• Главная
• Контакты
• Нашёл ошибку
• Прислать материал
• Добавить в избранное

Педагогику более близких времен представлять специально чаще всего не надо. С ней можно соглашаться и не соглашаться, спорить и убеждаться, вдохновляться ею или отвергать. Но совсем не так с отдаленными эпохами. Там иное, весьма странное освещение, там предметы отбрасывают неожиданные и причудливые тени. Там все недвижимо и неуловимо, в застывших формах — и в то же время необычайно податливо неосторожному движению мысли вопрошающего прошлое.

Вы можете спросить: если все так сложно, зачем вообще нам эта древняя история? Достаточно знать текущую историю образования и педагогической мысли, хотя бы, например, с начала XX века, — и все тенденции определены, осознаны, поняты. И мы готовы их развивать дальше.

А как быть с представлением о динамике глобальных перемен, лежащих в основе сиюминутных изменений? Как быть с пониманием глубинных основ процесса воспитания и обучения, учет которых напрямую связан с результативностью образования? Кардинальные изменения происходят длительное время, и чтобы их охватить сознанием, нужно выйти за пределы своей эпохи (равно как и для нахождения творческих решений по поводу современности). Такой выход — очень важный шаг, сделать который чрезвычайно трудно. Вне своего времени неуютно, холодно и пустынно, у нас нет опоры в привычных ориентирах шкалы ценностей. Но лишь в этом случае у нас есть шанс более или менее объективно взглянуть на самих себя, на суть того этапа современной культуры, который мы переживаем. Лишь ознакомившись с другими педагогическими культурами, мы сможем понять свою собственную — настолько, насколько необходимо для прогнозирования ее движения вперед.

Педагогическая культура средневековья, ее теории и идеалы, взгляды и нормативы до сих пор остаются неизвестными. Однако сформировать нормальное педагогическое мышление учителя без ее знания невозможно. Каждая культура или эпоха вносит свою неповторимость в жизнь человека, в комплекс его мыслей и чувств. Средневековая педагогика здесь не исключение. Долгими десятилетиями изгонялись и вытравливались из сознания советского человека библейские идеи учительно-дидактической парадигмы обучения. Педагогика сознательно отказывалась от рассмотрения воспитательных аспектов проблем Бога, души, формирования отношения к ближнему и т. д. Поэтому искажались и методы обучения пониманию добра и зла, порока и добродетели, высокого и низкого и т. д. Поэтому и изучать эпоху, в которую был создан комплекс христианской педагогики, было по-настоящему невозможно.

Средневековая эпоха имеет свою, особую, не похожую на нашу шкалу ориентации в учебно-воспитательных занятиях. Упор на воспитание верой — прежде всего. Вместо акцента на светское мирское рациональное научное знание — акцент на спасение души и на ее нравственное формирование, на добродетель и мудрость, объединившую разум, волю и веру. Вместо воспитания способности погружаться в собственную жизнь — ориентации на нее — подражание Христу, воспитание погруженности в Бога, ориентация на Господа и любовь к ближнему, на безгрешность перед лицом Его.

В средневековой педагогической традиции положительные результаты в воспитании и обучении далеко не всегда достигались постановкой человека в центр мироздания, отделением его от мира и противопоставлением его личной сущности всей вселенной. В средневековой педагогической парадигме, чтобы воспитать хорошего человека, ребенку не говорили: "Будь хорош, будь нравствен". Ему говорили: "Возлюби Бога и ближнего, как самого себя". Центром мироздания был Господь. Человек поверял себя его меркой, входил внутрь иерархии. И это было не так уж плохо.

Мы очень тесно связаны со средневековьем, теснее, чем нам подчас кажется. Многие из достижений логики, философии, психологии, математики, искусства, литературы, многие завоевания ума и сердца, которые пришли к нам из эпохи средневековья, составляют ее наследие в современном мире. К такому же наследию, но в образовательной сфере, мы и обратимся в этой книге. Оно будет рассказывать о себе само языком своих писаний и размышлений. Но сначала несколько предварительных слов для облегчения понимания сущности и этапов развития педагогической мысли и практики средних веков.

Начало нашей эры — время глубочайших кризисов античного мира. Огромная Римская империя перестала выдерживать собственную тяжесть. Кризисы III и V вв. привели к ее исчезновению на Западе и к превращению к VII в. Восточной Римской империи в Византию. Крушением Западной Римской империи отмечено начало средних веков, продолжавшихся до XV в.

Античная система образования строилась на идеях рациональности и автономности личности, примата светского начала, на идеях развития личности и знания как добродетели. Основой педагогики была полисная идеология, идеология коллектива более или менее равноправных свободных граждан, связанных общими обязанностями по отношению к государству. Культура полиса была скорее устной, нежели письменной, поэтому в центр образовательного процесса ставились искусство красноречия (риторика) и искусство правильного сочетания слов (по форме — грамматика, по содержанию — диалектика, т. е. логика и философия). В позднем Риме существовали три этапа формального обучения: школы литераторов (т. е. "грамотников"), обучавшие начальным навыкам письма, чтения и счета, школы грамматиков и школы риторов, обучавшие и риторике, и диалектике, и философии. Системой этих школ формировалась направленная на практическое решение проблем внешнего мира личность, воплощавшая в себе античный вариант так называемой культуры стыда, т. е. культуры, где личность в своем поведении более ориентирована на мнение сограждан (в том числе и из своего рода), чем на внутренние психологические переживания, в большей степени нацелена на наблюдение природы и общества, чем на интроспекцию потаенных сторон своей сущности. Активная направленность античного человека на внешний мир и действие в нем и с ним выразилась в создании прекрасных городов, развитии искусств, эстетике театра, эпической поэзии, философии, ораторском мастерстве, в публичном характере жизни.

Но в это же время в ближневосточных провинциях Римской империи, там, где частью римский и — более — греческий Запад встречается с Востоком, возникали подспудные, очень странные для римлян течения, на основе контакта восточных систем образования с некоторыми западными понятиями и идеями. Сторонники иранского бога Митры или Христа, Ахура-Мазды или гносиса как тайного знания, Исиды или Яхве смущали мир античной классики либо своей экстатической оргиастичностью, либо таинственной внутренней душевной работой, но в любом случае независимостью от полиса, государства и императорского культа.

"Чистый" Восток — это культура писца и культура сакрального знака и текста, божественного как по смыслу, так и по форме (божественное — материально). Развитие этой системы, но уже на новом уровне, мы видим в ближневосточной педагогике иудаизма. В ней все было проникнуто высоким смыслом, идущим от внутреннего постижения ритуала. Внутренним символическим значением, связью с Абсолютом наполнены все ситуации обучения. Семейный мир — одна из основных педагогических сред в иудаизме — понимается как преграда безбрежному хаосу, беспорядку и пороку, поднимается на высоту храма, а храм «опускается» на уровень дома и школы. Высшее назначение человека — воспитание и совершенствование ума и переплавление знания с помощью здравого смысла и сердечной работы в мудрость. Постоянное учение, поиск мудрости в священных книгах и в Боге стали религиозным категорическим императивом. Человек неучащийся пренебрегает Богом. Свят мудрец, достигший высот божественной науки. Тот же, "кто не учится — на смерть обречен"1. Последователь иудаизма — это "человек учащийся".

Объединение ближневосточной педагогики с системой греческого логико-философского образования породило раннехристианскую культуру. Педагогика библейского религиозного откровения и человека как единства духа и тела объединилась с триадой понятий греческой философии "плоть — душа — ум", породив в результате христианское понимание человека как противоречивого соединения тела (плотское), души (психическое) и духа (божественное). Античное противопоставление низменной инертной материи божественному разуму было преодолено христианством через умаление Бога до человеческой греховности (воплощением, страстями и смертью Иисуса) и возвышением этой греховности до Бога: мир — Божие творение для человека. Христос воспринимается как Педагог и одновременно как Отец (более значимый, чем физический глава римской фамилии) и как Ходатай за воспитуемого. Воспитание есть подражание учителей и учеников Христу. Образование — прояснение истины, обучение ее истолкованию, языку знаков, возвещающих божественную Истину. Ее постижение преображает человека изнутри, просветляет, просвещает его. Если античная образовательная модель направлена на достижение новых результатов в поисках истины, то средневековое христианское образование — именно прояснение, интерпретация и истолкование уже явленной и открытой людям Истины, ее познание через обучение.

Христианская средневековая педагогика обращена внутрь человека — этим она противоположна античной системе образования. Именно эта сторона привлекала к себе римлян в период упадка империи. Традиционное классическое образование стало ощущаться недостаточным. Разрушались государственные устои, разваливалась система управления, расстраивались финансы, рушилась мораль. Человек утрачивал привычные связи внутреннего и внешнего мира. Ему недоставало внутренней наполненности, и он становился учеником и адептом тайных мистических сект и культов.

Постепенно главным оппозиционным императорскому культу течением стало христианство. После безуспешной борьбы с ним, в 313 г., христианству был дарован статус официальной религии. Утверждение официальной Церкви обернулось впоследствии притеснениями язычников и иудеев.

Первоначально христианство полагало лишним учить детей мирским знаниям, ибо близко спасение людей всех возрастов — тех из них, кто этого и так заслуживает2. Но позднее, с расширением христианских общин и популяризацией движения, христиане оказались перед необходимостью открытия конфессиональных школ. Первоначально это были школы для тех, кто готовился к крещению (катехуменов). Туда поступали люди, уже получившие какое-то светское образование и потому не требовавшие обучения иным предметам, кроме необходимых для принятия таинства крещения, таинства христианского рождения. Обучение и воспитание в них было научением праведным поискам Бога и личностному взаимодействию с Ним. Школы катехуменов выработали ключевой для всего средневековья катехетический вопросо-ответный метод обучения (от греч. «катехео» — учить, наставлять устно, поучать, обучать, оглашать).

Став господствующей, христианская Церковь столкнулась с усиливавшейся в условиях кризиса античного мира необходимостью организации всего цикла обучения. На смену проблеме синтеза иудаизма и эллинства пришла проблема взаимоотношений христианского воспитательного комплекса со всем античным (греко-римским) образовательным комплексом. Может ли христианский учитель использовать в преподавании достижения античности? Нужны ли христианину наука, философия, литература, история, красноречие, если Истина явлена ему в Священном Писании? Что можно применять для его толкования, а что нельзя ни в коем случае? Таких и подобных этим вопросов было множество. Ответов тоже было немало, начиная с апологетов и Отцов Церкви3, и кончая Кассиодором, Григорием Великим и педагогами эпохи Каролингского возрождения. Ответы эти делятся на две группы: допускающие использование языческой классики в большей степени (как ступени в обучении и познании учеником мира) и в меньшей степени (как злейшего врага). Первое мы в большей мере встречаем у западных Отцов и в римско-католической Церкви, а второе — у поздних восточных Отцов, в сирийской Церкви и в греко-православном монашестве, которое в Византии более страдало от остатков язычества, чем католики в новых раннесредневековых государствах Западной Европы. Монашество имело в Греции рядом с собой живую традицию светского образования, опиравшегося на античные образы и достижения.

Христианская педагогика Отцов Церкви отвергает античный индивидуализм и своеволие, не отрицая индивидуальности. Упор делается не на внешнее в воспитаннике — будь то физическое развитие или умственные способности к риторике или литературе, науке или философии, а на внутреннее формирование духовной сущности на основе разума (познание человека, мира, Бога), веры (почитание Бога) и воли (служение Богу и ближнему) либо смирения.

В средневековой педагогической традиции эту внутреннюю работу рассматривают с позиции личности и ее, если можно так выразиться, моноструктуры, сводя все построение великолепного здания души (и человека как храма) к одному системообразующему ядру или принципу. Именно на соблюдение этого принципа (как бы он ни назывался) и должна быть прежде всего направлена энергия наставника. Такая нуклеарность построения человека — это облеченное в новые одежды в новых условиях, но зародившееся еще в античности атомарное рассмотрение индивида, подчиненного мирским или божественным нормам и взаимосвязям. Общинность семьи (семейного воспитания) и общинность средневековой корпорации (групповое обучение и воспитание) в своем коллективном обращении к Богу прорастали индивидуальными ростками человеческих душ молодых поколений, не мыслящих себя вне группы, но не мыслящих себя также и вне обращенности к Богу и активного диалога с Ним пусть наивно-младенческого. Средневековая традиция сохранила характерную черту древневосточного педагогического мировоззрения, рассматривавшего формирующегося человека как неразрывную и несамостоятельную (в конечных своих пределах и действиях) часть стройного иерархически организованного мироздания, но внесла в него самостоятельную волю и психологию индивида.

На Востоке, в Византии, подобной теоретической установке противостояло античное наследие. Монашеское христианство порождало общинность и аскетизм, античное, прежде всего греческое, наследие — утилитаризм и прагматизм обыденной жизни и воспитания.

В то же время и на Западе с его неоплатонической традицией божественного развертывания вселенной (космоса) индивидуально-личностный подход корректировался общинно-иерархическим принципом.

Все дело было в последовательности, силе и удельном весе тех или иных воспитывающих принципов, вкладываемых в воспитание ученика. Но в любом случае воспитание христианина проходило в условиях постоянного и напряженного общения с Господом, чему способствовали изучение Священного Писания, начинавшееся с Псалтири, размышления о тексте Писания, молитва, проповедь, исповедь и покаяние.

Что же могло быть взято из античного наследия для христианского образования — сознательно или бессознательно? Что переносилось из римского образования в христианское? Самое основное — язык, логика, право, науки. Язык античного Рима стал общеевропейским письменным языком. Его изучение удержало многие школы грамоты от краха и помогло открытию новых. Оно способствовало становлению регулярной латинской школы в Западной Европе, что явилось огромным достижением как для тех лет, так и в перспективе, поскольку обусловило институализацию передачи и усвоения традиции и накопления в ней в процессе ее трансляции возникавших новшеств. Главным было то, что латынь с момента перевода на нее Библии стала обязательным сакральным языком обучения. Сложившийся в античности язык нес систему понятий, выражений, конструкций, не исчезнувших, несмотря на вульгаризацию латыни, происшедшую в эпоху раннего средневековья. Кроме того, само обучение латыни почти повсеместно шло с использованием позднеантичных пособий, включавших пространные цитаты из сочинений классических авторов и требовавших знания сюжетов античных произведений. Лишь самые большие ригористы типа Григория Великого решались отвергать и эти пособия, ограничивая обучение текстами Священного Писания и утверждая, что законы грамматики подчиняются воле Божией, а не наоборот.

Сходной была и роль греческого языка, в восточных регионах христианского мира успешно конкурировавшего с латынью. Греческий язык с развитой древнегреческими философскими школами терминологией и дефинициями прочно вошел в состав богословия, определив многие существенные стороны византийской образованности. Движение средневековой мысли и здесь происходило от дефиниции к дефиниции — свойство, отсутствовавшее в библейские времена (в Библии почти нет дефиниций) и порожденное синтезом идей Ветхого и Нового Завета с античным наследием. Образность мифопоэтического древнееврейского образования дополнялась греко-римской риторической рефлексией, давшей рождавшейся средневековой философско-педагогической системе почти все теоретические термины (значение которых, конечно, переосмыслялось). История глав философских школ перерастала в историю христианских епископских кафедр, а бородатые аскетичные греческие философы-язычники сменялись не менее аскетичными греческими священниками.

Через латинский и греческий языки в рассуждения христианских педагогов проникала античная рационалистическая логика. Западноевропейской средневековой педагогике соответствует сакрально-логическая (или логико-сакральная) теология. О божественном рассуждают, строго выполняя рациональные логико-юридические правила, и наоборот, отвлеченные абстрактные или даже вполне конкретные понятия и особенно их соединения, умозаключения и выводы с их помощью обставляются глубочайшей сакрализацией. Вполне в порядке вещей и в духе времени были эмоционально насыщенные споры учителей теологии и богословов о сугубо философских понятиях о разделениях видов и родов вещей, восходящих к Богу, и т. д. Соединение римского образа мышления и раннехристианского чувства породило такой странный, на наш современный взгляд, конгломерат. "Наука добывается из глубин духа", — будет сказано в XI в. Римское право тоже внесло свой вклад в сохранение античного наследия в структуре рационалистическо-систе-матизаторского образования в средние века, эпоху создания энциклопедий и энциклопедических правовых, теологических, естественнонаучных, исторических и иных сводов. Через все средневековье прошла красной нитью линия рецепции и использования римского светского частного гражданского и церковно-канонического права для создания национальных европейских правовых систем и правового образования.

Человек переходной к средневековью эпохи, естественно, не мог отбросить накопленное предшествующей эпохой научное наследие. Ему нужны были данные и математики, и геометрии, и астрономии и т. д. Но, рассматривая вопрос о преемственности наук, необходимо иметь в виду три очень существенных момента. Во-первых, в процессе кризиса и краха Римской империи, переселений в течение веков новых племен, завоеваний и социальных катаклизмов многие достижения античной науки оказались утрачены или искажены при передаче и интерпретации. Во-вторых, эти искажения и до известной степени вторичная мифологизация науки были вызваны не только кризисом античного мировоззрения и утратой им четкой картины мира, но и магической картиной мира родоплеменного сознания, господствовавшего у многих народов, вошедших в контакт с Римом эпохи его падения и построивших на его руинах племенные государства. Такая природа их ментальности сочеталась не только с мистицизмом позднего Рима, но и с христианским мировоззрением. Очень символичное, оно осмысляло в символической манере и весь окружающий мир, в том числе и достижения научного мышления, интерпретируя, к примеру, процесс обучения математике с точки зрения пифагоровой мистики чисел, теперь уже связываемых с устройством вселенной христианским Богом. В-третьих, отношение Церкви — существенный момент в преемственности обучения светскому научному знанию, сконцентрировавшемуся вокруг так называемых "свободных наук" (artes liberales), т. е. грамматики, риторики, диалектики (тривиум, трехпутье начального обучения) и арифметики, геометрии, музыки, астрономии (квадривиум, математическое четырехпутье к познанию высшей философии, т. е. богословия)4. После долгих споров эти науки устоялись и сохранились в средневековой педагогике наряду с семью рыцарскими добродетелями, семью механическими искусствами и т. д. Однако ригористичные деятели Церкви все время с подозрением посматривали в их сторону. Даже «прирученные» и христианизированные, они внушали опасение. Наиболее сильно противодействующая им тенденция проявилась в среде сирийских и византийских монахов — духовных учителей и наставников, не желавших примириться с сильным светским влиянием на образование.

Спор о месте наук в образовании христианина упирался в вопрос о путях и средствах обучения. В период раннего средневековья формируются два полярных ответа на этот вопрос, которые просуществуют в веках. С первым ответом мы уже встретились. Его можно сформулировать так: познание Бога достигается через познание сотворенного им мира, поступающее к человеку посредством данных ему чувств и проявляющее способности, знания и добродетели, скрытые в нем Господом. Образование пробуждает их. Первый вариант — это школьный вариант обучения. Второй вариант ответа об отношении к светским наукам отрицает возможность познания Бога принятыми в этом «дольнем» мире способами. Это то, что можно назвать "мистической педагогикой". Учащийся приходит к важнейшей для средневекового образования цели — познанию Бога — не путем науки и веры, а путем веры и любви. И обучение, и воспитание достигаются через непосредственное общение с Богом, через Откровение. Снисходящая благодать рождает состояние боговдохновенности, кардинально перестраивающее человека. Второй вариант — это вариант вне- и антишкольный, это вариант монашеской медитации и духовного отшельничества. В VI–VII вв. это течение было весьма распространено среди духовенства, представляя серьезную опасность для школьного типа образованности. Не ослабло оно и позже, воплотившись, в частности, в творчестве Раймунда Луллия.

Ни первый, ни второй тип обучения почти не встречались в чистом виде. Система воззрений любого средневекового мыслителя — это точка на длинной шкале, тяготеющая к тому или другому полюсу. В нашей книге вы встретите различные иллюстрации этого.

Синтез христианских и античных принципов в преподавании привел к появлению начал определенной педагогической системы, готовых быть внедренными в новый раннесредневековый мир. Оставался вопрос о возможности для новоевропейских стран принять эти начала, постепенно внедрявшиеся в преподавание через монастыри и епископские центры.

Государства остготов и вестготов, вандалов и бургундов, франков и англосаксов, лангобардов и болгар, славян и венгров, арабов и персов основаны заселившими их пространства племенами. Мифопоэтическая картина мира, пронизанного магией, присутствовала и в семейном воспитании, и в профессиональном образовании, которое осуществлялось этими племенами по отношению к своим детям. Растущее неравенство, выделение дружинной знати, процессы распада родов и рождения государств приводили к росту напряженности в этих так называемых «варварских» обществах. Попыткой снять ее и явилась евангелизация молодых кельтских, германских и других народов, т. е. обращение их в христианство. В большинстве случаев в этом обращении античное наследие южной Европы действовало в значительной степени внутри христианства и заодно с ним: перед лицом третьей силы, не знавшей античного язычества, не было нужды с ним бороться, наоборот, следовало привлекать его элементы для усиления собственного воздействия на тоже языческую (хотя и по-другому) аудиторию, восприимчивую более к жанру эпических и легендарных повествований, чем к теологическим трактатам и руководствам. Наставники-миссионеры испытывали, конечно, и обратное влияние местных обычаев воспитания, идеалов и ценностей.

В этом культурно и лингвистически разнородном обществе постепенно формировалась некая сфера общеизвестных и общепонятных идей, идеалов, целей воспитания, представлений о содержании и методах обучения, складывались и средства общения между учителями и учениками. На Востоке бывшей империи победил и утвердился греческий язык. На Западе — "народная латынь" — искаженный и упрощенный по сравнению с классической латынью язык. Раннесредневековая латынь стала разговорным языком не только романских народов, но и образованных людей из галлов, германцев и других западноевропейских этносов. Письменность на латыни (и на греческом) существовала отдельно от повседневной языковой практики на местных языках, которые в ряде мест продолжали сохраняться и даже создавали собственные алфавитные системы, фиксировали свои тексты. Сложность и пестрота языковой ситуации привели впоследствии, в эпоху развитого средневековья, к распаду регионов латинского (и в меньшей степени — греческого) языкового господства на этнонациональные территории с новыми языками, возникшими на основе латинского, но с учетом местного субстрата. Сами же латынь и греческий остались языками «профессорскими», языками высокой учености и интеллектуальной игры.

Таким образом, в тройственном синтезе складывалась смешанная педагогическая среда, породившая в конце концов средневековую систему образования. На Западе ее создание приходится на эпоху Каролингского возрождения VIII–IX вв. и непосредственно следующее за ней время. До этого проблема образования не вставала во главу угла государственной политики в варварских королевствах.

Каролингское возрождение — одна из важных точек в истории развития образа средневекового человека и педагогических механизмов его формирования. Процесс этот был начат двумя с половиной столетиями раньше в независимых от Рима ирландских и британских монастырях, ставших на фоне разоренной нашествиями германцев Европы центрами учености. Ирландскими проповедниками и учителями основано большинство старейших европейских монастырей. Ученые наставники с Британских островов знали и ценили как Библию, так и античные сказания, как местный народный эпос, так и сочинения Отцов Церкви. Они создали модель монастыря как центра образования и культуры, сформулировали принципы средневекового образования. Они же проявили интерес и к античному образованию, к классическим художественным и научным произведениям.

Процесс внутреннего обустройства, шедший во франкском государстве, одном из самых значительных в то время на континенте, привел к смене ослабевшей династии иной, получившей в истории название Каролингской. Это произошло в середине VIII в. Новые правители энергично взялись за государственное строительство. Для этого потребовалось большое количество образованных людей как на светские, так и на церковные посты. Необходимо было создавать новую социальную группу — «грамотеев», отсутствующую в традиции. Сделать это можно было, лишь кардинально изменив педагогические системы. Как самый энергичный реформатор вошел в историю Карл Великий (742–814), в 800 г. короновавшийся на Западе впервые после свержения в 476 г. последнего римского императора. Карл, сам выучившийся читать лишь после 40 лет, оказывал сфере образования большое внимание. Он основал дворцовую школу вместе с узким кружком ученых и наставников. Учеников и учителей объединяли дружеские и братские узы. Учительный пафос христианской доктрины превращается до известной степени в государственную политику. Отовсюду приглашаются преподаватели. "Традициям католических учителей" помогают "знания светских наук": "Как бы в виде некоторого основания должна передаваться нежному детскому возрасту грамматика, также и другие дисциплины философского поощрения, при помощи которых, как по ступенькам мудрости, можно достигнуть высочайшей вершины евангельского совершенства" (Алкуин)5. Учитывая это обстоятельство, Карл издает свои знаменитые и очень спорные с точки зрения их реального исполнения распоряжения о повсеместном развитии школьного обучения при епископствах и монастырях.

Конечно, не эти декреты, а дух времени наконец-то соединил еще разрозненные прежде элементы новой педагогической системы раннего средневековья. Сложившись в Каролингское время, она просуществовала, совершенствуясь, вплоть до XI в., до крестовых походов и восхода схоластики. Значительная часть первого раздела книги посвящена зарождению, оформлению этой системы и ее первым практическим опытам.

Средневековая педагогика исходила не впрямую от человека, но из божественной определенности его развития. Эта определенность была двух типов — человека как звена в природной иерархии, т. е. человека как такового, как бы самого по себе перед Богом, что было для многих европейских обществ с их родовыми традициями открытием, — и человека как занимающего также определенное место, но уже в социальной иерархии, т. е. как представителя сословно-корпоративного устройства средневекового общества, имевшего множество субкультур и групповых обычаев, традиций, норм воспитания, способов и методов обучения. Таким образом, с одной стороны, возможно реконструировать религиозную монопедагогику, единую для всей эпохи и всего общества, как бы их базовое основание; и множество отдельных «педагогик» — с другой. В качестве «ствола» выступает средневековая (христианская, иудаистская или мусульманская) парадигма, а «ветви» — сословные (крестьянская, рыцарская, монашеская, городская, женская и другие педагогические субкультуры) или корпоративные (воспитание и обучение ремесленников, купцов, ученых и т. д.). Воспитание и обучение нераздельны и присутствуют как в «стволе», так и в "ветвях".

Стройность приведенной картины относительна и условна. И теологическая педагогика не является единственным «стволом» (вспомним хотя бы традицию античного педагогического наследия), и «ветви» питаются не только от этого «ствола» (местные обычаи воспитания и обучения, педагогические идеалы и ценности). Так, средневековая европейская деревня, сформировавшаяся после краха империи и варварских переселений, жила в традиционном аграрном цикличном ритме. Сменяющие друг друга поколения обучали и воспитывали детей, вовлекая их в процессы жизнедеятельности аграрного общества. Дети являлись частью окружающей природы и всеобщих процессов рождения, взросления, старения и умирания. Христианизация деревни часто была весьма поверхностной и накладывалась на более глубокую традиционно-бытовую педагогику архаичного общества, образуя так называемое "народное христианство" с обилием сакрально-мифологических и магических представлений о человеке и о факторах, влияющих на его правильное становление и развитие. Педагогические идеалы черпались из мифов и легенд, наполненных образцами "героического детства": их главные эпические герои с младенчества совершают великие подвиги. Впоследствии этот пласт идеалов героического детства займет место и в рыцарской культуре, вобравшей в себя много архаичного. В процессе распада единых племенных общин на людей воюющих и людей пашущих в повседневной деревенской жизни героические воинские образцы уже не находили отклика в душе пахаря, что изменило и отчасти обеднило деревенскую культуру величественного короля. Творческими «лабораториями», "мозговыми центрами" по выработке воспитательной теории в полуразрушенной варварами Европе оказались монастыри, епископские кафедры и — реже — ученые кружки при королевских или иных знатных особах. Во всех этих культурных центрах были наставники-педагоги или целые школы, достаточно регулярно функционировавшие. Раннее средневековье почти не знало чисто педагогической деятельности. Такая деятельность совмещалась с духовной или, в некоторых случаях, светской миссией или службой. Подавляющее большинство исторических свидетельств о состоянии раннесредневекового образования вышло из-под пера высокоученых представителей духовно-христианской педагогики. И именно в их свидетельствах наиболее полно раскрылась эпоха, а достижения ее педагогики разработаны наиболее пространно и глубоко; именно эти тексты интереснее и, пожалуй, даже нужнее для современности, поскольку обращены на человека вообще (внесословны) и потому более открыты для диалога с другими временами.

Теоретические тексты средневековья оказываются одновременно и чрезвычайно практическими. Учить мыслить — это значит учить жить, учить чувствовать — это значит воспитывать одухотворенность ежедневного поведения. Если сочинения античных авторов наполнены мно-гознанием, искрятся цитатами классиков, именами мифологических, легендарных и исторических персонажей, то с переходом к патристике и к раннесредневековым авторам количество цитации и упоминаний имен резко падает. Не многознание цель их наставления, цель обучения — многознание суетно, посюсторонне, оно отвлекает и часто увлекает на неверный путь. Это суетное любознайство, любопытство. Истинное же воспитание и обучение требуют любомудрия, неспешного и вдумчивого диалога с божественно устроенным миром, с самим Божеством.

Цель средневекового образования совсем иная. Парадоксально — научить прежде всего страху! Страх Божий есть начало того длинного пути, который ведет к Премудрости. Это страх того же рода, как тот, который мы испытываем, боясь досадить чем-либо горячо любимым людям, своим близким. Страх и любовь одновременно. К такому страху воспитанник идет длинным и тяжелым путем, начинающимся на кончике розги его первого учителя. Все средневековые педагоги считали необходимым организовывать первый этап обучения в большой строгости для дисциплинирования воли, уничтожения гордыни и приобретения опыта постижения, почитания и следования Господу.

Страх Божий очищает и преображает человека. Человек вспоминает вложенное в него Богом доброе начало. Он постоянно совлекает с себя «ветхого», т. е. плотского, человека, отрешась от страстей и порочных желаний и помыслов. Постепенно в процессе воспитания рождается «новый» человек, не обремененный низменным и темным.

Средневековая культура — культура символических соответствий и аналогий. Стройными цепочками сопоставлений пронизывалось все мироздание. И, конечно, это относится к представлениям о человеке.

Средневековая культура — культура символических соответствий и аналогий. Стройными цепочками сопоставлений пронизывалось все мироздание. И, конечно, это относится к представлениям о человеке — наисложнейшем и наивысшем существе этого мира, носящем в себе и всю «земную» вселенную, и образ Божий. Как микрокосм человек отражал макрокосм6 общего бытия и был с ним теснейшим образом связан во всех своих проявлениях, в том числе и в том, что называется ростом и воспитанием. Рост человека, степень и последовательность развития его качеств управлялись Господом с внешней стороны, посредством круговращения и развертывания этого мира как инструмента в руке Божией. Планеты, солнце и луна, времена года и смена дня и ночи, правильная последовательность в обучении и качества наставников, условия вскармливания ребенка и истинное содержание его образования, происхождение и человеческие качества родителей, жизненное окружение — все это (и многое другое) составляло неразрывный и органичный педагогический комплекс внешних воздействий, внешние условия воспитания.

Качества души и ее отношения с телом, роль в этом рассудка; способности ума к дисциплине, памяти — к тренировке, чувства — к сопереживанию, любви и страху; способность к аскетизации воли; способность вспоминать Божественное в самом себе — все это составляло внутренние условия средневекового христианского воспитания. На них также оказывал воздействие Бог — прежде всего через церковные наставления, молитву, проповедь, исповедь, покаяние и непосредственную связь.

Внешние факторы, определявшие направленность и характер средневекового образования, были, естественно, совсем другими, чем в наше время. Конечно, не настолько другими, чтобы выйти за рамки собственного воспитательно-образовательного комплекса, нет, они были другими по содержанию, но так же воздействовали на цели, идеалы, задачи, содержание, средства, методы и результаты воспитания и образования, определяя их "средневековость".

Одним из важнейших ориентиров было представление о цели и смысле жизни, о ее направленности. Это представление определяло и всю направленность как формального педагогического процесса, так и неформального воспитания и «стихийной», неорганизованной социализации.

Педагогический процесс (в широком смысле) определяло отношение к Богу — Создателю и Творцу всего сущего, Спасителю мира. Человек в течение всей жизни шел к Нему, к истинной христианской жизни, постоянно сражаясь с дьяволом, улавливающим грешника через его страсти, низменные стороны его существования. Человек может прийти к Богу в любой период своей жизни, и будет принят Им и прощен. Но никто не знает своего часа, и всякий должен быть готов к моменту призвания к престолу Всевышнего, чтобы встретить Его в состоянии душевного бодрствования и праведности. А потому воспитание должно начинаться с самых первых минут жизни ребенка (еще в утробе матери) и продолжаться всю его жизнь. Сила средневековой религиозной традиции — во всеобщей учительности.

На фоне такой учительности средневековой культуры образование — это не только овладение суммой знаний, "которые выработало человечество". Образование в средневековье — построение самого себя как образа Божия. Ученик не отстранен от предмета изучения, его воспитание и обучение слиты воедино, они проходят по божественным образцам. Изучая мир, его мельчайшие детали, он удивляется ему как храму Божиего творения. Истинное обучение — это ведение ребенка путем добра, осененным благодатью. Все науки и ремесла говорят о самих себе и в то же время совсем не о себе, а о целом. Низменное и злодейское, темное и дьявольское подстерегает тех, кто отходит от целого и увлекается суетными частностями, ведущими к пороку; и тех, кто самостоятельно, жалким человеческим разумом пытается изменить природу, материю и их бытие, т. е. посягает на божественно устроенную иерархию и законы вселенной.

В чем же состояло неразрывно связанное с воспитанием средневековое обучение и как оно достигалось? То, чему нужно учить, делилось как бы на два плана. Первый — то, что относилось к земному миру. Второй — то, что относилось к миру небесному. Истинен и бесспорен авторитет второго, но его трудно достичь (постичь) без прохождения (изучения) первого. Первый план составляли науки о земном, весь цикл светского образования, опиравшийся на семь свободных искусств и начинавшийся с чтения, а заканчивавшийся постижением философии. Земная мудрость — ступень к высшей, неземной мудрости неизреченного человеком Слова. В пределах второго плана царят богословие, теология, имеющие предметом своего изучения сверхсущее и сверхмыслимое. Но парадоксальным образом второй план пронизывает первый, он скрыт за каждым его проявлением. Есть арифметика небесного и грамматика Библии, Талмуда, Корана. Второй план постепенно просвечивает из глубины первого. При обучении практическому знанию постоянно подчеркивались наличие второго, запредельного плана, и ориентация на него как на конечную цель.

Средневековое обучение никогда не было обучением только словам — их собственному строю (чтению, письму, грамматике, риторике и др.), тому или иному умению и операциональному знанию (ремеслу, искусству, науке, логике, диалектике, философии…). Истинное, подлинное, предельное и высшее знание как цель обучения — не в словах, оно засловно, неизреченно, невыразимо. Прошедшему предварительный курс обучения оно открывается с помощью благодати, ниспосланной Господом. Изучаемое в обычных школьных курсах, будучи определенным образом направленным, способствует постижению непостижимого до конца Бога, которое имеет своим результатом обретение высшей мудрости.

Проблема роли и значимости слов, выразительности и обучаемости истинному знанию, выбора путей книжного или внекнижного (путем мистического озарения и чудесного соединения с Божеством) воспитания в христианской педагогике, как и в других педагогических системах, — одна из центральных. Западное христианство, наследуя традиции Отцов Церкви, признавало высокую роль словесно-книжного обучения. Слова приводят в индивидуальном сознании к пониманию внешнего мира и к актуализации идей, вложенных Творцом в человеческий разум изначально. Такова позиция, например, такого католического авторитета, как Аврелий Августин. Сакрализация образования проходила, особенно на латинском Западе, не без известной доли римского рационализма, выработанного еще античным логико-юридическим сознанием. Рационализм вторгался даже в святая святых — в церковное образование. В "Деяниях Карла Великого" Санктгалленского монаха (IX в.) подчеркивается степень учености того или иного персонажа. Основное значение изданного Карлом капитулярия о науках — внедрение в церковное образование и дальнейшее закрепление рационализма — через утверждение необходимости изучения наук. Бога хвалить нужно правильно, говорится там. Это не только душевное движение, но и юридическо-лингвистико-рационалистическое отношение. На Востоке, в православии, такого не было, по-видимому, из-за отсутствия схожего отношения к греческому языку, как на Западе — к латыни. Языком Библии и церковных служб на Западе стала именно латынь, поэтому и религиозное образование имело языковедческий характер. Уже только поэтому оно требовало изучения ряда светских наук, стимулируя неизбежную рациональность в обучении. Несовместимые категории соединились в рациональном богопознании, особенно развившемся в Высокое средневековье, в эпоху схоластического образа мышления (правда, соседствовавшего с мистическим: рациональное и иррациональное в обучении — двуликий Янус средневековой педагогики). Конечно, рациональность средневековья — это не современная и даже не декартовская рациональность. Но все же в условиях своей эпохи католическая педагогическая традиция представляла собою по преимуществу рационализированный вариант средневекового типа воспитания и обучения. Раннесредневековый наставник советует и ученикам и учителям: "Там, где это возможно, соединяй веру с разумом".

Рациональным ли, мистическим ли путем, но средневековая педагогика в целом стремилась достичь своей величайшей задачи — дисциплинировать свободную волю и рассудок и привести человека с их помощью к истинной вере, служению, почитанию и постижению Бога, к спасению и вечной жизни. На протяжении всей жизни человека она воспитывала в нем праведное сочетание смиренной души и свободной воли, живого духа и обширной памяти (опирающейся на авторитеты), мистического разума и стойкой веры, тренированного рассудка и возвышенного чувства.

Основным способом организации обучения любого средневекового ученика было ученичество: ученичество у Бога (монах, священник, послушник), ученичество у мастера (ремесленник, ученый), ученичество в семье и т. д. Педагогический процесс во всех слоях и группах проходил в основном в формах ученичества. Регулярная школа дополняла его формальным образом, но тоже была близка к типу ученичества, поскольку отсутствовала строгая классная система и ученики перенимали пример наставника в непосредственном его с ними общении.

Опыт средневековой школы и педагогики лег в основу всех современных педагогических систем, составил неотъемлемый пласт культуры. Его духовное наследие огромно, а положительная роль в формировании сегодняшнего педагога несомненна. Мы надеемся, что данная книга приоткроет для читателей дверь в незабвенное и вечно современное, пребывающее во всех нас прошлое.

В. Г. Безрогов

Иудейско-греческий философ, своими сочинениями способствовал идейному переходу от иудаизма к христианству. Его наследие интересно, в частности, описанием установлений секты ессеев, как предполагают, непосредственных предшественников христиан, в среде которых, по-видимому, и были созданы условия для зарождения древнейшего христианства. Налицо характерное для христианства отторжение естественнонаучного и риторического образования и размышление о праведности, морали и символизме.

Что касается философии, то логику как не необходимую для приобретения добродетели они оставили охотящимся за словом, а физику, поскольку она выходит за пределы природы человека, — тем, кто витает в небесах, за исключением того в ней, что относится к бытию Бога и происхождению всего сущего. Зато изучению этики они уделяют очень большое внимание, руководствуясь отеческими законами, которые человеческая душа не смогла бы выдумать без вдохновения свыше.

Законы они изучают во всякое время, особенно же в седьмой день недели. Седьмой день ведь считается священным, и в этот день они ничего не делают, кроме того, что собираются в священных местах, именуемых синагогами, где рассаживаются в подобающем порядке по возрасту — молодые позади старших — и готовые внимательно слушать.

Затем кто-нибудь, взяв[1] книги, читает вслух, а другой — из наиболее сведущих, — выступив вперед, разъясняет трудные места. Они философствуют по большей части с помощью символического толкования со старинным рвением.

Они обучаются благочестию, святости, справедливости, домоводству и гражданственности,[2] познанию того, что полезно, вредно или безразлично для истины, умению выбрать то, что нужно, и избежать вредного.

Филон Александрийский. О том, что каждый добродетельный свободен / Пер, И.Д. Амусина. Кн. XII. § 80–83 // Тексты Кумрана. М., 1971. Вып. 1. С. 342–343.

1. Какова структура получаемого ессеями образования?

2. Почему взрослые обучаются наравне с молодежью?

3. Реконструируйте облик образованного ессея.

4. Что есть для ессея обучение?

Иудейский священник и фарисей, знаменитый историк, сумевший соединить еврейскую мудрость с классическим античным образованием, Иосиф Флавий оставил множество бесценных свидетельств самого начального периода зарождения христианства и его идейного, культурного и исторического окружения. Приводимые отрывки из сочинения Иосифа показывают статус учения в иудейском обществе. Они взяты из тех глав сочинения "О древности иудейского народа", в которых Флавий описывает основные установления религиозного закона Моисея, которому подчинялась вся Палестина того времени.

17. Между тем наш законодатель самым тщательным образом согласовал одно с другим: с одной стороны, он не оставил нравственного совершенствования без должных наставлений, с другой же — не дал закону оставаться без применения, но, начиная с самого первоначального воспитания и домашнего обихода всех и каждого, он не представил ничего, даже ни малейшего пункта, на собственное благоусмотрение людей, которые захотели держаться этих правил; напротив, он точно и вполне определенно установил законы даже о пище, от чего должно воздерживаться и что можно есть, а также обо всем образе жизни, работах, занятиях, равно как и об отдыхе своих последователей, для того чтобы мы, живя под руководством его, как отца и наставника, не грешили ни сознательно, ни бессознательно. Он не предоставил даже возможности отговориться неведением, но сделал закон наилучшим и необходимейшим руководством к воспитанию; при этом он повелел нам, оставя все прочие дела, собираться для слушания закона не раз и не два и не чаще, но точно определил для этого один день в неделю, чтобы мы изучили его основательно7. Ну, а это, мне кажется, все прочие законодатели совершенно упустили из виду.

18. Большинство людей настолько далеки от того, чтобы жить по своим законам, что почти вовсе не знают их, а если согрешат, то узнают о своем нарушении закона от других. Лица, занимающие самые высшие и ответственные должности, признаются в своем невежестве, назначая к себе таких ведующих делами помощников, которые заявили о своей опытности в законах. У нас же, кого ни спроси о законах, он легче перечислит их, чем назовет свое собственное имя. Сейчас же после первого проявления самосознания мы заучиваем их, вписывая их как бы в недра души своей; нарушитель закона у нас явление редкое: уклонение от наказания (за такое нарушение) у нас вещь невозможная. <…>

25. Также при рождении детей закон не допускает устраивания каких-либо пиршеств и таким образом лишает людей поводов к пьянству (но повелевает с самого начала же ознаменовать воспитание дитяти8 умеренностью). Далее закон велит обучать детей грамоте и законоучению и рассказывать им о деяниях предков, чтобы они могли подражать примеру последних и чтобы они, вырастая среди первых (законов), привыкали не преступать их и не иметь отговорки о неведении их. <…>

27. Почтение к родителям закон ставит на втором месте, непосредственно за почитанием Господа Бога. А того человека, который не воздает родителям благодарностью за полученные от них благодеяния или как-нибудь огорчает их, закон велит побивать камнями9. Вообще он предписывает молодежи выше всего почитать старших, так как старше всех сам Господь Бог. Равным образом он не позволяет скрывать что-либо от друзей, потому что та дружба, которая не сопровождается полною откровенностью, не настоящая дружба. И хотя бы (между бывшими друзьями) возникла какая-либо ссора, закон все-таки запрещает выдавать секреты.

Иосиф Флавий. О древности иудейского народа. Против Апиона / Пер. с греч. Г.Г. Генкеля. СПб., 1895. С. 110–112, 116–117.

1. Кого имеет в виду Иосиф под "законодателем"?

2. Что прежде всего нужно воспитывать в детях, согласно описываемому Иосифом иудейскому закону?

3. Сравните данный текст с отрывками из сочинений Иегуды Галеви и Моше бен Маймона. Как определяет иудейская педагогическая традиция значение и суть образования?

Античный автор одного из наиболее значительных сочинений против христиан остался фигурой таинственной. О его жизни не известно ничего, кроме имени. Его сочинение уцелело только в виде обширных цитат в полемически направленном против него трактате раннего Отца Церкви Оригена "Против Цельса". Оттуда и взят приводимый ниже отрывок.

Цельс последовательно разбирает и критикует все положения христианства с точки зрения приверженца мировоззрения Платона. Цельс отвергает христианскую мифологию, догматы воплощения, воскресения, откровения, представления о сотворении и конце мира. Как сторонний наблюдатель, призывающий образумиться и христиан, и им сочувствующих, Цельс выделяет основные принципы и дает характеристики учения и практики своих противников. Он оценивает их с точки зрения человека римской эпохи. Среди откровенно неприемлемого автором стоит и отношение к знанию, учению, античной учености и образованности, которому он дает столь яркую и пристрастную оценку. Цельс не понимает и не принимает того «перевернутого» отношения к обучению и воспитанию, которое было свойственно ранним христианам и чуждо грекам и римлянам. Мудрость мирская считалась ими глупостью перед Богом, и наоборот. Обучение и воспитание внутренне обновляющегося верой человека, а не внешнего, направленного на ценности видимого мира, — вот стержень христианской доктрины, так отчетливо выявленной Цельсом.

Вот что они[3] предписывают: пусть к нам не вступит ни один образованный, ни один мудрый, ни один разумный человек; все это у нас считается дурным. Но если есть невежда, неразумный, несовершеннолетний, пусть он смело придет. Считая только такого рода людей достойными своего бога, они, очевидно, хотят и способны привлечь только малолетних, низкородных, необразованных, рабов, женщин и детвору. А ведь что плохого в том, чтобы быть образованным, интересоваться учением лучших людей, быть и казаться разумными? Разве это не скорее нечто прогрессивное, посредством чего лучше доходить до истины? Но мы видим обычно, что те, кто выражают и распространяют на площадях самые беззастенчивые вещи, никогда не присоединяются к собранию разумных людей и не смеют среди них обнаруживать свои учения, но если они завидят юнцов или сборище домашних рабов, или кучку неразумных людей, туда-то они проталкиваются и там красуются. Мы видим, что и в частных домах шерстобитчики, кожевники, валяльщики, самые грубые мужланы в присутствии старших и более разумных господ не смеют рот раскрыть; но, когда им удается заполучить к себе отдельно детей и каких-либо глупых женщин, они им рассказывают диковинные вещи, что не надо оказывать почтение отцу и учителям, а слушаться только их самих; те, мол, глупости болтают, у них мысль парализована, они, в сущности, не знают и не умеют делать ничего прекрасного, находясь в плену пустых предрассудков; зато только они сами знают, как надо жить; если дети их послушаются, они будут счастливы, и дому явится счастье. А если во время таких речей они увидят, что подходит кто-либо из проводников просвещения, кто-либо из людей разумных или сам отец, то более осторожные из них стушевываются, а более дерзкие подстрекают детей сбросить узду, нашептывая, что в присутствии отца и учителей они не захотят и не сумеют проповедовать детям добро, ибо, дескать, их отталкивает низость и упорство (отца и учителей), окончательно испорченных, безмерно злых и наказывающих их; поэтому, если они хотят, им надо, оставив отца и учителей, уйти с женщинами и с детьми-товарищами по играм в женское помещение, в сапожную или валяльную мастерскую, чтобы там обрести совершен ство. Такими речами они убеждают.

А.Б. Ранович. Первоисточники по истории раннего христианства. М., 1990. С. 187–188.

Die griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte. Hrsg. von Paul Kottschau. Bd. 2–3. - Leipzig, 1899.

1. Что отвергали христиане — образование или образованность? Или и то и другое вместе?

2. Почему автор, пишущий для населения Римской империи, считает христиан необразованными?

3. Почему необразованность выглядит в глазах Цельса сильным аргументом против христиан?

4. Какие еще аргументы против христианской пропаганды выдвигает Цельс?

5. Как относились ранние христиане к семейному воспитанию? Почему?

Крупнейший ритор и один из последних идеологов античности, Либаний родился в Антиохии, культурном центре греческого Востока и всей Римской империи, распавшейся через два года после смерти Либания на Западную и Восточную. Семья его принадлежала к высшей городской аристократии, но она сильно пострадала от репрессий во времена императора Диоклетиана. Получив традиционное воспитание, Либаний в возрасте пятнадцати лет увлекся риторикой. Окончательно решив заняться искусством красноречия, он в 336 г. отправился в Афины и через пять лет стал преподавателем, странствующим по различным городам Греции и Малой Азии. Наибольший успех имела открытая Либанием школа в Никомидии, где он был наставником Василия Великого, Григория Нисского, будущего императора Юлиана.

После победы в состязании риторов Либаний был приглашен в Константинополь в качестве императорского ритора. Однако спустя пять лет добился разрешения жить в своем родном городе Антиохии. Он становится городским наставником, оратором и педагогом. Впоследствии ему присвоили титул префекта претория, приравнявший его к высшим сановникам Римской империи.

Последние годы жизни Либания были омрачены падением престижа светского ораторского искусства, сокращением числа учеников в риторских школах. Именно в это время, 388–393 гг., им написана «Автобиография», где достаточно ярко обрисован уходящий идеал античного образования как подготовки воспитанного на классических литературных образцах общественного человека, владеющего мастерством оратора. В нашей антологии мы приводим отрывок из «Автобиографии», в котором Либаний описывает свое детство.

4. …Отец мой, имев трех детей, из коих я был средним, умер раньше зрелого возраста. Получил он в приданое небольшую часть из значительного состояния, и тотчас в распоряжение им вступает отец матери. Мать же, побоявшись недобросовестности опекунов и вследствие скромности, необходимости входить с ними в переговоры, сама желая нам быть всем, все прочее попечение сохранила вполне за собою ценою большого труда, а за ученье платила деньги наставникам и не умела сердиться на ленивого сына, считая делом любящей матери никогда ни в чем не огорчать свое чадо, так что большая часть года у меня уходила на прогулки по полям скорее, чем на ученье.

5. После того как у меня прошло таким образом четыре года, я достиг пятнадцатого года, и мною овладела горячая любовь к красноречию, и в такой степени, что утехи полей были забыты, проданы голуби, ручные птицы, страсть к коим способна заполонить юношу, состязания коней, сценические представления — все было в забросе. И чем я особенно поразил и молодежь и стариков — я воздерживался от посещения тех единоборств, где падали и побеждали мужи, которых можно было назвать учениками тех трехсот, что были при Фермопилах.

<…>

8. Затем опять-таки посещение школы лица, изливавшего красоту словес, доля ученика счастливого, а то, что посещал я его не так много, как бы следовало, но пока исполнял это только для приличия — посещал. А когда меня воодушевляла любовь к учению, уже не имел того, кто должен был сообщить мне его, так как тот поток уже погас, доля несчастного. Итак, тоскуя потому, кого уже не было, и пользуясь руководством тех, кто были какими-то призраками софистов24 — словно те люди, что питаются ячменным хлебом вместо хлеба высшего качества, — так как нимало не успевал, но грозила опасность, следуя слепым руководителям впасть в бездну невежества, я с ними расстался и, дав отдых душе от творчества, а языку от речей, руке же от письма, занимался только одним — заучивал наизусть произведения древних при содействии человека, одаренного чрезвычайною памятью и способного делать юношей сведущими в красотах тех писателей. И я настолько ревностно был привержен к тому, что даже когда он отпускал юношей, не покидал его, но и на пути через площадь в руках у меня была книга. Учителю даже приходилось прибегать к настоятельному требованию, которым он в ту минуту явно тяготился, а позднее хвалил.

9. Так прошло 5 лет, в течение коих вся душа моя обращена была к этим занятиям, и божество содействовало тому, не прерывая хода учения…

<…>

11. Итак, когда в душе образовался запас произведений людей, могуществом своего слова больше всех прочих вызывавших общее восхищение, и меня потянуло к действительной жизни… а был у меня друг… Ясион, поздно приступивший к риторике, но в своем трудолюбии обретавший удовольствие не менее кого-либо другого, — этот Ясион чуть не ежедневно рассказывал мне о том, что слыхал от людей старшего поколения об Афинах и тамошней деятельности, сообщая о каких-то Каллиниках и Тлеполемах и мощи слова немалого числа других софистов и о речах, в каких они одерживали победы друг над другом или терпели поражения. Под влиянием этих рассказов душой моей овладевало горячее желание посетить этот город.

12. …Я полагаю даже, по примеру Одиссея, я пренебрег бы ради дыма Афин и божественным браком…

Речи Либания I Пер. с греч. С. Шеста-кова. Казань. 1912. Т. 1. С. 4–7.

1. Чему, когда и в какой последовательности обучался Либаний?

2. В чем различия и особенности античного, христианского и средневекового образования?

3. Сравните данный текст с «Исповедью» Августина. Как относились оба автора к риторическому позднеантичному образованию?

Творчество Василия Кесарийского — одна из вершин усвоения языческой философской культуры христианской церковью. Характерно, что вместо "наша религия" Василий часто говорит "наша философия".

Он родился в семье ритора-христианина в Кесарии Каппадокийской — центре светской и христианской учености в Малой Азии. С детства готовил себя к профессии учителя риторики, совершенствовался в лучших риторских школах Малой Азии, Константинополя, Афин. Изучив риторику и философию, вернулся около 355 г. в родной город и стал профессором риторики, писал судебные речи. Риторская практика Василия внезапно оборвалась в результате психологического кризиса: он оставил кафедру, крестился, объехал монастыри Египта и Сирии, затем сам создал в Малой Азии монастырь на р. Ирис, разработал его устав, ставший одной из моделей для более поздних азиатских и европейских обителей. Рукоположенный в 364 г., уже в следующем году он покинул монастырь, привлеченный епископом Кесарии Евсевием к управлению епархией, к противодействию ереси епископа Ария и его сторонника императора Валента (364–378). После смерти Евсевия Василий стал епископом. Он упорядочил городскую жизнь и хозяйство, вел большое строительство, стал фактическим правителем Кесарии и главой ортодоксальной церкви на всем христианском Востоке. Титул «Великий» Василий получил от современников.

Василий — практик. Слово для него — инструмент убеждения, воздействия на умы. Он автор многочисленных проповедей, поучений, комментариев к библейским книгам и т. д.

Главная задача христианского образования, считал Василий Великий, — помочь душе достичь слияния с Господом. Христианский долг каждого, и монаха в особенности, — заниматься воспитанием детей. В монастырях следует выделять особые дома для детей (разделенные по признаку пола), в которых их будут учить опытные, великодушные, отечески настроенные и благоразумные, испытанные и проверенные настоятелем учителя. Посещая общие со взрослыми молитвы, дети учатся (раздельно по признаку пола) словам, вещам, ремеслам и т. д. В процессе обучения не стоит их обижать упреками, обучение должно быть приятным, легким, без огорчения и достигать цели.

Источник авторитетного педагогического руководства — Священное Писание, просвещающее и вводящее в будущую вечную жизнь. Однако и «внешние», светские (языческие) науки небесполезны для души. Пока ученик по возрасту не в состоянии понять глубины смысла Писания, его красу и сладость, ему следует обратить взор к свету духовности, ему следует "привыкнуть смотреть на солнце в воде", упражняя "духовное око" на нехристианских писателях, у которых можно научиться многому хорошему. Ученику надо собирать «нектар» с их сочинений, не прельщаясь их внешним заманчивым блеском, но используя их достоинства в целях своего душевного строения, избирая в них то, что помогает достижению совершенства и добродетели, то, что соответствует истине.

Проблема, в какой степени использовать античную классику в христианском преподавании, стала одной из центральных в эпоху становления средневекового образования. Если такие авторы, как Сульпиций Север, Тертуллиан, Арнобий, Лактанций, Кассиан, в целом негативно относились к ее использованию, то Амвросий Медиоланский, Августин и Иероним на Западе, а Климент Александрийский, Ориген, Григорий Чудотворец, Василий Великий на Востоке считали возможным и даже необходимым обращаться к классическим произведениям в процессе обучения христиан. Один из вариантов решения и представлен в сочинении Василия "О том, какую пользу могут получить молодые люди из языческих книг"25.

Василия Кесарийского отличали глубокий интерес к античной философии и литературе, стремление использовать античное культурное наследие для создания новой христианской культуры. Он рассматривал изучение античных поэтов, историков, философов как необходимый этап образования, подготавливающий к восприятию христианства. Не отрицая эстетической значимости литературных произведений, Василий рекомендует организовать их изучение таким образом, чтобы оно служило воспитанию нравственности. При чтении нужно обращать внимание прежде всего на мысли и поступки, ведущие к добродетели, и стремиться следовать им. На многочисленных примерах из произведений античных авторов Василий показывает, как они воспитывают презирать богатство и славу, спокойно переносить оскорбления и обуздывать гнев, учат выносливости, скромности, упорству и целеустремленности.

Сочинение Василия об извлечении поучений из языческих книг весьма характерно для переломного IV в. Неоднозначна и сама фигура автора. Из-под его пера вышли правила монашеской жизни. В них Василий предстает иным человеком, гораздо более «средневековым». Им владела идея не противостояния, но синтеза двух весьма различных педагогических систем. Не пренебрегать знаниями, касающимися людей, и не любопытствовать суетно в некасающихся. Человек должен стремиться узнать то, что ему доступно. Он может познать Бога настолько, насколько это необходимо для веры26.

Приводимые ниже положения относятся к введенному Василием уставу монашеской жизни, распространившемуся впоследствии по многим восточным и западным монастырям. В данном тексте перед нами весьма наглядно выступает то, что может быть названо "педагогикой монастыря".

Вопрос 15. С какого возраста надобно дозволять произнесение обета о посвящении себя Богу, и когда обет девства почитать действительным?

Ответ. Поелику Господь говорит: "…пустите детей приходить ко Мне" (Map. 10, 14), а Апостол хвалит "с млада" изучившего "священные писания" (2 Тим. 3, 15) и еще повелевает воспитывать "чад в наказании и учении Господнем" (Еф. 5, 4), то всякое время и время первого возраста почитаем удобным к принятию приходящих.[4] И детей, у которых нет родителей, принимаем сами собою, чтобы в подражание Иову (Иов. 29, 12) быть отцами сирот. Которые же зависят от воли родителей и которых сами родители приводят, принимаем при многих свидетелях, чтобы …заградить всякие неправедные уста, говорящие против нас хулу. На сем основании принимать детей надобно, но не тотчас надлежит причислять и приписывать их к составу братства, чтобы, по несчастью, заслуженные ими укоризны не пали на жизнь благочестивую. Но хотя должно их воспитывать во всяком благочестии, как общих чад братства, однако же определять особые дома и особый образ жизни детям мужского и женского пола, чтобы не приобрели они смелости и безмерной дерзости перед старшими, но по редкости встреч сохраняли уважение к высшим и чтобы наказания, налагаемые на более совершенных за пренебрежение ими своими обязанностями[5]… неприметным образом не породили в детях удобопреклонности к грехам или иногда и превозношения, как скоро заметят, что старшие пре тыкаются в том, в чем сами они преуспевают. Ибо младенчествующий разумом не разнится с младенцем по возрасту, а потому не удивительно, если и в том и в другом сказываются те же недостатки. Да и в чем у старших по их возрасту соблюдается приличие, то молодым вследствие частого обращения их со старшими делать преждевременно неприлично. Итак, для сей предосторожности и для соблюдения[6] степенности во всем прочем надобно отдельно помещать детей и совершенных возрастом. А с сим вместе в доме подвижников не будет и шума при необходимом для юных изучении уроков.

Но молитвы, которые установлено свершать днем, должны быть общие и у детей и у старших, потому что у детей через соревнование совершенным[7] укореняется навык к сокрушенной молитве, и для старших немаловажно пособие[8] детей в молитве.

Уединенные же упражнения и правила касательно сна и бодрствования, времени, меры и качества пищи для детей должны быть определены приличным[9] образом. Над ними должен быть поставлен старший возрастом, превосходящий других опытностью, доказавший свое великодушие, чтобы мог с отеческим сердоболием и благоразумным словом исправлять погрешности юных, после каждого падения[10] употреблять приличные[11] врачевства так, чтобы одно и то же служило бы наказанием за погрешность и обращалось в упражнение в беспристрастности души. Например, рассердился кто на сверстника. Такого должно заставить успокоить его и по мере предерзости его оказать ему услугу, потому что навык смирения как бы отсекает душевную раздражительность, а превозношение всего чаще производит в нас гнев. Коснулся ли не вовремя снеди? Пусть большую часть дня остается без пищи. Обличен ли кто, что вкушал пищу не в меру или неблагочинно? Пусть во время принятия пищи отлученный от яств принужден будет смотреть на других, вкушающих чинно, чтобы и наказан был воздержанием и научился чинности. Произнес ли кто праздное слово, оскорбление ближнему, ложь или иное что запрещенное? Пусть уцеломудрится воздержанием чрева и молчанием.

Но надобно, чтобы и обучение грамоте было соответственно цели; а для сего должно заставлять их употреблять слова, взятые из Писания, а вместо басен рассказывать им повествования о делах чудных, вразумлять их изречениями из притчей и назначать награды за удержание в памяти слов и вещей, чтобы дети с приятностью и легкостью, без огорчения для себя и непреткновенно достигали цели. При правильном руководстве у них скоро появляется внимательность ума и навык не быть рассеянными, если наставники постоянно и настойчиво будут спрашивать, на чем остановилась их мысль и каков предмет их размышления. Ибо простота возраста, неухищренность и неспособность ко лжи легко высказывают душевные сокровенности. А сверх того ребенок, чтобы не часто застигали его на какой-нибудь непозволительной мысли, будет избегать мыслей нелепых и постоянно станет удерживаться от нелепостей, боясь стыда обличений.

Поэтому, пока душа еще способна к образованию, нежна и, подобно воску, уступчива, удобно напечатлевает в себе налагаемые образы, надобно немедленно и с самого начала возбуждать ее ко всяким упражнениям в добре, чтобы, когда раскроется разум и придет в действие рассудок, начать течение с положенных первоначально оснований и преподанных образцов благочестия, между тем как разум будет внушать полезное, а навык облегчит преуспеяние. Тогда должно принимать обет девства27 как уже твердый, произносимый по собственному расположению и рассуждению при совершенной зрелости разума, после чего и праведным Судиею по достоинству дел воздаются почести и наказания преуспевающим или согрешающим. <…>

А не приемлющий на себя девственной жизни, как не способный печься "о Господнем"[12] …да будет отпущен. Кто по долговременном самоиспытании и наблюдении, которое надобно дозволить ему производить над собою в течение многих дней …произнес, наконец, обет, того должно уже принять и причислить к братству28, дозволить иметь и жилище и образ жизни общие с совершенно взрослыми.

Забыли мы сказать, но теперь не безвременно присовокупить, что поелику иным искусствам надобно обучаться тотчас с самого детства, то, как скоро некоторые из детей окажутся способными к обучению, не запрещаем им проводить дни с наставниками в искусстве. Но на ночь необходимо переводим их к сверстникам, с которыми надобно принимать им и пищу.

Творения иже во святых отца нашего Василия Великого I Новый исправленный пер. с греч. Московской Духовной Академии. СПб., 1911. Т. 2. С. 349–352.

1. Каковы цель и пути христианского образования, по Василию?

2. В чем видит Василий особенности детской души и особенности воздействия на нее и ее воспитания по сравнению с душою взрослого человека?

Одна из крупных фигур в истории раннехристианского образования. Он разработал философию христианского образования, встроив в уникальный сбалансированный рисунок завершенной теории накопленное к тому времени наследие языческой педагогической мысли. Рожденный в Афинах и обучавшийся в языческой школе, он принял христианство во время путешествия на Восток в поисках более глубокого и широкого образования. Конечным пунктом его странствий явилась Александрия в северном Египте, где Климент стал сначала учеником, а потом — коллегой руководителя катехетической школы, учителя Пантена, которого и сменил на этом посту около 189/190 г. Школа готовила учеников (катехуменов) к принятию крещения. Во время гонений на христиан начала III в., в 203 г., оставил школу в Александрии и отправился в Малую Азию, где продолжал быть активным деятелем Церкви. Там и умер.

Двадцатилетняя педагогическая деятельность Климента завершилась написанием более чем двадцати сочинений. Из сохранившихся весьма интересен с точки зрения отражения воспитательных идей трактат «Педагог», составляющий вместе с двумя другими ("Увещание к эллинам" и "Строматы") триаду основных сохранившихся педагогических сочинений Климента, выражавшую, в свою очередь, последовательность тех, которые должны, по мысли Климента, воспитывать христианское мироотношение: Увещеватель, Педагог, Учитель. Все эти фигуры персонифицируются в конечном счете в Иисусе Христе, Боге-Логосе, Божественном, творящем все вокруг Слове. Трилогия трактатов представила четкую программу постепенного наставления и формирования совершенного и просвещенного христианина, опиравшуюся на выработанный в александрийской школе принцип последовательности учебного плана. Обучение там имело подготовительный и два основных курса. Для первого предназначалось «Увещание», обращенное к язычникам, уже получившим некоторое светское античное образование.

В качестве руководства для первого из двух основных лет обучения написан «Педагог», а «Строматы» — для последнего года обучения. Основным, ведущим педагогом выступает Христос, чья цель не столько наставление души, сколько усовершенствование ее, направление ее не только к знанию, но и к добродетельной жизни. Проблема достижения идеальной образованности рассматривается в трех аспектах: приобретение праведных обычаев (привычек), воспитание христианского стиля поведения (свершения праведных деяний), избавление от страстей (увлечений). «Увещание» связано с воспитанием обычаев и жизненных ориентации, «Педагог» — с "воспитанием действий" (т. е. поведения), «Строматы» — с лечением от страстей. Иисус убеждает, воспитывает, учит. Он представлен Климентом в первую очередь учителем гуманности, душевности, воспитателем поведенческого императива, а не интеллектуалистом, профессором, культивирующим навыки рассуждения.

Человек должен постоянно учиться, стремясь и восходя к высшему познанию, гносису. Необходимой частью его обучения было освоение учащимися наследия античной культуры, без чего невозможно и христианское обучение. Античная София, выраставшая из опыта чувств в познании внешнего, временного мира, — предварительный этап, определенная стадия на пути к духовной истине (гносису).

Характерно для христианской мысли употребление Климентом слова «младенец». Оно мало связано с конкретным возрастом, лишь отталкивается от него и имеет смысл в плане взаимоотношения наставляемого с Господом, Человек как "младенец перед Богом" двойствен. С одной стороны, он ниже по иерархии «мужа», ибо «младенчество» человечества — это его подчинение еще не духу учения, а ветхозаветному Закону Моисея, коего неопытные в самоопределении люди боялись, как дети чучела. С другой стороны, именно «младенцы» мудрее чистотою своей "мудрецов этого мира", им как чадам Божиим открыт путь к спасению. Человек может стать младенцем (т. е. как младенец, ибо все — чада Божий), пройдя путь христианского воспитания и самосовершенствования. Душа человека — невеста Божия, и сам он «младенчествует» во Христе. Такое "чадо Божие" становится вскормленным Христом «младенцем», чистым от пороков, беспутств и злодеяний.

Климент примирил библейские и античные воспитательно-образовательные принципы, соединив античную философскую систему с христианским пафосом, с чем и вошел в историю образования и педагогической мысли.

10. "Но неблагоразумно оставлять унаследованные от отцов нравы", — говорите вы. А почему же не продолжаем мы питаться первоначальной нашей пищей, молоком, к которому от рожденья приучили нас кормилицы? Почему увеличиваем мы или уменьшаем доставшееся нам после родителей наследство, а не сохраняем оного в том же виде, в каком его получили? Почему в настоящее время мы не заплевываем груди родительской, ни другого ничего не совершаем такого, что, когда несовершеннолетними мы были и матерями были питаемы, смех нам причиняло? Не сделались ли бы мы со временем лучше и сами собой, никаких хороших воспитателей и не имея? Бесчинства чувственных удовольствий, вредные и опасные, мы стараемся ограничивать, потому что они производят соблазн, хотя и пред ставляют собою нечто приятное; почему же дурную жизнь мы не имеем права оставлять, страстями и нечестивыми обычаями осрамленную; почему, не обращая внимания на гнев отцов, не преклониться нам пред истиной и не искать истинного и действительного Отца, привычки, на нас действующие, подобно разрушительному яду, меняя? Несомненно, есть нечто прекрасное в попытке разъяснить вам, как заблуждение и этот трижды несчастный обычай[13] сделали ненавистным само благочестие. Оно представляет собою несомненное благо, больше коего роду человеческому другого Богом не даровано; и оно не сделалось бы ненавистным и достойным отвержения, если бы вы не позволили себе увлечься общественными нравами. По причине этого-то увлечения ими вы свои уши и от наших речей затыкаете и, подобно упрямым лошадям, узду сбрасывая и удила закусывая, отвергаете предъявляемые вам разумные основания и стараетесь нас, возничих нашей жизни, отбросить, и, по безрассудству в гибельную пропасть стремясь, считаете святое Слово Божие проклятия достойным. Поэтому-то в качестве возмездия за выбор следуют за вами, по выражению Софокла, "ветреный разум, тугие уши и жалкий образ мыслей". И того вы не ведаете, что люди добрые и богобоязливые, добро чествующие, получат славную награду, а люди дурные, напротив, должное наказание. Наказанию подлежит и князь злодейств.[14] Оттого пророк Захария грозит ему: да запретит тебе Господь, избравший Иерусалим! не головня ли он, исторгнутая из огня (Зах. 3, 2)? Но у кого же из людей может жить в груди желанье добровольной смерти? А они ищут покровительства у этой смерть приносящей головни, вместе с которой они и сожжению преданы будут, тогда как для них возможно, однако же, добродетельно жить по Богу, а не с обычаями согласно. Бог дарует жизнь, а дурные привычки по отшествию отсюда влекут за собою бесплодное раскаяние вместе с наказанием. "Под наказанием и несовершеннолетний доходит до понимания" (Гесиод. Труды и Дни, 1, 216), что страх перед демонами сопровождается гибелью, спасителен лишь страх Божий. … Потому что где же иначе как не в душе человека мудрого себе отпечаток может найти правда? Где любовь? Где стыдливость? Где кротость? Кто эти Божественные черты Писания в своей душе отпечатлел, тот, по моему мнению, может считаться за оградившего себя прекрасным прочным мудрости барьером, откуда он может выходить во все жизненные положения, в мудрости вместе с тем имея и безопасную гавань спасения. Этого рода мудрость делает к Отцу устремившихся добрыми отцами детей, и познавших Сына добрыми сыновьями родителей; помнящие о[15] Женихе состоят добрыми мужьями жен, и спасенные из крайнего рабства добрыми господами рабов. <…>

11. Между тем если желаешь, вдумайся немного в божественное свыше благодеяние. Первый человек, когда он был в раю, увеселялся свободою, будучи чадом Божиим. Но когда он подпал под действие плотского вожделения,[16] сделался дитятей, пожеланиями соблазняемый; упорство его стало возрастать; непослушанием же Отцу оскорбил он Бога. Что произведено было пожеланием? От своей простоты отрешившись, человек оказался скованным грехами. Господь захотел снова освободить его от оков и облеченный плотию (о Божественная тайна!) победил этого змея и поработил тирана, смерть; и — что превышало все ожидания — того самого чело — века, который плотским вожделением введен был в заблуждение, увлечен был к погибели, спас Он и ему руки расковал. Удивительное таинство! Умер Господь, воскрес человек; из рая ниспавший в качестве высшей за послушание награды получает небо. Поэтому — так как само Слово с неба к нам сошло — мне кажется, нет нам нужды, хлопотливо расследуя человеческие учения, ездить в Афины, ходить по всей Греции или и далее по Ионии. Потому что если учителем нашим сделался Тот, кто в творении, в искуплении, в благотворениях, в законодательстве, в пророчестве и наставлении вселенную всю священными силами проник, если от Учителя этого теперь все можно знать, то для Слова (Логоса) этого вся вселенная состоит Афинами и Элладой. Потому что вы, поэтическим сагам верящие, Миноса Критского называющие доверенным Зевса, поистине не можете нам не поверить, что мы состоим учениками Божиими и действительно ознакомлены с истинной мудростью, которая главными философами была только предчувствуема, учениками же Христовыми которая унаследована и возвещается. И посему в целом, так сказать, Христе нет никакого разделения на части, никакого различия, нет ни варвара, ни иудея, ни эллина, ни мужа, ни жены, но только новый человек (Гал. 3, 28; 6, 15; Еф. 4, 24; Кол. 3, 11), Святым Божиим Духом преобразованный. …Кафолическим же учением, обнимающим всю жизнь, ценным на все времена, при всех обстоятельствах указывающим на высшую цель, возводящим к жизни, состоит страх Божий: жить нужно, им проникаясь, если вечно жить хотим. …Примем свет, чтобы Бога принять; примем свет и сделаемся учениками Господа; Он ведь обещал это и Отцу: "Буду возвещать имя Твое братьям моим, посреди собрания восхвалять Тебя" (Пс. 21, 32). …Он дарует нам истинно великое, божественное и неотъемлемое наследство Отца, небесным учением человека обоготворяя, "свои заповеди его духу сообщая и оныя на сердце его начертывая". Какие заповеди разумеет Он? Все познают Бога от малого до великого, и Я буду к ним, говорит Господь, милостив и не вспомню грехов их (Иер. 31, 33, 34; Евр. 8, 10–12). О, примем эти заповеди жизни, последуем напоминаниям Божиим, познаем Бога, дабы Он милостив к нам был; загладим пред Ним соделанные нами преступления чистотою расположений; в качестве платы за наше жилище здесь принесем Ему, хотя Он и не нуждается в какой-либо оплате, в жертву благочестие.

За медь — золото, цену ста волов — за то, что стоит только девяти волов10

За малую веру эту Он дает тебе для обрабатывания широкую эту землю, воду для питья и другое все для мореходства, воздух для дыхания, огонь для работ, мир для жительства; отсюда Он позволил тебе переселиться для жительства на небо; этими столь величественными и столь многочисленными делами и своим благоволением Он предоставляет тебе пользоваться лишь за малую веру в Него.

Климент Александрийский. Увещание к эллинам I Пер. с греч. Н. Корсунского. Ярославль, 1888. Стлб. 146–148.

1. Тема творения. Польза, какую писатели своими произведениями доставляют читателям.

…Я именно так думаю, что прекрасно (в пособие) потомству оставлять после себя добродетельных детей, не детей плотских, плод чрева, а сочинения, внутренней души плод, сердечных убеждений итог. С самого того часа, как они начали нас обучать, поэтому-то мы и называем их отцами 11. Да кроме того, мудрость[17] общительна и человеколюбива. Соломон поэтому говорит: Сын мой, если, приняв слова мои, скроешь ты в сердце заповеди мои, то прислушиваться будет к мудрости ухо твое (Прит. 2, 1, 2). Открывает он через это, что разумное учение душой наставляемого должно быть воспринимаемо, как семя воспринимается землей, и что она-то, собственно, и есть нива духовная. Посему и добавляет он: "И обратишь сердце твое в сторону благоразумия; заявишь же оное во внушениях сыну[18]" (Прит. 3, 1). Душа соприкасается с душой и ум одного с умом другого, при посредстве слова один производит в другом посев, тем же словом заставляя семя, брошенное на эту землю,[19] произрастать и оное сим словом оживотворяя.

А всякий наставляемый, полагаясь на учение своего учителя, состоит сыном ему. "Сын мой! — говорит Соломон, — наставления моего не забывай" (Прит. 3, 1).

<…>

4. Науки светские не менее чем и богословие имеют происхождение Божественное.

…А что общим именем «мудрости» Писание называет вообще все мирские науки и искусства — все, до постижения чего ум человеческий мог дойти и что он был в состоянии измыслить, и что всякое техническое и теоретическое знание происходит от Бога, это совершенно ясно будет, если мы приведем еще следующие выражения Писания: "И сказал Господь Моисею, говоря:

Вот, я называю Веселиила, сына Урии, сына Орова, из племени Иудина. И Я исполнил его Божественным Духом мудрости и смышленостью и ведением, чтобы разумел он во всяком деле и способен был к созиданию, к работам из золота, из серебра, из меди, из голубой, пурпурной и червленой шерсти, к исполнению всех работ строительных из камня и из дерева" и так далее даже до слов: "и вообще всяких работ" (Исх. 31, 2–5). Потом, все ра нее сказанное объединяя, в Писании употребляется такое выражение: "И в сердце всякого разумного Я это вложил разумение" (Исх. 31, б)12, то есть в сердце всякого, кто в состоянии то разумение усвоить напряжением и упражнением.

И опять со всей определенностью от имени Господня написано: "И скажи это всем, кои умом мудры, коих Я исполнил духом смышлености" (Исх. 28, 3). Эти "мудрые умом" отличаются особенной одаренностью натуры. Выказывая особенные способности, они тем обнаруживают, что получили двойную меру разумения; я сказал бы даже, что из первообразной премудрости излился в сердце им двойной дух мудрости.

Уже и техническое отношение к искусствам отзывается перевесом на развитии некоторых внешних чувств. У так называемых музыкантов оказывается особенно развитым чувство слуха, у скульпторов — осязание, у певцов — голос, у парфюмеров — обоняние, у резчиков печатей — зрение. У посвящающих себя научным занятиям чувство также становится восприимчивее. У поэта особенно развивается чувство меры, у оратора чувство стиля, у диалектика способность суждения, у философов — то, что до них касается, — умозрение. К изобретениям и размышлениям делает способным именно чувство; лишь чувством определяется направление занятий и умственных. А благодаря постоянству упражнений способность к известного рода занятиям усиливается и расширяется. Апостол совершенно справедливо говорит, что "многоразличная премудрость Божия" (Еф. 3, 10) во благо нам обнаруживает свое богатство «многократно»[20] "и многообразно"[21] (Евр. 1, 1), искусствами, науками, верой, даром пророчества. "Всякая премудрость от Господа и с Ним пребывает вовек", как говорит Книга Премудрости Иисуса (Сир. 1, 1). "Потому что если будешь ты голосом сильным призывать знание и взывать к разуму, если будешь ты искать его, как ищут серебра, и если будешь ты его отыскивать так же, как сокровища разыскивают, и если с усилием будешь его выслеживать, то поймешь, в чем состоит Богу угодное служение, и примечать будешь твоими чувствами Божественное" (Прит. 2, 3–5). Священный писатель говорит о чувстве Божественного в отличие от чувства, погруженного в науки светские, которых в выражениях прекрасных и величественных впрочем также советует нам заботливо искать, дабы в уразумении совершенного служения Богу и благочестия двигаться вперед. Противополагает он этим светским наукам понимание обязанностей, на нас возлагаемых богопочитанием, и, разумея под оным содержание истинной религии, выражает это следующим образом: "Ибо из своих уст Господь источает мудрость, а вместе знание и разумение и в лице праведных помогает, собирая в них на голодные годы как бы в житнице сокровища спасения" (Прит. 2, 6–7). В просвещенности философией[22] скрывается помощь нам; такой просвещенностью обусловливается тонкость чувства, ведущая к истинным богопочитанию и благочестию.

5. Философия состоит служанкой Богословия. Разъясняется это аллегорическим толкованием истории Сарры и Агари.

…[23] позволяет извлекать пользу из человеческих знаний, их применяя к жизни, но не дает оно права нам на той мирской учености успокаиваться окончательно. Интеллектуальные богатства, свойственные во всякое данное время каждой нации, для всех них состоят лишь пропедевтикой, располагающей их к принятию учения Господня. Конечно, постоянно бывали люди, кои, будучи обморочены любовными напитками служанок,[24] презрительно относились к госпоже дома, то есть философии, и состарились одни на музыке, другие на геометрии, иные на грамматике, а большинство на ораторском искусстве13. Но так называемые курсовые науки, обязательные для людей свободных, представляют собой ступени, способствующие восхождению по ним к философии, которая состоит их повелительницей. И как они служебны философии, так и сама она есть пособница к приобретению истинной мудрости14; мудрость же есть знание вещей Божеских и человеческих с причинами их15.

Мудрость, значит, состоит госпожою над философией, подобно тому как философия состоит госпожою среди наук предварительных. Потому что если задача философии проповедовать воздержанность в употреблении языка, в пользовании вещами, кои с чревом и подчревностью имеют связь, и если она собой посредствует добродетель, то во много раз для нее достопочтеннее и превосходнее подвизаться во славу Божию и споспешествовать познанию о Боге.

Климент Александрийский. Строматы / Пер. с греч. Н. Корсунского. Ярославль, 1892.

1. Что для Климента самое важное в воспитании и обучении?

2. Каково должно быть, согласно этому автору, содержание образования для различных учащихся?

3. Климент Александрийский не возведен православной Церковью в ранг Святого Отца. Как вы считаете, почему? Сравните использованные здесь отрывки с фрагментами из «Педагога», опубликованными в № 1 журнала Отдела религиозного образования и катехизации Московского патриархата "Просветитель".

Начальные века нашей эры были отмечены интенсивными поисками новой воспитательной парадигмы. Благоприятные условия для этого сложились в североегипетском городе Александрии с его смешанным греческо-римско-еврейскокоптским населением и культурой. Настоящий памятник отразил коптскую традицию, которая, впитав в себя и библейскую дидактическую "литературу премудрости"16, и греческую понятийно-логическую систему, сформулировала многие важнейшие педагогические принципы раннего христианства. Текст относится к жанру этико-педагогических наставлений, воплощавшихся в форме поучений отца к сыну (как плотскому, так и духовному). Здесь мы встречаемся, по-видимому, со вторым случаем, с поучением отца духовного, объясняющим духовному сыну, что есть он сам и его душа, каково его место в этом мире и в отношении к Абсолюту. Жанр отеческих поучений транслировал из поколения в поколение образ мыслей и стиль поведения, иначе говоря, формировал систему отношений к этому миру и к Богу.

Безусловно, данный текст рассчитан не на малых детей, а на тех подростков, юношей, взрослых, которые задумывались о своей жизни, о ее смысле, о Боге и о себе. Сначала Силуан описывает помраченное страстями и пороками, далеко от Бога текущее сознание, свойственное сыну. Потом разъясняется, как сын должен правильно познать себя и, увидев реальный мир, изменить свою жизнь, обратить ее к Богу. Автор-наставник дает ему путеводные нити, показывая, что есть добро, а что — зло.

Характерно, что в трактате не противопоставляются вера неверию, знание — незнанию, что, видимо, отражает полученное его автором классическое греческое образование. Греки считали разум более высоким уровнем познания, чем вера, хотя и не умаляли значения последней. Истинное знание воспитывает, а воспитание необходимо для борьбы со страстями, его получение — освобождение от них, его отсутствие — корень всех страстей. Отсюда сформулированная в тексте модель мышления, поведения и действия обучающегося, постепенно создающая образ духовного ученика.

Стиль Силуана, поэтика его текста современному человеку могут показаться весьма непривычными и темными, однако он был близок и доступен в свое время как ближневосточному, так и западноевропейскому средневековому читателю. Вчитавшись в текст и поняв яркие метафорические образы Силуана, такие как страсти и пороки — дикие звери, человек — город, стерегущий от зверей свои ворота, мудрость — мать человека и другие, легко оценить высокую поэтичность и глубокую мудрость трактата.

"Поучения Силуана" явились одним из «мостов», переброшенных от древних педагогических систем к зарождающейся новой, христианской.

Возможно, анонимный автор приписал «Поучения» спутнику апостола Петра Силуану (см.: Деян. 15, 22; I Пет. 5, 12). Впрочем, нельзя исключать и возможность того, что некий Силуан, о котором мы, к сожалению, ничего не знаем, был автором этого трактата.

Расстанься со всяким ребячеством и приобрети себе крепость ума и души. Усиль войну против всякого безумия страстей, эроса, дурной злобы, любви к славе, любви к раздорам, мучительной зависти, негодования, гнева, жажды, стяжательства. Охраняй свою крепость оружием и копьями! Вооружись всеми воинами, т. е. словами, начальниками, т. е. советами, и своим умом как путеводным принципом.

Сын мой, прогоняй всякого разбойника от своих ворот. Охраняй все свои ворота факелами, т. е. словами, и ты обретешь всем этим спокойную жизнь. А тот, кто не будет их защищать, станет как пустынный город, который захватили. Все дикие звери попрали его. Ибо недобрые мысли — это дурные звери. И твой город наполнится разбойниками, и ты не сможешь обрести себе мира, но обретешь только всех диких зверей. Презренный, который является тираном, — господин над ними; направляя все это, он пребывает в великой грязи. Весь город погибнет, т. е. твоя душа.

Удали все это, несчастная душа! Положись на своего предводителя (и) своего учителя. Ум — это предводитель, а Логос — учитель, и они выведут тебя из погибели и опасности.

Сын мой, послушайся моего совета. Не показывай врагам спину, пускаясь в бегство, но лучше преследуй их, как сильный. Не становись скотом, который люди погоняют, но стань человеком, который гонит дурных зверей, чтобы не одолели они тебя и не попрали тебя, как труп, и не погиб бы ты через их злодеяние. О несчастный человек! Что ты будешь делать, если попадешь в их лапы? Берегись, чтобы не оказался ты в руках своих врагов. Вверься этой упряжке двух друзей: Логосу и уму — никто не победит тебя. Пусть Бог обитает в твоей крепости, и Дух его защищает твои ворота! Ум божества пусть защищает стены. Святой Логос пусть станет факелом твоего ума, сжигающим дерево, т. е. весь грех.

Если же ты сделаешь это, о сын мой, ты победишь всех своих врагов и они не смогут воевать против тебя, не смогут восстать, не смогут ступить на твой путь. Ибо если ты обретешь это, ты будешь презирать их как отрицателей истины. Они будут говорить с тобой, тебя завлекая, боясь не тебя, но боясь тех, кто обитает в тебе, т. е. стражей божества и учения.

Сын мой, возьми себе (за основу) воспитание и учение. Не беги от воспитания и учения, но, если тебя учат, воспринимай с радостью, и если тебя наставляют, в любом деле становись делающим (только) хорошее, тогда ты сплетешь венок воспитания своему путеводному принципу. Надень на себя непорочное учение, как одежду. Стань благородным, ведя праведную жизнь. Приобрети себе строгость благонравия. Суди сам себя, как мудрый судья. Не отступай от моего учения и не приобретай неучености, чтобы не ввести в заблуждение свой народ. Не беги от божественного и от учения, которые в тебе. Ибо тот, кто учит тебя, любит тебя премного. Ибо он даст тебе достойную строгость. Отвергни от себя скотскую природу, которая внутри тебя, и не держи дурного помышления в себе. Ведь подобало бы, чтобы ты знал, каким образом я тебя учу. Если хорошо править не многими, как ты это видишь, то насколько лучше править каждым, господствуя над любым собранием и любым народом, и во всех отношениях ты возвышен божественным Логосом, после того как ты стал господином над любой силой, убивающей душу. Сын мой, разве желает кто-нибудь быть рабом? Зачем ты так сильно волнуешься?

Сын мой, не бойся никого, кроме одного Бога, который надо всем. Отбрось от себя козни дьявола. Возьми свет для своих глаз и отбрось от себя тьму. Живи во Христе, и ты обретешь себе сокровища на небе. Не становись вместилищем многих вещей, которые не содержат в себе пользы, и не будь проводником своего незнания, которое слепо.

Сын мой, слушай мое доброе поучение, которое полезно, и прерви сон, который давит на тебя. Беги от забвения, которое наполняет тебя тьмой. Если бы у тебя не было силы делать всякое дело, я не говорил бы тебе это. Христос же пришел, чтобы дать тебе этот дар. Почему ты следуешь за тьмой, когда свет находится в твоем распоряжении? Почему ты пьешь плохую воду, когда у тебя есть хорошая вода? София17 призывает тебя, а ты стремишься к глупости. Не по своему желанию ты делаешь это, но скотская природа, которая в тебе, именно она делает это. Премудрость призывает тебя в своей благости, говоря тебе: "Придите ко мне все вы, о глупые, и вы получите в дар понимание, доброе и драгоценное. Я даю тебе архиерейскую одежду18, сотканную из всякой мудрости".

Что есть дурная смерть, как не незнание? Что есть дурная тьма, как не забвение незнания? Возложи свою заботу на одного Бога. Не становись любящим золото и серебро, которые не содержат в себе пользы, но облачи себя в мудрость, как в одежду, и возложи на себя знание, как венок, сядь на трон понимания, так как они твои, и ты получишь их снова сверху. Ибо глупый человек одевается в глупость, как в одежду, и как в траурную одежду облачается в позор, и венчает себя незнанием, и садится на трон непонимания. Ибо, будучи неразумным, он сам заблуждается. Ведь им руководит незнание, и он идет дорогами желания, всяких страстей. Он плавал в желаниях жизни и пошел ко дну. А он-то думает, что извлекает пользу, делая все то, что не содержит в себе пользы. Несчастный человек, который идет через все это, умрет, потому что у него нет ума руководителя. Но он подобен кораблю, который ветер швыряет из стороны в сторону, и подобен вырвавшейся лошади, у которой нет возницы. Ведь он нуждался в вознице, т. е. в разуме. Ведь несчастный впал в заблуждение, так как он не пожелал совета. Эти три дурные вещи бросали его из стороны в сторону. Он приобрел себе смерть, как отца, и незнание, как мать, и дурные советы приобрел, как друзей и братьев. (Я сказал все это), чтобы ты, глупец, оплакал себя.

Отныне, сын мой, обратись к своей божественности. Этих дурных друзей, обманщиков прогони от себя. Возьми себе Христа милосердного как доброго учителя. Отбрось от себя смерть, которая стала тебе отцом. Ибо смерть не существует и не будет существовать в конце. Но когда ты отбросил от себя Бога, святого отца, истинную жизнь, источник жизни, то из-за этого ты получил смерть, как отца себе, а незнание приобрел себе, как мать. Они лишили тебя истинного знания.

Сын мой, вернись же к своему первому отцу, Богу, и к мудрости, своей матери, той, из которой ты произошел от начала, чтобы ты сражался против всех своих врагов — сил противника. Слушай, сын мой, мои советы. Не будь высокомерным к любому доброму совету, но возьми себе сторону божественного разума. Соблюдай святые заповеди Иисуса Христа, и ты будешь царем над всяким местом земли, и ты станешь почитаем ангелами и архангелами. Ты же обретешь их себе как друзей и слуг. Ты же обретешь себе место на небесах. Божественное, что пребывает в тебе, не печаль его и не беспокой, но когда ты будешь лелеять его, молить его, чтобы ты оставался чистым и чтобы ты стал воздержанным в своей душе и своем теле, ты станешь троном мудрости и домочадцем у Бога. Он даст тебе великий свет через нее.

Но прежде всего познай свое рождение. Познай себя, что ты есть, из какой ты сущности или из какого рода, или из какого колена. Знай, что ты произошел из трех родов: из земли, из сформированного и из созданного. Тело произошло из земли, из земной сущности, а сформированное произошло ради души из божественной мысли. Созданное — это ум, который произошел по образу Бога. Божественный ум имеет сущность от божественного. А душа — это то, что он сформировал в сердце. Ибо я думаю, что она является женой того, кто произошел по образу. А тело, которое произошло из земли, его сущность — материя. Обретя в себе эти три части, ты смешиваешься, но, смешиваясь, ты падаешь из божественной добродетели в неполноценность.

Живи, следуя уму. Не думай о плотском. Приобретай себе силу, так как ум — это сила. Если ты отпал от нее, ты стал андрогином19. Сущность же ума, т. е. мышление, если ты отбросил ее от себя, ты отрезал мужское и обратился к женскому. Ты стал душевным, так как ты принял сущность сформированного. Если ты отбросил еще малость этого так, что ты не приобрел себе какой-либо человеческой части, но взял себе подобие и мысль скота, ты стал плотским, так как ты принял скотскую природу. Ибо трудно найти душевное, еще труднее найти Господа.

Я уже сказал, что Бог духовен. Человек принял образ от сущности Бога. Божественная душа частью имеет общение с ним; с другой стороны, душа имеет общение частью с плотью. Глупая душа обычно шатается из стороны в сторону… и это она считает истиной.

Лучше тебе, о человек, обратиться к человеческому, чем к скотской природе, я имею в виду плотскую.[25] Ты примешь подобие той стороны, к которой ты обратишься. Еще я скажу тебе нечто. Снова, для чего ты будешь усердствовать? Ты[26] пожелала стать скотом, если ты оказалась именно в этой природе. Лучше же общайся с истинной природой жизни. Скотство будет направлять тебя в род земли, а умная природа будет направлять тебя к умным образам. Обратись к умной природе и отбрось от себя рожденную землей природу. О упрямица душа, отрезвей и сбрось опьянение свое, которое является следствием незнания. Если ты будешь упорствовать и жить в теле, ты будешь жить в грубости. Когда ты вошла в телесное рождение, ты была рождена. Ты оказалась внутри брачного чертога и осветилась умом.

Сын мой, не плавай в любой воде и не позволяй, чтобы тебя оскверняли чуждыми знаниями. Разве ты не знаешь, что замыслы противника немалые и колдовские средства, которые у него есть, различны. Даже умного человека… они лишили мудрости змея. Ведь подобает тебе быть в согласии с мудростью этих двух: с мудростью змея и невинностью голубя, чтобы не вошел он[27] к тебе в образе льстеца, как истинный друг, говоря: "Я советую тебе то, что хорошо". А ты не узнал его коварства, когда принял его к себе как истинного друга. Ведь он бросает дурные мысли в твое сердце как добрые — и лицемерие в образе незыблемой мудрости, и жадность в образе спасительной бережливости, и тщеславие в образе того, что прекрасно, и хвастовство и высокомерие в образе великой строгости, и безбожие как великое благочестие. Ибо тот, кто говорит: "У меня много богов", — безбожник, и ложное знание бросает он в твое сердце в образе тайных речей. Кто сможет понять его мысли и его различные уловки? Его, являющегося великим умом для тех, кто желает принять его себе как царя.

Сын мой, как ты сможешь постичь его мысли или его намерение, убивающее душу. Ибо его уловки и замыслы его злобы многочисленны. И думай о своих воротах, т. е. о том, как он войдет в твою душу и в какой одежде он войдет к тебе. Возьми себе Христа, который может освободить тебя, который взял на себя козни того, чтобы через это сокрушить его в его обмане. Ибо он царь, который есть у тебя, непобедимый вовеки: против него никто не сможет сражаться или сказать против него даже слово. Он твой царь и твой отец. Ибо нет никого, равного ему. Божественный учитель находится в тебе постоянно. Он заступник, он же спешит тебе на помощь из-за добра, которое в тебе.

Не держи дурного слова в своем суждении, ибо всякий дурной человек вредит своему сердцу. Ведь только глупый человек идет к погибели, а мудрый человек знает свой путь. Глупый же человек не остерегается говорить сокровенное, мудрый человек не бросает опрометчивое слово, но размышляет над тем, что слышит. Не бросай неосторожное слово в присутствии тех, кого ты не знаешь. Имей множество друзей, но не советников. Сначала испытай своего советника. Ибо всякий человек, который льстит, — не почитай его. Льстецов речь сладка, как мед, а их сердце полно чемерицы20. Ибо когда они подумают, что[28] стали[29] надежными друзьями, тогда они лживо обратятся к тебе и сбросят тебя в грязь. Не доверяйся никому как другу. Ведь весь этот мир произошел обманно, и каждый человек волнуется напрасно. Все вещи мира бесполезны, но они существуют всуе. Нет никого, даже брата: каждый ищет выгоду для себя.

Сын мой, не бери себе всякого человека в друзья. А если ты приобрел его, не доверяйся ему. Доверяйся только Богу как отцу и как другу. Ибо всякий человек ходит во лжи. Вся земля наполнена страданиями и печалью: в них нет пользы. Если ты хочешь прожить свою жизнь спокойно, не общайся ни с кем. Даже если ты общаешься с кем-то, будь, как если бы ты не общался. Будь угоден Богу, и ты не будешь нуждаться ни в ком.

Живи с Христом, и он спасет тебя. Ибо он истинный свет и солнце жизни. Ведь как солнце является, чтобы давать свет глазам плоти, так и Христос просвещает всякий ум и сердце. Ибо больной телесно — это злая смерть, насколько больше тот подвержен смерти, у кого слепой ум. Ведь как всякий слепой не может видеть его,[30] так и тот, у кого нет здорового ума, лишен удовольствия приобрести себе свет Христа, т. е. разум.

Ибо все явное является образом тайного. Ведь как огонь, горящий в некоем месте, не ограничивается этим местом, так и солнце на небе: все его лучи достигают мест, которые на земле. Так и Христос имеет только одну сущность, а просвещает каждое место. Точно так же он и говорит о нашем уме, как о светильнике, который горит и освещает место: находясь в одной части души, он освещает все части.

Теперь я скажу о том, что более возвышенно, чем это. Ум по сущности находится в некоем месте, т. е. в теле, а по отношению к мысли ум не имеет места. Ибо как он может пребывать в определенном месте, когда он созерцает всякое место? Однако мы можем сказать еще более возвышенное, чем это. Не думай в своем сердце, что Бог обитает в некоем месте. Если ты помещаешь Господа всего в некое место, тогда тебе надлежит говорить, что это место более возвышенно, чем тот, который обитает в этом месте. Ибо то, что содержит, более велико, чем то, что в нем содержится. Ибо нет места, которое называли бы бестелесным. Ведь несправедливо, чтобы мы говорили, что Бог есть тело. Ибо следствием было бы то, что мы даем этому телу рост и убывание. И тот, кто претерпевает это, не может оставаться непреходящим.

Нетрудно узнать творца всякого творения, но невозможно постичь образ его. Ибо не только людям трудно постичь Бога, но трудно и любой божественной природе: ангелам и архангелам. Необходимо познать Бога, как он есть. Невозможно тебе никак познать Бога, кроме как через Христа, того, который имеет образ Отца. Ибо этот образ являет истинное подобие по отношению к тому, кто являет. Царя обычно не знают без образа.

Думай о Боге то, что он пребывает в каждом месте и вместе с тем он ни в каком месте. По силе — он во всяком месте, а по божественности — он не в каком-то определенном месте. Ибо только таким образом можно немного узнать Бога. По его силе он наполняет каждое место, а по величию его божественности ничто не вмещает его. Все находится в его божественности, ничто не вмещает его. Все находится в Боге, Бог же не вмещается ни во что. Что же такое познать Бога? Все, что пребывает в истине, есть Бог. Однако невозможно смотреть на Христа, как невозможно смотреть на солнце. Бог видит всякого, но никто не смотрит на него. Христос же без всякой зависти берет и дает. Он свет Отца, дающий свет без зависти. Таким образом, он освещает каждое место. И все есть Христос — тот, который унаследовал все от Существующего. Ибо Христос есть все, иначе — нетленность. Ибо если ты подумаешь о грехе, он не[31] реальность. Ведь Христос — это постижение нетленности и свет, который светит, не будучи запятнанным. Ибо солнце во всяком нечистом месте и не оскверняется. Так и Христос, даже если он пребывает в недостатке, однако он без недостатка, если он был рожден, он не рожденный, если он постижим, то по своей сущности он непостижим. Христос есть все. Тот, у кого нет всего, не может познать Христа.

Сын мой, не дерзай говорить слова о нем и не ограничивай для себя всего Бога умственными образами. Ибо тот, кто судит, не может быть судим тем, кто судит. Хорошо спрашивать и узнавать, кто есть Бог. Логос и ум — это мужские имена.[32] Тот, кто желает знать об этом, пусть ищет спокойно и благоговейно. Ибо существует немалая опасность говорить об этих предметах, поскольку ты знаешь, что ты будешь судим за все то, что ты скажешь. Пойми это, что тот, кто во тьме, не сможет увидеть ничего, не взяв света для своих глаз. Испытай себя, имеешь ли ты действительно свет, чтобы, поскольку ты спрашиваешь об этом, ты понял, как избежать ее.[33] Ибо многие ищут во тьме и, желая узнать, идут на ощупь, поскольку нет для них света.

Сын мой, не позволяй своему уму смотреть вниз, но лучше пусть он взглянет наверх при помощи света. Ибо свет постоянно будет идти сверху. Даже если он, т. е. ум, на земле, пусть он стремится следовать за теми, кто наверху. Просвети свой ум светом неба, чтобы ты смог отправиться к свету неба. Не уставай стучать в дверь разума и не прекращай ходить по пути Христа. Ходи по нему для того, чтобы ты смог получить отдых от своих мучений. Если ты ходишь по какому-то другому пути, то путь, который ты будешь совершать, не имеет пользы. Даже у тех, кто ходит по широкой дороге, в конце будет то, что они спустятся к погибели грязи. Ибо преисподняя простирается перед душой и место погибели широко. Возьми себе Христа — тесный путь. Ибо он страдает и несет наказание за твой грех.

О упорствующая душа, в каком пребываешь ты незнании! Ибо кто твой проводник во тьме? Как много образов принял Христос ради тебя! Будучи Богом, он находился среди людей как человек. Он спустился в преисподнюю и освободил детей смерти. Они были в родовых муках, как сказало Писание Бога. И он запечатал сердце в ней, т. е. преисподней. И он сломал напрочь ее мощные своды. И когда все силы увидели его, они побежали, так что он смог вывести тебя, несчастный, из бездны и умереть за тебя, как жертва за твой грех.

Он спас тебя от мощной руки преисподней.

А ты с трудом отдаешь свой выбор ему, шагая ему навстречу для того, чтобы он принял тебя с радостью. А свободный выбор, т. е. смирение сердца, — это дар Христа. Кающееся сердце — достойная принятия жертва. Если ты себя смиришь, ты будешь весьма возвышен, а если ты себя возвысишь, ты будешь унижен.

Сын мой, береги себя от зла и духа зла, не позволяй ему, чтобы он сбросил тебя в бездну. Ибо он безумный и жестокий. Он ужасен и бросает всякого в яму грязи. Великое и доброе дело не любить нечестие и даже не вспоминать о нем, жалком, совсем, ибо вспоминать о нем — это смерть. А любому человеку под — пасть смерти — лишено пользы. Ибо душа, которая подпала смерти, оказывается лишенной разума. Ибо лучше не жить совсем, чем обрести жизнь скота. Остерегайся, как бы не сгорел ты в огне нечестия. Есть ведь много погруженных в огонь, которые являются его слугами. Они, которых ты не знаешь, — твои враги.

Сын мой, сбрось с себя одежду нечестия и оденься в одежду, которая чиста и светла, чтобы быть в ней прекрасным. Имея же на себе эту одежду, тщательно береги ее. Освободись от всяких оков, чтобы обрести себе свободу. Если ты отбросишь от себя желание, коварства которого многочисленны, то освободишься от грехов удовольствия.

Слушай, душа, мои советы и не становись ни норой лисиц и змей, ни пещерой драконов и ехидны, ни местом обитания львов или прибежищем василиска21. Если это случится, о душа, что ты будешь делать? Ибо это — силы противника. Все мертвое войдет в тебя через них: ибо их пища — всякая мертвечина и всякая нечистота. Ведь пока они находятся внутри тебя, что живое войдет в тебя? Живые ангелы будут ненавидеть тебя! Ты была храмом, а сделала себя могилой. Перестань быть могилой и стань храмом, чтобы праведность и божество могли пребывать в тебе! Свет, который в тебе, зажги и не гаси его! Ибо никто не зажигает светильника для диких зверей и их детенышей. Покойников, которые умерли, воскреси. Ибо они жили и умерли из-за тебя. Дай им жизнь, и они снова будут жить. Ибо древо жизни — Христос. Он — мудрость. Ибо он мудрость. Он также Логос. Он — жизнь, сила и дверь. Он — свет, вестник и добрый пастырь. Вверь себя тому, кто стал всем ради тебя. Стучись в себя самого, как в дверь, и ходи внутри себя, как по прямой дороге. Ибо если ты ходишь по дороге, ты не можешь заблудиться. И если ты будешь стучаться с ней, т. е. с мудростью, ты постучишься в спрятанные сокровища. Ибо если он мудрость, он делает глупого мудрым. Она[34] — святое царство и сияющая одежда. Ибо она множество золота, которое дает тебе великую честь. Ради тебя мудрость Бога стала образом глупости, чтобы тебя, глупого, вознести и сделать мудрым. И жизнь умерла ради тебя, когда он был бессильным, чтобы через свою смерть он смог дать тебе, который умер, жизнь. Вверь себя Логосу и удали от себя скотство. Ибо животное являет то, что не имеет разума. Ведь многие думают, что у них есть разум, но если ты посмотришь на них внимательно, их речь оказывается скотством.

Дай себе радость от истинной виноградной лозы Христа. Довольствуйся истинным вином, от которого нет ни пьянства, ни заблуждения, ибо в нем конец пьянству, поскольку оно имеет силу давать радость душе и уму в Духе Бога. Но сначала воспитай свои помышления, перед тем как испить его. Не пронзай себя мечом греха. Не сжигай себя, о несчастный, в огне удовольствия. Не вверяй себя варварам, как пленник, ни диким зверям, которые хотят попрать тебя. Ибо они, как львы, которые громко рычат. Не будь мертвецом, чтобы не попрали они тебя. Будь человеком! Твоя сила в помышлении, и этим ты победишь их.

А человек, который ничего не делает, не достоин называться разумным человеком. Разумный человек — это тот, кто боится Бога. А тот, кто боится Бога, не делает никакого безрассудства. Тот же, кто оберегает себя от того, чтобы совершить безрассудство, оберегает свой путеводный принцип. Хотя он человек, обитающий на земле, он уподобляет себя Богу. А тот, кто уподобляет себя Богу, не сделает ничего, не достойного Бога, по из — речению Павла, который стал подобен Христу. Ибо кто почитает Бога, не желая делать того, что приятно Богу? Ибо почитание Бога — это то, что от сердца, а почитание Бога от сердца — свойство любой души, которая близка к Богу. Душа же, которая является родственницей Бога, сохранена чистой. А душа, которая облачилась в Христа, чиста, и она не может согрешить. Место же, в котором Христос, — там грех бездействует. Пусть один Христос войдет в твой мир, и пусть он искоренит все силы, которые сошли на тебя. Пусть он войдет в храм, который внутри тебя, чтобы изгнать всех торговцев. Пусть он воссядет в храме, который внутри тебя, и ты станешь для него жрецом и левитом, входящим в очищение. Блаженна ты, душа, если ты обретешь это в своем храме. Блаженна же ты еще больше, если будешь ему служить. А того, кто будет осквернять храм Бога, Бог погубит. Ибо ты, о человек, беззащитен, если удалишь его из своего храма. Ведь когда враги не увидят Христа в тебе, тогда они войдут в тебя вооруженные, чтобы сокрушить тебя.

О сын мой, я заповедовал тебе много раз о том, чтобы ты от них постоянно оберегал свою душу. Не ты отбросишь его от себя, но он, т. е. Христос, отбросит тебя. Ибо ты, если ты побежишь от него, окажешься в великом грехе. И опять, если ты устремишься от него, ты станешь добычей своих врагов. Ибо все слабые бегут от своего господина, а слабый в добродетели и мудрости бежит от Христа. Ведь всякий человек, если он один, попадает в лапы диких зверей. Познай, кто есть Христос, и обрети его себе как друга, ибо он верный друг. Еще он — Бог и учитель. Будучи Богом, он стал человеком ради тебя. Он тот, кто сломал железные засовы преисподней и медные ворота. Он тот, кто сверг всех высокомерных тиранов, тот, кто сбросил с себя оковы, которыми был скован. Он вывел наверх нищих из бездны и страдающих из преисподней. Он тот, кто смирил высокомерные силы, тот, кто устыдил высокомерие посредством смирения, тот, кто сбросил вниз сильного и хвастуна посредством слабости, тот, кто в своем презрении презрел то, что считают славой, чтобы смирение ради Бога особенно возвысить. Он тот, кто принял вид человека, и божественный Логос — это Бог. Он тот, кто всегда терпеливо относится к человеку, и он пожелал породить смирение в высокомерном. Он тот, кто возвысил человека, и тот стал подобен Богу, не для того чтобы свести Бога вниз к человеку, но чтобы человек стал подобен Богу. О великая благость Бога! О Христос! Царь, который явил людям великое божество! Царь всякой добродетели и царь жизни! Царь веков и владыка небес! Услышь мои слова и прости меня!

Снова он явил великое усердие к божеству. Где мудрец или могущий понимать, или человек, чьи искания многочисленны, поскольку он знает мудрость? Пусть он говорит о мудрости. Пусть он обнаружит великую гордыню. Ибо всякий человек стал глупым и сказал от своего знания. Ибо он (Христос) отверг советы коварных и превзошел мудрецов в их уме. Ибо кто сможет раскрыть совет Вседержителя или говорить о божестве, или правильно его выразить? Если мы не смогли постичь Божество или божества на небесах? Если мы с трудом находим то, что на земле, кто будет искать то, что на небе? Великая сила и великая слава явились миру, и жизнь неба желает все обновить, чтобы выбросить все слабое и всякую черную одежду, чтобы каждый мог явиться в небесных одеждах, сияя, чтобы явить повеление Отца и чтобы он увенчал тех, кто желает ревностно бороться, причем Христос является устроителем состязания тем, кто увенчал каждого, уча каждого бороться. Он тот, кто боролся и первый получил венок, стал владыкой и явился, давая свет каждому. Все же было обновлено через Святого Духа и ум.

Господь Вседержитель, как много славы я воздам тебе! Никто же не смог прославить Бога, как подобает. Ты тот, кто прославил свое Слово, чтобы спасти каждого, о милостивый! Тот, кто вышел из твоих уст и поднялся из твоего сердца, — Первородный, Мудрость, Первообраз, Первый свет. Ибо он свет от силы Бога. И он истечение чистой славы Вседержителя, и он ясное отражение действия Бога и образ его благости. Ибо он свет вечного света, он зрение, которое смотрит на невидимого Отца, постоянно служа и творя по воле Отца. Он тот, кто один был рожден по благоволению Отца. Ибо он непостижимое Слово, и мудрость, и жизнь. Он дает жизнь и питает все живое и силы. Как душа дает жизнь всем членам, так и он господствует надо всем в силе и дает им жизнь. Ибо он начало и конец всего. Он наблюдает за всем и заключает их в себе. Он же заботится о каждом, и радуется, и печалится также. С одной стороны, он печалится за тех, кто унаследовал место наказания, а с другой — он заботится о всяком, кого он с трудом ведет к учению. Он же радуется о всяком, находящемся в чистоте.

Берегись также, чтобы ты не попал в руки разбойников, и не давай сна своим глазам, не давай дремать своим векам, чтобы ты мог спастись, как лань от западни и как птица от силка. Сражайся в великом состязании, пока состязание продолжается, поскольку все силы пристально смотрят на тебя: не только же святые силы, но и все силы противника. Горе тебе, если они победят тебя среди всех тех, кто пристально смотрит на тебя. Если ты будешь сражаться в состязании и победишь силы, которые сражались против тебя, ты доставишь великую радость каждому святому и учинишь великую скорбь своим врагам. Твой устроитель состязания во всем помогает тебе, желая, чтобы ты победил.

Слушай, сын мой, и не будь медленным своими ушами. Восстань, поскольку ты, как орел22, оставил своего ветхого человека. Бойся Бога во всех своих делах и прославляй Бога через доброе дело, зная, что всякий человек, который не угоден Богу, сын погибели. Он войдет в преисподнюю ада. О долготерпение Бога, которое поддерживает каждого, то, которое желает, чтобы всякий, ставший грешником, был спасен. Но никто не помешает ему делать то, что он желает. Ибо кто сильнее его, чтобы воспрепятствовать ему? Так как он тот, кто касается земли, заставляя ее дрожать и заставляя горы дымиться. Он тот, кто собрал, как в меха, великое море и измерил всю воду на своих весах. И одна рука Господа создала все это. Ибо эта рука Отца — Христос, и она создает все. Через нее все произошло, поскольку она стала матерью всего. Ибо он всегда сын Отца. Думай это о Боге Вседержителе, который всегда существует. Он не был бы всегда царем, если бы не принес в жертву божественного Сына. Ибо все обитает в Боге, что возникло через Слово, т. е. Сына, как образ Отца. Ибо Бог близок, и он не далеко. Все божественное внутри пределов Божиего дома. Если божественное согласно с тобой в чем-нибудь частично, знай, что все божественное согласно с тобой. Однако это божественное не согласно ни с чем дурным. Ибо именно оно учит всякого человека тому, что хорошо. Это то, что Бог дал роду людей, чтобы по этой причине всякий человек мог стать избранным перед лицом всех ангелов и архангелов. Ибо Бог не нуждается в том, чтобы кого-нибудь испытывать. Он знает все до того, как это произошло, и он знает тайное сердца. Все эти тайные помыслы явны и ничтожны перед ним. Пусть никто не говорит, что Бог незнающий! Ибо нечестиво помещать творца всякого творения в незнание. Ибо даже то, что находится во тьме, перед ним как в свете. Итак, ведь нет ничего скрытого, кроме одного Бога. А он является каждому и вместе с тем скрыт весьма. Но он открывается, так как Бог знает все. Даже если кто-либо не хочет сказать это, он будет уличен своим сердцем. Он же скрыт из-за того, что никто не понимает принадлежащего Богу. Ведь непонятно и непостижимо знать помысел Бога. Напротив, трудно постичь его и трудно обрести Христа. Ибо он тот, кто обитает во всяком месте и в то же время — ни в каком месте. Ведь никто, кто хочет, не сможет познать Бога, как он существует, ни Христа, ни Духа, ни хора ангелов, ни архангелов и тронов духов, ни возвышенные господства, ни великий ум. Если ты не познаешь себя, ты не сможешь познать их всех. Открой в себе дверь, чтобы ты смог познать то, что происходит. Стучись в себя самого, чтобы Слово открылось тебе. Ибо оно царь веры и острый меч, ставший всем для каждого из-за того, что он желает сострадать каждому.

Сын мой, готовь себя уйти от правителя мира тьмы и от такого воздуха, который полон сил. А если у тебя есть Христос, ты победишь весь этот мир. То, что ты откроешь для себя, ты откроешь. То, куда ты будешь стучать для себя, ты будешь стучать, принося себе пользу. Приноси себе пользу, мой сын, не ходи по тем путям, где нет пользы.

Сын мой, очищай себя сначала от внешней жизни, чтобы ты смог очистить (свое) внутреннее. И не будь как торговцы Словом Бога. Испытай сначала каждое слово, прежде чем ты его произнесешь. Не стремись приобретать почести, которые не имеют силы, и высокомерие, которое ведет тебя к погибели.

Возьми себе мудрость Христа, долготерпеливую и кроткую, и оберегай ее. О мой сын, знающий, что путь Бога всегда полезен.

[35] ИХТЮС23. Чудо неизъяснимое.

Пер. с коптского АЛ. Хосроева. Facsimile Edition of the Nag Hammadi Codices. Codex VII., 1972.

1. В чем суть поучений Силуана? Постройте иерархический ряд его рекомендаций — от наиболее важной к наименее значимой. Как бы их расположили вы, носитель современной культуры?

2. Каковы основные опасности для воспитанника, по Силуану?

3. Чему и как наставляет ученика Силуан?

4. Сравните «Поучение» с "Повестью об Ахикаре Премудром" и "Письмом к сыну Мары Бар Серапиона" (Многоценная жемчужина. М., 1994) и с "Книгой Премудрости Иисуса, сына Сирахова" (в составе полного текста Ветхого Завета). Как бы вы определили основные характеристики восточной "литературы премудрости"? В чем ее значение для педагогики и истории образования?

(300/301-390/391)

Макарий, прозванный за духовные подвиги Великим, был одним из египетских отшельников, стоявших у истоков монашеского движения. Оставив мир, Макарий удалился в одинокую келью, где жил, зарабатывая на пропитание плетением корзин. Претерпев немало физических и душевных мук и страданий, в том числе клевету и навет, но выстояв и устыдив врагов своих, он уходит еще дальше от своего первоначального жилища, в суровую пустыню, где вокруг его кельи возникает со временем целый монастырский комплекс из нескольких монастырей и скитов с многочисленной братией. Традиция приписывает Макарию авторство свыше пятидесяти духовных бесед. Современные исследователи не столь безоговорочно с этим согласны. Есть немалые основания считать автором бесед Симеона из Месопотамии, жившего в V в. Великий проповедник, Симеон не вошел в число наиболее чтимых официальной церковью, ибо был популярен среди осужденных церковным Собором 431 г. еретиков, но его наследие осталось внутри церкви, будучи приписанным далекому от обвинений египетскому отшельнику.

Так или иначе, но сочинения Макария-Симеона показывают отношение к педагогическим проблемам, широко распространенное среди египетского и сирийского монашества. Это отношение очень ригористично. Месопотамские и нильские отшельники отвергают книжное учение, их педагогика — это путь непосредственного общения с Богом, путь подготовки обучающегося к трудному подвигу Его постижения через озарение, воспитывающее разум и очищающее душу. Познание мира и Бога через науку — долгий и опасный путь ухода с учеником в частности. Только рожденные от Духа имеют право учить и наставлять. Эта позиция была противоположна той, которую занимали, например, Василий Великий и Аврелий Августин. Однако именно монашеская педагогика сирийских и египетских Отцов Церкви оказала большое воздействие на православную древнерусскую педагогику.

I. В видимом мире множество детей одинаково идут в школу, но одни из них выходят бесчинными, другие лицедеями, третьи бесстыдниками, четвертые псарями, пятые грамотеями и знатоками закона. И в обителях одинаково живет много братьев, и по свободной воле одни из них вступают в жизнь, другие — нет29. Как дерево, пока оно молодо, слабо и неспособно укорениться в почве, при наступлении засушья вянет, и налетевшие ветры расшатывают и вырывают его, если же оно глубоко укоренится в землю, то ни ветры, ни бури не в силах повредить ему, поскольку его корни глубоки и оно крепко, так и братья остаются еще детьми, младенцами, нуждающимися во многих наставлениях, ибо научающиеся Царству Небесному (Мат. 13, 52) всегда требуют водительства усовершившихся, пока сами не укоренятся в благодати и не сделаются крепки и непоколебимы30. <…>

XV. Христиане, достойные Христа, не по грамоте учатся и говорят, но от Духа Божия все узнают, не от человеческой (как говорит Апостол) мудрости вычитанными из сочинений словами, но услышанными от Духа Святого (1 Кор. 2, 13). Завет их и закон их и книга есть Дух, как Дух возвещает через пророка: И сбудется в последние дни, заключу новый завет с домом Иакова, "не такой завет, какой Я заключил с отцами их, но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его", и прочее (Иер. 31, 31–33). Как древние люди Ветхого Завета читали телесными очами вещественное рукописание, так христиане внутренними очами души читают и учатся от завета Духа и новым внутренним языком говорят и внутренним слухом слушают. Ведь и Апостолов каких избрал Господь? Мужей простецов и некнижных (Деян. 4, 13). Но исполнил их Святого Духа, и они говорили, умудренные Духом, уча мудрецов и книжников. И если, сказал Он, они умолкнут, то камни возопиют (Лук. 19,40). <…>

XVI. …Чада Божий… рождает Дух Святой от своей силы. Сперва для начала Он дает им в глубине сердца молочную духовную пищу, исполненную сладости и небесной любви: "Молоком, — говорит Апостол, — я питал вас, а не твердою пищей". И Петр так же сказал: "Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко". Потом по мере преуспеяния и возрастания обновленной души Он дает ей более твердую духовную пищу, а одновременно и крылья благодати (т. е. сила Духа) растут в душе, преуспевшей в благих делах. Дальше Божия благодать (добрая и небесная матерь) учит разум летать сперва в гнезде сердца, или помышлений (т. е. без блуждания молиться Богу в силе Духа). А там — чем более твердую пищу Духа Божия принимает душа, тем дальше и выше может она и взлететь, направляемая и несомая Духом. Когда она наконец возмужает и придет в меру духовного возраста, то с холма на холм и с горы на гору (т. е. из мира сего в высший мир и из века сего в блаженный и нетленный и нескончаемый век) легко летит ум с великой беспечностью и спокойствием, крылами духовными несомый и направляемый к видениям и откровениям небесных тайн, к неизреченным духовным созерцаниям, которых языком плоти высказать не может. Наконец, чада Божий, получая силу от Духа и в небесах свое питание, становятся выше зла, уже не боясь свирепости нечистых духов. Как возмужавшие птенцы, когда у них подросли крылья, уже не боятся злоумышления звериного или человеческого, потому что большей частью живут в воздухе, и как никто из людей не знает разговора птиц, так и язык Духа не может знать никто из людей, угнетенных мирским духом (1 Кор. 2, 12)… Ибо несказанно духовное и неизреченно человеческим словом, если только сам Дух на опыте и на деле не научит достойную и верную душу: о духовном рождении, возрастании и совершенствовании рассказать невозможно… Потому и речь духовных невразумительна для мирских людей. Ибо как рыбы моря знают все в нем, его пути и глубины, а человеку или зверю или прочим живым существам недоступно познать сокрытое там или подолгу там пребывать, потому что они гибнут от удушья, так невозможно никому, если он не рожден от Святого Духа, от будущего века, ведать сущее там и познать глубины Божий и пути Его Царства, кроме обитающих в самом Духе и Им живущих, его причастных и в Нем ходящих, по слову Апостола: "Наше жительство — на небесах" и еще: никто не познал Божиего, кроме Духа Божия, а нам Бог открыл это Духом своим, и опять же: "Дух проницает и глубины Божий". Так что невозможно человеку мирского духа, не родившемуся в Святом Духе, приобрести опытное знание духовных предметов, как они есть, и даже если он хочет вникнуть в них, то попусту надмевается от своего плотского ума. Опираясь на мирскую мудрость и воображая, будто они могут собственным разумением постичь духовные предметы без посещения и откровения Духа, мирские теряются и гибнут без истинного основания, то есть Господа, благодаря Которому духовные вбирают все духовное знание. В некую слепоту и воображение мнимых успехов впадает ум людей, собственным разумением и силой полагающих объять духовное знание; но если и все Писание они пересказывают наизусть, смысла того, что произносит их язык, они не знают. Как дети по велению учителя затверживают рассуждения великих риторов и устами пересказывают слова мудрецов, а силу слов не знают и по своему неразумению не понимают, что сами же читают или пересказывают, так и выучивающие и пересказывающие Писание, если не воспримут от духовных мужей заключенный в них истинный смысл и не обретут в самих себе живого голоса (т. е. самой Божественной силы, внушившей Писание), то они не получили от Писания той помощи, какую надлежало получить. Они еще облечены в ветхого человека, то есть в дух мира, то есть в закон греховный, противоборствующий закону ума. Как еще не родившийся человек не существует в видимом мире, когда же родится, то существует в веке сем, так и не рожденный в Духе Святом не существует в духовном веке, да и войти туда не может. Если он не примет оттуда нового и небесного рождения (т. е. душа родится в веке том от Духа и Им напитается, и возрастет, и повзрослеет в Духе), будущего века он, конечно, не достигнет. <…>

XXII. Словопрения и самонадеянное знание доставляют не столько прибыли душе, сколько расслабления и вреда, и овладевшие этими предметами подобны человеку, который вместо хлеба ест никакого вкуса не имеющее и силы телу не придающее сено, или нарисованному на стене человеку, который все подобие членов сохраняет, но не ходит и не шевелится. Все ереси изначально отсюда возникли… Ни ищущие точного понятия Бога через науки найти Его не могут, ни многознающие наставники, называющие себя способными к истолкованию Божественных тайн, достоверно что-либо сказать или постичь не в силах, но истина превосходит равно всех учащихся и учащих, и потеряли самих себя те и другие, блуждая. Ибо если скажет тебе наставник, что Бог есть огонь, ты обнаружишь, что Он обратился в воду жизни (Отк. 22, 17). Если скажет тебе, что у Него вид и облик Царя, найдешь, что Он являет Себя тенью, а кому-то — нищим, и одному — Богом, другому — смиренным человеком. Если ищешь Его на небесах, Он оказывается на земле; если ищешь на земле, на небеса переносится. И опять же для одних Он по Своему премудрому замыслу оказывается тяжестью, для других — облегчением (2 Кор. 8, 13). Так что надо удерживаться от многословия и суесловия, этим никто ничего не добьется. Само природно присуще каждому из нас знание осуждает нас, если мы не принимаем слово Божие.

<…> Будем же искать Господа, и Он Сам поведет нас и научит, и мы сможем познать тайны Божий — насколько человеку познать возможно, не насколько есть в Боге. Наше дело — понять, как рождается человек от Духа (Иоан. 3, 5), как надо противостоять духу злобы и научиться находить помощь от Господа и воинствовать с противоборствующим. Ибо Господь радуется незапятнанной душе человеческой и восхищает в свое Царство тех, кто в благоговении и непорочности приступает к Нему.

<…>

XXIII. Так и в духовном истолкователь слова Божиего и предстоятель душам должен иметь опыт во всех духовных делах, чтобы, являя на опыте действие объясняемых им слов, он всякий раз приносил собою пользу и помощь слушающим. Божия мудрость и христианский путь, и происходящая в верной душе работа благодати свершается с величайшей тщательностью через постепенное возрастание и восхождение, и когда человек сочтет ее законченной, тогда только и надо ему начать еще более внутреннюю работу, потому что в душе свершились таинства Духа и духовные восхождения; и кто часто считает дело завершенным, тот часто должен и начинать. Ведь если это так в здешней жизни, в мирской мудрости, — скажем, мы учимся у начальных учителей, потом у грамматиков, потом у риторов, потом еще и у софистов, наконец у философов, и когда человек пройдет всех учителей, по завершении одной школы начиная другую, тогда начинает при начальниках вершить суд, потом же, с годами отличившись, делается в свою пору и сам начальником и тогда опять же берет себе советника, чтобы не упустить ничего для торжества справедливости, — словом, если в мире сем мы видим такую сложность мудрости и такое ее постепенное восхождение, то тем более неизреченная и безграничная премудрость Божия и христианский путь имеют некую великую сложность и множество ступеней восхождения. И по мере восхождения человек полагает начало каждый раз новым деянием, проникает глубже в духовные таинства и в сокровенные богатства премудрости; и насколько он возрастает в благодати и богатеет в познании Бога, настолько познает умыслы и козни зла, по слову Апостола: "нам не безызвестны его умыслы" (2 Кор. 2, 11).

<…>

XXVI. Сколько языков в мире, сколько мудростей, сколько разумений, сколько художеств, сколько наук и занятий, и трудов, и богатства на земле, а ничто из этого не есть то, в чем нуждаются и чем живут христиане. Есть нечто, взыскуемое ими, что больше неба и всего в нем, и больше земли и благ и добра в ней, и, словом, больше всего видимого блага и добра, ни с чем земным не сравнимое.

…Душа наша должна порываться к исследованию и изысканию этого добра и блага, презирая красоту всякой мирской премудрости и хитроумие языков, и земное вразумение, и славу, и роскошь, и наслаждение, превосходя и превышая все это верою и любовью к единственному и несравненному благу, всем пренебрегая и ничем не будучи связана, но томясь влечением единственно к нему одному.

Макарий Египетский. Новые духовные беседы / Пер. с греч. В. Вениаминова. М., 1990. С. 17–18, 84–95,121–147.

1. В чем суть «детскости», по Клименту и Макарию?

2. Как соотносятся в христианской педагогике духовное и физическое рождения?

3. Сопоставьте сочинения Макария и Августина. Что есть в их системе "ветхий человек"?

4. Какова роль Святого Духа в воспитании?

5. Каков основной путь в педагогике — путь науки или путь откровения?

Среди христианских писателей поздней античности Иоанну Златоусту, бесспорно, принадлежит одно из первых мест. Он был не только блестящим стилистом и талантливым проповедником, но и незаурядной, глубоко думающей и чувствующей личностью, живым воплощением своей противоречивой эпохи, с поразительной отчетливостью и подробностью запечатленной на страницах его произведений. Сочинения Иоанна Златоуста оказали огромное влияние на культуру Византии и Древней Руси, где они пользовались особой популярностью.

Иоанн Златоуст родился около 347 г. в Антиохии (Сирия), одном из наиболее крупных городов Римского Востока, в богатой семье, принадлежавшей к аристократической верхушке городского общества. Отец рано умер, и ребенка воспитывала мать — глубоко верующая христианка. Мальчик получил блестящее философское и риторическое образование (учителем риторики у него был крупнейший ритор того времени, убежденный защитник язычества Либаний, по преданию, высоко оценивавший способности своего христианского ученика), а затем не менее глубокое религиозное образование и воспитание.

Иоанн довольно рано обнаруживает интерес к религиозным проблемам и в 369 г. принимает крещение (в то время даже в христианских семьях было в обычае принимать крещение взрослыми). От ухода в монастырь его удерживают только просьбы матери. Но и оставаясь в городе, он ведет строго монашеский образ жизни, становится учеником одного из живших поблизости от Антиохии христианских аскетов и четыре года проводит в уединении. После смерти матери начинается церковная карьера Иоанна, он отказывается от своего имущества и в 381 г. получает рукоположение в диаконы, а в 386 г. после длительных колебаний принимает сан священника. К этому времени он был уже широко известен как писатель и проповедник. Именно эта известность принесла ему в 397 г. сан константинопольского патриарха. Он сумел завоевать всеобщее признание, но бескомпромиссность в отстаивании религиозных убеждений и церковных установлений скоро привела его к конфликту с могущественными сановниками императорского двора и с самой императрицей. В 403 г. Иоанн Златоуст был низложен со своего поста и отправлен в ссылку. Это распоряжение вызвало народные волнения, вынудившие правительство отменить приказ и возвратить опального патриарха. Однако вскоре конфликт возобновился с новой силой. Иоанн Златоуст был вновь сослан и умер в 407 г. в изгнании, в далекой Колхиде.

Интерес к педагогическим проблемам отличает все творчество Иоанна Златоуста. Он считал воспитание детей в христианском духе важнейшей религиозной заповедью и неизменно уделял этим вопросам большое внимание в своих проповедях.

Златоуст рассматривает воспитание как величайшее из искусств: "Ибо не может быть искусства большего, чем это. Так как что может сравниться с тем, чтобы упорядочить душу и сформировать разум юноши!".

Эта убежденность в чрезвычайно широких возможностях воспитания связана с новым динамическим восприятием человека, утверждавшего в качестве основополагающей истины идею сотворения мира из ничего.

И если античные писатели, как правило, сосредоточивались на образовании (даже у Платона воспитание рассматривается как результат особым образом поставленного образования), то для христианства нравственное и религиозное воспитание оказалось важным само по себе, и Златоуст подробно обсуждает прежде всего вопросы воспитания. При этом его особенно интересуют именно эмоциональные аспекты педагогического воздействия — воспитание чувств и души.

Говоря об этом, Златоуст переосмысливает идею Платона о воспитании граждан как важнейшей предпосылке создания идеального полиса. Для Златоуста не полис уподобляется личности, а личность — полису. Таким образом, каждая личность составляет целый особый мир: индивидуализм и психологизм поздней античности здесь проявляются очень рельефно.

Вместе с тем такое «политическое» восприятие индивида дает возможность обсуждать технологию воспитания так же систематически, как античные авторы (Платон, Аристотель) обсуждали вопросы государственного устройства. И здесь Златоуст выступает отдаленным предшественником педагогики нового времени.

В целом можно сказать, что педагогические взгляды Златоуста представляют собой синтез древневосточной (точнее, библейской) и античной традиций воспитания. От Древнего Востока идет непосредственность педагогического действия, назидательность, акцент на воле и чувствах, восприятие ребенка как незавершенного взрослого (столь характерное вообще для средневековой цивилизации), от античности — систематичность, склонность к анализу, отношение к воспитанию как к самостоятельной области человеческой деятельности, интерес к упражнению и соревнованию, обостренное внимание к технике педагогического действия. Несомненно, речь идет не о механическом соединении традиций, а об их творческом синтезе.

Сама концепция Златоуста, конечно, далеко не безупречна с точки зрения практической педагогики любой эпохи. Вместе с тем ее отличают оптимизм, конкретность, живое ощущение ребенка и ответственности воспитателя, наконец, подлинная любовь к самому искусству воспитания.

…Размысли о любомудрии этого дивного мужа,[36] как он, пользуясь столь великой помощью свыше и видя возрастание своего имущества, то есть стад, имея такое число детей, не стал заниматься строением красивых зданий, покупкой полей и селений, которых было бы довольно для раздела детям. А за этим и тому подобным как гоняются наши современники! Иной, имея и одного сына, старается собрать тысячи талантов золота, покупает земли, строит великолепные здания. …Или не знаешь, что[37] больше, чем ты, печется о твоем сыне, а ты, думая иметь о нем наибольшее попечение, стараешься между тем устроить для него повод к тому, чтобы погубить его душу? Или не знаешь, что юность и сама по себе слаба и удобопреклонна ко злу, а когда получит еще большее богатство, то еще стремительнее увлекается ко всему худому? Как огонь, нашедши горючее вещество, производит сильнейшее пламя, так и юность, получив кучу денег, как удобовозгораемое вещество, возжигает такое пламя, что вся душа юноши воспламеняется. Такой юноша может ли думать о целомудрии, убегать невоздержания, предпринимать какие-либо подвиги добродетели, или что-либо другое духовное? …Худые навыки, усиливаясь с течением времени, производят такой вред, что люди, однажды предавшись разврату, уже не могут покориться никакому убеждению и, как пленники, влекутся туда, куда направляет их дьявол. Он, наконец, управляет ими и делает те гибельные внушения, которым юноши с удовольствием следуют, имея в виду только настоящее услаждение и не думая о скорбях в будущем. Итак, умоляю вас, подавайте руку[38] детям, чтобы за их поступки и нам не подвергнуться наказанию. Разве не знаете, что потерпел старец Илий, не исправлявший надлежащим образом недостатки своих детей (1 Цар. 4, 18)? Когда болезнь требует разреза, а врач хочет излечить ее какою-нибудь мазью, то болезнь может сделаться неизлечимой, потому что не употреблено соответствующего врачевства. Подобным образом и тот старец, вместо того чтобы действовать на своих детей мерами, соответственными их поступкам, допускал излишнюю кротость. Потому и сам вместе с ними подвергся наказанию.

Беседа 66

Итак, не будем заботиться о том, чтобы собирать богатство и оставить его детям, будем научать их добродетели и испрашивать им благословение от Бога. Вот это, именно это — величайшее сокровище, неизреченное, неоскудевающее богатство, с каждым днем приносящее все большее богатство. Нет ничего равного добродетели, нет ничего могущественнее ее. …Будем все иметь это в виду и так наставлять наших детей, чтобы предпочитали добродетель всему другому, а обилие богатства считали за ничто. Оно, оно-то часто и бывает препятствием к добродетели, когда юноша не умеет надлежащим образом пользоваться богатством. …Молодые люди, когда получают большое богатство, вследствие того, что не хотят надлежащим образом пользоваться им, сами себя низвергают в явную опасность, собирая себе через это богатство бремя грехов.

Иоанн Златоуст. Творения I Пер. с греч. Кн. 2. СПб., 1898. Т. 4. С. 636–644, 712–713.

Но что те, которые родили,[39] воспитали, каждый день молятся о том, чтобы видеть детей счастливее самих себя, и для этого делают и терпят все, — что и они как бы от какого опьянения вдруг переменяются и скорбят, когда дети их обращаются к любомудрию: вот этому более всего я удивляюсь, и это считаю достаточным доказательством всеобщей испорченности. <…>

Посему я… обращусь к тем, которые особенно заботятся о детях или, лучше, должны бы заботиться, но совсем не заботятся, с речью тихою и весьма кроткою, и попрошу их не сердиться и не досадовать, если кто скажет, что он лучше их самих знает, что полезно их детям. Родить сына — мало для того, чтобы родивший уже и научил полезному рожденного им; рождение, конечно, много содействует любви к рожденному; но чтобы точно знать, что полезно ему, для этого недостаточно только родить и любить. <…>

Если о твоем сыне кто-нибудь, пришедши, скажет, что он, презрев отцовское богатство, отринув житейский блеск и став выше мирских надежд, удалился в пустыню и оделся в ветхую и худую одежду, то все тотчас сбегутся и станут удивляться и восхвалять его за величие души. <…>

Тот, кто в отношении к другим столь тих и кроток31, что никому не подает повода к неудовольствию, тем более будет оказывать великое почтение отцу и станет угождать ему гораздо более теперь,[40] чем когда бы достиг мирской власти. <…>

Ибо немалая награда ожидает нас за почтение к родителям; нам заповедано чтить их, как владык (Сир. 3, 7), угождать им и словом, и делом, если это не будет во вред благочестию. <…>

Слово 3-е. К верующему отцу

…Нерадение о детях больше всех грехов и доходит до самого верха нечестия. <…>

Ибо жестокость варваров доводит только до рабства, до опустошения и пленения отечества и вообще до бедствий телесных; а вы порабощаете самую душу и, связав ее, как какую-нибудь пленницу, передаете таким образом лукавым и свирепым демонам и их страстям. Именно это, а не другое что делаете вы, когда и сами не внушаете[41] ничего духовного, и другим делать это не позволяете. <…>

Бог… имеет великое промышление о воспитании детей. Для этого Он и вложил такое влечение в природу родителей, чтобы поставить их как бы в неизбежную необходимость заботиться о детях.

…Бог крепко и тесно связал нас с ними. Он не только детей злых в отношении к родителям наказывает, а к добрым благоволит, но точно так же поступает и с родителями, тяжко наказывая не радящих о детях, а попечительных удостоивая почестей и похвал. …Нет нам извинения, когда дети у нас развратны (1 Тим. 3, 4, 5). И совершенно справедливо! Потому что если бы порочность в людях была от природы, то иной имел бы право прибегать к извинению, но так как мы бываем и худы и хороши по свободной воле, то какое благовидное оправдание может представить допустивший до развращения и порочности,[42] любимого им больше всего? То ли, что не хотел сделать его честным? Но ни один раз отец не скажет этого, потому что сама природа настоятельно и непрерывно побуждает его к тому. Или то, что не мог? Но и этого нельзя сказать, потому что многое — и то, что он взял сына[43] еще в нежном возрасте, и то, что ему первому и одному только вручена власть над ним, и то, что он постоянно имел его при себе, — делает для него воспитание[44] легким и удобным. Таким образом, развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности[45] к житейскому: обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже не радеют о детях с их душою. О таких отцах я сказал бы (и никто пусть не приписывает этих слов гневу), что они хуже даже детоубийц. Те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь геенский. Той смерти подвергнуться неизбежно по естественной необходимости, а этой можно было бы и избежать, если бы не довела до нее беспечность отцов. <…>

…Когда же наградой за все считаются деньги и для соревнования предлагаются люди порочные, тогда какая надежда на спасение?..

…Юноша сам по себе недостаточно силен к подвигам добродетели, а если бы и произвел что-либо доблестное, то оно скоро, прежде нежели возрастет, заглохнет от наводнения слов твоих. <…>

…Вы, как будто нарочито стараясь погубить детей, позволяете им делать все то, делая что, невозможно спастись. …"Горе, — сказано,[46] - смеющимся" (Лук. 6, 25), а вы подаете детям множество поводов к смеху. "Горе богатым" (Лук. 6, 24), а вы предпринимаете все меры, чтобы они разбогатели. …Вы даже укоряете детей, когда они не хотят мстить обидевшим, и стараетесь скорее доставить им возможность сделать это. Христос сказал, что любящие славу, постятся ли, молятся ли, подают ли милостыню, все это делают без пользы (Мат. 6, 1), а вы всячески стараетесь, чтобы ваши дети достигли ее. …И не только то ужасно, что вы внушаете[47] противное заповедям Христовым, но и то еще, что прикрываете порочность благозвучными наименованиями, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах светскостью32, обладание богатством — свободою, славолюбие — великодушием, дерзость — откровенностью, расточительность — человеколюбием, несправедливость — мужеством. Потом, как будто мало этого обмана, вы и добродетели называете противоположными наименованиями: скромность — неучтивостью, кротость — трусостью, справедливость — слабостью, смирение — раболепством, незлобие — бессилием, как будто опасаясь, чтобы дети, услышав от других истинное название, не удалились от заразы. …Вы… преподаете им недоброе внушение не только словами, но и делами: строите великолепные дома, покупаете дорогие поместья, окружаете их и прочим блеском, и всем этим, как бы каким густым облаком, омрачаете их душу. …Чтобы был у сына слуга, чтобы был конь, чтобы была самая лучшая одежда, вы делаете все, а чтобы он сам был хорош, об этом и подумать никогда не хотите…

Какого же гнева, каких громов не достойно это, когда язык их мы стараемся очистить с помощью внешнего образования, а душу, лежащую в самой мерзости разврата и постоянно растлеваемую, не только оставляем без внимания, но и препятствуем, когда она хочет восстать? <…>

…Когда мы хотим ознакомить детей с науками, то не только устраняем препятствия к учению, но и доставляем им все, содействующее ему, — приставляем к ним воспитателей и учителей, издерживаем деньги, освобождаем их от других занятий и чаще, чем наставники на олимпийских играх, твердим им о бедности от неучения и о богатстве от учения, — делаем и говорим все, и сами и через других, чтобы довести их до окончания предпринятого занятия, и при всем том часто не успеваем. А скромность нравов и строгость доблестной жизни неужели, по вашему мнению, придут сами собою и притом при столь многих к тому препятствиях? Что может быть хуже этого неразумия — на самое легкое обращать столько внимания и забот, как будто бы иначе и нельзя успеть в этом, а о гораздо более трудном думать, что оно, как бы что-нибудь пустое и ничтожное, сбудется и при нашем сне? Но любомудрие души настолько труднее и тяжелее изучения наук, насколько деятельность труднее разглагольствования и насколько дела труднее слов. <…>

…Какая польза посылать[48] к учителям, где они научатся прежде красноречия порокам и, желая приобресть менее важное, потеряют важнейшее — силу души и все доброе настроение. Так что же? Разрушить нам скажут училище? Я не говорю этого, но[49] о том, как бы нам не разрушить здания добродетели и не заглушить живой души. <…>33

…Что будет нам доброго от знания красноречия, когда у нас будет поражено самое существенное? И что худого от незнания, когда у нас исправно самое важное? <…>

…Истинная мудрость и истинное образование есть не что иное как страх Божий. И пусть никто не думает, будто я узаконяю, чтобы дети оставались невеждами, — нет, если кто поручится насчет самого необходимого, я не стану препятствовать, чтобы у них было в избытке и это искусство.[50] <…>

Между монахами из многих не достигли успеха немногие, а в занятиях[51] науками из многих успели немногие. …Здесь и неспособность отрока, и неопытность учителей, и небрежность воспитателей, и недосуг отца, и недостаток средств на издержки и жалованье, и разность нравов, и порочность, и зависть, и ненависть товарищей, и многое другое препятствует дойти до конца. <…>

…Когда родители, испытавшие все житейское и на самом деле узнавшие, как пусты настоящие удовольствия, доходят до такого безумия, что влекут к ним других, так как им самим возраст уже не позволяет,[52] и, когда им следовало бы укорять себя за прежнее, ввергают туда же и других, и притом находясь уже близ смерти, суда и тамошних истязаний, то какое останется для них оправдание, какое прощение, какая милость? Они будут наказаны не только за свои грехи, но и за влияние на детей, успеют ли они довести их до падения или нет. <…>

…А ты этих самых, для кого борьба особенно тяжела и по их возрасту34, и по слабости, и по неопытности, и по рассеянности среди мира, влечешь в мир, как будто уже опытных и крепких, и не позволяешь им уйти подвизаться в пустыне,[53] подобно тому, как если бы кто человеку, который может одержать тысячи побед, приказывал размышлять о делах военных в бездействии, а неопытного, который не может и взглянуть на сражение, по этому самому заставлял бы быть в сражении, ввергая его в крайние затруднения в этом неисполнимом деле. <…>

Поэтому лучше вооружать[54] с юного возраста, когда он властен над собою и ничем не связан… Приступивший к любомудрию в конце своей жизни употребляет все время на то, чтобы посильно омыть грехи, соделанные в прежнем возрасте, и на это истощается все его усердие. Но часто он не успевает и в этом, а отходит отсюда с остатками ран35. А кто с юных лет вступил в подвижничество, тот не тратит времени на это и не сидит, врачуя свои раны, но с самого начала уже получает награды… он, как олимпийский борец, с юного возраста до старости шествуя среди победных восклицаний, отходит туда, увенчанный бесчисленными на голове венцами. С кем же ты желаешь быть твоему сыну?.. Не странно ли, посылая их учиться красноречию, удалять надолго даже из отечества или, когда они намереваются изучить какое-нибудь слесарное или другое еще более низкое ремесло, не пускать их в свой дом, а приказывать и обедать и ночевать в доме учителя, когда же они намереваются приступить к изучению не человеческой науки, но небесного любомудрия, тотчас отвлекать их от этого, прежде, нежели исполнится нами желаемое? <…>

Так не будем же и мы прежде времени отклонять сыновей от пустыннической жизни, но предоставим урокам укрепиться в них и семенам[55] укорениться. Не будем беспокоиться и скорбеть, хотя бы должно было им воспитываться в монастыре 10 или 20 лет, потому что чем кто более станет упражняться в школе, тем более приобретет силы. А лучше, если угодно, не станем назначать сроки, но пусть будет единственным пределом то время, когда посеянные в сыне плоды достигнут зрелости, тогда пусть он возвращается из пустыни, а прежде — нет, потому что от поспешности нашей произойдет только то, что он никогда не будет зрелым. <…> Усовершенствовавшись, сын будет для всех приобретением, и для отца и матери, и для дома и города, и для общества…

Итак, станем вызывать их[56] тогда, когда они сделаются крепкими и способными приносить пользу другим, тогда только будем выводить их оттуда, чтобы они были светом для всех… Тогда вы увидите, каких детей отцы вы, и каких — те, кого вы считаете счастливыми. Тогда вы узнаете пользу любомудрия, когда[57] станут врачевать людей, страдающих неизлечимыми болезнями, когда будут прославляться как общие благодетели, покровители и спасители, когда будут жить с людьми, как ангелы… Так и законодателям надлежало бы поступать… не тогда внушать молодым людям страх, когда они сделаются мужами, но наставлять и направлять их в детстве… законодатели тогда руководят нас, когда мы уже развратились. Не так[58] Павел: он приставляет к детям учителей добродетели с начала и с юного их возраста, преграждая порокам подступ к ним. … Подлинно, если бы мы все усвоили себе такой образ мыслей и прежде всего другого вели детей к добродетели, считая это главным делом, а все прочее придаточным, то отсюда произошло бы столько благ, что, перечисляя их теперь, я показался бы преувеличивающим дело. <…>

…Если бы благочиние стало законом и началом и если бы мы детей своих прежде всего другого наставляли быть друзьями Божиими и учили вместо всех и прежде всех прочих наук духовным, то прекратились бы все скорби, настоящая жизнь избавилась бы от бесчисленных зол…

Посылая сына учиться красноречию, ты хотя и не надеешься непременно увидеть его на высоте совершенства, однако поэтому не отвлекаешь его от этого занятия, а делаешь все с своей стороны, считая удовлетворительным, если сыну твоему по успехам в красноречии удается быть пятым или десятым от первых. И, определяя сыновей на службу царю, вы не ожидаете, что они непременно достигнут степени военачальников, однако не приказываете им снять с себя воинскую одежду и не приближаться даже к порогу дворца, но употребляете все средства, чтобы они не были устранены от пребывания там, считая достаточным видеть их хотя в числе средних. Почему же вы там, если и нельзя получить большего, стараетесь и заботитесь о меньшем, хотя надежда и на это также сомнительна, а здесь не радеете и уклоняетесь? Потому, что тех благ вы сильно желаете, а этих нимало, а после, стыдясь признаться в этом, придумываете отговорки и предлоги…36

Поистине, мы тогда особенно и остаемся с детьми своими, когда отдаем их Господу. Он гораздо лучше[59] сохранит их, так как больше и печется о них. …Отпустим же детей служить,[60] вводя их… в самое небо… Ибо если некоторые получали[61] некоторую милость за отцов, тем более отцы[62] за детей, потому что в первом случае правом[63] служит только единство природы, а в последнем — и воспитание, которое гораздо важнее природы. …Если тот, кто воспитывает борцов для городов или обучает воинов для царей, удостоивается великой чести, то какой дар можем получить мы, воспитывая для Бога столь доблестных и великих[64] мужей?.. Будем же делать все, чтобы оставить им богатство благочестия. …Не можем мы обмануть вместе с людьми и Бога, Который испытует сердца, все обнаруживает и везде возлагает на нас ответственность за спасение детей. …Постараемся быть отцами доблестных детей, строителями Христоносных храмов,[65] попечителями[66] небесных ратоборцев, намащивая и возбуждая их, и всячески содействовать их пользе, чтобы и там быть соучастниками их венцов. Если же вы будете сопротивляться, то дети, если они доблестны, и против вашей воли достигнут этого любомудрия и будут наслаждаться всеми благами, а с вами случится то, что вы навлечете на себя безмерное наказание…

Иоанн Златоуст. Творения I Пер. с грея. Кн. 1. СПб., 1895. Т. 1. С. 57–122.

1. Добродетель и порывистая юность — как их совместить?

2. В чем состоит родительская любовь к детям? Какой эта любовь должна быть? В чем ее основные несовершенства?

3. Златоуст пишет, что наиболее важно воспитывать, а не обучать. Почему он так считает? Прав ли он, на ваш взгляд?

4. Сформулируйте сами, что есть воспитание и что — обучение. Как сопоставить их иерархически?

Один из великих учителей церкви, крупный сирийский писатель, знаменитый педагог, певец и композитор, "Господин Афрем", "Пророк сирийцев" родился в г. Нисибине в семье обнищавших земледельцев. Несчастный случай заключения по ошибке Ефрема в темницу явился важным рубежом в его дальнейшей судьбе. Осознав свою внутреннюю греховность, из-за чего и заключение нельзя было назвать полностью несправедливым, по оправдании судом и выходе из заключения Ефрем принес аскетический обет смирения и покаяния. Епископ Нисибина Иаков поручает ему руководство только что основанной христианской школой. Ефрем как диакон соединял работу регента школы с деятельностью певца, автора гимнов и композитора. Когда Нисибин перешел от Византии (христианского государства) к персидской империи Сасанидов, Ефрем Сирин переселился в г. Эдессу, где также занимался школьной, преподавательской и организаторской деятельностью.

Ефрем был весьма учен и оставил после себя около 1000 различных произведений. Его сочинения имели чрезвычайную популярность, они даже читались в церквях после Священного Писания. Среди них значительное место занимали поучения на различные слова из Библии и стихотворения. Образцы таких текстов приведены в настоящей антологии. Лаконичность и эмоциональность обеспечили произведениям Ефрема долгую жизнь. Они были рано переведены с сирийского на греческий, широко распространились впоследствии и на Западе, активно переписывались в средневековой Руси.

Ефрем стремится нарисовать облик идеального ученика, почитающего наставника как отца духовного и руководствующегося в жизни составленными Ефремом на основе текстов Библии житейскими правилами.

Сын, моей премудрости внимай, к моим же словам прилагай ухо твое (Прит. 5, 1)

Обучай, Боже, того, кто любит обучение; и доброго учителя соделай великим в Царстве Твоем (Мат. 5, 19).

Кто любит обучение, в том возвеличится премудрость, а кто любит праздность, тому невозможно иметь успеха.

Приобрети себе прилежание, эту великую сокровищницу мудрости, и удаляйся лености, этого вместилища всякой пагубы.

Прилежно читай Писание, потому что в нем научишься мудрости; удаляйся же чревоугодия, чтобы не утратить тебе всего, что было тобою приобретено. <…>

Избери себе Божий страх, начало всякой премудрости, и почитай родителей своих; потому что молитва их охраняет тебя.

С мерою приобретай себе золото, а обучение — без меры; когда умножится скорбь — оно будет для тебя и успокоением, и услаждением. <…>

Будь смирен в юности своей, чтобы возвыситься в старости; насаждай в душе своей добрые навыки, чтобы жизнь твоя была исполнена радостей. <…>

Когда сидишь с старцами, не будь скор на слова, но молчи, пока не спросят тебя, и тогда отвечай скромно. <…>

На каждое дело положи определенное время, чтобы во всем соблюдался у тебя порядок, когда ешь и пьешь, и говоришь, и молишься, и читаешь.

Снабди душу свою напутствием добрых дел, пока есть еще к тому возможность, чтобы, по отшествии отсюда, не нуждаться там. <…>

Береги, юноша, юность свою, чтобы не сделалась она пищею огня37; и помышляй о времени немощей и старости, которая спешит вслед за тобой. <…>

Обучение — новый свет, и делает очи светлыми. Возлюби его, отрок, чтобы стать тебе просвещенным и чтобы хвалили тебя слушающие.

Обучение сплетает венец и возлагает его на главу тем, которые любят его; потому что от «гноища» возвышает и усаживает на царском престоле.

Книги пусть будут для тебя трапезой, и насытишься приятными яствами. Пусть будут они для тебя ложем, и уснешь спокойным сном.

Не входи в сообщество со злыми, не имей привязанности к лжецам, не спорь с противниками, не вступай в борьбу с дерзкими. Не будь слишком бесстыден, чтобы не стали презирать тебя знакомые.

Принимай советы мудрых, соблюдай повеления родителей своих. Не клянись и не лги на человека, который погрешил против тебя. <…>

И своим и чужим делай добро, сколько можешь; и доброму и злому говори доброе слово. <…>

Твердо уповай на единого Бога; потому что уповающие на Него блаженны и в сем и в будущем веке38. <…>

Приучи уста свои прославлять Бога и язык свой возглашать прекрасным хвалебные песни; но никогда не клянись39 и не лги, потому что сие радует сатану. <…>

Лучше приобрести себе добрую волю, нежели все богатства; потому что в целом мире нет ничего выше и преимущественнее доброй воли.

Сему учись, ученик; будь осторожен в словах, произносимых устами твоими; возлюби доброе, чтобы душа твоя насытилась блаженством.

Обращай строгое внимание на слова, какие выходят из уст твоих, и что ни делаешь, в мире сем веди себя как мудрый. <…>

Внимай словам вразумления, если ты грешен; а если праведен, берегись неправды.

Страшно, братия, что слышим о суде. Да удаляется же каждый от греха и да не дает опутать себя миру, чтобы не наследовать мук во пламени.

Удивляйся ежедневно величию Господа твоего, непрестанно славословь и величай Его; потому что если и целый мир приобретешь, не избавит он тебя от смерти.

Да подкрепит нас Троица, чтобы всегда исполнять волю Ее, и да избавит нас от суда, какой ожидает делающих неправду!

Творения иже во святых отца нашего Ефрема Сирина. Изд. 4-е. Сергиев Посад, 1900. Ч. 4. С. 353–357.

Хвала Тебе, Всевышний, нисшедший к дольним, вочелове-чившийся и воскресший, чтобы Твоею плотью воскресить и наши тела!40

Великую печаль причинил нам день кончины твоей, отец наш41, и бесконечно прискорбен нам день разлучения с тобою.

В каком пристанище будем искать тебя, сокровищница нашей славы, венец главы нашей, искать тебя, чье слово услаждало сонм наш?

Иссяк прекрасный и чистый источник, который так приятно тек и наполнял сонм наш.

Светом озаряло нас учение твое и веселило нас, подобно солнцу, которое светом своим озаряет вселенную.

А теперь сильно огорчает нас и самая любовь твоя, с какою назидал ты нас и преподавал нам добрые наставления.

На брак жизни42 призвал ты нас и внушал нам — уготовлять себе приличные сей вечери одежды.

В себе самом показывал ты нам прекрасные образцы; в собственной своей непорочности давал нам славное оружие.

Блажен ты теперь, отец наш, а мы — в великой опасности; кто даст нам подобного тебе, наше зерцало?43

Не о том скорбим, что упокоился ты, но о том, что умолк глас твой, что удалился ты, оставил нас, и теперь — не с нами.

Кто умудрит нас, юных, как уцеломудривал нас ты уздою страха и любви?

Творения иже во святых отца нашего Ефрема Сирина. Изд. 4-е. Сергиев Посад, 1900. Ч. 4. С. 429–430.

1. Чему призывает научиться Ефрем?

2. Чем объясняется, на ваш взгляд, столь благоговейное отношение к наставнику со стороны многих христианских и средневековых авторов?

Один из крупнейших мыслителей поздней античности, творчество которого отражает формирование присущих средневековью педагогических принципов и зарождение средневековой образовательной системы.

Аврелий Августин родился в североафриканском Тагасте в семье язычника и христианки, получил грамматическое образование в Мадавре, а риторическое — в Карфагене. Затем с 373 г. преподавал в Тагасте, Карфагене, Риме, Медиолане (Милане). В 387 г. принял крещение и сначала вернулся в Рим, а затем отправился в Африку, вел в Тагасте монашескую жизнь, пока в 391 г. не был посвящен в пресвитеры, а в 395 г. — в епископы г. Гиппона. Судьба Августина — отражение переломного характера эпохи: начав карьеру блестящим преподавателем риторики, он умер в 430 г. епископом в осажденном германскими варварами Гиппоне.

Духовная эволюция Августина была сложна и мучительна. Обратившись от Цицерона сначала к дуалистическому учению манихеев, взиравших на мир как на арену борьбы двух равновесных начал Добра и Зла и на путь человека как на дорогу аскезы, максимально освобождающей от темного, материального, злого и ведущей к светлому, идеальному и доброму, он через 9 лет разочаровывается в манихействе. Августин на некоторое время увлекается скептицизмом, но довольно быстро его полностью поглощают идеи неоплатонизма. Придворный ритор при миланской резиденции императора штудирует Плотина и Порфирия. Он вдохновляется их идеями о Едином как источнике блага, проистекающего в мир, и о зле как просто недостатке этого блага. Моральное зло зависит от направленности эволюции человека, восходит ли он к Единому и уменьшает его, или отступает все дальше и увеличивает. Августин понимает, что философия неоплатонизма наиболее близка и созвучна христианству. В его душе зреет желание принять крещение. После долгого периода размышлений происходят глубокие изменения в душе Августина и его обращение в христианство в августе 386 г. Жизнь разделилась на два периода. Рождается крупнейший христианский писатель, педагог и мыслитель.

Творческое наследие Августина огромно: полное издание его трудов составляет 40 толстых томов. Круг обсуждаемых Аврелием вопросов чрезвычайно широк, но практически все его работы имеют педагогическую, наставительную направленность: ведь как личность он сложился, занимаясь преподаванием, ища истину вместе с учениками.

В центре творческих поисков Августина — вопрос о душе, ее пребывании в человеке и странствовании вместе с ним на протяжении жизни. В качестве модели такого процесса христианский мыслитель предполагает самого себя, исследовав в подробностях историю своей души. "Августин критикует школьное обучение, основанное на преподавании классической литературы и риторики, за то, что оно развивает в детях честолюбие и тщеславие, учит их вымыслам. Вместе с тем он высоко оценивает значение грамотности и изучения языков По его мнению, дети легче учатся языкам, побуждаемые свободным любопытством, а не принуждением"44.

Педагогические советы Августина открывают нам наблюдательного, понимающего детскую психологию человека. Он "очень интересовался психологией младенческого возраста, может быть, в связи с волновавшим его вопросом о происхождении души. Он расспрашивал "простых женщин" о трудных детях и сам наблюдал за ними. Эти наблюдения привели его к печальному выводу: "Младенцы невинны по своей телесной слабости, а не по душе своей". Проявления злобы в ребенке вовсе не так незначительны сами по себе, ведь в дальнейшем они станут нетерпимы. Блаженный Августин часто указывал, что ребенок не знает, что такое добро, и не способен на него… Ребенок стремится удовлетворить свои желания — и наталкивается на непонимание и сопротивление взрослых, вызывающие в нем досаду, горечь и желание отомстить. Первая его реакция на этот мир — память о нанесенных обидах и озлобление. Маленький человек воспринимает окружающую среду как нечто враждебное: он уже в раздоре с миром и с самим собой. Этот нравственный беспорядок ведет и к дальнейшим ошибкам. Поведение ребенка в будущем уже испорчено: оно обусловлено характером первоначальных столкновений с миром и его темпераментом, и эта обусловленность ведет скорее ко злу, чем к добру. «Грехи» ребенка, по мнению Августина, действительно грехи. Они исходят из первородного греха, испортившего человеческую природу, но, проявляясь в окружающем грешном мире, вносят свою долю в стихию зла, созданную и создаваемую человеком, сознательно и бессознательно"45.

Отталкиваясь от Платона, Августин утверждал, что Бог заложил в человеке средство его прогрессивного развития на пути к совершенству — душу, имеющую реальное бытие, способность к познанию-рассуждению, а также потребность в любви. Любовь приводит человека к желанию достичь Господа. Но одного желания достичь Бога недостаточно. Необходим упорный труд. Человек доходит до своего высшего предела, соединяясь с Богом. Он ищет его в трех направлениях, соответственно трехчастному делению души, отражающему Отца, Сына и Святого Духа, ищет в деяниях, мыслях и любви. Путь любви — это путь веры, авторитета. Путь размышлений — путь философии, науки, разума. Одного из них не вполне достаточно. Необходимо также и безупречное поведение. Аскетическая христианская жизнь ведет к экстатическому соединению с Божественным. Учение необходимо для практических целей нравственного совершенствования личности, а не для чистого созерцания теоретических высот знания.

Какая же роль в воспитании принадлежит разуму? Эта проблема у Августина одна из центральных. Чтобы приблизиться к познанию Божественной истины, укрепиться в вере и получить Откровение, необходимы разум, изучение его достижений на долгом пути познания, освобожденных от языческих культово-мифологических вымыслов. Настоящий христианин должен обладать знаниями. В истории письменности, философии, других наук отражено существование Бога и боговдохновенность мира, его естественная теология. Науки отражают заключающуюся в природе истину. Поэтому путь к истине — в постижении наук. Августин не разделяет разум и душу. Через самопознание полезные науки возвращают душу к самой себе, к пониманию красоты единой вселенной, отвлекая ее от суетной погони за частностями и мелочами.

Такая позиция предполагала использование важных достижений языческой культурной традиции, выявляя все то, что подлежит изучению с точки зрения христианской морали. Уже в одном из первых, написанных после обращения трактатов — "О порядке" — Августин определяет перечень полезных для ученика-христианина наук. Последовательность их изучения ставится в прямую зависимость от исторического развития разума (путь которого повторяется учеником), разума, который сначала изобрел устную речь, письмо и исчисление (грамотность), затем строй речи, историю и языкознание (грамматику), затем правильное выражение и сочетание мыслей (диалектику), затем искусство и теорию убеждения (риторику), а далее и науки о числах: самих по себе (арифметику), в отношении к фигурам (геометрию), к звукам (музыку), к светилам (астрономию). Все это следует усваивать под углом зрения христианского учения, увенчивать богословием и укоренять "в колыбели авторитета", который есть дверь и в учение, и из него — во взрослую жизнь.

Через слушание и объяснение Священного Писания достигается вера, через веру — надежда, через надежду — любовь. Воля Божия уразумевается через последовательное приобретение страха Божия, благочестия, знания, крепости в вере, милосердия, чистоты сердца, мудрости. Радостное и терпеливое настроение педагога-христианина, учитывающего индивидуальные состояния учащихся, связывающего наставления в Священной теории и Священной истории с тем, что ученикам уже знакомо, пробуждающего заинтересованное внимание, — основа методики христианского воспитания и обучения догматам веры, истинного педагогического идеала учителя в системе Августина.

Ключевым вопросом любого обучения, всех теоретико-педагогических строений оставалось следующее: почему разум помещен в человеческую душу? Какова цель этого размещения разума в человеке? Откуда приходят в него знания и разумения?

Ответ Августина составляет фундамент всей его педагогики. Настоящее знание ниоткуда не приходит. Истинное знание заложено от рождения человеку по его природе, оно вложено в него Богом, и задача педагога — лишь помочь ученику припомнить это знание, вывести его из глубин человеческой сущности, актуализировать, сделать ясным для сознания самого обучающегося. Задача, следовательно, состоит в следующем: сделать постоянное явленным. И здесь как раз очень велика роль разума. Ибо процесс путешествия души к самой себе (к скрытой в ней Богом сути) и далее — к Богу — это процесс интеллектуальной активности личности ученика, а не только дело его памяти (как часто бывало в риторских школах, где обучение было направлено на запоминание регламентированной литературно общезначимой образности).

Как может разум научиться воспринимать поступающую информацию? Любые сведения постигаются человеком через чувства, через тело под влиянием окружающего мира. Научиться правильно интерпретировать его знаки — значит выйти за пределы символов к истине. Как этого достичь в процессе обучения и Писанию, и светским наукам, излагается Августином в сочинении "О христианской науке"46.

Обучение аскетическому поведению и христианскому образу жизни, наставления в науках и Священном Писании оставляют нерешенной проблему соотношения слова и знания. Если истинное знание, по христианской доктрине, неизреченно, то, значит, мы не можем никого обучить с помощью слов. Критикуя вербализм школьного обучения, Августин считает необходимым сделать основным направлением образования "изучение вещей", а не "изучение слов".

Но здесь остается нерешенной проблема перехода от символически выраженного знания к "общим истинам разума". И образ жизни, и проникновение в божественно устроенную природу вселенной (с помощью наук), и размышления, и любовь к Богу, и желание приблизиться к Нему не могут объяснить сам феномен научения, возникновения в личности ученика образовательного единства. Это — деяние Божие, результат божественного участия в судьбе человека. Цель же педагога — способствовать вступлению ученика на истинный путь спасения, вхождению в Град Божий.

Образовательная программа Августина отразила черты, характерные для средневекового восприятия культуры, оказала серьезное влияние на развитие средневековой педагогической мысли.

Глава 1. С какой целью говорит человек?

Августин. Что, по твоему мнению, имеем мы в виду, когда говорим?

Адеодат47. Судя по тому, что мне теперь предстоит: или учить, или учиться.

Августин. С первым я согласен, ибо ясно, что когда говорим, мы имеем в виду учить, но учиться — каким образом?

Адеодат. А как же бы иначе думал ты, как не посредством спрашивания?

Августин. Даже и в этом случае, мне кажется, мы имеем целью не что иное, как учить. Ибо с какой, скажи, иной целью спрашиваешь ты, как не с той, чтобы вразумить того, кого спрашиваешь?

Адеодат. Ты говоришь правду.

Августин. Итак, ты видишь теперь, что, когда говорим, мы не имеем в виду ничего другого, как учить. <…>

Августин. По моему мнению, есть некоторый род учения через припоминание, род весьма важный, с которым мы познакомимся самим делом из настоящей беседы. Но если ты не согласен ни с тем, что мы сами учимся, когда воспоминаем, ни с тем, что учим того, кто припоминает, я тебе не прекословлю и утверждаю, что есть два повода, по которым мы говорим: с одной стороны — чтобы учить, с другой — чтобы припоминать другим ли то или самим себе, то же делаем мы и когда поем, — не так ли и по твоему мнению?

Адеодат. Не совсем, ибо весьма редко случается, что я пою ради припоминания, а только ради удовольствия.

Августин. Вижу, что у тебя на уме. Но разве ты не понимаешь, что то, что в пении доставляет тебе удовольствие, есть некоторого рода модуляция звука и что, по елику слова могут быть прибавлены к ней и отняты от нее, иное значит говорить и иное петь. …Звук пением назвать можно, но говорением — нельзя… Итак, не думается ли тебе, что, когда говорим, мы имеем в виду не что иное, как учить и припоминать? <…>

Глава 4. <…>

Августин. Значит, когда спрашивается о каких-то знаках, то знаки могут быть объясняемы знаками, а когда нас спрашивают о самих предметах, которые не суть знаки, в таком случае мы можем указывать их или самим делом, если эти предметы — нечто такое, что можем мы делать после того, как о них опрошены, или давая знаки, посредством которых бы они могли быть замечены. <…>

Августин. …Мы предположили рассмотреть те случаи, когда знаками обозначаются знаки, а такие случаи бывают двух родов: знаками мы учим и припоминаем или те же самые знаки, или иные. Так ли это и по твоему мнению?

Адеодат. Совершенно так. <…>

Глава 8. <…>

Адеодат. …Соглашаюсь с тобой, что мы решительно не в состоянии говорить, если только душа наша, услышав слова, не перенесется к тому, знаками чего они служат. <…>

Августин. …Познание предметов, обозначаемых знаками, если не лучше познания знаков, то лучше, по крайней мере, самих знаков. <…>

Глава 10. <…>

Адеодат. …В самом деле, я вижу, что всему, что ни стал бы я делать с целью научить кого-либо, этот последний не научится от самого того предмета, который требует он показать себе. <…>

Августин. А учить и обозначать не различаются между собой ничем или же различаются чем-нибудь?

Адеодат. Думаю, что это одно и то же.

Августин. А кто говорит, что мы обозначаем для того, чтобы учить, правильно ли говорит?

Адеодат. Совершенно правильно.

Августин. Ну, а если бы другой сказал, что мы учим для того, чтобы обозначать, не опровергалось ли бы это предыдущим положением?

Адеодат. Это так.

Августин. Следовательно, если мы обозначаем для того, чтобы учить, а не учим для того, чтобы обозначать, то иное значит учить и иное — обозначать.

Адеодат. Ты говоришь верно, я неправильно ответил, что то и другое — одно и то же. <…>

Августин. …Нет решительно ничего, чему можно бы было научиться без знаков. <…>

Августин. Итак, решено, что мы ничему не учимся без знаков и что само познание должно быть для нас дороже знаков, посредством которых мы познаем; хотя и не все, что обозначается, может быть лучше своих знаков. <…>

Августин. …Сам видишь, что мы оба приходим к одному и тому же выводу, что кое-кто может кое-чему учиться без знаков и что ложно то, что мы утверждаем несколько выше. <…>

Августин. …А если всмотришься в это внимательнее, то, быть может, не найдешь и ничего такого, что узнается посредством знаков. В самом деле, когда дается знак, этот знак не может научить меня ничему, если я не знаю, какого предмета служит он знаком… мы скорее узнаем знак после того, как узнаем предмет, чем узнаем предмет по данному знаку. …Я стараюсь преимущественно о том, чтобы убедить тебя, если смогу, что при помощи знаков, называемых словами, мы не научаемся ничему. Ибо, как я сказал, скорее силу слова, то есть значение, которое скрывается в звуке, мы узнаем, узнавши самый обозначаемый предмет, нежели получаем представление о предмете при помощи этого значения. <…>

Глава 11. <…>[67] только убеждают нас исследовать предметы, но не доставляют познания о них. …Познание слов приобретается после того уже, как познаются предметы…

Августин. …О всем, постижимом для нас, мы спрашиваем не у того говорящего человека, который внешним образом произносит звуки, а у самой, внутренне присущей нашему уму истины, побуждаемые к тому, пожалуй, словами. Сей, у кого мы спрашиваем и кто нас учит, есть обитающий во внутреннем человеке Христос,[68] то есть непреложная Божия сила и вечная премудрость. Хотя к ней обращается с вопросами и всякая разумная душа, она открывается, однако же, каждому из нас лишь настолько, насколько он в состоянии принять то, смотря по своей худой или доброй воле. И если иногда мы ошибаемся, происходит то не по вине этой учащей истины, — так точно, как не по вине этого внешнего света бывает, что телесные наши глаза часто ошибаются. <…>

…А что может быть нелепее мнения, будто своей речью я научу того, который, прежде чем я стану говорить, может сказать то же самое, если его спросят? Ибо то, что спрашиваемый, как случается часто, сперва отрицает что-нибудь, а потом рядом вопросов вынужден бывает это признать, то происходит от слабости умственного взора спрашиваемого, который не в состоянии разом обнять в том свете целого предмета; почему его и заставляют делать это по частям, когда спрашивают об этих самых частях, из которых слагается то целое, которого он не в состоянии был обнять своим взором за один раз. Если к этому он приводится и словами спрашивающего, то слова не учат его, а применяют к исследованию такие приемы, посредством которых спрашиваемый способен научиться внутренне.

…Слушающий нас или не знает, истинно ли то, что мы говорим, или знает, что оно ложно, или, наконец, знает, что оно истинно. В первом из этих трех случаев он или верит, или раздумывает, или сомневается относительно наших слов, во втором противится им или отвергает их, в третьем — подтверждает их, следовательно, не учится ни в том, ни в другом, ни в третьем случае. Поелику и тот, кто и после наших слов не знает предмета, и тот, кто знает, что услышал от нас ложное, и наконец тот, кто, будучи спрошен, сам мог бы ответить то же самое, что сказано нами, — все они, очевидно, при помощи моих слов не научились ничему.

Глава 13. …Таким образом на долю слов не остается даже и того, чтобы ими обнаруживалась, по крайней мере, душа говорящего, так как остается неизвестным, знает ли она то, что говорит. <…>

Глава 14. Христос учит внутренне, а человек напоминает внешним образом, словами.

С тою ли целью занимаются учителя преподаванием, чтобы воспринимались и усвоялись их мысли, а не те науки, которые они считают себя обязанными преподавать посредством слова? Ибо кто же настолько неразумно любопытен, чтобы послать своего сына в школу с целью, дабы он узнал о том, что думает учитель?

Но когда они при помощи слов преподали все те науки, обучение которым они приняли на себя, — науки о добродетели и мудрости, — тогда так называемые ученики отдают сами себе отчет, истинно ли то, что им сказано, созерцая то есть внутреннюю истину сообразно со своими способностями. Значит, они тогда собственно учатся, и когда внутренно откроют, что сказанное истинно, хвалят, не подозревая, что хвалят не учителей, а скорее наученных, если, впрочем, и те знают, что говорят. Обманываются же люди, называя учителями тех, которые совсем не учители, потому что по большей части между моментом говорения и моментом познания не бывает никакого промежутка; и так как внутреннее научение является вслед за напоминанием говорящего, то и кажется, будто учатся со вне от того, кто напомнил.

Но о пользе слов вообще, которая, если хорошенько рассмотреть ее, не мала, мы порассудим, если Бог поможет, в другое время. Теперь же я старался убедить тебя, что мы не должны приписывать словам значения больше, чем сколько следует, дабы мы не верили только, но и понимаем, насколько истинно сказано в Божественном Писании, чтобы мы не называли на земле учителем никого, поелику один есть Учитель всех на небесах.[69] А что такое — на небесах, этому научит нас Сам Он, Который и через людей напоминает нам внешним образом, знаками, дабы, обращаясь к Нему, мы научались внутренне. Любить и знать Его составляет блаженную жизнь, о которой все кричат, что ищут ее, но не многие могут радоваться, что нашли ее действительно. <…>

Адеодат. Из твоих слов я узнал, что слова только располагают человека учиться и что редко бывает, чтобы в словах ясно была видна мысль говорящего; а истинно ли говорит тот или другой, этому научает меня единственно Тот, Который, как Он убеждает меня в том, живет во мне внутренно, хотя говорит и внешним образом. При Его же помощи я буду любить тем пламеннее, чем долее буду учиться. <…>

Творения Блаженного Августина, епископа Иппонийского I Пер. с лат. Киев, 1879. Ч. 2. С. 419–473.

Вступление. <…> (IV). Наконец, что смягчит неудовольствие против меня людей, похваляющихся Божественным даром и самонадеянно усвояющих себе способность разуметь и объяснять Писание без таких правил, какие здесь будут преподаны, и потому готовых почитать труд мой излишним, — я могу и должен сказать этим людям, что хотя они имеют право восхищаться великим даром Божиим, но не должны забывать, что они, по крайней мере, азбуке научились не от Бога, а от людей, и, учась ей, нисколько не думали, что поступают худо, не подражая примеру Антония Великого, египетского инока, о коем рассказывают, будто он вовсе без науки, по одной наслышке, знал все Писание на память и при помощи одного здравого размышления совершенно разумел оное… (V)… каждый из нас от самого детства научился своему природному языку через постоянную привычку слышать оный от других, — научился и еще какому-либо языку, например греческому, еврейскому или также понаслышке, или при помощи известного наставника, — не Бога, а просто человека. Спрашиваю: зачем мы поступили и поступаем таким образом? Почему, имея в виду, что Апостолы, по сошествии Святого Духа, в одно мгновение, не учась, заговорили48 языками всех народов, давно не начнем советовать всем братиям, чтобы они не учили детей своих ни своему, ни чужому языку, — в ожидании чуда? А с кем не последует того же чудесного события, какое было с Апостолами, тот вследствие сего пусть не почитает себя полным христианином, или, по крайней мере, должен сомневаться в получении Святого Духа!.. Не думаю, чтобы кто-либо согласился с сими мыслями. Пусть же каждый без гордости учится у человека тому, чему должно учиться от людей; равным образом и наставляющий других пусть без гордости и зависти преподает то, что сам приобрел. Не станем искушать Того, в Кого мы уверовали, дабы лукавый не обольстил нас своею хитростью и злобою до такой степени, что мы не захотим ходить и в храмы Божий даже для слушания и изучения самого Евангелия, не захотим читать Священный кодекс, не захотим внимать чтущему или проповедующему доброму человеку в напрасном ожидании, что вот восхитят нас до третьего неба49… и что там услышим мы неизреченные глаголы50, их же не есть человеку глаголати, или увидим Господа Иисуса, и будем слушать Евангелие лучше от Него самого, нежели от человека. (VI) Будем, говорю, остерегаться сих чрез меру надменных мыслей, как весьма опасных искушений. …Нет сомнения, что и всякий способ научения мог и может свершаться через ангела; но в таком случае участь человечества была бы весьма низка, если бы Бог не благоволил сообщать людям слова Своего через людей же. Каким образом оправдалось бы изречение Писания: "храм Божий свят; а этот храм — вы" (1 Кор. 3, 17), если бы Господь не открывал воли своей из сего храма, а все, нужное для научения человека, сообщал бы с неба и чрез ангела? Самая любовь, связующая людей союзом единства, не имела бы ближайшего средства к теснейшему соединению и, так сказать, взаимному переливанию и срастворению душ, если бы люди ничему не научились от людей же.

Книга 1. (XXV)… плоть противоборствует духу также не по ненависти, а по несчастной привычке, которая, будучи занята от родителей вместе с бытием, обращается потом через повторение в натуру. <…>

(XLI)… вера, надежда и любовь составляют основание как всякого истинного знания вообще, так в особенности науки изъяснения Священного Писания. <…>

Книга 2. (IX)… для уразумения воли Божией (в Писании. — В.Б.), предписывающей, чего мы должны желать и чего удаляться, прежде всего нужно иметь страх Божий (Ис. 11, 3). Сей страх необходимо возбуждает в нас мысли о нашей смертности и самой смерти; смиряя плоть нашу, он пригвождает как бы к древу крестному всякое кичение гордости нашей. Потом должно соделаться кроткими посредством духа благочестия, не противоречить Божественному Писанию, понятно ли оно, когда обличает наши пороки, или (в других случаях) непонятно — так, что нам казалось бы, будто мы сами можем лучше рассуждать и лучше преподать правила. Должно думать и верить всегда, что все, заключающееся в Писании, хотя иногда темное для нас, лучше и вернее всех мудрований наших.

(X) За сими двумя степенями — Страха Божия и Благочестия — следует третья, именно степень знания, о которой я предположил говорить особенно. Ибо сей-то степени и должен домогаться всякий, изучающий Писание, ничего так не ища в нем, как следующих двух Заповедей: должно любить Бога для Бога и ближнего также для Бога; должно любить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением, а ближнего — как самого себя, т. е. чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, относилась потом к Богу. …Всякий, обращаясь к Писанию по необходимости прежде всего, по указанию его находит в себе привязанность к настоящему миру, т. е. к временным благам его, а вместе с сим видит себя далеким от той любви к Богу и ближнему, которой требует Слово Божие. После того дух Страха, напоминающий о суде Божием, и дух Благочестия, побуждающий верить и повиноваться учению Писания, заставляют человека плакать о самом себе. Ибо спасительный дух ведения естественно располагает к скорбным чувствам, а не к тщеславию. Но, чтобы не быть жертвою отчаяния, человек в сие время посредством неусыпных молитв испрашивает себе утешение в Божественной помощи и поставляется на четвертой степени, которая есть степень Силы или крепости, где алчет и жаждет праведности. В сем расположении сердца человек оставляет всякое смертоносное наслаждение преходящими благами: отвратив от них взор свой, он обращается к любви вечных благ, т. е. неизменяемого единства в Троице.

(XI) Как скоро он, по возможности, узрит сию Троицу, как бы в некоей дали лучезарно сияющую, и вместе[70] почувствует, что по слабости своего зрения он не может объять оного света, то старается очистить душу свою, недовольную на себя за желание недостойных предметов и еще мятущуюся нечистыми помыслами, и действительно очищает ее на пятой степени, то есть в Совете милосердия. Здесь он уже со всем усердием упражняет себя в любви к ближнему и совершенствуется в ней. Далее — полный надежды и крепкий силами, достигнув того, что бывает в состоянии любить своего врага, он восходит на шестую степень — чистоты сердца, где очищает у себя самое внутреннее око, способное видеть Бога столько, сколько могут видеть Его все, по возможности умирающие миру сему51. Ибо Бога потолику можно видеть, поколику мы умираем миру, и потолику нельзя видеть, поколику живем для мира. Таким образом, по мере удаления от мира, видение света вечного начинает казаться более знакомым, и не только удобосносным, но и приятным, хотя сей свет видим бывает все еще только гадательно и как бы сквозь тусклое стекло, ибо человек вообще ходит здесь более в вере, нежели в видении, поелику мы пришельцы в сей жизни, и жительство наше — на небесах (Фил. 3, 20). Ищущий мудрости на шестой степени так очищает око сердца своего, что не предпочитает истине и даже не равняет с нею самого ближнего своего, а следовательно, не равняет и себя самого, поелику не равняет того, кого любит как самого себя. В сем состоянии человека можно почитать уже святым, если он столько добр и чист по сердцу своему, что не уклоняется от истины — ни из человекоугодия, ни из желания избегать невыгод настоящей жизни. И такой только сын Церкви достигает Мудрости, которая составляет седьмую, и последнюю, степень и которою он наслаждается в тишине и мире. Таким образом, начало мудрости есть страх Господень, потому что достигают мудрости не иначе, как начиная с сего страха и проходя через все прочие степени.

(XII) Но обратимся к третьей степени, ибо мы о ней предположили здесь особенно рассуждать и говорить… первое правило в сем святом деле (изучении Писания. — В.Б.)… предварительно узнать сии книги, если еще не разумением, по крайней мере, памятью — затвердив их через чтение… Потом надобно со всем тщанием и ревностию углубляться в познание того, о чем ясно говорят они… все, относящееся к вере и нравам… слово Божие предлагает ясным образом. Наконец, ознакомившись сколько-нибудь теснее с самим языком Божественного Писания, должно приступить к открытию и рассмотрению того, что в нем темно, — объясняя невразумительные выражения вразумительными, неизвестные мысли — известными. В сем отношении очень много помогает память, недостаток которой никак не могут заменить представленные здесь правилах..>

(XV) Всякое сочинение бывает непонятно от двух причин: или от совершенной неизвестности некоторых слов, или от обоюдности значения их…

(XVI) Знание языков есть лучшее средство к уразумению неизвестных, хотя и собственных слов. Людям, знающим язык латинский, для которых и решился я писать сии правила, кроме собственного языка, нужно для большего уразумения Божественного Писания знать еще два других языка — еврейский и греческий: это для того, чтобы в случае какого-либо сомнения при столь различных между собою латинских переводах всякий мог сам прибегать к подлинникам. <…>

(XVII)… одно простое сличение многих переводов легко помогает объяснить многие темные места Писания. <…>

(XXIII) Если в Писании останавливают читателя какие-либо переносные, неизвестные ему знаки, то для уразумения их нужно знание частью языков, а частью самих предметов, ими означаемых…

(XXIV) Если мы не знаем свойства самих предметов, на пример известных животных, камней, трав и других вещей, употребляемых в Священном Писании по какому-либо сходству их с предметами высшими и духовными, — то от сего по необходимости бывают для нас темными и все те фигуральные речения Писания, в которых о них упоминается. Но как, напротив (скажем, для примера), делается для нас ясною мысль Спасителя, повелевающего нам быть мудрыми, подобно змеям (Мат. 19, 16): когда мы знаем о змие, что он для сохранения головы своей уступает нападающим на него все тело свое, или, пользуясь теснотою своей пещеры, сбрасывает с себя прежнюю кожу свою и таким образом получает новые силы! Сие повеление Господа явно означает то, что мы должны, во-первых, для сохранения главы нашей, которая есть Христос, предавать на жертву врагам тело свое, не щадить его, если сохранение сего тела ведет нас к удалению от Бога и, так сказать, убивает в нас веру христианскую, во-вторых, подражая мудрости змия в последнем отношении, должны совлекать, по слову Апостола, ветхого человека и облекаться в нового (Еф. 4, 24), то есть посредством тесноты и скорбей, как учит сам Господь. "Внидите, — говорит он, — тесными вратами" (Мат. 7, 13). Таким образом, как полезно знать свойства змия для уразумения многих несобственных речений Писания, в которых о нем упоминается, так, напротив, неизвестность свойств некоторых других животных, приводимых Писанием по некоторому сходству их с предметами высшими, очень часто затрудняет читателя. Нужно также знать свойства камней, трав и вообще растений. Знание, например, карбункула, светящегося во тьме, способствует разъяснению темных мест Писания, в которых о нем для какого-либо подобия упоминается, а незнание берилла и алмаза немало иногда препятствует разумению читателя. Под именем оливковой ветви, принесенной голубицею в ковчег (Быт. 8, 11), мы обыкновенно разумеем постоянный мир не по чему другому, как по известности, что оливковое масло при надлежащей бережливости не скоро портится, а самое дерево постоянно зелено. Многие, не зная иссопа, какую силу имеет он очищать легкие или, как сказывают, проникать сквозь самые камни своими корнями, и смотря на одно то, что он трава малая и низкая, не могут понять, почему сказано: "Окропи меня иссопом, и буду чист" (Пс. 50, 9). <…>

(XXV) Темнота многих несобственных и таинственных мест Писания часто зависит еще от незнания значения чисел, в нем упоминаемых. Ум испытующий не может быть равнодушным, не зная того, почему Моисей, Илия и Сам Господь постились 40 дней52. Сие столь знаменательное действие не иначе может быть понято и разрешено, как через рассмотрение и познание свойств сорокового числа. Десятеричное число, взятое четырежды, выражает познание всех вещей во времени; ибо четверичным числом определяется течение всякого времени — суточное и годовое: потому что первое состоит, как известно, из часов утренних, полуденных, вечерних и ночных; а второе — из месяцев весенних, летних, осенних и зимних. Посему для вечности, в которой желаем жить, мы, еще живя во времени, должны произвольно воздерживаться от пристрастия ко всему временному и таким образом поститься; хотя течение времени само по себе уже довольно учит нас презирать все временное и желать вечного. Далее, десятеричное число означает познание Творца и твари, а именно: число тройственное есть число Творца, седмеричное же — твари, принимая то есть во внимание ее жизнь и тело. Ибо к жизни относятся три — сердце, душа и разум, почему и должно любить Бога всем сердцем, всею душою и всем разумением; к телу же относится последнее число — четыре, которое явно означает четыре стихии, необходимые в составе тела. Итак, десятеричное число, взятое четыре раза, научает нас жить во времени не для времени, то есть чисто, воздержно и без пристрастия к временному, а таким образом как бы поститься 40 дней, то есть всю жизнь. Сему учит нас Закон — в лице Моисея, учит пророчество — в лице Илии, учит сам Господь, который, как бы во свидетельство о себе Закона и Пророков, явившись на горе53 среди Моисея и Илии трем ученикам своим, привел их в восторг от сего видения. Тем же образом можно исследовать, как из четыредесятичного числа происходит число 50, столь священное в нашей религии по причине пятидесятницы54; как сие число, трижды взятое, для означения трех времен — до Закона, под Законом и под Благодатию55, или приспособительно к высшему предмету — самой Троице, то есть Отцу, Сыну и Святому Духу, — относится к Таинствам56 Церкви не только земной, но и небесной, и далее, как ведет к заключению, что в Писании не незнаменательно и число 153, то есть число рыб, которые, по воскресении Господа, пойманы были сетьми, брошенными по правую сторону (Иоан. 21, 11). Таким образом, под различными видами чисел Священное Писание часто скрывает тайны, которые недоступны понятию читателей, не разумеющих значения самих чисел.

(XXVI) Многое в Писании бывает темным и непонятным для нас тогда еще, когда нам неизвестны некоторые предметы, относящиеся к музыке. Некто, например, довольно удачно открыл немало знаменательного в различном устройстве псалтыри57 и арфы. И о десятиструнной псалтыри не напрасно спрашивают ученые: закон ли какой музыки требовал такого числа струн, или, если не закон, не тем ли более оное число должно быть для нас священно, не указывает ли оно на 10 заповедей Закона, где число 10 явно должно иметь какое-либо таинственное отношение к существу Творца и твари, или не имеет ли оно того значения, которое мы дали десятеричному числу выше? Так же число 46 лет, в продолжение которых, как говорится в Евангелии, строился храм Иерусалимский, отзывается чем-то похожим на ритм музыкальный. Примечательно, что отношение его к составу тела Господня, для которого и упомянуто в Евангелии о храме58, побуждает некоторых еретиков признаться, что Сын Божий воспринял на себя не один только вид тела, но истинное человеческое тело59. Вообще, мы уверены, что Священное Писание во многих местах упоминает о числах и музыке с особою знаменательностью, нисколько не почитая неприличным пользоваться ими60. <…>

(XXVIII) …Мы, по причине подобного суеверия язычников (о музах. — В.Б.), не должны презирать музыки, сведения о которой иногда могут быть полезны к уразумению Писания, не должны пренебрегать и самими театральными вещами, когда, при рассуждении нашем об арфах и других музыкальных орудиях, они могут открыть нам что-либо способствующее познанию духовных вещей. Иначе мы не должны были бы учиться и азбуке, изобретателем коей язычники почитают Меркурия, и не должны были бы любить самой правды и добродетели, потому что язычники правде и добродетели посвящали храмы61, предпочитая чтить в камнях то, что наипаче должно было обносить62 и писать в сердце. Напротив, добрый и истинный христианин должен знать, что истина, где бы он ни находил ее, есть достояние его Господа. <…>

(XL) Христианин не только не должен презирать постановлений человеческих, нужных в жизни, но должен сколько можно наблюдать их и удерживать в памяти. Ибо в числе их есть такие, коих черты сняты с самой природы. Из постановлений человеческих должны быть отвергаемы и презираемы те только, которые относятся, как выше замечено, к сообщению с бесами; все же прочие, коими люди соединяются с людьми, кроме ненужных и излишних, достойны нашего внимания: таковы особенно начертания письмен, без которых мы читать не можем, различные языки, познание которых нужно, как мы о том сказали выше.

Сюда же относятся и знаки сокращения, известные так называемым нотариям63, или писцам, под сокращениями. Все это знать полезно — всему этому учиться позволительно, оно не ведет к суеверию, не есть что-либо излишнее, если столько занимает нас, что не препятствует нам к достижению высших целей, для которых все это, собственно, и должно быть предназначено.

(XLI) Теперь обратимся к установлениям не человеческого происхождения: к ним должно отнести все то, что не изобретено самими людьми, а принято ими от прежних времен или свыше, от Бога, в чьих бы руках и устах оно потом ни сохранялось. Из сих открытий одни касаются тела и чувств, другие — души и разума. Первые состоят или из повествований, или из описаний, или, наконец, из опытов и дел механических.

(XLII) Таким образом, все, что повествует о преемственном последовании прошедших времен, так называемая история, весьма много способствует нам к уразумению священных книг, хотя без отношения ее к Церкви она составляет науку самую детскую… <…>

(XLV) Есть еще повествования, подобные речи описательной (demonstratio), кои имеют предметом своим не прошедшее чтолибо, а настоящее. Таковы сказания о местоположении стран, о свойствах известных животных, дерев, трав, камней и других вещей. О всех сих предметах мы рассуждали выше и сказали, что знание их способствует уразумению многих иносказательных мест Писания: только они сами не должны быть употребляемы вместо знаков, ведущих к какому-либо суеверию… подобные вещи и должны быть употребляемы только в медицине или земледелии.

(XLVI) Учение о телах небесных состоит не из повествований, а из описаний, коими нельзя пренебрегать вовсе, потому что Священное Писание хотя о немногих звездах, но упоминает. <…>

(XLVII) Подобным же образом на основании прошедших опытов верно предугадывается будущее и в рассуждении прочих искусств, которые или производят что-либо надолго остающееся, как, например, дом, стул, какой-нибудь сосуд и прочее тому подобное, или даже служат, можно сказать, орудием благотворных для нас действий Божиих, каковы: врачебная наука, земледелие, наука правления, или ограничиваются одним только представлением действий, каковы танцы, ристалища, борьба. Всякий занимающийся сими искусствами не иначе приступает к самому делу, как на основании прошедших опытов — с уверенностью в успехе будущих. Познание о всех сих искусствах, как имеющее немалое приложение в обыкновенной жизни человеческой, и для нас небесполезно — не для того, чтобы самому заниматься ими на деле, разве потребует того какая-либо нужда, о чем я здесь не говорю, но для того, чтобы иметь возможность хоть сколько-нибудь судить о сих искусствах там, где Священное Писание касается их иносказаниями, от них занятыми.

(XLVIII) Теперь остается сказать о науках умственных, из коих особенно достойны нашего внимания наука рассуждать и наука счислять. Первая весьма много способствует разрешению трудных мест Писания, но не должно употреблять ее из одного желания спорить и детского тщеславия — уловлять противника. <…>

(L) Истина соединения мыслей не есть изобретение человеческое: она только дознана людьми и замечена для того, чтобы можно было ей учиться и учить, сама же в себе она есть вечный закон природы, свыше установленный. Как тот, кто повествует по порядку времени о различных событиях, ничего в сем порядке не изобретает сам; кто говорит о местоположении известных стран, о свойствах каких-либо животных, растений и камней, о звездах и их движении, ничего не говорит такого, что было бы измышлено им самим или изобретено другими; равным образом,[71] кто говорит: "Если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее", говорит самую правду, но сия правда не от него зависит, а он показывает только, что это правда. <…>

(LII) Посему иное дело — знать правила соединения мыслей, иное — знать самую истину мыслей. Первые учат нас только тому, что следует из данного положения, что не следует и что противоречит ему. "Если он оратор, то — человек" — здесь последняя мысль следует из первой, "если он человек, то — оратор" — здесь не следует; "если он человек, то — существо четвероногое" — здесь противоречит. Во всех подобных случаях оценивается одна связь мыслей или их соединение между собою. Что же касается до самой истины в мыслях, то при сем должно обращать внимание уже на самые мысли, а не на соединение их, нужное только при заключениях: если мысли верны и очевидны, то от них получают свою достоверность и другие, менее известные, если только правильно соединяются или выводятся из них. Некоторые, научившись правилам соединения мыслей, тщеславятся тем настолько,[72] как бы научились истине самих мыслей, а некоторые, зная одни истины мыслей, жалуются на себя, что не знают правил истинного соединения мыслей. Сия жалоба напрасна: по-моему, лучше твердо знать, что есть воскресение мертвых, нежели — что если воскресения мертвых нет, то и Христос не воскрес. <…>

(LIV) Такое же точно достоинство имеют и правила, посредством которых научаемся рассуждать о предмете с разных сторон и в разных отношениях, каковые правила известны под именем красноречия. …Правила витийства, кои хотя употребляются к раскрытию и истинных и ложных предметов, несмотря на то, сами по себе истинны, поколику способствуют либо знать что-либо, либо веровать чему-нибудь, и поколику руководствуют к убеждению сердца в том, чего оно должно желать или отвращаться. — Люди… сии правила… не изобрели….[73]

(LV) Правила красноречия образуют более дар слова, нежели способность мышления; правила же заключения, определения и разделения образуют более ум. Впрочем, научившись тем и другим, не должно думать о себе, как некоторые думают, мечтая, будто они постигли чрез то самую тайну блаженной жизни, — это заблуждение. Познание сих правил не столько важно, как представляют его некоторые: ибо часто случается, что люди скорее понимают самые предметы, для уразумения которых преподаются правила, нежели запутанные уроки о правилах. Например, если б кто, желая преподать правила ходить, говорил: не должно поднимать второй ноги прежде, нежели будет поставлена первая, которая была поднята, далее подробно описал бы, как должно двигать верхними и нижними частями колен, такой учитель говорил бы правду, ибо иначе, как он говорит, нельзя и ходить, но люди, делая все это и без учения, скорее ходят, нежели замечают, что делается ими при хождении, нежели понимают, когда им говорят о том. Те же, которые не могут ходить и собственным опытом поверить преподаваемых им правил, еще менее нуждаются в оных. Подобным образом, остроумные люди весьма часто видят неверность какого-либо умозаключения скорее, нежели понимают правила самого умозаключения, тупые же, если не видят первого, тем менее разумеют силу последних. Вообще, о сих правилах должно сказать, что они чаще доставляют нам удовольствие, способствуя представлять истину в различных видах, картинным образом, нежели чтобы способствовали нам много при нашем исследовании и рассуждении об истине; в пользу их можно прибавить разве еще то, что они придают уму нашему большую опытность и делают его оборотливее; но эта польза достигается совершенно только тогда, если они не делают ума нашего злохитрым и надменным, то есть если те, которые научились им, не обманывают других, умея представить ложь за истину, и не тщеславятся пред кроткими и тихими людьми тем, якобы они знают и постигли нечто важное. <…>

(LVII) Но кто, полюбя все сии науки, только тщеславился бы познанием их пред неопытными, а не старался бы исследовать, отчего именно те из них истинны, которые он нашел действительно истинными, отчего другие не только истинны, но и неизменяемы; кто, от образа предметов чувственных восходя к душе человеческой, познал бы, что и она есть существо изменяемое — бывает образованна и необразованна, л несмотря на то, занимает среднее место между истиною неизменяемою, которая выше ее, и всеми прочими предметами, которые изменяемы и ниже ее, кто, говорю, познал бы все это, но не обращал своих познаний к славе и любви единого Бога — Творца всяческих, такой человек достоин имени только ученого человека, но отнюдь не мудреца.

(LVIII) Посему юношам, приверженным к наукам, юношам даровитым, имеющим страх Божий и взыскующим блаженной жизни, весьма полезно, по моему мнению, предложить следующее наставление: не должно без всякого исследования увлекаться никаким учением, преподаваемым вне Церкви Христовой, и вверяться ему как руководству к достижению блаженной жизни; напротив, всегда должно предварительно рассудить о нем со всем вниманием и осторожностью. Если в числе наук, изобретенных людьми, найдутся нестройные и разногласные между собою — по различию духа и намерения изобретавших оные, и сомнительные — по подозрению в заблуждении самих изобретателей, особенно если в сии науки привходит явное или тайное сообщение с демонами, посредством известных магических знаков, как бы некоторых диавольских условий и договоров; то все такие науки должны быть отвергаемы и презираемы без милосердия. Не должно заниматься и теми из них, которые не слишком нужны и служат только для одного удовольствия; науки и постановления человеческие, относящиеся к общежитию по необходимым потребностям настоящей жизни, не должны быть пренебрегаемы. Что же касается до прочих наук языческих, то они, по моему мнению, вовсе бесполезны, исключая из сего только историю, повествующую о предметах прошедшего или настоящего времени, некоторые искусства, основанные на опыте и благоразумной догадливости и полезные для тела, и науку рассуждать (логику) и счислять. Но и в этих даже науках, а особенно имеющих предметом своим одно чувственное, находящееся во времени и пространстве, должно держаться известного правила: ничего лишнего (neguid nimis)! <…>

(LX) Если так называемые философы, особенно платоники64, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и сообразное с нашей религией, то такого учения мы должны требовать от них, как от незаконных владетелей, а не бояться его. …Науки языческие заключают в себе не одни только пустые и суеверные вымыслы, предлагают не одно тяжелое бремя бесполезного труда, чего должен отвращаться и убегать каждый из нас, оставляющий общества языческие и последующий Христу, — но содержат в себе и благородные познания, весьма благоприятные пользе истины, содержат и некоторые правила нравственные весьма благопотребные, и не малое число истин, относящихся к почитанию единого Бога. Все сие, лучшее в учении язычников, есть как бы серебро и золото, не сотворенное ими самими, а только ископанное, так сказать, в рудниках Божественного, всеисполняющего Провидения, есть драгоценность, злоупотребляемая ими на служение демонам, которую, однако, христианин, мысленно чуждаясь опасного в других случаях сообщения с язычниками, должен исторгать у них для пользы Евангелия. Позволительно христианину заимствовать и обращать в свою пользу самые даже одежды язычников, то есть постановления их, полезные в общежитии, от которого мы в настоящей жизни отложиться не можем. <…>

Книга 4-я, содержащая в себе наставления церковному оратору.

(IV) …Довольно предоставить заботу о сей науке[74] детям, да и детям не всем, коих я желаю образовать для успешного служения и потреб церковных, а только тем из них, кои не заняты чем-нибудь гораздо необходимейшим и более предпочтительным, чем риторика. <…>

Если дети делаются способными просто говорить оттого, что неприметно заучивают слова и выражения говорящих пред ними, то почему не сделаться способным говорить красноречиво, не слушая правил красноречия, а только читая и слушая людей красноречивых, только подражая им там, где можно подражать?.. Я не знаю ни одного человека, который бы сделался красноречивым без чтения и слушания ораторов. И самая грамматика, научающая правильному и цельному употреблению языка, не слишком была бы нужна для детей, если бы им довелось постоянно жить и возрастать между такими людьми, кои говорят совершенно правильным языком. Ибо в таком случае дети, не зная никаких ошибок в языке, не по правилам грамматическим, а по одному естественному навыку и себя предостерегали бы, и в других обличали бы всякую ошибку против языка: так, как поселян обличают горожане, даже неученые. <…>

Августин. Христианская наука, или Основания святой герменевтики и церковного красноречия I Пер. с лат. Киев, 1835. С. 4–8, 40, 62, 76–78, 101–108, 127–161, 224–245, 280.

1. Объясните, в чем необходимость обучения, согласно Августину?

2. Какие ступени нужно пройти, чтобы познать Божественную Истину?

3. Каковы роль и место знания в этом процессе?

4. В чем должно состоять обучение знанию?

5. В чем смысл арифметики, музыки, диалектики, риторики и других учебных дисциплин?

6. Охарактеризуйте тип сознания человека, обученного по августиновой схеме.

…А как велика любовь к знанию и насколько природа человека не желает обманываться, можно понять из того, что всякий охотнее желает плакать, владея здравым умом, чем радоваться в состоянии помешательства. Эта великая и удивительная способность, кроме человека, не свойственна никому из смертных одушевленных существ. Некоторые из животных владеют гораздо более острым, чем мы, чувством зрения для созерцания обычного дневного света, но для них недоступен этот нетелесный свет, который известным образом озаряет наш ум, дабы мы могли правильно судить обо всех этих вещах: для нас это возможно настолько, насколько воспринимаем мы этот свет. Впрочем, и чувствам неразумных животных присуще если и не знание, то, по крайней мере, некоторое подобие знания. <…> В деревьях нечто подобное чувствам представляет то, что они питаются и рождают. <…> Мы воспринимаем… телесным чувством …судим… уже не телесным чувством. Ибо у нас есть иное чувство — внутреннего человека. <…>

Книга 21. О предназначенном конце дьявольского града, то есть вечном наказании осужденных, и о человеческих доводах против этого предмета со стороны неверующих. Глава 16. Под какими законами благодати находятся возрожденные всех возрастов

…Милосердие Божие к сосудам милосердия, предуготованным к славе, так велико, что даже первый возраст человека, то есть младенчество, подчиняющееся плоти без всякого сопротивления, и второй, называемый детством, в котором разум еще не начал борьбы с плотию и находится под влиянием почти всех порочных удовольствий, так как дитя по слабости ума еще не способно к наставлению, хотя уже владеет даром слова и видимо вышло из младенчества, даже эти два первых возраста, если они приняли таинства Ходатая, то есть переведены от власти тьмы в царство Христово, хотя бы и умерли в этих летах, не только не предназначаются к вечным мукам, но даже не претерпевают по смерти никаких и очистительных наказаний. Для них достаточно одного духовного возрождения, чтобы по смерти не вредило им то обстоятельство, что плотское рождение сопряжено со смертью. Но как скоро дитя вступает в возраст, в котором начинаются обучение и возможность подчинения Закону, оно должно начинать борьбу с пороками и вести ее настойчиво, чтобы не склониться к грехам, уже заслуживающим осуждения. И если эти пороки привычкой к победам еще не усилились, они легко побеждаются и уступают, а если привыкли побеждать и властвовать, то победа над ними становится весьма трудной. Истинно и искренне победа эта достигается только под условием услаждения истинной праведностью, которая существует лишь в Христовой вере. <…>

Книга 22. О предназначенном конце Града Божия, то есть о вечном блаженстве святых; подтверждается вера в воскресение тел и объясняется, каково оно будет. После речью о том, как святые будут проводить жизнь в бессмертных и духовных телах, сочинение заканчивается. Глава 22. О злополучиях и несчастиях, которым стал человеческий род повинен за прародительское преслушание и от которого никто не освобождается иначе, как только благостию Христовой

…Дела людей порочных… происходят от того корня заблуждения и извращенной любви, с которым рождается всякий потомок Адама. Кто, в самом деле, не знает, с каким незнанием истины, обнаруживающемся уже в детях, с каким запасом суетных желаний, начинающих открываться уже в ребенке, является человек в эту жизнь, так что если бы оставить его жить, как он хотел бы, и делать все, что желал бы, то он или всю жизнь, или большую ее часть провел бы в преступлениях и злодеяниях, которые я припомнил и которых не мог припомнить.

Но так как промышление Божие не совсем оставляет осужденных, и Бог не затворяет во гневе щедроты Свои,[75] то в самих чувствованиях человеческого рода против той тьмы, с которой мы рождаемся, бодрствуют и[76] наклонностям противостоят запрещение и обучение, сами, впрочем, исполненные трудов и скорбей. Ибо что значат эти многоразличные устрашения, к которым прибегают для обуздания суетности детей? Что такое эти педагоги, учителя, эти хлысты, ремни, лозы, эта дисциплина, которой, по словам Священного Писания, нужно сокрушать ребра любимого сына, чтобы он не вырос непокорным: ожесточившись, он едва уже может быть обуздан, а пожалуй, и вовсе не может?[77] Что достигается этими наказаниями, как не искоренение невежества и обуздание злого пожелания, с каковыми пороками мы являемся на этот свет? Что значит, что запоминаем мы с трудом, а забываем без труда, — приобретаем знания с трудом, а невежествуем без труда, деятельны с трудом, а ленивы без труда? Не видно ли отсюда, к чему, как бы собственной своей тяжестью, бывает склонна порочная природа и в какой помощи она нуждается, чтобы освободиться от этого? Праздность, недеятельность, леность, небрежность суть именно такие пороки, благодаря которым мы бежим от труда, потому что и самый труд, даже труд и полезный, представляет собой наказание. <…>

Творения Блаженного Августина, епископа Иппонийского / Пер. с лат. Изд. 2-е. Киев, 1905–1910. Ч. 3–6. С. 219–220, 282, 371–372.

1. Чем отличен человек от всего остального мира?

2. Почему обучение соединено с запрещением и наказанием?

Исидору Севильскому принадлежит честь ученого, собравшего воедино огромный объем знаний, доставшихся в наследство его эпохе, и сгруппировавшего их в фундаментальный энциклопедический труд. Его интересовало все, в том числе вопросы воспитания и обучения.

Около 600 г. Исидор — архиепископ г. Севильи в Испании. Как крупный авторитет духовенства он председательствовал на церковных соборах 619 и 633 гг. Учредил в Севилье церковную школу.

Многосторонняя ученость Исидора позволила ему стать "первым средневековым энциклопедистом". Наиглавнейший труд севильца — двадцатитомные «Этимологии». Для объяснения смысла и происхождения слов Исидором собран материал по грамматике, риторике, диалектике, медицине, праву, летосчислению, истории, богословию, а также сведения о различных языках и народах. В энциклопедию Исидор включил материалы и о человеке, животных, строении космоса и земли, жилищах и поселениях, камнях и металлах, земледелии, войне, играх, кораблях и одежде, пище и утвари.

Перу Исидора принадлежат также «Сентенции», сочинение, посвященное систематическому изложению христианской догматики и морали, естественнонаучный трактат "О природе вещей", математический — "О числах", исторические сочинения "О знаменитых мужах", "Великая хроника", «Истории» и многие другие.

В данную антологию включен отрывок из сочинения «Синонимы», посвященного в основном изучению грамматики. Исидора буквально захлестывает пафос учения, пафос умственного труда ученика и его наставника. Это наглядно видно в приводимом тексте. Исидор пытается определить тип средневекового ученого и его отношение к учению педагогическим проблемам.

<…> Самого себя познай, человек, познай, кто ты, откуда твое начало, почему ты родился и на какую потребу произведен на свет,,[78] как ты устроен, в каких условиях воспитан и для чего сотворен в этом мире. Помни свое звание, храни чин, свойственный твоей природе. Будь таким, каким ты сотворен, кем создал тебя Бог, каким устроил тебя Творец, каким положил тебе быть Создатель…

Учись тому, чего не знаешь, чтобы не оказаться тебе негодным наставником; сначала стань слушателем, а уже потом наставляй; звание учителя прими, пройдя науку. Если услышишь что-либо доброе — расскажи, если выучишься хорошему — обучи. Не ослабевай в усердии учиться и учить. Знание, вошедшее в твое ухо, излей через рот. Твоя мудрость приумножится, если поделишься ею с другими. Мудрость растет, когда ее дарят, и умаляется, когда ее удерживают. Знание, щедро раздаваемое, становится полнее, и чем больше его черпают, тем оно обильнее.

Словам, однако, пусть предшествуют поступки. Делом исполняй то, что провозглашаешь устами, примером подтверждай то, чему учишь на словах. Будь не только наставником, но и подражателем добродетели. Тогда прославишься ты, когда сам выполнишь то, чему учишь. Словесные похвалы мало что значат, если с ними не соединены поступки. Учительствуя, сам не стремись к безмерной человеческой славе. Наставляя других, наблюдай и за собой. Так обучай, чтобы не утратить тебе благодати смирения. Смотри, чтобы похвала не сразила тебя самого, пока ты учишь и воспитываешь других. Когда обучаешь, не употребляй неясных слов, говори понятно, не вызывай недовольства простолюдина и не оскорбляй[79] людей сведущих.

Речь наставника должна соответствовать восприятию слушателя, раздаваемое учение должно быть сообразно с нравами. Лекарство77, которое следует применять, зависит от того, каковы раны78. Каждого нужно обучать так, как этого требует род его занятий. Нужно разумевать, что лица несхожи и что у каждого надо вызвать рвение. О вещах обычных рассказывай всем, о редкостных — лишь самым лучшим, о явных возвещай пред всеми, о тайных — лишь пред немногими. Об иных вещах бывает нужда поведать многим, о других — только нескольким.

Всегда будь готов отдать себя учению и пусть не остается у тебя праздного времени, времени, когда бы ты ничего не творил. Пусть не протекает ни одного часа, в который бы ты не предавался изучению наук. Непрестанно и открыто проповедуй словеса добрые. А если видишь, что знаний недостает тебе, то спрашивай у других, потому что от сопоставлений непонятное делается ясным и трудности исчезают, когда проведено бывает сличение. <…>

Памятники средневековой латинской литературы IV–IX вв. I Пер. с лат. Т.А. Миллер. М., 1970. С. 203.

1. Зачем грешной душе учиться — как вы считаете?

2. Исидор утверждает необходимость для христианина постоянно учиться. А как относятся к этому другие средневековые авторы?

3. В чем смысл обучения? А воспитания?

ДОРОФЕЙ

(?-620)

Распространенный на Востоке титул аввы, духовного отца, наставника, старца Дорофей получил в результате долгого монашеского служения в сирийских и египетских монастырях. Он автор «Наставлений» и тридцати «Слов» об аскетизме и подвижничестве. Он известен также как собиратель наставлений других Святых Отцов (Зосимы, Варсану-фия, Иоанна), из обработок которых составлял целые книги.

Дорофей пытается определить основные принципы монашеского воспитания, а также роль светского воспитания в духовном образовании.

Вопрос 76…

Отец мой, должно ли мне читать некоторые врачебные книги и обучаться самостоятельно составлять лекарства или лучше не заботиться об этом, как о рассеивающем ум, и оставить сие (чтобы оно не возбудило во мне, как в невнимательном, тщеславия) и довольствоваться тем, что я уже знаю, делая, что возможно, с помощью масла, муки, мазей и вообще простых средств, в которых упражняются и не читающие.[80] Как же мне поступать? Ибо сердце мое трепещет при сем служении, чтобы не погрешить в нем и не прибавить к страстям моим еще других грехов.

Ответ Великого Старца. Так как мы не пришли еще в совершенство, чтобы вовсе избавиться от пленения страстей, то лучше занятия врачебные, нежели страстные. Но не на врачевания должны мы надеяться, а на Бога, Который умерщвляет и оживотворяет и говорит: поражу и Аз исцелю (Втор. 32, 39). Читая врачебные книги или спрашивая о них кого-либо, не забывай, что без Бога никто не получает исцеления. Итак, кто посвящает себя врачебному искусству, тот должен предавать себя имени Божию, и Бог подаст ему помощь. Врачебное искусство не препятствует человеку быть благочестивым, но занимайся им, как рукоделием для[81] братии. Что делаешь, делай со страхом Божиим и сохранишься молитвами Святых. Аминь. <…>

Вопрос 77…

Справедливо сказал тебе брат Иоанн: оденься прежде листья — ми, а потом, когда повелит Бог, принесешь и плоды. Если не знаешь полезного, то последуй знающим, и это есть смирение, и получишь благодать Божию. Справедливо сказал ты, что в сем заключается твое спасение; ибо ты не сам собою пришел сюда, но Бог путеводил тебя сюда. …Господь поможет тебе познавать и делать полезное. Мужайся и крепись во Господе.

Преподобного отца нашего аввы Дорофея душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великого и Иоанна Пророка I Пер. с греч. 8-е изд. Сергиев Посад, 1990. С. 261–262.

1. Охарактеризуйте, как видит проблему соотношения светского и духовного в образовании Дорофей?

2. Выделите из текста черты монашеской педагогики — наиболее существенные, на ваш взгляд.

Один из крупнейших представителей англосаксонской образованности, впитавший наследие Беды Достопочтенного, и в то же время деятель Каролингского возрождения, Алкуин, или Альбин, в кружке ученых друзей при дворе Карла Великого известный также под именем Флакка, родился недалеко от Йорка. В этом же городе он получил образование в архиепископской школе, возглавлявшейся Эгбертом Йоркским. Здесь прошла большая часть его жизни.

Лет до 50 он оставался в Йорке, в школе Эгберта, где был сначала учителем, а потом, с 778 г., и главой школы. Из Йоркской школы вышел не один ученый клирик Англии, в том числе и будущий архиепископ Йорка Эанбальд, по делам которого и отправился в Рим Алкуин в 781 г. В дороге он встретился с Карлом Великим, которого глубокие знания Алкуина и его школьный опыт натолкнули на мысль о приглашении англосаксонского ученого в придворную школу. Довольно долго Алкуин попеременно продолжал свою преподавательскую деятельность то в Йорке, то в Аахене, пока наконец в 793 г. не осел окончательно у франков. Через три года он стал аббатом монастыря св. Мартина в Туре, где оставался до своей смерти. В бытность свою аббатом он особенно внимательно следил за работой тамошнего скриптория, и считается, что он вдохновил писцов на разработку нового письма, известного как каролингский минускул. Большое значение имели также алкуиновы труды по литургии, заложившие основы римской католической обрядности. После Алкуина осталось около 300 латинских писем, дающих представление более непосредственное, чем хроники и разного рода «деяния», о быте, нравах, образованности, занятиях, в том числе и научных, в каролингскую эпоху.

Алкуин многие годы был учителем. Умения и знания, накопленные в англосаксонской школе к этому времени, он привнес на континент. По рассказам современников, в придворной школе Карла Алкуин вел занятия в форме живой дискуссии, отличавшейся мудрым критицизмом. В делах образования и церкви он всегда был для Карла советчиком и авторитетом. Его деятельность, равно как и его сочинения, отличает внимание не столько к теоретической стороне преподавания, сколько к его практическому воплощению. Поэтому его сочинения — в основном пособия для обучения: учебники грамматики, риторики, диалектики, сборник задач по арифметике и др. Этими работами пользовались в школах до конца средних веков.

Иногда Алкуина упрекают в отсутствии каких-либо инноваций и глубоких педагогических прозрений. Однако в контексте средневековой (уточним — раннесредневековой) культуры, в контексте осмысления и сплавления разнородных культурных элементов, деятельность Алкуина трудно переоценить.

<…>

У ч е н и к. О премудрый наставник, мы слышали от тебя, что философия есть наставница всякой добродетели и она одна между всеми временными богатствами никогда не оставляла в бедности своего обладателя. Мы сознаемся, ты возбудил нас такими речами к достижению такого высокого благополучия; мы желаем теперь знать, в чем состоит ее сущность и по какой лестнице можно подняться до нее. Наш возраст еще нежен, и если ты нам не подашь руки, мы не взойдем одни. Мы понимаем, что душа наша помещена в сердце, как глаза в голове. Но глаза могут различать ясно предметы только при помощи солнца или какого-нибудь другого света. Всякий знает, что без света мы и с глазами оставались бы в темноте. Точно так же и мудрость бывает доступна нашей душе, когда кто-нибудь ее просветит.

Учитель. Вы сделали, мои дети, хорошее сравнение души с глазами. Но Тот, "Который просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Иоан. 1, 9), просветил и ваши умы для восприятия философии, которая никогда, как вы сказали, не оставляла своего обладателя нищим.

Ученик. Знаем, наставник, знаем наверное, что просить надобно у Того, кто подает щедро и никому не препятствует, но нас нужно наставить и вести под руку, пока не разовьется в нас сила. Конечно, кремень имеет в себе огонь, выскакивающий при ударе, как и уму человека прирожден свет науки; но пока на него не посыплются удары сведущего человека, искра будет также скрываться, как она скрывается в кремне.

Учитель. Мне легко будет показать вам путь к мудрости, когда вы полюбите ее для Бога, ради душевной чистоты, ради познания истины и ради ее самой, а не ради человеческой славы, временных наград и лживых обольщений богатствами. Чем кто более любит последнее, тем он далее блуждает от света науки: так пьяный не может переступить порога своего…

Ученик. Веди же нас, гони и приведи божественными путями разума на вершину совершенства; хотя и неровным шагом, но мы последуем за тобою.

Учитель. О, человек, разумная тварь, бессмертная лучшею своею частью, образ своего Творца, скажи, зачем ты теряешь свои богатства и стараешься приобрести чужие? К чему ты ищешь внизу и не смотришь выше?

Ученик. Но что свое, а что чужое?

Учитель. Чужое — что ищется вне, как, например, накопление богатств; свое — что внутри, украшение себя мудростью. К чему же, о смертные, вы ищете вне, когда имеете то, что ищете, внутри.

Ученик. Мы ищем счастья.

Учитель. Хорошо делаете, если ищете постоянного, а не преходящего. Посмотрите, какою горечью окроплено земное счастье; никому оно не достается в целости, никому оно не достается верным, потому что в этой жизни нет ничего неизменяемого. Что прекраснее света? Но и он затмевается наступившим мраком. Что прелестнее летом цветов? Но и они погибают от зимнего холода. Что отраднее здоровья тела? Но кто пользуется им постоянно? Что приятнее покойного мира? Но взрывы печальных распрей и его нарушают.

Ученик. Мы никогда не сомневались в том, что все это так и бывает, как ты сказал. Но скажи, почему это так?

Учитель. Чтобы из великого вы познали малое.

Ученик. Каким образом?

Учитель. Если небо и земля, которыми все любуются и пользуются, представляют постоянные перемены, то тем более должно представляться проходящим пользование чем-нибудь отдельным. И к чему любить то, что не может оставаться с нами. К чему слава, почести, богатства? Вы читали о богатствах Креза, славе Александра, величии Помпея? А что из всего этого может помочь осужденным на погибель?.. Гораздо лучше украшать себя внутри, чем извне, и просвещать бессмертную душу.

Ученик. Какие же могут быть украшения души?

Учитель. Прежде всего мудрость, и к ее-то приобретению я убеждаю вас стремиться.

Ученик. Откуда же мы знаем, что мудрость вечна? И если все исчисленное тобою преходяще, то почему же и наука не может пройти?

Учитель. Думаете ли вы, что душа бессмертна?

Ученик. Не только думаем, но и наверное знаем.

Учитель. А мудрость украшает душу?

Ученик. Без сомнения.

Учитель. Следовательно, они обе бессмертны, и душа, и мудрость. Вот богатства часто оставляют человека, и почести уменьшаются; разве вы этого не видали?

Ученик. Мы видим, что даже и могущество государств не вечно.

Учитель. Что же значат богатства без мудрости?

Ученик. То же, что и тело без души, как сказал Соломон: "Что приносят глупому его богатства, когда он не может купить на них ума?"

Учитель. Не мудрость ли возвышает смиренного и нищего поднимает из ничтожества, чтобы посадить его с царями, и поддерживает престол славы?

Ученик. Все это так, но она широка, и трудно ее приобретение.

Учитель. Но какой воин увенчивается без битвы? Какой земледелец без труда добывает хлеб? Разве не знаете старой пословицы: корень учения горек, но плоды сладки…

Ученик. Но покажи же нам первые ступени мудрости, чтобы Божиею и твоею помощью мы могли после перейти от низших к высшим.

Учитель. Мы читаем у Соломона, устами которого говорила сама мудрость: "Мудрость построила себе дом и вырубила для него семь столбов". Хотя собственно это выражение относится к божественной премудрости, которая построила себе в девственной утробе дом, т. е. тело, и подкрепила его семью дарами Духа Святого; это и есть церковь, прославленная теми дарами; но и книжная мудрость (sapientia liberalium literarum) точно так же утверждается на семи столбах, и не иначе можно довести до совершенства свое познание, как поднявшись на те столбы или, лучше сказать, ступени…

Ученик. Веди же нас и изведи когда-нибудь из норы невежества, чтобы мы могли воссесть на ветви мудрости, данной тебе Богом. Оттуда мы увидим свет правды, покажи же нам, как ты часто то обещал, семь ступеней науки.

Учитель. Тех ступеней, о которых вы спрашиваете, семь, и, о, если бы для переступления их вы обнаружили такую же жажду, какую теперь показываете, для того чтобы взглянуть на них, вот они: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, музыка и астрология. Над ними потрудились все философы, ими они просветились, превзошли славою царей и восхваляются на вечные времена; этими же науками святые наставники и защитники нашей католической веры одерживали верх над всеми ересиархами во время публичных диспутов с ними. Пусть по ним пройдется и ваша молодость, о любезные дети, пока более зрелый возраст и новые душевные силы не дозволят вам приступить к вершине всего — Священному Писанию. Вооружившись таким образом, вы выступите после неодолимыми защитниками и утвердителями истин веры.

Пер. с лат. Alcuinus Opera omnia //Patrologiae cursus completus. Series latina — Paris, 1851. T. 101. Col. 850–854.

1. Что должны искать ученики прежде всего, согласно Алкуину? Как этого добиться?

2. На что направлено воспитание и обучение в приведенном диалоге?

3. Почему Алкуин для своего сочинения выбрал форму диалога?

Эпоха Карла Великого — это не только время великих походов и создания великой империи, но и вершина культурного развития раннего средневековья. Разумеется, в конце VIII — начале IX столетия не обрывается нить этого развития. Но, наверное, ни в одно правление ни до, ни после Карла не было такой насыщенной культурной жизни в центрах, городских и монастырских, такой учености и такой активной культурной и просветительской политики королевской власти.

Раннесредневековые хроники не раз превозносили ум императора. Известно, что он говорил на многих языках, интересовался всеми существовавшими тогда науками, стремился собрать при своем дворе и в своем государстве наиболее выдающиеся умы того времени. И это последнее ему, пожалуй, удалось. Карл создает придворную школу для обучения королевской семьи и придворных. При нем в Аахен стекаются лучшие из образованных — Павел Дьякон, Эйнгард, Храбан Мавр, Алкуин. Уже после смерти Карла, при Каролингах, на сцену выходят ученики аахенских мудрецов — Нитгард, Годескальк и др.

Объединительная политика Карла Великого требовала значительных усилий со стороны королевской власти и в области культуры. По решению Карла создается комиссия для проверки канонического текста Библии и уничтожения в ней ошибок, появившихся в результате переписки. При нем Павел Дьякон создает сборник образцов проповедей. Складывается римская католическая литургия, единая для всех земель. Наконец, Карл издает знаменитый капитулярий о занятиях науками, ибо без образованных людей, могущих пользоваться этими книгами и авторитетно поддерживать королевские деяния, последние не имели бы успеха. Таким образом, для создания слоя образованной королевской администрации как духовной, так и светской школы были необходимы в первую очередь. В результате капитулярия по всей империи были созданы школы при монастырях и епископствах, и обучение в них юных клириков (а иногда и мирян) стало особой обязанностью духовенства. Европейская христианская общность вырастала не в последнюю очередь из культурного единства, заложенного каролингской школой.

Карл, милостью Божией король франков и лангобардов80, и патриций Рима81, Баугульфу аббату и всей общине, отправив к ним предварительно своих молитвенников (oratores), посылаем во имя всемогущего Бога свой ласковый привет!

Да будет ведомо вашему благочестию в Бозе, мы вместе со своими верными определили считать полезным, чтобы в епископствах и монастырях, врученных милостью Христа нашему управлению, кроме исполнения правил монастырской жизни и религиозных упражнений, прилежали к размышлению о науках и их изучению, каждый по своим способностям, как он может учиться, при помощи Божией. Как монастырские правила содействуют чистоте нравов, так обучение и учение украшают нашу речь; пусть тот, кто желает угодить Богу правильною жизнью, не пренебрегает и тем, чтобы угодить Ему правильным словом. Ибо сказано в Писании: "Или по словам твоим оправдаешься, или по словам твоим осудишься". Конечно, хороший поступок лучше, чем хорошее знание, однако же нужно прежде знать дело, чтобы его сделать (quamvis enim melius sit bene facere, quam nosse, prius tamen est nosse quam facere). Таким образом, каждый должен предварительно изучить то, что он желает привести в исполнение: чтобы плодотворно было каждое дело, пусть знают, какой опасности может подвергнуть душу язык, даже и воздавая похвалу Богу, без предосторожностей против ошибок. Если всякому следует избегать ложного, то тем более должны заботиться о том, по мере сил своих, те, которые только для того и поставлены, чтобы исключительно служить истине.

К нам приносили в последние годы из некоторых монастырей послания, в которых говорилось, что братия, живущая в них, поминает наше имя в своих святых и благочестивых молитвах; но мы заметили, что в большей части таких посланий внутренний смысл речи хорош, но сама речь не обработана; внутреннее верно продиктовано благочестием, но в отношении внешнем невежественный язык был не в силах выражаться без ошибок. Вот потому-то мы и начали бояться, что если братия так мало смыслит в искусстве письма, то еще гораздо менее, может быть, она смыслит в чтении Священного Писания. А мы все хорошо знаем, что как ни опасны ошибки в словах, но еще опаснее ошибки в уразумении смысла. Почему и убеждаем вас не только не пренебрегать научными занятиями, но со всею скромностью и благим перед Богом намерением предаваться им прилежно, чтобы вы могли тем легче и вернее проникать в тайны Священного Писания. Так как на его страницах встречаются аллегории, тропы82 и тому подобное, то, без сомнения, только тот поймет все это духовно, кто был предварительно наставлен в области науки. Но для такого дела избирайте таких людей, которые имели бы способность и охоту учиться сами и вместе[82] желание учить других. Все это должно делать только с таким намерением, какое внушается нашим благочестием, потому что мы желаем, чтобы вы, как то и приличествует воинству церкви, были бы в одно и то же время и внутри благочестивы, и вне учены, чисты жизнью и красноречивы; чтобы всякий, кто пригласил бы вас к себе имени Божиего ради и для назидания в беседе, был бы наставлен одним взглядом на вас и возвратился бы радостно, благодаря всемогущего Бога, почерпнув для себя вашей мудрости, которую он мог услышать и в чтении и в вашем пении.

Если желаешь приобресть нашу благосклонность, то не забудь разослать копию с этого письма ко всем подведомственным тебе сопастырям83 (coepiscopos) и по всем монастырям. …Читающему доброго здоровья!

М.М. Стасюлевич. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых I Пер. с лат. 3-е изд. СПб., 1906. Т. 2. С. 67–68. Сверено по: MGH, t.1 Leg., p. 52–53.

1. Как отражена в документе причина его издания?

2. Насколько широко и глубоко могло быть, по вашему мнению, влияние этого документа на развитие образования?

3. Почему Карл говорит только о клириках и совсем не упоминает мирян?

4. Почему наибольшая опасность от невежества была в церковных делах?

Аниций Манлий Торкват Северин Боэций принадлежал к знатной римской семье. Он родился около 480 г. в Риме. Рано оставшись без отца, Боэций воспитывался в доме сенатора Симмаха. Боэций получил блестящее по тому времени образование — в Риме и других городах, в том числе, возможно, и в Афинах, изучив весь круг античных наук и усвоив не только форму, но во многом и суть античного знания.

Знатный, богатый, образованный, обладавший поддержкой многих римских родов, Боэций рано становится государственным деятелем, приобретает доверие короля остготов Теодориха, играет заметную роль при дворе. В 510 г. он становится консулом. Теодорих постоянно советуется с ним по поводу образования. Несколько лет Боэций ведал обеспечением войска, снабжением продовольствием, регулированием денежного и натурального обращения. В 522 г. Боэций получил пост магистра оффиций, став таким образом во главе правительства Теодориха.

Однако это было высшей точкой внешних успехов Боэция. В 523–524 гг. против него составили заговор; королю поступили доносы на Боэция, обвинявшие в тайных сношениях с Восточной Римской империей близкого к Боэцию сенатора Альбина. Вставший на его защиту магистр оффиций также был обвинен лжесвидетелями в государственной измене. Брошенный в темницу, Боэций отказался просить короля о помиловании и в конце 524 (или начале 525) г. был казнен.

Политическая и государственная деятельность, сколь бы важное место ни занимала она в жизни Боэция, не составляла его главного пристрастия. С молодых лет он большую часть своего времени и энергии (что впоследствии стало невозможно) отдавал наукам. Около 500 г. создал целый ряд трактатов по музыке, астрономии, геометрии, арифметике (из них дошли лишь два: "Наставления к музыке" и "Наставления к арифметике"). Трактаты отмечены прекрасным знанием предмета, эрудицией во всех областях учености, великолепным латинским языком.

Позднее он занимался комментированием классических и позднеантичных авторов — Порфирия, Аристотеля, Цицерона, написал трактаты о силлогизмах и богословские сочинения. Долгое время Боэций составлял центр ученого кружка, в который входили Симмах, папа Иоанн I, Маворций и др.

Однако вершиной творчества Боэция стало "Утешение философией", написанное им во время пребывания в темнице. "Утешение философией" — это одновременно философский трактат, исповедь, поэма. В нем Боэций попытался осмыслить извечные категории добра и зла, духовного и телесного, вечности и краткости бытия, осмыслить свою судьбу и трагедийность ее как элемент в цепи мироздания. Трактат пронизан античным пониманием философии и историософии. Особый драматизм «Утешению» придает повествование как бы в двух планах — с точки зрения страдающего узника и в аспекте теоретического, философского понимания человеческой жизни. "Утешение философией" на протяжении всего средневековья оставалось одной из самых читаемых книг. Оно суммировало языческую этику и дало средним векам лучший свод древней философии, который был только возможен в то время. Дух «Утешения» гармонично сочетался с христианским учением — настолько, что его автор в традиции стал почитаться христианским мучеником. Сочинение построено как диалог заключенного в темницу Боэция с явившейся к нему дамой Философией.

IX. Достаточно много говорилось уже о том, что представляет собой обманчивое счастье. Теперь, если ты обрел проницательность, наступило время раскрыть, в чем состоит суть истинного счастья. — Из твоих рассуждений, — ответил я, — вижу, что невозможно получить ни достатка через богатство, ни могущества — посредством царской власти, ни уважения — с помощью почестей и чинов, ни знаменитости через славу, ни радости — посредством наслаждения. А причины, вследствие которых так происходит, я вижу, мне кажется, как бы через узкую щель, но мне хотелось бы узнать об этом от тебя подробнее. — То, что просто и неделимо по природе, человеческое заблуждение разделяет, и это уводит от истинного и совершенного к ложному и несовершенному. Может быть, ты считаешь, что могущество не имеет ничего, в чем бы нуждалось? — Нет, — ответил я. — Ты прав: ведь если чему-нибудь в каком-либо деле не хватает собственной силы, то оно нуждается в поддержке извне. — Согласен. — Итак, достаток и могущество одной и той же природы. — Да, кажется, так. — И что же, ты считаешь такое состояние заслуживающим презрения или же, напротив, в высшей степени достойным уважения? — В этом, — сказал я, — нельзя усомниться. — Тогда присоединим к достатку и могуществу еще и уважение и будем судить о них как о едином предмете. — Сделаем так, если хотим придерживаться истины.

— Как ты полагаешь, — спросила Философия, — это соединение лишено славы и цены или же достойно всяческого прославления? Посмотрим же, разве то, что считается не нуждающимся ни в чем, наиболее могущественным и наиболее достойным уважения, не испытывает недостатка в славе, которую оно себе добыть не может? Ему отчасти недостает ее, и вследствие этого оно кажется лишенным чего-то. — Не могу не признать, — сказал я, — что оно нуждается в большем прославлении. — Итак, мы пришли к согласию и признали, что и слава ничем не отличается от трех вышеуказанных благ. — Конечно, — подтвердил я. — Итак, разве то, что не нуждается ни в чем, ему не принадлежащем, что может всего достичь своими силами, что прославлено и достойно уважения, не является также наиболее доставляющим удовольствие? — Но не могу понять, — сказал я, — как во все это может проникнуть печаль; поэтому необходимо признать, если придерживаться сказанного ранее, что оно полно приятности.[83] — В таком случае оно с необходимостью является одновременно достатком, могуществом, славой, уважением, удовольствием: названия их различны, но по сущности своей они нисколько не различаются. — Несомненно, — сказал я. — То, что по природе едино и просто, человеческое заблуждение разделяет, и люди пытаются приобрести часть от целого, лишенного частей, вследствие чего не получают ни части, которая ничего собой не представляет, ни самого целого, к которому мало стремятся. — Как же так? — Стремящиеся к богатству желают избежать бедности. Они совершенно не заботятся о могуществе, пребывают в безвестности, отказывают себе в удовлетворении многих естественных желаний, чтобы не растерять добытое имущество. Однако и таким путем не обретает довольства тот, кого покинуло здоровье, преследуют несчастья и поражают болезни, кто пребывает в безвестности.

Тот, кто желает только могущества, расточает богатство, презирает наслаждения, приносит в жертву власти почет и славу. Ты видишь, сколь многого ему недостает при этом. А ведь иногда он теряет необходимое, его терзает страсть достичь желаемого, когда ему это не удается, и, таким образом, то, к чему он стремился больше всего, лишает его могущества. Подобным же образом следует поразмыслить о почестях, славе и наслаждениях. Ибо каждое из этих благ есть то же, что остальные, если же человек стремится к одному из них, оставляя в стороне все прочие, он не получает желаемого. — Как же так? — спросил я. — А если кто-нибудь вознамерится получить все блага одновременно? — Значит, он стремится достичь вершины блаженства, но сможет ли он обрести блаженство в благах, которые, как мы показали, не в состоянии дать то, что сулят? — Нет, — ответил я. — В этих благах, в которых каждый из жаждущих их полагает найти блаженство, никоим образом не следует искать его, — подтвердила она. — Признаюсь, — сказал я, — нельзя выразить ничего справедливее этого. — Итак, ты увидел, — продолжала она, — формы ложного счастья и причины, которые побуждают стремиться к нему; обрати же теперь взор разума в противоположную сторону, как я обещала, там узришь ты истину. — То, что ты только что показала, когда пыталась выявить причины ложных благ, ясно и слепому. Если же я не заблуждаюсь, истинное и совершенное счастье заключается в том, что приносит богатство, могущество, уважение, славу и наслаждение. Но ты должна знать, что я еще глубже постиг истину; и я утверждаю без колебаний, что когда все они образуют единство, так как являются одним и тем же, это единство и является полным блаженством. — О мой питомец, еще вернее будет твое суждение о счастье, если прибавишь следующее. — Что? — спросил я. — Неужели ты полагаешь, что во всех этих обречен ных на гибель вещах заключено нечто, способное вызвать такого рода состояние? — Нет, и думаю, это так хорошо показано тобою, что большего и желать нельзя. — Все это лишь внешние проявления истинного блага или, как представляется, они как бы наделяют смертных несовершенными благами, истинного же и совершенного блага они не могут принести людям. — Согласен. — Как же ты мог счесть истинным то, что есть лишь кажу — щееся блаженство? Теперь нужно, чтобы ты узнал, каким путем можно достичь истинного блаженства. — Я этого давно с нетерпением жду. — Но, как говорил мой Платон в «Тимее», и при совершении самых малых дел следует молить о божественной помощи65. Как ты думаешь, что теперь нужно сделать для отыскания обители высшего блага? Должно восславить, — сказал я, — Отца всего сущего: пренебрегая этим обычаем, невозможно успешно начать дело. — Правильно, — ответила она. <…>

Боэций. Утешение философией и другие трактаты I Пер. с лат. В.И. Уколовой. М., 1990. С. 235–237.

1. Выделите из текста те положения, которые, на наш взгляд, особенно понравились бы средневековому наставнику в монастырской школе.

2. Что взято автором из наследия античной мудрости?

3. К кому обращены приведенные рассуждения?

У истоков средневекового "учебного плана" стоит Флавий Магн Аврелий Кассиодор. Его наследие на многие столетия в значительной мере определило содержание образования в западноевропейских школах. Глубоко осознав нужды своего времени, он предпринял попытку гармонизировать духовное и светское образование. Творчество Кассиодора проникнуто духом компромисса и согласия, стремлением в обстановке падения Западной Римской империи сохранить достигнутое, вновь обрести утраченное.

Кассиодор родился в Сквилаччо в Южной Италии и получил обычное для знатного юноши того времени философское и риторическое образование. Род Кассиодоров, происходящий из Сирии, отличался богатством и знатностью, а его предки, по крайней мере в трех поколениях, занимали самые влиятельные посты при итальянских императорских и королевских дворах. Карьера самого Кассиодора как государственного деятеля и ученого по своей продолжительности и результативности не имеет аналогов. Уже в возрасте около двадцати лет за необычайно изящный панегирик готскому королю Теодориху Великому он был удостоен важного поста, чем ознаменовалось начало его стремительного продвижения по государственной службе. В течение последующих тридцати лет в обстановке острой политической борьбы, этнических и религиозных распрей Кассиодор неуклонно продолжал восхождение к высотам государственной власти, занимая последовательно наиболее высокие должности при дворах четырех королей. Свою задачу Кассиодор видел в создании сильного, жизнеспособного государства с гармоничным синтезом местного римского и пришлого готского элемента (готы завоевали Италию и основали там свое королевство на обломках империи).

На склоне лет, удалившись от дел и осознав невозможность воплощения своих политических идеалов, Кассиодор отправляется в родовое поместье, чтобы основать там монастырь и школу-скрипторий для переписывания и хранения рукописей. Это монашеское общежитие было названо им Вивариум. Кассиодор превратил монастырь в своеобразный центр теологического и светского образования, центр распространения копий Священного Писания, произведений Отцов Церкви и величайших языческих писателей и ученых античности.

На первый взгляд может показаться удивительным, что столь преуспевающий, удачливый политик, каким был Кас-сиодор, во второй период своей жизни вдруг отошел от государственной деятельности и предался монастырскому уединению, религиозным размышлениям, работе над комментариями к книгам Священного Писания и обучению монахов. Однако к тому имелись серьезные основания. Мечта Кассиодора о создании сильной, жизнеспособной готско-римской государственности рушилась под ударами византийских войск. Между тем еще в начале своей карьеры Кассиодор вместе с римским папой Агапитом намеревался создать в Риме христианскую школу наподобие существовавших уже долгое время в Александрии (Египет) и Нисибине (Сирия). Однако тогда желанию Кассиодора не суждено было осуществиться. Теперь Кассиодор вновь обращается к этому плану. Возможно, идея компромиссов и созидательного синтеза различных начал, руководившая им в его государственной деятельности, нашла в данном случае своеобразное преломление в стремлении Кассиодора примирить Священное Писание и просвещенность язычества, сохранить богатейшее наследие античности для новой христианской культуры, сделав это наследие неотъемлемой частью религиозного образования. Основание Вивариума произошло в то время, когда качество теологической учености неуклонно падало, когда выдающиеся образцы классической литературы были преданы забвению, когда количество рукописей сокращалось вследствие войн и междоусобиц.

Трактат Кассиодора "Наставление в науках божественных и светских" (551) представляет собой одно из самых значительных произведений, созданных автором в последний период его деятельности. Преследуя чисто утилитарную цель — обучить монахов Вивариума искусству прочтения Слова Божиего во всей его полноте, искусству, подготавливаемому изучением светских наук, эта работа вместе с тем явилась наиболее систематическим выражением основополагающей теории Кассиодора, выработке которой он посвятил последние годы своей жизни: теории о гармоничном синтезе теологии и светского знания, о необходимости и целесообразности сохранения достижений античной науки и их использования в условиях иной эпохи.

Трактат состоит из двух частей: первая книга представляет собой обзор круга чтения для теологической подготовки, вторая является компендиумом по семи свободным искусствам, составленным в соответствии с канонами обучения в школах того времени.

Первая книга в сравнении со второй является более самостоятельным сочинением Кассиодора и представляет собой в некотором смысле его отчет о деятельности по собиранию и сохранению рукописей. Это, по сути, рекомендация для чтения Священного Писания. Кратко анализируются содержание библейских книг, работы их комментаторов, сочинения церковных историков и произведения Отцов Церкви. Разъясняются методы подробного анализа этих книг, даются рекомендации по изучению географии, орфографии и аббревиатур, которые могут быть использованы для более правильного прочтения и понимания Священного Писания. Примечательны строки, содержащие призыв к монахам быть усердными в их трудах по переписыванию и сохранению манускриптов. Вторая книга целиком посвящена свободным искусствам, распределенным на ступени «тривиума» (грамматика, риторика, диалектика) и «квадривиума» (арифметика, геометрия, музыка, астрономия). Все семь глав построены по единому плану: Кассиодор сначала говорит о происхождении данной дисциплины, затем упоминает ученых, ею занимавшихся, их произведения и, наконец, в сжатом виде сообщает об основных ее разделах и определениях. Кассиодор впервые отчетливо сформулировал коренное различие между «искусством» и "дисциплиной, преподаваемой наукой" — различие, заложившее основу существования гуманитарных и технических наук как отдельных независимых циклов. Тем самым разработка систем тривиума и квадривиума как последовательных ступеней образовательного процесса получила свое окончательное завершение. Каноническая римская система изучения свободных искусств была уточнена, дополнена греческой традицией и приобрела черты законченности. Трактат Кассиодора был необычайно широко распространен в средние века.

1. Зная, что школы были переполнены учащимися ввиду великого стремления к светскому знанию (большая часть человечества пребывала в уверенности, что благодаря подобным школам можно постигнуть мудрость мира), я, признаюсь, был преисполнен большого сожаления, что не существовало публичного преподавания Священного Писания, ибо мирские авторы обладали, без сомнения, выдающимися способностями к обучению. Я старался с Блаженным Агапитом, папой римским, собрать пожертвования и подыскать учителей скорее для христианской, чем для светской школы в городе Риме, наподобие той, которая, как передает традиция, существовала долгое время в Александрии и которая поныне с усердием сохраняется иудеями в Насибии66, городе сирийцев, чтобы благодаря ей душа смогла обрести вечное спасение, а язык верующего обогатился бы святым и абсолютно безупречным красноречием. Но хотя мое страстное желание никоим образом не могло было быть осуществлено из-за чрезвычайно яростной борьбы, кипевшей в Итальянском королевстве, и потому еще, что мирному делу нет места в неспокойные времена, я Божией милостью был возвращен к своему замыслу: в роли учителя подготовить для вас с Божией помощью эти вводные книги, благодаря которым, по моему мнению, может быть Божией благодатью восстановлена неразрывная связь Священного Писания и кратких данных светских наук — книги, возможно, отнюдь не искусные, ибо в них раскрывается не утонченное красноречие, а необходимое содержание, однако они чрезвычайно полезны, поскольку благодаря им можно познать истоки спасения души и одновременно мирского знания. В данных книгах я передаю вам не свою собственную ученость, но слова людей прошедших времен, последних достойно похвалить и славно возвестить о них будущим поколениям, ибо все, что говорится о людях минувших времен с Божией похвалой, не может рассматриваться как проявление враждебности. Необходимо добавить, что, если часто обращаться к древнему учителю, доставляешь ему удовольствие, и когда бы ни возникало желание получить помощь от подобных преподавателей, в них не обнаружишь резкости.

2. Таким образом, любимые братья, начнем же, отбросив сомнения, восхождение к постижению Священного Писания с помощью достойных похвалы комментариев Святых Отцов, словно по известной лестнице в видении Иакова, с тем чтобы, возвышенные их суждениями, мы заслужили бы достижение действенного созерцания Господа. Ибо, возможно, это — лестница Иакова67, по которой ангелы спускаются и поднимаются и на которую опирается Бог, протягивая руку изнуренным и поддерживая усталые шаги поднимающихся, созерцающих Его. Поэтому, с вашего позволения, нам следует придерживаться такого порядка в чтении, чтобы новообращенные во Христе после разучивания псалмов могли изучать божественный Закон в беспрестанных упражнениях по безукоризненным книгам до тех пор, пока Божией милостью он не станет чрезвычайно хорошо известным для них, чтобы в необразованных умах не закрепились ошибки переписчиков, ибо заложенное с ясностью и укорененное в тайниках памяти непросто разрушить. Воистину счастлива душа, укрывшая благодаря Божией благодати в тайниках памяти секрет столь великого дара, но намного счастливее человек, изучивший пути познания методом живого исследования, но затем, с усердием отгоняя от себя мирские мысли, преисполнившийся божественными речами к своему спасению. Ибо припоминается нам, что мы видели много людей, обладавших могущественной памятью, и когда их спрашивали о чрезвычайно неясных предметах, они разрешали эти вопросы лишь с помощью примеров из божественного Закона, очевидно, подобно тому, как сказанное достаточно туманно в одной книге, в другой разъясняется с большей ясностью. Данное обстоятельство подтверждается и письмом апостола Павла, адресованным евреям, где Ветхий Завет разъясняется путем обращения к дополнениям недавнего времени. <…>

4. …Будет достаточно указать вам на наиболее ученых писателей, ибо общеизвестно, что направить кого-либо к подобным людям обычно достаточно для необходимого завершения его образования, равным образом и для вас окажется более действенным не насытиться самонадеянной современностью, но напиться из родника древности. Отсюда следует, что я учу вас в свободной манере и наставляю без ложной самоуверенности, я полагаю также, что данный метод обучения окажется полезным и для нас самих — подобное преподавание позволяет нам, как кажется, наилучшим образом избежать наветов интриганов.

5. Итак, в первой книге вам представлены учителя древности, готовые обучать вас не столько с помощью языка, сколько с помощью ваших глаз. Ограничьте же с мудростью свои желания, прилежные братья, изучая в правильном порядке то, что следует прочитать, подражая, конечно, тем, кто стремится сохранить телесное здоровье. Пусть желающие излечиться справятся у докторов, что потреблять за первой трапезой, а что за второй, чтобы беспорядочная жадность не уничтожила, вместо того чтобы укрепить, столь скромные силы их слабых членов.

6. Во второй книге, где рассматриваются искусства и дисциплины свободных наук, немногое возможно отбросить, здесь, однако, можно допустить ошибку с меньшим риском, если сохраняешь непоколебимую веру68. Кроме того, все, что будет обнаружено в Священном Писании, касающееся подобных вопросов, легче понять благодаря ранее полученным сведениям. Ибо известно, что у истоков духовного знания свидетельства этих вещей были рассеяны, как зерна, которые светские учителя позднее с мудростью превратили в свои собственные правила. Мы выказали по этому поводу одобрение в должном месте, возможно, в нашем комментарии к псалмам69.

7. Поэтому, вопрошая Господа, от которого исходит всяческая помощь, читайте, прошу вас, прилежно, возвращайтесь к данной задаче с усердием, ибо мать понимания есть постоянное напряженное размышление. Не ускользнуло от меня также и написанное весьма красноречивым Кассианом в пятой книге его "Сопоставлений"70, а именно: что некоего простого пожилого человека спросили об очень неясном отрывке из Священного Писания, и как следствие чрезвычайно частых молитв он, озаренный небесным светом, понял его смысл и, внезапно исполнившись божественного вдохновения, объяснил весьма сложные предметы вопрошавшим его, — предметы, которым ранее он не обучался у мирских учителей. Подобного же рода и знаменитый рассказ Блаженного Августина, содержащийся в книге "О христианской науке". Некий иноземный слуга, не обученный грамоте, благодаря неустанным молитвам внезапно прочитал предложенную ему книгу так, будто научился этому в школе с помощью частых упражнений. Далее вышеупомянутый Блаженный Августин говорит, что, хотя то были удивительные чудеса и хотя установлено, что "все возможно для того, кто верует"71, нам, однако, не следует ожидать частых происшествий подобного рода, но необходимо придерживаться общепринятых методов преподавания, ибо представляется, что, когда мы дерзко испрашиваем сверхъестественных вещей, мы рискуем скорее быть обвиненными в искушении, противном повелениям Господа, говорящего во Второзаконии: "Не искушайте Господа, Бога вашего"72, и снова в Евангелии: "…род лукавый и прелюбодейный ищет знамения"73, и т. д. Потому помолимся же о том, чтобы скрытые вещи открылись для нас, и никоим образом не уклонимся от занятий чтением, ибо даже Давид, столь глубоко погруженный в постижение Закона Божиего, возопил к Господу, говоря: "…вразуми меня, и научусь заповедям Твоим"74. Ибо столь сладостен этот дар, что чем больше получаешь его, тем сильнее потом к нему стремишься.

<…>

О грамматике. …Грамматика есть искусство изысканной речи, заимствованное у знаменитых поэтов и писателей, ее задача состоит в создании прозы и стихов без изъянов. Вершина ее — в обретении способности к совершенной речи и безукоризненному письму через знание… Членораздельная речь есть колебание воздуха, воспринимаемое слухом в зависимости от его силы. Буква — это наименьшая частица членораздельной речи, слог — сочетание букв или выражение, состоящее из одной гласной, но вмещающее несколько звуковых длиннот. Стихотворный размер — определенное количество слогов и звуковых длиннот, ударение — безошибочное искусное произношение. Знак препинания, или пунктуация, — ясная пауза в правильном произношении.

Частей же речи восемь: существительное, местоимение, глагол, наречие, причастие, союз, предлог, междометие. Существительное — склоняемая часть речи, обозначающая тело или вещь: имя собственное (как Рим, Тибр) или имя нарицательное (как город, река). Местоимение — часть речи, которая, поставленная вместо существительного, обладает тем же самым значением и, кроме этого, приобретает лицо. Глагол — несклоняемая часть речи, изменяющаяся по временам и лицам. Наречие присоединяется к глаголу, чтобы разъяснить и дополнить его значение… Что касается причастия, то считается, что оно позаимствовало часть от существительного, а часть от глагола. В самом деле, от существительного оно получило род и падеж, от глагола — времена и значение, а число и форму падежа — от обоих. Союз — часть речи, связующая и упорядочивающая предложение. Предлог предшествует другим частям речи, изменяя, увеличивая или уменьшая их значение. Междометие обозначает невольное настроение или чувство, выраженное голосом…

О риторике. …Слово «риторика» …означает способность к составлению убедительной речи… Речь в риторике состоит из шести частей: 1) вступление; 2) повествование; 3) порядок; 4) обоснование; 5) опровержение; 6) заключение. Вступление — начало речи, подготавливающее слушателей к пониманию предлагаемого предмета; повествование — изложение фактов, которые имели или должны были иметь место как исходных данных для доказательства; порядок — это логический анализ или упорядочивание утверждений: наших или противоположной стороны, либо обоих вместе, придающие речи ясность и доступность для понимания; обоснование представляет собой часть речи, содержащую доказательства и призванную вызвать доверие слушателей, обеспечив делу силу и поддержку; опровержение — часть речи, ослабляющая и опровергающая доказательства противной стороны с помощью аргументации; заключение — это резюме речи…

О диалектике. Диалектику первые философы использовали в своих учениях, но они не обладали способностью превратить ее в искусство. Затем Аристотель, будучи усердным ревнителем знания, установил правила для некоторых положений этого предмета, который прежде не обладал определенными принципами… Варрон в IX книге «Дисциплин» характеризует диалектику и риторику с помощью следующего сравнения: "Диалектика и риторика — то же, что сжатый кулак и раскрытая ладонь человеческой руки"; одна заключает в узких границах свои аргументы, другая растекается в красноречии обширного высказывания; одна обладает сжатой манерой выражения, другая — пространной. И если диалектика более утонченна в рассуждениях о различных вещах, то риторика более красноречива в разъяснении своих целей. Первая иногда приходит в школы; вторая постоянно действует на форуме. Для одной необходимо несколько ученых людей; для другой — огромное количество…

Философия есть приблизительная наука о делах человеческих и божественных в той мере, в какой понимание их доступно человеку. С другой стороны, она искусство искусств и дисциплина дисциплин, а также размышление о смерти… Созерцательной (теоретической, спекулятивной) называют философию, созерцающую нечто божественное, небесное, возвышающееся над видимым; все это постигается исключительно разумом, поскольку выходит за рамки телесного. Натуральная философия — та, в которой исследуется природа всякой вещи, поскольку ничто не рождается против воли природы, но для всего Создателем определено назначение, если только по воле Божией не происходит что-либо чудесное. Доктринальной философией называется наука, изучающая абстрактное количество. Количество же является абстрактным, когда разумом, единственно путем умозаключения, исследуем его, отделенное от материи и других случайных обстоятельств, как, например, «равное», "неравное" и т. п. Божественной философию называют тогда, когда исследуются глубочайшие свойства невыразимой природы Господа либо духовные материи, природа которых в некотором смысле весьма туманна… Практической (актуальной) философией называется та, которая содержит объяснение предпосылок вещей их воздействием. Моральная философия такова, что благодаря ей познается способ достойной жизни, а порядки (государства) направляются в русло добродетели. Хозяйственной философией называется мудро упорядоченный способ ведения домашних дел. Гражданской философией называют ту, благодаря которой достигается польза для всего общества…

О математике. Математика, которую на латинском языке мы можем назвать теоретическим предметом, — это наука, изучающая абстрактное количество. Абстрактное количество есть то, что мы рассматриваем лишь умозрительно, отделяя в уме от материи и других случайных явлений. Математика включает в себя следующие дисциплины: арифметику, музыку, геометрию и астрономию. Арифметика — наука о числовом количестве в себе. Музыка — наука, рассматривающая числа в отношении к звукам. Геометрия — наука о неизменных величинах и числах. Астрономия — наука о небесных телах во всех формах, изучающая обычное положение звезд по отношению друг к другу и к земле…

Обсудим же теперь термин «наука». Наука… есть изучение, свободное от заблуждений, порожденных субъективными взглядами; она никогда не может быть иной, чем она есть, и называется именно так, поскольку всегда функционирует на основе своих собственных правил. Она никогда не расширяется и не сужается, не подвержена переменам, но сохраняет приверженность своей природе и придерживается своих собственных установлений с неизменным постоянством. Когда мы упражняем свой разум в занятиях науками, они обостряют нашу способность к пониманию и сметают пыль невежества. И если голос разума благоприятствует нам, они приводят нас, с Божией помощью, к выдающимся теоретическим рассуждениям… С полным основанием Святые Отцы наставляли нас в том, что науки следует изучать людям, вдохновленным познанием, ибо подобные занятия в большой мере являются средством, уводящим нас от плотских желаний и заставляющим, с Божией помощью, стремиться к вещам, видимым только мысленным взором…

Заключение. …Некоторые люди, соблазненные красотой небесных тел и сверканием их блеска, с необычайным усердием пытаясь выяснить причины своей собственной погибели, бросились изучать пути звезд, ослепленные настолько, что считали, будто могут предугадать исход событий путем вредоносных подсчетов, называемых астрологией. Платон, Аристотель и другие личности выдающихся способностей, не говоря уже о тех, кто писал на нашем (латинском) языке, были обеспокоены действительным положением этих вещей и единодушно заклеймили подобных людей, утверждая, что ничего кроме беспорядка не может быть порождено таким суеверием, ибо если род человеческий принуждаем к различным действиям единственно неизбежными обстоятельствами своего рождения, почему тогда за добрые дела следует похвала, а за плохие — наказание, предписываемое законом? И хотя вышеупомянутые писатели не были посвящены в божественную мудрость, тем не менее они по свидетельству истины со справедливостью опровергли заблуждения этих людей…

Но давайте же мы, кто искренне желает вступить в рай посредством умственных усилий, будем верить, что Бог располагает всеми вещами по своей воле, и давайте… с презрением отвергнем тщетность мирской жизни и обратимся к тщательному изучению Священного Писания в принятом порядке, с тем чтобы, связывая все явления со славой Божией, мы могли бы правильно отнести к небесным тайнам то, что эти люди тщетно пытались объяснить, стремясь к мирской славе. И поэтому, как говорил Блаженный Августин и другие ученые Отцы, мирские науки не следует отвергать. Необходимо, однако, как утверждается в Писании, размышлять о Законе (Божием) день и ночь; ибо, хотя достойное знание некоторых предметов можно при случае получить из светских наук, этот Закон является источником вечной жизни…

…Если мы верим неизменно и нерушимо, через благодать Христа мы преуспеем в познании его славы. Но если, кроме того, мы желаем исполниться великого света, с тем чтобы постичь сладость будущей жизни еще в этом мире, давайте рассмотрим с большим благоговением и восхищением лишь настолько, насколько в состоянии трезвый человеческий ум, как Святая Троица, различная в своих воплощениях, хотя по природе проявляющаяся и проникающая в свои создания, вездесуща в своей целостности; рассмотрим также, каким образом из-за козней дьявола кажется, что Святой Троицы нет, хотя она постоянно присутствует; и, в-третьих, подумаем, почему, несмотря на то, что сущность ее ярче любого света и сияние ее неподражаемо, никто из ее созданий не может полностью постичь ее…

Перед этими и подобными вещами неуместно всякое удивление, безуспешны все человеческие исследования, и тем не менее это — предмет восхищения христиан; это — великое утешение для страждущих, ибо, если мы с благоговением и усердием размышляем о подобных вещах, через благодать Христову мы разрушаем дьявола и его труды. Впрочем, эти предметы должны рассматриваться со столь великим восхищением, чтобы вера в них оставалась неизменной и безусловной; они должны приниматься как выходящие за пределы нашего понимания и пребывать однозначно данными в нашем разуме. Ибо чувства наши могут устраняться от подобных размышлений, вере же непозволительны колебания и сомнения. Но тем не менее то, чего мы не можем достигнуть на земле (хотя мы и видели Господа благодаря его собственной милости), мы в состоянии безошибочно распознавать в той мере, в какой он одарил нас силой и в какой дозволяют наши слабые способности…

Пер. с лат. П.С. Карамитти Cassiodori Senatoris Institutiones. Ed. by R.A.B. Mynors.-Oxford, 1937.

1. Какова структура образования, согласно Кассиодору?

2. Какое место занимает в нем изучение светских наук? Чем вы можете это доказать?

Средневековую педагогику вполне можно называть духовной медициной, медициной для спасения души. Как врач лечит больного, так и наставник лечит душу воспитанника. Среди широкого спектра видов и средств такого врачевания души было наложение на согрешившего церковного покаяния, или епитимьи. Особенно часто эти наказания накладывались на духовных лиц, но ими не пренебрегали и по отношению к мирянам. Считалось, что к каждому человеку необходим индивидуальный подход в зависимости от его возраста, состояния, статуса, намерения, упорства и т. д. Поэтому составители руководств-справочников по епитимьям (в западной церкви такие книги назывались пенитенциалиями) постоянно подчеркивали, что "разница вины порождает различие в епитимье. Ибо и лекари тел составляют различного вида лекарства, ибо одним образом[84] для лечения ран, другим — для болезней, иным — для нарывов (опухолей), иначе — для кровоподтеков, подругому — из-за нагноения, иным образом — для глазных болезней, по-иному — для переломов, иначе — для лечения ожогов. Вот точно так же духовные лекари должны излечивать различного вида попечением душевные раны, болезни, провинности, скорби, печали, слабости" (Пенитенциалий Колумбана, VI в.).

Одним из наиболее полных был Пенитенциалий Куммина, составленный ирландским монахом в конце VII в. и использовавшийся на европейском континенте по X в. Он содержит специальный раздел о детских и юношеских прегрешениях, его мы и приводим здесь. По данному тексту видно, что церковь налагала епитимьи на подростков и юношей, находившихся внутри монастыря, в основном из-за непослушания или грехов в половой сфере. Епитимье также подвергались погрешившие относительно младенцев взрослые, виновные в недостаточном за ними уходе или, в нашем случае, — в нарушении последовательности совершаемых над ними обрядов.

X. Теперь изложим определения Отцов наших о мальчишеских утехах

1. Мальчики, болтающие одни и нарушающие правила старших, будут исправляемы тремя дополнительными.[85]

2. Целующиеся просто в губы — шестью дополнительными;[86] похотливо целующиеся без осквернения[87] — восемью дополнительными;[88] если с осквернением или объятиями[89] — исправлять десятью дополнительными.[90]

3. Но совершающих то же самое после двадцатого года (то есть взрослых) — сорока днями жизни, отделенными от трапезы и исключенными из церкви75, на хлебе и воде.

4. Младшим, которые повторяют действие прелюбодеяния и побуждают друг друга, но из-за невзрослого возраста не оскверняются, — двадцать дней; если же часто — сорок.

5. Мальчику, кто принимает причастие (sacrificio communicat), согрешив со скотом, — сто дней.

6. Но отрокам двадцати лет, кои взаимно руками оскверняются и совершают исповедь перед причастием, — двадцать либо сорок дней.

7. Если после епитимьи повторят — сто дней; если более часто — следует отделить[91] и[92] епитимью год.

8.[93] большего, чем указанный, возраста, оскверняющему бедра,[94] - сто дней; если совершает снова, — год.

9. Изнасилованный старшим по возрасту младший мальчик, если десяти лет — постится неделю; если согласился — двадцать дней.

10. Такому же,[95] если что краденое съест, — семи дневная епитимья.

11. Если после двадцатого года что-либо небольшое ему случится украсть — двадцатидневная епитимья.

12. Если, однако, в мужеском возрасте за что-либо подобное примется — 40 дней, повторно — 100 дней, если станет обычаем — год. <…>

15. Оскверняющимся в зад, если это мальчики, — два года;[96] если мужчины — три или четыре года. <…>

17. Юноше, недавно пришедшему из мира, стремящемуся к разврату с какой-либо девой и не осквернившемуся, — 20 дней; но если осквернился — 100 дней; если, однако, как часто бывает, свое намерение выполняет — епитимья в год. <…>

19. Благословляющему малого ребенка вместо крещения — год…

20. Если же умрет ребенок,[97] лишь под таким благословением, таковой человекоубийца исполнит епитимью в соответствии с приговором совета76.

21. Мальцы, побивающие друг друга, исполняют епитимью в 7 дней; но если более старшего возраста — 20 дней; если же юноши — епитимья в 40 дней.

Пер. с лат. В.Г. Безрогова.

Bieler L., ed. The Irish Penitentials. - Dublin, 1963. P. 126–128.

1. Что такое покаяние?

2. Какова роль пенитенциалиев в средневековой педагогике?

3. Как относятся авторы-составители пенитенциалиев к молодому поколению?

Для ответов на эти вопросы см.: Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981.

Примечания:

1

священные

2

ойкономиан, политейан

3

христиане

4

в монастырь

5

имеются в виду взрослые монахи

6

по

7

т. е. старшим, монахам

8

помощь

9

им

10

души

11

возрасту и другим особенностям ребенка

12

1 Кор, 7, 32

13

почитать родителей, даже и нечестивых

14

Сатана

15

небесном

16

пресмыкающийся на чреве змей аллегорически собою означает плотское пожелание, цепляющуюся за землю порочность, в материи свой горючий материал имеющую

17

и сама по себе, по своей природе

18

своему

19

учение

20

в разных случаях

21

различными способами

22

науками отвлеченного содержания

23

Писание

24

обольстительными чарами предуготовительных учений, состоящих не иным чем как служанками

25

природу

26

душа

27

противник

28

уже

29

тебе

30

свет

31

истинная

32

т. е. начала

33

тьму

34

мудрость

35

Колофон:

36

Исава

37

Господь

38

помощи

39

детей

40

с уходом в монашество

41

детям

42

сына

43

на свое попечение

44

сына

45

родителей

46

в Писании

47

детям

48

детей

49

говорю

50

красноречия

51

светскими

52

предаваться им

53

то есть в монастырь

54

сына

55

благочестия

56

из монастырской школы

57

дети ваши

58

поступает

59

нас

60

в монастырь

61

от Бога

62

получат

63

на милость

64

праведностью

65

в них

66

их как

67

Слова

68

Еф. 3,16, 17

69

Мат. 23, 8, 9, 10

70

с тем

71

тот

72

что они

73

а только дознались на опыте

74

риторике

75

Пс. 76, 10

76

злым

77

Сир. 30, 12

78

познай

79

слуха

80

врачебных книг

81

пользы

82

с тем

83

удовольствия

84

готовят их

85

постами

86

постами

87

поллюции

88

постами

89

любовными ласками

90

постами

91

от церковного общения

92

назначить

93

Отроку

94

мастурбацией

95

мальчику

96

епитимьи

97

пребывая