставленная разведка, плохая связь, отсутствие координации между подразделениями – значительная степень вины за это лежит на Пуркаеве и его начальнике оперативного отдела И. Х. Баграмяне (впрочем, последний в своих мемуарах эту вину даже не отрицал). Сюда же можно отнести и отдаваемые штабом фронта приказы – уж кто, как не Пуркаев, должен был понимать, какую неразбериху внесут они в действия частей и во что это выльется.

Особое место занимает командующий ВВС фронта генерал-лейтенант авиации Е. С. Птухин. Дело в том, что еще 20 июня 1941 года он был снят с должности командующего авиацией КОВО по «делу об аварийности» (по которому были арестованы и позднее расстреляны генерал-лейтенанты авиации П. В. Рычагов и Я. В. Смушкевич) – но распоряжения об этом получить не успел и в течение первых двух дней войны продолжал руководить ВВС фронта. Увы, руководство это было малоудачным. Против ЮЗФ была сосредоточена не самая крупная группировка Люфтваффе – 4-й воздушный флот (4-й и 5-й авиакорпуса и воздушная миссия в Румынии), насчитывавший всего 1041 машину (в том числе 85 транспортных Ju 52) из 3470 самолетов, выделенных для войны на Востоке. [231] Тем не менее потери авиации фронта в первый день войны оказались крайне велики: 1453 машины на Юго-Западном направлении против 973 самолетов на Северо-Западном и 1497 самолетов на Центральном направлении. Судя по всему, одной из основных причин тому была плохо осуществленная маскировка аэродромов перед войной, и приводимые историками оправдания относительно нехватки для этого средств и материалов выглядят неубедительно. Кроме того, после потерь в первый день войны уцелевшая авиация фронта не была переведена на новые места базирования, а продолжала летать со своих старых аэродромов. Большое количество машин было захвачено противником на аэродромах во вполне исправном состоянии – например, такое произошло 24 июня под Луцком.

24 июня генерал-лейтенант Птухин был вторично снят с поста, отдан под суд за участие в «контрреволюционном заговоре» и расстрелян 23 февраля 1942 года. На смену ему прибыл генерал-лейтенант авиации Ф. А. Астахов (командовавший авиацией Киевского Особого военного округа до весны 1941 года). По словам Баграмяна, «результаты усилий Федора Алексеевича сказались быстро. В частности, ему удалось резко улучшить авиационную разведку. Добытые ей данные многое прояснили». Увы, это правда – в первые три дня войны воздушная разведка велась из рук вон плохо, следствием чего стали фантастические сведения о движении двух тысяч немецких танков к Ковелю – в немалой степени повлиявшие на действия (точнее, бездействие) 22-го механизированного корпуса.

Теперь стоит перейти к командирам подразделений. Командующий 5-й армией генерал-лейтенант Михаил Иванович Потапов неправильно оценил находящуюся перед ним группировку противника, счел, что главный удар наносится на его правом фланге в направлении на Ковель, и поэтому вовремя не прикрыл свой левый фланг. Это привело к образованию разрыва с соседом и прорыву немецкой ударной группировки к Луцку и Ровно. Тем не менее в течение первой недели войны руководство 5-й армии практически не утратило контроль за своими войсками и смогло организовать гибкую оборону. Во всяком случае, изначально наступавшие в направлении Владимир-Волынский и Порыцк 25-я моторизованная, 13-я и 14-я танковая дивизии не сумели рассечь оборону 5-й армии и прорваться сквозь нее, поэтому были вынуждены повернуть к югу. Таким образом, окруженные в первый день войны 124-я и 87-я стрелковые дивизии стали самой крупной потерей армии – причем остатки последней смогли прорваться из окружения и 28 июня вышли к своим в полосе 15-го стрелкового корпуса, сохранив боевое знамя дивизии. 124-я дивизия погибла в окружении, но умелой обороной сковала значительные силы противника и доставила ему много неприятностей, до 26 июня мешая полноценно использовать дорогу Сокаль—Берестечко.

Совсем по-другому показал себя командующий 6-й армией генерал-лейтенант Н. И. Музыченко. Он тоже переоценил силы противника в центре и на левом фланге своей позиции – и наоборот, не принял во внимание угрозу стыку с 5-й армией. Но кроме этого, он несколько раз прямо нарушил приказы командующего фронтом, саботируя переброску механизированных частей в полосу прорыва под Радзеховом и Берестечко и пытаясь использовать их на своем левом фланге. Между тем разведка не установила в этом месте сосредоточения механизированных частей противника, и поэтому никаких оснований считать этот район угрожаемым не было.

Уже в первый день войны Музыченко не выполнил приказ о переброске 4-го мехкорпуса под Радзехов. На следующий день он «наложил лапу» на 8-й мехкорпус, устроив ему безумный пятисоткилометровый марш (хотя роль командования фронта в этой акции тоже трудно переоценить). В результате 4-й механизированный корпус, одна из самых сильных ударных частей фронта, в сражении под Дубно участия так и не принял и вообще использовался крайне неорганизованно – фактически для усиления стрелковых частей. Немалую долю ответственности командующий 6-й армией несет и за переданный в его распоряжение 37-й стрелковый корпус, действиями которого никто не руководил (за исключением время от времени вспоминавшего о нем штаба фронта), а также за 14-ю кавдивизию, которую не видели ни в атаке, ни в обороне.

Остановимся теперь на командирах механизированных корпусов. С 22-м мехкорпусом все обстоит просто и печально. К началу войны дивизии корпуса были разбросаны на огромном пространстве, и управлять ими оказалось невозможно. Командующий корпусом генерал-майор Семен Михайлович Кондрусев погиб на третий день войны, после этого механизированное соединение перестало существовать как единая часть – чему в немалой степени способствовало и неразбериха с приказами, в результате которой командир самой сильной 41-й танковой дивизии полковник Павлов увел свою часть от фронта и попал в болото.

Девятый механизированный корпус Константина Константиновича Рокоссовского был наиболее слабым. Кроме того, он выдвигался из глубокого тыла и поэтому испытывал трудности с пехотой. Тем не менее действия этого корпуса оказались достаточно успешными – он сначала контратаковал и потеснил левый фланг 13-й танковой дивизии противника, а затем вел активную оборону на реке Стырь в районе Луцка, фактически удерживая весь левый фланг 5-й армии.

Девятнадцатый мехкорпус генерал-майора Николая Владимировича Фекленко тоже действовал неплохо. К сожалению, взаимодействие между его дивизиями оставляло желать лучшего – в немалой степени это было вызвано отсутствием моторизованной пехоты для «полевого заполнения» захваченной территории. В результате достигнутый 25–26 июня успех под Млиыновом и Дубно не был реализован. Обе танковые дивизии корпуса превосходно атаковали – но, обнаружив у себя на флангах подвижные соединения противника, неизменно отходили назад, даже не уточнив численность обошедших их вражеских частей. В результате с 27 по 29 июня корпус вместе с 228-й стрелковой дивизией отступал под натиском противника, составлявшего примерно половину 13-й танковой дивизии.

Командир и практически весь руководящий состав 8-го механизированного корпуса проявили себя в сражении великолепно. Несмотря на череду нелепых приказов сверху, генерал-лейтенант Дмитрий Иванович Рябышев сохранял самообладание и продолжал контролировать и координировать все действия своих дивизий. Он был единственным из командиров, кто организовал ведение разведки и имел внятное представление о находящемся перед ним противнике. К сожалению, карьеры генерал Рябышев так и не сделал – в 1945 году он закончил войну в должности командира стрелкового корпуса, все в том же звании генерал-лейтенанта. Воистину, в Отечестве нет не только пророка, но и полководца…

Командир 15-го мехкорпуса генерал-майор Игнат Иванович Карпезо проявил весьма средние способности как руководитель механизированного соединения. Он не сумел организовать разведку местности перед собой, и поэтому в течение 23–26 июня корпус продолжал наступать фактически вслепую. После ранения генерала Карпезо в должность командира корпуса вступил начальник штаба полковник Ермолаев, который с руководством явно не справился – впрочем, дезорганизующая роль приказов из штаба ЮЗФ проявилась и здесь.

О командире 4-го механизированного корпуса генерал-майоре Андрее Андреевиче Власове что-либо сказать очень тяжело. До самого последнего времени на этом имени лежало табу, поэтому в советской литературе описаний и оценки действий 4-го мехкорпуса просто не было. Кроме того, с самого первого дня войны корпус оказался буквально распотрошен из-за того, что командующий армией и командование фронта пытались перетянуть его на себя. Но в любом случае та часть корпуса, что осталась в распоряжении 6-й армии, в боях под Львовом действовала разрозненно, и как командир корпуса генерал Власов себя ничем не проявил. Между тем, у него был самый мощный из мехкорпусов РККА – в его составе находилось около четверти всех танков КВ и Т-34, имевшихся в Красной Армии. Ведь даже после отправки к Радзехову части 8-й танковой дивизии в двух остальных дивизиях корпуса насчитывалось около 570 танков, из которых 220 Т-34 и КВ. Возможно, 99-я стрелковая дивизия, которой Власов командовал в 1940 году, и была лучшей стрелковой дивизией РККА (как о том пишут некоторые современные историки) – но «то, что годится для парадов, не все пригодно для войны…»

И все-таки – где и когда были допущены самые главные, самые роковые ошибки? Вряд ли когда-либо можно будет ответить на этот вопрос так, чтобы уже не требовались другие ответы. Тем не менее можно попытаться предположить, что произошло бы, если бы 8-й мехкорпус сразу же по сосредоточении в районе Бродов (то есть 25 июня) получил от командования фронта самый простой и логичный приказ – наступать по шоссе на Дубно, а не по бездорожью на Лопатин и Берестечко.

Т-35, брошенные на одной из рембаз

Да, командование Юго-Западного фронта могло не осознавать, что поступающие к нему оперативные данные сильно запаздывают. Но оно обязано было понимать, что так же сильно будет запаздывать и реакция на его приказы, что находящиеся в движении моторизованные части просто физически невозможно мгновенно сосредоточить в одном месте, особенно с учетом крайней нехватки автотранспорта. Если 25 июня немецкие подвижные части находились в Дубно, то можно было предугадать, что к моменту сосредоточения наших войск для контрудара противник уже продвинется гораздо дальше. В конце концов, основной принцип оперативного искусства – реагировать не на уже произошедшие действия противника, а на те его действия, что еще не произошли. Как в шахматах — предугадывать следующие ходы оппонента… что в конце концов командование ЮЗФ и попыталось сделать, отведя войска для парирования воображаемого поворота ударной группировки противника на Тарнополь.

Если бы вместо этого еще 24–25 июня, сразу по получении данных о направлении движения немецких танковых дивизий в разрыв между Луцком и Бродами, командование фронта остановилось на решении о нанесении мощных фланговых ударов по сходящимся направлениям (на чем настаивал Г. К. Жуков), то ход дальнейших событий мог бы оказаться совсем иным. В частности, 26 июня части 12-й и 34-й танковых дивизий, заняв Дубно, встретились бы на его восточной окраине с передовыми отрядами 43-й танковой дивизии 19-го мехкорпуса. Одиннадцатая танковая дивизия оказывалась в плотном кольце окружения, у 13-й танковой дивизии глубоко обнажался правый фланг, а подходящая к фронту 16-я танковая дивизия оказывалась под ударом одновременно с двух сторон… И при этом сразу три советских танковых дивизии наконец-то выходили на беззащитные коммуникации немецкой ударной группировки.

Не приходится сомневаться, что дальнейшие события в полосе Юго-Западного фронта в этом случае тоже развивались бы несколько по-другому…