• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Продолжение статьи "Полковой миномет" ("ТиВ" № 12/2002 г.)

На пересыльном пункте, располагавшемся рядом с тюрьмой «матросская тишина», в длинных коридорах, выстланных двухцветными метлахскими плитками, вдоль стен находились десятки человек, выписанных из госпиталей или отпущенных из военной комендатуры. Они ожидали формирования команд, направляемых в различные воинские части.

Обстановка на пересыльном пункте была терпимая. Старшины, под надзором которых находились военнослужащие всех возрастов, званий и специальностей, охотно давали всем желающим увольнительные записки на один, два и лаже три дня. Их либерализм объяснялся очень просто: дневные сухие пайки, выдававшиеся утром, оставались в руках «благодетелей». А ушедшие в увольнение сами могли прокормиться у родственников или знакомых. Получив увольнительную записку со строгим предупреждением не попадаться военным патрулям, особенно в метро, я поехал к себе домой на Кузнецкий мост. Пошарив н старом буфете и не найдя ни крошки съедобного, пошел к товарищам по школе. Один — Сергей Дорофеев, не призванный н армию по зрению, учился в институте иностранных языков. Другой — Александр Легезо учился в энергетическом институте, студентов которого в армию не брали. Переночевав у него одну ночь и понимая, как сложно было его матери накормить при карточной системе еще одного человека, я решил раньше времени вернуться на пересылку. Утром нам всем приказали одеться, выйти в закрытый со всех сторон двор, построиться в каре и своими глазами увидеть, как ввели дезертира, прочитали ему приговор и расстреляли при всем честном народе, е воспитательной точки зрения, надо полагать.

В конце марта 1943 г. я был направлен с группой красноармейцев и сержантов артиллеристов в учебный 15-й самоходно-артиллерийский полк на станции Икша Савеловской железной дороги. Полк располагался на территории недостроенного завода «Гидропривод». Меня приятно удивила чистота и порядок военного городка. Ешс больше удивили и насторожили часовые у полкового знамени. Они были одеты в синие комбинезоны и танковые шлемы. У здания штаба стояла странная машина. Ее ходовая часть была от немецкого танка Т-111. Но вместо башни, в какой-то несуразной бронезащите. напоминавшей самодельные бронепоезда времен Гражданской войны, стояла знакомая всем фронтовикам пушка ЗиС-3 (не путать с САУ СУ-76И на базе немецкого Т-1 II).

Стремление придать подвижность на поле боя этой отличной, безотказной пушке и привело к созданию такого гибрида. Решение было вполне своевременным, позволившим на начальном папе создания отечественной самоходной артиллерии использовать трофейные танки. После победы под Москвой и особенно после Сталинградской битвы Красная Армия получила в качестве трофеев несколько сот немецких Т-1 II. Самоходно- артиллерийские установки под индексом СУ-76И (иностранные) были изготовлены на заводе № 37 в количестве 200 штук.

Мало известен тот факт, что в Германии на базе устаревших танков венгерского и чехословацкого производства выпускались легкие самоходно-артиллерийские установки с трофейной (нашей) пушкой ЗиС-3 (немцы уже тогда оценили ее достоинства). Попытки создать в СССР гак называемый артиллерийский танк относятся к периоду 1928–1935 гг. Тогда были построены и испытаны танки Т-26 с пушкой калибра 76.2 мм и ВТ-7А с пушкой калибра 76.2 мм КТ образца 1927/32 гг.

В конце 1942 г. возникла острая необходимость иметь подвижную самоходную артиллерию: с пушкой калибра 76 мм для сопровождения пехоты и с пушкой калибра 122 мм для поддержки танков. 122-мм пушку размещали на базе Т-34. С установкой 76-мм пушки ЗиС-3 было сложнее. Не было подходящей базы. Легкий танк Т-60 конструкции Н.А. Астрова обладал прекрасно отработанной ходовой частью с торсионной подвеской опорных катков, надежной трансмиссией. 70-сильный автомобильный двигатель, при общем весе танка 6.4 г делал его быстроходным. поворотливым, но слабо защищенным. После выпуска 6000 штук этот танк был снят С производства. Установка на его базе 76-мм пушки была невозможна. Лучше для этой цели подходил новый легкий танк Т-70. Он имел удвоенную мощность двигательной установки, был больше по размерам и сильнее Т-60 но броневой защите. Увеличив длину корпуса и добавив по одному опорному катку на борт, можно было обеспечить размещение в неповоротной башне пушки ЗиС-3, ее расчета, состоящего из трех человек, и боекомплекта из 60-ти выстрелов.

В начале Великой Отечественной войны часть оборудования и работников Коломенского паровозостроительного завода была эвакуирована в город Киров. Там. на одном заводе сельскохозяйственного машиностроения группа конструкторов под руководством С.А. Гинзбурга, возглавлявшего создание довоенных танков, в частности трехбашенного Т-28, и паровозостроителя М.Н. Щукина доработало шасси танка Т-70. С целью увеличения полезной плошали под пушку, в передней части корпуса установили два коротких силовых агрегата, полностью заимствованных у танка Т-60. Каждый агрегат имел свой радиатор, муфту сцепления и коробку передач.

Для синхронизации работы двух двигателей и двух коробок передач были устроены специальные системы управления, оказавшиеся неэффективными.

Первая партии самоходок пол индексом СУ-12 была спешно отправлена на Волховский фронт. Подавляющая часть машин вышла из строя из-за поломок силовых агрегатов. Хорошо задуманная машина с прекрасной надежной пушкой могла погибнуть в начале своего в дальнейшем победного пути. С.А. Гинзбург был разжалован в рядовые, направлен на фронт и там погиб. Суровое было это наказание за неудачу.

Положение исправили Главный конструктор ГАЗа А.А. Липгарт и его заместитель по танкам А.А. Астров. Практически не меняя компоновки СУ-12, вместо двух отдельных двигателей они сумели установить агрегат удвоенной мощности, где двигатели ГАЭ-203 были соединены последовательно и работали на одну муфту сцепления, одну коробку передач, как это было сделано в танке Т-70. Сместив пушку ЗиС-3 влево от осевой линии на 200 мм, в боковом отделении выделили место для радиатора системы охлаждения обоих двигателей. Карбюраторы двигателей и систему управления ими перенесли влево, что обеспечиваю простоту управления ими и их регулировку.

Соединение последовательно двух коленчатых валов было не простым делом. В начале испытаний на стендах последняя коренная шейка первого вала, не выдерживая удвоенных нагрузок, ломалась. Вначале она выходила из строя после двух часов работы. Далее после доработок — после В; 15 часов. До заданных 100 часов непрерывной работы под нагрузкой она не дотягивала. Положение было критическое. Задача была не простой, но решилась она в процессе создания легкого танка Т-70 в 1942 г.

Показ Т-70 в Кремле прошел хорошо. Сталину и членам правительства машина понравилась. Было дано указание срочно пускать ее в производство. Но проклятая шейка вала, как веревка на шее, висела у Липгарта и Астрова. Только в последний момент, изменив галтель в;ша и технологию, удалось избавиться от этой неприятности. Одновременно с Т-70 производство СУ-76М (СУ-15) началось на Кировском (Вятском) заводе, машиностроительном Мытищинском и на автогиганте ГАЗ в городе Горьком. Увеличение боевого веса СУ-76М до 10,7 т не снизило ее ходовых качеств. Обеспечивая прекрасную проходимость и скорость до 40 км/ч, машина защищала экипаж от пулевых и осколочных повреждений. Это позволяло ей выходить на огневой рубеж с расстоянием до цели 500–600 м. При ведении боя в населенных пунктах можно было безопасно приближаться к противнику на близкое расстояние. С закрытых позиций огонь самоходок достигал целей, отстоящих на десяток километров.

В запасном полку в Икше кроме самоходки на базе немецкого танка стояли несколько «тридцатьчетверок», у которых вместо башен и танковых пушек виднелись короткоствольные гаубицы. Это были самоходки СУ-122, именуемые в просторечии «ракетницами». За ними в одном ряду стояли изящные самоходки СУ-76, называемые «коломбинами». Я подумал: кем теперь ты будешь, ефрейтор Уланов? Артиллеристом, танкистом или шофером. Когда я узнал, что «коломбины» имеют по два автомобильных мотора, мне захотелось прокатиться на этой красавице, поуправлять ей.

СУ-76 (СУ-12)

1 — Пушка ЗиС-3; 2 — Боеукладка; 3 — Двигатель ГАЗ-202; 4 — Сцепление; 5 — Коробка передач; 6 — Главная передача с бортовым фрикционом; 7 — Соединительный вал

СУ-76М (СУ-15)

1 — Пушка ЗиС-3; 2 — Боеукладка; 3 — Силовой агрегат из 2-х двигателей ГA3-203; 4 — Соединительная муфта; 5 — Сцепление с коробкой передач; 6 — Главная передача с бортовыми фрикционами. 7 — Левая полуось; 8 — Топливные баки; 9 — Аккумуляторы

Членов нашей вновь прибывшей команды распределили по батареям. Мне досталось назначение в учебную батарею на должность механика-водителя СУ-76. Теоретические занятия проводились в классе, где на видном месте стоял силовой агрегат СУ-76М и главная передача с бортовыми фрикционами в сборе и россыпью. Четыре самоходки СУ-76 стояли в парке на подкладках из железнодорожных шпал под гусеницами. Брезенты, закрывающие машины, были тщательно увязаны.

Вся территория учебного полка была подметена так, что ни одной соринки не было видно. Все обитатели полка сидели по своим учебным классам. Только изредка мелькали пробегающие фигуры в обмотках и с противогазом. Начальство полка строжайше запрещало ходить нормальным шагом. Тот. кто шел таким образом, считался бездельником. Поэтому нужно было бежать, показывая, что ты спешишь по делу и не должен отвлекаться от него. Командир полка, цыган по национальности, полковник Вораксо был строг во всех отношениях. И порядок во всем, как он требовал от своих подчиненных, царил во всем городке «Завода гидропривод».

Курс моего обучения механиком-водителем подходил к концу. Программа его предусматривала 12 полных часов танковождения. Реально же получалось не более трех часов. Однако мне повезло. В конце августа 1943 г. наш полк был передислоцирован со станции Икша в Ивантеевку. Мне довелось вести одну из учебных «коломбин» по дорогам Подмосковья. Тогда я вполне почувствовал отличные ходовые качества и прекрасную управляемость «коломбины». Все машины прошли этот путь без поломок. Самоходки же со 122-мм орудием на базе Т-34 из- за неисправностей пришли в Ивантеевку' только на второй день.

В октябре я был направлен с маршевой командой на станцию Мамонтовка, где формировался 999-н самоходно-артиллерийский полк. Двадцать одну машину мы должны были получить в Кирове. Знатоки ворчали: что-то они там, в Вятке, умеют делать кроме деревянных игрушек? Лучше бы получать их в Горьком. Но вятские машины изготавливались по конструкторской документации, разработанной на ГАЗе. Технологическая дисциплина была под строгим надзором Липгарта, Астрова и других ГАЗовцев. Пушку в Вятке получали из Перьми, двигатели из Горького, бронекорпуса из Выксы. Мурома, Подольска.

Только в элементах конструкции по главной передаче в Вятке уступали ГАЗу; конические шестерни главной передачи там делали не спиральными, а прямозубыми. Не было станков-глиссонов. Вятские главные передачи были более шумными и несколько больше грелись в работе.

Механики-водители нашего полка, участвуя в сборке своих машин, вернулись с ними на формирование. Кроме самоходок полк получил двадцать грузовиков ЗИС-5 («Урал-ЗиС»), двадцать грузовиков ГАЗ-MM, две летучки, два «Виллиса» и два американских автомобиля «Додж» 3/4. Для повышения самостоятельности самоходной батареи, каждой были приданы но гусеничному тягачу «Комсомолец» и по мотоциклу «Красный Октябрь». Впрочем, перед отправлением на фронт эти добавки были изъяты. Всего в полку было не более 180 человек, и в том числе 45 офицеров.

На железнодорожный состав мы погрузились в конце ноября в Мытишах. Как только застучали колеса, третья скудноватая продовольственная норма была заменена второй. Пшенный суп стали заправлять консервами из красной рыбы. Куда мы едем? Этого никто не знал. После десяти дней пути, где картины разрушения — взорванные мосты, сгоревшие дома, заваленные под откос железнодорожные вагоны — сменяли друг друга, мы переехали по шаткому деревянному мосту через Днепр. Этот мост, построенный военными саперами за несколько недель, располагался между двух металлических взорванных и рухнувших в воду стальных мостов. Перед нашим эшелоном, движущимся со скоростью пешехода, открылась величественная картина колокольни и куполов Киевско-Печорской Лавры. Это был освобожденный Красной Армией многострадальный Киев. Еще сотня километров на Запал — и разгрузка под налетевшими «Юнкерсами» на станции Ирша. Потери от бомбежки были незначительными. Вскоре вторая продовольственная норма была заменена на первую. Хлеба стали давать по 900 г и волки по 100 г. Придя в себя, построились в колонну и двинулись по зимней дороге дальше на запад в сторону города Коростень. В местечке Чеповичи по указанию начальства все самоходки и грузовики были выкрашены белой меловой краской. Мела было много — Украина! «Коломбины» стали похожи на невест в белых платьях, только серебрились кружева гусениц.

СУ-76М

Ночью наша батарея без света вошла в незнакомую деревню. В корпусах самоходок светились малиновым цветом выхлопные коллекторы двигателей. На приборной доске фосфористически зеленели цифры и стрелки приборов. Ноги в ботинках и обмотках замерзали до бесчувствия. Правое плечо было горячим, левое — от близости баков с 400 л бензина Б-70 — холодило. В систему охлаждения был залит этилен-гликолевый антифриз в количестве 60 л.

Самос опасное было упустить момент, когда стрелка аэротермометра (после остановки двигателей) переходила отметку 35 град. С. При более низкой температуре охлаждающей жидкости в зимнее время можно было не запуститься. Одним из немногих недостатков СУ-76 была слабость двух шестивольтовых аккумуляторов 3-СТЭ- 112. Если механик-водитель проспал, проморгал падение температуры, то была еше надежда на электрозапуск. Для этого в клеммной коробке переставлялись перемычки таким образом, чтобы один из стартеров был отключен. Второй стартер, которому предстояло крутить спарку из двух двигателей, получал удвоенную мощность и активней вращал коленчатые палы. Если же и таким образом запуск не получался, то оставалась вероятность «оживить» силовой агрегат вручную с помощью огромной рукоятки, рассчитанной на приложение силы двух, а то и трех человек. Последний способ — буксировка другой машиной. Но способ этот был варварским из-за перегрузки трансмиссии.

Особое внимание требовалось для проверки работы двух спаренных двигателей. Соединительная муфта превращала силовой агрегат в увеличенный до 12 цилиндров рядный двигатель. При правильной регулировке их систем зажигания, управления дроссельными и воздушными заслонками различить их работу было трудно. Каждый двигатель о отдельности имел свой манометр давления масла, и если один из двигателей не работал, то у него (неработающего) стрелка манометра была не на нуле, а шла по шкале в зависимости от оборотов соединенных двигателей. По нагреву выхлопных труб и глушителей один из неработающих двигателей себя не проявлял. Самым простым способом проверки работы двигателей была подвеска перед выхлопными трубами водительских перчаток. Перчатка на работающем двигателе раскачивалась с большей амплитудой, на неработающем — едва шевелилась. Этот способ я использовал еше будучи механиком-водителем. а впоследствии командиром самоходки и зампотехом батареи.

Для того чтобы размять и согреть ноги, я вылез через свой люк. обошел машину, проверил, как натянуты гусеницы. Прекрасно управляемая "коломбина” была очень чутка к неравномерности натяжения правой и левой гусениц. Проверка правильности натяжения была проста: на переднюю холостую, свисающую с ведущей звездочки гусеничную ветвь надо было наступить ногой у первого опорного катка — два трака должны лечь на землю. Если лежит больше траков — гусеница натянута слабо, если меньше — туго.

Кругом было тихо. Справа и слева виднелись хаты с соломенными крышами. Сев на свое водительское место и увидев, что стрелка аэротермометра позволяет поспать полчаса, я закрыл люк. Проснулся я от стука в лобовую часть и громкой ругани. Приоткрыв люк. я увидел двух военных, одетых в белые чистые полушубки. Один маленький и толстый, в папахе. Другой, высокий и тощий, подсвечивал маленькому карманным фонариком. "Почему стоишь здесь? Где командир?" — кричала папаха и пыталась концом палки ткнуть меня. Я захлопнул люк, прищемив палку. "Отпусти палку!" — командовала папаха. Слегка приподняв люк, я вернул ему ее. Толстый и тощий обошли машину и стали стучать по рубке, вызывая командира. Младший лейтенант Каргинов. откинув заднюю часть брезента, выпрыгнул на землю и получил несколько ударов по спине. Подбежавшему комбату тоже влетело. Оказывается, мы остановились не в том месте.

Комбат и Каргинов пошли пешком, дав знак следовать за ними. На первой передаче и малых оборотах даже на мерзлой земле машина двигалась бесшумно. «Тридцатьчетверка» со своими лязгающими гусеницами разбудила бы всех на три километра вокруг.

Когда начало светать, пехота пошла вперед для захвата хутора. Несколько раз поднимались наши серые шинели, но хутор взять не смогли. На его окраине стоял немецкий четырехосный пушечный броневик и своим огнем не подпускал пехоту. Каргинов приказал мне довернуть самоходку вправо и со второго выстрела бронебойным снарядом снес у броневика башню. Это была наша первая и. к сожалению. последняя победа. Через два дня крупное немецкое орудие (возможно, это был “Фердинанд”) с расстояния 1500 м подкалиберным снарядом пробило лобовую броню нашей "коломбины".

Следуя советам опытных механиков- водителей, я работал на заднем топливном баке, оставляя передний полным. Из- за этого не произошло мгновенного взрыва. Пробив лобовую броню, болванка снесла верхнюю часть аккумуляторов, обрызгав меня электролитом. Карманы своего бушлата я отпорол еще в эшелоне. Ремень с пистолетом "ТТ" повесил пол бушлатом. Все это помогло быстро вскочить из машины, ни за что не зацепившись. Удар я почувствовал сразу вслед за вспышкой выстрела. Вылетел из люка, который был открыт, и побежал вперед, стараясь убежать подальше. Споткнувшись, упал в окоп. Лежа в нем, ощутил удар и пламя вспыхнувшего бензина. Потом начала рваться боеукладка.

Когда все кончилось, я пошел к своей “коломбине", которая из красотки превратилась в обгоревшую ведьму. В боевое отделение боялся взглянуть. Стало горько, тоскливо, сиротливо. Вдруг слышу: "Уланов, чеши сюда". Из-за маленького сарайчика выглянули трое. Я побежал к ним — это же были мои товарищи! Все живы! Несколько дней терзан особист: а не сами вы сожгли самоходку? Потом отстал. убедившись в нашей невиновности.

Зампотех полка приказал мне принять полуторку у заболевшего солдата. Я стал возить раненых на соломе в кузове в сопровождении санитара дяди Мити, бывшего директора Кинешменского лесопильного завода, за какие-то проступки лишившегося своей должности. Потом для перевозки раненых выделили «Додж» 3/4, а я стал возить офицера связи полка. В конце декабря 1943 г. при вторичном взятии города Коростеня я повез штабного офицера и начальника шифрованного отдела Штабной сидел со мной в кабине, другой в кузове.

К концу дня Коростень был полностью освобожден. Трассирующие дуги автоматных очередей с нашей стороны и от противника удалялись на запад. Звуки их становились все глуше и неразборчивей. Подъезжая к городу, мы ехали но широкому заснеженному полю. Все оно было усеяно небольшими бугорками. Через снежное прозрачное, как кисея, покрывало просвечивай! серые и зеленые пятна. Это были солдаты, павшие в бою. Серые шинели — наши, зеленые — немцы. Стараясь объезжать эти бугорки, мы подъехали к разобранному деревянному мосту через реку Уж. Моя полуторка наехала передним левым колесом на немецкую противотанковую мину. Удар был таким сильным. что я потерял сознание. Но мелькнула дурацкая мысль: взорвался мотор. Пришел в себя, открыл глаза, но ничего не увидел. Показалось, что ослеп. Стал пытаться протереть глаза, но руга натолкнулась на брезент, которым была покрыта крыша кабины. Откинув его и горячо радуясь. что вижу, стал ощупывать ветровое стекло. Оно было необыкновенно прозрачным: стекла-то просто не было! Не было капота, радиатора, левой дверцы кабины. Когда я вывалился из машины, увидел, что нет колеса, а ступица стоит в небольшом углублении в мерзлой земле. Капитан Семенов, сидевший рядом со мной в кабине, получил ранения в живот и ноги, а офицера связи ударило оторвавшейся фарой и выбросило из кузова. Пока он ходил за санитарами, мы пролежали на морозе часа два. У меня была контузия, химический ожог, обморожение рук, ушей, носа и множество мелких царапин на левой руке и ноге. Левую полу шинели разорвало на клочья. Не знаю, что стало с капитаном, а я. пролежав три недели на соломе эвакогоспиталя, был выписан в батальон выздоравливающих.

По дороге в город Овруч увидел колонну полка новеньких СУ-76. Сердце мое учащенно забилось. Если не попаду в свой полк, так хоть в этот попрошусь. Начальник штаба в щегольском меховом жилете, подозрительно оглядев меня — в шинели с выдранной полой, небритого с обмороженным лицом и изжеванным танкошлемом на нечесанных патлах — посоветовал набраться сил, привести себя в вид, достойный сержанта Красной Армии. Надо полагать, что он был прав.

В Овруче. узнав, что я механик-водитель и шофер, меня “купил" представитель 26-й отдельной роты охраны штаба 13-й армии. Там меня посадили на единственный в роте трофейный танк T-IV. Попробован его на ходу и проехав на нем несколько десятков километров, я мог оценить его ходовые качества и удобства управления. Они были хуже, чем у СУ-76. Громадная семискоростная коробка передач, расположившаяся справа от водителя, утомляла жаром, воем и непривычными запахами. Подвеска была жестче, чем у СУ-76. Шум и вибрация от мотора "Майбах" вызывала головную боль. Танк пожирал огромное количество бензина. Десятки ведер нужно было заливать через неудобную воронку. Вернувшийся старый механик-водитель стал настойчиво добиваться. чтобы его посалили на прежнее место. Против меня он стал плести интриги: дескать, Уланов ленив, много спит, машина грязная, комсомольский билет потерян. И добился своего. Место это было тепленькое — штаб армии ближе двадцати километров к переднему краю не приближался. А н танке было не более 5 снарядов к 75-мм немецкой пушке. Но, надо отдать ему справедливость: разобравшись с моим утраченным комсомольским билетом. он добился того, чтобы мне был выдан новый, а меня пересадили на броневичок БА-64.

В мае 1944 г. мне предложили поехать на учебу в Московское танковое училище. Я с восторгом согласился. Но вместо Москвы нас, несколько человек, посадив в машину, привезли в город Кременец на трехмесячные курсы младших лейтенантов 13-й армии. Наши протесты не возымели действия. Последовала угроза исключения из комсомола. Пришлось смириться. На трехмесячных курсах готовили командиров стрелковых и пулеметных взводов. Я попал в пулеметный. Основными предметами обучения была политподготовка. тактика и материальная часть. Требовалось. чтобы курсант мог с завязанными глазами разобрать и собрать пулеметы “Максим”, ДП и немецкий МГ-34. В конце августа 1944 г. я был выпущен младшим лейтенантом, командиром пулеметного взвода. При формировании части в городе Дембе в Польше получил взвод из 18 человек, три пулемета “Максим” на станках Соколова, пулеметные патронные коробки и другое имущество. Чувствовал себя неуютно. На мое счастье в полк приехал офицер. В кожаной куртке и с танковыми эмблемами. Согласно директиве штаба фронта он отыскивал самоходчиков. по разным причинам попавшим в пехоту. Подойдя к нему, я сообщил, что я механик-водитель СУ-76.

— А командиром орудия сможешь быть?

— Смогу.

Через 15 минут, сдав свой взвод заместителю. я сидел в грузовике, увозившем «выловленных» самоходчиков.

1 — й Украинский фронт. Сандомирский плацдарм, ноябрь 1944 — январь 1945 гг. 4-я батарея 1228-го самоходно-артиллерийского полка

Проверка работы двигателей СУ-76М

В 1228-м самоходно-артиллерийском полку я получил старенькую, но исправную машину. Механиком на ней был харьковчанин Писанко 1927 г. рождения. Худенький, слабенький с красным носом. Но очень исполнительный. Дорогой Писанко! Ты спас мне жизнь, вовремя остановив машину на ночной переправе через Вислу, когда я, идя впереди, неожиданно провалился в пролом настила…

Наводчиком у нас был Мигалатьев — артиллерист еще с Первой мировой войны. Заряжающим — Царев с тяжелой 152-мм самоходки, радующийся тому, что не придется таскать сорокапятикилограммовые снаряды. У нас-то они весили всего по 6.5 кг. Вскоре мы получили инструктаж. как бороться с «тиграми». Небольшого роста генерал-танкист коротко и убедительно изложил суть вопроса: "Становитесь по две машины. Одна открывает огонь и, пятясь назад, выманивает “Титра". Когда он подставит свой бок, другая бьет по нему с расстояния не более 300 м". Наука была предельно простая!

После ночного пяти десяти километрового марша и форсирования Вислы мы зарыли в капониры пять машин нашей батареи на километровом фронте. С восходом солнца немецкая артиллерия начала обстрел наших позиций. Он продолжался до темноты. Так продолжалось трос суток. Я обратил внимание на то. что многие немецкие снаряды не разрывались. Точных подсчетов не вел. было не до того, но примерно из 10 снарядов два не взрывались. Один снаряд влетел в бруствер моего капонира и не взорвался. Сначала мы на него косились с опаской. Потом привыкли и успокоились.

На третьи сутки пошли танки. "Тигров" среди них не было. Правее нас зарылись противотанковые пушки ИПТАПа (истребительно-противотанкового полка). Стволы их пушек лежали почти на земле. Общим огнем несколько танковых атак было отбито. Оставшиеся целыми немецкие машины уходили назад задним ходом. Очень нам помогли наши штурмовики Ил-2. С небольшой высоты они били по танкам реактивными снарядами, которые едва нас не задевали. При корректировке огня я пользовался перископом-зеркалкой. Но наблюдать через него было неудобно: при выстреле он дергался вместе с машиной. Мигалатьев посоветовал не пользоваться этой железкой, а смотреть напрямую. Сначала от ударной волны, идущей от дульного тормоза, закрывались глаза. Но потом привык и стал четче делать поправки. Место, где мы стояли, было неудачное — чистое поле, и нам во избежание потерь пришлось отойти назад к польской деревне. Жители ее ушли или прятались в подвалах, а стаи ошалевших от страха гусей белым пухом отлетали от мест, куда, разрываясь, падали снаряды.

Моя машина стояла под сливовым деревом и я. не вылезая из башни, все ел и ел вкусные ягоды. На второй день у меня расстроился желудок. На четвертый меня увезли в госпиталь. Там определили: дизентерия. Как вредна неумеренность в еде…

Через 12 дней я вернулся в полк и доложил об этом помощнику начальника штаба. Он сказал: «А у нас был твой однофамилец!» Я сказал: «Так это я и есть». Посмотрев на меня м все поняв, он отдал распоряжение, чтобы меня кормили и в офицерской столовой, и на солдатской кухне. Поблагодарив его, я спросил, когда получу машину. Ответ был прост: когда кого- нибудь из командиров самоходки убьют.

Ждать пришлось недолго. К счастью, никого не убили. Командир полка подполковник Турганов приглядел себе одного лейтенанта из 4-й батареи. Вот туда я и направился. Новый мой экипаж, люди все уже немолодые, встретили меня недоверчиво. Наводчик Щукин и механик-водитель Перепелица годились мне в огцы: им было под сорок, а мне еще не исполнилось и двадцати. А заряжающий Яшка Воронцов был старше меня на пять лет. Надо отметить, что в иерархической лестнице танкового экипажа заряжающий — или, как некоторые выражались, “затыкающий” — был ее нижней ступенькой. Командир самоходки, офицер, был полновластным хозяином своей машины и людей. Идеалом был строгий, грубоватый, но справедливый лейтенант. Мямли, слюнтяи, заискивающие перед экипажем, долго на своем месте не держались Наводчик, обязанность которого состояла в уходе за орудием, приборами наводки и наблюдения, сортировке и раскладке снарядов, — а самое главное, в меткой стрельбе, заменял командира при его отсутствии. Механик-водитель отвечал за работу двигателей, трансмиссии, ходовой части, командовал при заправке бензином или антифризом, следил за аккумуляторными батареями. Он мог поспорить с командиром относительно маршрута движения по пересеченной местности и преодоления препятствий. Нижняя же ступенька чистила снаряды от консервационной смазки, выколачивала грязь из траков, бегала на кухню с котелками и выполняла всю черную работу.

Перепелица и Щукин как бы вскользь проверяли мои знания машины и стрельбы из пушки. Почувствовав, что устройство машины знаю хорошо. Перепелица спросил, а не был ли я механиком СУ-76? Получив утвердительный ответ, подобрел. Через некоторое время, оказав мне честь, предложи;! есть из одною котелка с ним. Щукин и Воронцов ели из другого котелка. Свой офицерский доппаек я передавал в общие запасы. Выполнял вместе с экипажем все тяжелые работы. После нескольких боевых эпизодов, когда мы, подбив немецкий бронетранспортер, стали обладателями различных трофеев- поповских риз, рулона красивого бархата, камней для зажигалок — мои взаимоотношения с экипажем стали нормальными. Хотя я все время чувствовал покровительство старших.

В середине ноября на Сандомирском плацдарме наступило затишье. Артиллерийские дуэли прекратились. Авиация не появлялась. Только у нас в тылу за лесом поднимался аэростат наблюдателей. Наступили холода. Нужно было думать об обогреве машины. На «тридцатьчетверках» было проще. Под днищем разжигали костер из двух, трех бревен и они, медленно прогорая, грели всю машину. Масло на днище шкварчало и пузырилось, в машине стояла вонь, но было тепло. С бензиновой "коломбиной” такие штучки не проходили. Из штаба пришла директива: для утепления аккумуляторных батарей использовать войлок или собачьи шкуры. Легко сказать, собачьи. Где их взять? В округе все собаки были перебиты или разбежались. Стали углублять капониры, прикрывая их накатом из бревен, досок, и засыпать землей. Каждая передвижка батареи сопровождалась постройкой нового укрытия. Строительные работы стали настолько утомительными, что выход был один: под дулом пистолета приводить землекопов со своими лопатами. К моему удивлению, польские крестьяне, выполняя эти принудительные работы, после их завершения и распития “бимбера” (то бишь самогона) с нашей закуской умиротворялись и уходили домой без злобы. При пяти — восьмиградусном морозе в отделении. где стояла наша “коломбина”, вода не замерзала. В землянке, в зависимости от интенсивности топки, было тепло, а то и просто жарко, и мы обходились без телогреек и шинелей. В конце декабря, за неделю до новою 1945 г., к нам примчался взмыленный адъютант командира полка (бывший мой предшественник командир самоходки) и сообщил, что через час к нам прибудет Высшее начальство из дивизии, армии и фронта. У нас произошел небольшой переполох, так как в землянке стояла металлическая бочка с продуктом брожения сахарной свеклы, которой были засажены все неубранные из-за военных действий окрестные поля. Да и сама эта местность называлась «сахарный завод». Через узкий проход бочку с брагой (исходным продуктом самогоноварения) вытащить было невозможно; выливать ценный продукт было жалко. Приняли решение поставить бочку в дальний угол, закрыть брезентом, завалить шинелями и другим барахлом. Еще была надежда, что через узкий проход в землянку начальство со своими животами не пролезет.

Начальство, не менее десяти человек, прибыло через час. Я встретил всех у спуска в капонир. Командир полка приказал выгнать машину и изготовить ее к стрельбе. Двигатели были заранее прогреты и завелись сразу. "Коломбина”, приподняв на пандусе свою корму, быстро, но спокойно выехала на поверхность. Приказав Щукину поднять ствол в положение стрельбы на дальнюю дистанцию (17 км), я выскочил из боевого отделения и доложил о готовности. Начальству быстрота и четкость наших действий понравилась, но все, к моему ужасу, направились в землянку. Я, обогнав всех, первым влетел туда и пытался загородить собой злосчастную бочку. Когда же дым от двигателей рассеялся, стало попахивать бродившей свеклой. Один из генералов сказал, что у нас попахивает чем-то кислым. Командир, спасая положение, сказал: “Это ребята делают бражку". — “Бражку?" — "Да”.

— "Ну, это, пожалуй, можно Но бимбер-то у вас есть?”

“Есть немножко, товарищ генерал” — "Небось, дрянь какая-нибудь". Тут не выдержал наш главный винодел Лешка Перепелица, обиделся за свое мастерство, предложил попробовать. Начальство согласилось. Перепелица вытащил из заветного уголка две восьмисотграммовые фляжки, потом поставил на стол кружки и стаканы. Щукин открыл банку свиной тушенки. Ну. за скорую победу! Во фляжках была шестидесятиградусная… Крякнули, отерли слезы и стали шутить: ничего себе, бражка! За образцовое содержание матчасти, четкие действия экипажу объявили благодарность. Командир полка был очень доволен. Уходя, начальники сказали, что бражка хорошая, по советовали ей не увлекаться. А через час опять принесся адъютант и от имени командира полка попросил еше «огненной жидкости».

После Нового года все стали ожидать скорого наступления. По всему плацдарму подходила боевая техника. Позади «зарылись» (не во весь рост) тяжелые 152-мм самоходки. Связисты энергично строили линии шестовой связи. 4 января 1945 г. меня вызвали в штаб полка и объявили, что посылают учиться в Высшую офицерскую техническую бронетанковую школу Красной Армии на отделение зампотехов батареи СУ-76. Я стал отказываться, ссылаясь на нежелание расставаться со своими товарищами, на скорое начало наступления. Ведь до Берлина оставалось всего лишь 600 км! Начальник штаба, немолодой офицер, сказал: "Поезжай, сынок, учись. Это командир полка тебя посылает. Очень ему твой блиндаж понравился, а войну кончим и без тебя”. С каждым шагом на Восток удалялся я от своих товарищей, от моей дорогой "Коломбины". Когда переехал на попутной машине по льду Вислы, понял, что война для меня кончилась. Я еще не знал, что в июне вернусь в Германию с новыми горьковскими самоходками. не знал, что с 1946 по 1950 гг. буду испытывать в Кубинке танки. Многого не знал. Жизнь была еще впереди.

Во время Второй мировой войны воюющими танкопроизводящими странами — СССР, Германией, США, Англией было изготовлено более 300 тысяч танков и самоходно-артиллерийских орудий. По количеству выпушенных машин на первом месте стояла незабываемая «тридцатьчетверка». Их было изготовлено более 61 тысячи штук. На втором — все разновидности «Шерманов» — 47 тысяч. На третьем месте — СУ-76 (производилась тремя отечественными заводами: Горьковским автомобильным, Мытищинским машиностроительным и Кировским (Вятским)) — более 22600 штук. В это число совершенно справедливо нужно добавить и 8226 танков Т-70. Закончив Великую Отечественную войну на Дальнем Востоке, "коломбины” воевали в Северной Корее.

Алексей Ардашев, Семен Федосеев